Похожие Темы

[Аспарух]

У. КЕССЛЕР



РИЧАРД ЛЬВИНОЕ СЕРДЦЕ





Король

Крестоносец

Авантюрист

СОДЕРЖАНИЕ

Введение

БОРЬБА ЗА ПРАВО: ВРЕМЯ ПРЕСТОЛОНАСЛЕДНИКОВ

Борьба отца против сына

Узел Алиса-Вексен

Нормандский Вексен

Алиса

Борьба сына против отца

Ричард и Филипп: дружба недругов

КОРОЛЬ АНГЛИИ

В КРЕСТОВЫЙ ПОХОД НАПРАВЛЯЯСЬ

Мессина

Кипр

КРЕСТОВЫЙ ПОХОД

Осада Акки

Поход на юг

Полководец

Цель войны

Клеветническая компания

Дипломатия крестового похода

Параллельным курсом: Конрад Монферратский

Убийство Конрада и поиски инспиратора

Борьба за перемирие

В ПЛЕНУ

Пленение

Под австрийским арестом

Между Шпейером и Вормсом

Бургундский проект

Поворот

НА ПУТИ К ПОБЕДЕ: КОЛЬЦО ВОКРУГ ФИЛИППА СЖИМАЕТСЯ

ПОСЛЕСЛОВИЕ

ПРИЛОЖЕНИЯ

Источники

Литература

Примечания

Именной указатель

ВВЕДЕНИЕ

Спойлер (раскрыть)

Когда 8 сентября 1157 года в Оксфорде родился Ричард, у его отца Генриха II, похоронившего к тому времени своего пер­венца Вильгельма, уже были престолонаследник, двухлетний Генрих, и дочь Матильда. Пять лет супружеской жизни, похо­же, укрепили династию. За спиной двадцатипятилетнего Ген­риха были годы неслыханного подъема, и имена его детей — прямое тому подтверждение: согласно англо-норманнской традиции их, соответственно, назвали: первого сына — в честь Вильгельма I Завоевателя, второго сына — в честь дедушки Генриха I Английского, и дочь — в честь Матильды, «импе­ратрицы» и матери Генриха. Имя Ричард также было традици­онным для нормандских герцогов. И это было, главным образом, связано с «нормандской» деятельностью отца Генри­ха, Готфрида Великолепного, первоначально известного в ка­честве графа Анжуйского, Менского и Туреньского. Назвав сына в честь тестя, Генриха I, он завоевал ему Нормандию. В 1151 году, после принесения вассальной присяги французско­му королю, Генрих становится герцогом Нормандским, и вскоре после этого, в том же году, умирает граф Готфрид, оставляя ему Анжу, Мен и Турень. Генрих никогда не испытывал на себе гнета отцовской власти, что уже превращалось в доме Анжу в своего рода традицию. Отец Готфрида, граф Фулько V, отправляясь в Палестину, передал сыну свое графство, когда тот в 1128 году женился на вдове императора Генриха V, императрице Матильде. Он стал там королем Иерусалима, но основанная им династия Анжуйская ко времени крестового похода Ричарда не имела наследников по мужской линии, и ее последняя наследница, королева Изабелла, не без участия французского двора и к неудовольствию Ричарда, была выдана замуж за Конрада Монферратского. Так что дедушка Генриха по отцовской линии также был королем, хотя, разумеется, едва ли можно сравнивать короля Иерусалимского с королем, ска­жем, Англии. В историю европейская ветвь дома Анжу вошла под названием «Плантагенеты».1 Это связано с прозвищем Готфрида, имевшего обыкновение украшать свой шлем веткой дрока. Итак, став в 1151 году герцогом Нормандии и графом, Анжу с прилегающими землями, Генрих в следующем, 1152 году женится на Элеоноре — бывшей супруге своего сюзерена Лю­довика, которая была на десять лет старше него, и получает за ней герцогство Аквитанское и всю юго-западную Францию. Таким образом, когда в 1154 году после смерти Стефана Блуаского, короля-временщика и узурпатора, согласно заклю­ченному незадолго до этого полюбовному соглашению о престо­лонаследии он, наконец, получает наследство своего дедушки — английский престол, Генрих уже владеет огромной территорией от пролива Ла-Манш до Пиренеев.

Королю Франции Людовику VII оставалось лишь позави­довать небывалым успехам своего вассала, которым он сам немало способствовал, уступив ему свою любимую, хотя, быть может, и не всегда верную, супругу Элеонору Аквитанскую, которая никак не могла родить ему престолонаследника. Лишь третий брак оказался для него в этом отношении удачным — в 1165 году родился Филипп. Выйдя за Генриха, Элеонора, однако, стала рожать тому одного сына за другим. Так, вслед за Ричардом, в 1158 году родился Готфрид, а затем Иоанн (1166 или 1167). Людовику же она родила лишь двух дочерей. Старшей из них, Марии, графине Шампанской, Ричард, нахо­дясь в плену, посвящает свою знаменитую песню. Ее сына и своего племянника Генриха, женившегося в конце третьего крестового похода на Изабелле, вновь свободной после убийства Конрада Монферратского, он назначает регентом Пале­стины. Как видно, семейные отношения в те годы во многом определяли ход истории, и судьбы государств тесно переплета­лись с судьбами правящих династий.

Генрих неутомим и все расширяет свои владения. Присо­единив к своему государству Бретань и Ирландию, он стано­вится сеньором Шотландии и усиливает свое влияние в погра­ничных с Францией провинциях Берри и Овернь. В 1159 году от имени своей супруги он выдвигает требования на графство Тулузское. Дедушка Элеоноры, трубадур-герцог Аквитании, женился на Филиппе, единственной дочери графа Вильгельма IV Тулузского. Поскольку на юге Франции дочь умершего счита­лась наследницей второго порядка и ей предшествовали братья покойного, то титул графа перешел к ее дяде Раймунду IV, видному участнику первого крестового похода и отцу первого графа Триполийского Бертрана. С графом Раймундом V, пле­мянником Бертрана, внуком Раймунда IV и зятем Людовика VII во второй половине XII века еще придется померяться силами как в политике, так и на поле брани сначала самому Генриху, а затем и Ричарду. Грандиозный поход на Тулузу был, правда, в 1159 году прерван вмешательством Людовика VII — в этой кампании отличился Бекет, тогда еще канцлер — и Генриху удалось оккупировать только Кверси, область вокруг Каора. Но эти события оказали большое влияние на судьбу Ричарда, В ходе политической подготовки похода двухлетний Ричард был помолвлен с дочерью графа Раймунда, Беренгарисй Бар­селонской и Арагонской. Тем самым Генрих надеялся приоб­рести союзника в лице враждовавшего с графом Тулузским испанца, который бы мог поддержать его и нанести удар с юга. Хотя данное брачное соглашение и было расторгнуто ввиду помолвки с Алисой Французской, но через 31 год, уже будучи королем Англии, Ричард вновь вступает с испанцами в брачный союз — на этот раз в интересах Аквитании. И лишь в 1196 году, отдав свою сестру Иоанну, вдову Вильгельма II Сицилийского, в жены Раймунду VI, сыну своего давнишнего врага, он прекращает скрытую, а временами перерастающую в открытую войну с Тулузой, и окончательно отказывается от притязаний на ее территорию. Его внимание к тому времени давно уже переключилось с юга на север: насущной необходи­мостью стало не завоевание новых земель, как во времена Генриха, а защита Нормандии и возвращение завоеванных у него Филиппом территорий.

Однако поскольку в 1169 году Ричард в Монмирейе признал ленную зависимость Аквитании от Людовика и был помолвлен с его дочерью Алисой, то при жизни отца основная его дея­тельность протекала на юге. В то же время сам Генрих II при­знает себя вассалом французского короля в отношении всех своих континентальных владений, а его сын, Генрих Млад­ший, признает вассальную зависимость от Людовика Норман­дии, Анжу, Мена, а также Бретани, которую впоследствии третий сын Генриха II Готфрид должен был получить от само­го старшего брата, как от своего непосредственного сеньора. Так что по крайней мере в этом случае перспектива была дос­таточно ясна и определенна. И все же в отношениях между от­цом и сыновьями возникала некоторая неопределенность с юридической точки зрения, поскольку при принесении ленной присяги не было речи о верности их отцу. И в августе 1170 года, почувствовав приближение смерти, Генрих II попы­тался внести в них ясность в своем завещании: вразрез с анг­лийскими традициями и следуя французским он еще в мае того же года короновал Генриха Младшего и сделал его своим соправителем. Но практически он отстранил сына от участия в управлении государством, что побудило того поднять восстание. Казалось, Генрих желал видеть Аквитанию и ее предполагаемого будущего правителя Ричарда независимыми от Анжуйского государства, и это освобождало бы Ричарда от ленной зависимости от отца и брата Генриха. В июне 1172 года Ри­чард, наконец-то, был провозглашен герцогом Аквитанским.2 На пышных церемониях в Пуатье и Лиможе присутствовала его мать. Теперь он по праву владел герцогством, которое пре­бывало в ленной зависимости только от французского короля, и отец Ричарда, супруг герцогини, не был его сеньором. Толь­ко в 1174 году после неудачного восстания сыновей Генриху, наконец, удается поставить их в вассальную зависимость от себя и заставить принять ленную присягу. Данные изменения в правовом статусе не затрагивали сущности сложившихся отношений, да и многосторонняя вассальная зависимость не бы­ла редкостью для Франции, так что французский король никак не отреагировал на такой, казалось бы, не совсем благоприят­ный для него поворот. Для французской короны было важно лишь то, чтобы у каждого ее лена, независимо от количества ленников, был вассал in capite* (* Здесь: главный (лат.).), признававший верховную власть французского короля.

В 1174 году Генрих наполовину урезает доходы, полу­чаемые Ричардом в Аквитании, выводит из его прямого под­чинения почти все замки и одновременно усиливает контроль над Генрихом Младшим и Готфридом. Однако большого зна­чения участию Ричарда в восстании он, похоже, не придавал: ведь Ричард, которому на ту пору было всего шестнадцать, несомненно попал под влияние матери, да и не выступал открыто с оружием в руках против отца, и, в конце концов, сдался без боя. По крайней мере в 70-80-х годах как правитель Аквитании он пользовался таким доверием отца, что тот пре­доставил ему в военном отношении полную свободу действий. Хотя в летописях Ричард упоминается прежде всего как граф Пуатуский — Пуату долгое время было ядром герцогства Аквитанского3, — это не следует трактовать как принижение его роли в качестве герцога Аквитанского, поскольку данные ти­тулы следует рассматривать как синонимы. Уже в качестве короля Англии Ричарду пришлось провозгласить герцогом Аквитанским своего племянника Отто перед коронацией того на немецкий престол, однако всю полноту власти над этой провинцией он оставляет в своих руках.4 Пережив конфликт с Бекетом, архиепископом Кентерберийским, закончившийся убийством последнего в 1170 году, и подавив опасное восста­ние, поднятое в 1173-1174 годах сыновьями и супругой в союзе с Францией и Шотландией и поддержанное некоторыми анг­лийскими дворянами, в 70-х годах Генрих достигает вершины могущества. Продолжая свою экспансионистскую политику, он выступает в качестве третейского судьи в спорах между испанскими королевствами и уже в 1173 году добивается лен­ной присяги от Раймунда V Тулузского, о чем пойдет речь дальше. Через своих дочерей Матильду и Элеонору он в 1168 и 1170 годах, соответственно, роднится с саксонско-баварским гер­цогом Генрихом Львом и Альфонсом VIII Кастильским, а в 1177 году через младшую дочь Иоанну — с Вильгельмом Сицилий­ским. Кастильский брак, однако, мог существенно сказаться на будущем Аквитании, а именно: в приданое Элеоноре предполагалось отдать Гасконь, но с условием, что она пе­рейдет к Кастилии только после смерти тогдашней герцогини Аквитанской, ее матери Элеоноры.5 Так как та скончалась лишь в 1204 году, то последствия этой сделки смог ощутить только Иоанн. Однако, имея в виду предстоявшую борьбу Ричарда за Тулузу, нельзя забывать, что ему, как герцогу Ак-витанскому, быть может, пришлось считаться с возможностью значительного уменьшения территории своего герцогства в бли­жайшем будущем, поскольку тогда едва ли можно было пред­положить, что Элеонора проживет так долго. В то время Ри­чарду было 13 лет, и он еще не был герцогом. Впрочем, в свя­зи с его будущим наваррским браком — а Наварра была в союзе с Арагоном против Кастилии — нужно принять во внимание, что, используя этот альянс, он мог не только оказать давление на Тулузу, но и, при известных условиях, лучше защитить Гас­конь от нападения Кастилии.

Принимая в 1173 году от Раймунда вассальную присягу, Генрих II тем самым отказывался от своих притязаний на Ту­лузу от имени жены, Элеоноры. Как ни унизительно было это подчинение для Раймунда, оно, по крайней мере, сохраняло за ним графство, тем более, что такую же присягу одновременно с ним принимает и Ричард. Генрих, по-видимому, тогда же потребовал такой же присяги и от Генриха Младшего,6 и это является косвенным подтверждением его желания хотя бы по­сле своей смерти изменить статус герцогства Аквитанского, которое до этого времени было французским королевским леном: оно должно было также и в будущем подчиняться по­велителю Анжу, который сам был вассалом французского ко­роля. Тогдашняя герцогиня Элеонора и ее сын Ричард, тоже герцог и ее правопреемник, не могли с этим согласиться. Хотя об этом не упоминается в источниках, не исключено, что это событие, а также недовольство отказом Генриха от ее прав на Тулузу, могло послужить причиной восстания Элеоноры, в кото­рое ей удалось вовлечь своих троих сыновей-подростков.

Позитивная роль Генриха в истории Аквитании связана главным образом с расширением границ герцогства на восток. В 1177 году он покупает графство Ла-Марш, которое до того времени лишь номинально принадлежало Аквитании, вынуж­дает Людовика VII признать принадлежность Аквитании спор­ной Оверни и укрепляет свое положение в Берри, выдав замуж наследницу Шатору и Деоля за одного надежного англо-норманд­ского барона. И в том же году требует от Людовика VII Бурж в качестве приданого Алисы, на что, однако, получает отказ.

В конце 80-х годов, а именно, в 1186 и 1188 годах Ричард, вероятно, желая отстоять права герцогов Аквитанских на это графство предпринял два похода на Тулузу, каждый из кото­рых сопровождался новыми завоеваниями, однако основное его внимание все это время было сосредоточено на укрепле­нии центральной власти в Аквитании. Это происходило в по­стоянных военных столкновениях с местными феодалами, привыкшими к независимости: в 1176 году он отправляется походом в Лимузен и Ангумуа, в 1177 году — в Гасконь, в 1178-1179 годах в Сентонж, в 1182 году снова в центральный район Ангумуа, в Лимузен и Перигор. Все, в основном, своди­лось к разрушению главных замков повстанцев, в чем Ричард достиг совершенства, и к экономическому ослаблению противни­ков, вынужденных прибегать к услугам наемников. О всех своих победах Ричард сообщает отцу, и благодаря летописцу Говдену мы располагаем подробным описанием этих событий. Деятельность своего сына Генрих одобрял и поощрял, по­скольку в данном случае она не противоречила его собствен­ным интересам.

Из числа покоренных им мятежных дворян значительную роль в истории сыграли, пожалуй, лишь Лузинъяны: в 1188 году побеж­денный Ричардом Готфрид Лузиньян должен был, как и многие другие, принять обет участия в крестовом походе, во время которого он выступал на стороне Ричарда как верный вассал, так как Ричард помог его брату Гвидо стать королем Иеруса­лимским, а затем передал ему во владение Кипр. И только Иоанн в начале своего правления снова настраивает Лузиньянов против себя, что немало способствовало его последую­щему поражению во Франции. Непрерывные же раздоры в Аквитании в конце концов роковым образом отразились на судьбе самого Ричарда. Во время восстания виконта Эмара Лиможского, которое поддержал Филипп, он умрет 6 апреля 1199 года от арбалетной раны в плечо, полученной у замка Шалю в окрестностях Лиможа. Но вернемся к событиям 70-80-х годов. Для подчинения дворян власти герцога политиче­ски важно было изменить право наследования в стране, однако сделать это можно было только силой. То, чего достиг Ген­рих в Анжу, необходимо было ввести и в Аквитании, а имен­но, право герцога брать под свою опеку наследницу в случае отсутствия прямых наследников по мужской линии, чтобы выдать ее замуж за преданного герцогу человека. Хотя при этом сохранялась кровная связь, но это означало передачу лена другому дворянскому роду. Право наследования по боко­вой линии родственниками мужского пола, главным образом братьями умершего, не признавалось. Применение этого принципа в 1181 году по отношению к графству Ангулем, в котором к концу правления Ричарда остались только наследницы, привело к восстанию. Обойденные взрослые братья скончавшегося графа Вульгрена, Вильгельм и Эмар, заключили союз со своим сводным братом, виконтом Эмаром Лиможским и графом Ильей Перигорским, и, в конце концов, им удалось заставить герцога признать их права. Но перед этим Лимузен стал ареной событий огромной важности. Они нашли отраже­ние в волнующих песнях трубадура Бертрана де Борна. В кара­тельном походе по распоряжению Генриха II принимал уча­стие брат Ричарда Генрих Младший, вместе с которым выступил и третий брат, Готфрид. Однако, вместо того чтобы помогать Ричарду, они примкнули к восставшему дворянству. Обделенному властью и пребывавшему в тени отца Генриху Младшему, которого все считали слабым, падким на развлече­ния и предпочитающим войне турниры, повстанцы предложи­ли герцогство. И действительно, при нем они могли не бояться усиления центральной власти. В конце 1182 года обстоятельст­ва вынудили Генриха раскрыть заговор против отца, однако он не терял надежды добиться своего в будущем, о чем пойдет речь в первой части настоящего исследования.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

БОРЬБА ЗА ПРАВО: ВРЕМЯ ПРЕСТОЛОНАСЛЕДНИКОВ
БОРЬБА ОТЦА ПРОТИВ СЫНА

Спойлер (раскрыть)

Ко времени празднования Рождества в дворцовой резиден­ции в Кане в 1182 году, в котором принимали участие все чле­ны семейства, включая опального Генриха Льва с семьей, у Генриха были трудности только со старшим сыном, если не при­нимать во внимание подростковых недоразумений с младшими в 1173-1174 годах. После этого Ричард стал ему послушным и полезным сыном. Но в самом начале 1183 года Генрих при­нимает решение, которое должно было поссорить его со вто­рым сыном. Он приказывает Ричарду и Готфриду принести ленную присягу Генриху Младшему. Готфрид повиновался: для Бретани это не было нововведением, но Ричард отказался, причем категорически, сделать то же самое в отношении Ак­витании, поскольку, видимо, посчитал довольно необычным, чтобы при жизни отца один брат находился в ленной зависи­мости от другого.7 Ведь если старшему сыну предстояло всту­пить во владение наследством отца, то он, Ричард, как второй сын, должен был стать наследником матери. Это предусматри­вал и существовавший на то время семейный договор, одоб­ренный французским королем. Осыпаемый проклятиями и угрозами, Ричард отправляется в Аквитанию укреплять горо­да и замки.

Так и без того натянутые отношения между двумя братьями к концу 1182 года переросли в конфликт. Генрих Младший и не пытался скрыть свои намерения свергнуть Ричарда и прибрать к рукам Аквитанию. Едва ли можно было выбрать более неблаго­приятный в психологическом отношении момент для пере­смотра вассальных отношений, но никто не обращал внима­ния на психологию, а уж меньше всех сам Генрих II, поэтому напрашивается вопрос: чем все же было обусловлено принятие подобного решения именно в этот момент? Ноminium* (* Ноminium (лат.) - церемония, оформлявшая заключение вассального дого­вора между сеньором и вассалом в средневековой Западной Европе; сочеталась с принесением клятвы верности. - Прим. пер.) обязывает и господ, и вассалов, и можно предположить, что к этому решению могло подтолкнуть Генриха II сомнение в способно­сти Ричарда самостоятельно справиться с интригами престоло­наследника в Аквитании — подобное решение могло быть направлено на защиту его интересов и рассчитано на то, что после принесения им ленной присяги Генрих Младший согла­сится на предложенное распределение власти, В конце концов Ричард соглашается признать свою ленную зависимость от брата, но при условии, что Аквитания навсегда останется за ним и его наследниками.8 Но его брата, разумеется, это никак не устраивало: он не хотел обременять себя какими-либо обе­щаниями, да и чисто формальная власть его больше не устраи­вала - он стремился к реальной, и поэтому все еще не преры­вал отношений с аквитанской оппозицией. В порыве гнева, спровоцированного упрямством Ричарда, Генрих II призвал юного короля воспользоваться поддержкой Готфрида и поста­вить Ричарда на место, но быстрый рост числа союзников воинственных братьев заставил его вскоре принять сторону Ричарда, чтобы не дать этой борьбе выйти из берегов. К тому же оказалось, что для поддержки своих сводных брать­ев из Ангулема и Лиможа и братьев Плантагенетов послал наемников и сам сюзерен — правивший с 1180 года Филипп II Французский, впервые открыто продемонстрировав тем самым свое враждебное отношение к Ричарду. Против последнего выступили также Бургундия и Тулуза, короче говоря, все со­предельные графства, за исключением Арагона. Центром мя­тежников стал Лимож, сам же Генрих Младший избирает вы­жидательную позицию, и через своего коварного брата Готфрида пытается убедить отца, неожиданного противника, в своих добрых намерениях. В конечном счете, пустившись на грабежи и разбой, чтобы добыть средств на содержание своей много­численной наемной армии, он полностью утрачивает авторитет в стране, господство над которой хотел завоевать. 11 июня 1183 года во время одного из разбойничьих набегов он внезап­но умирает от лихорадки.

Так судьба наказала Генриха-отца, но улыбнулась Генриху-королю: не стало Генриха Младшего, которого он незадолго до этого короновал, сделав его соправителем, но не предоставив возможности участвовать в управлении государством. Это, наверное, представлялось вполне благоразумным, принимая во внимание неустойчивые характеры юного короля и влиявших на него французского тестя и шуринов. Исчезла необходи­мость придумывать всевозможные правовые нормы, направ­ленные лишь на то, чтобы заставлять двух старших братьев-соперников сохранить единство государства после смерти отца, мотивация, лежащая, казалось, на поверхности.9 Новый престо­лонаследник, Ричард, был вполне самостоятелен и не подда­вался чужим влияниям, его же мать, однажды склонившая сына к борьбе с отцом, находилась с тех пор под постоянным на­блюдением Генриха II. К тому же руки Ричарда были доста­точно связаны в Аквитании, и как правитель он вполне уст­раивал отца. С точки зрения сохранения единства государства лельзя было выдвинуть более удачного кандидата — наследник состояния матери, то есть Аквитании, становился и наследни­ком патримонии. Но кто может с уверенностью утверждать, что Генриха больше всего беспокоил вопрос о сохранении единства государства после его смерти?10

Новый престолонаследник до этого ощущал себя лишь сы­ном своей матери и потомком герцогов Аквитанских. Теперь, одновременно с защитой своего прежнего наследства, перед ним встали новые, более сложные задачи.

Рослый и статный юный герцог, с волосами «inter rufum et flavum»11, светло-рыжего цвета, имел внешность достойную великого мужа. Наиболее полный портрет молодого Ричарда дает нам Гиральд,12 подчеркивая при этом различия между ним и его старшим братом. Отличаясь красивым лицом и фи­гурой,13 оба были выше среднего роста и совершенно не по­хожи один на другого. Обаятельный Генрих Младший был кумиром обделенных, вдохновителем всех младших сыновей и странствующих рыцарей, а также обиженных Ричардом аквитанских дворян. Об обаянии Ричарда, которым тот умело пользовался, Гиральд почему-то совершенно умалчивает. Для него он был человеком чести и порядка, а не вожаком бродяг. Направляя энергию не на рыцарские турниры, а на борьбу с мятежным дворянством, которое он, по меткому определе­нию Бертрана де Борна,14 «шлифовал и точил, как точильщик ножи», он ни на минуту не позволял себе расслабиться, труд­ности военных походов лишь закаляли его.

Несмотря на умозрительный характер описаний Гиральда, мы, тем не менее, можем выделить из них тот стержень натуры Ричарда, подтверждаемый имеющимися источниками, кото­рый со временем мы сможем облечь живой плотью. Чтобы он ни делал, он делал это основательно и, как утверждает Ги­ральд, с завидным терпением, никто и ничто не могло заста­вить его отказаться от поставленной цели, препятствия лишь подзадоривали его. Гиральд не обходит стороной и его упорст­во — классическую добродетель князей, которую, однако, вовсе не замечает у его братьев, тоже князей. Это упорство, наряду с энергичностью и исключительным мужеством, явля­ются теми качествами, которые автор выделяет в характере молодого Ричарда. О неиссякаемой его энергии упоминают многие источники, причем приводятся также примеры, не свя­занные с войной. Под ним вечно что-нибудь ломается: то мост, по которому он скачет, то посох, на который опирается, то седло. Даже меч ломается у него в руке.15 Когда эта энергия пускается в ход — враги обращаются в бегство. Неустраши­мость - вот, пожалуй, тот эпитет, который летописцы чаще всего употребляют рядом с его именем в течение всей его жизни.16 Еще в юности летописец-современник Гиральд назы­вал его «leo noster», «наш лев». «Львом» именовал его и Бертран де Борн.17 Сохранилось достаточно много подтверждений его неистовой силы в бою. Уже будучи герцогом, он оставался лучшим солдатом своей армии, а к более позднему времени относятся сообщения о нем как о хладнокровном и осторож­ном полководце, никогда не попадавшем в западню Гиральд отмечает его обостренное чувство справедливости, и в Itinerarium говорит об уже более зрелом Ричарде; «Он не мог терпеть несправедливости» Терпеть-то он ее не терпел, но справедли­вость восстанавливал главным образом мечом. Эти «перегибы», как в 80-е годы полагал Гиральд, все еще возлагая на Ричарда большие надежды и веря в его добрый нрав, с годами исчез­нут Гервасий называет Ричарда в начале его правления очень любезным, Коггесхэйл утверждает, что сразу после его коро­нации он был «довольно обходительным», но со временем становился все более свирепым, а согласно Ньюбургу, после крестового похода вновь утихомирился,18 Едва ли такое впе­чатление могло сложиться у того, кто был свидетелем ею борьбы с Филиппом в конце 90-х - их ненависть друг к другу, каралось, была безграничной Безусловно, свирепостью он отличался всю свою жизнь, и благодаря этому качеству ему суждено было стать бичом Божьим.

Но суждено ему было также стать и идеалом рыцаря, и именно таким он изображен в легендах, Это удивляет и го­ворит не только о самом Ричарде, но и о той культурной среде, из которой он происходит. Хотя Гиральд и приписывает ему жестокость, в других источниках мы не находим конкрет­ных подтверждений этому. Тем более, что жестокость — поня­тие относительное. Конечно же, война и в те годы была жес­токой, и как всегда больше всех страдали в ней простые люди, Котла наемники совершали нападения на «вражеские террито­рии», а это были, как правило, соседние провинции, то они всегда сопровождались пожарами, грабежами, убийствами и насилием над совершенно беззащитным, в основном крестьян­ским населением. По-рыцарски относились, в лучшем случае, к рыцарям. Хорошее финансовое положение позволяло Плантагенетам содержать огромную наемную армию и отказаться от призыва тяжелых на подъем и ненадежных собственных поддан­ных. Еще в юности Ричард подружился и установил деловые отношения, продолжавшиеся всю его жизнь, с одним из из­вестнейших полководцев и крупным военным авантюристом того времени Меркадье,19 на которого часто взваливал всю грязную работу, связанную с войной. Военачальникам благо­родного происхождения, в том числе герцогу Аквитанскому, вменялась в обязанность общая организация военных дейст­вий, укрепление своих и осада вражеских крепостей и, конечно же, личное участие в военных действиях во главе не очень больших рыцарских отрядов, которые вводились в дей­ствие там, где необходим был внезапный прорыв и стреми­тельная атака. Тактика была проста — пленить как можно больше противников, чтобы, во-первых, вывести их из строя, а во-вторых, использовать пленных для пополнения войсковой казны. Конечно же не обходилось и без убитых, но какой от них был прок, — ведь за них нельзя было получить выкуп. Су­ществовал, разумеется, и у Ричарда некий ореол жестокости, возникающий вокруг любого крупного военачальника, но его отношение к аквитанскому дворянству, то есть к мятежникам, как нельзя лучше демонстрирует его отличие от современни­ков. Итальянские походы Барбароссы известны своей безгра­ничной жестокостью, и обращение Генриха II с сицилийскими повстанцами иначе как зверским назвать трудно. По своей жестокости оно было в духе нравов Византийской империи. Этих же качеств можно было ожидать и от человека войны, каким был Ричард. Но они у него практически отсутствуют. Став королем, он отдавал предпочтение наказаниям в виде денежных штрафов,20 которые удовлетворяли его постоянную большую потребность в деньгах.

Плохо он обращался, говорится в Gesta, со всеми, особенно со своими подчиненным, но хуже всего с самим собой.21 Это, однако, противоречит утверждению Гиральда о том, что Ри­чард был добр с «добрыми людьми», в отличие от того же Ген­риха Младшего, который покровительствовал всем без разбо­ру, кто только к нему ни приставал. Плохо согласуется это и с его отношением к личным друзьям и союзникам, о кото­ром нам достоверно известно, а также с образом заботливого отца для своих солдат во время крестового похода. Когда мы узнаем из этой же Gesta о распутном образе жизни герцога во время войны между братьями в Аквитании, то это противо­речит нашему представлению о герцоге, как о человеке по­рядка и права, каким рисовал его Гиральд. Но все эти меткие выраженьица, употребляемые летописцами, и навешиваемые ими для красного словца ярлыки имеют довольно относитель­ную ценность в качестве источника объективной информации, и о его подлинном характере мы можем получить представле­ние лишь оценив его поступки и дела. Так или иначе, но при­нято считать, что в это, так называемое бурное время, у него родился сын, который был у него единственным и о матери которого нам ничего неизвестно: Филипп Коньякский22. Он появляется как гордящийся своим высоким происхождением «ублюдок» у Шекспира в «Короле Джоне». Как известно, во время одного из своих походов в Аквитании, Ричард заболел малярией, а поскольку так называемая «четырехдневная лихо­радка» чаще всего встречалась в болотистых местностях, ско­рее всего это случилось в Гаскони, где он пробыл довольно значительное время в 1177 году. Гиральд сообщает, что от по­вышенной температуры он весь дрожал, хотя сам мог бы за­ставить дрожать целый мир. В юности, равно как и в более зрелом возрасте, этот воин-герой почти всегда только защи­щался. Неизвестно, что бы он мог сделать, если бы его силы не отвлекались на постоянную борьбу за выживание, но мир, кажется, никогда не хотел этого знать и, находясь в постоян­ном страхе, мешал ему как только мог.

На становление Ричарда как личности в немалой степени повлиял высокий уровень культуры при дворе в Пуатье. К мо­менту его рождения это был, несомненно, один из крупней­ших культурных центров Европы, где, благодаря поддержке и покровительству Элеоноры, пышно расцвела культура мин-незингероп и, в частности, поэзия трубадуров. И Ричард остался верен этой традиции. Он унаследоват от матери не только достойную славы «щедрость» мецената, но и сам сочинил две гражданские баллады, сирвенты,23 а к одной из них даже му­зыку. Вообще, он отличался особенной любовью к музыке, и, прежде всего, к только что появившейся полифонической церковной музыке.24 Латынь Ричард знал лучше иных архи­епископов.25 Таким образом, мы не можем отказать юному герцогу в образованности, и он мог быть кем угодно, только не неотесанным сорвиголовой. И с этим сильным, и в то же время воспитанным в духе изысканных придворных манер и обладающим утонченным художественным вкусом сыном, Генрих вступает в борьбу.

В сентябре 1183 года Ричард, совершенно неожиданно для себя, получает приказ передать Аквитанию самому младшему брату, подростку Иоанну, которому Ричард, как своему лен­ному господину, должен будет принести присягу на верность. Исключительно с точки зрения ленного права результат оказывался тем же, что и от потребованной в свое время от Ричарда ленной присяга Генриху Младшему - Аквитания должна была входить в единое государство. Так что в теории оба эти приказа были совершенно последовательны. Можно предпо­ложить, что желание Генриха заключалось в том, чтобы после его смерти во главе созданного им единого анжуйского госу­дарства встал бы, соответственно, его старший сын, а младшие получили бы в награду за подчинение старшему либо гарантии сохранения своих владений, либо удовлетворение своих возможных притязаний. Теперь, после смерти старшего брата, Иоанн становился уже не четвертым, а третьим сыном Генри­ха, и его уже никак нельзя было сбрасывать со счетов. Так во всяком случае рассуждал один доброжелательно относившийся к нему летописец, и современные авторы следуют за ним в этом.26 Разумеется, если рассматривать семейную политику отаа как ориентированную на обеспечение наследством всех своих сыновей, то нельзя не отметить, что возвышение Иоан­на едва ли улучшало положение ставшего теперь вторым сы­ном Готфрида и вызвало его недовольство. Будучи герцогом Бретани, он по воле отца должен был им и остаться. Но, по­скольку начался пересмотр наследственных прав, он, видно, решил, что можно было бы расширить свой домен за счет Ан­жу, тем более, что его в этом наверняка бы поддержал фран­цузский король. Впрочем, от него и не требовалось никакого подчинения новому престолонаследнику Ричарду, которого к тому же король даже не сделал своим соправителем, как Генриха Младшего, так что сложившаяся к началу 1183 гола в результате усилий Генриха II ситуация была весьма далека от правовой. Покорись Ричард воле отца и передай Аквитанию вновь назначенному герцогу Иоанну, пусть даже став при этом его «сеньором», он лишился бы реальной власти и до самой смерти отца был бы, подобно своему умершему старшему брату, лишь его тенью, хотя его послушание, возможно, и послу­жило бы сохранению мира внутри государства,

С более поздних времен сохранился документ, в котором подробно описываются стремления Генриха и отведенные для всех братьев Плантагенетов роли. В марте 1191 года Ричард заключает в Мессине27 договор с Филиппом, который освобождает его от, казалось, вечной помолвки с Алисой, а также регулирует порядок наследования в виду его предстоящей же­нитьбы. В нем оговаривается, что если у Ричарда будет двое или более сыновей, то старший будет in capite вассалом Фи­липпа в отношении всех континентальных владений, а второй по старшинству — возможный третий в расчет не принимался — тоже в качестве вассала in capite получит одну из трех вотчин: Нормандию или Анжу и Мен или Аквитанию и Пуату. Согла­сился ли Ричард на эти условия лишь потому, что в то время это не было столь актуально, нам так и неизвестно.

В любом случае это отвечало интересам Франции, но не Ан­жу, так как при этом отсутствовали теоретические объяснения возникавших между членами семьи ленных отношений и, кроме того, это означало двойную ленную зависимость для владель­цев анжуйских провинций, будь то сыновья Ричарда, о кото­рых шла речь, или даже сыновья Генриха II, которые могли бы de facto стать сеньорами будущих сыновей Ричарда. К тому же правовая ситуация начала 1183 года разительно отличается от возникшей в конце того же года. Тогда Генрих Младший и Ричард оба уже находились в ленной зависимости от фран­цузской короны, хотя Ричард приносил ленную присягу на верность Аквитании Людовику VII, а не Филиппу. Иоанн же еще никоим образом не был связан с Францией. Следует ли из этого, что Генрих таким образом намеревался устранить двой­ную зависимость и установить в своем доме более рациональ­ные ленные отношения? Ничто не говорило в пользу этого. Отношение анжуйских сеньоров к французскому королю и от­ношения между членами анжуйской семьи относились к сфере власти, их нельзя было решить правовым путем, и Филиппу оставалось лишь включить в свои требования принятие Иоан­ном ленной присяги на верность Аквитании французской ко­роне.

Решить загадку этих двух приказов, отданных Генрихом Ричарду в 1183 году относительно Аквитании, можно было бы, лишь рассмотрев ее под абстрактно-логическим углом зрения в рамках единства политической воли, что было совершенно чуждо Генриху, В конкретной же политической обстановке, исполнение Ричардом обоих приказов создавало бы в Аквита­нии две совершенно противоположные ситуации. И будучи реальным политиком, Генрих должен был это хорошо пони­мать. Все зависело от соотношения сил тогдашних противни­ков. Слабый анжуйский верховный правитель, каким обещал стать Генрих Младший, скоро выпустил бы из своих рук Акви­танию, управляемую сильным герцогом, которым бы остался Ричард. Сильный же анжуйский правитель, будь то Генрих II, или Ричард, мог бы, имея в своем распоряжении мощные ры­чаги воздействия, успешно контролировать Аквитанию, по­скольку ее извечное стремление к независимости не имело достаточной поддержки со стороны Франции. Свой возраст, 53 года, Генрих вовсе не считал закатом жизни, поэтому нетрудно представить, что, окрыленный своими успехами, он мог, собст­венно, спокойно верить в неизменно благосклонное к себе отношение фортуны и в дальнейшем. Юный король, будучи сеньором Ричарда, едва ли бы достиг многого в Аквитании без средств, а Генрих и не думал эти средства ему предоставлять. Впрочем, если Генрих Младший вместо Анжу будоражил бы Аквитанию и отстаивал бы свои права по отношению к брату, а не отцу, это было бы только на руку последнему. Все было бы по-другому, если бы при герцоге Иоанне реальная власть в стране попала бы в другие, отнюдь не слабые руки. И поли­тика Ричарда, до этого времени полностью отвечавшая инте­ресам Генриха, все его походы и победы мигом приобрели бы совершенно другое звучание. Хотя в 1183 году Иоанна еще нельзя было серьезно упрекнуть в политической бездарности, как наглядно продемонстрировал он ее лишь два года спустя, во время похода на Ирландию, но было вполне очевидно, что при нем аквитанское дворянство, издавна стремившееся к незави­симости, наверняка вновь поднимет голову. Неужели Генриху стала безразличной судьба Аквитании? Или, отказавшись от своей прежней политики сильной руки, он хотел воцарения в стране анархии? Конечно же, нет. Ведь в качестве сеньора Иоанна Ричард мог исправлять все его ошибки, Внося в поли­тическую ситуацию в Аквитании дестабилизирующий фактор в лице Иоанна, не надеялся ли Генрих на то, что Ричард вы­ступит в качестве стабилизирующего, создавая тем самым оп­ределенное равновесие и, что самое главное, не хотел ли он направить всю энергию обоих сыновей на решение проблем далекой Аквитании? К тому же оставшийся без реальной вла­сти и доходов Ричард в качестве престолонаследника был бы просто обязан всегда помогать своему отцу в военных делах. Свою прежнюю ошибку — заблаговременную коронацию преем­ника с целью безусловного подтверждения прав последнего — в случае с Ричардом он твердо решил не повторять. Но разве не было право наследования, как оно обычно трактовалось, на его стороне? От Генриха ожидали, что он оставит свой патримониум, в данном случае родовое имущество, то есть Англию, Нормандию, Анжу, Мен и Турень полностью своему старшему сыну, а именно, Ричарду, в то время как своими собственными приобретениями, в том числе Аквитанией, доставшейся ему в результате женитьбы, он мог бы распоряжаться по соб­ственному усмотрению;28 свои приобретения он хотел передать Иоанну. Однако в данном случае возникала такая правовая ситуация, которую нелегко было изменить одним волевым решением. А в конфликте между Генрихом II и Ричардом вряд ли можно было сослаться на уже установившийся порядок наследования, тем более что в последние годы жизни Генрих все чаще давал повод для подозрений в том, что он решил отдать Иоанну даже свой патримониум.

Повиновение Ричарда в данном случае означало бы для него не только уменьшение власти, как в случае с принятием ленной присяги на верность его старшему брату, но и отказ от прав, полученных от матери и от французского короля после приобретения титула герцога 11 лет назад. Но титул герцога не был для Ричарда формальностью — существование и дея­тельность в этом качестве были для него источником самоува­жения и самосознания, да и на укрепление центральной вла­сти в герцогстве он потратил целых десять лет своей жизни, поэтому он ответил отцу, что никогда в жизни не уступит герцогства кому бы то ни было. Просто престолонаследником, а следовательно, лишь исполнителем воли отца, он быть не желает.

Ожидал ли Генрих II от своего сына покорности? Ведь в свое время, не обращая внимания на справедливые притязания и ожидания его собственных братьев Готфрида и Вильгельма, он пошел на неслыханную концентрацию власти в своих руках. В 1151 году его отец, Готфрид, умирая, распорядился, чтобы он сам, став королем Англии, уступил Анжу и Мен своему старшему брату, Генрих не повиновался, тем более, что после приобретения им в 1152 году Аквитании, это означало бы рас­членение государства. И если бы Готфриду не посчастливилось в 1156 году стать графом Нантским, то он, как и младший брат Вильгельм, мог бы остаться, даже при большом желании Ген­риха выделить ему наследство, ни с чем. Таким образом все попытки рассматривать отношения Генриха II с сыновьями с позиции политически-династических принципов сталкиваются с непреодолимыми трудностями.

Было бы удивительно, если бы именно он, следовавший традиции своего дедушки Генриха I, всегда стремившегося к неделимости своих владений, никогда не задумывался бы о сохранении единства своего государства и после своей смер­ти. Легко поверить в то, что кажется очевидным, тем более, если проследить за процессом становления Генриха как государственного деятеля от принятия в 1169 году присяга в Монмирейе, предусматривавшей двойную ленную зависимость и бу­дущую независимость Аквитании от государства Анжу, до концентрации власти и начала создания единого государства в 1183 году. Но будущая независимость Аквитании, ее поло­жение в качестве королевского лена с одним, подчиняющимся только французскому королю, герцогом давно уже стала со­мнительной. Спустя всего лишь год после провозглашения Ричарда герцогом и через три года после оглашения завещания Генриха, то есть в 1173 году, Генрих, как уже упоминалось, приказал графу Тулузскому принять ленную присягу на вер­ность не только ему самому и Ричарду, как герцогу Аквитанскому, но также и Генриху Младшему. При этом предполага­лось, что Генрих Младший в будущем, как верховный повелитель, осуществлял бы и верховную власть в Аквитании. Это проливает свет на непоследовательную тактику Генриха, которая приводила к постоянным конфликтам в его семье. Он не воспользовался своей полной победой над Элеонорой и Ри­чардом, чтобы навязать побежденным свою волю, хотя это и было для него важно. Никогда еще ситуация не складывалась столь благоприятно: подчинить неопытного семнадцатилетнего Ри­чарда его старшему брату, добившись при этом того, что пря­мо предусматривала двойная ленная зависимость Тулузы по отношению к братьям, не составило бы большого труда. Но он этого не сделал. Почему? Одной из причин могло быть неже­лание усилить положение непослушного старшего сына, чего он тогда никак не хотел. А это, видимо, доказывает, что госу­дарственные соображения не были для него приоритетными.

С Михайлова дня 1183 года, когда Ричарду были выдвину­ты памятные требования, и чем далее, тем чаще, Генрих начи­нает разыгрывать новый козырь29 — свою, так называемую, «любовь к Иоанну», и поэтому здесь следовало бы сказать несколько слов о юности последнего и о том, какую роль в ней сыграла эта отцовская любовь.

Родившийся в 1166 или 1167 году четвертый и последний сын Генриха, Иоанн рассматривался прежде всего как супруг наследницы Морьенны, государства, представлявшего полити­ческий интерес из-за благоприятного географического положения, которое позволяло контролировать альпийские перева­лы. Весной 1173 года граф Умбер Морьеннский, подняв вопрос о выделении Иоанну наследства, буквально переполо­шил весь анжуйский двор. И Генрих спешно взялся за подыс­кивание хотя бы какого-то наследства «Безземельному», как величали Иоанна с детства из-за того, что, распределяя в Монмирейе земельные владения между сыновьями, Генрих совершенно обделил самого младшего. Для этой цели он вы­деляет из будущего домена своего старшего сына замки Шиньон, Луден и Мирбо, то есть то минимальное наследство, которое отец Генриха в свое время назначил своему второму сыну, Готфриду. Но Генриху Младшему это не понравилось и, взбунтовавшись, он устремился ко двору своего тестя Людо­вика, Так как дочь Умбера вскоре умерла, а предусмотренная в подобном случае замена ее младшей сестрой так и не состоя­лась, то запланированная женитьба была отменена, тем более, что ввиду рождения у Гумберта впоследствии мальчика-наследника возлагаемым на этот брак домом Анжу надеждам все равно не суждено было бы сбыться. В 1176 году Иоанна обручают с Изабеллой, наследницей графа Глостерского. И только 13 лет спустя, взойдя на трон, Ричард дает распоря­жение о немедленной свадьбе. До этого момента Иоанну не позволяли жениться уже потому, что все это время отец рас­сматривал его как возможного супруга невесты Ричарда, Алисы. После того как его водворение в Аквитании в 1183-1184 годах, натолкнувшись на сопротивление Ричарда, провалилось, в 1185 году, отец посылает его в Ирландию, королем которой тот был назначен еще в 1177 году. С ним был отправлен валийский летописец Гиральд.30 От него мы и узнаем подробно­сти провала экспедиции: Иоанн растратил вверенные ему деньги, вызвал своими действиями недовольство населения, которое в общем благосклонно относилось к правлению Ан­жуйской династии, и был разбит. Но, поскольку его уже про­возгласили «Повелителем Ирландии», в 1187 году Иоанна все же было решено короновать на престол Ирландии, и это, на­ряду с предстоящим пожалованием ему титула графа Глостер­ского, должно было значительно укрепить его позиции в Анг­лии. Однако коронация в Ирландии не состоялась, и Ричард вновь попал из-за Иоанна в немилость к отцу. Если верить некоторым известным источникам,31 причина заключалась в том, что Иоанн из конкурента Ричарда на владение Аквита­нией — хотя это часто оспаривалось — превратился в конкурен­та на английский престол. Однако отец, казалось, напрочь отказывался воспринимать его всерьез, и в 1189 году Иоанн, покинув умирающего отца, переметнулся в лагерь победителей - своего брата и французского короля,

Испытывая отеческую любовь лишь на словах, Иоанн, должно быть, понимал, что для отца он был прежде всего ко­зырем в игре против Ричарда, Предыдущая жизнь казалась ему вереницей сплошных разочарований — она вела его от одной несбывшейся надежды к другой. Вполне возможно, что, узнав о предательстве Иоанна, Генрих горько сокрушался о его не­благодарности. Гиральд вкладывает в уста умирающего Генри­ха следующие слова: «Иоанн, сердце мое, не тебя ли ради я пошел на все». Да и другие авторы указывают на особые сим­патии Генриха к Иоанну. Но когда речь заходит о чувствах, как знать, на какие источники можно положиться? По край­ней мере, нет оснований полностью отказывать Генриху в отеческих чувствах. Несомненно, он вполне искренне скор­бел об обоих своих умерших сыновьях — Генрихе и Готфриде, и совершенно не доказано, что Ричарда он всегда только не­навидел. То, что Иоанн пользовался определенными преиму­ществами, обусловлено прежде всего отсутствием у него воли к власти и его шатким положением. Уже в силу молодости у Иоанна не было возможности предать отца. Последний, оче­видно, делал все от него зависящее, чтобы возможность эта так и не появилось.

У этого идеального сына роль любимчика мог оспаривать только другой, обладавший еще более подходящими качества­ми — его незаконорожденный сын Готфрид, будущий архиепи­скоп Йоркский, предполагаемая дата рождения которого - 1151 год. Для него Генрих определил духовную карьеру, одна­ко, поскольку это противоречило желаниям самого Готфрида, то не стал его принуждать и в конце концов назначил канцлером двора. И он был единственным сыном Генриха, который принял его сторону в смертельной борьбе. И не показательно ли для отцовских чувств Генриха то, что этого сына, которого, по свидетельству Гиральда32, он называл единственным на­стоящим сыном, а других — ублюдками, сорокалетнего и без соответствующего содержания, Генрих оставляет на произвол судьбы, на милость преемников.

