История азиатских хуннов и европейских гуннов насчитывает тысячелетие. Начинается она в
Ордосе на рубеже III и II веков до н.э., когда возникает необъятная кочевая империя сюннов-хуннов, а
заканчивается в VIII веке у Каспийских ворот, и где-то в глубинах Азии с последним упоминанием
византийских, армянских, арабских, персидских, индийских и других авторов о стране гуннов –
наследников тех, кто вместе с Ругой и Атиллой завоевывал Восточную и Центральную Европу. Хунны и
гунны всколыхнули весь необъятный океан Евразийских народов, своеобразно оповестив и приблизив
два мировых цивилизационных центра (Европейский – Римский и Азиатский – Ханьский) к окончанию
эпохи древности и началу новой средневековой истории. Пожалуй, именно хуннам-гуннам впервые
удалось установить коммуникационную связь между основными цивилизационными центрами Евразии.
Ареалом этой коммуникации стал широкий пояс Евразийских степей. Глобальные ландшафтно-
климатические изменения, которые в основе своей завершились к середине I тысячелетия до н.э.,
поставили перед племенами степняков своеобразную дилемму: либо покинуть зону пустынь,
полупустынь и сухих степей как регионы экстремальной жизнедеятельности, либо приспособиться к
новым природно-климатическим условиям ценой кардинального изменения хозяйственно-социального
уклада. Прежде всего, общая аридизация степной зоны неизбежно приводила к экстенсивному
расширению выпасных территорий, к усложнению пастбищных циклов, то есть к созданию пастбищно-
кочевой системы, которая функционировала в рамках гигантских пастбищно-кочевых провинций.
Основными векторами перемещений внутри них являлись либо Север – Юг, либо предгорья – долины.
Бесспорно, выпас и охрана большого количества скота в рамках столь значительных регионов требовали
особой организации и консолидации всего кочевого сообщества. На наш взгляд, империя кочевых хуннов являлась первым наиболее совершенным прообразом социально-экономической организации
кочевнических коллективов. Вероятно, это позволило хуннам в короткие сроки расширить границы
своей империи до огромных пределов, которыми ранее не владели ни один из известных степных
социумов. Непрестанное расширение этой кочевой империи, вызванное постоянным демографическим
притоком избыточного населения (наследников, претендующих на свою часть стада и своих
пастбищных наделов) приводило к бесконечной экспансии хуннов на сопредельные территории. Это
неизбежно приводило к изъятию чужих пастбищ и изгнанию с них других кочевых этносов. Принцип
«домино» приводил в движение весь степной океан Евразии, что и ознаменовали впоследствии великие
переселения юэчжийского, усуньского, аланского и других союзов племен. В данном исследовании мы
попытались показать, что в поздней древности первопричиной исходов этих кочевых народов были
центральноазиатские хунны. Открыв эпоху кочевых империй, они тем самым почти на три столетия
своим образом жизни вносили изменения в этническую карту огромного региона Центральной и
Западной Азии, а после, покинув пределы своей Fater Land, ушли вслед за кочевыми народами,
изгнанными ими ранее. Отдельные этапы и стадии этих сложных этнокультурных процессов мы
попытались показать, основываясь на археологических и известных нам исторических данных.
Насколько явствует из всей логики предложенного исследования, автор его при рассмотрении
конкретных историко-культурных трансформаций, большое значение придает миграционным
импульсам, которые фиксируются в тех или иных культурных инновациях. Идентифицировать
последние позволяет понимание того, что все кочевые этносы в своей материальной и духовной
культуре, в конечном счете, несут определенный, характерный именно для них, историко-культурный
комплекс (ИКК), который словно своеобразный код составляют наиболее значимые черты и традиции
культуры этноса. Безусловно, в процессе переселения и изменения своего геокультурного ландшафта
этот ИКК в определенной степени претерпевает видоизменения. Это связано с тем, что собственно
миграции не происходят в географическом и этнокультурном вакууме. Как правило, они протекают либо
в общем потоке, либо сквозь другие этносы, что вынуждает непрестанно контактировать и
перемешиваться с ними. Однако доминирующее этно-социальное сообщество продолжает сохранять
магистральные черты своего ИКК, которые на последующих стадиях выступают своеобразными
маркерами. В этой связи, основная логика предложенного исследования сводится к построению
доказательного ряда, когда возможно было бы интерпретировать памятники гунно-сарматов урало-
казахстанских степей как комплексы переходного этапа от азиатских хуннов к европейским гуннам. На наш взгляд, этот факт достаточно ярко иллюстрируется на примере хунно-гуннского ИКК. Он
формируется в среде скотоводческого палеоиранского населения, так называемых северных варваров
(жуны, ди) на территории Северного Китая. Эти культуры получили собирательное название «Культуры
Ордосских бронз». В самый ранний период (танско-иньская эпоха) здесь закладывались основные черты
сюнно-хуннского комплекса: индивидуальные погребения, прямолежание, преобладающая северная
ориентировка, гробовые деревянные конструкции, положение в могилу голов и конечностей животных.
