De Vitae Publicolae
IV
Приобретя в Африке опору в виде города Тапса, римляне могли спокойно перебрасывать подкрепления из Сицилии и Италии и пуны не имели ни сил, ни средств этому противодействовать: их флот был совершенно разбит префектом флота Марком, разбросан по всему побережью от Лептиса до Цирты и островов у Иберии и самой страны иберов, где у пунов имелись владения. Помешать потомкам Ромула могли лишь боги, но они благоприятствовали замыслам римского народа. Говорили, что во многих сражениях той войны над римским строем парил орёл, вестник царя богов, предрекавший победу покорителям Италии и Сицилии.
Итак, захватив Тапс, Публикола обращает свой взор на самый Карфаген, который по донесениям перебежчиков и лазутчиков охранялся крошечным гарнизоном. Во главе его стоял Феопропид, трусливый и бездарный человек, занимавшийся лишь кутежами и священнодействиями в честь Астарты. Захватить огромный и богатейший город ойкумены, лишённый практически защитников, было заманчивой идеей. Мысль о разрушении ненавистного Карфагена поглотила его полностью. Её Публикола и поклялся воплотить в жизнь скорейшим образом. В исполнении задуманного, в упорстве и продуманности действий он не знал себе равных: лично осматривал оружие гастатов, принципов и наёмников, вникал во все дела и проблемы своего войска, ел ту же пищу, что и легионы, вёл крайне умеренный образ жизни, подавая пример стойкости и воздержности своим людям.
Оставив значительные силы для охраны Тапса, гавани, побережья на случай нападения неприятеля, Публикола с пятью манипулами гастатов, шестью манипулами принципов, отрядом сицилийских гоплитов, алой пельтастов и двумя отрядами местных метателей ливийцев выступил в поход на Карфаген. Не имея совершенно конницы, римляне избегали равнин и двигались холмистой местностью, дабы не предоставлять пунам благоприятной возможности атаковать и иметь преимущество в сражении. Ведь хорошо известно, что пуны, владея замечательной конницей и слонами, на ровной местности прекрасно сражаются и могут доставить немало хлопот.
Подступив к городу Публикола приказывает разбить лагерь и рассылает по окрестностям разведчиков из числа наиболее резвоногих воинов, что узнать о приближении врага, если он вздумает атаковать римлян и помешать осадным работам. Едва обустроив стоянку и проведя ночь, поутру прибегает разведчик и сообщает о клубах пыли за холмами и приближении огромной армии. Несомненно то шёл со своим войском Бисальт, суффет. Публикола предполагал, что он ещё нескоро подойдёт к Карфагену и римляне успеют взять город до его прибытия. Но пуниец обманул ожидания Анка и с невероятной поспешностью добрался до столицы. О численности Бисальтова войска имеются противоречивые сведения, но несомненно то, что враг имел в большом числе балеарских пращников, кельтиберийских копейщиков и мечников, иберийских цетрариев, скутариев и конников. Римляне же не имели конницы вовсе, если не считать «преторского» отряд Публиколы. Также стало известно, что Феопропид вскоре явится со своим гарнизоном к сражению. Важность его была несомненна – на этом самом месте решалось кому быть владыками Запада – Риму или Карфагену.
Трубы проиграли «сбор» и римляне в строгом порядке выходят из лагеря и идут навстречу неприятелю. Ещё не видя врага, Публикола останавливает войско на отрогах холмов южнее Карфагена и выстраивает его здесь для битвы. Римляне в суровой тишине ждали приближения врага и хранили царственное молчание, нарушаемое лишь храпом коней «преторского» отряда. Но вот на горизонте показались пуны – об их приходе свидетельствовали обильные клубы пыли, взымаемые в воздух тысячами ног. Увидев врага, Публикола выезжает на своём горделивом белом коне и обращается к воинам со следующими словами, передававшимися до дальних рядов, чтобы каждый мог знать, что скажет полководец своим соратникам:
«Мое тело покрыто ужасными шрамами, полученными во время сражений! Немало врагов было побеждено мною в открытом бою! И сегодня я собираюсь сражаться! Кто со мной?»
Ему ответствовали тысячи бойцов радостными криками: римляне застучали мечами о щиты, пельтасты потрясали дротиками, гоплиты били копьями о «гоплоны». Войско жаждало схлестнуться с врагом в кровавой схватке.
Публикола поднял правую руку вверх и моментально воцарилась мёртвая тишина:
«Вы меня знаете! Я истинный римлянин. Я верю в долг, дисциплину и достоинство. Я верю, что Рим избран править миром. А еще я верю, что у нас с вами есть великое предназначение, и выполнять его мы начнем здесь! Сегодня вам предстоит сражаться с теми самыми людьми, которых вы прогнали с Сицилии, выбили из Тапса, их собственной земли, которых вы топили в морских сражениях у Липарских островов. Этого ли врага вам бояться, римляне?! Я боюсь, что на Форуме и в Сенате будут говорить, что мы одерживаем победы над трусами и беглецами. Что войны в Африке и не было вовсе, а были лишь погони за убегающими пунами. Пусть так! Но это не повод сражаться, спустя рукава! Выполним свой долг перед Римом или умрём!»