В течение 1184 года, чередуя тактику кнута и пряника, Генрих II пытается добиться от Ричарда передачи Иоанну Ак­витании, или хотя бы какой-то ее части. Видя неуступчивость Ричарда, он уполномочивает Иоанна силой отобрать то, что отписано ему отцом, и, поскольку тот не мог сделать этого, защищать его интересы вызывается его брат Готфрид, который собирает наемную армию и развязывает войну в Пуату. Ричард ответил вторжением в Бретань. В декабре 1184 года Генрих, который сам не брался за оружие, видимо, решает, что пора положить конец кровавой бойне, и вызывает всех троих сыно­вей в Англию для официального примирения. Там в Виндзоре на Рождество они встречаются со своей матерью. Однако уже в начале 1185 года Ричард и Готфрид вновь начинают воевать.

Все же Ричарду удается удержать свое герцогство. Что по­буждало Генриха стремиться ввести Иоанна во владение Акви­танией?

В мае 1185 года Генрих отдает Ричарду новый приказ — на этот раз тот должен передать свое герцогство матери, и теперь Ричард немедленно подчинился. Предполагалось ли этим вы­звать вражду между матерью и сыном? Но такая мера больше напоминает формальное наказание Ричарда, с помощью кото­рого Генрих II пытался сохранить свое лицо и авторитет, в то время как Ричард получал гарантию на будущее. Каковы были практические последствия данной «передачи», неизвестно, однако, надо полагать, таковые отсутствовали. В Аквитании уже было три герцога: Генрих II, Элеонора и Ричард, и правя­щая верхушка Аквитании спокойно переносила эту троицу. Также очевидно, что, сколь беспечно во времена Генриха II ни относились к титулам, формальностям и всему, что имело к этому отношение, реальное распределение власти не вызывало ника­ких сомнений. Да иначе и быть не могло: Элеонора была в Аквитании источником права, Генрих II держал в своих ру­ках власть, а Ричард был ее практическим исполнителем, как до, так и после происшедшего в последние два года обостре­ния отношений. И без того в обиходной речи во всех провин­циях, в том числе и в Аквитании, Генриха величали не его действительным в то время титулом, а «королем»33, причем, он, а не находившийся за тридевять земель король француз­ский, был таким королем, с которым считались, и олицетворял здесь верховную власть. Если не принимать во внимание предшествующие события, можно было бы, пожалуй, заклю­чить, что этим самым Генрих хотел противостоять ожидаемым или уже выдвинутым требованиям Филиппа о том, чтобы Ри­чард признал вассальную зависимость Аквитании от француз­ского короля. Ведь если Ричард был лишь представителем власти в этой провинции, то не требовалось бы никакой при­сяги на верность, которая служила бы повышению авторитета Ричарда и умаляла бы значение Генриха, впрочем, Ричард ее все же дал Филиппу в конце 1183 года в отношении всех своих континентальных владений, так что надлежащие формально­сти были соблюдены. Хотя в мотивации подобных действий можно усмотреть одновременно политическую интригу против Филиппа и демонстрацию силы по отношению к Ричарду, данную акцию не следует рассматривать обособленно.

Наряду с выдвинутым в январе 1183 года требованием о лен­ной присяге Генриху Младшему в отношении Аквитании и последовавшим в сентябре 1183 года повелением передать герцогство Иоанну, Генрих предпринимает целый ряд дей­ствий, которые, — хотя и представляются неблагоразумными по мотивам и противоречивыми по политическим последствиям, — в одном совершенно последовательны, а именно, они направ­лены на уменьшение, и даже на полное лишение Ричарда власти. Как бы там ни было, несомненно одно — Генрих се­рьезно взялся за Ричарда. Об открытых угрозах, что имело место впоследствии, когда речь зашла об Англии, говорить пока не приходится, поскольку оба раза, когда Генрих развя­зывал против Ричарда войну, в его действиях не хватало по­следовательности. И если в 1185 году после «передачи» гер­цогства матери непосредственная опасность свержения Генриха, казалось, была устранена, тот все чаще стал упоми­нать в разговорах об Аквитании имя Иоанна.

Теперь, когда все попытки рационального объяснения дей­ствий Генриха по отношению к Ричарду и Аквитании, пред­ставляются безуспешными, не лишним было бы бросить бег­лый взгляд на личность Генриха, характер которого некоторыми из его придворных описывается настолько живо­писно и правдоподобно34, что перед нашим внутренним взо­ром предстает яркая в физическом и психологическом отно­шении личность, чего не скажешь о прочих членах его семьи. Заслуживает внимания характеристика, данная ему Гиральдом, его ненавидевшим и знавшим его лично: «Именно «natura perversa»* (* «Натурa извращенная» (лат.).) короля Генриха изо всех сил стремилась рассорить сыновей и настроить их друг против друга, надеясь этими раз­дорами обеспечить себе мир и покой».35 И это представляется вполне правдоподобным.

Среднего роста, с бычьей шеей, дородный холерик с рыжей шевелюрой и широким лицом льва, Генрих был настоящим олицетворением королевской силы и неисчерпаемой энергии. Проявления королевской помпезности для него совершенно ничего не значили - одежда его мало чем отличалась от одежды слуг. Он не нуждался в фасаде королевской власти, поскольку и был этой властью - выставление напоказ бо­гатства и роскоши он предоставлял другим, таким как Бекет. При этом Генриха ни в коем случае нельзя было упрекнуть в отсутствии культуры - он вел богатую духовно жизнь, был умерен в еде и выпивке, не был ни кутилой, ни жуиром, но беспокойным и неутомимым непоседой и, одержимый охотой, весь свой досуг проводил в седле. Его придворная жизнь, которую Вальтер Мэп лишь полушутя сравнивает с адом36, отли­чалась хаотичностью. Генрих сам создавал и поддерживал этот хаос. Один из его преданных клириков Питер Блуаский как-то отметил, что Генриху, видимо, доставляло удовольствие в по­следнюю минуту менять свои планы на день и маршруты по­ездок, и он имел обыкновение сбивать всех с толку своими противоречивыми распоряжениями. К примеру, если объявля­лось, что отъезд намечался где-то пополудни, двор все равно снимался с самого рассвета, и в страшной сутолоке грузились повозки и седлались лошади, поскольку Генрих вполне мог передумать и пожелать более ранний выезд, но король все не просыпался и мог спать до обеда, а все часами слонялись вокруг в ожидании предстоящего отъезда.37 Особо приближен­ные придворные вынуждены были расплачиваться за королев­ские милости, если верить их жалобам, «непристойными» условиями жизни: вследствие непредсказуемости маршрутов нередко хлеб был непропеченным, еда — несъедобной, вино — отвратительным, а зачастую не было даже крыши над головой. Жаловались и те, кому король был нужен по официальному или личному делу: король, галопом скачущий по стране, не­ожиданно появляясь то здесь, то там, был неуловим и непред­сказуем, что, хотя и помогало держать в руках страну, но представляло собой подлинное бедствие для окружающих, которых это обрекало на полное изнеможение, превращая их жизнь в непрерывную бешеную гонку.

Неупорядоченность быта, однако, резко контрастировала с его программой правления, нацеленной на установление в Анг­лии и континентальных владениях мира и порядка и на упоря­дочение с помощью законов деятельности судебных, админи­стративных и финансовых органов, Введение в Англии суда присяжных38 и развитие системы государственного управления уже давно привлекло к нему внимание историков и обеспечи­ло ему высокое место в ряду правителей.

Разговаривая с дворянством с позиции силы, с побежден­ными Генрих вел себя в высшей степени сдержанно, и поэто­му нам неизвестно о каких-либо случаях чрезмерной жесто­кости с его стороны. Войну он не любил и искренне сокрушался об убитых. И, как свидетельствует Гиральд, был приветлив и терпелив с простым людом. Но известно и другое. Варварский лесной кодекс, предусматривавший за охоту в коро­левских лесных угодьях страшные увечья, не только оставался в силе, но был дополнен еще более жестокими статьями. Бу­дучи свободным от предрассудков в положительном смысле, Генрих был чужд религиозного фанатизма и не позволял опекать себя святым отцам. Идеология крестовых походов была ему глубоко безразлична. В то время, когда на подвластных французскому королю территориях уже пылали костры инкви­зиции, он специальным указом запретил сожжение еретиков на своих землях.39 Если его характер кажется «современным», то во многом это связано с его маккиавелианским отношением к власти. Сила анжуйской монархии по сравнению с другими фео­дальными государствами того времени заключалась еще и в том, что Генрих, не утруждая себя следствием и судом, мог приме­нять санкции per voluntatem* (* Самочинно (лат.).), по своему усмотрению, и в часто применяемых конфискациях имущества нашел для себя на редкость эффективное средство исполнения своей воли.40 Та­ким образом, Генриха II никоим образом нельзя причислить к тем знатным преступникам, которых в изобилии породила эпоха Ренессанса. Хочется верить, что смерть Бекета не была им заранее спланирована, а представляла собой несчастный случай, вызванный вспышкой монаршего гнева и доведенный до трагического финала не в меру усердными подчиненными. Совращение властью — худший проступок, что становится ося­заемым41, разумеется, вследствие возможности необдуманно распоряжаться всеми. Действия per voluntatem ** (** Здесь: самочинные (лат.).) на подвласт­ных Генриху территориях еще могли рассматриваться как ко­ролевская прерогатива, которой пользовались и Ричард, и Иоанн, причем последний явно не в меру, расплатой за что в полити­ческом смысле и стала «Великая хартия вольностей». Но в семье он определенно перегибал палку. Его самодурство ста­новилось настолько вопиющим, что для предотвращения нега­тивных последствий уже недостаточно было королевско-отцовской власти: Генрих превратился в pater familias*** (*** Патриарх (лат.).) в наи­худшем смысле.

Его беззастенчивость, обратная сторона отсутствия пред­рассудков, являла собой неистощимый источник злокозненно­сти и интриганства. Генрих напоминал настоящего Протея - не позволяя себя никому и ни в чем разубедить, он на все имел свое собственное мнение и был реалистом лишь по­стольку, поскольку находил в этом для себя или других пользу, оскорбляясь, однако, когда с ним обходились вероломно. Щедро вознаграждая добродетель, он, оставаясь прагматиком, тем не менее слабо в нее верил, не находя в ней внутренней динамики и формирующей личность силы. Так, сделав из Бе­кета архиепископа, из старшего сына — короля, а из Ричарда — герцога, он почувствовал себя обманутым в своих ожиданиях, когда те в своих новых функциях стали вести себя по отноше­нию к нему независимо. Чувство реальности и знания челове­ческой природы сводились у него к отсутствию веры в наличие принципов у других. Будучи по отношению к своим сыновьям всегда тактиком и никогда не предоставляя им никаких гаран­тий. Генрих и сам их никогда не требовал. Но как настоящий тиран, облеченный неограниченной властью, он, должно быть, страдал от отсутствия подобных гарантий и испытывал посто­янный страх перед ордой сыновей, подозревая их в намерени­ях лишить его власти и страстно желая избежать неизбежного. Это создавало атмосферу недоверия, которая не позволяла членам его семьи полностью реализовать свои возможности. Болезненное недоверие ко всем без исключения, столь же далекое по своей природе от реальности, как и слепая вера, — иррациональная, патологическая черта реалиста Генриха. А патологические черты характера в pater familias, как извест­но, часто становятся причиной семейных трагедий, в данном случае это в равной степени относилось и к создаваемому го­сударству. Лишь очень поверхностный взгляд может не заме­тить рядом с тем конструктивным, что внес Генрих в создание своего государства, и то, что он сделал для его развала,

«Perversa natura» Генриха полностью объясняет его отноше­ние к Ричарду. Рассматривать извращенность как определен­ный фактор позволяет его отношение к другим сыновьям, но истина представляется намного сложнее.

Летом 1187 года, когда анжуйская и французская армии стояли друг против друга в боевых порядках у Шатору в Берри, - хотя ни одна из сторон не желала этой битвы, - Филипп, как утверждает Гиральд, предъявил Ричарду полученное им от Генри­ха письмо, в котором тот предлагает Филиппу выдать за Иоан­на свою сестру Алису, уже обрученную с Ричардом, и передать ему Аквитанию и Анжуйское герцогство. Даже если это собы­тие, упоминание о котором мы находим только у Гиральда, не имело места в действительности, все же что-то сильно встре­вожило Ричарда он внезапно напал на Шиньон, захватил каз­ну отца и вновь привел свои крепости в Аквитании в состоя­ние боевой готовности. Как раз тогда была отложена коронация Иоанна на Ирландский престол, и тот был свобо­ден для других дел. Уже на безрезультатной конференции в Ла-Ферте-Бернар в конце мая или начале июня 1189, в кото­рой участвовали Генрих II, Филипп и Ричард, Генрих попы-тался добиться от Филиппа мира и предложил поженить Ио­анна с Алисой, желая тем самым полностью удовлетворить Филиппа.42 Таким образом, Иоанн играл лишь определенную роль в решении Генрихом вопроса о престолонаследии в Анг­лии. Спрашивается лишь, какую? Определенно одно, из-за Аквитании или в связи с нею Генрих отказывался официально признать Ричарда наследником английского престола. Для понимания ситуации весьма существенно то, что Ричард не тре­бовал от отца раздела власти, что отличало его от Генриха Младшего. Тот также не имел собственного независимого го­сударства, хотя и был коронован. Ричард, напротив, хотел всего лишь определенности — чтобы старший сын и будущий престолонаследник еще при жизни отца поклялся «salva fidelitate petris sui»* (* «В верности своей отчизне» (лат.).), то есть принес присягу барона, как того требо­вали обычаи времени.

Вопрос лишь в том, насколько серьезно воспринималась конкуренция Иоанна на английский престол и континенталь­ные владения и не был ли Ричард чересчур настойчив, прину­ждая хитрого, но в последнее время подозрительно нереши­тельного в применении крутых мер воздействия отца принять окончательное решение. Во Франции у Иоанна не было ника­кой опоры. В 1187 году в Берри он даже воевал с Филиппом на стороне Ричарда, но от участия в конференциях 1188 - 1189 годов Генрих его отстранил, тогда как Ричард принимал в них активное участие; лишь однажды, летом 1188 года посылал его Генрих к Филиппу с неким посланием, тайная цель которого, однако, не была достигнута. Это должно означать, что в ту пору с Иоанном можно было не считаться, и даже богатый на выдумки Генрих не знал, как его использовать. Оценить Ио­анна в роли будущего наследника Генриха можно по замеча­ниям, сделанным еще в одном источнике — сирвентах Бертра­на де Борна. Бертран, который лично знал принцев Плантагенетов и был с ними дружен и который из врага со временем превратился в соратника Ричарда, довольно метко описывает распри восьмидесятых. Генрих Младший, Ричард и Готфрид — все они запечатлены трубадуром. Иоанн в песнях упоминается лишь дважды и то мимоходом, а именно, как «безземельный».43 В Аквитании он сам никогда не бывал и не имел там сторонников. Равным образом мы не находим и ма­лейшего указания на то, что с аквитанской точки зрения и по имеющимся у Бертрана сведениям положение Ричарда как наследника английского престола ставилось под сомнение. На момент объявления им о своем участии в крестовом походе о Ричарде говорили как о господине, «который, будучи графом и герцогом, должен стать королем».44 При этом следует иметь в виду, что королевское назначение или лишение наследия не сводится лишь к передаче короны — короля должна признать правящая верхушка. И какой альтернативой блестящему и властному Ричарду для английской знати, которую слабый король мог тешить континентальных владений, был Иоанн?

И все же опасения Ричарда имели под собой почву. С поздней осени 1187 года в политической игре появляется новый фактор — Ричард объявляет о своем участии в крестовом походе и, в отличие от Генриха II и Филиппа, которые после­довали его примеру лишь в январе следующего года, относится к этому вполне серьезно. С того момента его давление на Ген­риха приобретает еще и некий рациональный оттенок: перед тем как отправиться в поход, он требует от отца определиться в отношении престолонаследования, однако тот отказывает ему, ссылаясь как на семейные, так и на политические сооб­ражения, но не с целью удержать его, что было бы вполне разумно, а чтобы вновь унизить. С этого момента Ричара дей­ствительно должен был опасаться, что в свое отсутствие будет лишен наследства. Присутствие Ричарда не давало Иоанну никаких шансов, его же отлучка в случае смерти Генриха П сделала бы Иоанна блестящей альтернативой - для Франции. Поэтому с 1187 года реальная опасность для Ричарда исходит не от его семьи, не со стороны отца или Иоанна, как лично­сти, а от французского короля, В конце лафертебернарской конференции тот выдвигает требование о том, чтобы Иоанн сопровождал его в крестовом походе, которое Генрих, естествен­но, отклоняет. Да иначе и быть не могло. Ведь участвующего в крестовом походе сына можно было с полным основанием считать умершим и отправлять на войну обоих сыновей было непозволительно с точки зрения интересов государства. Да и Франция не преминула бы воспользоваться ослаблением воен­ной мощи Анжуйского герцогства. Учитывая сложившуюся ситуацию, можно смело утверждать, что ни Генрих, ни Фи­липп в действительности не собирались принимать участия в крестовом походе, Генриха освободила от обета смерть, а Фи­липп сумел свести к минимуму свое в нем участие. Принимая во внимание предшествовавшую политику Людовика VII и Филиппа, Анжуйская династия могла с полной уверенностью ожидать французской интервенции при первой же благопри­ятной возможности. И совершенно очевидно, что в глазах Филиппа Иоанн был привлекательнее Ричарда в качестве английского короля и главы династии. И почему бы ему тогда взять сторону партии Иоанна, если бы тот образовал подобную партию во время отсутствия Ричарда?

Случилось, однако, нечто такое, что заставило Ричарда на себе ощутить вмешательство Франции в вопрос наследования английского престола, — договор, заключенный между Генри­хом II и Филиппом 6 декабря 1183 года. В нем предусматрива­лась передача выделенного в свое время Маргарите, которая овдовела после смерти Генриха Младшего, приданого ее сестре Алисе. Этим приданым была нормандская часть провинции Вексен, находившаяся в руках Генриха, но которая при отсутствии соответствующей договоренности, подлежала возврату, Алиса была невестой Ричарда. И этот договор, даже с учетом того, что он удовлетворял всем злободневным нуждам, был в стратегическом плане большой ошибкой, чреватой тяжелыми последствиями. Из-за него Ричард попадает в полнейшую не­милость Франции. Откладывая подробный анализ данного договора на дальнейшее, ограничимся в настоящий момент лишь двумя аспектами: одним из его пунктов и датой его под­писания.

Интересующий нас пункт касается Алисы и ее женихов. Мы узнаем, что королю Англии предстоит вернуть выделен­ный в качестве приданого Вексен, «сui45 vellt de filiis suis cum sorore Regis Franciae»* (* «Который получит его сын и сестра короля Франции» (лат.).). Итак, произошло нечто такое, что заста­вило усомниться в том, что после 15 лет в этом качестве Ричард больше не может рассматриваться как жених Алисы. Формулировка, предполагающая одного из сыновей, имеет, впрочем, соответствие в договоре 1186 года, который будет рассмотрен позднее. Источники не дают никаких объяснений данному факту. Однако в качестве альтернативы Ричарду рас­сматривается лишь кандидатура Иоанна, Готфрид был в то время женат на наследнице Бретани, и аннулирование его брака в подобных обстоятельствах привело бы к еще большему осложнению ситуации.

Обратим внимание на дату заключения договора — 6 декаб­ря 1183 года. 29 сентября 1183 года, на Михайлов день, Ри­чард, как уже отмечалось ранее, получил довольно неожиданный приказ — передать Аквитанию Иоанну. Ричард не подчинился, чем, понятно, немало озлобил против себя отца. Затем был декабрьский договор 1183 года. Ричарду не стоило большого труда понять: отец пригрозил ему кнутом. Дескать, если он, Ричард, непременно желает остаться герцогом Аквитанским, то пусть пеняет на себя, если случится так, что королем Англии станет другой; по крайней мере, пусть имеет в виду, что Франция будет поддерживать притязания на трон «дру­гого» сына, супруга Алисы.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

УЗЕЛ АЛИСА-ВЕКСЕН

Спойлер (раскрыть)

Договор от 6 декабря 1183 года между Филиппом и Генри­хом II лишь туже затянул узел противоречий. Поскольку в нем предусматривалось, что Алиса должна была принести в прида­ное нормандский Вексен, то с этого момента Алиса и нор­мандский Вексен сливались в единое целое. Возникал своеоб­разный «узел», причем не только в психологическом смысле для тех, кого это касалось, но и в смысле переплетения двух в высшей степени запутанных и чреватых тяжкими последст­виями линий судьбы.

Прежде чем обратиться к данному договору и рассмотреть его последствия, попытаемся хотя бы отчасти распугать этот клубок, бросив ретроспективный взгляд на истоки проблемы, когда обе эти линии еще не пересекались.



Нормандский Вексен



Местность вокруг главной крепости Жизор, в отличие от граничащего с ним французского Вексена именуемая нор­мандским Вексеном, представляла собой пограничную полоску между реками Эпт и Андель к северу от Сены. Традиционно она принадлежала Нормандии. В ходе борьбы за английский престол и герцогство Нормандское между домами Анжу и Блуа граф Готфрид Анжуйский и его сын Генрих купили поддержку Людовика VII ценой отказа от Вексена. Законное отделение по­следовало при принятии Генрихом в 1151 году присяги о вас­сальной зависимости Нормандии. После смерти своего сына Стефан Блуаский заключил с Генрихом договор о престоло­наследии, по которому тот признавался наследником англий­ского престола. Уже в это время за недостатком альтернативы это было для Людовика VII равносильно отделению Вексена, И уже в 1154 году Генрих без особых сложностей получает корону Стефана. И обнаруживает, что заплатил несоразмерно высокую цену практически за ничто. Нормандский Вексен был превращен в сильно укрепленную пограничную зону, а его соседство с Францией теоретически круто меняло истори­чески сложившиеся взаимоотношения северных соседей. Если прежде сильнее была укреплена Нормандия, а подступы к Парижу оставались более или менее незащищенными, то те­перь они оказались надежно укрепленными, а Нормандия и прежде всего ее столица, Руан стали незащищенными от воз­можного нападения французского короля. Такое положение вещей показалось неприемлемым Генриху, и он попытался снова завладеть Вексеном. Поскольку в военном отношении Франция в то время была не в состоянии защитить страну от агрессивно настроенного Генриха, то в 1158 году Людовик объявил, что готов отдать Вексен в качестве приданого своей дочери Маргариты в случае ее замужества с сыном Генриха — Генрихом Младшим. В 1160 году в мирном договоре, подпи­санном между Людовиком и Генрихом II, были оговорены детали брачного соглашения и передачи данной области. Но так как в это время детям бьшо соответственно пять и двенадцать лет, договор должен был вступить в силу после достижения обрученными брачного возраста, то есть в 1164 году. Не желая ждать целых четыре года, Генрих, используя оговорку, преду­сматривающую немедленное отделение Вексена в случае дос­рочного заключения брака, в тот же год обвенчал обоих. Та­ким образом нормандский Вексен снова перешел к нему. Сохранение Францией за собой права требовать возврата Вексена мало его волновало. Отделение 1151 года, хотя и бьшо практически аннулировано, еще нуждалось в законном оформ­лении, но Генрих заполучил спорную область, причем немед­ленно и без единого взмаха меча. Подобный образ действий обычно расценивается как умный политический шахматный ход, хотя само по себе привязывание решения вопроса Вексе­на к браку между детьми ввиду высокой детской смертности было весьма рискованным. И в 1183 году, после смерти хотя и достигшего совершеннолетия, но не оставившего потомства Генриха Младшего, Филипп потребовал возвращения прида­ного своей сводной сестры. К этому времени юный Филипп должен был уже почувствовать себя обязанным своему могущест­венному вассалу и защитнику Генриху. Ведь в первые, тяже­лые для Филиппа годы тот немало сделал для него в качестве миротворца, а в войне с Фландрией решительно выступил на стороне своего ленного господина. И трое его сыновей равным образом добросовестно исполняли свои лен­ные обязательства, сражаясь за французского короля, да иначе и быть не могло. Как и при Людовике, так и теперь по отношению к Филиппу, Генрих не демонстрировал своего военно­го превосходства. Не желая потерять нормандский Вексен, он, тем не менее, ни в коем случае не хотел ввязываться из-за него в войну. В плену трагического заблуждения Генрих наив­но полагал, что ему удастся добиться своего умелым лавирова­нием. Подобная лояльность Генриха по отношению к Филип­пу представляется тем удивительнее, если учесть, насколько разительно она контрастировала с ярко выраженным двуличи­ем и ничтожностью последнего, который стремился лишь к тому, чтобы укрепить плацдарм для нанесения сокрушитель­ного удара по дому Генриха. Поведение Генриха не становится понятнее, если попытаться объяснить его лояльность страхом перед войной. Исход военного противостояния объединенных ударных сил дома Анжу и партии Филиппа из-за Вексена едва бы был в пользу последнего. Столь же необъяснимо, почему Генрих не воспользовался своими финансовыми возможностя­ми и не навязал стесненному в материальном отношении Фи­липпу денежную компенсацию за Вексен. Вместо этого при заключении договора 6 декабря 1183 года он уже в третий раз признает, что Вексен, который в действительности находится у него в руках, по праву принадлежит Франции, Подобная сговорчивость Генриха и все более настойчивые требования Филиппа четко определить правовой статус Вексена, недву­смысленно указывают на существование некоего плана.



Алиса



Алиса была второй дочерью Людовика VII и его второй же­ны Констанцы Кастильской, которая умерла 4 октября 1160 года при ее рождении. Таким образом, нам достоверно извес­тен ее возраст. В ознаменование заключения в 1169 году Мон-мирейского мира она была обручена с двенадцатилетним в ту пору Ричардом, которому по этому же поводу был жало­ван титул герцога Аквитанского.46 Ничто, казалось, не препят­ствовало скорой свадьбе. Как ни странно, но приданого не требовали, да и вопрос о нем не поднимался. Но в 1183 году обрученные, которые достигли, соответственно, возраста двадцать шесть и двадцать три года, все еще не были женаты. Более того, судя по одной из формулировок договора от 6 декабря 1183 года, согласно которой на Алисе мог жениться один из сыновей Генриха, становилось в высшей степени проблема­тично, что этот брак вообще когда-нибудь состоится.

В 1176 - 1177 годах французский двор прилагал немалые усилия, чтобы либо добиться заключения брака, либо вернуть Алису домой. Людовик VII даже обратился за помощью к папе с просьбой оказать давление на Генриха II, и, как известно, тот угрожал последнему интердиктом. В распоряжении исто­риков имеется два письма папы Александра III своим легатам, одно из которых датировано 21 мая 1176 года, а другое - 30 апре­ля 1177 года47, иллюстрирующие дипломатические приемы Генриха в этот период. В ответ на требования Людовика он недвусмысленно дает понять, что брак не состоится до тех пор, пока тот не исполнит своих обещаний относительно при­даного, о которых, однако, нам ничего неизвестно. Зато его собственные ясно определены - поскольку жених не кто-нибудь, а герцог Аквитанский, то за Алисой должны дать Бурж и другие города провинции Берри, где Генрих в это время проводил экспансионистскую политику. Эти требования до­полнялись требованием уступить французский (!) Вексен Ген­риху Младшему. Последнее представляется настолько несураз­ным, что его можно рассматривать лишь как заведомо завышенное требование, заранее рассчитанное на отказ. Путем различных дипломатических ухищрений Генрих, однако, доби­вается того, что решение вопроса об интердикте, которым папа угрожает ему в случае дальнейшего необоснованного удержания Алисы, откладывается до личной встречи двух мо­нархов. Результатом такой встречи был Иврийский договор, заключенный в сентябре 1177 года. О браке и приданом в нем, однако, совершенно не упоминается, зато пространно излага­ются намерения обоих королей участвовать в предстоящем крестовом походе. Заявив о своем намерении отправиться в кре­стовый поход, Генрих тем самым напрочь лишает Людовика протекции церкви. Расчет был верным — перспектива в самом ближайшем будущем увидеть могущественного Генриха II в рядах крестоносцев, разумеется, сразу же отвела на задний план дело Алисы, тем более, что после недавнего налаживания хороших отношений с Фридрихом Барбароссой, поддержка Франции Александру III уже не казалась столь важной. Последние три года своей жизни Людовик VII больше не предпринимал ни­каких попыток добиться заключения брака. Алиса сидела под «домашним арестом», Генрих больше не выдвигал никаких требований по приданому, а у юного Филиппа в первые три года правления были дела поважнее, так что прошло шесть лет, прежде чем проблема Алисы снова привлекла к себе вни­мание. Тема эта вышла на первый план после смерти Генриха Младшего и временного затишья в военных действиях. Теперь в качестве приданого Генрих II не требовал ни Бурж, ни что-либо другое, но готов был удовольствоватьсй лишь тем, что, по его мнению, и без того ему принадлежало, а именно, нормандским Вексеном, Таким образом, будущему супругу Алисы, кем бы он ни оказался, не было особых причин радоваться этому фактически символическому приданому.

Договор от 6 декабря 1183 года, который упоминается в Gesta Говдена, находит любопытное толкование в хронике Ригора. Там мы читаем: «В этом договоре записано, что тот из сыно­вей английского короля, который возьмет ее (Алису) в супру­ги, должен после смерти этого короля унаследовать англий­ский престол» 48. Французский летописец при этом добавляет, что кандидатом на оба эти звания по праву считается Ричард, как отныне старший из сыновей. Однако здесь желаемое для французского двора явно выдается за действительное, по­скольку совершенно непонятно, как право на английский пре­стол могло быть связано с сестрой французского короля, кото­рая к этому праву не имела ни малейшего отношения. Ведь в лучшем случае, как это подтвердил сам Генрих II, она имела пра­во претендовать на небольшой клочок земли - нормандский Вексен. Но имел ли Вексен какую либо ценность и вообще можно ли было его представить в иных руках, чем у герцога Нор­мандского? А Нормандия с Англией уже были неразрывно связаны в единое целое, и их разделение в следующем поколе­нии представляло бы вопиющее нарушение действующего в то время права наследования. Таким образом, предположение о том, что обладание нормандским Вексеном дает право на английский престол, было, мягко говоря, необоснованным. Франция, однако, сделала все от нее зависящее, чтобы эта формула стала более привлекательной: только тот, кто женат на Алисе, может, следовательно, стать королем Англии. Это вопрос теории права, который всегда противопоставлялся во­просу практического государственного управления: кто будет английским королем, будет также герцогом Нормандским и, если его зовут Ричардом, будет также владеть нормандским Вексеном. Алиса могла видеть, с чем она остается. Первая точка зрения была французской, другая, несомненно, принад­лежала Ричарду.

Текст договора прекрасно отражает ситуацию, в которой оказалась Алиса после смерти Генриха Младшего, и две взаи­моисключающие перспективы ее будущего. Согласно англий­ской точке зрения Алиса могла стать супругой герцога Аквитанского. При этом ей не грозило понижение в ранге даже в том случае, если бы этим герцогом оказался кто-то другой, а не Ричард. Французская точка зрения была диаметрально проти­воположной: как невеста Ричарда Алиса имела право на по­вышение ранга наравне со своим суженым. Ее должны были рассматривать как невесту наследника престола Интересы Франции, однако, совершенно не пострадали, если бы в каче­стве последнего выступил кто-либо иной, а не Ричард, Таким образом, с французской точки зрения и по чисто логическим соображениям, наследником престола спокойно мог быть Ио­анн, в то время как Генрих II отводил ему определенную роль в решении аквитанской проблемы. Как предполагалось решить эту теперь уже чисто техническую проблему — выделение нор­мандского Вексена в качестве приданого герцогу Аквитанскому, — мы увидим позднее.

Оставшиеся шесть лет до смерти Генриха протекли в неви­димом силовом противостоянии этих двух точек зрения. Сфе­ры интересов обоих государств были четко обозначены: анжуйцы стояли за сильного Ричарда, получающего неделимое наследство. Интересы Франции требовали: минимум — деления и раздробления государства-соперника, максимум — прихода слабого Иоанна на английский престол. Однако оба короля поступают вопреки своим очевидным актуальным политиче­ским интересам: Генрих подает Филиппу в этом пример дого­вором 1183 года. Филипп следует этому примеру, заключая в конце концов союз с Ричардом. Были ли эти действия вы­званы необходимостью? «Перекособоченные» отношения между двумя королями и победа Ричарда в противостоянии 1189 года — при поддержке Филиппа он получает в полном объеме свое наследство — подводят нас к тому, чтобы не рассматривать их роли в конфликте как слишком наивно-дипломатические. Необходимо признать, что данные противоречия, приведшие их, в конечном счете, к военной конфронтации, могли быть решены путем переговоров.

Вернемся к договору и его последствиям. Непосредствен­ным его итогом было то, что Генрих, наконец, четко опреде­лил, кто из его сыновей женится на Алисе и получит Вексен. Им должен был стать Иоанн. Затем в течение 1184 года, когда братья скрестили мечи в развязанной Генрихом II малой войне за Аквитанию, тот потребовал от Ричарда уступить Аквитанию Иоанну и предложил ему новую невесту, на этот раз дочь Фридриха Барбароссы. Этим самым он хотел реализовать дав­ний замысел брачного союза между его династией и импера­торской семьей. Еще в 1165 году рассматривалась возможность брака между старшим сыном Штауфена Фридрихом и дочерью Генриха Элеонорой, ставшей впоследствии супругой Альфон­са VII Кастильского, однако этот брак тогда так и не состоялся. Отличавшийся слабым здоровьем Фридрих скончался в пятилетнем возрасте. Еще при его жизни младший брат Фридриха, впоследствии Генрих VI, был коронован на германский пре­стол, вследствие чего данный брачный проект утратил свою привлекательность.49 Вполне очевидно, что новым брачным соглашением Генрих провоцировал Францию, поскольку вме­сто простого решения брачного вопроса он хотел навязать ей запутанное, с участием Иоанна. Укрепляя свои города по Эпу, и в первую очередь Жизор50, он недвусмысленно давал понять, что ожидает нападения французов на Вексен. О свадьбе с гер­манской принцессой, обеспечивающей союз с императором, была достигнута договоренность с Генрихом в конце лета 1184 года во время паломничества в Кентерберийский мона­стырь архиепископа Кельна и Филиппа Фландрского. В конце сентября 1184 года в Вероне состоялась встреча английского посланника с Барбароссой, на которой соглашение было ра­тифицировано с германской стороны.51 В знак германско-анжуйского взаимопонимания Генрих соглашался на возвраще­ние в наступающем году в империю Генриха Льва.

Однако еще до конца года дочь императора умерла, и все вернулось на круги своя.

То, что для политики осталось эпизодом, тем не менее, имеет огромное значение для оценки способностей Генриха II находить рациональный выход из сложных ситуаций — пусть даже последующая интерпретация выглядит единственно разум­ной. Породнившись с императором и имея за спиной поддержку империи и дружественных ей Фландрии и Кельна, Генрих мог навязать Филиппу свое толкование договора от 6 декабря 1183 года. Как бы лично он ни был озлоблен против Ричарда, Генрих не упускал из виду политическую выгоду и династические нужды. Да и новое обручение нельзя рассматривать как недоб­рожелательный акт по отношению к Ричарду, поскольку, пре­жде всего, это была бы определенно более выгодная партия, и совершенно очевидно, что зятя Барбароссы никогда бы не лишили наследства. Он стал бы королем Англии, и в силу этого герцогом Нормандским, и де-факто за ним бы остался Вексен. Алиса при этом досталась бы Иоанну, от которого в дан­ном случае потребовалось бы завладеть Аквитанией, что, одна­ко, без поддержки отца было немыслимо. Проблема Алиса-Вексен еще долгое время не находила бы своего решения. Разумеется, Иоанн должен был прежде доказать Франции свою приемлемость в качестве супруга Алисы. И все же был бы сделан решительный шаг на пути к устранению проблемы, Важнейшим результатом стало бы сведение замужества Алисы к такой проблеме, которая никоим образом не была бы связа­на с наследованием английского престола.

Раньше считалось, что той обрученной, скончавшейся 8 октября 1184 года в возрасте пяти лет, была Агнесса, которая в «Марбахских Анналах» и Хронике собора святого Петра в Эрфурте упоминается в связи с последовавшей вскоре смертью императрицы Беатрисы, но позже возникла новая версия, ко­торая — на основании линии потомства императрицы - вводит в литературу другую дочь Барбароссы.52 На момент брачного соглашения она должна была быть подходящего для Ричарда возраста: 16 — 17 лет. Даже если бы более ранние исследовате­ли и проигнорировали тот факт, что в названных источниках упоминается об обручении Агнессы с венгерским королем, все равно, представляется маловероятным, что эта дочь, умираю­щая по стечению обстоятельств почти одновременно с той Агнессой, ни с кем не обручена, несмотря на существенную разницу в возрасте со своей сестрой, что, разумеется, можно отчасти отнести на счет неосведомленности источников. Заклю­ченное брачное соглашение, конечно, не является в прямом смысле обручением, и ничто не свидетельствует против того, что до его заключения было расторгнуто обручение с венгер­ским королем. Ввиду краткосрочности данного брачного со­глашения с Англией, не столь уж удивительно, что германские источники о нем не знают. Во всяком случае, аргумент в поль­зу того, что эта открытая анонимная дочь императора по сво­ему возрасту гораздо больше подходила Ричарду, чем пятилет­няя, несостоятелен.

Разумнее всего здесь было бы предположить, что подобный шаг был сделан Генрихом II в надежде обеспечить в самом ближайшем будущем Ричарду потомство, подобрав ему подхо­дящую жену, и оградить его от нападок французов в вопросе престолонаследия, заполучив столь могущественного тестя. Однако выглядит все как раз совсем наоборот: чтобы сделать из этого факта вывод о нормальных родственно-династических чувствах Генриха, нам необходимо досконально знать, что невеста уже достигла брачного возраста. И уж ни в коем слу­чае речь не может идти об изменении или переориентации политики Генриха и рассмотрении проекта брака со Штауфенами как мудрого с внешнеполитической точки зрения акта доброй воли по отношению к Ричарду. Правдоподобнее как раз обратное. А именно, что той предполагаемой дочерью импе­ратора была все-таки пятилетняя Агнесса, либо какая-нибудь другая столь же юная особа. Тогда к прежним козням Генриха против Ричарда остается прибавить очередную. Вместо Алисы двадцатисемилетний Ричард вновь оказывался связанным с маленькой девочкой, причем, поскольку заключение и тем более исполнение брачного соглашения намечалось лишь в далееом будущем, Генриху было бы совсем несложно впоследствии отказаться от этого брака, и все как и прежде повисло бы в воздухе. Здесь самое время вспомнить теорию о гомосексуальности Ричарда и предположить, что, зная об этом, Генрих нашел 'Неплохой выход, чтобы избежать скандала. Но такой подход «Представляется не менее спекулятивным, чем обе рассмотрен­ные выше версии. Тем более, когда через пару лет Ричард взял решение вопроса о своем браке в свои руки, он быстро нашел себе подходящую по возрасту невесту, которая к тому же отве­чала интересам проводимой им в Аквитании политики. Следу­ет, однако, отметить, что по иронии судьбы свадьба состоялась лишь после того, как этой Агнессе исполнилось двенадцать, а нормальная супружеская жизнь, если вообще была таковая, началась лишь после того, когда она достигла возраста шест­надцати.

Как бы там ни было: будь то козни судьбы против развязы­вания гордиева узла или очередное проявление злой воли отца, но к концу 1184 года проблема Алисы и Вексена оставалась столь же острой, как и при ее возникновении. Как уже отме­чалось, Генрих положил конец братоубийственной войне за Аквитанию и вынудил Ричарда передать свое герцогство мате­ри. В отношениях Генриха с Филиппом не произошло ника­ких изменений. Не поддержав искавших его союза фландрских графой в разразившемся конфликте между Фландрией и Фран­цией и снова выступив на стороне Филиппа в роли миротвор­ца, Генрих упустил очередной шанс военного решения про­блемы. Благодарности Филиппа он, разумеется, не заслужил. Тот последовательно продолжал политику своего отца, поста­вившего себе целью внести раздор в семью Плантагенетов. Единственным результатом немецкой интермедии было, пожа­луй, то, что Филипп вынес из нее для себя урок. В мае 1187 года он вступил с Барбароссой в союз, и хотя со стороны импера­тора он не был направлен против Англии, Филипп преследо­вал именно эту цель, реализовать которую ему, наконец, уда­лось в 1191 году совместно с Генрихом VI.

Следующий шаг в решении проблемы Алисы и Вексена был сделан в начале весны 1186 года. Тогда, по свидетельству Gesta и Chronica Говдена53, в ответ на настоятельные требова­ния Филиппа Генрих поклялся, что на Алисе женится Ричард — на этот раз именно Ричард и никто другой. Однако договор от 11 марта 1186 года54, оригинал которого у нас имеется и который, по всей видимости, является новой редакцией утерянного договора от 6 декабря 1183 года, далеко не однозначен.

Его содержание, вкратце, сводится к следующему: прежде чем вдове Генриха Младшего Маргарите будет позволено вы­ехать из владений Генриха, чтобы выйти замуж за Белу III Венгерского, она должна отказаться в пользу Генриха от своих прав на Вексен, получив взамен компенсацию в виде ежегод­ной пенсии, выплачиваемой либо английским королем, либо его сыновьями. Условия платежа занимают большую часть текста договора и здесь царит полная ясность, чего никак не скажешь об остальной его части. При этом ее брат, король Филипп, принимает на себя обязательство в отношении «pro illo filiorum regis Angl' vel pro illis, quern vel quos ipse rex Angl' ad ipsum regem Franc' cum litteris suis et certo nuncio propter hoc destinabit».* (* «Того сына короля Англии или тех сыновей, которого или которых лич­но король Англии лично королю Франции своим письмом, переданным через надежного посланца, соответственно направит» (лат.).) Таким образом, Генрих обещал послать к Филиппу одного или нескольких сыновей с верительной грамотой. Однако сразу же после этого речь идет лишь об одном из них, а именно, о Ричарде, правда, в условном наклонении: «et si Richardus filius regis Angl' ad regem Franc' venerit sicut predictum est, facto ei iuramento quod ei facere tenetur iuxta tenorem carte compositionis inter regem Franc' et regem Angl' facte, rex Franc' pro eo sine omni difficultate et mora fideiubere tenetur».** (** «И если Ричард, сын короля Англии, прибудет, как было оговорено, к королю Франции, и принесет присягу, предусмотренную в письменном согла­шении между королем Англии и королем Франции, то последний обязуется исполнить данный договор безоговорочно и в соответствии с действующими правовыми нормами» (лат.).) В дан­ном пункте делается ссылка на какой-то неизвестный нам другой договор между монархами, предусматривающий прине­сение Ричардом некой клятвы, от которой зависит законность рассматриваемого договора.

Откладывая на время рассмотрение этой загадочной клят­вы, заметим, что толкования неясных мест Говденом доста­точно определенно указывают на связь между выходом Алисы замуж за одного из сыновей Генриха и сохранением Вексена в руках Плантагенетов. Вексен был приданым, и упомянутая пенсия лишала Маргариту права на него. Хотя за ее братом и признавалось право собственности, он не мог ей вновь вы­делить его в качестве приданого. Без свадьбы же не могло быть, разумеется, и речи о приданом, Здесь нетрудно провести четкую грань между политической реальностью и домыслами: главным наследником, о котором шла речь в договоре, был, несомненно, Ричард. Именно он должен был исполнить усло­вия договора, женившись на Алисе, что и готов был клятвенно заверить Генрих. Однако на этот счет были определенные со­мнения. И поэтому на всякий случай предусматривался еще один вариант: в текст договора вставили еще «другого» сына, вот почему возникла необходимость послать к Филиппу двоих сыновей. Если же допустить, что в планы Генриха входила женитьба Иоанна на Алисе в качестве герцога Аквитанского, в результате чего к нему бы на законном основании отошел Вексен, то нетрудно догадаться, что отделение этой области от остальной Нормандии впоследствии поставило бы будущего наследника Генриха в качестве герцога Нормандского перед необходимостью восстановить нарушенное единство. Путем ряда ленных присяг можно было бы, конечно, обеспечить двойную вассальную зависимость Иоанна от Ричарда и Фи­липпа. Но, окажись Ричард для Иоанна более сильным сеньором, он, в качестве герцога Нормандского, смог бы беспрепятст­венно контролировать Вексен. Если вспомнить об отношениях Ричарда с Филиппом, нетрудно догадаться, какую именно клятву в случае реализации варианта «Иоанн — супруг Алисы» имели в виду участники соглашения. Ясно одно, законных препятствий к браку Алисы не существовало.

Летом 1186 года после несчастного случая на турнире скон­чался Готфрид, третий по старшинству из сыновей Генриха. Больше всех о нем горевал Филипп. С его смертью возник целый ряд новых проблем относительно Бретани и опекунства над его детьми, но для Ричарда ситуация несколько упрости­лась. Теперь ему не угрожали интриги Готфрида и оставался лишь один конкурент на престол — Иоанн. Кроме него и неза­долго до этого родившегося у Готфрида сына, Артура, во всей семье не оставалось ни одного потомка мужского рода. И по­скольку Генриху никак не удавалось женить одного из сыно­вей на Алисе, а кроме нее, казалось, других подходящих пар­тий не предвиделось, такой поворот событий мог бы вполне устроить Филиппа, страстно желавшего исчезновения с лица земли Анжуйской династии. В 1187 году, несмотря на данную в предыдущем году Генрихом клятву, Ричард и Алиса все еще не были женаты, и Филипп, к тому времени почувствовавший свою силу, объявил войну. Но напал он в Аквитании, а не в Нор­мандии. И, прежде чем рассматривать эту новую фазу событий, необходимо сделать еще одну попытку пролить свет на беско­нечную историю помолвок.

В этом смысле не представляется возможным завершить главу о Вексене, не рассмотрев ситуации, сложившейся на конец правления Ричарда в 1199 году. Пока тот был в герман­ском плену, Жизор из-за предательства попал в руки Филиппа, и первостепенной задачей Ричарда сразу после возвращения стало отвоевать Вексен. Незадолго до своей смерти он почти добился этого, и лишь Жизор все еще находился в руках у Филиппа. Но он был окружен, и падение главной крепости Вексена было вопросом времени. И тогда, вспомнив тактику Генриха II, Филипп предложил заключить брачный союз меж­ду наследником французского престола Людовиком и кастиль­ской племянницей Ричарда. Интерес в данном случае пред­ставляет вопрос о приданом. Еще в 1195 году в одном из брачных проектов, которые Филипп пытался реализовать, он сделал крутой поворот в правовой аргументации. Правда, тогда речь шла о всем Вексене, а теперь лишь о Жизоре, шаткое положение которого и объясняло проявленную Филиппом гибкость: молча признавалось, что Вексен принадлежит Ри­чарду, хотя единственно с той целью, чтобы он передал его будущим супругам в качестве приданого. Откровенный цинизм и полная искусственность подобного правового обоснования становятся очевидными, если обратиться к постановке вопроса о приданом в Лягулетском мирном договоре 1200 года между Иоанном и Филиппом 55 Несмотря на первоначальные успехи Иоанна, соотношение сил, по оценке Филиппа, должно было драматически измениться не в пользу анжуйского партнера по переговорам: Жизор теперь и вовсе не упоминался, а о Вексе­не речь шла лишь в связи с уступками английского короля, который своей племяннице уже выделил в качестве приданого владения в Берри. С учетом новых перспектив, открывавшихся ввиду предстоявшего восшествия Иоанна на престол, Филипп утратил всякий интерес к малозначительным правовым нюан­сам между владением Вексеном де-факто и де-юре.

Давно уже стал больным вопрос: кто повинен в том, что брак между Ричардом и Алисой, позволивший бы, наконец, окончательно решить проблему Вексена, никак не мог состо­яться Источники на этот счет дают в высшей степени проти­воречивые объяснения:

Генрих был против брака.

Ричард не хотел этой невесты.

Он снова и снова просил отца женить его на Алисе56.