Особо выделяется высокая культура бронзолитейного производства. Кардинальные ландшафтно-
климатические изменения, произошедшие в зоне азиатских степей в период с конца II века по середину I
века н.э., привели к серьезной перегруппировке этого варварского населения: множественные миграции,
сплошной переход к кочеванию, китайская ассимиляция племен бассейна Хуанхэ. Историческим
следствием явилось создание централизованных северокитайских государств Цинь и Хань и сложение
единой кочевой империи Хунну к III–II векам до н.э. Хуннский ИКК окончательно сформировался и
распространился на огромные пределы Большой Монголии, Забайкалья и Тувы, несмотря на
определенные локально-территориальные различия. В целом, этот комплекс довольно хорошо
идентифицируется в пределах сюнно-хуннской ойкумены. Однако в рамках данного исследования нас в
большей мере интересовало западное направление его расширения и последующего перемещения после
развала хуннской империи.
В этой связи анализ материала из кочевнических и полукочевнических комплексов Средней Азии
и Южного Казахстана по принципу исключения или наибольшего тождества оконтуривает памятники,
несущие наиболее близкие общехуннскому ИКК черты. Наиболее отчетливо среди среднеазиатских
комплексов эти черты выявились в памятниках тулхарской группы так называемого юэчжийско-
кушанского ИКК и кочевнических курганных комплексов, составляющих значительную часть
погребений Джетыассарской группы, названной нами гунно-кангюйским ИКК. Однако, в первом случае
схожесть юэчжийско-кушанских памятников II–I веков до н.э., как нам представляется, объясняется
вероятнее всего едиными истоками и территориями культурогенеза. В целом появление этих комплексов
во II–I веках до н.э. и дальнейшее развитие погребальных традиций в последующий период вкушанскую эпоху происходит в конкретной геокультурной области Северной Бактрии и не противоречит
общей исторической ситуации. Джетыассарские курганные комплексы появляются с первых веков новой
эры, однако, наиболее массовое их существование приходится на V–VIII века, и тогда они сосуществуют
вместе со склепными захоронениями, которые, как нам представляется, несут на себе в основном,
сарматские (прохоровские) погребальные традиции.
Таким образом, джетыассарская культура имеет двусоставный облик. Курганные комплексы
содержат яркий набор черт хунно-гуннского ИКК, как в погребальном обряде (индивидуальные
курганные захоронения, узкие прямоугольные ямы, северная ориентировка погребенных, деформация
черепов, устройство погребальных ниш, положение в могилу голов крупного рогатого скота), так и в
вещевом инвентаре (сосуды напольного обжига, горшки вытянутых пропорций с сосцевидным и
луновидным орнаментом, керамические котлы, комплекс вооружения, предметы полихромного стиля и
китайский импорт). В более ранний период черты сходства с хуннским ИКК ярко проявляются в гунно-
сарматских памятниках, которые неожиданно появляются в середине II века н.э. в урало-казахстанских
степях. Их характеризуют простые курганы, склепообразные и фигурные наземные конструкции, гробы,
северная ориентировка покойников, среди вещевого инвентаря – особый тип конской узды с
металлическими накладками и подвесками, большой процент котлов, китайских зеркал, а также
наборных поясов (ремней с прямоугольными, восьмерковидными, сферическими накладками,
листовидными и кольцевидными привесками). Впечатляет необычайно большое количество гунно-
сарматских комплексов, очаг которых располагался, по всей видимости, в Орь-Илекском междуречье и
на левых притоках Среднего Урала. При этом особо подчеркнем, что эти территории, как впрочем, и
огромные районы Южного Зауралья и Поишимья в предыдущие двести лет, были фактически
незаселенными, на что указывают единичные памятники I века до н.э. – I века н.э.
