Считаю, что слава спартанцев как воинов сильно приукрашена, не говоря о том, что и в политическом отношении Спарта представляется куда более эгоистическим полисом, чем Афины. Здесь сразу следует упомянуть «Анталкидов мир» 387/386 гг. до н.э., когда Спарта вошла в дружественные сношения с Персией и повлияла на заключение мира с этим государством. В результате, греческие города Малой Азии отдавались под власть Персии, что никак не могло считаться почетным для Греции, так как поддержание свободы и независимости греческих колоний в Азии считалось одним из древних исторических преданий. Вместе с тем, спартанцы без возражений приняли указанные условия, тогда как афиняне, беотийцы и некоторые другие греки «были глубоко обеспокоены тем, что города Азии должны быть оставлены на произвол судьбы. Но, поскольку были не в состоянии самостоятельно бороться с Персией, то согласились с необходимостью заключения мира.» (Diod. XIV. 110, 3).
Военно-политическая деятельность Спарты как раз и состояла в том, чтобы сделать из Эллады собрание небольших городов, из которых ни один не удерживал бы своей самостоятельности и находился под контролем олигархов. Вместе с тем, такая политика полностью противоречила коренным интересам греков, так как Эллада априори состояла из различных федераций с главными полисами во главе их. В интересах общего дела указанные федерации могли объединяться и выступать против общего врага. В этом и состоял панэллинизм.
Как известно, Спарта удерживала преобладание с 405 г. до н.э. до 371 г. до н.э. За эти 44 года она сумела возбудить против себя всеобщую ненависть.
Мы прекрасно помним, как спартанцы установили военный гарнизон в Кадмее и как царь Агесилай отметил справедливость своих действий, тогда как они противоречили греческому правопорядку того времени. Уже древние авторы относились к данному поступку с порицанием: «Ибо, когда Фебид совершил недостойное дело, захватив Кадмею в мирное время, все греки были охвачены негодованием; возмущались и сами спартанцы, особенно же противники Агесилая. В гневе они спрашивали Фебида, по чьему приказанию он так поступил, и всеобщие подозрения были обращены на Агесилая. Но Агесилай без колебаний открыто выступил на защиту Фебида, говоря, что важно выяснить только, принес ли этот поступок какую-нибудь пользу. «Ибо все, что приносит пользу Лакедемону, – говорит он, – вполне допустимо совершать на свой страх и риск, даже без чьего-либо приказания». ( Plut. Ages. 23).
Вот почему уже в первую минуту у всех явилась мысль, что Фебид был только исполнителем, а зачинщик всего дела – Агесилай. Дальнейшие события с несомненностью подтвердили это подозрение (ibid. 24).
Во всеобщей сложности спартанское правление оказалось несравненно тяжелее афинского, так как спартанцы своим способом управления ослабили идею панэллинизма, способствовали ослаблению и разъединению греков, что впоследствии принесло немалую выгоду укреплявшейся Македонии Аргеадов. Поэтому когда речь заходит о кризисе греческого полиса, не стоит сбрасывать спартанцев со счетов. Они активно поспособствовали его появлению. Более того, в 379 г. до н. э. спартанцы разбили конфедерацию греческих городов на Халкидике, что значительно облегчило их завоевание Филиппом II.
Несомненно, что выделять Спарту в качестве сильнейшего греческого полиса нет никаких оснований. В военном отношении спартанцы не превосходили ни афинян, ни беотийцев. Мне неоднократно приходилось рассматривать наиболее значительные войны, в которых Спарте, так или иначе, удалось принять участие. Для иллюстрации, в греко-персидских войнах наибольшее количество побед было одержано благодаря деятельности афинян. Своим успехам в Пелопонесской и Коринфской войне Спарта была обязана не превосходству в военной силе, а персидскому золоту. Персам ни рад приходилось манипулировать греками в угоду своим интересам, пока их не покорил Александр Македонский. После поражения в Беотийской войне, Спарта так и не смогла вернуть свой прежний блеск. Тем не менее, во времена Филиппа II и Александра мы встречаем ряд "амбициозных" поступков со стороны воинствующего полиса, но таковые были настолько неудачны и смехотворны, что скорее умаляют значение Спарты, нежели указывают на ее величие.
В «Греческую лигу» Спарта не вошла и, несмотря на дарованную Филиппом II спартанцам независимость, они в политическом отношении оказались совершенно бессильны, благодаря про-македонской лояльности пелопонесских городов, которые выступали отличным противовесом для Спарты. В общегреческом антиперсидском походе, предпринятым Александром, спартанцы участия не принимали. Причем, текст Арриана свидетельствует о том, что Александр предложил принять участия в походе и спартанцам, но те отказались под предлогом, что «предками им завещано не идти следом за другими, а быть предводителями». ( Arr. I, 1,2).
Впоследствии, Александр Македонский привел два убедительных доказательства, свидетельствующих о бессилии Спарты в межнациональных делах. Первое - в 334 г. после победы в сражении при Гранике, когда Александр отправил в Афины ровно три сотни доспехов для передачи их в дар Афинскому акрополю со следующей надписью: «Александр, сын Филиппа и греки, кроме лакедемонян, взяли от варваров, обитающих в Азии» (Arr. I, 4). Это, по сути, явилось полным унижением спартанцев как греков, которые не принимают участия в панэллинском (общегреческом) походе.
Второе подтверждение было сделано Александром три года спустя, в 331 г. до н.э., когда спартанский царь Агис III возглавил попытку антимакедонского восстания, но потерпел полное и решительное поражение при Мегалополе. Александр отозвался об этой битве как о «войне мышей» (Plut. Ages. 15).
Так что не будем подчеркивать бесстрашие спартанцев как что-то невероятное, вспоминая лишь гибель славных 300 воинов у Фермопил. Совершенно очевидно, почему спартанцам с греческим вооружением и подготовкой удалось несколько раз опрокинуть наступающих на их фронт, слабо вооруженных персов и мидян. Греческая фаланга, состоящая из гоплитов, вне зависимости от того, кто в нее входит (спартанцы, афиняне или беотийцы), безусловно куда боеспособнее воинов персидской пехоты. Кроме того, в условиях ограниченного пространства воины Ксеркса не могли использовать элементарное преимущество общей численности.
Конечно, у спартанцев были выдающиеся полководцы, вроде Брасида или Лисандра, случались и блистательные победы (битва при Мантинее 418 г. до н.э.), но такого ранга полководцы и победы были и у других греков.
Нелишне упомянуть, что сам Геродот признавал афинский вклад наиболее существенным в плане отражения персидской агрессии: «Потому-то не погрешишь против истины, назвав афинян спасителями Эллады. Ибо ход событий зависел исключительно от того, на чью сторону склонятся афиняне. Но так как афиняне выбрали свободу Эллады, то они вселили мужество к сопротивлению всем остальным эллинам, поскольку те еще не перешли на сторону мидян, и с помощью богов обратили царя в бегство». (Hdt. VII. 139).