Целесообразнее, как нам представляется, поэтому полагать­ся не на мнения источников, а на бесспорные факты, и окон­чательные выводы делать именно с этих позиций.

То, что Ричард не желал брать в жены Алису, можно счи­тать доказанным, ибо в 1191 году он женится на Беренгарии Наваррской. И если бы препятствовал браку отец, Ричард мог бы жениться на Алисе сразу же после поражения и смерти того в июне 1189 года. Внезапная перемена намерений в данном слу­чае маловероятна уже по той простой причине, что в одной из песен Бертрана де Борна, датируемой 1188 годом, мы находим вполне правдоподобное подтверждение тому, что Ричард уже в то время вел тайные переговоры с Наваррой о Беренгарии.57 Главный пункт договора о капитуляции, подписанного Генри­хом 4 июля 1189 года и отражавшего интересы победителей, то есть Филиппа и Ричарда, обязывал Генриха передать Алису в руки доверенному лицу, назначенному его сыном из числа высшей знати. И ни слова о предстоящей свадьбе Ричарда с Алисой. Не следует ли отсюда, что в то время Ричард даже не утруждает себя тем, чтобы создать видимость желательности для него этого брака?

Кто же пытается убедить нас в том, что Ричард упрашивал отца отдать ему в жены Алису, которую тот содержал под «домашним» арестом? Французские или профранцузские ис­точники, в которых этот брак связывался с правом на англий­ский престол, исходили из явно не отвечавшей истине посыл­ки будто большая честь была бы оказана жениху подобным браком. Это Ригор, Рhilippidos, Эракл-«Эрнуль», из английских же отметим ссылающегося на французские авторитеты Гервасия. В таких же солидных источниках, как Gesta и Chronica Говдена, да еще, может быть, у Дицето, отражено иное положение дел: повествуя о крупнейших конференциях 1188-1189 годов, они сообщают лишь о требовании Филиппа к Генриху — женить Ричарда на Алисе. Но поскольку Ричард сам на них присут­ствовал и, в конце концов, вступил в союз с Филиппом, то, если отвлечься от общей картины, не правильнее ли рассмат­ривать согласие Ричарда как простое соблюдение формально­стей, да и только. Однако равным образом в этом можно усмот­реть признаки сознательной осторожности Ричарда, косвенно свидетельствующие о том, что он сам как раз и не желал открыто обсуждать это требование. Впрочем, все высказывания источни­ков о желаниях Ричарда в этом смысле представляют для нас Интерес уже потому, что знакомят нас с уровнем осведомленности летописцев, так как в том, что кандидатура Алисы была отклоне­на самим Ричардом, сомневаться не приходится.

Таким образом, позицию Генриха можно толковать двояко: Генрих был со своим сыном единодушен и также не хотел этого брака (несмотря на то, что сам о нем договаривался еще в 1169 го­ду); Генрих, и отличие от Ричарда, желал его брака с Алисой, и тогда у них по этому вопросу были большие разногласия.

Но и здесь нельзя положиться на источники. Прямые ука­зания на то, что Генрих не хотел выдавать Алису за Ричарда, из основных источников содержатся лишь у Ригора и Гийома Бретонского в Chronica.

Какие же выводы напрашиваются из этих двух версий, где истинной может быть лишь одна? Если исходить из предполо­жения о единодушном неприятии Генрихом и Ричардом этого брака, становится совершенно неясно, почему же в таком слу­чае помолвка не была расторгнута. Или причина в том, что, одобряя в принципе подобный союз, гарантировавший права на Вексен, Генрих препятствовал его заключению из-за того, что не хотел уступать его Ричарду в качестве приданого? Но ведь он не отдал Вексен и Генриху Младшему, который также претендовал на это приданое. Нет и свидетельств того, что Ричард немедленно потребовал бы передачу ему Вексена. Вот почему этот мотив, на который в одном месте намекает Гийом Бретонский, выглядит неубедительно.58 Пониманию очевидного расхождения между предполагаемым желанием Генриха и его поступками, результатом которых было затягивание осуществ­ления этого брака, мало способствует и тот факт, что в этом никак нельзя усмотреть его козни по отношению к Ричарду, так как последний сам не хотел видеть Алису своей женой. Даже если допустить, что в душе Генриха шла яростная борь­ба, то уж на отношениях с Ричардом она отразиться никак не могла. Во всяком случае, он выглядел бы законченным психо­патом, так как затягивание конфликта приводило к тому, что с определенного момента он бы уже не выигрывал, а терял время. И то, что Генрих оказался не в состоянии воспользо­ваться достигнутым взаимопониманием, в конце концов выну­дило Ричарда выступить против отца.

Однако если не исходить из тяжелого психического рас­стройства Генриха, а также при отсутствии логической причи­ны, по которой он мог бы воспротивиться этому браку, то остается заключить, что Генрих хотел его. Тогда вполне объяс­ним и весь тот нажим, который он оказывал на сына — попыт­ки отобрать у него Аквитанию, угрозы выступить против него в союзе с Францией, содержавшиеся в договорах 1183 и 1186 годов, отказ в признании его престолонаследником. Все сво­дилось бы к стремлению привести сына к послушанию. А если уж Ричарду так не хотелось жениться на Алисе, что ж, на ней мог бы, в конце концов, жениться и Иоанн, какая ему, Генриху, разница, Иоанну на то время было уже выделено наследство и ему с Алисой была предложена, ни много ни мало, Аквитания. Такой должна была стать для Ричарда отступная цена за разрыв помолвки, по крайней мере, так бы хотелось Генриху. Франция же запрашивала более высокую цену — отказ от английской короны в пользу Иоанна.

И не только невозможность отыскать причину сопротивле­ния Генриха этому браку подводит нас к противоположному мнению. Имеется довольно веская причина, по которой он крайне настоятельно должен был добиваться брака с Алисой одного из своих сыновей, желательно, разумеется, Ричарда. Это не влекло бы за собой переориентации всей политики и не вызвало бы никаких неприятных вопросов. Когда в 1191 году в Мессине - это было уже после смерти Генриха — Филипп вновь поднял вопрос о его помолвке с Алисой, Ри­чард открыто назвал причину своего отказа жениться на ней: она была, якобы, совращена отцом и родила ему сына. В под­тверждение этого Ричард предложил представить свидетелей. Но Филипп отказался их выслушать. Он заключил с Ричардом договор, и помолвка, наконец, была расторгнута. События эти упомянуты Говденом в Gesta и Сhronica. И в отличие от дру­гих источников, речь идет не о слухах, а об официальном за­явлении Ричарда, которое представляется достоверным еще и потому, что Говден присутствовал в то время в Мессине, чему имеются доказательства59. Из английских источников той эпохи об этой любовной связи открыто сообщает Гиральд, называя ее в качестве причины, по которой Ричард наотрез отказывался взять в жены Алису, тогда как Девиз по этому поводу высказывает серьезные сомнения. Французские и про-французские же авторы об этом либо вовсе умалчивают, либо говорят намеками, как, например, Андреа Маршьянский,60 причем тут же перечеркивают их как недоказуемые и недос­тойные упоминания. Особняком среди французских источни­ков стоит Рhilippidos, где дважды упоминается эта скандальная связь и вовсе не как досужие выдумки злопыхателей.61 Нетрудно догадаться, почему Франция не торопилась сделать истину достоянием гласности — едва ли ее можно было бы использо­вать в пропагандистской кампании против Ричарда. В чем-чем, а в несправедливости его в данном случае не упрекнешь, напротив, отказ жениться на Алисе был бы как нельзя правомерен, да и проблема Вексена, как мы вскоре увидим, каза­лось, нашла, наконец, свое решение, К тому же злодей Генрих был уже мертв, и огласка дела едва ли сделала бы много чести Франции.

Выдвинутое Генриху обвинение представляется совершенно обоснованным. Если бы Ричарду хотелось опорочить невесту, чтобы на этом основании уклониться от брака, вовсе необязательно было бы сваливать вину за разрыв помолвки на собст­венного отца — для этого вполне бы подошел первый встреч­ный рыцарь. Прибегать к такой выдумке в 1191 году, когда время бурных страстей в отношениях с отцом осталось позади, Ричард не был заинтересован. Что же касается предложенных им свидетелей, похоже, они были у него уже в феврале 1190 года. Именно тогда он созывает в Нормандии конференцию, на которою, помимо архиепископа Кентерберийского и всех анг­лийских епископов, приглашает мать Иоанна, сводного брата Готфрида и, совершенно неожиданно, еще и Алису. Роль по­следней на этом, в общем-то семейном совете, могла быть только одна - сделать признание. И как тут удержаться, чтобы не истолковать необычайную уступчивость Генриха в его от­ношениях с Филиппом как стремление его задобрить, а сохра­нение, казалось, безнадежной помолвки — как свидетельство нечистой совести. Но то, что Генрих все же не решался ото­слать домой дочь своего прежнего сюзерена и сестру своего теперешнего, которую сделал своей любовницей, да еще не желал признавать, что его сын вовсе не собирался прикрывать грехи отца, давало в руки французскому двору, где, разумеется обо всем догадывались, крупный козырь — уж в слишком не­приглядном свете представал Генрих, хотя скандальным был не столько сам по себе его поступок, сколько непоправимость возникшей из-за несговорчивости Ричарда ситуации. Однако огласка не только давала бы французскому королю безукориз­ненный моральный повод к объявлению войны, но и положи­ла бы конец десятилетним политическим маневрам Генриха в отношении Вексена, которые опирались на рассмотрении его в качестве приданого. Вексен пришлось бы вернуть, ведь его уже нельзя было получить в приданое ввиду невозможности брака с Алисой ни одного из сыновей Генриха, поскольку «сорulа саrnales»* (* «Плотская связь» (лат.).), независимо от того, совершена ли она в браке или без такового, по каноническому праву трактовалась как возникновение родственных отношений, что являлось абсо­лютным препятствием к браку,62 и дальнейшее удержание Вексена повлекло бы за собой военный конфликт с ужасаю­щими последствиями. Более того, нельзя было и открыто при­знать, что брака с Алисой не желал именно Ричард, иначе немедленно встал бы вопрос о причинах его отказа. Таким образом, роль официального противника брака должен был взять на себя Генрих II, хотя дальнейшая отсрочка создавала все больше проблем для него самого. Прежде всего, собственные подданные все чаще упрекали его в несправедливости. Сколько еще он будет лишать Ричарда всего, не только не допуская его к невесте и наследству, но и не признавая его официально наследником престола? И с другой стороны положение Генриха было незавидным. Он не мог ни отправить Алису к Ричарду с приказом жениться на ней, ни прибегнуть к более крутым мерам, а именно, силой отобрать у него ка­кую-то часть Аквитании с тем, чтобы заставить его помалки­вать. До принятия обета участия в крестовом походе осенью 1187 года — лишь до этих пор — интересы Генриха и его сына в части разоблачения скандала не совпадали. До этого огласка правды лично Ричарду была бы только на руку - одним махом он избавлялся и от невесты, и от конкурента Иоанна, а заодно и от вмешательства Франции. Перспектива войны с Филиппом его вовсе не страшила. И еще он мог потребовать от отца, и имел бы на то полное право, чтобы тот официально признал себя главным виновником срыва свадьбы, и у Генриха не было бы другого выбора. И если тот хотел избежать крупного скан­дала, он должен был бы, по крайней мере, для виду «запрещать» брак до тех пор, пока Ричард либо сам не женит­ся на Алисе, либо не созреет для того, чтобы уступить Аквита­нию Иоанну, который бы занял его место под венцом. То, что Алиса преспокойно пережила этот конфликт, и то, что слухи связывали ее лишь с Генрихом, достаточно красноречиво ха­рактеризует как отца, так и сына, но, прежде всего, конечно, Генриха. Столь благородное поведение в общем-то аморально­го Генриха можно считать еще одной причиной, по которой вму не удавалось решить эту проблему. К попыткам политического решения, возможно, следует причислить его переговоры о браке Ричарда с дочерью Барбароссы. Но, как уже отмечалось, этот политический ход преследовал двоякую цель. Как чисто гипотетический выход из сложившейся ситуации следует, возможно, рассмотреть сообщения Гиральда и Гервасия о том, что Генрих якобы хотел «развестись» с Элеонорой и жениться на Алисе, для чего и попросил папу прислать к нему своих уполномоченных легатов, прибытие которых в октябре 1175 года действительно подтверждается документально.63 К подобной мысли его вполне могли подтолкнуть мятежные действия его жены и сыновей в 1173 - 1174 годах. Но тогда бы ему, подобно Людовику, который сделал это в 1152 году, пришлось бы отказаться от Аквитании, и хотя он мог рассчитывать на согласие французского короля, не так просто было бы лишить четырех своих сыновей от первого брака наследства, сохранив при этом контроль над ситуацией,

Самое подходящее сейчас время вспомнить брачную ини­циативу, с которой Людовик VII обратился в 1176 году к Александру III и о которой мы узнаем, в частности, из двух уже упоминавшихся папских писем. В глаза бросается рази­тельное отличие постановки вопроса по сравнению с восьми­десятыми годами. Отношения отца с сыном ничем не омраче­ны. В сентябре 1176 года перед отъездом в Иври для заключения договора с Людовиком Генрих созывает своих сыновей, и если бы в слухах о разводе содержалась хоть кру­пица правды, едва ли ему удалось бы избежать крупной ссоры хотя бы с одним из них. Но важнейшим выводом из такого, на первый взгляд, полного взаимопонимания Генриха с Ричардом является то, что в то время Генрих должен был совершенно открыто выступать против брака Ричарда с Алисой. Однако в определенный момент желания Генриха круто меняются, и это, по-видимому, укрылось от внимания летописцев. Понача­лу причину его воспрепятствования браку, несмотря на дости­жение обрученными подходящего возраста, можно объяснить бунтарством Ричарда. Когда же - в качестве отправного пункта можно взять смерть его прежней любовницы Розамунды Клиффорд64 — он вступает в любовную связь с Алисой, что происходит вскоре после подавления им восстания жены, можно, разумеется, предположить, что ему действительно не хотелось ее терять. Труднее представить, что и через 12 лет он оставался к ней настолько привязан, что не смог бы от нее отказаться. Против этого говорят уже те усилия, которые при­лагал Генрих для того, чтобы выдать ее замуж за Иоанна.

Вспомним: в то время, когда Людовик пожаловался папе на задержку со свадьбой, Генрих не мог хотеть брака Ричарда с Алисой, в чем нас убеждают выдвинутые им неразумно за­вышенные требования в отношении приданого как для Ричар­да, так и задним числом для Генриха Младшего. И это тем более показательно, если учесть, что впоследствии он практиче­ски совсем не требовал за Алисой никакого приданого и готов был удовольствоваться закреплением за ним права на нор­мандский Вексен. Людовик же теперь совершенно не настаи­вал на браке любой ценой, но требовал лишь, чтобы, в случае его невозможности. Алису отослали домой. По заключенному ими договору судьба Вексена уже более не связывалась с судь­бой Алисы, и политических причин для задержки последней больше не существовало, И если только не предположить, что амурную связь Генрих в тот момент поставил над всеми про­чими интересами, нельзя не признать, что время было самое подходящее чтобы приказать Ричарду, который должен был еще испытывав вину перед, отцом за свое участие в мятеже, жениться на Алисе, Но этого не случилось. Ричарду, очевидно, было совершенно безразлично, что произойдет с его выбран­ной из политических соображений невестой, лишь бы ему не надо было на ней жениться. Вот почему между ним и отцом не возникало никаких разногласий. Как же тогда объяснить, что Генрих сразу же после того, как поползли первые слухи о нем и Алисе, немедленно не поженил обрученных или, по крайней мере, не предпринял никаких попыток устроить эту свадьбу? Весьма прозаическое объяснение этому может заключаться в том, что на ту пору Алиса была беременна. И отослать ее домой он не мог ни в коем случае — этим он бы нанес неслыханное оскорбление французскому двору, — но и заставить одного из своих сыновей взять ее в таком положе­нии в жены он тоже не мог. Вероятно, Генрих надеялся, что через какое-то время ему все же удастся выдать ее замуж за Ричарда, но сын его слишком скоро повзрослел и стал не в меру строптивым. Можно, таким образом, сказать, что представив­шаяся Генриху возможность была им упущена из-за чрезмер­ного увлечения политической игрой, но в конце главы мы еще рассмотрим причины столь бескомпромиссной позиции Ричарда. С формальной точки зрения он безусловно был прав, однако весь вопрос в том, благоразумно ли было с его стороны так провоцировать отца, которого, как мы уже видели, загнали в угол, и доводить противостояние до кризиса.

Не последнюю роль могли сыграть и личные обиды. Ричард считался любимчиком матери, и имеется достаточно свидетельств того, что он питал к ней нежные сыновьи чувства, в Алисе же он мог видеть еще и ее соперницу. Хотя, как видно из истории с Элеонорой, внебрачная связь государя, сколь бы серьезной она ни была, не вела автоматически к опале его супруги, о ее эмоциональной оценке современниками судить трудно.

Таким образом, возможные личные мотивы Ричарда, по которым он ни при каких обстоятельствах не хотел жениться на Алисе, сокрыты от нас. Зато совершенно определенно можно утверждать, что его позиция вовсе не противоречит общим принципам проводимой им в дальнейшем политики династических союзов Смысл последних можно свести к следующему - упрочение союзов, основанных на общих или, по крайней мере, не антагонистических интересах, либо прекращение войн. Интересы же Анжуйского и Французского государств уже изначально противоречили друг другу, и если для старею­щих монархов Людовика и Генриха родственные узы еще мог­ли иметь определенный смысл, выражавшийся в их взаимном стремлении к сосуществованию, то для следующего поколения они полностью утратили привлекательность. Став королем, Филипп сразу же повел себя со своими вассалами так, чтобы ни у кого не осталось и тени сомнения в том, что его больше интересует укрепление королевской власти, а не сохранение мира. И если Плантагенетам не по душе такая политика, что ж, пусть тогда настраиваются на войну. В подобных обстоя­тельствах брак, то есть союз между домами, становился аб­сурдным. Ведь брак между Генрихом Младшим и дочерью Людовика Маргаритой лишь способствовал экспансионист­ской политике Франции. Поэтому отвращение Ричарда к же­нитьбе на Алисе не следует полностью относить на счет невес­ты — немаловажную роль могли сыграть также политические антипатии, питаемые им к будущему шурину. Здесь необходи­мо принять во внимание тот факт, что в то время дядя по ма­тери считался особо близким родственником, от которого юный племянник с полным основанием мог ожидать поддерж­ки и защиты. Показательным примером может служить отно­шение самого Ричарда к своему племяннику Отто. И, если допустить, что Ричарду была небезразличной судьба его пред­полагаемого в этом браке наследника, едва ли его обрадовала бы перспектива того, что Филипп будет иметь по отношению к его будущему сыну такие права и обязанности, в которые входила бы и опека. Как видим, с точки зрения Ричарда, брак с Алисой был не только политически бесполезным и невыгод­ным ввиду отсутствия приданого, но вполне мог оказаться еще и пагубным, так как грозил вновь усилить в семье французское влияние.

Попытаемся теперь разобраться в мотивах, которыми руко­водствовался Филипп, трижды за время правления Ричарда добиваясь заключения между Капетингами и Плантагенетами брачного союза. По сравнению с временами Генриха и Людо­вика ситуация, разумеется, была совсем иной. Тогда Генрих стремился поженить сыновей, а Людовик — выдать замуж до­черей. И поскольку до 1165 года судьба французского престола из-за отсутствия наследника оставалась неясной, а в 1169 году на момент помолвки Ричарда с Алисой у французского короля был один единственный сын, Филипп, данный брак давал бы Плантагенетам в определенных обстоятельствах право претен­довать на французскую корону. И Филипп открыто этим спе­кулировал. В 1191 году в Мессине, незадолго до объявления Ричардом окончательного расторжения помолвки с Алисой, он настойчиво обхаживает присутствовавшую там сестру Ричарда Иоанну, вдовствующую королеву Сицилии. Народ считал, что овдовевший к тому времени Филипп хотел на ней жениться. Даже если это и соответствовало действительности, Ричард задушил все его надежды на этот брак в зародыше, чем и по­ложил, вероятно, конец их дружбе. По свидетельству летопис­ца Ньюбурга в середине девяностых годов Филипп снова до­бивался брака с Иоанной, но в 1196 году та из политических соображений была выдана замуж за Раймунда VI Тулузского. По случаю Лувьерского «мира», заключенного Ричардом и Филиппом в 1196 году и вскоре нарушенного, Филипп по­пытался заполучить для своего сына Людовика племянницу Ричарда Элеонору Бретонскую, что также не нашло поддерж­ки у Ричарда. И, наконец, в целях скрепления пятилетнего перемирия, заключенного при посредничестве церкви в 1199 году и столь же недолговечного, он, как уже упоминалось, хотел женить Людовика на другой племяннице Ричарда, а именно, на дочери Альфонса VIII Кастильского. Состоявшийся уже при Иоанне брак между Людовиком и Бланкой, которая вско­ре подарит Франции Людовика Святого, приоткрывает, нако­нец, причину настойчивости Филиппа. На правах супруга Лю­довик мог бы построить свои притязания на английский престол и, воспользовавшись раздорами между Иоанном и анг­лийскими баронами, высадиться со своими войсками в Англии. Вспомним, что в 1200 году, когда состоялась эта свадьба, у Иоанна все еще не было детей, а следующее поколение представлял лишь юный Артур, сын Готфрида, так что «брачная» дипломатия Филиппа была, как говорится, с дальним прице­лом. При Ричарде в роли возможного престолонаследника выступал Иоанн, поэтому мотивы Филиппа, должно быть, были для него совершенно очевидны: в этом непримиримом противоречии интересов Ричарда и Филиппа, вероятно, и крылась причина того, что Ричард отвергал все брачные пред­ложения последнего. И первым браком, который заключил Ричард еще до своего восшествия на престол, он не только выразил политическое недоверие Франции, но четко поставил определенную стратегическую цель — Ричард выдал замуж свою племянницу, Риканцу, дочь Генриха Льва, которая во Франции приняла имя Матильда, за сына графа Першского, французского вассала, чьи владения граничили на юго-востоке с Нормандией. Предполагалось, что новые родственники будут защищать это направление в случае нападения французов.

Да и наивно было бы предполагать, что брак Ричарда с Алисой смог бы предотвратить конфликт, окончательное разрешение которого совпало лишь с окончанием Столетней войны. Так что надежды Генриха на мирное решение пробле­мы путем династического союза и получения в приданое Вексена, представляются в данной перспективе иллюзорными. И, оценивая реальное положение вещей с учетом сложившей­ся политической ситуации, необходимо признать совершенно оправданным отказ Ричарда от брака с Алисой.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

БОРЬБА СЫНА ПРОТИВ ОТЦА

Спойлер (раскрыть)

До настоящего времени отношения между отцом и сыном мы рассматривали в контексте отцовской линии поведения. При этом в глаза бросалось явное несоответствие между неми­лостью отца-короля и сдержанной реакцией на нее сына: тот стремился лишь сохранить имеющееся и защитить свои закон­ные наследственные права. Повествуя об агрессивности отца и сопротивлении сына, источники содержат крайне противо­речивые толкования ситуации, необычным в которой является уже хотя бы то, что в роли нападающего выступает не сын и наследник престола, а, напротив, отец, стремящийся всяче­ски понизить статус собственного сына. Не углубляясь в моти­вацию поведения Генриха, попытаемся рассмотреть этот свое­образный конфликт поколений, смысл которого не совсем ясен вне исторического контекста, хотя правила игры вполне очевидны. Именно о них, поскольку они довольно определенно характеризуют позицию Ричарда, и пойдет речь. Наряду с поли­тической подоплекой конфликт с отцом в немалой степени определяется и личными качествами Ричарда, тогда как в его взаимоотношениях с Филиппом, привносящих в эту и без того запутанную ситуацию элемент полнейшей дестабилизации, очень отчетливо проступает лишь его политический профиль.

Для современников двойная измена отцу и королю была едва ли оправдываемым преступлением. И того, что Генрих умер во время столкновений с сыном, оказалось достаточным, чтобы на Ричарда легло позорное пятно отцеубийцы. Когда же Говден и Гиральд сообщают, что при приближении Ричарда у мертвого Генриха пошла носом кровь, следует иметь в виду, что современникам без лишних слов было ясно, что это долж­но означать. Мы знаем этот «Божий суд» из «Песни о Нибелунгах»65, намек тоже ясен: когда Хаген подходит к убитому Зигфриду, у того открываются раны, чем покойник прямо уличает убийцу. Отношения Генриха с его сыновьями не впер­вые уже приводили к трагедии: в 1183 году, участвуя в подня­том против отца мятеже, погиб его старший сын. Есть нечто роковое в том, что Генрих «убивает» слабого сына, чтобы в конце быть «убитым» сильным сыном.

Дополнительный трагический элемент в этот конфликт по­колений вносит то обстоятельство, что из всех сыновей Генри­ха один лишь Ричард обладал теми качествами, благодаря ко­торым он мог стать опорой своему отцу. И когда тот в 1186 году выделил Ричарду для его первого похода на Тулузу огромные денежные средства, это означало, что он не только до-прежнему поддерживал политику герцога Аквитанского, своего сына, но и то, что он ничуть не опасался использова­ния этих денег против него самого. Это тем более удивитель­но, если учесть прежнюю подозрительность Генриха, и может объясняться лишь личными качествами Ричарда. И действи­тельно, действия Ричарда в его борьбе за Аквитанию, по-видимому, также не вызвали и тени подозрения, что он будет искать прикрытия у французского короля. Занимая по существу бескомпромиссную позицию, Ричард, тем не менее, был готов войти на определенные уступки — дважды он соглашался пе­рейти в формальное подчинение: первый раз - Генриху Млад­шему, второй раз — матери. Имеется еще одно почти незаме­ченное историками обстоятельство, с высокой степенью достоверности свидетельствующее о глубокой лояльности Ри­чарда по отношению к отцу.

Хотя о нем мы узнаем только из французских источников, факт этот представляется весьма правдоподобным: в 1186 году Филипп потребовал от Ричарда, чтобы тот принес ему hominium в отношении Пуату. Согласно Ритору и Philippidos, Генрих запретил Ричарду это делать. И по утверждению Гийома Бретонского, содержащемуся в его летописи за 1187 год, отказ Ричарда Филиппу был обусловлен позицией отца. Как сооб­щает другой источник. «Razо»66, - краткий пересказ содержа­ния одной из песен Бертрана де Борна на прованском диалекте, - отказ Ричарда принести клятву тогда, то есть в 1186-1187 годах, чуть было не довел дело до войны. Это «Razо», составленное много лет спустя и не являющееся в обычном смысле надеж­ным историческим источником, по крайней мере вновь напо­минает о разногласиях между Ричардом и Филиппом, и. что тоже небезынтересно, анонимный автор мог выразить свое субъективное мнение, усматривая причину раздора лишь в забы­той клятве. Хотя не трудно допустить, что французский король действительно мог потребовать от столь могущественного вас­сала подобную клятву, которую тот, однако, принес лишь в ноябре 1188 года. Если такое требование в самом деле выдви­галось, то его надо было удовлетворить, тем более что нет ни­каких оснований полагать, что у Ричарда, в отличие от его отца, была какая-либо предубежденность против данной цере­монии. После присяги в Бонмулене в 1188 году последовала присяга в июле 1189 года, в результате которой он стал герцо­гом Нормандским, была еще одна — поскольку узы верности были разорваны объявлением Филиппом в 1193 году войны, — и в конце 1195 года еще одна, после чего борьба возобнови­лась с прежней силой. Но поскольку, став королем, Ричард в своей борьбе с Филиппом гораздо большее внимание уделял проблемам права, нежели формальным вопросам своего стату­са, то, надо полагать, в качестве герцога Аквитанского он едва ли мог сильно противиться принесению присяги. Таким обра­зом, все указывает на Генриха, как основного ее противника. Помимо вполне оправданного желания избежать двойной вас­сальной зависимости, его запрет мог иметь еще одну, особую причину: он не хотел, чтобы Ричард, которого он воспринимал в этот момент лишь как герцога Аквитанского, получил какие-нибудь гарантии своих законных прав, так как все никак не мог отказаться от раскладывания политических пасьянсов с уча­стием Иоанна и плетения интриг вокруг Аквитании. Этот во­прос, должно быть, поднимался на личной встрече Ричарда с Филиппом перед конференцией в Шатору в июне 1187 года, по крайней мере, известно, что последний вновь пытался воз­будить у собеседника подозрения относительно намерений его отца в отношении Аквитании. И то, что в ответ на прозрачные намеки о возможной поддержке Ричард не поспешил принести Филиппу ленную присягу на верность как герцог Аквитании, свидетельствует о том, что он еще надеялся избежать разрыва с отиом, и это вовсе не противоречило бы его долгосрочным интересам. Ему хотелось унаследовать неделимое государство, и его интересы при этом совпадали с позицией французского короля, стремившегося извлечь пользу из семейного конфлик­та. И только в самом конце Ричарду пришлось делать выбор между отцом и королем, до этого, однако, у Генриха было две гарантии лояльности сына, которые заключались в отсутствии у Ричарда интриганских наклонностей и наличии тонкого по­литического чутья.

В борьбе против отца Ричард действовал более открыто и жестче, чем его братья, и известно лишь два случая, когда он воспользовался дипломатическими приемами, прибегнув, если не совсем к обману, то, по крайней мере, к хитрости. В этом проявилась еще одна сторона его личности, которая позже не раз всех удивит, а именно, стремление извлечь выгоду из различий между словесной оболочкой и смыслом высказываний, не выгля­дя при этом вероломным. Когда в 1183 году Генрих потребовал от него, герцога Аквитанского, присягнуть на верность Иоан­ну, Ричард не отверг это дерзкое требование тут же, но попро­сил несколько дней на размышление. И в тот же вечер он тайком покидает двор отца, мчится в Аквитанию и, распорядившись укрепить замки, отвечает отцу с безопасного расстояния, что, дескать, подумав, он пришел к выводу, что никогда не сможет отказаться от своего герцогства. Другой случай, на этот раз уже не столь безобидный, произошел поздней осенью или ранней весной 1187 года и тоже связан с Аквитанией. Гостя у Филиппа в Париже, Ричард, поддался на настойчивые угово­ры отцовского посла и, в конце концов дал обещание поехать к отцу. И в самом деле поехал, но предварительно напал на Шиньон, захватил его казну и снова привел свои крепости в Аквитании в состояние повышенной боеготовности, а это лишний раз доказывает, что вопрос об этой провинции все еще оставался открытым. И лишь после этого Ричард прибыл к отцу, принес ему в Анжере ленную присягуи дал клятву на верность. Хотя одно лишь пребывание у Филиппа вполне могло рассматриваться как нарушение подобной клятвы. Во всяком случае, принимая самостоятельные решения, Ричард нарушал fidelitas* (* Клятву верности (лат.).), в самой сути которой лежала безграничная преданность. И вскоре после присяги в Анжере он совершает еще более тяжкое преступление, за которое его, однако, никто открыто не осудил: узнав о катастрофе в Палестине летом 1187 го­да, где разгромленные Салах ад-Дином под Хаттином христи­анские войска позорно отступали, Ричард, «padre inconsule»** (** «Не посоветовавшись с отцом» (лат.).) и совершенно для всех неожиданно, объявляет в ноябре о своем участии в крестовом походе. То, что он был первым, как со­общают летописцы67, из особ королевской крови по ту сторо­ну Альп, принявшим такое решение, показывает, как по душе ему было это дело. Спроси он разрешение отца, то наверняка встретил бы категоричный отказ, и ему пришлось бы, соблю­дая присягу на верность отцу в более широком смысле, отка­заться от всех своих личных интересов и самостоятельных действий. Своим разведывательным визитом в Париж и при­нятием обета участия в крестовом походе Ричард дал толчок к решению комплекса проблем Вексена и Алисы, Аквитании и престолонаследия в Англии. Теперь Ричарду было уже 30 лет, и у него больше не оставалось времени пассивно наблюдать за развитием событий.

Если взглянуть на отдельные действия Ричарда по отноше­нию к отцу, становится очевидным голословность традицион­ных утверждений о его «метании» между отцом и Филиппом.68 Скорее можно заметить по сути прямолинейные, хотя и с каж­дым разом все более интенсивные предупредительные сигна­лы, до последнего момента оставлявшие открытой возмож­ность примирения. Результатом уже упоминавшихся первых тайных переговоров с Филиппом в июне 1187 года перед встречей в Шатору было заключение столь желанного для отца перемирия, а во время последующего пребывания в Париже не была принесена новая вассальная присяга и не подтвержде­на прежняя. И все же в воздухе уже витало нечто, питающее подозрения Генриха о возможном политическом заговоре про­тив него. Хотя вплоть до начала осенних переговоров в тече­ние всего 1188 года невозможно обнаружить никаких явных признаков сговора между Ричардом и Филиппом. Во вновь начатой войне в Берри, которую Филипп вел явно в интересах Ричарда и в зоне его влияния, Ричард, как мы уже видели, становится на сторону отца — он даже сам воюет на севере, принимая участие в контрнаступлении на Мант-на-Сене.

Шатийон-сур-андская конференция, состоявшаяся 7 октября 1188 года, в которой наряду с Генрихом и Филиппом, участво­вал и Ричард, не привела к заключению перемирия. Не состо­ялся и предложенный Филиппом взаимный возврат завоеван­ных в 1188 году территорий (завоевания Ричарда в Тулузе в обмен на захваченные Филиппом в Берри земли). Но сразу же после этой встречи Ричард выступил с предложением, вы­звавшим чрезвычайное раздражение Генриха. Якобы для уст­ранения препятствий на пути к миру и для очистки совести перед крестовым походом, тот вызвался держать ответ за свои тулузские походы в курии, в королевском суде Филиппа. Од­нако само признание своей подсудности этому суду означало признание себя французским вассалом. И даже если Ричард и не приносил Филиппу ленной присяги, реализация подобного предложения была бы практически ей эквивалентна. И сеньор в таком случае был бы обязан принять в суде сторону своего вассала. Смекнув в чем тут дело, Генрих сильно разгневался, но этим все и ограничилось.

Через несколько недель Ричард окончательно перешел на сторону Филиппа. Это произошло 18 ноября 1188 года во время Бонмуленской конференции. Несомненно, он взял инициативу в свои руки. По утверждению Гервасия, Ричард, напуганный слухами о предполагаемом объявлении Иоанна наследником английского престола, еще до этой конференции помирился с Филиппом и договорился о своем переходе на его сторону; он сообщает также, что это стало для всех полной неожиданностью.69 От имени Ричарда Филипп потребовал заключения брака с Алисой и принесения вассалами Генриха ленной присяги Ричарду, что означало признание последнего престолонаследником. В ходе трехдневных, становившихся с каждым днем все жарче, словесных перепалок Ричард напрямую спросил отца, собирается ли тот объявлять его престолонаследником. Загнанный в тупик поставленным в столь ультимативной форме вопросом, Генрих явно не готов был произнести категорическое «да» и вновь попытался уйти от прямого ответа, после чего Ричард и принес Филиппу ленную присягу на верность ему всех французских владений. Даже если предположить, что это было оправдано «salva fidelitate patris»* (* Здесь «из соображений верности отчизне» (лат.).), в отношении чего у летописцев нет единодушного мнения, Ричард тем самым нарушал клятву верности отцу. Поскольку присягал Филиппу и как герцог Аквитании, признавать вассальную зависимость которой от французской короны Генрих прямо запретил. Включая в свою присягу все француз­ские лены, он тем самым объявлял себя наследником Генриха II, как таковой, признавался Филиппом. Со своей стороны, Филипп обещал Ричарду помочь усмирить строптивых беррийских баронов. Так Генрих оказался в ситуации, когда через его Голову принимались крайне важные политические решения. Из необходимости публичной присяги следует два вывода. Во­-первых, если доселе мы ничего не слышали о присяге, значит и не было, и во-вторых, Ричард боролся с отцом в откры­тую. Финальный этап своего противостояния с отцом он на­чинает не переходом на сторону противника в бою, но закон­ными путями за столом переговоров. Все шло по плану, Предусматривавшему его осуществление на последней конфе­ренции года, где неизбежно должно было быть заключено двухмесячное перемирие, и переход к Филиппу, как это под­тверждают достоверные источники, не был решением, приня­тым в последнюю минуту. Подобное перемирие, заключаемое на Рождество, обычно длилось до дня святого Иллариона, отмечаемого 13 января, но и после этого ввиду, как правило, неблагоприятных погодных условий, немедленное возобновле­ние военных действий представлялось в высшей степени мало­вероятным. Так что всем было ясно: перемирие будет неиз­бежно продлено. Таким образом, Генриху предоставлялась возможность приспособиться к новой ситуации, и не только в военном отношении, но и, конечно, в политическом. Более того, по его просьбе перемирие дважды продлевалось и затя­нулось до самой Пасхи 1189 года. Из этого видно, что Ричард, в чьих интересах и велась Филиппом эта война, вовсе не стре­мился свергнуть отца, а лишь добивался от него своего при­знания в качестве наследника. Во всяком случае, в Бонмулене он все еще был готов пойти на примирение.

К этому времени, однако, на фоне общего упадка сил резко усилилось и без того почти патологическое упрямство Генриха. Он посылает архиепископа Кентерберийского и группу знат­ных вельмож к Ричарду, но тот с презрением отвергает все предложения, полные обычных пустых посул, вероятно, из опасения вновь очутиться в положении, подобном тому, в кото­ром он оказался осенью 1187 года. Тогда, поддавшись велере­чивым уговорам отца, Ричард выказал редкое послушание и сразу же, как сообщает Говден, Генрих занял по отношению к Ричарду жесткую позицию, очевидно находясь под впечат­лением разочарования, доставленного ему старшим сыном. Случись такое и на этот раз, Ричарду, вероятнее всего, нико­гда бы не удалось заполучить Филиппа в качестве союзника. Риск был слишком велик, а время торопило. Весной 1189 года Барбаросса уже собирался выступить в поход, в мае он дви­нулся в путь, а Ричард, по его собственному убеждению, был все так же далек от своей цели.

В действительности время Генриха было уже коротко отме­рено, и вся борьба была излишня, но об этом не знала про­тивная сторона. Генрих пользовался настолько громкой славой мастера мистификаций, что никто из не входивших в его бли­жайшее окружение, а значит и Ричард, не верили в его болезнь. О характере этой хвори подробнее других пишет Гиральд, вхо­дивший на ту пору в свиту королевских послов, курсировав­ших между ставками противников. От него мы и узнаем об опухоли «circa pudenta»* (* «В области паха» (лат.).), которая вскоре превратилась в свищ. Если речь идет о кишечном свище, то налицо запущенная форма тяжкого недуга. Непосредственной причиной смерти «Нistoire de Guillaume le Marechal», жизнеописание сви­детеля кончины Генриха, называет кровотечение изо рта и носа. Именно это обстоятельство и нашло отражение в уже упоми­навшемся феномене кровотечения из ран умершего. И это лишний раз подтверждает, что Генрих скончался не от стресса, связанного с войной, а в результате резко прогрессирующего с момента начала истощения организма. Имей мы на руках более подробную историю его болезни, как знать, может нам бы и удалось отыскать ее взаимосвязь с полнейшим отсутстви­ем гибкости, которым характеризовалось поведение Генриха II последние годы жизни. Конференции оказались в последний час такими же бессмысленными, как и прежде. На Троицу состоялась встреча в Ла-Ферте-Бернар: Филипп потребовал выдать Апису Ричарду и разрешить вассалам Генриха присяг­нуть на верность Ричарду как будущему наследнику престола. Ричард потребовал участия Иоанна в крестовом походе, гро­зясь в противном случае остаться дома. На это последовал категорический отказ Генриха. Обратившись непосредственно к Филиппу, он заявил, что если тот согласен, Алису можно выдать замуж за Иоанна, в этом случае он бы щедро наделил новобрачных. Это предложение вызвало лишь раздражение Ричарда, да и Генрих едва ли мог рассчитывать на успех своего предложения, поскольку ситуация уже не позволяла Филиппу открыто отвернуться от своего нового союзника. Однако военное положение Генриха на тот момент было еще далеко не безна­дежным. И лишь после вторжения объединенных сил Филип­па и Ричарда в Мен и Турень, где их ряды стали быстро по­полняться переходившими на их сторону вассалами Генриха, исход борьбы оказался предрешен. Тур был, наконец, взят, но именно в свою вотчину тянет Генриха вопреки всякой воен­ной логике. На ответные меры у него уже не хватает сил. Вме­сто того, чтобы укрыться в верной ему Нормандии, он бес­цельно, как по крайней мере представляется со стороны, мечется по всему театру военных действий. Сгорает любимый им Леман, где он родился и где покоился прах его отца, и все из-за того, что Генрих отдает приказание поджечь предместье, чтобы задержать преследовавшего его неприятеля, а из-за рез­кой смены направления ветра огонь перебрасывается на сам город. Были в этой войне драматические эпизоды. Ричард, меиооружснный, преследовал своего отца и был повержен од­ним из соратников Генриха, Вильгельмом Маршаллом, пронзившим его коня. Так Генрих избежал пленения собственным сыном. После этого эпизода он потерял всякую охоту к сраже­ниям и сопротивлению и отправился умирать в Шиньон. От­туда Генрих прибыл 4 июля на свою последнюю конференцию, на которой уже не было переговоров как таковых, а царил лишь грубый диктат победителей, потребовавших от него безо­говорочной капитуляции. Дошедший до нас текст начинается с утверждения, что Генрих полностью сдался на милость французского короля: «Rех Аngliae ex toto posuit se in consilio et voluntate regis Franciae»* (* «Король Англии полностью отдал себя в распоряжение короля Франции и подчинился его воле» (лат.).)70. И еще он должен был возобновить свою ленную присягу Филиппу, Алису нужно было отпустить, Ричарду предстояло принять присягу на верность вассалов отца, «citra mare et ultra»** (** Здесь «континентальных и заморских» (лат.).), и следовало выплатить репарации. В целом условия мира можно было считать кабальными лишь с субъективной точки зрения Генриха. Спустя два дня после его последней встречи с Ричардом и Филиппом он был уже мертв. Он умер 6 июля, и мы ничего не слышали о возвы­шающей душу кончине. Семья его начала разрушаться еще задолго до этого дня, и в предсмертные часы он лишь прокли­нал сыновей и сокрушался о своем позоре. Последним ударом была весть об измене Иоанна. Похоронили его в окрестностях Фонро, где также должны были быть погребены его жена и один из сыновей. Когда умер Иоанн, Луарская область была уже потеряна, а сыном, который пожелал покоиться у ног отца, как бы в знак запоздалого раскаяния, стал Ричард.71

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

РИЧАРД И ФИЛИПП: ДРУЖБА НЕДРУГОВ

Спойлер (раскрыть)

В конце этой главы, повествующей о времени борьбы Ри­чарда за право на престол, попробуем разобраться в его взаимо­отношениях с Филиппом. Наиболее распространенной в лите­ратуре является точка зрения, согласно которой хитрый Капетинг рассорил Ричарда с отцом. Она отражает позицию главным образом английских летописцев, благоволивших Ри­чарду и пытавшихся отыскать оправдание его отходу от отца.72 Французская позиция в этом отношении и вовсе не заслужи­вала бы серьезного внимания, если бы не трансформировалась в рассуждения о причинах англо-французского разрыва во крестового похода: мол, Ричард получил поддержку Филиппа, лишь пообещав жениться на Алисе, хотя никогда не собирался этого делать. Нарушением клятвы Филипп и его летописцы оправдывали войну против Ричарда. Как видим, Ричард выступает одновременно и как более или менее наивная жертва коварства Филиппа, и как искусный обманщик.

Английский вариант следует сразу же отбросить за несостоятельностыо. Ведь, во-первых, в 1189 году, как мы уже успели убедиться, конфликт отца с сыном зашел в тупик, из которого не было выхода, и по известным нам уже причинам, а, во-вторых, факты и тексты договоров свидетельствуют о том, что Ричард никак не мог быть обманутой стороной, так как именно для него, а не для Филиппа был выгоден этот союз, и он принес бы ему пользу даже в том случае, если бы Генрих П остался жив. Поскольку Филипп принял все условия Ричарда и проявил по отношению к нему столь поразительную сговорчивость, что резко контрастировало с его обращением с Генрихом, целесообразнее ограничиться рассмотрением француз­ской версии, а именно, утверждения об «обмане» со стороны Ричарда. И здесь главным будет вопрос о том, какого рода поддержку Филипп оказывал Ричарду в его борьбе с отцом. От ответа на этот вопрос зависит не только наша оценка действий Филиппа, но, что сейчас важнее, самого Ричарда.