В это же время и Бисальт ободрял своих воинов:
«Мои храбрые воины! Благодаря моему мудрому руководству победа будет за нами. Но, к несчастью, это означает, что я не могу рисковать собственной жизнью. Я должен оставаться в безопасности, под вашей охраной, мои преданные воины! Это не трусость, нет. Это благоразумие, а благоразумие служит победе! Вперёд – на врага! Сбросьте римлян в море, которое принесло их сюда!»
И вот разом пуны издают клич, а всадники, отдав поводья, несутся на римлян. Марс и Беллона возрадовались, должно быть, видя как столько храбрецов подняли оружие друг на друга. Схватка была короткой и несомненной: увязнув в римском строе, конники были попросту изрублены мечами. Одинокие лошади без своих седоков в ужасе мчались сквозь строй пунов, являя печальное зрелище битвы. Страх перед грозным врагом закрался в их робкие души. Перестроив войско, Бисальт вновь отправляет его на холмы выбивать с них римлян: в центре шли кельтиберы, за ними балеарцы, по флангам выстроились скутарии и цетрарии. Метнув пилумы в наступающего врага, римляне выхватывают гладии и врубаются в гущу неприятельского строя, сокрушая пошатнувшихся финикиян. Во время этой атаки погибает Феопропид, пытавшийся спастись бегством. Гибель военачальника стала последней каплей для карфагенского гарнизона – он показал спину и ретировался с поля битвы. Публикола останавливает своих воинов, жаждавших броситься в погоню за беглецами. Ведь не имея конницы, римляне быстро устанут в преследовании и окажутся уязвимыми для внезапной атаки неприятеля.
Сражение разгорается с новой силой вокруг Бисальта, прятавшегося за рядами своего войска. В этом переполохе Публикола делал все, что подобает опытному командиру и храброму солдату. На глазах врагов и своих он бросается навстречу обходившему римские фланги фрагу, удерживает колеблющихся; всюду, где нависает опасность, всюду, где брезжит надежда, мелькает его фигура, раздаются его распоряжения, слышится его голос. Со всех сторон Публиколу обнимал шум движущихся отрядов и грохот оружия. Не было ни случая, ни единой стычки или битвы, в которых бы он лично не водил «преторский» отряд в атаку, не разил бы врага могучей рукой. И в этот день он превзошёл самого себя, рыская по полю сражения как лев, внушающий ужас в трепетных ланей, или волк, гроза мирных овец. Находясь в гуще схватки он дал обет Юпитеру-Феретрию (то есть «Поражающему врагов») принести ему в дар самый красивый из вражеских доспехов, если тот дарует победу римлянам.
Кельтиберы в центре пунийского строя начали утомляться от долгой рукопашной: эти варвары известны своим мощным первым натиском, но в длительной бою они невыносливы, в отличие от несгибаемых римлян. Удары римских мечей сыпались на них градом, и те еле удерживали щиты. Балеарцы, метавшиеся по полю, были потоптаны «преторским» отрядом, сам Публикола насадил на своё копьё немало пращников. Видя, что ряды противника смяты, что испанцы со своими знаменами бестолково мечутся туда-сюда, военачальники римлян ободряют своих солдат, заклинают их кинуться на растерявшегося врага и не позволить ему восстановить строй. Римляне всё сильнее теснят врага и сдвигают, наконец, его строй с места, пуны не выдерживают римской мощи и обращаются в повальное бегство. Публикола бросается в погоню за Бисальтом и настигает его: один из всадников, родом из Умбрии, поражает карфагенского вождя копьём в грудь и тот бездыханным падает на землю, гремя великолепными доспехами. Набежавшие ливийцы искромсали труп пунийца своими дротиками и ещё долго носили насаженную на копьё голову Бисальта, пока Публикола не пригрозил наёмникам и приказал отыскать тело врага и предать его огню вместе с отсечённой главой.
Так была сокрушена мощь карфагенян. Более 1500 воинов потеряли в тот день пуны. Страшную цену заплатили за это унижение Карфагена и легионы – три сотни храбрейших римлян отдали свои жизни во благо Отечества. Доспехи Бисальта, поражавшие своей красотой и роскошью отделки были принесены в дар Юпитеру на сложенном в честь победы алтаре. Обрадованные столь счастливым исходом сражения и добычею, победители всю эту ночь ликовали.
Перебив большую часть потерпевших поражение пунов, и захватив их оружие и прочее имущество, Публикола с войском приступил к осаде Карфагена, обведя его кольцом осадных укреплений. Гавань города подверглась блокаде флота префекта Марка. Осаждённые оказались, таким образом, отрезанными от всякой связи с внешним миром. Рано или поздно голод прикончил бы их. Спасения им ждать было неоткуда, так как армия карфагенян была уничтожена в недавнем сражении, резервы были настолько малочисленны, что их едва хватало на то, чтобы держать в повиновении покорённые племена и города в Африке, Иберии и островах. Да и флота у карфагенян более не было, чтобы перебрасывать войска на материк из заморских владений. Вообще после этой победы Публиколы стало совершенно ясно, что Африка, Испания и острова станут трофеем римлян. Пунийцы оплакивали свою судьбу, но страшный час заставил их поразмыслить о том, как защититься от настигнувшей их опасности и в западных владениях начинает кипеть бурная деятельность: набираются наёмники, латают свои триеры корабельщики, днём и ночью не стихают шумы работающих мастерских.