Таким образом, во II–IV веках н.э. в урало-казахстанских степях, с одной стороны, происходит
накопление огромного массива кочевнического населения, с другой – идут сложные этногенетические
процессы, в результате которых происходит сложение нового этнополитического образования.
Далее наблюдаются разнохарактерные миграции гунно-сарматов на запад в Восточную Европу
(постепенная инфильтрация и разовые рейды). Постепенно на разных территориях черты
общесарматского облика деформируются, исчезая и приобретая облик новой гунно-сарматской
общности.В этой связи особым вопросом в археологической проблематике поздней древности
восточноевропейских степей является вопрос этноисторической интерпретации позднесарматской
культуры. По нашему мнению позднесарматская культура является особым эпохальным событием
установления совершенно иных историко-культурных ориентиров. Основным источником этих
этнокультурных инноваций явилось гунно-сарматское кочевое население, покинувшее в середине II века
н.э. пределы Восточного Туркестана. На различных территориях сарматского ареала позднесарматские
трансформации имеют весьма различный облик. Собственно сама позднесарматская культура имеет, по
меньшей мере, шесть локально-территориальных вариантов: Заволжье, Волго-Донье, Нижний Дон,
Причерноморье, Буджакская степь, Подунавье. В первом случае отчетливо прослеживается продвижение
урало-казахстанского населения («всадников») на запад. При этом динамика этого движения была
различной: глубокие широтные рейды-набеги в пределах степного (и, возможно, лесостепного) коридора
военизированных всаднических дружин, или постепенная инфильтрация-освоение среднесословного
кочевого населения на сопредельных территориях. Во втором случае шел процесс бурной
этнокультурной диффузии (особенно, в районах Волго-Донья) пришлого готского и, вероятно,
славянского населения, который имел особый облик в различных районах юга Восточной Европы.
Процесс гуннизации археологически выявляется как резкое или постепенное установление
позднесарматской культурной доминанты и появления ее составляющих черт – северная ориентировка,
деформация черепов, вещевой комплекс.
Исходя из всего вышесказанного, нам представляется, что определение «позднесарматская
культура», введенное много лет назад, носит сегодня в большей мере традиционно-терминологический
характер. Целесообразность его применения сегодня обуславливается его использованием как
привычного (рабочего) термина (например, для памятников Нижнего Поволжья). С точки зрения
реальной историко-археологической обстановки, по нашему убеждению, наиболее целесообразно
использование таких терминов, как «позднесарматский этап», «позднесарматский период».
К IV веку культурные инновации достигают степной и лесостепной зоны Подунавья. Готское
нашествие лишь на столетие отсрочило окончательную консолидацию гуннской орды. Создание единого
гуннского союза произошло на базе кочевого гунно-сарматского населения Восточной Европы, в периодокончательной культурной нивелировки и путем этнополитической консолидации, под
предводительством восточных кланов, обитавших до второй половины IV века в урало-казахстанских
степях.
Финальный, наиболее яркий и самый короткий этап падает на собственно гуннский период конца
IV века – середины V века н.э. На этом этапе четко просматриваются памятники, несущие основные
черты гунно-сарматского облика. К этим памятникам относятся следующие известные комплексы:
Заммеринг, Печюсет – Венгрия; Белтени, Конциешты, Герсень – Румыния; Миролюбовка, Беляус –
Крым; Кубей, Новоивановка, Черноморское – Причерноморье и Северный Кавказ; Ленинск, к-н 3, погр.
12; Шипово, к-ны 2, 3; Верхне-Погромное, Новоселки, Покровск, к-н 36, погр. 2; Переполовенка,
Кирово, Владимировка – Поволжье. Однако некоторые из них уже имеют следы негуннских культурных
инноваций, выразившихся в изменении ориентировок – северный сектор постепенно заменяется северо-
восточным и восточным. Явно инокультурными компонентами обряда становится помещение в могилу
или рядом на ступеньку шкуры или целого скелета лошади.