Каким же мы представляем себе Филиппа? Не слишком за­вершенный портрет рисуют нам летописцы73, изображая Фи­липпа Августа, собирателя земель государства: крупный и хорошо сложенный лысый мужчина с красноватым лицом и рыжими усами, любитель хорошо выпить и закусить, натура чувствен­ная и вспыльчивая, вечно конфликтующий со своими женами и любовницами. О чертах характера юного Филиппа известно и того меньше — для Генриха он так и остался желторотым юнцом, и свое поражение от него он рассматривал как Божью кару. На то время, то есть в 1189 году, Филиппу было 24 года, но он уже 10 лет носил корону. Для его отца, отличавшегося набожностью Людовика, которому титул «christianissimus»* (* «Христианнейший» (лат.).) подходил гораздо больше, чем Филиппу, последний, как позд­нее отметил Ригор, был поистине даром Божьим, Deodatus, единственным сыном. Гиральд, пребывавший в то время в Пари­же, вспоминает бурную радость, охватившую горожан при его рождении 21 августа 1165 года. В юности, по словам того же летописца, Филипп очень ревниво переживал все обиды, на­носимые его отцу королем Генрихом, и Гиральд приводит, быть может не совсем правдивую, но вместе с тем довольно показательную историю. Однажды юного короля застали одного - в сильном волнении он покусывал ореховый прут. На вопрос о причинах терзаний он признался, что его мучают сомнения, а сможет ли он восстановить величие державы Карла Велико­го. Конечно, в год его рождения, то есть в 1165 году, культ Карла Великого был официально провозглашен уже в другом государстве — Барбароссой: один из его пап-ставленников даже причислил его к лику святых. И соперничество с императором сулило мало хорошего юному Филиппу, который в начале своего правления реально управлял лишь Иль-де-Франсом. Но у него уже была королевская программа, которую дополняли энергия, последовательность и терпение. Коронованный еще при жизни отца, в 1179 году, четырнадцатилетний Филипп принял из его парализованных рук всю полноту власти и, после скорой смер­ти Людовика от апоплексического удара, в 1180 году вступил в политически выгодный брак с Изабеллой Хеннегауской. От своего наставника, графа Фландрского, а также от своей мате­ри, Адели Шампанской, он очень скоро отмежевался по поли­тическим соображениям. Ему необычайно повезло в том, что он нашел, как мы уже видели, в лице Генриха II самоотвер­женного защитника и превосходного политического учителя: с его поддержкой он подчинил себе восточные провинции государства, Фландрию и Бургундию, когда ему было не мно­гим более двадцати лет. Идеалу рыцаря он совсем не соответ­ствовал — слишком опасался за свою жизнь, а на рыцарском лексиконе это именовалось просто — трусостью. Да и покрови­телем труверов, северной разновидности трубадуров, его никак нельзя было назвать, и один из них, Конон де Бетюн, однаж­ды пожаловался, что его подвергли остракизму при дворе Фи­липпа за употребление артуанского диалекта. Это указывает на то, что Филипп стремился утвердить культурное превосходство Иль-де-Франса. Во всяком случае в этом отношении он рази­тельно отличался от своего политического соперника Ричарда, который, в зависимости от обстоятельств, мог изъясняться и даже писать стихи как на северофранцузском диалекте, так и на провансальском «куанэ». В кругу Ричарда известие о том, что отплытие короля Филиппа в крестовый поход из Генуи задержала гроза, могло вызвать лишь насмешки. Хотя свидетельства о боязни смерти не дают повода считать его невра­стеником или меланхоликом, они имеют довольно определен­ное политико-пропагандистское объяснение.74 И все же бесспорно одно: на поле брани он чувствовал себя явно не в своей тарелке. В одинаковой мере его нельзя было назвать ни стратегом, ни рыцарем. В военном искусстве его интересо­вало лишь саперное дело, хотя при осаде крепостей, естественно, сведения из этой области были весьма ценны. Технические интересы у него явно преобладали над всеми прочими. Его последующие удачи по части завоеваний прямо связаны со слабостью Иоанна и проводимой последним политикой уступок. Таким образом, перед нами не гениальный политик и великий военачальник, а удачливый долгожитель, который, накопив к зрелым годам богатый политический опыт, вел легкую игру со слабым противником. К счастью для него, век грозного соперника, Ричарда, оказался недолог, благодаря чему Филиппу и удалось войти в историю под прозвищем «Август». И если лишить его нимба победителя при Буване, то в конце восьмидесятых годов XII века Филипп был всего лишь юношей, окольными путями и осторожно приближавшийся к своей честолюбивой мечте. Его политика в восьмидесятых, а также в девяностых годах много говорит о его характере, что позволяет не очень зависеть от свидетельств летописцев. В 1187 году, к которому мы подходим в нашем исследовании, Гиральд называет его хотя и юным по годам — ему было два­дцать два, — но «amina senilis, prudens in agendis et strennus»* (* «Душа старческая, осторожная в делах и деятельная» (лат.).), то есть умудренным и дельным.75 «Младой старец» был рассуди­тельным, немногословным в высказываниях и имел практиче­ский склад ума. И хотя Париж не стал обителью муз, все же благодаря стараниям короля в нем появляется вскоре первая Пара мощенных булыжником улиц, так что в дождливую погоду уже не везде было по уши грязи. Перед выступлением в крестовый поход Филипп велел еще возвести городские сте­ны с башнями, которые через пару лет дополнительно укрепили быками по берегу Сены.76 Так был заложен Лувр и укреплен западный берег реки. Здесь же, на западном берегу с его помощью и пришел к власти Ричард - его «друг и брат», как в соответствии с принятыми тогда нормами обращения при переписке величал его Филипп. И вскоре состоялся его торжествен­ный въезд в качестве почетного гостя французского короля во дворец на острове Ситэ. Примерно к этому времени относится рождение у Филиппа наследника Людовика.77

Каковы же были мотивы поведения Филиппа по отноше­нию к Ричарду? Во всяком случае ему нельзя приписать без­думное следование утвердившимся во французской политике традициям, предписывающим поддерживать недовольного сы­на в его борьбе против авторитета находящегося у власти отца: Иоанн и планы раздела наследства делали это абсурдным. По­этому обрисуем вначале общую ситуацию. Очень даже может быть, что Ричарда и Филиппа, независимо от того, насколько соответствовали действительности слухи об их гомосексуаль­ных взаимоотношениях,78 вначале действительно в определен­ном смысле связывали узы дружбы, они пользовались взаим­ным доверием и искренне заблуждались, короче говоря, Филипп принимает сторону Ричарда из эмоциональных побу­ждений. В Сейа Говден так изображает в высшей степени тревожное для Генриха II в политическом отношении положе­ние вещей: Ричард, герцог Аквитанский и сын короля Генри­ха, гостил у короля Филиппа, который оказывал тому столь великую честь, что нередко ел с ним из одной тарелки и спал в одной постели. И король французский любил его как свою душу.79 Естественно, наши представления о королевских двор­цах и обычаях королевского гостеприимства весьма отличают­ся от того, что было на самом деле, — крепости были довольно тесноваты, и современный описываемым событиям читатель этот отрывок мог воспринимать совсем иначе. Да и столь же маловероятно, что при своем дворе Филипп вел бы себя непо­добающе его пониманию королевского достоинства. Остается лишь признать, что перед нами — свидетельства его чрезвы­чайной благосклонности к Ричарду. Предположение же о том, что подобное расположение обусловлено наивным почитанием на десять лет старшего товарища, блестящего королевича Плантагенета, при ближайшем рассмотрении не выдерживает критики. Почитания не было ни до описываемых событий, ни после. Столь же необычайную любовь питал Филипп в те годы и к младшему брату Ричарда Готфриду.80 Всего за год до этого, в августе 1186 года, Филипп, безутешный в своем горе, готов был броситься за этим своим другом в могилу. Оно и понятно. Ведь, по крайней мере в политическом смысле, смерть Готфрида была для него чувствительным ударом. С помощью опытного военачальника и искусного интригана герцога Бретон­ского он очень скоро смог бы взять под контроль Луару и Нор­мандию и, чем Бог не шутит, отбил бы от государства Генриха Анжу, превратившись таким образом в грозного противника герцога Аквитанского.81 В общем, подобная дружба прямо противоречила интересам Ричарда как наследника единого государства. Так уже в 1183 году Филипп выступает против Ричарда на стороне Генриха Младшего, а всего за несколько недель до столь бурного проявления дружеских чувств в Берри вторгается в его владения. И Филиппу, по всей видимости, понадобилось приложить немало усилий, чтобы заставить гер­цога, с которым ему уже пришлось познакомиться лично, — «брат» Ричард присутствовал при его коронации и в начале восьмидесятых даже воевал на его стороне82 — забыть враждеб­ные действия и недружелюбную политику.

Вероятнее всего, инициатором этой «дружбы» был Фи­липп.83 По крайней мере, их встречи перед конференцией в Шатору, описываемые Гиральдом несомненно со слов оче­видцев, устроил именно он. Рассмотрим несколько присталь­нее обстоятельства, в которых состоялась их первая встреча. Когда английские и французские войска сошлись у Шатору — этому предшествовало вторжение французского короля во владения Ричарда, поводом к которому послужило якобы не­выполнение Генрихом взятого им на себя годом раньше обе­щания женить, наконец, Ричарда на Алисе, — поражение хри­стианских войск в Палестине стало приобретать угрожающие размеры, хотя об истинных его масштабах никто не мог знать. Это, однако, не мешало представителям церкви с обеих сторон настойчиво стремиться к посредничеству. Воевать Генриху не хотелось, да и боевой дух его армии оставлял желать лучшего, но Филипп зашел уже слишком далеко и вопрос заключался в том, как, не теряя престижа, избежать того, чего он и сам не желал. Так в лагере Ричарда появляется посланник Филиппа, граф Фландрский, ставший впоследствии верным другом Ри­чарда, с риторическим вопросом: разумно ли воевать с тем, кто может быть весьма полезен? На что его собеседник экзаль­тированно заявляет, что готов босиком отправиться в Иеруса­лим, лишь бы снискать милость своего сюзерена. Это было бы излишне, возражает граф, поскольку французский король со­всем рядом, и если у него есть такое желание, он может прямо сейчас, при полном вооружении и на своем прекрасном бое­вом коне приехать к нему, и милость Филиппа ему гарантиро­вана. И Ричард тут же, не спросясь у отца, прямо через боевые порядки поскакал к Филиппу и имел с ним продолжительную беседу с глазу на глаз. Назад он вернулся в прекрасном распо­ложении духа. О содержании их диалога, естественно, Гервасий мог только догадываться, но, если не придираться к точ­ности слов, его пересказ с полным правом можно считать правдоподобным. Генрих, пишет он дальше, тут же заподозрил что-то неладное и сам приглашает к себе французскую делега­цию, в которой вновь оказывается граф Фландрский, и заявля­ет, прибегая к своему старому трюку, что во искупление грехов желает отправиться в крестовый поход, и поэтому хочет просить Филиппа о перемирии на два года, и если тот откажет, отвечать будет перед Господом. К удивлению всех присутство­вавших он залился при этих словах слезами. Посланники пе­редали его ответ Филиппу, который, услышав о крестовом походе и пролитых слезах, лишь рассмеялся и спросил: «И вы этому верите?». Но поверить было выгодно прежде всего ему самому, и Филипп был готов предоставить испрашиваемое перемирие. Но когда послы вновь прибыли к Генриху, тот изме­нил мнение, и озадаченные парламентарии вернулись к Фи­липпу, который тут же стал готовиться к сражению. Узнав о его реакции, Генрих немедленно послал гонца к Ричарду, чтобы спросить его совета в сложившейся ситуации. На наш взгляд, это мог быть своеобразный экспресс-тест, с помощью которого Генрих хотел моментально оценить ситуацию. Что же Ричард? Какой совет мог дать он человеку, отвергающему вы­прошенное накануне перемирие? В какое неловкое положение он его ставил — вновь просить о том же, но, видя, как встре­вожился отец, он все же пообещал сделать попытку. Генрих дал согласие, и Ричард отправляется к уже подготовившемуся к битве Филиппу, чтобы по всем правилам просить перемирия. И он его получает.

Таким образом, первые контакты Ричарда с Филиппом бы­ли явно в интересах последнего: несмотря на угрожающие жесты, перспектива открытого военного конфликта с объеди­ненными анжуйскими силами ему вовсе не казалась радужной. И не столь уж удивительно и неожиданно, что в этот момент он стремится увести сына из лагеря отца. Разведав обстановку привычными для себя методами, он моментально оценил си­туацию и понял, что Ричард не колеблясь отстаивает интересы отца и не оказывает на него давления. Последний просит мира для отца, причем рассматривает это как общее дело и не вы­двигает никаких собственных условий. Для обеих сторон его посредничество должно было быть в высшей степени полез­ным и желанным - вздох облегчения пробежал по рядам обоих войск. Не по собственному почину, а исходя из настоятельной потребности как французов, так и анжуйцев в мире, начинает Ричард диалог с Филиппом. Отсюда, однако, не следует, что он упускает случай использовать ситуацию в собственных ин­тересах. Вскоре следует его, по всей вероятности, многоне­дельный визит в Париж, о котором известно лишь то, что он протекал в необычайно дружеской обстановке.

Поздней осенью 1187 года Ричард довольно неожиданно заявляет о своем намерении участвовать в крестовом походе, а 21 января 1188 года его примеру последовали Генрих и Фи­липп. На следующей весьма представительной конференции с участием Ричарда, состоявшейся на франко-нормандской границе между Жизором и Три, где по традиции издавна встречались короли, вновь должна была обсуждаться тема Алисы и Вексена. Однако присутствие на ней архиепископа Тира, единственного города Иерусалимского королевства, ко­торый под руководством самозванца Конрада Монферратского оказал стойкое сопротивление Салах ад-Дину, придало ей не­сколько иной оборот. В марте 1188 года Барбаросса и его сын объявили о своем участии в крестовом походе. Теперь начало этого величайшего предприятия европейцев, казалось, было уже не за горами. Генриха и Филиппа затягивал круговорот общественного мнения, из которого уже трудно было выбрать­ся, не потеряв достоинства. Но несмотря на начавшиеся при­готовления к походу,84 старые проблемы упорно не желали отходить на задний план. В Аквитании вспыхнул новый мятеж, в котором участвовали все прежние недруги Ричарда, и поговари­вали, что его инспирировал сам Генрих, дабы отвлечь сына от мыслей о походе.85 Восстание, однако, вскоре было подавлено, и под предлогом наказания графа Тулузского за его произвол в отношении пуатунских купцов Ричард совершает ряд набегов на его владения. Кроме того, граф Раймунд арестовал тогда рыцарей-пилигримов из свиты Генриха, возвращавшихся из Сантьяго-де-Компостела. О предыстории новой войны мы знаем только от Говдена, считавшего, что в начале 1188 года для Ричарда было абсолютно правомерным продолжать войну, начатую им в 1186 году, так как речь шла об ответных дейст­виях. Гиральд сообщает о появлении Ричарда у ворот Тулузы с требованием, опирающимся на «iure materno»* (* «Материнское право» (лат.).), и эта новая попытка реализовать полузабытое право и присоединить граф­ство к Аквитании могла быть дополнительной причиной его действий. Во всяком случае, Генрих не имел ничего против активных действий сына. Еще за два года до этого он передал сыну значительную сумму денег на войну с Раймундом, и склады­валось мнение, что он предпочитал, чтобы сын воевал в Тулузе, нежели в Палестине. Последующие события прочи­тываются, как новое издание событий 1186 - 1187 годов с вариациями: в 1186 году граф Раймунд уже обращался к Фи­липпу за помощью, так же он поступил и на этот раз. И если Филипп не чувствовал себя тогда способным вмешаться, то теперь он использовал в высшей степени успешно протекав­шую кампанию Ричарда — Кверси, завоеванное во время похо­да Бекета в 1159 году, затем отвоеванное, было вновь захваче­но, — чтобы попытаться остановить это наступление. И в центре нашего внимания вновь оказываются Ричард и Фи­липп. Уже перед самой столицей Тулузы Ричарда, как сообща­ет Гиральд, настигает гонец Филиппа, доставляя ему требова­ние последнего отстаивать права в королевском суде, курии, а не на поле брани, — довольно дерзкое пожелание, которое, как мы уже знаем, Ричард согласился исполнить, однако, не тот­час же, а лишь осенью, после окончания войны. Филипп об­ращается в сенешальства Нормандии и Анжу с заявлением: если им не удастся уговорить Ричарда прекратить наступление и вывести свои войска, то заключенное перемирие будет анну­лировано, и еще он потребовал от Генриха, чтобы тот остано­вил сына. Филипп прежде всего хотел выяснить, действовал ли Ричард с согласия отца. Генрих ответил, что никакого содей­ствия сыну не оказывает и что тот уже вполне самостоятелен и сам способен отвечать за свои поступки. И тогда Филипп, как и в предшествовавшем году, вторгается в Берри. Нападе­ние на его собственную страну действительно заставило Ри­чарда поспешно прервать свой победоносный поход и вернуть­ся домой, но главная крепость, Шатору, была уже в руках Филиппа, стремительное продвижение которого на северо-востоке Аквитании обнаружило все слабые места обороны Ричарда. После прибытия из Англии Генриха Филипп отсту­пил на север, и Ричарду удалось отвоевать некоторые районы, но Шатору осталась у Филиппа. Затем военные действия пе­реместились к нормандско-французской границе. В середине лета под ударами французских топоров повалился росший между Жизором и Три роскошный вяз - свидетель бесчислен­ных встреч французских королей и нормандских герцогов, — как бы символизируя нежелание Филиппа садиться за стол переговоров. Но, опасаясь, что от него отвернется собственное дворянство (а пуще того, граф Фландрский), которое дало обет участия в крестовом походе и не раз уже выражало нежелание воевать с христианским государем, осенью 1188 года он все же вынужден был начать переговоры со своим врагом. Этим вра­гом был не только Генрих, но и его прошлогодний «друг», Ричард. Правда в ряде довольно хорошо осведомленных ис­точников86 в качестве врагов фигурируют не Генрих и Фи­липп, а только Филипп и Ричард. После Шатийон-сур-Андрской конференции, состоявшейся 7 октября, стала очевидной начавшаяся по всей вероятности еще задолго до нее двойная игра одного или обоих друзей-врагов.

Как сообщает Говден в Спгошса и Сезеа, на жалобы Фи­липпа в связи с тулузским походом Ричарда тот заявляет отцу, что делает это «реr соnsilium»* (* «По совету» (лат.).), то есть «per licentiam regis Franciae»** (** «С согласия короля Франции» (лaт.).). Связующим звеном между отцом и сыном в то время выступал архиепископ Дублинский, и Pipe Role за этот год подтверждают эту миссию. Кроме того, в свое оправдание Ричард приводит тот факт, что граф Раймунд отказался при­соединиться к последнему перемирию. Согласно Сhronica, подобные высказывания и оправдания относятся ко времени начала войны в Тулузе, по Gesta же - к более позднему перио­ду, ко времени захвата Филиппом Шатору в июне. В любом случае разногласия между Ричардом и Филиппом возникают в начале весны.

На весну 1188 года указывает также вступление к сирвенте Бертрана де Борна «Al doutz nuou termim blanc»87, славящее это прекрасное время года. В нем говорится, что война «без огня и меча» - имеется в виду временное затишье на анжуйско-французском фронте - для короля, который поносит графа и уличает его во лжи («cui conis laidis ni desmenta»*** (*** «В котором изобличил лжеца» (прованс.).)), добром не закончится, под графом, несомненно, имеется в виду Ри­чард.

В «Razo»88 есть еще строчки о том, что на конференции «en la marcha de Torena e de Beiriu» - указание на «границу между Туренью и Берри» подразумевает Шатийон-сур-Андр, октябрь 1188 года - Ричард называет Филиппа лжецом и подлым пре­дателем: «en Richartz lo desmentit e-eclamet vil recrezen »**** (**** «Ричард его изобличил и обозвал коварным изменником» (прованс.).).

Так что, если дружба и была, то, по крайней мере, теперь ее и след простыл.

Впрочем, тогда, в пору летней кампании, во французском эпосе Рhilippidos Ричард изображается еще в полном блеске — так он предстанет перед нами еще только однажды, плечом к плечу с Филиппом на поле брани во время крестового похода: «ecce comes Pictovus»***** (***** «Вот герцог Пуатунский» (лат.).) — и плавные гекзаметры рисуют нам могучего воина, распознаваемого по гербу со львом на щите,89 который «quasi ferrea turris» - «словно железная башня» возвышается перед своим застывшем в боевом порядке войском и извергает потоки сквернословия — «Francorum nomen blasphemans ore protervo»* (* «Изливая потоки франкских богохульств» (лат.)).90 Большой преданности от такого фран­цузского ленника, которым становился Ричард, ожидать не приходилось.

Самое время сказать несколько слов о надежности Бертра­на де Борна как исторического источника. Его взгляды на события никак нельзя назвать политическими, скорее - это эмоциональная оценка, рассчитанная на произведение эффек­та и отражающая бытовавшее в ту пору понятие о рыцарской чести. И когда он прославляет войну как самоцель, в его во­инственности больше позерства и откровенного корыстолю­бия: граф Пуатунский отличался особой щедростью именно в военное время; так почему бы далеко не знатному и вечно нуждающемуся рыцарю возражать против войны: подстрекая Филиппа против Ричарда, он бросает тому упрек в чрезмерной нерешительности и трусости91, при этом вовсе не скрывает своей дружбы с последним, зная, что ничем не рискует. Более того, не опасаясь быть неправильно понятым своим благодете­лем, он уподобляет его представителям воинственного рода Алгеев92, печально знаменитых разбойников. Но сумасбродный Бертран творил поэзию, а не политику. В действительности дело обстояло несколько иначе: агрессором выступал Филипп, и хотя войну в Тулузе вел Ричард, в Шатору в 1187 году именно он добивался переговоров с Филиппом о перемирии. И этого не мог не знать Бертран. Еще ему должно было быть известно о переходе Ричарда на сторону Филиппа и его конфликте с отцом, но он опасался прикоснуться к этой теме поэтиче­ским словом. Все это хотя и умаляет роль Бертрана как исто­рического авторитета, но делает его бесценным обладателем сведений о настроениях эпохи и современных ему оценках противников, пусть даже и пропагандистского толка. Его пес­ни представляют определенный интерес и время от времени снабжают нас такими деталями, которые неизвестны летопис­цам с берегов Англии. Так, подтверждая такие качества юного Ричарда, как основательность и мужество, подмеченные Гиральдом, он сообщает еще и о таком, которое во всей полноте проявится несколько позднее, а именно, о его «красноречии»: Ричард в стихах Бертрана «за словом в карман не лезет». За­служивает внимания и прозвище, которым он по трубадурской традиции наделяет Ричарда: господин «Да и Нет», Ос-е-Nо.

Причем так называл не только Бертран Ричарда, но и Ричард Бертрана, и на этом «Да и Нет» уровне Ричард общался с ним как с равным. Прозвище допускает различные толкования, как в смысле двуличия, так и в совершенно противоположном. Однако смысл, вкладываемый в него Бертраном, очевиден из контекста. В песне «No puosc mudar un chantar non esparja»93 говорится о Ос-е-Nо, который настолько преуспел в искусстве «trastomba», обмана, что Бертран опасается, разумеется, - метафорически - как бы тот не подсунул ему игральные кости с «рlombа», свинцовой начинкой, как поступали отъявленные мошенники. Мы вновь оказываемся в сфере литературных «условностей. Ведь нигде в героическом эпосе не осуждают героя, имеющего репутацию человека порядочного и надежно­го, лишь за то, что в нужный момент он прибегает к хитрости и лукавству, и, если при случае ему удастся кого-либо надуть, то это нисколько не умалит его достоинств. Применительно к Ричарду оба значения Ос-е-Nо представляются оправданны­ми94. Перед друзьями, вассалами, членами собственной семьи, так называемыми «домашними», даже перед слугами, он ста­рался исполнять взятые обещания, и все они могли обосно­ванно считать его человеком слова. Всех, кто ему верно служил, он не оставлял в беде и гордился своей лояльностью по праву, как представляется. И, за некоторыми исключениями, чужая измена никогда не заставала его врасплох95, что свидетельству­ет не только о его глубоком знании человеческой природы, но и о том, что он владел определенной шкалой ценностей. Ры­царская этика не была для него категорическим императивом - применял он ее различно в отношении друзей и врагов. Разу­меется, Ричард не считал высшую политику самой подходящей областью применения высоких принципов гуманизма, и очень далеко от реальности предположение о том, что сама по себе ленная присяга могла гарантировать подлинную лояльность между сильными антагонистическими партиями. И обман (trastomba) Ричарда по отношению к Филиппу нам был бы весьма понятен, хотя в нем легче уличить последнего. Отчасти объясняется это установившейся традицией, а отчасти поведением самого Ричарда.

Подводя итог вышесказанному, остается добавить, что в Бонмулене Филипп выбрал не Генриха или Иоанна, а Ри­чарда вовсе не потому, что верил в добропорядочность по­следнего. Ведь в том же году Ричард назвал его лжецом. Еще не мешало бы взглянуть на ситуацию сквозь призму заключенного за год до этого, то есть в 1187 году, в Париже соглашения по Тулузе. И если Филипп действительно вмешался вопреки договору, то обвинения Ричарда правомерны, и тот в самом деле нарушил «долг дружбы». Если же Ричард лжесви­детельствовал, то тем самым разоблачал себя перед Филиппом как шулер. В любом случае, в Бонмулене между ними уже не могло быть доверия. Поэтому можно с уверенностью сказать: в ноябре 1188 года у Филиппа были политические, а отнюдь не сентиментальные причины принять решение помочь рас­чистить путь к трону законному, сильному, и поэтому потен­циально опасному, наследнику.

Возможно еще одно предположение, так сказать, вторая гипотеза. Допустим: далеко не наивный, но запутавшийся в собственных интригах Филипп принял сторону Ричарда, так как из-за незнания истинного положения вещей понадеялся, что тот, в целом, по его мнению, человек ненадежный, все же сдержит слово и женится на Алисе. Определенную роль к тому же мог сыграть и личный интерес: его стесненное положение и средства принуждения, используемые французским королем, вполне могли бы создать впечатление политической расчетли­вости, которое неожиданно и болезненно исчезло после окон­чательного разрыва помолвки в Мессине в марте 1191 года, сильно уязвив самолюбие Филиппа. И если предположить в основе былых взаимоотношений между Ричардом и Филип­пом именно такую подоплеку, то так называемый «обман» Ричарда был ни чем иным, как самообманом расчетливого и рассудительного Филиппа. Наиболее широко распростране­но мнение, что непримиримая вражда между Ричардом и Фи­липпом возникла именно «после Мессины». Однако совер­шенно не ясно, на чем же все-таки базируется подобное предположение, если исходить из того, что завзятого шулера побил его же оружием собрат по ремеслу.

Это влекло бы за собой допущение, что к моменту заклю­чения Филиппом военного союза с Ричардом первоочередной задачей французского короля был брак последнего с Алисой. Но достижение этой весьма скромной цели, означавшее пере­дачу анжуйцам в качестве приданого нормандского Вексена, на долгое время закрыло бы ему доступ на эту спорную терри­торию и тем самым вырвало бы у него из рук ключ ко всей Нормандии. Речь шла бы в подобном случае о такой политике по отношению к Плантагенетам, в основе которой лежало стремление к миру путем удовлетворении минимальных требо­ваний и сохранения status quo. Но это противоречит предшест­вующей захватнической политике в Бретани (1186) и Тулузе (1188), а также вторжению в Берри (1187 и 1188), И чтобы признать Филиппа одураченным, необходимо допустить, что он принимал официальную версию о причинах отсрочки свадьбы, то есть верил в желание Ричарда жениться на Алисе У Говдена, однако, имеется место, относящееся к январю 1188 года, из которого можно заключить, что у Филиппа были большие сомнения на этот счет: Генрих должен был вернуть ему Вексен, «si non fecent Ricardum... accipire sibi in conjugem Alesiam»* (* «Если Ричард не... возьмет Алису в жены» (лат.).). Или летописец знал больше, чем открыто высказывал, и даже больше самого Филиппа? В любом случае только будучи край­не неосведомленным и совершенно безразличным человеком, Филипп не мог бы распознать намерений Ричарда. Будь он хоть чуточку недоверчив, даже исходя из предположения, что заключение брака и последующее урегулирование проблемы Вексена были его целью, он должен был бы заставить Ричарда прямо и открыто заявить Алисе о своих намерениях.

Таким образом, если мы все же решили считать обманутым именно Филиппа, подходим к третьему предположению: по неве­домым причинам он допустил политический просчет, не выдви­нув в качестве условия своей поддержки требования немед­ленного брака Ричарда и Алисы. В Gesta и Chronica Говден приводит текст договора, и из той его части, где речь идет об Алисе, следует, что Генрих обязан отпустить ее не к самому Ричарду, но к назначенному им представителю, а к нему она сможет попасть лишь после его возвращения из Святой Зем­ли.96 При этом о самом браке, пусть даже со ссылкой на бу­дущее, ни слова. Такое решение вопроса, за которым мог сто­ять только Ричард, должно было совершенно однозначно подсказать Филиппу истинные намерения его союзника. В одном из отрывков у Дицето можно обнаружить еще более подозрительную формулировку: Генрих должен передать Алису либо архиепископу Кентерберийскому и Руанскому либо графу Вильгельму Мандевиллъскому, ставшему при Ричарде верхов­ным судьей Англии, то есть так или иначе она должна быть вверена одному из главных высокопоставленных лиц Анжуй­ской династии. Практически это означало бы, что весь крес­товый поход ей пришлось бы просидеть в Руанской башне в ожидании окончательного решения своей судьбы, которая была совершенно неопределенной. Здесь говорится, что мо­нархи «post redditum a peregrinatione juxta consilium regis Francorum tradetur nuptai colloquandi»** (** «Договорились, что после возвращения из крестового похода она будет выдана замуж по усмотрению короля Францшт» (лат.).). Итак, по возвращении из крестового похода ее брат, король французский, мог выдать ее замуж по своему усмотрению. Но как об этом могла зайти речь, если с ней был обручен его союзник, и одной из главных целей в борьбе против Генриха была именно передача Алисы Ричарду, чтобы он смог на ней жениться? Следовательно, в июне 1189 года Филиппу должно было быть совершенно очевидно, что браку, которого он так упорно добивался, не суж­дено состояться. Но, судя по тексту упомянутого договора, во взаимоотношениях Ричарда и Филиппа не чувствуется ни ма­лейшей напряженности, напротив, вновь официально провозгла­шается «дружба», а это могло означать лишь то, что поведение Ричарда после победы над отцом, отразившееся в защищавших его интересы положениях договора, вовсе не было для Филип­па чем-то неожиданным. И еще меньше он должен был себя чувствовать обманутым в 1191 году при разрыве помолвки.

Несомненно, и Ричард вел двойную игру. Поскольку в мар­те 1191 года в Мессине он по договору освобождался от своих обязательств перед Филиппом в отношении Алисы, ему необ­ходимо было публично объявить о своих намерениях.

Мы должны придерживаться точных формулировок текста договора. В нем говорится, что Ричард волен жениться на ком пожелает, «non obstante illa conventione inter nos et ipsum facta de sorore nostra Aelois quam debedat ducere in uxorem»* (* «Да не явится ему в этом препятствием договор, заключенный между на­ми и им самим относительно женитьбы на нашей сестре Алисе» (лат.).). Описы­вая ситуацию, Говден добавляет, что и соответствующую при­сягу следует считать недействительной. Филипп освободил Ричарда «a fide et sacramentis et omni conventione quam cum illo fecerat super matrimonio contrahendo inter illum et Alesiam sororem suam»** (** «От клятвы, обещаний и всех договорных обязательств, которые он взял на себя в отношении заключения брака с сестрой нашей, Алисой» (лат.).). Общим знаменателем приведенных выше цитат выступает достигнутая ранее между Филиппом и Ричардом договоренность, согласно которой последний должен бьш же­ниться на Алисе, что отсылает нас ко времени вступления Филиппа на престол, то есть к 1180 году. Что касается догово­ра от 11 марта 1186 года между Генрихом II и его овдовевшей снохой, Маргаритой, вспомним о «carta compositions»*** (*** «Письменное соглашение» (лат.).) между Генрихом и Филиппом по финансовой компенсации и новому варианту решения вопроса о праве владения Вексеном, где помимо всего прочего содержалось требование принесения Ричардом присяги. В 1186 году было также заключено пись­менное соглашение по данному браку, но контрагентом фран­цузского короля выступает Генрих, а не Ричард. Но когда Ри­чард и Филипп заключали подобный «conventio»* (* «Договор» (лат.).) между собой, неизвестно.

Попытаемся теперь выяснить, имеются ли более основа­тельные сведения о столь часто упоминаемой клятве Ричарда жениться на Алисе. На том, что подобное обещание все-таки было, настаивают французские источники, Ригор и Гийом Бретонский, а также опирающиеся на французские авторитеты Эракл и «Эрнуль», с английской же стороны Девиз и, как мы уже успели убедиться, Говден. Не забудем и Бертрана де Борна.97 Главные английские хронисты: сам Говден, Дицето, Гервасий и Гиральд, довольно подробно информирующие нас о конференциях 1188 — 1189 годов, ничего, однако, не знают о каких-либо сделанных там публичных обещаниях Ричарда жениться на Алисе. Так что эта клятва, заведомо ложная, должно быть, была принесена в частной обстановке. Если мы спросим себя, каким временем датируют названные источники принесение клятвы, то вырисуется интересная ситуация. Французские источники, обычно не отличающиеся большой точностью, упоминают о ней в связи с разногласиями, воз­никшими между королями в Мессине, не уточняя даты. Эракл и «Эрнуль» единодушно переносят ее на время после корона­ции Ричарда, Девиз ограничивается указанием на «dudum»** (** «Давно» (лат.).), что примерно должно означать период времени до приезда в Мессину новой невесты Ричарда Беренгарии. Говден и вовсе не приводит никаких дат. Из уже не раз упоминавшейся стро­ки Бертрана о Наваррском брачном проекте Ричарда, к кото­рому мы еще вернемся, кроме всего прочего следует, что к 1188 году Ричард не только уже дал такую клятву, но уже и успел ее нарушить. Кроме этого, у нас нет ни единого под­тверждения того, что в тяжелые для себя дни накануне пере­хода на сторону Филиппа, Ричард клятвенно обещал тому жениться на его сестре. И весьма показательно, что во французских источниках ни разу не устанавливается зависимость между принятым Филиппом в ноябре 1188 года решением помочь Ричарду отстоять его наследственные права в борьбе против Генриха II и данным Ричардом ранее обещанием жениться на Алисе. И это весьма важно для уяснения мотивов по­веления Филиппа в Бонмулене.

Смысл этой уже примелькавшейся клятвы не совсем ясен, в тот же период было множество иных клятв,

В Бонмулене Ричард приносит ленную присягу нз вер­ность всех материковых владений французской короне, К Али­се это expressis verbis* (* Буквально (лaт.).) не имеет никакого отношения. Но, по­скольку, воспользовавшись удобным случаем, Филипп выдвигает от имени Ричарда требование к Генриху II пере­дать тому Алису, и тот соглашается, современники событий вполне могли бы предположить связь между двумя обязатель­ствами. С hominium связанная fides включала эти обязательст­ва; при этом она исключала возможность того, что один и тот же человек берет на себя новое обязательство лишь затем, чтобы освободиться от прежнего. «Histire de Guillame de Marechal», представляющая собой смесь правды и вымысла в то сомнительное время, сообщает о том, что еще перед Бонмуленом Ричард, в обстановке совершенной секретности, при­носит присягу на верность французской короне, как ленник всех своих материковых владений, а в ходе официальной встречи королей как раз ничего существенного и не произош­ло, если не считать отказа Генриха передать Ричарду свои вла­дения, В биографии Вильгельма Маршалла, написанной в стихах, Алису и вовсе выводят из игры, но вновь упоминается об этой ленной присяге, как о принятой тайно и еще до Бонмулена.

Насколько реальные взаимоотношения между вассалом и сеньором не соответствовали строго правовым нормам и лите­ратурным идеалам, до какой степени вся ленная система была выхолощена и насколько формально относились к принимае­мым на себя обязательствам, становится совершенно очевид­но, если поближе познакомиться со всей последовательностью присяг. Необходимость в них возникала бы в связи с договором между Генрихом II и Маргаритой, заключенным 11 марта 1186 года, если бы не было присяги Ричарда, а уда­лось осуществить вариант, согласно которому Иоанн женился бы на Алисе и получил бы за это Аквитанию. Тогда Иоанну пришлось бы вначале присягнуть Филиппу на верность ему Вексена, Филипп мог бы впоследствии потребовать от Ричарда погшшит за Нормандию, поскольку, став герцогом Норманд­ским, он таким образом превратился бы в сюзерена Иоанна, владельца Вексена, При определенной уступчивости со стороны Ричарда король французский имел бы в своем распоряже­нии вполне законные возможности применять по отношению к Плантагенетам традиционную политику «разделяй и властвуй». Еще Иоанн должен был бы принести ленную при­сягу Филиппу на верность Аквитании, которой бы его надели­ли для того, чтобы сделать приемлемым для французского короля зятем и. разумеется, без оговорки о верности Ричарду, сюзерену по Аквитании. В конце концов и самому Ричарду пришлось бы т сарйе присягнуть Филиппу на верность Акви­тании французской короне, что от него уже давно требовали, ведь, в отличие о Нормандии, герцогом Аквитанским он был уже не первый день, причем таким же полноправным герцо­гом, как и его отец, который, разумеется, обязательно потре­бовал бы от Ричарда и Иоанна принесения клятвы верности ему contra omnes homines* (* Против всех и вся (лат.).). И если бы самой природе Иоанна не была чужда верность, то в этой ситуации ему пришлось бы научиться изменять, чтобы не быть растерзанным враждую­щими партиями. Так политическая необходимость приводила к правовой абсурдности. Большое число одновременно су­ществующих сюзеренов и наличие многосторонней ленной зависимости лишали понятие присяги на верность всякого политического смысла. Лишь самые наивные из числа присут­ствовавших в Бонмулене могли полагать, что в силу самой ленной присяги, которую Ричард принес Филиппу, он должен был питать к нему глубоко личное чувство преданности, тот же, кто был в состоянии извлечь из этого политические выгоды, мог закрыть глаза на глубокую пропасть между теорией и практикой вассальных отношений, чувствуя себя при этом зна­током природы этого благородного чувства. И как всегда, пропа­ганда адресовалась простакам, актеры, задействованные в главных ролях к их числу отнюдь не относились.

И еще клятвы: акт капитуляции, подписанный в июне 1189 го­да, содержит требование к Генриху принести от homines terrae** (** Здесь: от имени всех соотечественников (лат.).) клятву в том, что он отпустит Алису к Ричарду после возвращения того из Святой Земли и что до этого момента она останется под надзором одного из знатных вельмож, вы­бранного Ричардом из пяти претендентов. Короли, разумеется, сами не приносили присяг, которые, однако, произноси­лись от их имени, и в подобном случае их вассалы также приводились к присяге. При рассмотрении обстоятельств заключения данного договора не следует забывать, что возвра­щение Генриха из крестового похода никем не ставилось под сомнение. Возможно также в нем шла речь о том, что Алиса будет передана Ричарду через сорок дней после его возвраще­ния из крестового похода, это совпадает со сроком, в течение которого, по свидетельству Эракла и «Эрнуль», Ричард клят­венно обещал жениться на Алисе98.

Любопытно, наконец, узнать мнение Ригора и Гийома Бре­тонского по поводу новой клятвы, которую должен был дать в Мессине Ричард. Они сообщают, что Филиппа сильно рас­сердило, что Ричард не вместе с ним, то есть в середине марта 1191 года, а совершенно неожиданно лишь в августе (!) хотел отплыть из Мессины в Акку. И Филипп становится в позу — только если тот отправится вместе с ним, он сможет жениться на Беренгарии. Если же он не желает немедленно отправлять­ся в путь, пусть женится на Алисе. Вероятно, Филипп надеял­ся: выполни Ричард его требование, он не только бы оскорбил свою новую невесту, приезд которой ожидали со дня на день, но и просто не имел бы возможности на ней жениться хотя бы какое-то время. Обратимся к основательному и обстоятельно­му Ригору 99, чье описание ситуации также представляется полностью неясным. Если понимать его в том смысле, что Ричард принес две клятвы, то это может означать лишь одно: сначала он пообещал жениться на Алисе, а затем поклялся Филиппу отплыть вместе с ним в Акку. Но напрашивается вполне логичный вывод: освобождение от обязательства же­ниться на Алисе было получено взамен на обещание одновре­менно отправиться в Палестину. Но тут выясняется, что Ри­чард не сам давал клятву, ибо к тому времени он уже был королем. Филипп же потребовал от его представителей по принесению присяги, известных аквитанских мятежников Готфрида Ранконского и вице-графа Шатоденского, чтобы те сдались ему в плен, поскольку Ричард якобы вынуждал их действовать вопреки данной ими клятве. Примечательно, что этот же Готфрид в ноябре 1190 года появляется в списке сви­детелей, удостоверяющих договор Ричарда с Танкредом Сици­лийским, то есть, он в это время находился вместе с королями в Мессине, а вице-граф Шатоденский, пока Ричард был лишь герцогом Аквитанским, не мог привлекаться для принесения присяги от имени Ричарда, так как еще не был его вассалом. Упрекающие Ричарда в клятвопреступлении главные француз­ские источники подробно освещают лишь ту клятву, которая связана с условиями отправления в крестовый поход и которая, быть может, действительно являлась частью Мессинского договора.

Так много всего вокруг проблемы клятв. Но, как ясно из приведенного выше материала, нет никаких доказательств того, что среди многочисленных клятв, принесенных Ричардом в пуатунский период, была хоть одна, касавшаяся Алисы. Так что трудно говорить о прямом обмане Филиппа. Остается лишь заподозрить потерю соответствующих документов, а если пойти дальше, то и причастность к этому самого Ричарда100. Но ничего подобного о передаче Ричарду Генрихом VI англий­ского лена мы не найдем и в солидных источниках, которые нельзя упрекнуть в чрезмерной доброжелательности к Ричарду и на которые ссылается Говден. Да и детальное изучение иных документов, к которым Ричард и вовсе не мог иметь доступа, убеждают в том, что, даже если бы нашлись эти якобы утерян­ные договоры, они едва ли добавили что-либо существенное к вырисовавшейся ситуации.

Здесь следует еще упомянуть об одном курьезе, который встречается сразу в двух источниках и который значительно усложнял положение Ричарда, предоставляя в руки Франции крупные козыри. Речь шла о том, что тот уже состоял с Али­сой в браке. В уже упоминавшейся песне «S`ieu fos aissi»101, написанной в 1188 году, Бертран, всеми правдами и неправда­ми подстрекая Филиппа к войне, перед тем как помянуть клятвопреступника Ричарда и его наваррскую принцессу, при­водит следующие аргументы: если, мол, тот забыл свой спра­ведливый гнев из-за потерянных земель, то пусть, по крайней мере, вспомнит о своей сестре, которая по прихоти «maritz orgolhos»* (* «Надменного супруга» (прованс).) так долго сидела в девках и не могла познать радо­стей супружеской жизни. Как известно, Бертран был поэтом и любил впадать в крайности, но смущает другое: нечто по­добное, хотя и в более пространном изложении, можно встретить еще у одного поэта - автора исторического эпоса Рhilippidos Гийома Бретонского. У него Ричард сообщает фран­цузскому королю в Мессине буквально следующее:



Ipsa (Алиса) quidem nupsit mihi per sponsalia tantum,

Nil ultra; nec eam novi carnaliter unquam** (** «Хотя она (Алиса) была отдана мне в качестве супруги и никак не более того, но никогда ее не познал» (лат.).)102.



И если на Алисе он был женат формально, — состоял в «незавершенном» браке, — то с Беренгарией он уже в священном союзе сочетался бы плотью, и поэтому такой брак был бы нерасторжим. Невольно приходит на ум едкое замеча­ние Девиза о том, что по дороге на Кипр и до самой свадьбы Беренгария, которая пробыла какое-то время вместе с Ричар­дом в Мессине, «возможно», была еще девственницей.103

Надо сказать, что во второй половине XII века церковное право еще строго не разграничивало помолвку и сам брак. Господствовало мнение, что половая связь, которой предшест­вовало взаимное волеизъявление партнеров о вступлении в брак, создавала презумпцию законного брака. И кто дейст­вительно стремился не давать повода для того, чтобы его счи­тали женатым, тот должен был не только воздерживаться от половых сношений с невестой, но еще лучше, особенно в том случае, если та уже не девственница, вообще держаться от нее на почтительном расстоянии. И то, что Алиса содержа­лась под строгим надзором Генриха и даже после его пораже­ния была передана не Ричарду, избавляло того от возможных подозрений. В свое время одна единственная ночь, разумеется, брачная, решила судьбу второго, уже нерасторжимого брака Филиппа. Благодаря папе Александру III, который был учени­ком Грациана, в обиход вошла довольно либеральная точка зрения относительно того, какой брак считать нерасторжи­мым. «Matrimonium initiatum»* (* «Первоначальный брак» (лат.).), то есть чисто договорный брак, мог быть расторгнут, тогда как «matrimonium consummatum»** (** «Совершившийся брак» (лат.).), состоявшийся брак, - уже нет. И если нас иногда поражает количество «разводов» в средние века, то этому в значитель­ной мере способствовало существование непреодолимых пре­пятствий к браку по причине родства и свойства, и для полу­чения предлога для аннулирования нежеланного брака в родословных всеми правдами и неправдами задним числом отыскивались эти связи. В соответствии с доктриной против­ников Грациана, Петра Ломбардского (скончавшегося в 1160 г.) и молодой Парижской школы, в итоге потерпевшей пораже­ние, между «sponsalia per verba di futura»*** (*** «Супружество в будущем» (лат.).), помолвкой, и «sponsalia per verba de praesenti»**** (**** «Супружество в настоящем» (лат.).), самим браком, проводи­лась четкая грань. Полнота или неполнота заключения бра­ка здесь уже не играли никакой роли, и недвусмысленное волеизъявление о заключении брака могло быть аннулиро­вано лишь особым папским разрешением. А выдавать или не выдавать подобное разрешение, зависело целиком от папы, который таким образом получал в свое распоряжение мощное орудие политического давления. Нетрудно догадаться, что один и тот же случай мог в зависимости от обстоятельств рассматриваться как sponsalia per verba di futura, то есть как помолвка, в том смысле, какой мы вкладываем в это слово в наши дни, и как «matrimonium initiatum», то есть как вполне законный брак, что окончательно стирало любые вообразимые различия.104 Несомненно одно: ни один источник не заподоз­рил Ричарда в том, что его брак с Алисой состоялся.

Различная терминология, встречающаяся в источниках, объясняется не только тем, что авторам не было знакомо то­гдашнее семейное право или их довольно смутным о нем представлении, или их приверженностью той либо иной док­трине, но и тем, конечно, что таким образом они могли по своему желанию превратить помолвку в нерасторжимый брак, И это вполне понятно, ведь политическим противникам нуж­ны толкования, на которых можно построить убедительные обвинения в адрес своего врага. Но бросается в глаза то, что Ригор и Гийом Бретонский в Спготса, а также профранцузски настроенный Гервасий для определения статуса Алисы исполь­зуют термин uxor (супруга) там, где бы мы ожидали увидеть sponsa (невеста).105 Выражения, встречаемые у других ле­тописцев, не позволяют провести четкую дифференциа­цию, однако Говден в уже цитировавшемся описании Мессинского договора недвусмысленно дает понять: между Ричардом и Филиппом возникали отношения super matrimonio contrahendo* (* «По брачному договору» (лат.).). Брачное соглашение было, таким образом, лишь составлено, а значит автор однозначно считает Ричарда только женихом.

Если мы хотим выяснить, какие правовые обязательства на самом деле возникли в 1169 году в Монмерейе, придется огра­ничиться текстом приведенного выше договора, Сам Мессинский договор ничего не объясняет в этом отношении, а в акте о капитуляции 1189 года, как уже указывалось, нет ни единого слова о данном браке. В одном из писем Александра III 1176-1177 годов в адрес легатов, в котором по ходатайству Людовика VII он требует от Генриха II либо отослать Алису домой, либо незамедлительно женить на ней его сына, встречаем, наконец, определение, датируемое 30 апреля 1177 года, кото­рое можно рассматривать как официальный «matrimonium complendum».* (* «Брак завершенный» (лат.).) И Генрих должен был позаботиться о том, чтобы довести брак «до завершения», а это, как очевидно, могло означать лишь то, что он уже был «начат». Подобная постановка вопроса, которая вовсе не удивительна для Алек­сандра III, была бы правомерной лишь в том случае, если бы Ричард уже состоял в браке с Алисой, но в браке расторжи­мом, «matrimonium initiatum». В одном из более поздних пап­ских посланий, а именно, в письме папы Иннокентия III, написанном в 1198 году106, сказано, что Филипп упрекал Ри­чарда в том, что тот в свое время «бросил» Алису («sororem ipsius dimiseris»** (** «Сестрой нашей пренебрег» (лат.).)), что могло в равной степени относиться как к супруге, так и к невесте. Впрочем, в 1169 году Ричард и Али­са, - ему было на ту пору двенадцать, ей - девять, - вполне могли сами взять на себя супружеские обязательства. Возмож­но, намеренно созданная путаница вокруг «помолвки» и «брака» и заставляли Ричарда в 1188 году буквально изви­ваться ужом.

Перед Ричардом встала дилемма: хотя он и не желал брать Алису в жены, ему все же необходимо было заполучить ее в свое распоряжение, хотя бы для того, чтобы помешать Иоанну жениться на ней в его отсутствие, ведь тот после смерти Генриха автоматически получил бы поддержку Фран­ции в борьбе за английский престол. Алису нельзя было ни оставить у его отца, ни вернуть Филиппу, и уж ни в коем слу­чае нельзя было брать ее к себе, иначе он мог оказаться с ней в нерасторжимом браке. И он нашел выход, который заклю­чался в привлечении четвертой стороны, доверенного лица, которое к тому же было вассалом Генриха, а именно, архиепи­скопа Руанского, под надзором которого Алиса должна была находиться ровно столько, сколько длился бы крестовый по­ход. Второе навязчивое желание Ричарда заключалось в том, что он, как и отец, не хотел расставаться с Вексеном. И в крестовый поход он рвался не в последнюю очередь потому, что это по­зволяло на какое-то время отсрочить войну с Филиппом. В этом он был единодушен с отцом. Ведь едва ли он смог бы избежать войны, открыто заявив, что не желает жениться на Алисе, да еще и не собирается уступать Иоанну Аквитанию, с тем, чтобы тот женился на Алисе и таким образом полюбовно решил вопрос о сохранении Вексена в составе анжуйского государства. Кроме того, Ричард не мог предать огласке и связь отца с Алисой. Публичное обвинение Генриха хотя и создало бы согласно каноническому праву непреодолимое препятствие для брака и явилось бы удобным предлогом, позволяющим Ричарду избежать нежеланного союза да и сде­лало бы его невозможным для Иоанна, но и послужило бы Филиппу прекрасным оправданием для объявления войны. Из-за того, что, благодаря Генриху, вопрос о Вексене был не­разрывно связан с вопросом о наследии английского престола, Ричарду и пришлось лавировать, но не между своим отцом и Филиппом, поскольку отца он не обманывал, как мы уже успели убедиться, а между Филиппом-союзником и Филип­пом-противником. Ему предстояло сделать из врага помощни­ка в борьбе против отца, чтобы защитить общие стратегиче­ские анжуйские интересы с помощью тех, против кого они были направлены. Абсурдный альянс, в котором оказался Ри­чард, был результатом абсурдной политики поддержки Филип­па, которую вел перед этим Генрих в ущерб интересам собст­венного дома.