Шла зима 493 года от основания Рима. На рассвете февральских нон, по обыкновению, был вывешен пурпурный хитон — знак предстоящей битвы. Подведя несколько осадных башен к стенам Карфагена, римляне идут на приступ. Ещё перед началом штурма, делая смотр легионам, Публикола выбрал из солдат старых служак, воевавших ещё на Сицилии под знамёнами Гессия Флора, и назначил их в штурмовые отряды, долженствующие первыми ринуться на вражеские стены. Но никто не встречает их на укреплениях, не видно защитников и на башнях. Ворвавшись в город, римляне встречают небольшой отряд у восточных ворот города и изрубают его в куски. Пройдя по узким улочкам, они оказываются на центральной площади Карфагена. Тут их взору предстаёт величественное зрелище: последние защитники выстраиваются, чтобы биться до последнего издыхания. Поклявшись принести свои жизни в жертву Баалу, они бросаются на римские мечи и погибают все до единого, кроме одного. Этим спасшимся стал Хирам, командир гарнизона, занявший этот пост после гибели Феопропида. Так вот, этот самый Хирам бросается к ногам Публиколы, также вступившего на площадь, молит его о пощаде и просит считать своим слугой навеки. «Простив одного, да принесите погибель тысячам других. Отомстите ливиянам за все несчастия и оскорбления, нанесённые Риму, за поруганные храмы Сицилии!» - обратился Публикола с такими словами к своим войскам, давая понять, что город отдаётся им на разграбление на три дня, по обычаю. Хирам до конца дней Публиколы хранил ему верность, исполняя обязанности толмача и писца, и после смерти своего господина бросился на меч. Но об этом после.
Город был настолько велик, что по прошествии трёх дней, когда все грабежи и бесчинства были прекращены, оставались нетронутыми очень многие кварталы, но несмотря на это добыча была поистине несметна. Было решено обустроить на захваченных землях новую провинцию и Карфаген стал её столицей.
Расположив войско лагерем у самого города и отведя флот в гавань Тапса, Публикола приступил к устроению дел в новых владениях римского народа: он разъезжал по окрестным городкам и селениям, всюду вершил суд, ставил во главе сторонников римлян, а их противников изгонял или бросал в цепи. Порядок в управлении быстро восстановился. Всякие насилия над мирным населением со стороны войск были пресекаемы им жёстко и непреклонно. Он говорил, что «война заканчивается и надобно карать лишь оказывающих сопротивление с оружием в руках, а землепашцев, ремесленников и торговцев трогать незачем. Кто же будет кормить армию и провинцию, если всех разорять, насиловать и распинать на крестах? Нужно наоборот показать ливиянам преимущества власти римского народа». Известие о таком положении дел и о поражениях пунов, которое Публикола отправил в Рим и где он ничего не преувеличил и в его словах не было никакой похвальбы, сенат принял с выражением радости и назначением трёхдневного благодарственного молебствия. Народ ликовал и превозносил Публиколу до небес.
Совершая объезд провинции, Публикола оставил управлять всеми делами в Карфагене меня, тогда ещё совсем юного. Я приходился родственником Приске, жены его, со стороны матери и воспитывался в доме Максенциев с младенчества, так как потерял отца и мать сразу после своего рождения: оба они погибли под развалившимися кровлями дома в пожаре, вспыхнувшем во время грозы, но успевшие передать меня рабу, который и отнёс в дом Максенциев. В детстве мне часто удавалось играть с Анком Публиколой, гулять по Форуму и даже упражняться деревянным мечом. Так вот, службу свою я начал за год до падения Карфагена под началом Гессия Флора. Но так как на Сицилии войны не было и случая прославиться не представлялось, я упросил Флора отпустить меня в Африку. Едва вступив на берег в гавани Тапса, мой конный отряд подвергся нападению со стороны нескольких отрядов ливиян, вооружённых метательными копьями, и занимавшихся грабежом в здешних землях. Не успев метнуть копья, они были частью затоптаны римскими всадниками, частью рассеяны. Теперь местным земледельцам нечего было бояться разбойников и те отправили посланника с благодарностью к Публиколе за то, что тот направил отряд разогнать преступников. Получив такие вести Анк изрядно удивился, так как никого не посылал в те края и не знал о моём прибытии. Выехав лично в Тапс он и встретил меня. Мы оба радовались встрече, ибо не виделись долгое время. В те дни во мне и зародилось светлое желание описать деяния Публиколы, потому что будучи свидетелем добродетели, величия и доблести этого человека, нельзя было оставаться к ним равнодушным и безучастным. Но мы слишком далеко зашли в своих воспоминаниях. Теперь же вернёмся к нашему прерванному повествованию.
Самовольно начнете - настигнет вас кара!