Раннетюркская эпоха начинается со второй половины V века с проникновением в казахстанские и
южнорусские степи части тюрко-телеских племен, составивших основу протоболгарского населения
(савиры, утригуры, кутригуры) [Гадло, 1979. С. 58–59; Исхаков, Измайлов, 2000. С. 14–15;
Кляшторный, Савинов, 1994. С. 63]. К ним, вероятнее всего, относятся комплексы: Беляус, Энгельс (к-н
36, погр. 2), Зеленокумское, Бережновка (к-н III, погр. 1), Кубей – погребения с восточной
ориентировкой, с конем или шкурой лошади, а также курганы-кострища Новогригорьевка (к-ны VII–IX),
Остроголовка (Д 18, 19), Ровное (к-ны 42, 47); Высокое (Е7), Покровск (к-ны 2, 3, 11), Бородаевка (к-н 5)
и др.
Традиция сооружения курганов-кострищ получила особенно яркое развитие в комплексах так
называемого «селенташского» типа в урало-казахстанских степях. Они представлены курганами с
«усами» или с грядами и каменными вымостками и оградами с остатками продуктов огня, в ряде
случаев трупосожжением, захоронениями лошадей, их шкур или макетов, а также вещевым материалом,
который помещался на древней поверхности внутри вымосток и оград. Этот тип памятников, которых
насчитывается до 300 комплексов, а также немногочисленные погребения с восточной ориентировкой,
шкурой или скелетом лошади (Егиз-Койтас, Чиликты, Семиозерное) составляют комплексы
раннетюркского этапа конца V–VIII веков в урало-казахстанских степях. На наш взгляд, хронология
гуннского и раннетюркского периодов в пределах восточноевропейских и урало-казахстанских степей
включает следующие этапы:
1. Гунно-сарматский II–IV века;
2. Гуннский конец IV в. – середина V в.;
3. Раннетюркский (постгуннский) конец V – VIII века.
Второе наименование последнего этапа как постгуннский обусловлено тем, что после ухода части
гуннского населения в Центральную Европу и прихода тюрков, часть гунно-сарматского населения
остается вблизи территорий прежнего обитания, где они, смешиваясь с местным населением, оставляют
специфические памятники, продолжающие нести черты гуннского историко-культурного комплекса. В
Южном Зауралье это памятники типа Малково, Байрамгулово; в Южном Приуралье – курганы
турбаслинской культуры; в Прикамье – могильники типа Коминтерновского; в Приаралье – памятники
джетыассарской культуры и, наконец, в Дагестане – памятники, которые связываются с населением
Прикаспийской Гуннии [Гмыря, 1995].
Характер гунно-тюркской культурной трансформации просматривается не только в кардинальном
изменении погребальной обрядности, но и в смене вещевого инвентаря. Раннетюркская эпоха
ознаменовалась появлением новых видов вещевого инвентаря, происхождение которых в отличие от
гуннских связано с иными территориями.
Несмотря на то, что тюркских урало-казахстанских памятников сегодня исследовано гораздо
меньше, чем гунно-сарматских, мы сочли совершенно необходимым рассматривать два этих глобальных
историко-культурных этапа в едином контексте. Во-первых, потому что начальная гяньгунно-гаочанская
предыстория тюрков-ашинов неразрывно связана и, в определенной мере, вытекает из тех
этнокультурных диффузий и трансформаций, которые происходят в северо-китайском и восточно-
туркестанском регионах в период возникновения и гибели империи азиатских хуннов. Во-вторых, в
современной историографии, на наш взгляд, не существует четкого разграничения между двумя
культурно-историческими эпохами – хунно-гуннской и тюркской. В результате, среди исследователей
нет определенного представления о характере культуры и направлении культурогенеза населения
северных хуннов, покинувшего в 151 году н.э. Синьцзян, переселившегося и обитавшего в урало-казахстанских степях более чем два столетия. С другой – нечеткость этих представлений позволила ряду
авторов в круг гуннских включить самые разнохарактерные памятники, которые в основе своей либо
несли традиции совершенно иных синхронных историко-культурных комплексов, либо, в лучшем
случае, являлись поздне- или постгуннскими, а в худшем – памятниками последующей – тюркской
эпохи.