И в этой ситуации Ричард разрабатывает стратегию борьбы с отцом, которая в своей однозначной двусмысленности доста­точно последовательна. Чтобы не создалось впечатления, будто он не хочет жениться, Ричард прибегает к тактике проволочек. Такой же была и тактика Генриха, и поэтому она не выглядит новой, но вот действия Ричарда и Генриха разительно отлича­лись друг от друга. Если последний хотел таким образом на­долго избавиться от войны, надежды на что, однако, не оправ­дались, то Ричард желал лишь отложить ее начало на более подходящее для него время - до возвращения из крестового похода. В отличие от Генриха, у которого решительно не было никаких оправданий политике проволочек, маневры Ричарда по отсрочке свадьбы имели под собой самые законные осно­вания. И желание исполнить высокое религиозное призвание, Пренебрегая личными интересами, и более того, подавляя в себе все плотское, могло лишь сделать честь видному полко­водцу крестового похода. И раз уж Алиса могла двадцать лет ожидать свадьбы, то может подождать и еще немного - ничего не попишешь. Ведь в обстановке общего ажиотажа вокруг Крестового похода обычным делом для женщин стало ожидать своих мужчин. И в отличие от отца, Ричард прекрасно знал, как делан, дела тихо и без лишних свидетелей, в чем мы уже успели убедиться.

Не следует, однако, игнорировать тот факт, что Ричарду это удавалось лишь потому, что Филипп умело и охотно ему подыгрывал. Но это нисколько не умаляет дипломатических способностей Ричарда. И будь он в действительности аполи­тичным сорвиголовой, каким его начиная с XIX века изобра­жают историки, Ричард наверняка совершил бы массу ошибок. Подобной характеристике Ричарда мы главным образом обя­заны замечаниям, которыми буквально напичканы отдельные места у Гиральда. Хотя прямо нигде не утверждается, что пол­ководческие таланты Ричарда вредили политическим, средневе­ковые биографы считали это самоочевидным и не вызывающим сомнений. И совершенно в духе литературного противопостав­ления, построенного на контрасте, рисуется чисто схематиче­ская картина: Филипп предстает трезвым и рассудительным политиком, тогда как Ричард — импульсивным и непоследова­тельным воякой.107 Если бы это соответствовало действитель­ности, он наверняка бы не сдержался и выступил с разоблаче­нием связи своего отца с сестрой Филиппа хотя бы на одной из многочисленных конференций, созывавшихся в последние годы жизни Генриха, а не стал бы дожидаться наиболее благо­приятного случая, каким стала встреча в Мессине. Но, будучи достаточно проницательным, в чем не должно быть никаких сомнений, он наверняка догадывался, что и Филипп видит его насквозь. И как только ему стали ясны причины, побудившие того к партнерству, он понял, что поддержку Филиппа можно получить без уступок и не прибегая к несправедливости. И если бы он не опасался, что с помощью Иоанна отец может лишить его наследства, и если бы опасность исходила лишь со стороны Филиппа, уступки и отказ от земель были бы и вовсе излишни. Да и подписанный Генрихом акт капитуляции доказы­вает, что Филипп и Ричард на самом деле были равноправными партнерами. И в их совместное владение как гарантия исполне­ния Генрихом подписанного договора перешли завоеванные территории, Леман и Тур, а после смерти последнего 6 июля 1189 года Филипп сразу же вернул Ричарду все совместно за­воеванные земли. Анжуйско-французские войны, предшество­вавшие борьбе с Генрихом, и поход Ричарда на Тулузу требо­вали теперь правового урегулирования. Мы знаем, что именно тут Ричарду удалось осуществить свое главное стремление. Как сообщает Дицето, повествуя о состоявшейся в 1180 году кон­ференции в Бонмулене, Ричард выступил на ней против вза­имного возврата завоеванных территорий и восстановления довоенного status quo из корыстных побуждений, поскольку по своей значимости Каор и Кверси не шли ни в какое сравнение с завоеваниями Филиппа в Берри. И их он сейчас уступает французскому королю — речь шла о баронствах Иссуден и Грасэ, — тогда как ему была возвращена Шатору, главная крепость Берри, и оставлены завоеванные в ходе тулузского похода 1188 года земли. От Оверни он отказался, что позволило на время крестового похода устранить старый спорный вопрос. Поскольку по акту капитуляции Генрих обязан был выплатить репарации в сумме 20000 марок, Ричард в качестве его право­преемника принял это обязательство на себя, добавив еще 4000 марок. Таким образом, и это вполне отвечало взаимным интересам, были оплачены расходы Филиппа на войну, кото­рую тот вел в интересах Ричарда. Судя по записям в Pipe Rolls, относящимся к этому периоду, весьма вероятно, что по­следний действительно выплатил Филиппу указанную сумму сполна.108

Как могли бы сложиться в 1189 году отношения между Фи­липпом и принцем из рода Плантагенетов, опасавшимся за свое наследство, наглядно демонстрирует договор, заключен­ный между Иоанном и Филиппом в 1194 году.109 Поддержка французского короля, которая полностью отвечала интересам последнего, иначе тот бы ее никогда и не оказал, стоила тогда не только Вексена, но еще и всей восточной Нормандии я значительных территориальных уступок по остальным мате­риковым владениям. И тут обнаруживается различие между реалистической оценкой интересов врагов, идущих на союз из корыстных соображений, точнее, ради удовлетворения собст­венных нужд, и столь же неразумным, как и неблаговидным образом действий.

Стратегии Ричарда Филипп противопоставляет свою собст­венную, но, также стремясь отложить неизбежный военный конфликт на более удобное время, он имеет в виду совершен­но иное — ему нужно было отправить Ричарда как можно дальше от Франции. И переломным моментом в его взаимоот­ношениях с последним становится неожиданное объявление Ричардом о своем решении отправиться в крестовый поход, сделанное в ноябре 1187 года. И если до этого он долго и упорно наседал на Генриха, добиваясь признания тем его прав, то теперь Филипп увидел перед собой возможность вме­сто трудного и долгого приступа добиться победы единым решающим ударом. Таким образом, его выступление на сторо­не Ричарда и удивительная уступчивость не имеют ничего общего ни с наивностью и робостью, ни с политической сла­бостью и близорукостью. Его расчет исключительно прост и беспроигрышен. Из английских источников (Девиз, Ньюбург, Коггесхэйл) явствует, что едва ли кто верил в возвраще­ние Ричарда из крестового похода, и, необходимо признать, по тем временам это было вполне естественно. Ричард же недву­смысленно дал понять, что не покинет страну, не получив от отпэ гарантий наследства, даже более того, потребовал, чтобы и Иоанн принял участие в походе. И если деяо сводилось лишь к тому, чтобы выпроводить Ричарда из страны, вполне понятно, почему Филипп был заинтересован в предоставлении тому всех возможных гарантий и старался быть с ним как можно обходительнее. Но перед Бонмуленекой конференцией он не мог предвидеть конкретной ситуации, того, что Генрих скончается еще до отъезда Ричарда и ему из-за этого самому придется принять участие в крестовом походе. Пока на анг­лийском престоле сидел Генрих, маловероятно было увидеть английского короля среди крестоносцев. И отказ Генриха от участия в крестовом походе давал Филиппу прекрасный повод тоже отказаться от своего обета, и тогда, разумеется при отсут­ствии поблизости Ричарда, мог пробить его исторический час в судьбе Франции. Со смертью же Генриха его шансы возгла­вить список убитых в священной войне стремительно возрос­ли, так как избежать участия в походе, пусть даже самом крат­косрочном, теперь не представлялось никакой возможности. И дело было не столько в том, что приходилось считаться с об­щественным мнением и не рисковать потерей благосклонности церкви, гораздо важнее было усыпить бдительность Ричарда. Ведь в случае одностороннего и ничем не мотивированного отказа Филиппа от участия в крестовом походе, Ричард, при­ложивший столько усилий для укрепления своего положения, скорее всего и сам бы остался дома. Тогда бы все политиче­ские спекуляции Филиппа утратили всякий смысл.

Хотя и до и во время крестового похода Филипп только о том и думал, как бы добиться свободы действий во Фран­ции, не следует считать, что, принимая решение в Бонмулене, ему удалось учесть все детали и просчитать ситуацию на много ходов вперед. Скорее всего, первоначально он возлагал все надежды на физическую смерть Ричарда и лишь потом, по пути в Акку стал прорабатывать варианты политической лик­видации своего противника, если тот попытается его перехит­рить. Вернемся теперь к мотивам, побудившим Филиппа к совместному выступлению с Ричардом в 1188—1189 годах против Генриха. Ведь именно потому, что его политика под­держивала полную неопределенность в отношении престоло­наследия, Генрих препятствовал участию Ричарда в крестовом походе. Вот почему его необходимо было устранить с политической арены. Но Ричард был далеко не глуп и, разгадав наме­рения Филиппа, тем не менее не стал отказываться от участия в крестовом походе. В отличие от Филиппа он верил в свое благополучное возвращение, и, поскольку он действительно вернулся живым и не растратил своего политического автори­тета, колоссальные расходы, которые понес Филипп ради осуществления своего плана, дали лишь весьма скромные, а главное, непрочные результаты и только помогли третьему лицу, избранному в качестве орудия политической борьбы, Генриху VI, реализовать свои дерзкие замыслы.

И все же Филипп опасался, что Ричард в последний мо­мент передумает отправляться в поход. Поэтому он продолжа­ет обхаживать Ричарда и после того, как тот становится коро­лем. В ходе встречи, состоявшейся между Шомоном и Три в непосредственной близости от Жизора 22 июля 1189 года, Филипп намекает Ричарду, что не мешало бы вернуть Вексен. Это было чистой формальностью, но очередной раз подтвер­ждает, что договор о капитуляции Генриха им понят отлично: никакого брака между Алисой и Ричардом не предвидится. Ричард ответил на дерзкое требование, заметив, что собирается жениться на Алисе, и дал тем самым понять, что больше не жела­ет обсуждать эту тему. Филипп отнесся к этому с пониманием, поскольку осложнение взаимоотношений было ему не на руку, Ричард же в какой-то связи с Жизором пообещал ему присо­вокупить к военным репарациям уже упоминавшиеся 4000 марок. Ничто не омрачало видимости полнейшего взаимопо­нимания. Для всех Филипп уже отказался от Вексена, так, по крайней мере, представлялось Бертрану де Борну.110 Вопрос об Алисе и Вексене вновь возник лишь в марте 1191 года. Об­стоятельства, которые привели тогда к заключению договора, отдельные пункты которого уже упоминались, будут рассмот­рены в другом месте. В данном случае для нас важны террито­риальные вопросы. Хотя некоторые места свидетельствуют о достигнутом компромиссе, в важнейших моментах налицо существенные разногласия. В нашем распоряжении есть глав­ные источники - копия оригинального документа XIV века111, а также краткое изложение важнейших положений договора в Gesta и Chronica Говдена, у Дицето и Девиза. Все они схо­дятся на том, что Ричард принял на себя обязательство выпла­тить 10000 марок. Как отмечает Говден, Ричарду пришлось бы при этом еще и отступиться от Вексена, хотя упомянутый вы­ше документ, а также Дицето и Девиз утверждают прямо про­тивоположное. По ряду причин утверждение Говдена на этот раз представляется очень далеким от истины. Там, где речь идет о 1192 годе, читаем, что сразу же после своего возвраще­ния во Францию Филипп представил в сенешальство и дворя­нам Нормандии документ, согласно которому Ричард возвра­щал ему Вексен, и потребовал немедленной его передачи. Речь, по всей видимости, идет о фальшивке, с помощью кото­рой он надеялся без особого труда завладеть Вексеном, что ему, однако, не удалось. Именно этот подложный документ, должно быть, и лег в основу описанного Говденом положения дел А о том, что это была фальшивка, убедительно свидетель­ствуют следующие аргументы. Чего тогда бы стоила многолет­няя борьба Ричарда за Вексен? И за что же он тогда заплатил 10000 марок, как не в качестве финансовой компенсации за Вексен? К тому же в качестве причины разрыва помолвки Ричард приводит веское каноническое препятствие к браку — affinitas — свойство в результате предосудительной половой связи, и готов представить свидетелей, которые подтвердят истинность его слов. По этой причине рассматривать указан­ную сумму в качестве отступных за разрыв помолвки абсурдно, поскольку речь теперь шла не о его нежелании вступить в брак, а о невозможности брака. Так что вообще не было никаких причин платить эти деньги, да и выпускать из рук столь опасный документ, если у него и в мыслях не было отка­зываться от Вексена. Это явно противоречило бы его принци­пам не брать на себя никаких обязательств. Но нет докумен­тальных доказательств того, что сразу после своего возвра­щения из Германии он возобновляет борьбу за Вексен. Говоря об этом времени, Говден сообщает еще об одной чрезвычайно важной уступке Филиппа в вопросе верховной власти в Брета­ни. Ричард добился признания Филиппом принадлежности Бретани Нормандии, благодаря чему герцог Бретонский, кото­рый рассматривался как предполагаемый наследник англий­ского престола, подчинялся только герцогу Нормандскому, которым был сам Ричард, и не мог самостоятельно вступать в какие-либо отношения с французским королем.112 Это озна­чало отказ Филиппа от экспансионистской политики в Бретани, где в 1186 году после смерти брата Ричарда Готфрида между Филиппом и Генрихом возникает спор о праве на опекунство над его детьми Артуром и Элеонорой. Господ­ство над Бретанью для безопасности анжуйских владений было тогда не менее важным, чем закрепление Вексена за Норман­дией

Помимо всего прочего Мессинский договор содержал статью о разделе наследства Ричарда по женской линии и двойной вас­сальной зависимости, что вполне соответствовало установив­шимся во Франции традициям.113 Не имея сыновей, Ричард решился пойти на уступку, которая тут же обернулась ему во вред в связи с Бретанью. Интересы Филиппа нашли отражение в положении, гласившем, что в случае смерти Ричарда, кото­рой, быть может, оставалось ждать не так уж и долго (если бы все пошло по плану Филиппа) и отсутствия у него прямых наследников мужского пола, Вексен должен был перейти к Франции. Этот пункт прекрасно демонстрирует, как, отка­зываясь от Вексена, Филипп надеялся избежать его реальной потери. Так что речь здесь вновь может идти не о политиче­ской слабости, а, скорее, о дальнозоркости.

В остальном были подтверждены потери Ричарда в Берри и Оверни, а также приобретения в Тулузе.

Таким образом, в этом договоре мы видим настолько взве­шенный и соответствующий актуальным интересам документ, что к упомянутым статьям нельзя отнестись иначе, как с пол­ным доверием. Решающим аргументом в пользу отказа Фи­липпа от Вексена может служить письмо, отправленное Ричар­ду в 1198 году Иннокентием III114, в котором папа, резюмируя мнения английской и французской делегаций, предлагает свой способ урегулирования конфликта. Если бы Филипп мог каким-либо образом обосновать с помощью договора свои притязания, он наверняка бы сослался на него. Но тогда, как и в современ­ной французской аргументации причиной агрессии Филиппа называется не нарушение Ричардом договора по Вексену, а по-прежнему речь идет о том, что он, якобы, «бросил» Али­су. В правовом отношении это был уже несостоятельный аргу­мент, поскольку договорное соглашение о расторжении по­молвки, или matrimonium initiatum, принадлежит к числу значительнейших событий в Мессине. Но Филипп все же не был тем тонким и остроумным «правоведом», каким его рисует Картелльери, его биограф, с равным успехом сражавшим своих врагов оружием параграфов и военным мастерством, в отличие от Ричарда, который, по его мнению, мог только орудовать мечом.115 Напротив, нарушения договоров Филип­пом нетрудно разглядеть даже сквозь восемь веков, и, надо сказать, что он не гнушался никаких пропагандистских трю­ков, сколь бы примитивными они ни казались. Алиса остава­лась его излюбленейшим козырем, который не только всегда можно было пустить в ход, но и придержать при случае. Так в Риме противная сторона могла смело утверждать, что Фи­липп все же отказался от Вексена за упоминавшиеся 10000 марок. В конце концов, французская делегация не могла зая­вить будто их король отказывался от Вексена лишь в расчете на скорую смерть Ричарда и уже действовал в этом направле­нии, а договор был заключен из ошибочных посылок н в силу этого недействителен. Хотя доподлинно неизвестно, запла­тил ли Ричард эти деньги на самом деле, но также неиз­вестно и о каких-либо нареканиях с французской стороны по этому поводу.

И прежде чем Алиса окончательно исчезнет из нашего по­вествования, необходимо сказать несколько слов о ее даль­нейшей судьбе. В 1193 году Филипп делает попытку освободить ее из Руанской башни, но осада города потерпела неудачу. Чуть раньше он предлагает ее женатому Иоанну, и, как можно предположить, в качестве супруги. 20 августа 1195 года, вскоре после того, как Филипп, наконец, освобождает ее из-под вла­сти Ричарда, она выходит замуж за Вильгельма III Понтейского, верного сподвижника французского короля. Своего при­данного, графства Ю и города Арке в Нормандии, захваченных Филиппом в отсутствие Ричарда и вскоре отвоеванных по­следним, она так и не увидела при жизни. Более того, вскоре после свадьбы владения ее супруга, расположенные между Нормандией и с 1197 года союзной Ричарду Фландрией, пре­вращаются в поле битвы. Таким образом, Алиса надолго, как никогда прежде, приблизилась к своему бывшему жениху. Она оставила дочь Марию.

Вернемся теперь от 1191 года, ознаменовавшего собой ко­нец политики уступок Филиппа, в те времена, которые источ­ники и историки считают периодом относительного взаимопо­нимания — точка зрения, не вызывающая возражений, — если вспомнить о его предпосылках. Филипп стремился не дать Ричарду ни малейшего повода для отказа от участия в кресто­вом походе. Недоверие наблюдалось с обеих сторон. В конце концов дело дошло до того, что они стали «заглядывать друг другу в карты», как образно заметил Бертран де Борн.116 Ричард принимает соответствующие меры на тот случай, если в его от­сутствие Филипп начнет войну, о чем пойдет речь в следую­щей главе, Филиппа же терзают страхи, что Ричард либо вовсе не выступит в поход, либо досрочно из него вернется — инте­ресный случай проекции своего стиля поведения и приписы­вания другим своих черт характера, — что так или иначе гово­рит не в его пользу. И снова мы слышим обвинения Филиппа в адрес Ричарда, которые изобличают самого французского короля. В письме Филиппа Ричарду, написанном в октябре 1189 года, и в договорах, которые были заключены по вопро­сам организации крестового похода, вновь и вновь подчерки­вается необходимость одновременного выступления.117 Фи­липп боялся опередить Ричарда даже на один переход, хотя, выступив первым, он мог бы нажить значительный политиче­ский капитал. Это подтверждает то место у Ригора, где говорится о различных сроках отплытия из Мессины в Акку. Не зная дале­ко идущих планов Филиппа, трудно было бы понять его нер­возность. В конце концов, именно Ричарду и по вполне по­нятным причинам следовало опасаться нападения Филиппа на Вексен или на другие его владения. Но какой агрессии мог ожидать Филипп от задержавшегося во Франции Ричарда? Ведь не мог же он вообразить, что тот, пока он сам сражается в Палестине во славу Господню и, быть может, свою, предпоч­тет разорять Иль-де-Франс? Скорее он боялся не Ричарда-агрессора, а Ричарда, отказавшегося от крестового похода. Если из-за недоверия к нему тот предпочел бы остаться дома, то это бы означало жалкий крах всей его политики, как про­шлой, так и будущей. Из «дальновидной» она в единый миг могла превратиться в непростительно близорукую. И могло оказаться, что в Бонмулене он и вправду поставил не на ту ло­шадку. Инициатива перешла бы к Ричарду, и Филиппу при­шлось бы только защищаться. И ему оставалось лишь надеяться на то, что Ричард все же пойдет в поход, тревога же объяснялась тем, что заставить его сделать это он не мог.

Барбаросса только что умер. Ричард и Филипп — единст­венная надежда христианского мира — 1 июля 1190 года высту­пили из Везеля в Бургундии в великий поход. И начиная это трагическое для многих его участников предприятие, ни один из них не думает о завоеваниях в Святой Земле, а только о войне между собой на своих землях. Не против Салах ад-Дина шел в поход Филипп, а против Ричарда. Тот же в самом деле хотел воевать с неверными, и ему просто некогда было сосре­доточить свое внимание исключительно на Филиппе. При этом он, разумеется, прекрасно понимал, какие ставки в этой игре, и его реакция послужила Филиппу впоследствии поводом упрекнуть Ричарда в том, что именно из-за его над­менности он был вынужден прервать свое участие в крестовом походе. Насколько это соответствовало действительности, не­известно до сих пор.

[Аспарух]

КОРОЛЬ АНГЛИИ

Спойлер (раскрыть)

Вернемся к первому году правления Ричарда, короля англий­ского, отмеченного, с одной стороны, подготовкой к крестовому походу, а с другой — укреплением власти ввиду предстоявшего отъезда. Когда 20 июля 1189 года в Руане Ричарду вручили герцогский меч и он был провозглашен герцогом Норманд­ским, Иоанн уже был зачислен в его свиту, и в качестве пре­столонаследника его никто больше не рассматривал. Ричард был сразу же признан преемником своего отца во всех анжуй­ских владениях. И без особой спешки — перед самой своей коронацией он едва не отправился усмирять валлийцев — Ричард въезжает в Лондон.

Тем временем его мать, присягнув на верность новому ко­ролю, объявляет всеобщую амнистию и аннулирует все акты произвола старого короля. И первым делом Ричард не только возвращает Элеоноре, которой шел уже седьмой десяток, лич­ную свободу, потерянную после неудачного мятежа против Генриха в 1173 году, но и предоставляет ей полную свободу действий. Прибытие 13 августа в Англию нового короля было встречено всеобщим ликованием, поскольку с ним связыва­лись радужные надежды на будущее.118 И эти настроения ста­новятся вполне понятными, если вспомнить, сколь многие тогда вновь обрели права, утерянные при Генрихе II. Но волну общего радостного возбуждения, поднявшуюся по вполне объ­ективным причинам, подгонял, разумеется, еще и сильный ветер иллюзий, как вполне естественных в подобных случаях, так и специально поддерживаемых Ричардом: он превратился в само воплощение любезности и стал удивительно чуток к лю­бым просьбам.

Коронация состоялась 3 сентября 1189 года в Вестминстер­ском аббатстве. Один из уже знакомых нам летописцев, Дицето, прислуживал во время церемонии, другой, Говден, скрупу­лезно описал торжественную процессию вывод Ричарда из его личных покоев представителями высшей духовной и светской знати, вынос символен королевской власти, а также главные обряды, королевскую клятву, сакральный акт помазания голо­вы, груди и рук. Весьма показательно характеризует самосоз­нание будущего правителя то, что Ричард сам взял корону с алтаря и вручил ее архиепископу Кентерберийскому, кото­рый и возложил корону ему на голову.

Отныне он становился королем Англии, Ричардом I. Одна­жды было подсчитано, сколько времени он фактически нахо­дился в своем королевстве. Как оказалось, всего четыре месяца осенью 1189 года и два — весной 1194 года. По имеющимся сведениям, прибытие на коронацию было третьим пребывани­ем взрослого Ричарда в Англии. До этого он лишь ненадолго приезжал сюда на Пасху в 1176 году и на несколько недель в Рождество 1184 года — Генрих, конечно же, приложил нема­ло усилий, чтобы держать наследника престола подальше от английской политической арены. Уже в самой непродолжи­тельности пребывания Ричарда на острове национальная исто­риография усматривала пренебрежительное отношение к своему королевству119, и это лишний раз подтверждает несправедли­вость госпожи Истории, которая тем не менее превратила Ричарда не больше и не меньше как в национального героя Анг­лии. Современный взгляд на историю анжуйского госу­дарства120 только подтверждает правильность выбора Ричардом приоритетных направлений политики, поскольку не Англия, а французские владения державы, пребывавшие под постоян­ной угрозой нападения, были, и с этим уже никто не спорит, истинным центром политической борьбы. К тому же, как мы еще убедимся, Ричард занимался делами Англии не только во время пребывания на острове. И если впоследствии он возла­гает административные функции по управлению страной на пользовавшегося всеобщим уважением Хьюберта Уолтера, это не только свидетельствует о правильном выборе, но и подчерки­вает его серьезное отношение к своему островному королевству — он сознательно выбирает лучшего из лучших. Да и то обстоя­тельство, что после стольких мытарств и вопреки всем проис­кам врагов Англия беспрекословно встречает своего пропавше­го короля, не лучшее ли доказательство правильности избранного им в 1189-1190 годах и продолженного впоследст­вии курса на стабилизацию политической обстановки в стране. С другой стороны, нетрудно понять, как пришел к своей нега­тивной оценке государственной деятельности Ричарда Стаббс, которому мы обязаны этим устоявшимся мнением. Все дело в том, что он крайне некритично воспринял выводы, содер­жавшиеся в определенных источниках, которые, в свою оче­редь, сами не устояли перед соблазном предпочесть мнение предвзятых историков мнению летописцев. И хотя было оче­видно, как много фактического материала не знали, да и не могли знать, Ньюбург или Девиз, не говоря уже о Гиральде, он все же согласился с их общим мнением. Впрочем, и в осталь­ных источниках зачастую невозможно обнаружить глубокого анализа сложной ситуации, сложившейся после отъезда Ричар­да, что не позволяет рассматривать их авторов в качестве ком­петентных судей в отношении превентивных и ответных мер, к которым пришлось прибегать Ричарду. Даже сам Говден, хотя и находившийся в тот решающий 1191 год далеко от Анг­лии, упрекал наместника Ричарда Лоншана в том, что «даже» Иоанна он ни во что не ставил121. С другой стороны, сооб­щенные им многочисленные подробности, наряду с выдерж­ками из документов, какими буквально пестрят труды Дицето и Гервасия, подтверждают предположение о том, что, полу­ченная на их основе общая картина более соответствует дейст­вительности, чем свидетельства современников. Несмотря на различие точек зрения, рассматриваемые нами главные источ­ники объединяет то, что все они сходятся на признании дейст­вий короля более основательно продуманными, чем то могло показаться на первый взгляд. Когда же речь идет о разоблаче­нии чисто финансовых махинаций, они справляются с этим довольно успешно, в то время как политические декларации они часто принимают за чистую монету.

Наделенный всей полнотой власти, на которую мог рассчи­тывать король Англии в то время, обладавший большим лич­ным авторитетом и заранее увенчанный лаврами бесстрашного крестоносца, Ричард теперь мог взяться за решение двух важ­нейших задач. Обе они тесно переплетались: с одной стороны, успех крестового похода зависел от того, удастся ли ему зало­жить прочные основы своей власти и обеспечить надежные источники финансирования этого мероприятия, с другой сто­роны, нельзя было придумать ничего лучшего в качестве га­рантии своего будущего положения, чем вернуться домой по­бедителем. И хотя риск гибели был высок, Ричард нисколько не сомневался в своей победе в заморском походе. Нельзя же, в конце концов, применять к нему критерии более поздних эпох и упрекать короля-крестоносца в том, что, оставшись дома, он мог бы добиться большего, чем вдали от него. Во­прос, скорее, следует поставить так: могли ли король и его страна позволить себе крестовый поход в тот непростой в по­литическом отношении момент? И тут следует сказать, что ан­жуйское государство при Ричарде было способно на это. И един­ственное, что осталось незавершенным и что пришлось отложить из-за крестового похода, так это завоевание Тулузы. Но это едва ли подняло бы шансы государства на выживание после смерти Ричарда, как, впрочем, и «реформы в Англии» — единственный критерий оценки прежних английских истори­ков. Понятно также и то, почему он с самого начала не сделал приоритетом своей государственной программы защиту нор­мандского Вексена.

В 1189-1190 годах государственная деятельность Ричарда заключалась в неустанном поиске все новых источников фи­нансирования крестового похода и систематическом решении всех возникающих конфликтов, а также в создании такого политического порядка, который бы отвечал сложным требо­ваниям ближайшего будущего. Что касается финансирования, то Ричарду вскоре стало ясно, что ему не обойтись «саладиновской» десятиной — всеобщей податью, введенной его отцом в 1188 году. Он добился у папы привилегии получать отступные с тех, кто, сгоряча дав обет участия в крестовом похо­де, хотел взять его назад. Он был заинтересован в том, чтобы, как сообщает Девиз, взять в поход лишь боеспособных мужей, с прочих Ричарду достаточно было получить деньги.122 Все это осуществлялось в настолько широком масштабе - похоже, никто до этого не придавал столь серьезного значения финан­совому аспекту подготовки крестового похода, — что, как ут­верждают источники, избранная королем фискальная полити­ка позволила в кратчайшие сроки собрать огромные суммы. При этом, в отличие от последующего сбора выкупов, вовсе не приходилось прибегать к насилию. Кроме того, существовали еще и обязательные общинные поборы на приобретение ло­шадей, экипировки, а также строительство кораблей, причем крупномасштабные военные приготовления были экономиче­ски выгодны городам, и крупные денежные суммы вносились добровольно. Столь эффективный и быстрый способ привле­чения денежных средств, затрагивавший широчайшие слои населения, был далеко не нов: он основывался на распродаже титулов, должностей, имений, проще говоря всего, что мог предложить король, включая и его милость.123 Новым был внушительный размах подобных сделок и то, что они рассмат­ривались как богоугодное дело, благодаря чему удалось ис­пользовать — и это имело немаловажное значение — мощную покупательную способность духовенства в пропагандируемых им самим целях. Чего при этом действительно не было, так это продажи должностей в буквальном смысле этого слова, то есть чисто товарно-денежных отношений без примеси политики, поскольку Ричард меньше всего хотел передавать власть в руки тех, кто мог предложить лишь самую высокую цену. Такие люди, как Лоншан, Уолтер Руанский или Хьюберт Уолтер получили высшие должности не благодаря своему кошельку — Лоншану доверили королевскую печать за 3000 фунтов, хотя другой претендент давал за нее на 1000 фунтов больше124, — принцип был совсем иной: король сам отбирал тех, кому мог доверять, а уж потом брал с них плату. И те охотно платили за предоставляемые им полномочия суммы, которые вполне мог­ли себе позволить.

Когда же случалось обратное, то есть, предложение опере­жало королевский выбор и высокой должности добивались исключительно из честолюбивых побуждений, правила игры, разумеется, менялись. Ярким примером в этом отношении может служить королевский родственник епископ Гуго дю Пуисэ Данхемский, церковный иерарх, любивший пожить на широкую ногу и принимавший участие в возведении кафед­рального собора. Отказавшись от участия в крестовом походе, он купил себе графство Нортумберленд, дополнив таким обра­зом духовную власть, которой пользовался в том регионе, еще и светской, — ситуация, которую Ричард мог только приветст­вовать на шотландской границе, так как епископ с уже почти сорокалетним стажем был крупной политической фигурой. Говорят, вспоминая этот случай, король шутя сравнивал себя с искусным художником, который одним мановением руки превратил старого епископа в молодого графа.125 Гуго дю Пуи­сэ приобрел еще немало имений у короны, но его устремления были направлены к вершине политической власти — он хотел стать верховным судьей и в конце концов стал им. Но эту должность епископ занимал недолго.126 Вскоре окрепший по­литически Лоншан вытеснил его с поста верховного судьи. И так как тот неожиданно быстро смирился с этим, нетрудно было догадаться, что сам король не желал больше соблюдать достигнутую договоренность. Более того, Лоншан конфиско­вал еще и его недавно приобретенные имения, и хотя Ричард отчасти заступился за него, Гуго дю Пуисэ в итоге остался ни с чем, и его ненасытная жажда власти и приобретательства были использованы лишь в рамках широкомасштабной кампа­нии по опустошению карманов нации. Как ни странно, но его отношения с Ричардом от этого совершенно не пострадали — они и в дальнейшем оставались такими же теплыми. По записям в Pipe Rolls видно, что епископ Данхемский на Михайлов день 1190 года, то есть спустя год после своих покупок, был должен казначейству 2000 марок127, из чего можно заключить, что причиной многих конфискаций последних приобретений, сделанных там, где только представлялся случай, могла быть просрочка платежа, и Лоншан действовал, вероятно, строго по указанию короля, которого, естественно, не удовлетворяли не­исполненные платежные обязательства. Ему нужны были ре­альные деньги, наличными, немедленно и как можно больше. И это могло бы отпугнуть немало потенциальных покупателей. Многим казалось, что бледный, тучный, со множеством мыс­лимых и немыслимых болячек, измотанный бесконечными походами король, каким его изображает Нъюбург, распродавая все налево и направо, и сам уже не верил в свое возвраще­ние.128 Многие усматривали в складывавшейся ситуации ис­ключительную возможность повыше вскарабкаться и поболь­ше нахватать, и их расчет нельзя назвать неверным, поскольку покупную цену, казалось, сполна уже и не требовалось пла­тить. Однако король, как обнаруживает Ньюбург, оказался хитрее и воспользовался спекуляциями спекулянтов себе на пользу.129

Так или иначе, но вскоре всем стало ясно, что речь идет вовсе не об огульной распродаже короной должностей и име­ний. И пусть нас не вводит в заблуждение остроумное замеча­ние Ричарда о том, что он бы продал и Лондон, если бы под­вернулся приличный покупатель.130 Как мы уже убедились, Лоншан возвращал королю не только попавшие не в те руки должности, но и поместья, причем большую часть из них он затем вновь пускал в оборот. Почему он так поступал, в об­щем-то не совсем понятно. Кроме чисто финансовой, можно допустить еще несколько причин: самодурство, о котором часто упоминается в источниках, страх утратить контроль над страной, реакция на криминальные действия или подозрения в криминальных намерениях тех, кто был лишен собственно­сти, а может быть, секретная директива самого короля. Как сообщает Девиз, король в то время пробуждал у всех обра­щавшихся к нему просителей надежды на удовлетворение их жалоб и отсылал их назад к Лоншану, снабжая сопро­водительными письмами обнадеживающего содержания.131 Нередко случалось, что в тяжбах обе стороны козыряли коро­левскими письмами в свою пользу.132 Это могло истолковываться по-разному — как проявление милости, в тех случаях, когда не было оснований отказывать в ней просителю, либо передачу дела на рассмотрение в обычные судебные инстанции или делегирование права на принятие решения верховному судье. Однако в особо важных случаях специальные уполномо­ченные короля зорко следили за тем, чтобы королевская воля истолковывалась верно. Имеется ряд бесспорных доказательств дублирования писем, когда вслед любезным посулам летели письма с недвусмысленными приказами.133 Поэтому следует весьма скептически относиться к утверждениям о том, что подобные противоположные изъявления монаршей воли могли вносить путаницу в английскую административную систему.134 Глава правительства Лоншан прекрасно понимал желания ко­роля, а когда перестал, — не почувствовал, что время подавать в отставку, — то в сложившихся обстоятельствах это уже не играло никакой роли. Несомненно и то, что подобная практи­ка значительно осложняла ему исполнение обязанностей, Не­обходимо признать и то, что Ричард сам в значительной мере способствовал его падению, поскольку ему удобно было иметь в лице Лоншана своеобразного козла отпущения и ненавист­ного для всех обиженных вымогателя, а сам он как бы стоял в стороне и в ознаменование предстоявшего отъезда раздавал милости направо и налево. Впрочем, это было вполне в духе его жизненных установок - быть добрым королем для как можно большего числа подданных. В конце концов это помог­ло сместить с должности сыгравшего свою роль верховного юстициария, и уход Лоншана действительно никак не отразил­ся на репутации королевской власти. Удивительно, сколь мно­голик был тот, кому так часто приписывали «multum iratus»* (* «Чрезмерную гневливость» (лат.).). Но кроткое лицо Ричарда столь же подлинно, как и гневное. Из сообщений Гервасия о кентерберийском конфликте, проис­шедшем в первый год правления Ричарда, мы узнаем, что он был недоволен монахами Церкви Христа, открыто их запуги­вал и не скрывал этого. Знаем и о постоянном гневе, который вызывал у него его сводный брат Готфрид, назначенный епи­скопом Йоркским, да и чего можно было ожидать, ведь все эти стычки происходили в «придворной» обстановке, то есть в атмосфере двусмысленности.

Факты, известные из других источников, вносят опреде­ленные коррективы в описание коварной игры в кошки-мышки, которую, со слов Гиральда, вел Ричард с ничего не подозревавшим Готфридом. Данного автора, бывшего при­дворного Генриха II, перешедшего после смерти последнего на службу к Ричарду, тем не менее, следует считать человеком, близко знакомым с придворными манерами. В его Vita Galfridi читаем, как после очередной ссоры Готфриду через третьих лиц становится известно, что король готов простить его, если тот пожертвует на крестовый поход, и как, узнав о твердом обещании Готфрида сделать это, Ричард любезно встречает его, ни словом не обмолвившись о деньгах, и как на следую­щий же день, когда он покидает двор, к нему посылают вице-канцлера с напоминанием поскорее внести обещанную сумму, а именно, 2000 марок, и как, не сумев собрать нужной суммы, Готфрид возвращается домой, и король вновь встречает его радостно, полагая, что тот привез с собой деньги, но, когда на следующий день оказывается, что это не так, Ричард вновь становится холодным и неприступным, даже не пытаясь скрыть своего недовольства.

Как мы уже установили, по крайней мере одной из причин политики лишения должностей и конфискаций, проводимой Лоншаном, был скрытый нажим на него со стороны Ричарда, нуждавшегося в средствах, и это подтверждается тем, что после отстранения его от должности верховного судьи, он остается канцлером и пользуется расположением короля. А в 1194 году Ричард избирает иной путь возвращения ранее розданных по­местий, причем более радикальный. Вернувшись из Германии, он, по сообщению Ньюбурга, объявляет покупателям 1189-1190 годов, что уплаченные ими суммы были только займом, предоставлявшим им лишь право пользования, так что в тех случаях, когда внесенные средства превышают амортизацион­ные отчисления, он готов возместить остаток, а о процентах на вложенные деньги не могло быть и речи, поскольку это было запрещено церковью. Но, поскольку для этого следовало представить расчет, никто, по-видимому, не воспользовался таким предложением. Эта версия возвращения и перераспре­деления проданного перед крестовым походом встречается лишь у единственного автора, но если до нас не дошли стена­ния толп людей, лишенных таким образом собственности, то, должно быть, существует какое-то объяснение того, почему мошенничество на государственном уровне рассматривалось лишь как оправданная обстоятельствами финансовая опера­ция. Надо сказать, когда речь шла о хороших деньгах, Ричард никогда не стеснялся в выборе средств. Так, в 1198 году начи­нают использовать новую печать, так как старая, якобы, зате­рялась, и теперь надо было поставить ее на все до того выданные документы, естественно, уплатив за это пошлину.135 Это коснулось всех обладателей привилегий, но и такая фискаль­ная уловка принимается безропотно, Еще, как известно, в 1194 году в Англии разрешаются рыцарские турниры,136 запрещен­ные до этого из-за опасения возможных беспорядков, и со всех пожелавших принять в них участие взималась подать. В этой связи мы узнаем о специальных военных налогах137 и о социально-революционной агитации, проводимой в 1196 году в Лондоне неким Вильгельмом Фитцем Осбертом по прозвищу «длиннобородый» и пользовавшейся успехом у бедноты, на плечи которой богатые горожане пытались переложить всю тяжесть государственных налогов.138 То, что удовлетворение потребности Ричарда в деньгах не встречало больше сопротив­ления, объясняется не только его укрепившимся положением, но, — и в этом ему не могут отказать даже его самые заядлые критики, — всеобщим пониманием того, что средства нужны были не для ведения роскошной жизни, а для достижения всеми признанной цели.139 Без приличной финансовой под­держки не могло быть и речи о существовании политически активного королевства да и масштабы деятельности целиком зависели от этого фактора.

Среди мероприятий Ричарда, направленных на обеспече­ние стабильности государства, важное место занимало реше­ние кадровых вопросов, призванное подчеркнуть преемствен­ность и непрерывность королевской власти и превосходство государственных интересов над личными. Как свидетельствует Говден, новый король оставил на службе верных слуг своего отца и в целом ряде случаев даже исполнил данные Генрихом II обе­щания. Вот ярчайший пример тому: Вильгельм Маршалл во время поединка между отцом и сыном сразил коня под буду­щим престолонаследником. И новый король наградил его за верность старому, женив на наследнице Пембрука и Стригвила, выполнив тем самым обещание Генриха П. Так мужественный, но бедный и уже немолодой рыцарь неожиданно становится самым богатым графом Англии, Уэльса и Ирландии и успеет еще верой и правдой послужить Иоанну, закончив жизнь ре­гентом юного Генриха III.140 Награждая верных слуг своего отца, что вовсе не было само собой разумеющимся, Ричард между тем наказывает трех предателей из центральных рай­онов Анжу, в последний момент оставивших его отца, чтобы присоединиться к престолонаследнику.141 За свое предательст­во они поплатились потерей имущества. Новый режим не воз­нес к вершинам власти, как это зачастую бывает, и личных фаворитов нового государя. Те же рыцари из свиты герцога Аквитанского, кто достиг богатства и положения в обществе — как, например, Андрэ Шовнинский, который, женившись на наследнице Шатору и Дэоля, получил в свое распоряжение важную пограничную область Берри, — обязаны этим не изме­не старому королю, а достоинствам, подобным тем, которыми обладал Маршалл, да и сам Ричард. Но, раздавая милости, Ричард не руководствовался лишь сыновним пиететом, В дан­ном случае исполняя свое обещание, он ущемляет интересы Бодуэна Бетюнского — соперника Андрэ Шовнинского, хотя по воле Генриха II142 на названной наследнице должен был жениться Бодуэн Бетюнский. Тому же была обещана равно­ценная замена в самом ближайшем будущем, и вскоре он по­лучает графиню и графство Омаль. Возвращение графу Лестерскому его прежних владений, незаконно отобранных Генрихом II, также лишний раз подтверждает, что далеко не все решения старого короля рассматривались как неприкосно­венные. Кроме перебежчиков, в немилость попадали и нечистые на руку чиновники: большинство шерифов и верховный судья Генриха II Ранульф Глэнвилль и анжуйский сенешаль. Коро­левскую милость они смогли себе вернуть лишь после уплаты крупных денежных штрафов. Решая финансовые вопросы, новое правительство проявляло отчетливое стремление навести порядок и в области права.143 Разумеется, в сложившейся ситуа­ции выдвигаемая правовая концепция полностью отвечала инте­ресам короля и моральная ценность его вассалов рассматрива­лась с точки зрения их полезности. В результате довольно значительное число своих подданых Ричард просто обманул — всех получивших от него жалованные грамоты, не имевшие никакой реальной ценности, по-видимому, считая, что их ло­яльность обусловлена корыстью и не особенно доверяя им, — на высокие должности же назначал лишь тех, кто успел дока­зать свою принципиальность. Для этого требовалась не только широта взглядов и умение поступиться своими личными симпа­тиями, но и государственная мудрость: в конце концов вер­ность находящемуся вдалеке и только что пришедшему к вла­сти монарху была прежде всего ничем иным, как делом принципа. Наверное, он прекрасно отличал подобных людей от прочих, и в Itinerarium особо подчеркивается его знание людей, выражавшееся в способности видеть насквозь своего собеседника,144 хотя, как мы уже успели убедиться, при назна­чении на ответственные должности он руководствовался не интуицией, а опытом. Значение этих качеств тем более оче­видно, если представить себе последствия, которые могла вы­звать ошибка: похоже, несмотря на многолетнее знакомство с Бекетом, Генрих II так до конца и не узнал его. Возможно, замечая в нем лишь недюжинные способности и преданность, он видел этого человека лишь с одной стороны, а именно, как прекрасного канцлера, но Бекет-архиепископ горько его раз­очаровал. Ричарду удалось избежать подобных разочарований. Впрочем, свобода церкви, которую отстаивал Бекет, уже давно перестала быть актуальной темой.

Столь же обычным, как и раздача светских званий, было для Ричарда и принятие решений о назначении на церковные должности: формально на должность епископа или аббата назначал капитул, и этот порядок неукоснительно соблюдался, но выбор делался по рекомендации короля. При Генрихе II епископские должности могли годами оставаться не занятыми, а все полученные доходы отходили к нему,145 Ричард же этой возможностью получения денег не пользовался, более того, следил за тем, чтобы назначения происходили как можно ско­рее, чем и снискал похвалы клерикальных хронистов.146 Но это лишний раз подчеркивает преобладание политических интересов над чисто меркантильными. Ему, безусловно, было важно иметь в духовной администрации на местах своих лю­дей, и он стремился свести к минимуму вероятность назначе­ния на высшие церковные посты во время своего предстояв­шего отсутствия. На церковном соборе в Пайпуэлле, где производились серьезные персональные назначения, 16 сен­тября епископства Винчестера, Лондона, Солсбери и Или по­лучили новых пастырей. При этом только последнее досталось homo novus* (* Выскочке (лат.).) и фавориту Ричарда — его канцлеру Лоншану, тогда как во главе остальных трех епархий встали те, кто сво­им возвышением были так или иначе обязаны прежнему ре­жиму. Так Лондон был отдан Ричарду Фитц Неалу, известному нам по книге «Dialogus de Scaccario», а Солсбери — Хьюберту Уолтеру, также занимавшему высокий пост в прежней государ­ственной администрации и к тому же родственнику влиятель­ного Глэнвилля. Последнее назначение имело далеко идущие последствия, так как это был первый шаг в карьере человека, сконцентрировавшего в последние годы жизни Ричарда в своих руках огромную власть и чувствовавшего себя уверенно и в годы правления Иоанна.147 Примечательно, что, подобно Маршал­лу, он не демонстрировал свою преданность новому королю и выступал против назначения Готфрида архиепископом Йоркским, во-первых, поскольку эта должность в свое время предназначалась ему самому, во-вторых, потому что слишком усердные настоятели кафедрального собора нарушили проце­дуру выборов. Поддерживал его в этом викарий Йоркский Гуго дю Пуисэ, опасавшийся утратить свои привилегии и имевший, благодаря своим связям, хорошие шансы на успех в случае подачи апелляции в Рим.

Назначение Готфрида в силу его личных качеств грозило стремительным обострением конфликта. Церковная карьера была фактически навязана ему Ричардом, и, как утверждает Гиральд,148 он противился ей изо всех сил, поскольку сам строил планы на корону. Принимая во внимание его жизнен­ный путь и происхождение, надо отметить, что впоследствии он едва ли мог стать удачной альтернативой Иоанну: отлича­ясь лояльностью и мужеством, он был, однако, начисто лишен политического дара, слыл редким упрямцем и обладал талан­том настраивать против себя всех без исключения и причем одновременно. Возможно поэтому он проигрывал все сраже­ния, что, однако, не мешало ему после очередного поражения тотчас же снова ополчаться на всех своих врагов с завидным упрямством, не соразмерив своих сил и возможностей ввиду неспособности трезво оценить ситуацию. И поскольку его противники также не упускали ни малейшей возможности досадить ему, Йоркский капитул, в котором он верховенство­вал, стал похож на постоянно клокочущий котел ведьмы.149 Разумеется, сводный брат был членом королевской семьи, и ему необходимо было обеспечить соответствующее происхождению содержание, поэтому во исполнение воли отца, Ричард и назна­чил его архиепископом Йоркским. Назначению в этот регион способствовало также то обстоятельство, что в семидесятых годах он отличился в сражениях с шотландцами. Несомненно, в это время Ричард был уже достаточно силен, чтобы подавить любую оппозицию и запретить обращение с апелляцией в Рим. Что он и сделал, но на встрече в Пайпуэлле все же попытался найти компромиссное решение: повысив в должности Хьюберта Уолтера, он передал ему доходы от приходов Гуго дю Пуисэ в Йоркском капитуле. То, что оказавшийся в изоляции Готфрид моментально воспротивился этому решению, Ричарда нисколько не волновало. Результатом этого был уже описанный конфликт между братьями - фарс между гневным кредитором и несостоя­тельным должником. Впрочем, никакого вреда для государства из последующих Йоркских треволнений не получилось. В борьбе против сторонников Иоанна во время пленения Ричарда Гуго дю Пуисэ и Готфрид оказались в одном лагере.