В результате анализа материала из погребальных памятников эпохи раннего железа и поздней
древности с территории юга Сибири сегодня удается выявить два основных тюркских ИКК – Саяно-
Алтайский (теле) (каменные курганы, ограды, захоронения с конем, восточная ориентировка, отсутствие
керамики) и Хакасско-Минусинский (тюгю, кыргыз) (каменные курганы, ограды, трупосожжение,
установка керамической посуды, жертвоприношения лошади, помещение в могилу конской узды).
В период существования тюркских каганатов наблюдается расширение этих ареалов на запад. При
этом, как нам представляется, расширение телеского ареала идет вдоль северной кромки степи и по
лесостепной зоне, в результате чего и в Западной Сибири, и в северной части Восточного и
Центрального Казахстана появляются раннетюрко-телеские памятники – погребения с конем (Чиликты,
Бобровский, Егиз-Койтас, Кара-Агач, Черноозерье III), а в Южном Зауралье и Приуралье в памятниках
постгуннского времени, где наряду с сохранением северной ориентировки, также появляется традиция
помещения в могилу шкуры лошади (погребение Аркаим; Кушнаренковский, погр. 2, 27;
Коминтерновский II; Ташкирменский, погр. 1; Верхне-Погромное). Несколько позже расширение этого
ареала охватывает районы среднего Поволжья (памятники новинкинского типа): Шелехметский I;
Покровка, к-н 36; Кривая Лука; Осинский; Новинки; Рождественский III; Брусяны II; а также Урень II;
Бережновка II; Энгельс, к-н 36, погр. 2), и далее южнорусские и северокавказские степи
(Червонноармейское; Чапаевск; Крупское; Зеленокумское; Бородаевка, к-н 9, погр. 5 и др.).
Расширение другого ареала, который характеризуют тюркокультурные памятники с обрядом
кремации, на наш взгляд, в европейских степях маркируют так называемые курганы-кострища
(Новогригорьевка, Остроголовка, Покровск, Высокое, Усть-Караман и др.). Но наибольшее
распространение памятники этого ареала получают в урало-казахстанских степях, где они представлены
своеобразными комплексами – курганами с «усами» или с каменными вымостками, отходящими от
центрального кургана, как правило, в восточном направлении на значительное расстояние.
Центральный курган представлен вымосткой или оградой (в большинстве случаев
подпрямоугольной формы). Внутри нее на дневной поверхности располагались кострища и отдельные
предметы.
Данные комплексы, как и курганы, и ограды с аналогичным обрядом, но не имеющие каменных
гряд-вымосток, ранее нами были отнесены к селенташскому типу памятников. Вероятнее всего, этот
массив памятников датируется от конца V в. до VIII–IX вв., и составляет основные археологические
материалы эпохи Западного Тюркского и Тюргешских каганатов в пределах широкого пояса
казахстанских и южноуральских степей. Думается, дальнейшее изучение памятников данного типа
позволит детализировать не только вопросы хронологии, но и проследить эволюцию развития
погребальных и культово-поминальных традиций древнего тюркского населения этого региона от их
зарождения до момента принятия ислама.
Таким образом, гуннская и тюркская эпохи евразийских степей во всей своей диалектической
взаимосвязи имеют каждая свой особый облик материальной и духовной культуры. Это обусловлено,
как уже сказано, разными истоками культурогенеза основных этносов, игравших ведущую
историческую роль в эти эпохи.
Выявление исходных территорий и культурных ареалов возникновения этих великих народностей
Азии позволяет нам сегодня сделать следующие осторожные предположения. Вероятнее всего, культура
гуннов более тяготела к ирано-тохарскому миру, что совершенно не исключает определенного влияния
со стороны монголоидного и китайского культурных ареалов. Культура же древних тюрок более связана
с туранским, сако-скифо-сибирским ареалом, при этом, безусловно, мощнейшему влиянию она была
подвержена со стороны монголоидного мира, несколько позже – угорского населения.
Эти особенности, скорее всего, и стали причинами кардинальных различий в материальной и
духовной культуре, в облике и, вероятнее всего, в языке этих народов.
В этой связи, эпохальный рубеж V–VI веков, когда гуннская культура сменяется тюркской,
археологически представляется нам более ярким и кардинальным, нежели период, падающий на II в.
н.э., когда заканчивается сарматская культурная доминанта, и наступает гуннская эпоха.