Наконец, наметился путь решения еще одного затянувше­гося церковного конфликта, с которым не мог справиться Генрих II. Архиепископ Бодуэн Кентерберийский основал в близлежащем Хэкингтоне коллегиатскую церковь, что грози­ло снизить доходы монашеского капитула Церкви Христа от пожертвований мирян. Обе стороны стали прибегать в своей борьбе к насильственным методам,150 и монахи изо всех сил старались привлечь к себе внимание общественности. Естест­венно, все шло к неминуемому вмешательству папы, но Ри­чард, подобно отцу, вовсе не желал создавать прецедент, и уже находившийся в пути папский легат, как говорят, был останов­лен в Дувре королевой Элеонорой, где она удерживала его до тех пор, пока не был достигнут компромисс.151 После предва­рительных переговоров, прошедших осенью, 27 ноября состо­ялся помпезный въезд Ричарда в Кентербери, где назначенная им арбитражная комиссия должна была уладить спор. Кентер­берийский летописец Гервасий называет короля предубежден­ным интриганом,152 поскольку, как и следовало ожидать, он встал на сторону архиепископа. Ричард поддерживал прин­ципы регулируемого государством епископата, тогда как мо­нахи отстаивали римский универсализм. Но Ричард дал слово, что главные требования капитула — ликвидация неофитской кол-легаатской церкви и отстранение от должности неугодного им приора — будут выполнены. Однако, перед тем как объявить о достигнутом соглашении, он счел нужным предупредить мо­нахов, чтобы те не боялись: нужно уважать чувства архиепи­скопа. За этим последовало оглашение решения третейского суда, в котором по существу признавалась правота архиепи­скопа — ему было дозволено строить церковь повсюду и назна­чать своего приора. Ошеломленным монахам не оставалось ничего иного, как безропотно смириться с предполагаемым вероломством — жалобы были запрещены. Испытывая страх перед королем, — о чем мы слышим уже не впервые, — они повиновались приказу просить прощения у архиепископа. Однако, удовлетворив таким образом уязвленное самолюбие последнего, они узнали, что тот отказался от основания своей церкви и что неугодный приор будет устранен. Но проблема еще долгое время оставалась нерешенной,153 так как коллегиатскую церковь предстояло лишь перенести в другое место, но своего король достиг — на время крестового похода, в котором должен был принять теперь участие и архиепископ Бодуэн, конфликт терял остроту.

Оставался теперь вопрос защиты границ. Сразу же после смерти Генриха подняли голову валлийцы. Ричарда убедили, что с ними вполне могут справиться Иоанн и Лоншан, и дей­ствительно, валлийские князья вскоре подчинились и принесли ленную присягу Ричарду. С Шотландией дело обстояло гораздо сложнее. Король Вильгельм, плененный в 1174 году во время войны с Генрихом II, через год был вынужден признать себя вассалом английского короля, при этом его бароны и погра­ничные замки должны были отступиться от него. Нетрудно было догадаться, что при первой же возможности он попыта­ется вернуть себе утраченное, и не исключалось, что с целью реализации своих планов он пойдет на союз с Францией, По­этому за 10000 марок Ричард отменил ленную присягу и 5 де­кабря 1189 года в Кентербери был составлен документ154, при­знававший неправовой характер вынужденной ленной зависимости и узаконивающий ее отмену. Таким образом, был создан прецедент, — что небезынтересно в связи с будущей ленной присягой Ричарда на верность Англии Генриху VI, — для решения вопроса о вынужденной вассальной присяге. За свои английские владения Вильгельм, как и его предки, со­вершил поттшт. Ожидалось, что подобное решение шотланд­ской проблемы полностью оправдает себя в ближайшем будущем, во время отсутствия Ричарда. Но и в переговорах с шотланд­ским королем Ричард не поступился своими политическими интересами: когда в 1194 году Вильгельм предложил ему, как сообщает Говден, 15000 марок за графство Нортумберленд, где находились важнейшие в стратегическом отношении замки, Ричард дипломатично отклонил его предложение как несвое­временное155.

Где-то в середине декабря 1189 года Ричард переезжает в Нор­мандию. Высшую государственную администрацию он ком­плектует по принципу коллегиальности: должность верховного судьи поделили между собой Вильгельм Мандевилльский, граф Эссекский и Омальский, хорошо зарекомендовавший себя еще при Генрихе II, и епископ Гуго дю Пуисэ Даремский, светская и духовная фигура. Еще не раз Ричард назначит на одну долж­ность сразу двоих. Особенно ярко этот подход проявился при передаче власти в 1191 году Уолтеру Руанскому, но, очевидно, король все-таки не считал разделение власти идеальным реше­нием. Неизвестно, имел ли при этом Ричард в виду равно­правное разделение власти между этими двумя государствен­ными мужами, или епископу Данхемскому изначально отводилась лишь почетная роль, но, даже если предположить, что Вильгельму просто не хватило бы времени, чтобы скон­центрировать в своих руках всю полноту власти, все равно данное назначение формально отличается от последующих. По-видимому, Ричард остановил свой выбор в Пайпуэлле на этой личности, учитывая неотложность радикальных мер, И поскольку не нашел еще подходящего человека, которому можно было бы предоставить неограниченные полномочия вице-короля. Поэтому, рассматривая последующее назначение Лоншана, следует иметь в виду, что он был не первым выбо­ром Ричарда, а вторым.

Коллегиальность исчезла в первый же день после отъезда Ричарда из Англии вследствие смерти Вильгельма Мандевилльского, коллега умершего ставил Ричарда в затруднитель­ное положение. В конце концов он решился перейти на новый принцип правления: неограниченные полномочия Ричард пре­доставляет лояльному, надежному и решительному человеку, но им оказывается не Гуго дю Пуисэ, а бывший канцлер Ри­чарда в Пуату Вильям Лоншан. Так новоизбранный епископ Илийский, ставший недавно еще и английским канцлером, на­значается 12 марта 1190 года верховным юстициарием. И пред­стоит еще объяснить, следует ли рассматривать те месяцы, которые прошли со дня смерти Вильгельма Мандевилльского до назначения Лоншана, как взятое Ричардом время на обду­мывание: после того, как весной 1190 года Ричард добивается назначения Лоншана еще и уполномоченным папы римского в Англии, сомнений уже быть не могло — он полностью под­держивал своего первого человека, который теперь представ­лял одновременно и короля и папу. Своими решительными действиями — а его упрекали в том, что он использовал обе руки лишь для того, чтобы отбирать, и даже левой не раздавал милостей, причем того, чего не мог добиться как верховный судья, получал в качестве папского легата,156 — он вскоре на­чинает вызывать всеобщее недовольство, но коль скоро Ричард передал ему всю полноту власти, значит он хотел, чтобы канц­лер — его никогда не называли верховным судьей — применял ее решительно. Хотя, расширяя полномочия Лоншана, Ричард не освободил от обязанностей Гуго дю Пуисэ, а только огра­ничил его компетенцию районом севернее реки Гумбер, чем, похоже, хотел лишь снять с себя ответственность в будущем. Из «Histoire de Guilaume le Marechal» мы узнаем, что в свое время, после разрыва с отцом, Ричард оставляет Лоншана сво­им представителем при французском дворе,157 где тот, несо­мненно, следил за тем, чтобы его господин знал о намерениях короля Филиппа. Можно предположить, что канцлер герцога Аквитанского был полностью посвящен в его французскую политику и к тому же имел прекрасную возможность изучить личность французского короля. Возможно, поэтому его карье­ра и была столь стремительной. Ричарду нужен был не только способный администратор и министр финансов для Англии, но и опытный дипломат, который мог бы понять и держать под контролем сложную динамику политических событий. Несомненно, Лоншан был талантливым дипломатом, который с самого начала распознал намерения Иоаннаэ но в обстановке непрерывной травли он оказался неспособным управлять королевством, в котором король наделил его столькими финан­совыми и административными обязанностями. И он нашел для себя выход в проведении политики железной руки. Не стара­ясь снискать чью-либо любовь, он упорно и ожесточенно отстаивал интересы своего господина, при этом не забывая как об интересах своего семейного клана, так и о своих собствен­ных. Многое, в чем его упрекают, недоказуемо и, на наш взгляд, несущественно, так как было вполне в духе того вре­мени: пристрастие к роскоши, чрезмерные личные расходы во время путешествий — в конце концов, многочисленный эскорт был необходим из соображений безопасности — высокомерие и пренебрежительное отношение к английским обычаям. Он был ненавистным «иностранцем», типичным «французом», хотя нам известно лишь о его нормандском происхождении и о том, что он был выскочкой. Тщедушный, горбатый, уродливый, он про­слыл любителем мальчиков.158 Некоторые источники разделя­ют неприязнь к нему, вероятно, получившую распространение в народе, но другие относятся к Лоншану беспристрастно и даже доброжелательно. Девиз отдает должное его уму, с Дицето его связывала дружба и высокая образованность, Гервасий ценит Лоншана за покровительство монахам. Весной 1191 года епи­скопы поддержали его, когда он после смерти папы Клементия III ходатайствовал перед папой Целестином III о продлении сво­его легатства, причем последний сохранил к нему свое располо­жение даже после того, как тот был отстранен от английских дел.159 Главный же недостаток его состоял, по-видимому, в том, что он полагался лишь на защиту Ричарда и потерял чувство ме­ры, полагая, что прав и исполняет свой долг. Под конец службы он, несомненно, уже не мог отличить интересы короля и коро­левства от своего желания самоутвердиться. Отбиваясь от нападок со всех сторон, он истощил свои силы, но в глубине души не был готов примириться с потерей власти. После той службы, которую он сослужил Ричарду, пока тот находился в плену, Лоншан был удовлетворен тем, что в 1194 году король привлек к ответственно­сти некоторых его старых врагов, а в 1196 году он вместо своего бывшего противника Уолтера Руанского был послан в Рим пред­ставлять королевские интересы. По дороге он умирает в Пуатье, и его смерть горько оплакивается.

Проследить в деталях процесс его «износа» следует не здесь;160 остановимся, однако, на некоторых событиях, имевших место уже после выступления Ричарда в крестовый поход, так как обстоятельства свержения Лоншана весьма существенны для оценки деятельности Ричарда, Выступал ли он инициатором или предоставлял другим свободу действий, беспечно по­лагался на судьбу или планировал все заранее, давал ли он противоречивые, сбивавшие всех с толку распоряжения, или действовал настолько умело, что никто, кроме тех, для кого они предназначались, не мог разгадать их подлинный смысл и благодаря этому их исполнению никто не мог воспрепятст­вовать — вот те вопросы, которые не в последнюю очередь связаны с событиями осени 1191 года в Англии, когда Ричард уже давно стоял лагерем в Яффе. Выполняя свои обязанности, Лоншан успел нажить себе до этого времени множество врагов, Уже сразу после своего назначения весной 1190 года он должен был принимать решения, связанные с еврейским погромом в Йорке, где своего апогея достигли бесчинства, начавшиеся в Лондоне в день коронации Ричарда и распространившиеся на ряд других городов. Лоншан отстранил от должности ше­рифа и принял меры против зачинщиков, среди которых оказались дворяне из свиты Гуго дю Пуисэ, которые, вероятно, таким образом решили продемонстрировать боевой дух кресто­носцев, а заодно избавиться от своих кредиторов. В 1191 году усиливалась власть Иоанна: из Мессины он получает от брата послание, из которого стало ясно, что его не рассматривают в ка­честве наследника, и поэтому, собрав вокруг себя своих сто­ронников, Иоанн овладевает королевскими замками, А так как он принадлежал к королевской семье, многие видели в нем защитника от тирании канцлера. Его главным представителем становится епископ Ковентри Гуго Нонантский, продемонстри­ровавший современникам и будущему поколению талант дема­гога, написав циркулярное письмо против Лоншана, После свержения последнего он обнародовал длинный перечень гре­хов канцлера и с наслаждением описал бегство свергнутого Лоншана. От него мы узнаем о том, как, переодетый женщи­ной, тот якобы становится жертвой сексуальных домогательств одного рыбака.161 До этого борьба Лоншана с проявлявшим все большую строптивость Иоанном становилась все лихора­дочнее, а с конца июля 1191 года она протекала под неусып­ным оком Уолтера Кутанского, архиепископа Руанского, кото­рого Ричард в феврале того же года отправил из Мессины с тайной миссией в Англию. При его посредничестве в конце июля между принцем и канцлером было заключено компро­миссное соглашение о разграничении прав, причем Иоанну было обещано признание его в качестве престолонаследника в случае смерти Ричарда.162 Ввиду кажущейся недальновид­ности поведения и нерешительности многие летописцы ото­двигают его в тень. Но вскоре своим обходительным стилем правления он заслуживает всеобщую похвалу.163 В отличие от своего предшественника, архиепископ Руанский был урожден­ным англичанином и при Генрихе II являлся хранителем госу­дарственной печати, к тому же в конце жизни последнего сыг­рал заметную роль в качестве посредника между отцом и сыном. В конфликтной ситуации, возникшей в Мессине, ему вновь представилась возможность доказать свои дипломатиче­ские способности.

Обильный поток жалоб на Лоншана, который настиг Ри­чарда в Сицилии, заставил его задуматься над изменением концепции государственной власти. Становилось очевидным, что Лоншану уже не справиться с оказываемым на него со всех сторон давлением. Ситуация крайне обострилась в сере­дине сентября 1191 года после своевольного возвращения Готфрида из Йорка в Англию. И хотя он был связан клятвой в течение трех лет находиться вне пределов страны, ему уда­лось высадиться в Дувре. Правда, он был тут же схвачен людьми Лоншана, и, поскольку оказал сопротивление, к нему пришлось применить силу. Для Иоанна это послужило сигна­лом к выступлению. Искусно используя бекетовский синдром, под возгласы негодования, звучавшие по всей стране, устрем­ляется он на защиту своего брата, церкви и вообще всех сво­бод против тиранов. Политически Готфрид был безобиден, и в течение нескольких недель, став на миг народным героем, он в этом качестве вновь обостряет спор главы английской церкви с кентерберийцами и взваливает на своего заступника Иоанна решение проблемы взаимоотношений Гуго дю Пуисэ и йоркцев. Так, выступив зачинщиком беспорядков, он оправ­дывает правильность предпринятой меры предосторожности — ссылки. Его неудача дала повод для созыва общего совета, на который Иоанн пригласил, кроме канцлера, епископов и ба­ронов. Так, наконец, в отсутствие архиепископа Руанского и остальных юстициариев состоялось сведение счетов с Лоншаном. 10 октября его вынудили подать в отставку, и Иоанну удалось добиться признания себя престолонаследником жите­лями Лондона. После принесения клятвы на верность Ричарду он получает клятву от них самих с оговоркой верности правя­щему королю. Но в образовавшемся вакууме власти ему не удалось осуществить задуманный прорыв к ее вершине, по­скольку ко всеобщему изумлению Уолтер Руанский неожидан­но предъявляет королевские полномочия, определявшие его преемником Лоншана. И смена власти происходит без ослож­нений. Иоанн, должно быть, был страшно разочарован, когда узнал, что целый год подрывал ничего уже не стоивший авто­ритет в политическом смысле мертвого человека.

Иным угодно усматривать в смещении Лоншана чуть ли не революционное выступление баронов, что-то вроде генераль­ной репетиции движения за «Великую хартию вольностей»164, однако то, что инициатива в этом вопросе исходила от Ричарда, доказывают имеющиеся в копиях документы. О намерениях короля можно судить по трем написанным в феврале 1191 года в Мессине письмам и по одному фрагменту из письма, отно­сящегося к этому же периоду. Три из этих доказательств при­водит Дицето, а одно письмо излагается Гиральдом165, по со­держанию и стилю оно почти идентично одному из тех, которые приводит Дицето. Письма эти подписывались «teste me ipso»* (* «Засвидетельствовано самолично» (лат.).), что уже само по себе подчеркивает их значимость.166 Незначительные отклонения в их содержании объясняются различием адресатов, но все они подчеркивают, что новое доверенное лицо, Уолтер Руанский, ни при каких обстоятель­ствах не должно подвергаться опасности. По существу их об­щий смысл сводится к лишению Лоншана власти. Таким обра­зом, к категории любезных посланий с противоречивым содержанием их никак нельзя отнести.

Их основное различие лучше всего объясняется, если сгруппировать письма по их адресатам. Одни адресуются группе юстициариев — четырем баронам во главе с Виль­гельмом Маршаллом, — согласно Гиральду, исключительно последнему. В письме, содержание которого передает Дице­то, говорится о том, что к ним посылается Уолтер Руан­ский, доверенное лицо короля, и без его совета следует воздержаться от принятия каких-либо решений. Далее чита­ем: «Et167 si forte cancellarius noster negotia regni nostri juxta consilium praedicti archiepiscopi et tuum et aliorum praedic-torum quibus curam regni nostri commisimus non tractaverit, praecipimus ut, secundum praedicti archiepiscopi disposi-tionem, tu et praenominati socii tui de omnibus agendis regni nostri tarn de castellis quam de escaetis absque omni occasione faciatis»** (** «И если по какой-либо причине наш канцлер окажется не в состоянии вести дела нашего королевства в соответствии с предписаниями архиепископа и твоими, а также другими распоряжениями по делам королевства нашего, пове­леваем сместить оного указанным архиепископом, и тебе с назначенными то­бою помощниками без промедления взять на себя ведение всех дел королевства нашего, как заботу о укреплениях, так и заботу о хлебе насущном» (лат.).). Это означает: если канцлер не будет прислушиваться к советам архиепископа и коллегии юстициариев, то вся пол­нота власти в военных и финансовых вопросах должна перей­ти к этой коллегии, возглавляемой архиепископом. Лоншану, таким образом, отводится роль исполнителя приказаний, — что означало лишение его власти, — и далее подчеркивается, что в случае, если тот не захочет стать лишь исполнителем воли, то его необходимо вывести из состава правительства. Это письмо датировано 9 февраля 1191 года, в другом письме, из которого приводится лишь фрагмент, говорится о том же, однако уже без особого выделения роли архиепископа. Передавая содер­жание письма, датированного 20 февраля, Гиральд от себя добавляет, что такие же письма были пересланы и другим юстициариям, а также графам и баронам, что подтверждает и Дицето.

К другой категории относится письмо от 23 февраля 1191 года, главным адресатом которого, кроме Лоншана, были еще чет­веро юстициариев. После представления доверенного лица, Уолтера Руанского, и сообщения о том, что он послан в Анг­лию, следует приказ: «Unde168 vobis mandamus et firmiter praecipimus, quatinus in procurandis negotiis nostris ejus consilio operemini; volentes et praecipientes quod quamdiu ipse erit in Anglia, et nos in peregrinatione Dei erimus, ipse pariter in omnibus cum consilio vestro, et vos cum suo»* (* «Настоящим повелеваем вам и категорически приказываем исполнять де­ла наши строго в соответствии с его распоряжениями; его воля и указания яв­ляются законом, пока он находится в Англии, а мы - в крестовом походе, и все дела он должен согласовывать с вами, равно как и вы с ним» (лат.).). Лоншану строго предпи­сывается прислушиваться к советам архиепископа, но приказ этот смягчается тем, что и архиепископ должен согласовывать свою деятельность с канцлером. Ни слова об отстранении от должности, никаких угроз. Это самое щадящее по форме письмо датировано самым поздним числом. К тому времени Ричард уже знал, как поведет себя Лоншан. Лейтмотивом всех жалоб на него была его непокладистость, бескомпромиссность. Так, не долго думая, он отстраняет от должности своего колле­гу, Гуго дю Пуисэ, причем дошедшие до нас письма могут служить прекрасным доказательством того, что этим он вовсе не нарушает волю Ричарда, так как об разделении власти с еписко­пом Данхемским нигде не говорится. И Лоншан, имевший достаточно доказательств доверия к нему Ричарда и привык­ший читать между строк королевских писем, мог понять из этого лишь то, что какое-то время придется потерпеть вмеша­тельство в его дела архиепископа. Ведь что иное все это могло означать, когда даже не определялась иерархия на случай воз­можных разногласий между ними. Но хотя само по себе пись­мо представляло собой неудовлетворительно составленную служебную записку, за ним, однако, стояло гораздо большее. Что именно, мы видели из специальных писем, посланных, так сказать, «непрямым» адресатам.

В общем, подобная «тактичность» при отстранении людей от власти довольно характерна для Ричарда, хотя гораздо важ­нее то, что у этого письма Лоншану совсем иное назначение — это была доверенность, выданная Уолтеру, которая наделяла его полномочиями и предназначалась для немедленного обна­родования. Другие же письма, как мы уже знаем, были предъ­явлены только после отстранения Лоншана, и это указывает на их конфиденциальный характер. Впрочем, все они писались в критический момент. В феврале 1191 года предстояло рас­торжение помолвки Ричарда с Алисой, и можно было предшь дожить, что французский король расценит это как повод к объявлению войны и в союзе с Иоанном постарается любы­ми путями дестабилизировать положение в Англии. Необходи­мо было также считаться с тем, что отбивавшийся от наседав­ших на него со всех сторон верховный юстициарий вполне мог не выдержать столь огромной нагрузки. Так что Лоншаном надо было жертвовать в любом случае. Но так как союз Фи­липпа с Иоанном был возможен лишь в будущем — Филипп тогда еще пребывал в Мессине, — то в поспешном отстранении Лоншана от должности необходимости не было, да и это позво­лило бы противнику «пристреляться» по новому правительству. Время еще терпело: Уолтер Руанский отправляется в путь из Мессины в феврале, едет не торопясь и прибывает в Англию только в конце июня.169 После этого он ждет еще три месяца, прежде чем объявить волю Ричарда. Понятно, почему не име­ло смысла угрожать канцлеру отставкой в случае неподчине­ния. Тайное просто стало бы явным, и задуманного эффекта добиться не удалось бы. Важно было отвлечь внимание про­тивника на Лоншана, которому в свою очередь предоставля­лось дополнительное время, чтобы он успел загнать себя на смерть. Смещение его с должности состоялось, когда Филипп возвращался из крестового похода. К концу 1191 года фран­цузский король был уже дома, и к этому времени в Англии появилось новое авторитетное правительство, которое не успе­ло еще нажить себе врагов. Таким образом, время для смены в верхах было выбрано как нельзя кстати, и эта смена полно­стью отвечала требованиям времени.

Посмотрим теперь, как описывают эти события наши летописцы. В Gesta и Chronica Говдена говорится, что о распоря­жении Ричарда отстранить Лоншана от должности обществен­ность да и он сам узнали в сентябре 1191 года. Как уточняется в Chronica, королевское письмо было обнародовано архиепи­скопом Уолтером и Вильгельмом Маршаллом, которые должны были на коллегиальной основе разделить власть с канцлером, так что тот не имел права ничего предпринимать, не посовето­вавшись с ними. В этом письме, в частности говорится: «Si ipse170 (Лоншан) quicquam in detrimentum regni, vel sine consilio praedictorum fecisset, deponeretur, et loco illius institueretur Rothomagensis archiepiscopus»* (* «Если он (Лоншан), причинит кому-либо вред или сделает что-либо во­преки предписаниям, сместить его с должности и на его место назначить архи­епископа Руана» (лат.).). Но вернемся от описываемого здесь события, имеющего достаточное количество свидетелей, к тому месту, где говорится о поручении, данном Ричардом Уолтеру Руанскому в феврале 1191 года. Автор Gesta и Chronica, причем в последней нашли отражения более поздние его взгляды на эти события, ошибочно полагает, что вместе с ар­хиепископом в Англию был послан также и Вильгельм Мар­шалл, тогда как последний и не уезжал оттуда, и что оба про­сто долго не решались предъявить свои письма Лоншану. Это странное поведение архиепископа летописец пытается объяс­нить обострившимися проявлениями деспотизма канцлера. Вероятно, записывая эти строки, Говден имел перед собой только то письмо в адрес Лоншана, в котором не говорилось об отстранении от должности, а миссия Уолтера характеризо­валась лишь как простое коллегиальное разделение власти. В описании февральских распоряжений Ричарда в Gesta еще меньше ясности, и этот источник еще более нас запутывает. Если довериться ему, это может привести к совершенно не­верному истолкованию воли Ричарда. Из него мы узнаем, что король посылает архиепископа Уолтера и Вильгельма Мар­шалла в Англию после того, как ему сообщили о «безобразном поведении и наглости» его канцлера по отношению к Иоанну и всему английскому народу. Поэтому, надо полагать, и появ­ляется следующая фраза: «Si1171 vera essent quae ipse audierat de cancellario»** (** «Если верно то, что я сам слышал о канцлере» (лат.).). И в данном случае его сменял на посту архиепи­скоп, которому в исполнении его новых функций должна была оказать содействие коллегия юстициариев. Даже если обвине­ния не подтвердятся, канцлеру все равно предстояло разделить свои полномочия с архиепископом и другими юстициариями. Но упоминавшиеся уже письма этого не подтверждают. Боль­шой ошибкой было бы полагать, что несправедливости, чинимые по отношению к его брату, могли побудить Ричарда к решитель­ным действиям, более того, миссию Уолтера просто наивно сводить исключительно к поискам истины. Будь это так от него потребовалось бы выступление в судебной функции, что означало бы объединение в одном лице судьи и человека, из­влекающего выгоду. На самом же деле на усмотрение Уолтеру Руанскому и баронам не предоставлялось ничего, кроме выбора подходящего момента действия. Ведь речь шла не о верности Лоншана, а об интересах короля. Королю необходимо было от­межеваться от канцлера, и поэтому поручение имело не мо­рально-этический, а чисто политический характер.

Вновь возникает необходимость несколько забежать вперед: выборы нового архиепископа Кентерберийского Ричард пору­чает провести Уолтеру Руанскому. И Лоншану письменно приказывается следовать всем указаниям последнего в этом вопросе. В ноябре 1190 года под Аккой умирает архиепископ Бодуэн Кентерберийский. И Ричард вновь стремится поскорее подыскать кандидата на освободившуюся церковную долж­ность. 25 января 1191 года кентерберийским монахам172 было послано письмо, в котором в качестве королевского кандидата предлагался архиепископ Монреальский. Одновременно Иоан­ну пересылают письмо, в котором его обязывают оказать дав­ление на монашеский капитул, чтобы заставить принять пред­ложение.173 Однако королевская кандидатура встретила силь­нейшее сопротивление капитула, прикрытое, разумеется, всевозможными отговорками. Среди прочих приводился и довод об оскорблении местных епископов выбором ино­странца. На самом деле в то время уже давно было подготов­лено назначение приемлемого для монахов Церкви Христа кандидата. Если же говорить о решении Ричарда в данном случае, то оно, как, впрочем, и в случае с Лоншаном, принци­пиально отличается от подобных решений Иоанна и Генриха, характеризующихся подчеркнуто бравирующим предпочтением фаворитов-иностранцев, В данном случае это лишний раз до­казывает, что королю еще не представилась возможность по­ближе узнать местное духовенство - будущего архиепископа Кентерберийского он еще не разглядел.

Чем же привлекательна была кандидатура Вильгельма Мон­реальского для Ричарда? С одной стороны, быть может3 тем, что Ричарду довелось с ним лично познакомиться во время переговоров в Сицилии, когда тот выступал посредником в конфликте с жителями Мессины и участвовал в мирных пе­реговорах с королем Танкредом, а с другой стороны, быть может тем, что он был доверенным лицом бывшей сицилий­ской королевской четы, и, вероятно, сестра Ричарда, Иоанна, поручилась за него. Ее супруг, Вильгельм II, призвал его воз­главить пышное празднество по случаю основания монастыря в Монреале и сделал архиепископом.174 И в глазах Кентербе­рийского капитула, разумеется, его кандидатура значительно теряла в привлекательности из-за разительного сходства гакингтонгского конфликта с еще свежим в памяти палермским. Трудно объективно оценить данного кандидата еще и по­тому, что сразу после своего назначения он исчезает из исто­рии. В Gesta и Chronica Говден сообщает о его гибели в 1190 году под Аккой, что представляется абсолютно неправ­доподобным.175 Кроме того, нигде не сыскать даже намека на то, что смерть настигает его еще в качестве выбранного канди­дата: ни в официальных письмах Ричарда на родину, ни в письмах капитула Церкви Христа к нему в Палестину о его смерти не упоминается, а ведь в таком случае потребовалось бы новое распоряжение короля, и наверняка бы изменилась страте­гия монахов. Во всяком случае, еще в конце ноября 1191 года Уолтер Руанский официально представлял его монахам в каче­стве королевского кандидата, о чем можно прочесть в одном из его писем из Кентербери.176 О смерти Вильгельма, даже если бы ее попытались скрыть, наверняка стало бы известно в таком находящемся у всех на виду месте. В данном случае необходимо исключить также возможность, которая в других обстоя­тельствах вполне могла заслуживать внимания, а именно, — объявленная Ричардом воля не соответствовала его действи­тельным намерениям, а на роль фиктивного кандидата в рав­ной степени подходил как живой, так и мертвый архиепископ. Ведь имя подлинного кандидата наверняка бы дошло до нас, так как, помимо самих монахов, о настоящем выборе короля должно было знать достаточно большое число людей, и, в первую очередь, избирательная комиссия епископов. Но именно епи­скопы и не возражали против назначения архиепископом Вильгельма, и в слухах не фигурировал никто, кроме Лоншана и Уолтера Руанского. Еще труднее поверить в то, что он осме­лился бы претендовать на высочайший пост в церковной ие­рархии против объявленной королевской воли — подобное злоупотребление доверием навсегда лишило бы его королев­ской милости. Еще менее вероятно, чтобы тайный выбор Ри­чарда пал на одного из упомянутых выше. Нелепо было бы наделять новой властью Лоншана, положение которого по­шатнулось, назначение же на должность архиепископа Кентерберийского Уолтера и лишение им своего поста в Руане могло бы крайне неблагоприятно сказаться на стабильности в Нормандии, что было бы еще нежелательнее, чем нестабиль­ность в Англии. Следовательно, необходимо исходить из того, что выдвижение кандидатуры Вильгельма Монреальского нель­зя рассматривать как обманный маневр и что в конце 1191 года он должен был с полным основанием считаться подлинным кандидатом короля.

Впрочем, причина неудачи данного начинания, скорее всего, и кроется в отсутствии тайного замысла. Одновременно нам как бы демонстрируется абсолютная необходимость при­меняемой Ричардом в мирских делах тайной дипломатии. Как сообщает Девиз, архидьякон Нортхемптонский, Саварик, в Мес­сине, в присутствии королевы-матери, которая находилась там лишь четыре дня — с 30 марта по 2 апреля, когда привезла Ри­чарду невесту, выпросил у последнего письмо с обещанием любого епископства в Англии. За этим вымоленным бланко­вым чеком скрывалась тонко сплетенная интрига, так как Са­варик уже выбрал себе епископство своего родственника Режинальда Батского: становясь архиепископом Кентерберийским, тот освобождал таким образом место в епископстве Батском, на которое он и рассчитывал. Его нахождение 28 февра­ля 1191 года в Мессине подтверждается документально: «teste Savarico archidiacono Nortamptonie»* (* «Засвидетельствовано Савариком, архидьяконом Нортхемптонским» (лат.).) - он ходатайствовал то­гда перед Ричардом о возвращении кентерберийцам отчужден­ного ранее имущества,177 чем и снискал расположение мона­хов. Приведенная дата интересна тем, что указывает на изначальное сопротивление архидьякона выдвижению канди­датуры Вильгельма Монреальского. Можно предположить таким образом, что, в отличие от будущих выборов, на этот раз о кандидате короля узнали все слишком рано, Инициатива Саварика представляется проявлением нелояльности, о кото­ром придется еще вспомнить, рассматривая его поведение во время плена Ричарда.

Саварик тем временем немедленно отправляется в Рим, где присутствует при избрании нового папы и провозглашении 15 ап­реля 1191 года Генриха VI императором Священной Римской империи. У него с собой рекомендательное письмо француз­ского короля к Кентерберийскому капитулу в пользу Режинальда Батского.178 В это время легко вписывается также и письмо Генриха VI в Кентербери, в котором монахам на­стоятельно рекомендуется прислушаться при выборе нового архиепископа к совету родственника императора, Саварика.179 Хотя и без этого покровительства Режинальд Батский был весьма желанным кандидатом для Церкви Христа, оба реко­мендательных письма в свете будущих событий приобретают ценность ориентира.

В течение 1191 года, в то время, когда Лоншан утрачивал свою власть, вопрос об избрании нового архиепископа Кентерберийского не поднимался, но как только в ноябре того же года Уолтер Руанский становится верховным юстициарием, он начинает готовиться к выборам. И выполнение этого поруче­ния выявляет границы его возможностей: умело лавируя между Иоанном и Лоншаном, Уолтер осуществляет переход власти и удерживает ситуацию в Англии под контролем. Он знал про­тивников и, очевидно, хорошо изучил их тактику. Но при подготовке выборов в Кентербери он, по-видимому, ничего не подозревал о закулисной игре, а его обходительность, которой он так славился, выглядит просто слабостью. К тому же за два года до этого он принимал активное участие в улаживании гакингтонского конфликта и имел прекрасную возможность изучить не только умение капитула плести интриги, но и ме­тоды борьбы с ними, используемые Ричардом. С тех пор мона­хи считали Уолтера Руанского своим врагом, и поскольку его авторитет их вовсе не устрашал, то 27 ноября 1191 года не­ожиданно и к ужасу Уолтера выбрали архиепископом Режинальда, причем в присутствии его самого и Иоанна, с которым все еще приходилось сотрудничать. Вопрос компетенции, то есть кто вправе выбирать, епископы или монахи, теперь мож­но было решить только в судебном порядке, и лишь вмеша­тельство наивысшей инстанции избавило верховного юстициария и короля от неприятных последствий: Режинальд Батский умирает уже через месяц после выборов, и в течение 16 меся­цев мы не слышим никаких упоминаний о новых выборах в Кентербери или об их подготовке. И только когда Ричард на­ходился в плену, Саварик, тогда уже епископ Батский, начина­ет плести интриги, на этот раз выдвигая свою собственную кандидатуру на пост архиепископа. Но Ричард теперь идет в наступление, принимая усиленные меры предосторожности. И на сей раз выборы проходят по его сценарию, и уже хотя бы потому, что,, в отличие от предыдущих, когда крестовый поход был в самом разгаре, возвращение Ричарда ожидалось со дня на день. Но и кентерберийские выборы 1191 года создали ряд трудностей, с которыми пришлось столкнуться тогда предста­вителю Ричарда.

Лоншана упрекали в злоупотреблении властью, Уолтера Руанского в том, что он использовал ее не в полной мере, но общим знаменателем по отношению к ним обоим было то, что они не являлись идеальными кандидатами на эту должность. Поэтому нельзя упрекнуть Ричарда в непостоянстве лишь за то, что два года спустя он вновь производит смену правитель­ства. На этот раз его выбор останавливается на Хьюберте Уол­тере, которого он вновь наделяет одновременно высшей свет­ской и духовной властью. И когда тот в 1198 году уступает свой пост верховного юстициария Готфриду Фитцу Питеру, своему подчиненному, то означало это не потерю им доверия Ричарда, а уступку воле нового папы Иннокентия III, который не желал больше вовлечения архиепископов в мирскую поли­тику,180 и это нисколько не уронило авторитета Хьюберта Уол­тера.

Таким образом, мы приближаемся к главному звену в це­почке мер предосторожности, предпринимаемых Ричардом — его семейной политике. Он не очень опасался, что Иоанн мо­жет лишить его английской короны. Главной заботой остава­лись континентальные владения — он был убежден: если Филипп решится напасть на него, то сделает это в союзе с одним из чле­нов семейства Анжу. Причем выбирать тому приходилось меж­ду Иоанном и Артуром. Все мысли Ричарда, вероятно, были заняты этой проблемой, но ни современники, ни историки, видимо, не разглядели всей сложности вставших перед ним задач. Они заключались не только в назначении надежных сенешалей и в мероприятиях военного характера, но, прежде всего, в создании такой политической обстановки, которая бы лишала Филиппа возможности выбора. Мне кажется бесспор­ной целесообразность определения такого будущего союзника Филиппа, который представлял бы собой меньшее из двух зол. Но напрашивается вопрос, считаем ли мы Ричарда теоретиче­ски способным на осуществление этой политики и есть ли надежные доказательства того, что он действительно проводил ее, и в чем могло заключаться это наименьшее из зол.

Всегда неприятно поражало, что он, не назначив наследни­ка, выступил в крестовый поход.181 Состоявшееся затем в Мес­сине провозглашение Артура престолонаследником дало повод упрекнуть его не только в упущении, но и в недальновид­ности. Правда, необходимо представить, к какому маскараду ему пришлось прибегнуть из-за Алисы: ведь его официальная невеста не была его настоящей избранницей, и свадьба с Беренгарией должна была состояться в ближайшее время, — впрочем, важнейшая мера для сохранения порядка престоло­наследия, — перед нами уже как fait accompli (свершившийся факт). Так как безопасность Вексена зависела от продолжи­тельности помолвки с Алисой, ему пришлось вести переговоры о заключении брака с другим семейством, в то время, как его официальная помолвка еще не была расторгнута. Эти перего­воры были настолько хорошо засекречены, что ни один из летописцев не имел в своем распоряжении информации ни о времени их проведения, ни об их характере. Нам лишь извест­но, что Ричард перед самым началом крестового похода, в условиях крайнего дефицита времени все же совершил «экскурсию» на крайний юг своего государства, а именно, в графство Бигорр, где приказал повесить одного владельца зам­ка, который ограбил паломников из Сантьяго. За этим следует сообщение о том, что 6 июня 1190 года Ричард был уже в Бай­онне.182 Нельзя не заметить, что в это время он находился в непосредственной близости от границы с Наваррой и, вполне возможно, истинная цель его поездки заключалась в заверше­нии переговоров о браке во время встречи с королем Санчо VI.183 Приезд Беренгарии в качестве невесты к чужому же­ниху настолько же необычен, как и выступление короля в поход, который мог неизвестно чем закончиться, без назначения на­следника престола. Однако между двумя решениями, касаю­щимися семейной политики Ричарда и принятыми в Мессине, - о расторжении помолвки с Алисой и провозглашении Артура наследником - прослеживается определенная связь. Филиппу, пока он находился в Сицилии, нелегко было бы разжечь войну в Нормандии, а также войти в сговор и переманить на свою сторону английского престолонаследника.

И для Ричарда, очевидно, было крайне важно помешать Филиппу, пока тот еще находился недалеко от Франции, най­ти себе союзника в борьбе против него. Так, не торопясь с провозглашением наследника, можно было выиграть время. Выбор, павший на Артура и чреватый серьезными последст­виями, был сделан, когда велись мирные переговоры с коро­лем Танкредом после взятия Мессины, и нашел свое отраже­ние лишь в приложении к имени племянника, которому предстояло жениться на дочери сицилийского короля. В пись­ме, содержание которого передает Говден, не указывая на дату его написания, Ричард информирует Танкреда о результатах переговоров с его представителями. При этом в письме есть упоминание об «Arturum egregium Britanniae, carissimum nepotem nostrum et haeredem, si forte sine prole nos obire contigerit»* (* «Артуре высокородном герцоге Британском, дражайшем нашем племян­нике и наследнике, если волей случая суждено будет нам умереть, не оставив потомства» (лат.).). Об этом же идет речь и в его письме к папе Клементию, датированном 11 ноября 1190 года.184 То, о чем здесь говорилось как о само собой разумеющемся, а именно, о праве Артура на престолонаследие, было довольно спорным в право­вом отношении, а с прагматической точки зрения - и вовсе абсурдным. Как можно было отдать предпочтение ребенку, которому было всего три с половиной года и которого фран­цузский король тотчас же постарался бы взять под опеку, как это уже случалось в прошлом, а не двадцатилетнему Иоанну? Никто не был готов увидеть в ребенке нелюбимого Готфрида и враждебной Констанции наследника королевства, и меньше всех Иоанн. Ведь именно его, а не Артура, который ни до того, ни после не чувствовал по отношению к себе заботу дя­ди, Ричард незадолго перед этим щедро одарил, так что лето­писцы и историки опять сделали из этого несколько поспеш­ные выводы о его особенной любви к Иоанну.185 Когда Ричард в декабре 1189 года покинул Англию, во владении его брата находилось шесть графств, независимых в финансовом и пра­вовом отношении, что затрудняло Лоншану осуществлять кон­троль над королевством. Во Франции же, напротив, у него было только маленькое, расположенное в центре Нормандии, графство Мортен, которому он и был обязан своим графским титулом. Французская граница была далеко. Его владения в Анг­лии точно так же находились внутри государства, вдали от воз­можного места вторжения, в юго-восточном Кенте, и далеко от шотландской границы. Коль скоро Иоанна нельзя было ин­тернировать - такая мера предосторожности была бы вопию­щей несправедливостью по отношению к нему - то ему нуж­но было предоставить поле деятельности и определить сферу влияния. И Ричард был весьма далек от того, чтобы слепо ему доверять: замки, расположенные во владениях Иоанна, он сделал своими опорными пунктами, а тот должен был покля­сться не посещать Англию в течение трех лет — именно столько Ричард предполагал находиться вдали от своего госу­дарства, как впоследствии и оказалось. Но весной 1191 года на семейном совете в Нормандии по ходатайству матери это условие, как известно, было отменено. При этом, вероятно, исходили из следующего соображения: если запретить Иоан­ну посещение Англии, то единственным местом его пребывания станет Франция, а это было весьма нежелательно. Должно быть, за него поручилась Элеонора, и ей действи­тельно, некоторое время удавалось держать его в узде. Так у верховного юстициария Лоншана и его преемника появилась новая и весьма обременительная обязанность, с которой необ­ходимо было справляться. Таким образом, готовясь к крестовому походу, Ричард обстоятельно занимался Иоанном и, воз­можно, постепенно пришел к окончательному решению.

Ему было хорошо известно, какой удар он нанес брату, на­значив Артура престолонаследником. Это назначение, которое не было даже завещательным распоряжением и с правовой точки зрения ни к чему не обязывало, что очень умаляло его значение, все же тотчас вызвало действия со стороны Иоанна. В одном из сообщений Ньюбурга можно найти подтверждение того, что были сразу же предприняты соответствующие пре­вентивные меры. Наш йоркширский автор утверждает, что знает о тайном послании Лоншана к шотландскому королю, в котором тому был предложен союз, выгодный для Артура. По его мнению, именно ненавистный канцлер побуждал коро­ля к назначению Артура с тем, чтобы самому стать регентом несовершеннолетнего короля. Скорее всего, это приказ уста­новить союз с Вильгельмом Шотландским исходил от Ричарда, так как тот постоянно заботился о том, чтобы сосед сохранял нейтралитет. Поскольку шотландский король был ближайшим родственником Артура по материнской линии, ожидалось, что после провозглашения наследника между Шотландией и Иоан­ном возникнет барьер, и, вероятно, это и было главной зада­чей. После того, как Шотландия перестала находиться в ленной зависимости от Англии, провозглашение Артура наследником стало очередной мерой безопасности, которая призвана была обеспечить защиту от возможной шотландской интервенции. И Иоанн не нашел бы здесь союзников, так как король Виль­гельм был официально поставлен в известность о назначении Артура.

Следовало ожидать, что Иоанн будет бороться за свое пра­во на наследство. Равным образом можно было предсказать поведение Филиппа, и здесь мы подходим к сути теории поли­тической системы безопасности — он встал бы на сторону Ио­анна. Именно своей предсказуемостью ситуация и была, надо полагать, обязана этому странному назначению Артура. Ричард считал, что Иоанн в качестве союзника Филиппа был менее опасен. А это означало, что Иоанн был заранее выбран своим братом на роль повстанца. Впрочем, в 1193 году, казалось, Ричарда не особенно волновали интриги его брата, а в 1194 году он сразу же простил их ему. Поэтому главным объектом полити­ческих маневров, конечно же, становится французский король: с провозглашением престолонаследником Артура ему был пре­допределен партнер-коллаборационист. Таким образом, за относительно короткое время ему уже во второй раз приходи­лось в вопросе английского престолонаследия становиться на сторону, определенную Ричардом: сначала он поддерживает его самого, а потом — Иоанна. Как и в первом случае, не сле­дует полагать, что Филипп действовал необдуманно. Очень вероятно, что, поддерживая Ричарда, он преследовал свои собст­венные цели, которые, правда, впоследствии не осуществились. Решающим было то, что французский король не нашел бы себе союзников в Бретани. Зачем бретонцам восставать против Ричарда, если он назначил их юного герцога престолонаслед­ником? Эта провинция и впоследствии, до возвращения Ри­чарда, оставалась спокойной, к чему он и стремился. О том, что и в Мессине его интересовала Бретань, мы уже отмечали в связи с договором, подписанным в марте 1191 года. Ее гео­политическое положение - ключ к пониманию ситуации в целом.

Отец Артура, Готфрид, был дорог Филиппу тем, что, благо­даря ему можно было бы осуществить французско-бретонский охват центра Анжу, а также Нормандии и Пуату, и это же в глазах Филиппа придавало большое значение и его сыну. Как извест­но, именно этот план и был реализован после смерти Ричарда. В то время как Анжу, Мен и Турень поддержали Артура, бре­тонцы вступили в Анжер, а французы - в Тур. В опасности такой ситуации Ричард убедился только год назад: он и Фи­липп вели в этом регионе войну против Генриха II; сразу по­сле смерти отца он начал избавляться от коллаборационистов, среди которых встречались также и бретонцы.186 Таким обра­зом, он лишал французского короля доступа к его племянни­ку, нацеленному на интервенцию. В то время, как за ним на­ходилась целая, да к тому же ненадежная, провинция, имевшая важное стратегическое положение, за Иоанном во Франции не было никого. Это должно было сильно ослабить значение последнего в качестве французского союзника, но у Филиппа не оставалось выбора. На случай своего возвраще­ния Ричард значительно повышал таким политическим реше­нием военную безопасность своих континентальных владений, в случае же своей смерти, он создал бы для своего реального преемника - брата - оптимальные условия для борьбы за власть: он обеспечил бы ему поддержку французского короля. Смог бы он добиться этого прямым путем? Впрочем, осенью 1191 года под покровительством Уолтера Руанского Иоанн был признан в Англии наследником. Человек, о котором Ричард писал, что открыл ему свое сердце и поверил свои «secreta»* (* «Секреты» (лат.).)187, хотя и был верховным юстициарием, не сделал ничего для сохранения за Артуром права на престол, а искал взаимопони­мания с Иоанном.

Следуя этой теории, можно рассматривать дальнейшее, по­ведение Ричарда в вопросе престолонаследия, На смертном одре он назначает Иоанна своим преемником, и королева Элеонора, присутствовавшая при его смерти, делает все, от нее зависящее, чтобы поддержать своего младшего сына на пути к престолу.188 Можно было отклонить требуемую Францией передачу Артуру Анжу, Мена и Турени и еще в тот же год остановить опасное развитие ситуации. Если серьезно отно­ситься к провозглашению в 1190 году Артура наследником, то встает вопрос, что же тогда могло привести к пересмотру этого решения в 1199 году, ведь с годами позиция племянника должна была бы, скорее, укрепиться.

Именно Иоанн, который скомпрометировал себя изменой и нерассудительностью, уже с 1197 года становится официаль­ным престолонаследником.189 То, что Артур в то время нахо­дился под опекой Филиппа, вероятно, не имело решающего значения, так как уже год тому назад произошел случай, пока­завший, что у бретонца не осталось больше никаких шансов на престол: вызвав в 1196 году своего тогда уже девятилетнего племянника, Ричард удалил его от Филиппа, Это имело смысл лишь в том случае, если существовала возможность того, что в качестве правозащитника выступит французский король. Наверное, маневр 1190 года был впоследствии разгадан бре­тонцами. Тогда Артур, как перед ним и Иоанн, нашел свою дорогу назад к Ричарду и, таким образом, мог бы быть в его распоряжении в 1199 году. Но ничто не говорит о том, что после 1190 года Ричард тоже только выбирал между Артуром и Иоанном: он неизменно покровительствует Иоанну, тогда как провозглашение престолонаследником Артура было лишь временным соглашением, о чем нетрудно догадаться. То, что это решение как нельзя лучше учитывало нужды государствен­ной безопасности, означало3 что поведение, на первый взгляд непонятное, не следует воспринимать как бессмысленное и безот­ветственное. Уловка тем эффективнее, чем меньше шансов сразу же ее разгадать.

Наш последний скользящий луч в этой связи должен кос­нуться королевы-матери. В конце она активно выступает за Иоанна против Артура, и мы видим ее в начале правления Ричарда в раздумьях об Иоанне. Биографы Элеоноры190 склонны без достаточных оснований объяснять все решения Ричарда ее влиянием на него, не задаваясь вопросом, почему ей3 всегда помогавшей хорошими советами, которыми он все­гда пользовался, не удалось убедить своего сына исполнить столь важную королевскую обязанность, как решение вопроса о престолонаследии перед выступлением в крестовый поход. И так как провозглашение Артура престолонаследником про­изошло, конечно же, не по ее инициативе, напрашивается вывод о том, что Ричард был далеко не таким послушным сыном, каким его считали. Однако, по-видимому, преобладает ошибочное мнение: мол, когда он принимал решения, не посо­ветовавшись с ней, то ничего хорошего из этого не выходило. Но, несмотря на это, личность Элеоноры представляется доста­точно значительной, чтобы уделить ей некоторое внимание.

Алиенор, как ее называют в источниках, родилась, вероят­но, о 1122 году. Она была внучкой знаменитого Вильгельма IX Аквитанского, и к ней перешло право на Тулузское графство, которое тот получил от своей супруги. Претендовали на эту территорию по очереди оба супруга Элеоноры и - еще упорнее - ее сын Ричард. Так как ее отец умер незадолго до ее первого бракосочетания в 1137 году, то к моменту свадьбы с лишь ненамного старшим ее французским престолонаследником Лю­довиком, она уже успела стать герцогиней, А так как во время торжественного переезда новобрачных из Бордо на север уми­рает и Людовик VI, то несовершеннолетняя супружеская чета вступает в Париж как король и королева. Для небольшого французского королевства настают бурные времена, и за на­чавшиеся вскоре военные невзгоды ответственность вполне справедливо возлагают на юную Элеонору, Судя по описани­ям, она была чрезвычайно красивой женщиной, и проходят годы, прежде чем преданный ей Людовик сумеет найти в себе силы переключиться в вопросах политики на советника, кото­рого завешал ему отец, аббата Сюжера Сендениского. Истории о супружеской неверности Элеоноры191 - большинство из них относится ко времени второго крестового похода - проверить невозможно. Но в том, что она, как рассказывают, часто жа­ловалась, что вышла замуж за монаха,192 - так как Людовик был очень набожным, - находит отражение совершенно иное, отличное от господствовавшего в Иль-де-Франс в первой по­ловине столетия мироощущение. К культурному своеобразию юга, чье превосходство в искусстве убедительно и по сию по­ру, относилась и совершенно светская, враждебная церкви культура миннезингеров с ее особым пониманием любви. Большая свобода нравов определялась уже самими культурны­ми традициями, отсюда же проистекало главенствующее поло­жение жены над мужем и высокая степень ее самостоятельно­сти. Мы узнаем, и это совершенно необычно, что во время семейного кризиса в Антиохии именно она заводит речь о рас­торжении брака, и как знать, не она ли выступила инициато­ром развода в 1152 году, которого Людовик все-таки добился якобы ввиду отсутствия престолонаследника. Уже спустя два месяца, вероятно, в возрасте 30 лет, она выходит замуж за девятнадцатилетнего Генриха Плантагенета. Это, по-видимому, указывает на предварительное соглашение, и в этой связи его несколько неожиданный приезд летом 1151 года в Париж с отцом, быть может, и был не чем иным, как подготовкой этого брака. Во всяком случае, насильно выдать замуж Элео­нору никто бы не смог, поэтому, надо полагать, ей понравился будущий супруг. Ньюбург даже считает, что новый муж ей подходил больше.193 Ведь Генрих, несмотря на свою моло­дость, уже был незаурядной личностью. Неизвестно лишь, когда Элеонора впервые испытала на себе всю пагубную силу его характера.

Спустя два года после свадьбы на ней снова была корона, на сей раз английская - она получила ее вместе с Генрихом. В качестве приданого она принесла ему Аквитанию; это озна­чало, что расширение пределов анжуйской империи заверше­но. Для Элеоноры началась неугомонная кочевая жизнь, по­священная исполнению королевских обязанностей и время от времени прерывавшаяся растянувшейся на десятилетие вере­ницей родов. Как правящая королева она представляла короля в Англии и континентальных владениях во время его отсутст­вия, и это свидетельствует не только о ее незаурядных полити­ческих способностях, но и о полном взаимопонимании с му­жем в вопросах политики, существовавшем в то время. Их личные чувства друг к другу не поддаются объяснению. Со­гласно легенде Элеонора из ревности убивает многолетнюю любовницу Генриха, Розамунду Клиффорд. Обвинение это, однако, столь же необоснованно, как и попытки объяснить ее восстание против мужа разочарованием в любви. То, что суп­руг ее вовсе не монах, она выяснила довольно скоро: когда Элеонора выходила за Генриха замуж, у того уже был, по крайней мере, один незаконнорожденный сын, Готфрид, и брак, веро-ятно, ничего не смог изменить в его образе жизни.194 Кроме того, продолжительные разлуки, связанные с исполнением королевских обязанностей, вовсе не способствовали укреплению семьи. Хотя не следует переносить на них наши собственные представления об идеальной супружеской паре: сердцу женщины той эпохи ближе был тезис трубадуров о несовместимости любви и брака. Целью последнего были концентрация власти и обеспечение преемственности престолонаследия. И в этом отношении ее союз с Генрихом был на редкость удачным. Но, несмотря на все это, она не была довольна. В 1168 году Генрих посылает ее представлять свои интересы в мятежную Аквитанию, и в конце 60-х - начале 70-х ее королевский двор в Пуатье превращается в блестящий центр культуры.195 В то время Ричард находится на ее попечении. В 1173 году она поднимает в своих владениях восстание - еще один неслыханный скандал - против своего супруга и посылает юного Ричарда, уже год как ставшего герцогом Аквитанским, вместе с братом Готфридом к участвовавшему в мятеже престолонаследнику Генриху, который бежал ко двору французского короля. В борьбе против второго мужа она ищет поддержки у первого. Ведь первый, Людовик, все еще оставался сюзереном Аквитании, правда, лишь формально. И с политической точки зрения, да и просто по-человечески, вполне понятно, что жесткий авторитарный стиль правления Генриха и то, что он принимал решения, касавшиеся ее владений, со­вершенно с ней не считаясь, могли вызвать возмущение жены, не привыкшей к женской покорности. Правда, это было ее последнее самостоятельное решение на последующие 16 лет, так как, задержав переодевшуюся в мужское платье и спасав­шуюся бегством Элеонору, Генрих до самой своей смерти со­держал ее под стражей в различных английских замках, что, однако, вовсе не исключало ее появления при дворе на Рож­дество и на семейные торжества.

Нас же, прежде всего, интересует портрет Элеоноры в зре­лом возрасте, С ее возвращением в общество в 1189 году число сообщений о ней в хрониках увеличивается. Девиз называет ее бесподобной женщиной; для Ньюбурга она женщина, поза­бывшая о своем возрасте, - на ту пору ей было уже под семь­десят. Кем бы она ни была раньше, теперь все единодушно сходятся на том, что она искренне заботится о согласии и ми­ре,196 выступая в роли, прямо противоположной той, в которой ее обвиняли прежде. Не следует, однако, игнорировать тот факт, что делала она это ради своего любимого сына, но, если заглянуть вперед, можно увидеть, что после смерти Ричарда, она также заботится и об интересах Иоанна. Она была очень сострадательной, сообщает Девиз, к тому же красивой, скром­ной, умной, и только однажды он вспоминает о грехах моло­дости в Святой Земле, в которых ее упрекают другие. В ее поступках в зрелом возрасте легко угадываются энергичность и доброе сердце, но другие черты характера остаются в тени. Следует также сказать о том, что ни один из летописцев не упрекает ее в честолюбии или стремлении к власти. Для ее отношений с Ричардом во время его правления характерно то, что она во всем поддерживает своего сына, как вначале, так и после его возвращения в Англию в 1194 году. Она с ним и не только, когда тот на вершине славы, - во время его отсутствия она всегда готова выступить на его стороне в решающий мо­мент, действуя осторожно и быстро. В конце концов, отходит от политики. Но в 1199 году в минуту опасности Элеонора снова покидает свою резиденцию в Фонтевро, хотя ей уже за семьдесят, и с присущей ей неиссякаемой энергией сначала помогает Иоанну укрепиться в Аквитании, а затем совершает еше одно путешествие через Пиренеи за другой испанской невестой - как в свое время за Беренгарией для Ричарда - на этот раз за Бланкой Кастильской для французского престоло­наследника, будущего Людовика VIII. Это поручение имело отношение к мирному договору между Иоанном и Филиппом, и то, что она не отказалась его исполнить, свидетельствует о ее согласии с проводимой в то время политикой.

Гиральд и Дицето подчеркивают покорность Ричарда своей матери. Этим он заглаживает свою вину перед отцом, считает Дицето, и еще он сравнивает Элеонору с орлицей из пророчества Мерлина, любующейся своим третьим орленком.197 На самом же деле оценить ее влияние на Ричарда не так-то про­сто И если говорят, что несколько раз он следовал ее советам, то это еще ничего не означает, и поэтому ее значение в этой роли остается таким же неопределенным, как и других совет­ников. В 1189 году Ричард предоставляет Элеоноре тройное вдовье право королевы, при вступлении на престол уполномо­чивает ее представлять свои интересы в Англии, поручает ей в 1190-1191 годах поехать в Наварру и доверяет ей выполнение дипломатических поручений в Риме. Известно, что в это же время она встречается с Генрихом VI в северной Италии.198 Она не была официально провозглашена правящей королевой на время отсутствия Ричарда, но после того, как Иоанн теряет авторитет в Англии, к ней переходят функции верховной контролирующей инстанции. И дело скорее не в прямых распоряжениях Ричарда, а в том, что ни у кого не было ни малей­ших сомнений в ее лояльности к королю-сыну. Нельзя упрек­нуть Элеонору в том, что она была властолюбивой королевой и навязчивой, неуступчивой матерью только потому, что она иногда принимала участие в управлении государством, да и сам сын, бесспорно, несколько раз просил ее об этом. Судить о ней лучше всего по ее деятельности в то время, когда Ричард находился в крестовом походе и в плену. Тогда она добилась нескольких значительных успехов. Несмотря на личную привязанность к своему сыну и политический опыт, который она могла использовать для упрочения королевской власти в Англии в 1192-1193 годах, нельзя не отметить возникшего впоследствии расхождения во взглядах между Элеонорой и Ричар­дом, вследствие которого она, несомненно, утрачивает свое влияние на сына: если она старалась сделать все для достиже­ния мира, то Ричард отдавал предпочтение войне. Но ни вре­мя, ни французский король не считались со стремлением ста­рой королевы к миру, и то, что она привозит заклятому врагу энергичную королеву и правительницу, свою внучку Бланку, оказывается далеко не в интересах государства Анжу. А имен не о них она везде и всегда заботилась, хотя, как политику, ей, конечно, были ближе ее родовые владения. Пока Ричард был только герцогом Аквитанским, их интересы совпадали. Его испанский брак, традиционный для аквитанских герцогов, и экспансионистская политика в отношении Тулузы доказыва­ет это, Во второй же половине правления внимание Ричарда переместилось на север. Его система союзов служит интересам Нормандии, а не Аквитании, как прежде. Поэтому уменьшилась и потребность в посреднических услугах Элеоноры, С 1194 по 1199 год мы слышим о ней только один единственный раз, а именно, когда она хотела заступиться за одного француза, который был личным врагом Ричарда, вновь приняв на себя роль посредника, но на этот раз ее миссия потерпела драмати­ческую неудачу и не была одобрена сыном.199

Заканчивая рассказ об Элеоноре, мы вместе с тем покидаем круг домашних проблем Ричарда, чтобы проследить его даль­нейшую судьбу в крестовом походе.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

В КРЕСТОВЫЙ ПОХОД НАПРАВЛЯЯСЬ
МЕССИНА

Спойлер (раскрыть)

Самый профессионально подготовленный и организован­ный до той поры крестовый поход начался с выступления из Везеле в направлении Лиона армий вновь подружившихся Филиппа и Ричарда, флот которого уже продвигался на юг вдоль атлантического побережья Испании. Принципиальная новизна его заключалась в двух принятых Ричардом стратеги­ческих решениях: во-первых, до театра военных действий решено было добираться морским путем, во-вторых, использовать с этой целью собственный флот.200 Решения эти были основаны на изучении горького опыта, накопленного за время предыдущих походов: сухопутный маршрут через Византийскую империю был сопряжен с бесчисленными тяготами и лише­ниями и чреват неизбежными стычками с сельджуками в Ана­толии. К тому же именно в это время движение крестоносцев понесло невосполнимую утрату — германцы лишились своего императора, До своей гибели 10 июня 1190 года в реке Салеф, испытывая тяжелые лишения, он больше года находился в пути. За 40 лет до этого мать Ричарда, тогда еще юная французская королева, проделала этот нелегкий сухопутный пере­ход в составе армии крестоносцев, и именно этот, второй кре­стовый поход мог служить прекрасным примером того, как их не следует проводить.

До Палестины необходимо было добраться по возможности быстрее и без лишних задержек, не испытывая нужды в воде и пище и не опасаясь нападения. Всем этим условиям как нельзя лучше отвечал морской путь, Более того, доставленный кораблями провиант мог бы обеспечить войско на долгое вре­мя. Использование своего собственного флота имело еще не­сколько преимуществ — лишало зависимости от портовых городов, экономило средства и позволяло свободно использо­вать корабли в военных целях. И пока Ричард спускался вдоль Роны на юг, его флот, состоявший из более чем ста крупно­тоннажных транспортных судов шел к Марселю для встречи со своим королем. И хотя отдельные корабли начали выходить из английских и французских гаваней и собираться в единую флоти­лию еще с Пасхи 1190 года, переход от Марселя до Мессины необходимо было преодолеть всего за 23 дня, С этого момента сухопутный путь перемещения войск в Святую Землю уходил в прошлое.201 И все же до Палестины Ричард добирался не­имоверно долго, хотя причиной тому были вовсе не морские опасности, да и задержка прибытия его флота в Марсель также не была связана с капризами погоды, как мы еще убедимся. В общем же, армии теперь не грозило обычное истощение сил, сопряженное с длительным и полным лишений маршем, и ее можно было сразу же вводить в бой.

Разумеется, для оснащения такого гигантского флота, нуж­ны были средства. Хотя речь шла об инвестициях, которые оправдают себя сполна, все же решение это требовало капита­ла и воли к действию. У Филиппа не было ни того, ни другого. Его хватило лишь на то, чтобы заключить с генуэзцами договор на транспортировку его контингента в Палестину, По имеющим­ся сведениям, войско Филиппа насчитывало 650 всадников и примерно вдвое больше пехотинцев, тогда как армия Ричарда была гораздо многочисленнее.202 И то, что Филипп вообще со­гласился на морской путь, заслуга исключительно Ричарда, по­скольку первоначально тот, подобно Генриху И в свое время, был сторонником, сухопутного пути, о чем свидетельствуют начатые им переговоры с Византией. Ричард же с самого нача­ла отстаивал морской вариант: как известно, еще в 1138 году он договаривался со своим шурином Вильгельмом II Сицилий­ским о предоставлении флота.203 При жизни отца он, разуме­ется, и помыслить не мог о создании своего собственного, но сразу же после восшествия на престол Ричард приступает к реализации этого проекта.

В Лионе пути Ричарда и Филиппа расходятся, и до Генуи они добираются порознь, Филипп отправляется по суше, Ри­чард направляется в Марсель, чтобы оттуда плыть морем вдоль побережья. Это было оптимальное решение, обеспечивавшее наиблагоприятнейшие походные условия войскам, и, насколь­ко известно, оно не было вызвано возникновением напряжен­ности в отношениях королей. В Генуе Филипп на короткое время слег в постель, и когда в середине августа Ричард от­правляется в Портофино, Филипп передает ему послание, в котором скрыта большая часть будущих раздоров. В нем Филипп просит Ричарда, который нанял в Марселе еще два­дцать галер и десять крупных грузовых кораблей, предоставить в его распоряжение пять галер. А ведь ему не составило бы большого труда самому нанять эти пять галер в Генуе, и жела­ние получить их от Ричарда наглядно продемонстрировало, на каких основах он хотел строить свои взаимоотношения с по­следним: богатый Ричард просто обязан был принять самое деятельное участие в финансировании французского участия в крестовом походе. Ричард же выразил готовность расстаться не более чем с тремя галерами, что, однако, показалось Фи­липпу недостаточным. Следующим местом встречи королей была назначена Мессина, где им суждено было задержаться на целых полгода.

Разумеется, обоим королям несложно было бы в том же го­ду встретиться и у Акки. Однако Ричард ограничился лишь посылкой туда передового отряда, да и то лишь после настоятельных просьб короля Гвидо. Но, несмотря на отсутствие коро­лей, интриги и контринтриги уже вовсю плелись там с момента прибытия туда французской миссии в составе доверенных особ короля. Задержка на Сицилии едва ли была связана с прибли­жением зимы и повышением в этой связи риска морского плавания, скорее, само запоздалое прибытие туда обоих было вызвано намеренной неторопливостью. И хотя Ричард, при­бывший в Марсель еще 31 июля 1190 года, решил не дожидаться больше недели своего медлительного флота и нанял суда, что­бы плыть дальше (флот пришел в Марсель только 22 августа), продолжение плаванья было неторопливым и напоминало скорее увеселительную прогулку. Закрадывается подозрение: не хотел ли он прибыть в Марсель без своего флота? Плывя на расстоянии прямой видимости итальянского берега, Ричард то и дело высаживался на берег, не обходя вниманием почти ни едитгой достопримечательности. Только в посещении Рима отказал себе. В устье Тибра Ричард встречается с кардиналом Октавианом, епископом Остийским,204 и сетует о «turpia multa»,* (* «Стыде великом» (лат.).) говоря неприукрашенную правду о римской симонии, чего он не мог себе позволить во время правления папы Клементия III, да и подобная встреча тогда была и немыслима. В Неаполе Ричард останавливается на десять дней, в Салерно — еще на пять. Там он консультируется с врачами знаменитого университета.

Обо всех остановках Ричарда нам известно благодаря Гов-дену, который сопровождал его вплоть до падения Акки и вел своеобразный путевой дневник. Из косвенных источни­ков мы узнаем, что по пути из Генуи в Мессину Филипп по­падает в шторм,205 но это вовсе не означает, что именно поэтому он прибывает в Мессину лишь за семь дней до Ричарда, то есть 16 сентября 1190 года. Как утверждают, еще в день прибытия Ричарда он хотел отплыть в Акку, но помешал, яко­бы, неблагоприятный ветер. Второй попытки не последовало, поскольку, ему, по-видимому, вовсе не улыбалась перспектива провести зиму не в роскошном королевском дворце в Месси­не, а в полевом лагере под Аккой, и подготовка к отъезду но­сила, скорее, характер отвлекающего маневра. Что касается Ричарда, то у него было еще несколько дел, которые следовало решить еще до завоевания Акки; среди причин задержки Фи­липпа, самой существенной было нежелание выпускать Ричар­да из виду. Как мы вскоре увидим, тот намеревался предъявить королю Танкреду от имени своей сестры, а также от своего собст­венного, определенные требования. А насколько затянется ре­шение данного вопроса, было не ясно. Кроме того, - и это представляется более существенной причиной задержки, — необходимо было кардинально решить проблему Кипра. А это практически невозможно было осуществить осенью, так что не было смысла торопиться с отплытием из Мессины лишь затем, чтобы избежать упреков в стремлении выждать более благо­приятного времени для морского перехода. Разумеется, Ричард не оповещал на всех перекрестках о том, что перед осадой Акки он не исключал возможности иных военных действий, более того, он тщательно скрывал свои замыслы. И, наконец, перед тем как ступить на Святую Землю, Ричард хотел решить определенные личные вопросы, не терпевшие больше отлагательства — ему надо было, в конце концов, жениться. И это можно рассматривать как одну из причин его предусмотренной зимовки в Мессине.

Флот Ричарда подошел к Мессине 14 сентября 1190 года. До этого моряки-крестоносцы успели совершить нападение на Лиссабон и разграбить город. Быть может, именно поэтому и не состоялась запланированная встреча с королем в Марсе­ле, и флот не успел к назначенному времени прийти на следую­щее место встречи. Так или иначе, но Ричард попал в Мессину лишь 23 сентября, через девять дней после прибытия своего флота, и этого времени вполне хватило для обострения ситуа­ции, и не в последнюю очередь потому, что Филипп уже нахо­дился в Мессине. Еще до высадки в Мессине, Ричард успел в своеобразной манере продемонстрировать, что и в нем не дрем­лют разбойничьи инстинкты, Говден рассказывает историю, которая вполне могла закончиться трагически не только для самого короля, но и для всего крестового похода. Находясь уже в Южной Италии, в окрестностях Милето, Ричард всего с одним спутником проезжал по селению. Услыхав в одном из домов крик сокола, он устремился туда и через минуту вышел с птицей на руке.206 Не пожелавшего расставаться со своей добычей Ричарда мигом окружила толпа местных жителей, и на него обрушился град камней и палочных ударов. Когда один из крестьян достал нож, Ричард стал отбиваться плоской по­верхностью меча, но тот сразу же сломался. Так на первый взгляд совершенно безобидная ситуация, не требовавшая, ка­залось, особой бдительности, разом превратилась в крайне опасную. И вновь Ричард показал, что безрассудная смелость его возрастала обратно пропорционально численности его от­ряда - чем меньше у него было сил, тем более рискованным было его поведение. Тогда он и его товарищ по несчастью, отбиваясь камнями, едва унесли ноги, а всего несколько дней спустя состоялся торжественный въезд в Мессину. «In tanta gloria»* (* Здесь: «помпезно» (лат.).) происходила высадка в порту, под звуки валторн на впечатляющем фоне огромного флота, буквально заполнив­шего всю гавань, и этим он не только сам произвел неизгла­димое впечатление на собравшихся, но и попутно продемон­стрировал Мессине свою военную мощь. По уверениям хорошо осведомленного Девиза встреча Ричарда с Филиппом происходила в самой что ни на есть дружественной обста­новке. За праздничным фасадом, разумеется, уже сгущались грозовые тучи, и очередной фарс «показной дружбы» слиш­ком скоро уступил место суровой реальности.

Необходимо признать, что по отношению к Танкреду и на­селению Мессины Ричард действительно повел себя довольно агрессивно, и трудно избавиться от соблазна автоматически перенести это впечатление на его взаимоотношения с осталь­ными участниками крестового похода, включая Филиппа. Но что на первый взгляд кажется простым, при ближайшем рассмотрении обнаруживает сложность, а в итоге представляется чем-то совсем иным. Цель, которую преследовал Ричард в Мес­сине, в корне отличалась от тех, которые он ставил себе позднее, и завоевание Мессины, обошедшееся малой кровью, в опреде­ленном смысле совершенно блекнет перед теми кровавыми оргиями, которыми довольно часто сопровождалось взятие юродов. Что же касается Филиппа, то, хотя его нельзя при­числить к любителям поножовщины и при штурмах городов он никогда не лез на рожон, считать его миролюбцем тоже нет особых оснований. В связи с крестовым походом, политиче­ский механизм которого был запущен уже в Мессине, и при сравнении с Филиппом, наиболее часто упоминаемыми черта­ми облика Ричарда называют беспринципность и заносчивость, делавшие, якобы, невозможным любое сотрудничество с ним. Здесь же мы имеем дело с точкой зрения, искаженной пол­нейшим незнанием как всей его прошлой, так и будущей жизни. Конечно, совершенно бесспорно, Ричард отлично умел нано­сить обиды, но столь же превосходно он владел искусством располагать к себе обиженных. Необходимо признать, что он прекрасно чувствовал, когда и кого можно позволить себе обидеть. И общий взгляд на историю данного крестового по­хода убедительно свидетельствует о том, что его судьба совершен­но не зависела от степени заносчивости Ричарда. С одной сторо­ны, разоблачение интриг Филиппа делает любое обвинение в адрес Ричарда весьма относительным, а те из них, которые явно противоречат сущности его характера, и вовсе представ­ляются надуманными. С другой же стороны, детальное изуче­ние обстоятельств в большинстве случаев убедительно свиде­тельствует, что он, ревниво относясь к успеху крестового похода, не только был в высшей степени способен на уступки и снисхождение, но и охотно шел на них.

И почему только этого почти никто не замечал? И почему в большей части исследований по данному вопросу выносится столь категоричный приговор, вроде следующего: «Результаты столь широко задуманного третьего крестового похода весьма незначительны... Виноват в этом, главным образом, Ричард Львиное Сердце»?207 И как мог ведущий французский специа­лист по истории крестовых походов назвать Ричарда «се paladin impolitique et brutal»* (* «Этот далекий от политики и грубый рыцарь» (фр).)?208 Непререкаемость подобных оце­нок вновь подтверждается Стаббсом209, на которого некри­тично опирается при создании образа Ричарда и автор англий­ских хрестоматийных трудов по истории крестовых походов Рансиман210 Некомпетентность солидных английских источ­ников особенно роковым образом сказывается при оценке роли Ричарда как крестоносца, ибо мнение Стаббса подтвер­ждают французские и немецкие документальные свидетельст­ва, хотя он и не руководствуется ими. В большинстве случаев выводы Стаббса представляются сделанными а рriori. Обе на­званные национальные тенденции объединяет сходство точек зрения, но при оценке крестового похода они в лучшем случае ограничиваются несколькими фразами, а в адрес Ричарда бро­сают лишь отдельные общие обвинения. И созданный под влиянием этих двух точек зрения портрет Ричарда-крестоносца невозможно разрушить никакими фактами. Такое, прямо ска­зать, бездумное отражение почти во всей литературе по данному вопросу находит инспирированная французским королем и экспортированная в Германию пропагандистская кампания 800-летней давности. Там и тогда ее разительная эффектив­ность обусловливалась в первую очередь необходимостью оп­равдать пленение Ричарда. Для французов Ричард навсегда превратился во врага нации, тогда как у англичан был Стаббс, чей авторитет надолго отбил охоту доискиваться до истины.

Обструктивизм Филиппа по отношению к крестовому по­ходу долгое время оставался неизвестен. Несмотря на частое подчеркивание его личных качеств, правомерен вопрос о том, какой интерес он мог иметь к делу, успех которого при сло­жившихся обстоятельствах был бы приписан исключительно Ри­чарду. А возвращение последнего победителем вовсе не входило в намерения Филиппа. И поэтому он изо всех сил стремился воспрепятствовать как возвращению Ричарда, так и победе крестоносцев, считая военное поражение наилучшей гарантией окончательного избавления от своего противника. И пока он всеми подручными средствами проводил чисто французскую политику, рассматривая крестовый поход лишь как средство достижения своей цели, ему охотно приписывали то, что он применял свои способности на общую пользу. Так он вдруг стал видной политической фигурой и завоевал репутацию политика, стремящегося к компромиссу.211 Последствия этого очевидны: Ричарда не только зачислили в зачинщики раздоров, но и отказали ему в признании действительных размеров его вклада в успех крестового похода. А он не толь­ко добился частичного успеха и стабилизировал положение, величайшей заслугой его было скорее то, что он круто по­вернул руль истории и предотвратил неизбежное поражение.

С другой стороны, интриги Филиппа не ограничивались лишь сферой глобальной политики и восточной частью Среди­земного моря — французский король прилагал все усилия, чтобы создать Ричарду трудности при первой же представив­шейся возможности. И эти дополнительные сложности были источником новых опасностей и отвлекали внимание, кото­рое Ричард, вынужденный защищаться и принимать ответ­ные меры, мог бы направить на решение главных задач, бо­лее того, из многих ситуаций ему весьма сложно было выйти с честью.

Политика уступок, проводимая Филиппом по отношению к Ри­чарду перед крестовым походом, уже анализировалась, И если взглянуть на его действия сразу же после возвращения из крестового похода, то надо признать ее преемственность. Принципы этой политики, ставшие наконец очевидными, настолько радикальны, что тут же становится понятным и выбор средств. Сразу начинается открытая борьба с Ричардом, и это само по себе заставляет задуматься над тем, а не ставил ли он папки в колеса английскому королю уже во время крестового похода? И, действительно, его действия как до, так и после прибытия в Акку, похоже, подчинялись единой схеме. Он по-прежнему пытается втянуть в реализацию своих замыслов не только Генриха VI, церковь и Иоанна, — еще Конрада Монферратского и, по-видимому, Исаака Кипрского, — но еще, несомненно, жителей Мессины и Танкреда. И если оставляе­мые им на пути к своей цели следы не всегда имеют четкий отпечаток, то, по крайней мере, одно сразу бросается в глаза: в конфликтных ситуациях он никогда не выступает на стороне Ричарда. Закладывая коварные мины, он с самого начала старал­ся использовать против Ричарда третьих лиц, которые в итоге становились такими же жертвами его политической игры, как и сам Ричард. Так, выступая в роли якобы незаинтересованной стороны, он пробуждал и поддерживал в других страх перед агрессией Ричарда и доводил их до такого состояния, что сво­им поведением они делали эту агрессию неизбежной. Даже когда, в отдельных случаях, он, казалось бы, действовал в ин­тересах Ричарда, намерения его были диаметрально противо­положны. Ричард желал победы, Филиппа же устраивала лишь борьба. В ней он видел возможность физической гибели своего противника, тогда как в победе — лишь ее вредные для него самого последствия. Если Ричард побеждал в борьбе, то матери­альный ущепб несли те, кто был вынужден вступить в конфрон­тацию с ним, Ричарду же доставались нематериальные убытки. Побежденные, в конце концов, превращались в недовольных, и, поскольку Филипп сам вынашивал замыслы нападения на Ричарда, он упорно стремился оказаться одним из многих, с кем его соперник был в состоянии войны. И даже если бы тог захотел сорвать его замыслы, ему бы это не удалось. Безу­пречная репутация французского короля и то обстоятельство, что он неоднократно имел дело с англичанами и, как полага­ли, досконально изучил повадки Ричарда, как говорится, изнутри, в то время как тот оставался загадкой для окружающих — все это гарантировало Филиппу всеобщее доверие и успех, пусть даже в роковом для судьбы крестового похода смысле.

В Мессине Ричард расквартировался в винодельческом по­местье,212 так как во дворце уже обосновался Филипп. Армия, прибывшая за неделю до него, разбила лагерь прямо на берегу, поскольку ее не пустили в город. Капитаны кораблей ждали своего короля, который, узнав о высадке своих людей на берег, поторапливал с отплытием, несомненно обеспокоенный складывавшимся взрывоопасным положением. Среди обычных обстоятельств, способствовавших росту напряженности, был резкий скачок цен на продукты питания, вызванный неожи­данным ростом населения. Кроме того, не обошлось и без обычных в подобных обстоятельствах конфликтов на нацио­нальной почве, обусловленных столкновением различных культур.213 В Сицилии, которая нередко становилась жертвой разбойничьих набегов, помимо тонкой правящей норманнской прослойки проживали еще и давно романизировавшиеся лан­гобарды, а также выходцы из Греции и арабы. По сообщениям летописцев, в Мессине все держали в своих руках «гриффоны» и «лангобарды», как называли здесь осевших в различное вре­мя греков и латинян различного происхождения. К ортодок­сальным грекам крестоносцы издавна относились с подозритель­ностью, что же касается «лангобардов», до нас дошла стихотворная строка Ричарда, относящаяся, правда, к более позднему времени, в которой он презрительно называет этим именем французов,214 что, между прочим, поднимает вопрос о том, а кем же он сам себя считал? Впрочем, о жителях Мессины, в которых английские авторы видят лишь низкие ка­чества, плохо отзываются и другие источники того времени.215

Надо сказать, что армия Ричарда представляла собой пест­рый конгломерат, и изъяснялась, хотя и на всевозможных диа­лектах, но все же по-французски. Однако, как утверждает Де­виз, местные жители всех их, независимо от того, были ли очи выходцами из Англии или Нормандии, Луары или Южной Франции, именовали «англичанами», таким образом франкоя­зычные подданные Ричарда были для них совсем не то, что франкоязычные подданные Филиппа. Налицо любопытное явление: хотя взаимоотношения греков и французов во время крестовых походов и в связи с ними не отличались особым дружелюбием,216 в данном случае между «французскими» Французами и местными жителями устанавливаются на ред­кость гармоничные отношения, тогда как «английские» фран­цузы Ричарда сразу же приходятся им не по душе. К нацио­нальным предубеждениям, экономическим причинам и обычному недовольству, вызванному поведением солдат, сразу же при­бавляется чисто политический фактор, вскоре ставший доми­нирующим. Нормандский менестрель Амбруаз в своей «Estoire de la Querre Sainte» объясняет антипатию местного населения по отношению к армии Ричарда тем, что жители Мессины видели в нем возвратившегося норманнского завоевателя. Ведь у Ричарда действительно был довольно многочисленный нормандский контингент, а события стотридцатилетней давности, когда брат Роберта Гискара - Рожер появился на Сицилии и завоевал ее, еще не стерлись из памяти. С тех пор здесь правила норманнская династия, которая, однако, сумела обеспечить в высшей степени мирное сосуществование разнородных культур. И, хотя в конце XII века «норманнов» в общем-то уже осо­бо не побаивались, никто не мог знать, что было на уме у Ричарда и что он мог придумать, поэтому недоверие к нему вполне понятно. К тому же он был братом овдовевшей после смерти Вильгельма II сицилийской королевы Иоанны, кото­рую новый король, Танкред, сам не очень то прочно сидевший на троне, держал под стражей в Палермо. Отказ в удовлетво­рении вдовьего права уже сам по себе провоцировал конфликтную ситуацию, более того, совершенно неясно было, как поведет себя Ричард по отношению к незаконнорожденному внуку Рожера II, пришедшему к власти вопреки воле почивше­го в бозе короля.

Здесь мы приближаемся к довольно запутанному периоду истории конца норманнского правления на Сицилии. Решение Вильгельма II обручить свою тетю Констанцу с Гогенштауфеном Генрихом VI вызвало осенью 1184 года настоящую сенса­цию в политическом мире. Неужели норманнское государство достанется германцам? Насколько реальны были в то время подобные опасения и действительно ли Вильгельм решил наделить Гогенштауфенов правом на сицилийский престол, узнать уже невозможно. Неизвестно даже, насколько серь­езно юный Вильгельм II при заключении этого брака отно­сился к праву наследования по женской линии и придавал ли ему вообще какое-либо политическое значение, или, зная о своей неспособности иметь детей, он сознательно наметил столь крутой поворот в судьбе своего государст­ва.218 Во всяком случае, во втором браке Иоанна стала ма­терью, и решение Вильгельма оставило в сознании ее детей неприятный осадок.

Заточение же Танкредом бывшей королевы могло означать лишь то, что ее вмешательство в сицилийские дела рассматри­валось как вполне вероятное, и подобные опасения относи­лись ко всей ее семье. Тем не менее, есть основания полагать, что осенью 1190 года Ричард вовсе не имел намерений завое­вывать Сицилию, и все его помыслы были направлены на осуществление крестового похода, хотя его и не оставляли заботы о наилучшем его финансировании. Ведь одно было совершенно несовместимо с другим. Рассчитывая задержаться в Палестине не менее трех лет, он никак не мог надеяться защитить завоеванную Сицилию от надвигавшихся армий Ген­риха VI. Да он никогда и не шел на завоевания, удержать ко­торые не представлялось возможным, чему яркое свидетельст­во - его поведение на Кипре и в Святой Земле. Но то, что стало ясным для всех, включая и Генриха VI, при его от­плытии из Мессины, а именно, что он не намерен вмеши­ваться в политическое будущее Сицилии, при прибытии на Сицилию было далеко не столь очевидным. Поэтому впол­не понятна усиливавшаяся нервозность и населения Мее-си ны3 и самого Танкреда.

Не только все английские летописцы — кроме названных, следует упомянуть еще Девиза, в частности его подробное описание пребывания на Сицилии, — но еще и неанглийские, много пишут о провокациях жителей Мессины по отношению к армии Ричарда. Они не ограничивались словесными оскорб­лениями, но нередко выражались в нападениях и даже убийст­вах.219 Так что если и существовал страх перед завоеванием, то он выливался в прямую агрессию. Таким образом, само поло­жение, в котором оказался Ричард, требовало немедленных действий, причем подобные действия одновременно должны были носить как оборонительный, так и наступательный ха­рактер. Обороняться Ричарду предстояло от горожан, насту­пать — на Танкреда. И хотя тот сразу же после прибытия Ри­чарда послал к нему Иоанну и даже выделил ей некоторую сумму в качестве отступного, Ричард посчитал эти меры не­достаточными. Его требования были вдвое большими Он по­требовал вдовье наследство Иоанны — графство Монте-сант-Анжело, находящееся на востоке Апулии у Монте-Гаргань. Этот район был оккупирован германскими войсками, которые вошли сюда при поддержке местных сторонников Генриха и Констанцы незадолго до появления Ричарда на Сицилии.220 То, что в подобных обстоятельствах Иоанна никак не могла бы получить свое графство, зависело скорее от реальной поли­тической ситуации и враждебности Гогенштауфена, чем от ее личных качеств. Для себя Ричард потребовал выдачи наследст­ва, завещанного Вильгельмом II своему тестю Генриху II после объявления последним об участии в крестовом походе. Как его наследник и фактический предводитель крестового похода он претендовал на следующее: 100 полностью оснащенных галер с двухгодичным запасом провизии, серебряную палатку, в кото­рой можно было бы накрыть стол на двести рыцарей, золотой стол с приборами и золотой стул для Иоанны. Вполне вероят­но, что набожный Вильгельм, который еще в 1188 году спас Триполи от Салах ад-Дина,221 послав на помощь конницу, сделал завещательный отказ на цели крестового похода; он умер всего через несколько месяцев после смерти Генриха II, Ричард, разумеется, не собирался отказываться от пусть и скромного, но все же законного вклада богатых сицилийцев на богоугодное дело, и Танкред не мог долго сопротивляться его требованиям. Хотя на первых порах он, видимо, вовсе не то­ропился бросаться в объятия Ричарду. Но по двум причинам переговоры нельзя было затягивать. В Мессине Ричард со сво­ей армией чувствовал себя загнанным в угол, и налицо были все признаки надвигавшейся бури, что и определяло крайнюю необходимость в переговорах. Кроме того, взоры всего христи­анского мира были обращены на армию крестоносцев и ее предводителя. Ввиду этого особую весомость приобретал аргу­мент, приведенный Девизом: армия, которая должна наводить ужас на Салах ад-Дина, не могла позволить себе терпеть на­смешки и наглость «изнеженных греков», а ее королю не по­добает вести бесконечные дискуссии о том, что принадлежит ему по праву. Да и король, выступивший в военный поход, не мог рисковать своей репутацией, ведь добрая слава — это уже половина победы.

28 сентября 1190 года, сразу же после того, как к нему при­была Иоанна с неудовлетворительной денежной компенсаци­ей, Ричард переплывает пролив и овладевает на полуострове сильно укрепленным монастырем-крепостью Баньяра, где по­селяет Иоанну. Сам же остается жить в винодельческом поме­стье. 2 октября он изгоняет греческих монахов из монастыря Сан-Сальваторе на полуострове на берегу Мессинской гавани, чтобы разместить в безопасности выгруженный с кораблей провиант, Обе меры, безусловно, носили вынужденный харак­тер, но, поскольку при этом были захвачены стратегически важные пункты, их можно было вполне истолковать как упэозу всей Сицилии, И это, пожалуй, входило в намерения Ричарда. Впрочем, подобное приближение к Сицилии могло быть чем-то вроде рекогносцировки, причем как в военном, так и в поли­тическом смысле, Это позволяло не только прощупать воен­ную силу Танкреда, но и получить представление о военном потенциале войск Генриха VI в Апулии.

В этот период идут оживленные консультации между Ри­чардом и Филиппом, иэ казалось, дружбу королей ничто не может нарушить. 3 октября недовольство ценой на хлеб пере­растает в беспорядки. Ричард силой пытается удержать своих людей, бросившихся к городским воротам, и это ему удается не сразу. В конце концов, он уговаривает их собраться на сле­дующий день на сходку, и страсти мало помалу стихают. Согласно Девизу, у Ричарда уже тогда вызревает решение штурмовать город, и он, якобы, с этого момента начинает приготовления. Автор добавляет, что, к счастью, напала другая сторона, и никто не смеет упрекнуть короля в пре­думышленном завоевании Мессины. Правдоподобнее, од­нако, что Ричард просто разуверился в успехе мирных пере­говоров,

Утром 4 октября 1190 года в сторону поместья, где находи­лась резиденция Ричарда, для ведения переговоров выступила группа местных церковных иерархов во главе с мессинским архиепископом, между прочим, уроженцем Англии. В состав делегации входили также уполномоченные Танкреда — адми­рал Маргарит и Иордан Люпин,222 и сам король Филипп. Но лишь только начались переговоры, из ворот города хлынула толпа жителей Мессины, в которой послышались призывы напасть на дом Гуго Лузиньяна,223 и началась свалка. Этот Гуго, «Lе Воn», «коричневый», был племянником Конрада Монферрахского, назначенного перед штурмом Акки преем­ником слабеющего короля Гвидо Иерусалимского, и главою рода Лузиньянов в их вотчине Пуату. Возможно, взбешенные горожане начали свое нападение на анжуйскую армию с одно­го из Лузиньянов совершенно случайно, но, вполне вероятно, что это могла быть целенаправленная акция — первое звено в цепи последовавших напряженных политических событий. Ричард мгновенно прервал переговоры и пробился с несколь­кими из своих приближенных на холм, занимавший господ­ствующее положение над местом разворачивавшихся событий. Оттуда он затем устремился на жителей Мессины и погнал их по направлению к городу. Первая ожесточенная схватка про­изошла перед городскими воротами. К этому времени францу­зы во главе с Филиппом уже успели укрыться за городскими стенами. По сообщениям Девиза и Амбруаза, при штурме Мессины Ричард прибег к своей обычной тактике — выпустил вперед лучников, которые произвели настолько массирован­ный обстрел, что городские стены опустели в мгновение ока. И поскольку стены защищать было уже некому, то не состави­ло большого труда подвести тараны к воротам.

В то время как город был атакован с суши, пришел в дви­жение флот, чтобы завершить окружение со стороны моря. Поскольку королевский дворец, из которого Филипп наблю­дал за происходящим, находился вблизи гавани, это не позво­лило флоту использовать свой потенциал, и в анжуйском лаге­ре упорно верили, что французский король лично принимал участие в сражении и даже застрелил нескольких матросов своего союзника - впоследствии это использовалось на самом высоком уровне в пропагандистской кампании. Но в поддерж­ке флота не было большой необходимости, поскольку Ричарду и его воинам удалось ворваться в город. Сицилийский флот подожгли, и бои шли на забаррикадированных площадях. Че­рез пять часов по городу уже развевались знамена Ричарда, и важнейшие здания были захвачены. Знатные воины Ричарда перебрались на городские квартиры. Усмиренные горожане должны были выставить заложников, затем, как сообщает Девиз, король предъявил свой ультиматум: заложники будут выкупаться по отдельности, и, если Танкред откажется исполнить его усло­вия, весь город будет разграблен. Так разом решались обе про­блемы: усмирялась Мессина и создавались предпосылки для сговорчивости Танкреда. Взятие Мессины в качестве залога должно было дать почувствовать Танкреду, что гораздо дешевле будет выплатить Ричарду требуемое им, чем военные репара­ции. Не оставалось сомнений и в том, какой вариант освобож­дения заложников предпочтут жители Мессины. Ясно было и то, что Ричарда не особенно интересовал взятый город.

В составе совместного анжуйско-французского посольства направляются оба державных гостя к Танкреду, чтобы сооб­щить тому о случившемся. Французскую делегацию, что следу­ет иметь в виду, возглавлял герцог Бургундский. В напря­женной ситуации вооруженного затишья из-за все еще уклончивой позиции Танкреда, нехватка продовольствия, ка­залось, снова сыграет трагическую роль, так как солдат будо­ражили слухи, что их хотят уморить голодом. Но с подвозом провианта армия успокоилась. Напряжение окончательно спа­ло после того, как было объявлено, что Танкред решил пойти на уступки. Он предложил Ричарду денежную компенсацию в счет удовлетворения его требований, и ввиду предстоявшего соглашения зачинщики беспорядков, всеми проклинаемые теперь доверенные лица Танкреда Маргарит и Иордан Люпин, тайно покинули город. Их недвижимое имущество Ричард конфисковал. 8 октября оба короля подписали ряд указов, направленных на решение наболевших проблем. С этого мо­мента устанавливались фиксированные цены на хлеб, запре­щались посредничество и спекуляция, заодно вводились жест­кие санитарные требования и определялся штраф за игру в кости. Кроме того, законодательно регулировался вопрос о правомоч­ности завещательных отказов крестоносцев на нужды движения. Короли вновь подтвердили свою решимость верой и правдой служить общему делу. Успокоению жителей Мессины в немалой степени способствовало и то, что Ричард приказал своим людям вернуть награбленное. Он был вынужден, не в послед­нюю очередь благодаря Танкреду, щедро вознаградить войско за ускользнувшую добычу и длительное дорогостоящее пребы­вание в Мессине. Его щедрость достигла апогея во время бле­стящего Рождественского праздника, на который были при­глашены все, и король Филипп тоже. Среди прочего, Филиппу перепало еще и несколько кораблей. Этот пир состоялся в наспех сооруженном Ричардом на возвышающемся над городом холме укрепленном деревянном замке, который он назвал «Мате-гриффон». При возведении этой «греческой крепости» он ис­пользовал применяемую до эпохи каменных крепостей тех­нику строительства укреплений. Таким образом, Ричард соз­дал для себя временную резиденцию, которую пообещал Танкреду перед своим отплытием снести. Кроме того, Ричард возвел укрепления вокруг казнохранилища и продовольст­венных складов. Таким образом он обеспечивал себе спокой­ную зимовку, и после этого о стычках с местным населением больше не упоминается. «Gens Anglicana»* (* «Английское племя» (лат.).), как докладывает Говден, стало теперь в Сицилийском королевстве в большом почете. Позднее появились утверждения, будто бы именно в Сицилии за Ричардом закрепилось его легендарное прозвище, В любом случае, уже Девиз слышал, как сицилийцы сравнива­ли его со львом, что он связывал с заботой Ричарда о соблю­дении правопорядка: сразу же после высадки Ричард распо­рядился соорудить перед городской стеной виселицы, и в отличие от Филиппа, склонного замять скандальное дело, не относился к своим людям снисходительнее, чем к местным жителям. Филиппа же, напротив, и это уже не впервые, окрести­ли Агнцем. В подобное время смиренность этого библейского животного не почиталась высшей добродетелью королей, ско­рее всего и сицилийцы не имели при этом в виду ничего хо­рошего.

Какую же роль играл Филипп в Мессине? То, что при штурме города он предательски противодействовал Ричарду, утверждают исключительно английские источники, причем единодушно, но иначе и быть не могло. Уже через 8 лет глав­ным аргументом в предъявляемых анжуйской стороной обви­нениях фигурируют собственноручно убитые Филиппом солда­ты Ричарда.224 И у Амбруаза можно прочесть о том, что сообщила делегация Ричарда папе: французский король силой препятствовал заходу анжуйских галер в порт. Суть же предъявляемых обвинений лучше всех выразил Говден: Филипп не только не оказал содействия анжуйской армии — своим собратьям по оружию, но и вредил ей в силу своих возможно­стей. Еще до начала сражения Филиппа видели во вражеском лагере, да и на переговоры с Ричардом он приходит вместе с «возмутителями спокойствия» Иорданом Люпином и Маргаритом, причем, судя по «Histoire ds Ducs de Normandie», по­следний состоял с ним в особо близких отношениях и даже совершил для Филиппа hominium.225 Бегство обоих повержен­ных приближенных Танкреда свидетельствует о том, что у них; были основания опасаться преследований со стороны Ричарда. Существует мнение, что единственная цель этой встречи заключалась в том, чтобы удержать Ричарда подальше от разво­рачивающихся событий. О том, что Ричард подвергался систематической травле, утверждает Говден, когда он осущест­вленную Ричардом первую оккупацию комментирует словами: «И поэтому их было легче подстрекать против него». Кто же были эти агитаторы? Помимо двоих уже названных, сама со­бой напрашивается мысль о самом Филиппе, однако крайне не­осмотрительно приписывать ему чересчур активную роль в Мес­сине, чтобы избежать предвзятого к нему отношения. В одном ему надо отдать должное. Вполне понятно, что ради сестры Ричарда он не желал браться за оружие. В соответствии с при­казом Ричарда не втягивать в конфликт французов, Филипп по­желал защищать лишь непосредственные подступы к своей резиденции. Это хорошо высвечивает проблематичность его позиции. Если он намеревался заблокировать столь важный стратегический объект как порт, то тем самым он мог задер­жать взятие города, что противоречило бы интересам Ричарда, но было бы на пользу защитникам Мессины. Впрочем, само его присутствие в городе препятствовало нормальному веде­нию боевых действий. И лишь благодаря их скоротечности подобная помеха практически не повлияла на их результат, хотя, как знать, что случилось бы, если бы Мессина не пала за несколько часов.

Ему и вовсе не следовало бы оставаться в городе со своим войском после того, как выяснилось, что сражения не мино­вать. Разве не он сам желал отплыть в Святую Землю сразу же по прибытии Ричарда? И если это так, то есть если он дейст­вительно не собирался зимовать в Мессине, то он вполне мог бы отвести свою армию в другой район Сицилии или даже переправиться с ней в Южную Италию. Тогда он мог не опа­саться быть втянутым в конфликт и попасть в двусмысленное положение. Разумеется, там могло сразу же оказаться, что и его армия, подобно любой другой, не вызвала бы больших восторгов у местного населения, да и местных правителей едва ли обрадовали бы его требования ленной присяги. И причина случившегося, надо полагать, в том, что Филиппа просто исполь­зовали как козырную карту в игре против Ричарда. В лагере со­юзников возникло недовольство в связи с тем, что Филипп позволил навязать себе роль защитника сицилийцев, и недове­рие к нему стало естественной реакцией армии крестоносцев. И это скрепя сердце выраженное недоверие в самом начале совместного крестового похода, по меньшей мере, справедливый упрек в его адрес. В бою не могло быть места для полити­ческих разногласий, а нейтралитет и вовсе был невозможен. Идущие в атаку солдаты должны были воспринимать как оскорб­ление штурм города, в котором стояла армия их союзника. Да и сама его сторонняя позиция воспринималась с раздражени­ем поэтому встречающиеся в английских источниках обвине­ния следует воспринимать как отголоски настроений в армии, а нз как состряпанную задним числом теорию о заговоре

И то, что Филипп и граждан Мессины бросает в трудном положении, не делает его поведение более лояльным по отноше­нию к Ричарду. Единственным шагом с его стороны, не остав­лявшим сомнений в том, что он не намерен становиться на чью-либо сторону, мог быть только его отъезд, Но, поскольку он все-таки остался, то тем самым подавал надежды, которые не собирался оправдывать. Его якобы посредническая миссия привела к тому, что жители Мессины, веря в поддержку со стороны Филиппа, оказались втянутыми в провокацию по отношению к Ричарду, Расчет очевиден в своей простоте. Что могло случиться с городом, в котором находился французский король и сюзерен врага?226 И все зависело лишь от того, как сохранить расположение этого сюзерена. Амбруаз сообщает, как после начала боев горожане обступили Филиппа, моля о помощи, Случилось то, что — за исключением разве что Ричарда и Филиппа — и представить себе никто не мог; приступом брали город, в котором находился французский король. Его дипломатия мнимого умиротворения сослужила сомнительную службу. Поведению Филиппа не могло быть никаких оправданий. По логике того времени Ричард либо был прав - и тогда его сюзерен и союзник должен был прийти ему на помощь, либо он был не прав — и тогда тот должен был запретить штурм города. Второе Филипп сделать не мог, так что ему следовало хотя бы сделать вид, что он солидарен с Ричардом, раз уж он своевременно не догадался удалиться с места сражения. Постыдно было позволять при этом завоевывать самого себя.

Поведение, продемонстрированное им при взятии Месси­ны, достаточно убедительно объясняет, почему во всех оцен­ках его отодвигают на задний план, в тень Ричарда. Это ума­ление своей роли Филипп впоследствии поставил во главу перечня обвинений, предъявленных Ричарду. Однако, как мы вскоре убедимся, он сам в иных ситуациях брал на себя роль униженного, во всяком случае, это происходило не без его участия. Уже само прибытие его в Мессину — что, как не об­разчик кричащей скромности. Приплыл он на одном единст­венном корабле, и когда увидел собиравшуюся для его встречи на берегу толпу, направился сразу же ко дворцу, чтобы про­скользнуть в город как бы черным ходом. Согласно традициям того времени короли так не вступали в города, тем более ко­роли столь высокого ранга, как Филипп. Помпезная высадка Ричарда поэтому представляла резкий контраст прибытию Филиппа, и долгое время была у всех на устах. Амбруаз даже счел необходимым заступиться за Ричарда. «Господа, — обра­щался он к своей аудитории, — таков обычай: высокопостав­ленный гость просто обязан появляться в чужой стране подо­бающим его званию образом». При этом он напомнил пословицу: «Встречают по одежке». О Филиппе же, по край­ней мере, по внешним признакам никто не мог бы сказать, что прибыл король.227 Поскольку Ричард просто не мог при­плыть меньше, чем на одном корабле, его прибытие так или иначе должно было затмить прибытие Филиппа, хотел он того или нет, К тому же, по пути Ричард нанял еще несколько га­лер, да и прибывший уже к тому времени его флот создал впе­чатляющий задний план. Все это, однако, вовсе не преследо­вало цель уязвить самолюбие Филиппа, Стремление же последнего к жесткой экономии выглядело не иначе, как ска­редность. Просить же Ричарда подарить ему пару кораблей или выделить в его свиту несколько своих знатных дворян ввиду общей дороговизны осуществления крестового похода, то есть реализации своей почетной привилегии, полагающейся ему на правах сюзерена, он не мог, поскольку не соблюдал всех обязанностей сюзерена, начиная от оказания помощи своим вассалам и заканчивая их щедрой финансовой поддерж­кой. Впрочем, привилегия эта уже давно отжила свой век. Участие Ричарда в крестовом походе едва ли можно рассмат­ривать как исполнение им воинской повинности в пользу своего сюзерена — свою армию он снаряжал за свой собствен­ный счет и был не просто вассалом, но суверенным королем.

Говоря о некоролевском поведении Филиппа, следует привес­ти еще один эпизод, воспринимаемый не только как умышленное пренебрежение честью своих подданных, но и как дове­денную до претенциозности предупредительность. В начале февраля 1191 года был устроен турнир-забава на тростниковых копьях, на котором Ричард повздорил со своим давнишним недругом церемониал-рыцарем Вильгельмом де Баррэ. Закон­чилось все тем, что Ричард объявил тому свою немилость и посоветовал избегать показываться на глаза. Поскольку тот принадлежал к свите Филиппа, последнему надлежало всту­питься и защитить его от гнева союзника. Однако Филипп ограничивается лишь тем, что демонстративно присоединяется к многочисленным ходатайствам своих дворян перед Ричардом о прощении рыцаря де Баррэ. При описании этого происшест­вия Говден явно грешит многословием, лишний раз подтвер­ждая тем самым одиозный характер случившегося. В конце концов Филиппу приходится отослать рыцаря, поскольку, по утверждению летописца, он не желал держать его при себе против воли и вопреки запрету английского короля. Этим по­ступком Филипп, казалось, желал доказать всему миру, на­сколько далеко могло простираться его самоотречение, и весь христианский мир сокрушался о потере для крестового похода столь доблестного ратника. И когда цвет французского воин­ства, включая и самого Филиппа, вновь предстал пред Ричар­дом, чтобы смиренно просить за де Баррэ, тот, очевидно, осознав демонстративный характер подобного демарша, объявил, что, по крайней мере, на время крестового похода де Баррэ мо­жет его не опасаться. И последний вернулся в ряды кресто­носцев. Гак несносность характера своего соратника по кресто­вому походу обернулась для Филиппа потерей собственного престижа.

Если бы речь шла о более существенных материях, он, ско­рее всего, прибег бы к требованиям, нежели полагался бы на убедительность своих просьб. Выдвигая все новые финансовые требования, он доказал, что им руководили вовсе не робость и де­ликатность. А уж о том, что он больше любил брать, чем да­вать, единодушно твердят все источники. Из 40000 унций зо­лота, которые Ричард получил от Танкреда, Филипп немедленно потребовал себе половину. Еще в Везеле он заключил с Ричардом договор о дележе добычи, имея в виду завоевания в Палестине и распределение военной добычи.228 Но поскольку он демон­стративно не принимал участия в штурме Мессины, так как его не интересовали личные претензии Ричарда, это требова­ние было воспринято как скандальное. До открытой распри дело чуть было не дошло еще раньше, когда вид развеваю­щихся по городу знамен Ричарда оскорбил в Филиппе чувства сюзерена. И хотя Ричарду не особенно хотелось опускать свои знамена, он все же решил пойти на компромисс. Согласно Говдену, до достижения договоренности с Танкредом, он пе­редал город ордену крестоносцев. На этот раз Ричарду при­шлось хаки опустить свои знамена, и этот первый инцидент со знаменами следует вспомнить, когда речь пойдет о споре на ту же тему, возникшем под Аккой между ним и герцогом Леополь­дом Австрийским. Тут следует иметь в виду следующее: с подъемом флагов возникало право на добычу, от которого, несмотря на полную его обоснованность вследствие единоличного завоевания, приходилось отказываться, довольствуясь признанием за собой лишь символического участия в качестве союзника Фи­липпа. В итоге Ричард передал Филиппу третью часть полу­ченных от Танкреда денег, что позволило последнему возмес­тить все расходы, связанные с длительным пребыванием французской армии в Мессине. Он скрепя сердце согласился с двойной ипотекой неэффективного союза и финансиро­ванием соперника, так как возвращение Филиппа домой открывало еще более неприятную перспективу. И так как Фи­липпу, несомненно, были известны опасения Ричарда, он вполне мог позволить себе подобное вымогательство.

В обосновании законности передачи Танкредом денег Ри­чарду завещание Вильгельма играло лишь вспомогательную роль. Все авторы при этом указывают на сумму в 40000 унций золота.229 В официальных источниках подтверждается получе­ние 20000 унций в рамках договоренности о браке между пле­мянником Ричарда Артуром и дочерью Танкреда, при этом поясняется, что как в отношении вдовьего наследства Иоан­ны, так и в отношении «rebus alus»* (* «Прочих дел» (лат.).), обязательств больше не существовало. В этом официальном разъяснении дается ссылка на два письма Ричарда,230 и, поскольку последний соглашался вернуть 20000 унций в случае, если брак не состоится, другая часть, то есть 20000 унций, покрывала оба требования, а именно, вдовье наследство и завещание. Разумеется, нельзя исключить и возможность сокрытия части денег, ведь об истинных разме­рах предъявленных Ричардом требований не имеется досто­верных сведений. Завещание в указанных письмах могло не упоминаться не только из-за отсутствия надежного право­вого обоснования данного требования, но также из-за желания не задеть самолюбия Филиппа, а готовность вернуть получен­ные деньги, несмотря на определенное целевое их назначение, необходимо рассматривать в контексте общей политической ситуации. В любом случае даже официальная версия различает многофункциональное назначение выплат Танкреда. Помимо удовлетворения законных требований, данная сумма была чем-то вроде выкупа за Мессину, военным трофеем. И поскольку Иоанна передавала все свои деньги в полное распоряжение Ричарда, который вкладывал их в крестовый поход, они, в конеч­ном счетеэ превратились в пожертвование. Поэтому и Филипп, хотя и рассматривал завоевание Мессины как личное дело Ричарда, должен был знать о назначении всех этих денег и своей доле, в частности. В любом случае, благодаря им затянувшееся пребывание на Сицилии нельзя назвать време­нем, потерянным для крестового похода.

Интересно было бы перевести выплаты Танкредом по курсу находившейся тогда в повсеместном обороте серебряной мар­ки 231. Поскольку впоследствии свой выкуп Ричарду пришлось соразмерять со стоимостью кельнской марки, нас интересует, прежде всего, соотношение между суммой выкупа, и суммой денег, которую, по утверждению Генриха VI, Ричард вывез из норманнского государства232. Неизвестной величиной в данном уравнении является золото-серебряный паритет, но с учетом разумных погрешностей, величина получается сравнимой с выку­пом, заплаченным Ричардом, что далеко не случайно 233.

Обратимся теперь к отдельным пунктам соглашения между Ричардом и Танкредом, которые послужили основой рассмат­риваемого финансового урегулирования. Несмотря на все позднейшие заверения во взаимопонимании, не следует забы­вать, что позиции партнеров равноправными никак не назо­вешь. Танкред был загнан в угол — мир ему был просто необ­ходим. Ричарду же, как и до этого в Англии, нужно было собрать как можно больше денег на крестовый поход. Танкред стремился выторговать за свои деньги хотя бы какую-нибудь политическую компенсацию, победителю-Ричарду вовсе не обяза­тельно было идти на существенные уступки. Поэтому письма, в которых он в первой половине ноября 1190 года разъяснял содержание договора Танкреду и папе Клементию III, если отвлечься от вопросов обеспечения мира, по сути имеют в виду лишь финансовое урегулирование. Разумеется, определенные пункты имели все-таки чисто политический характер.

Попытаемся теперь взглянуть на оба документа через приз­му общей политики Ричарда и разобраться, что же стояло за текстом данного договора. Надо сказать, что кроме Танкреда, послание, содержащееся в них, имело и других адресатов, и прежде всего, Генриха VI. Ричард писал Танкреду, что между ним и его сицилийским партнером заключается мир на вечные времена: «Promisimus234 ergo vobis et regno vestro, et toti terrae dominationis vestrae, per nos et nostros, terra et man pacem perpetuam nos fideliter servaturos»* (* «Обещаем, следовательно, Вам и Вашему королевству, а также всем под­властным Вам территориям, от нас и вассалов наших соблюдать вечный мир как на суше, так и на море» (лат.).).

При этом Танкреду гарантировалось право владения террито­риями, на которые претендовали анжуйцы. Это было и в интере­сах Штауфенов. Получение денежной компенсации за графст­во Иоанны выводило Плантагенетов из зоны конфликта интересов Танкреда и Генриха VI. Более того, Ричард давал гарантию, что не станет искать предлога для объявления вой­ны Танкреду и завоевания Сицилии. А именно такие намере­ния приписывались ему перед взятием Мессины.

Еще одним существенным моментом является обещание Ричардом помощи Танкреду на время его пребывания на Си­цилии: «...ut235 quamdiu in regno vestro moram fecerimus, ad defensionem terrae vestrae ubicunque praesentes fuerimus, vobis auxilium praebeamus, quicunque vellet earn invadere, aut vobis bellum mferre».** (** «И пока мы будем пребывать в королевстве Вашем, с какой бы стороны ни возникла необходимость в обороне Вашего королевства, предоставим Вам помощь, кто бы ни вознамерился на Вас напасть или пойти на Вас войной» (лат.).)

Данное положение следует рассматривать как открытое предостережение Генриху VI, поскольку иного источника аг­рессии в то время не предвиделось. Но его не следует толко­вать и как проявление агрессивности, поскольку едва ли Ри­чард был в то время заинтересован в появлении на Сицилии иноземного войска, скорее данное великодушное предложение защиты было не чем иным, как чисто превентивной мерой. Короля-крестоносца, находившегося на «службе Господней», заботило на Сицилии лишь то, чтобы во время крестового похода его никто не беспокоил, а это было бы невозможным в случае войны. Поэтому один из пунктов договора содержал обращение непосредственно к Генриху VI — ему предлагалось согласовать свои захватнические планы с нуждами крестового похода. И это открытое декларирование Ричардом своих наме­рений, если во время его зимовки в королевстве Сицилия поя­вится враг, резко контрастировало с упоминавшейся уже неоп­ределенной позицией Филиппа, которая немало способствовала вспышке вооруженного конфликта в Мессине. В конфронтации с Генрихом VI Ричард был вовсе не заинтересован: реальная ее угроза возникла лишь после выхода германской армии из Апулии, и он беспокоился лишь о том, чтобы сохранить союз. Когда Ричард отплывал 10 апреля 1191 года из Мессины, Ген­рих VI уже был на марше, и 29 апреля его армия перешла у Арче границу Нижней Италии. То, что он решился бы на это в зимнее время, было маловероятно. К тому же он, наверное, столь же мало задумывался о последствиях своего похода на Сицилию, как и Ричард о последствиях использования своей армии для защиты Танкреда вместо участия в крестовом похо­де. С его отплытием из Сицилии договор терял свой оборони­тельный характер, более того, никакого предоставления помо­щи не предусматривалось, да это было бы и невозможно, поскольку силы Ричарда перебрасывались совсем в иной регион.

Иначе, по крайней мере, на первый взгляд, выглядела пер­спектива брачного союза между дочерью Танкреда и Артуром, который в случае смерти Ричарда бездетным, становился престо­лонаследником. Здесь нельзя говорить о каком-либо предупре­дительном эффекте, поскольку брачный союз преследовал именно долгосрочные политические цели. Ведь с практиче­ской точки зрения данное соглашение выглядело несколько иначе. Артуру было три с половиной года, дочь Танкреда так­же находилась в младенческом возрасте. И брак был невозмо­жен до достижения ними брачного возраста либо до получения соответствующего разрешения папы. Так что пока имелась в виду лишь предварительная договоренность. «Condiximus ... matrimonium ... contrahendum»* (* «Заключим … брачный... договор» (лат.).) означало, что никакой брач­ный договор не заключен, а следовательно, никакая помолвка не предстояла. Сицилийской принцессе было обещано прили­чествующее dodarium** (** Приданое (лат.).), но без какой-либо конкретизации. Большую важность Ричард придавал привлечению папы в ка­честве гаранта по договору. Авторитет церкви должен был га­рантировать Танкреду соблюдение условий мира и заключение брака, или, что касалось последнего, возврат целевого займа в 20000 унций золота. Это право востребования предусматри­валось положениями договора. Таким образом, деньга, инве­стируемые в крестовый поход, исполняли функции ссуды. Такой подход был для Ричарда, несомненно, вполне приемле­мым. Отныне он мог спокойно наблюдать со стороны за раз­витием событий, повлиять на ход которых он уже не мог. Если норманнское государство останется в норманнских руках, у него не будет никаких возражений против будущего брачного сою­за, А на то, что сохранение власти Танкредом было для Ричарда весьма желательным, указывает, по-моему, не столько данное брачное соглашение, сколько совсем иная мера. Как мы уже знаем, в январе 1191 года он избирает одного из посред­ников при заключении мирного договора архиепископа Виль­гельма Монреальского, который в свое время способствовал восшествию Танкреда на трон, своим кандидатом на пост ар­хиепископа Кентерберийского.

Содержалась ли в положениях договора, если отвлечься от чисто эмоционального аспекта, какая-либо конкретная угроза планам Генриха VI по завоеванию Сицилии? Разумеется, в отда­ленном будущем этот брак теоретически мог предоставить воз­можность обосновать притязания на престол, но нет основа­ний полагать, что подобные соображения играли решающую роль. У Танкреда было два сына. Хотя в намерения Танкреда могло входить появление их сестры в качестве наследной принцессы, опасной она становилась лишь в том случае, если бы ей удалось выскользнуть у него из рук. И поскольку до мо­мента свадьбы ее передача в семью будущего супруга не предпо­лагалась, в качестве орудия борьбы с Гогенштауфенами она использоваться не могла. Пункт о возврате денег мог служить Генриху VI доказательством политической гибкости Ричарда — никакого желания быть связанным с Танкредом ни в радости, ни в горе — и, вполне возможно, он рассматривал все это не более как ловкую финансовую махинацию. Кто как ни он сам лучше других понимал, что в случае свержения Танкреда ни один из претендентов мужского пола на сицилийский трон не посмел бы востребовать свадебные деньги.236 Да и смерть одного из двух предполагаемых супругов до смены власти на Сицилии должна была понизить в его глазах риск возврата Ричардом выплаченных денег.

Но воспользоваться всеми выгодами столь заманчивой фи­нансовой сделки мог и Филипп, поскольку именно ему перво­му был предложен этот брак. Ригор, сообщивший нам об этом, мотивирует отказ Филиппа его дружбой с кайзером. Данная аргументация была очевидна уже Генриху VI, поскольку при встрече с французским королем в 1191 году в Милане он выка­зал по отношению к нему лишь расположение. Все же Филип­пу, пусть и несколько унизительным способом, удалось завла­деть третьей частью захваченных Ричардом сокровищ норманнского государства, и, естественно, он к тому же «признал» Танкреда королем, так как иначе не смог бы перено­чевать у него во дворце. Не следует, однако, делать из этого выводы о мудрой дружелюбной политике Филиппа по отно­шению к Штауфенам и резко противопоставлять ей неблагоразумно враждебную Ричарда. Бесспорно, тайный умысел накла­дывал на его поведение определенный отпечаток скрытности, из чего, однако, не следует, что действия Ричарда в Сицилии бы­ли в политическом смысле нерасчетливыми. Незначительность его уступок Танкреду бросается в глаза. Его выбор лежал меж­ду огромной суммой денег — реальным плодом весьма неопре­деленного брачного проекта и отказом от них в надежде сни­скать безмерную благосклонность кайзера. Но для крестового похода требовались деньги. И это было самым главным. К тому же от договора с Танкредом уже было не уйти, и по своей природе это должен был быть мирный договор, по­скольку завоевание Мессины было все же актом войны. Более того, к ведению переговоров обязывало уже то, что Танкред удерживал вдовье наследство Иоанны. Права сестры он мог от­стаивать не перед будущим, но лишь перед настоящим королем. А законной властью папа римский, сюзерен Сицилии, признал именно Танкреда.237

Разумеется, договор Ричарда с последним едва ли следует рассматривать как жест доброй воли в сторону Генриха VI, но если присмотреться внимательнее, то виден определенный расчет. Не зря мать Ричарда, сопровождая Беренгарию на Си­цилию, похоже, встречалась еще 20 января 1191 года в Лоди, Верхняя Италия, с Генрихом VI, определенно с единственной целью убедить того, что преданность Ричарда идее крестового похода не позволяла ему отвлекаться на поиски новых поли­тических союзов.238 Предположение о том, что Ричард стре­мился отойти в своей политике по отношению к Священной Римской империи от принципов своего отца, ничем не под­тверждается. А тот, несмотря на привязанность к своему род­ственнику Вельфу, ни разу не оказал военной помощи Генриху Льву и не позволил втянуть себя в конфликт с кайзером. Ко­нечно же, Генрих VI не был Барбароссой, но и Ричарда нельзя упрекать в политической близорукости лишь потому, что его застал врасплох акт политического пиратства, с которого кай­зер начал с ним дипломатические отношения. И в силу усто­явшейся традиции целый ряд источников, таких как Говден и Коггесхэйл, Рhilippidos и Сикард Кремонский, стали усмат­ривать причину негативного отношения Генриха к Ричарду в поведении последнего на Сицилии. Чем объяснялась неадек­ватность реакции Генриха и разительное несоответствие кары проступку, мы вскоре увидим. Что же касается Ричарда, то, подобно Генриху II имея богатейший политический инстру­ментарий, он всегда старался избегать применения грубейших мер воздействия. Ему и в голову не пришло — напрашивается аналогия с кайзеровскими приемами решения сложных про­блем — послать вслед отплывшему в Акку Филиппу пару галер, чтобы простейшим способом расквитаться с ним за прошлое и перестраховаться на будущее.

Этот хотя и невыгодный для Танкреда договор мог стать эффективным пропагандистским оружием в руках врагов Ри­чарда. И нас не должно удивлять, что кайзер предпочел рас­сматривать обещание предоставления помощи как предостав­ленную помощь, если верить определенным источникам.239 Среди прочих причин ненависти кайзера к Ричарду Говден называет и «auxilium regi Tancreda factum»* (* «Оказание помощи Танкреду» (лат.).), а Коггесхэйл сооб­щает, что в Шпейере Генрих упрекал Ричарда в том, что потерял Сицилию «per ejus consilium et auxilium»** (** «Из-за обещанной тому помощи советами и делами» (лат.).) — имелось в виду со­крушительное поражение кайзера под Неаполем летом 1191 года, когда Ричард уже давно стоял под Аккой. Исследователи XIX века поднимали в этой связи вопрос об ответственности Ри­чарда за поведение его племянника Генриха Брауншвейгского, о чем мы еще услышим.240 Но в какой степени негативное отношение Генриха к Ричарду базировалось на недоброжела­тельных слухах, распускаемых французами, не установлено Об источниках подобной информации можно получить опреде­ленное представление, если обратиться к соответствующим местам у Ригора и в Рhilippidos. На редкость пространное по­вествование Ригора о том, как Ричард хотел остаться в Месси­не до августа 1191 года, уже упоминалось. Летописец ни одним словом не обмолвился о причинах этого желания, но в Рhilippidos можно найти следующее толкование: Филипп отправился в Акку без Ричарда не потому, что тот ожидал прибытия своей невесты и хотел зайти на Кипр, как можно было бы предпо­ложить, а потому, что хотел помочь Танкреду защититься от Генриха VI. И, несмотря на все увещевания Филиппа поскорее отправиться в поход, Ричард остается на Сицилии, «auxilium241 prestans Tancredo in prelia regi»*** (*** «Чтобы иметь возможность оказать Танкреду помощь» (лат.).).

Автор умалчивает о том, почему Ричард не дождался появ­ления Генриха в Нижней Италии, но вкладывает в уста кайзе­ра в Шпейере обвинение Ричарда о ведении войны на стороне Танкреда.

Мессину Ричард покидает через одиннадцать дней после Филиппа. Только один французский источник называет месячную задержку умышленной. В другом источнике она трак­туется как запланированная мера военной помощи Танкреду, и устами кайзера утверждается, что так оно и было на самом деле.242 Но если Генриха еще можно понять — ему необходи­мы были оправдания в связи с пленением Ричарда, то позиция французских летописцев, которые могли опираться на отечест­венных очевидцев, вызывает удивление, О томэ что в дейст­вительности произошло на Сицилии, французы должны были знать лучше германцев уже потому, что они сами там были.

С другой стороны, договор можно было использовать для того, чтобы очернить Ричарда — мол, он и не собирался его придерживаться. И Говден обвиняет Филиппа в том, что тот со­бирался дискредитировать Ричарда подобным образом. Амбруаз и Иепегагшт также сообщают о дипломатическом эгоизме французского короля, что квалифицируется как возмутитель­ное предательство, хотя и не бросающееся в глаза. Причем речь идет о более раннем времени и об эпизоде, широко из­вестном, но не поддающемся авторской проверке. Подобная сдержанность делает честь менестрелю, которому королевские secreta были неведомы. Более убедительной представляется версия Говдена, который имел несколько иной доступ к ин­формации, Правда, она относится к концу совместного пребы­вания королей в Мессине Согласно ей, Филипп посылает к Танкреду с письмом герцога Бургундского, который, по Амбруазу-Itinerarium, возглавлял соответствующую специальную делегацию. Как сообщает Chronica, по поручению Филиппа это специальное посольство должно было предложить Танкре­ду военную поддержку на случай, если он пожелает воевать с Ричардом, когда тот нарушит обещанный мир. Gesta при этом добавляет, что последний, собственно, и приехал на Сицилию лишь с темэ чтобы ее завоевать. Если верить Амбруазу- Itinerarium, Филипп посылал своих людей к Танкреду еще до подписания договора, уговаривая того отстаивать свои права и уверяя в том, что не будет поддерживать Ричарда.

При этом у Говдена можно найти указания на то, что в февра­ле 1191 года Танкред неожиданно потерял доверие к Ричарду Под предлогом многочисленности свиты его люди даже не позволили Элеоноре и Беренгарии сойти на берег в Мессине, из-за чего им пришлось повернуть к Бриндизи. Потребовалось личное вмешательство Ричарда, чтобы его мать и невеста смогли высадиться на Сицилии: 1 марта 1191 года он разыскал Танкреда в Катании. После многодневных переговоров оба короля вместе направляются в Таормину, где обмениваются дарами, создавая у окружающих впечатление крепкой дружбы, что, однако, лишь вредит Ричарду, Культурный, дипломатичный и способный в военном отношении Танкред, хотя враги и вы­смеивали его как горбатого выродка,243 вероятно, поведал Ри­чарду при этом о тайных намерениях Филиппа и в качестве доказательства предъявил письмо последнего. Сразу же после Ри­чарда у Танкоеда появляется с кратким визитом Филипп, и после его возвращения в Мессину Ричард, говорят, передал ему че­рез графа Фландрского письмо, Разразился скандал. Послед­нее, по крайней мере, несомненно. Это было время, когда Ричард наконец решился окончательно разорвать помолвку с Алисой. Филипп попытался связать это с историей с пись­мом, обвинив союзника в попытках оправдать своими из­мышлениями отказ от брака. За этим последовало заявление Ричарда о том, что он не может жениться на Алисе из-за ее связи с его отцом, что закончилось аннулированием помолв­ки в рамках уже известного нам Мессинского договора.

Версия Говдена не подтверждается другими источниками, и даже с учетом необходимости весомого обоснования Ричар­дом разрыва помолвки поведение Филиппа в то время не имело бы большого значения. Трудно отыскать какую-нибудь иную причину подобной инсценировки, но едва ли Ричард мог ос­новательнее себя скомпрометировать в глазах Танкреда своим личным в ней участием. Даже если усомниться в достоверно­сти отдельных деталей у Говдена, примечательно следующее обстоятельство: ухудшение отношений между Ричардом и Тан-кредом совпадает с ожидаемым приездом Беренгарии. В день ее прибытия, 30 марта, отплывает Филипп, перед этим он, согласно Ригору, изо всех сил призывает Ричарда ускорить совместное отплытие. Возникает закономерный вопрос, не пытал­ся ли Филипп таким образом воспрепятствовать нстрече Ричарда со своей невестой? Хотя Танкреда вполне мог шокировать визит Элеоноры к Генриху VI, едва ли ему следовало опасаться, что мать Ричарда хотела договориться с кайзером о совместных военных действиях против него. Альтруистическое вмешатель­ство ради чужих целей — мотив для обанкротившейся пропа­ганды. И многочисленность свиты могла стать подозритель­ной, если в ней усматривался сигнал к началу враждебных военных действий. Так могло случиться лишь в том случае, если бы Танкред рассматривал замещение сестры Филиппа новой невестой Ричарда как признак готовящейся войны.

В течение затянувшейся зимовки Ричард прилагает все уси­лия, чтобы как можно больше занять своих людей: они соору­жают осадные машины, ремонтируют корабли и борются с древесными червями. О нем самом нам сообщают два эпизода, которые как нельзя лучше характеризуют его религиозное отношение к крестовому походу. Один из них представляется клирику Говдену достойным многих страниц: монах из калабрийского монастыря цистерцианцев, снискавший славу под именем Иоахима Фиорского, по просьбе Ричарда изложил ему и его теологически образованной свите свое толкование Апо­калипсиса. Ричард позволил себе изложить ряд собственных соображений и в последовавшем схоластическом диспуте о Страшном суде высказал предположение о том, что Анти­христ уже мог являться в мир в лице папы Клементия III. Вто­рое религиозное событие оказалось гораздо важнее для него. Во искупление грехов своей неправедной жизни он наложил на себя епитимью — собрав всех своих епископов, Ричард об­нажился и приказал себя бичевать. Говден считал, что раскаи­вался он в грехах чувственности. Но что выглядит сугубо лич­ным, таковым не является. Эксцессы подобного рода были нередки в семье Анжу. Еще на рубеже столетия граф Фулько Нерра заставил себя бичевать на Святой могиле и в экстазе даже откусил кусок камня, который в качестве трофея отвез домой. Еще большую известность приобрело самобичевание Генриха II на могиле Бекета.244 В данном же случае покаяние Ричарда могло означать лишь то, что оно было ему тогда не­обходимо. Это, пожалуй, единственное указание на то, что крестовый поход он, по всей вероятности, воспринимал не только как военный вызов, но и ощущал острое противоречие между его идеей и реальной действительностью.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

КИПР

Спойлер (раскрыть)

Флот Ричарда, значительно увеличившийся благодаря при­току денег245, полученных от Танкреда, 10 апреля 1191 гада вышел из Мессины. Основу его составляли транспортные суда: гребные двухпарусные корабли, которые, по свидетельству Девиза, вмещали до сорока рыцарей вместе с лошадьми и пе­хотинцев, а также их годичное довольствие. Сопровождали эти транспорты, или, как их называют источники, «esnecka», не­сколько «busciae», трехмачтовых парусных судов двойной гру­зоподъемности и без гребцов, и, соответственно, более тихоход­ных. В одном из этих «busse» плыли Иоанна и Беренгария — сестра и невеста Ричарда. Им было выделено два корабля эскорта, и маленький конвой был выслан вперед, на расстояние види­мой связи, чтобы медленный темп компенсировать форой, обеспечить безопасность и прибытие вместе с остальным фло­том в пункт назначения. Прямую противоположность этим пузатым и неповоротливым, хотя и прочным, «busse» являли собой галеры. Эти укомплектованные гребцами быстроход­ные и маневренные боевые корабли были оснащены тара­нами для потопления судов противника. Выйдя в море, флот выстроился клином, в основании которого расположились галеры, готовые в минуту опасности выдвинуться вперед и прикрыть транспортные суда со всех сторон

Многочисленный флот был надежно защищен от нападе­ния как мусульман, так и пиратов различных национально­стей, базировавшихся на островах Эгейского моря. Оставался, правда, еще один серьезный фактор риска — превратности погоды. И при описании перехода Ричарда на Кипр этому фактору — не вполне обоснованно — придавалось большое значение. Благодаря Амбруазу и Itinerarium 246, вторившим ему, в нашем распоряжении подробное описание перехода из Сицилии на Кипр, изобилующее сведениями о всех шти­лях и штормах, что позволяет сделать определенные выво­ды. Рассмотрим все этапы этого путешествия по порядку,

После мертвого штиля, который продолжался с самого на­чала путешествия, 12 апреля, в Страстную пятницу, в откры­том море флот попадает в свирепый шторм. Ричард выводит свой корабль вперед в надежде, что большая восковая свеча, зажженная в фонаре на верхушке мачты, послужит остальным кораблям маяком в течение ночи. Тревогу короля о своем флоте Амбруаз сравнил с заботой наседки о своих цыплятах в минуту опасности. Но, когда 17 апреля по вновь спокойному морю они подошли к Криту, Ричард не досчитался 25 кораблей, среди которых был и «bus», в котором находились его сестра и невеста. В течение ночи Ричард высадился на северном побережье остро­ва. На утро погода была прекрасной, и флот устремился на полной скорости дальше, к Родосу, куда пришел 22 апреля Там Ричард сделал остановку на десять дней. Пока его спут­ники любовались античными памятниками, король, несмотря на свое недомогание, навел справки о кипрском «тиране», которого обвиняли в том, что он имел обыкновение причинять неприятности крестоносцам. Не исключено, что в это время Ричард посылал галеры на поиск пропавших судов, но из этого, по-видимому, ничего не вышло, что, впрочем, и неуди­вительно, так как шторм разметал флот еще между Критом и Сицилией, даже ближе к последней. Поэтому едва ли можно было рассчитывать на то, что отбившиеся корабли могли об­наружиться у северной оконечности Родоса.

1 мая флот продолжил свой путь вдоль побережья Малой Азии, и от моряков возвращавшегося из Акки торгового ко­рабля Ричард узнал последние новости из Палестины. Они были вполне утешительными: Филипп успешно высадился и за­нимался сооружением осадных машин. Это позволило Ричарду осуществить «другой проект», который, как утверждают Ам­бруаз и Шпегагшт, у него уже к тому времени созрел. В Анатолийском заливе он снова попадает в шторм, но моря­кам на этот раз удалось не сбиться с курса. Резко повернув на юг, они взяли курс на Лимасол. Для промежуточной остановки с целью пополнения запасов, подошла бы, конечно, и Киренея, находившаяся на северном побережье Кипра, которую, по словам Дицето, охотно посещали крестоносцы, но прибреж­ные горы отделяли ее от остальной части острова, что делало ее малопригодной для высадки, очевидно, с уже намеченной целью. Кроме того, при отплытии из Мессины Лимасол, по-видимому, был уже определен как место встречи, так как именно сюда приплыли впоследствии отбившиеся корабли. Так что, когда Ричард появился здесь 6 мая, он увидел на рей­де покачивающийся на якоре корабль с Иоанной и Беренгари-ей и узнал, что произошло. 24 апреля сопровождавшие их суда опрокинулись недалеко от Кипра, но большинству потерпев­ших кораблекрушение удалось благополучно добраться до бе­рега, где, однако, их взяли в плен греки. Но прежде чем пе­рейти к описанию дальнейших событий, сделаем небольшое отступление.

Уже из самого описания этого путешествия в нашем основном источнике следует, что Ричард прибыл на Кипр со­всем не случайно, вовсе не из-за бедствия на море, хотя все единогласно указывают именно эту причину.247 И неудиви­тельно, поскольку сам Ричард подтверждает это в письме от 6 августа 1191 года: «Deinde248 cum iter peregrinationis nostrae prosequremur, in Cyprum divertimus, ubi naufragii nostril subterfugium sperabamus»* (* «Оттуда, продолжая наше паломничество, зашел на Кипр, где надеялся подобрать наших потерпевших крушение моряков» (лат.).). Итак, он зашел на Кипр ненадолго в на­дежде обнаружить там потерпевших кораблекрушение, и здесь уже двенадцать дней в чрезвычайно напряженной обстановке ждал прибытия Ричарда «bus» с Иоанной и Беренгарией, хотя он был совершенно невредим и мог бы продолжать свой путь в Акку. Непосредственная опасность, грозившая со стороны местного деспота, должна была заставить капитана, презрев все опасности, плыть дальше не дожидаясь остальных, так что, должно быть, имелось недвусмысленное распоряжение короля, заставлявшее терпеливо ожидать в опасной бухте Лимаcола. Не следует также забывать, что на Кипре представлялась последняя возможность для бракосочетания, в противном случае Ричарду пришлось бы начинать крестовый поход не боевыми действиями, а провокационной по отношению к Филиппу свадьбой, И она, наконец, состоялась в Лимасоле 12 мая.

Накануне прибыли знатные гости. Приезд из Акки свергну­того иерусалимского короля Гвидо можно истолковать как спонтанную реакцию на местные события, государь же Киликии и правитель Антиохии, надо полагать, в то время также находились в лагере под Аккой.249 Капитаны отбившихся ко­раблей, вероятно, также знали, где искать своего короля, — и столь страстно ожидаемая Ричардом часть флота прибыла в день его свадьбы.

В исторической литературе завоевание Кипра рассматрива­ется в основном как случайность, происшедшая, как полагают, благодаря неизбывному авантюризму Ричарда.250 Но обратив­шись к источникам, мы обнаружим определенные подробно­сти, которые явно противоречат утверждению о том, что Ри­чард хотел отомстить грекам за их враждебное отношение к его людям, потерпевшим кораблекрушение. Согласно источникам, он принял это решение, когда взял курс на Родос, до которого доплыл 22 апреля, в то время как кораблекрушение у берегов Кипра произошло 24 апреля. И только Говден в своей Chronica, дополняющей Gesta, обращает внимание на «недостающее звено» между описанием несправедливости, которую пришлось претерпеть на Кипре пострадавшим от кораблекрушения, и тем, что Ричард взял курс на Лимасол, думая о предстоящем ре­ванше; и он добавляет затем, что тот узнал о кораблекрушении от посланных им галер, но это противоречит другим сведени­ям, которыми мы располагаем.251

Для подобного решения Ричарду вовсе не требовалось ни­какого особо жестокого обращения с его спутниками. В сооб­щениях авторов всех национальностей есть подтверждения враж­дебного отношения Исаака Кипрского к пилигримам и вообще к военным действиям латинян на сирийском побережье.252

Хотя союз с Салах ад-Дином, о котором так часто упоми­нается, является преувеличением, что следует из письма на­чальника канцелярии Салах ад-Дина кади* (* Военачальник) аль-Фадила, где говорится, что Исаак только после прибытия Ричарда стал искать этого союза, тем не менее кади подтверждает справед­ливость общей оценки роли Исаака в начале третьего кресто­вого похода — властелин Кипра характеризуется им как верный друг султана, которому необходимо помочь.253 Стратегически важное расположение острова в тылу наступавшей армии пре­допределяло его роль в качестве удобного опорного пункта флота и базы снабжения. Державшая осаду Акки армия совсем не­давно пережила голодную зиму, тогда как на богатом Кипре продовольствия было в избытке, И нежелание сотрудничать рассматривалось как недопустимая блажь, впрочем, при столкно­вении великих всегда страдали маленькие независимые госу­дарства. Где же еще, как не в предотвращении возможных про­блем, должен был проявиться полководческий гений Ричарда, в котором никто не сомневался? На этот раз речь шла, в пер­вую очередь, не о деньгах, как это было в Мессине, а о покоре­нии страны.

Для общественного мнения захват Кипра был, наверное, полной неожиданностью, но ведь, как правило, успех многих замыслов именно этим и определяется. Кроме того, если бы Ричард заявил Филиппу о необходимости такой операции, это было бы равносильно поощрению своего недруга к предъявле­нию очередного требования о разделе военной добычи. Однако отсюда не следует, что Филипп ничего не подозревал или не намекал о дележе, Выбор Кипра местом свадьбы не мог быть главной причиной встречи всего флота в Лимасоле. Согласно дипломатическим традициям того времени о мирном визите сле­довало извещать через посланников. Гости обычно предупрежда­ли о своем прибытии, без предупреждения являлись только завоеватели. Мнимая любезность Ричарда, — когда за его спи­ной уже стояла армия - не могла обмануть Исаака. Он привел в боевую готовность свое войско и приготовился к встрече. Коро­левские послы получают презрительный отказ, высадка запреща­ется. В ответ Ричард отдает приказ атаковать: «Аrmez vos!»* (* «К оружию! » (старофр).) .

Бросим взгляд на фигуру самозванного «императора Кип­ра»254. Исаак из рода Комнинов, внучатый племянник импе­ратора Мануила, был послан тем в еще довольно юном воз­расте в конце 70-х годов наместником в Киликию, где он по­падает в плен к своему зятю, Рупенсу III. Затем в порядке обмена его передали Боэмунду III Антиохийскому, который держал Исаака в заточении еще несколько лет. И только при императоре Андронике, оставив своих детей заложниками, он выходит на свободу благодаря вмешательству тамплиеров, но в Константинополь не возвращается, а захватывает в 1184 году власть на Кипре, отторгнув его от Византийской империи. Став императором-узурпатором, он в 1186 году выступает про­тив пришедшего к власти Исаака Ангела, пытавшегося снова присоединить Кипр к Византии. Греческий флот, посланный с этой целью к острову, был разбит поспешившим на помощь сицилийским адмиралом Маргаритом, Исаак мог рассчитывать на политическую поддержку не только норманнского короля Сицилии, проводившего антивизантийскую политику, но и на помощь Салах ад-Дина.

Со всеобщим осуждением «тирана» Исаака соглашается и его современник святой Неофит в своих сообщениях с Кипра, а Ни­кита Хониат в один голос с другими латинскими авторами, называет этого представителя боковой ветви династии Комнинов «чудовищем». Не зная греческих обычаев, Говден считает вопиющим кощунством Исаака то, что было самым обычным делом при императорском дворе255; кроме того, необходимо признать, что жестоким угнетением подданных Исаак как раз меньше всего отличался от прочих византийских императоров того времени. Как бы там ни было, но даже французские ис­точники не оспаривают права Ричарда напасть на него. В от­личие от других удобных случаев, французская партия вначале даже не вменяет это Ричарду в вину и не пытается в своих целях исказить события, очевидно, ввиду того, что жертва Ричарда на этот раз действительно заслуживала не только мо­рального осуждения, но и военного поражения. И только задним числом, после того как английский король попал в германский плен, из политических и финансовых соображений его откры­то обвиняют в лишении власти христианского короля.256 В лагере же под Аккой подобная точка зрения, конечно, не получила бы широкой поддержки. Христианской солидарности между католиками и православными не существовало.257

Обратимся к непосредственной предыстории завоевания Кипра, Во всех источниках сообщается о том, что выбравшие­ся на берег моряки Ричарда были ограблены Исааком и поса­жены в тюрьму, В письме Ричарда говорится еще о том, что их морили голодом; согласно же Эраклу, их собирались обезгла­вить. Но поскольку пленникам удалось освободиться, то и намерения Исаака недоказуемы. Если обратиться к нашему самому точному и серьезному источнику, Itinerarium, — у Амбруаза в этом отношении обнаруживается пробел, — обстоятельст­ва дела могут показаться довольно любопытными. Сам Исаак пояшшется на побережье лишь спустя восемь дней после ко­раблекрушения, а местные жители оправдывают свои действия по отношению к потерпевшим кораблекрушение страхом пе­ред императором. У крестоносцев были отобраны оружие и личные вещи, и их заточили в одном из близлежащих замков. И это представляется вполне оправданной мерой предосто­рожности, если учесть, что, согласно Баха ад-Дину, той же весной и, вероятно, незадолго до описываемого кораблекру­шения на Кипре высадились дезертиры из лагеря стоявших под Аккой крестоносцев, чтобы напасть на церковь, похитить людей и продать их как рабов.258

Все переданное интернированным с корабля, на котором находились королевские дамы, «коварные» греки конфискова­ли, заверяя, что сами позаботятся обо всем необходимом для заключенных, но этого не произошло. Пленники доведались о намерении местных магнатов казнить их и, не желая к тому же больше терпеть голод, решили защищаться. «Коварству» греков они противопоставили английскую хитрость. Заклю­ченным тайно были переданы несколько луков, и они совер­шили побег, причём отличились два названных по имени нор­мандских рыцаря. На помощь подоспела команда busciae, и беглецы укрылись на корабле. Из этого следует, что высажи­вающемуся на остров Ричарду уже не нужно было освобождать пленных — этому можно верить, поскольку автора Шпегагшт нельзя упрекнуть в стремлении приуменьшить заслуги Ричар­да. Более того, в совершенно независимом от этого источника сообщении Эракла, значительную роль в освобождении кре­стоносцев сыграл один нормандец: речь идет о наемнике Иса­ака. Но из этого также следует, что были убитые, в том числе убитые греки, прежде чем на место событий прибыл Исаак. Открытую борьбу начали, несомненно, люди Ричарда, хотя их едва ли можно за это осуждать. Приехавший Исаак повел себя крайне обходительно и пообещал возместить ущерб, разумеет­ся, «неискренне», после чего начал собирать на морском побе­режье войска. Тем временем он весьма любезно приглашает сестру и невесту Ричарда сойти на берег. Вежливо сославшись на отсутствие разрешения Ричарда, Иоанна отклонила приглаше­ние, Эракл и «Эрнуль»259, что весьма показательно и следует особо отметить при дальнейшей оценке этих источников, идут дальше Амбруаза и 11шегагшт, сообщая, что Исаак уже решил силой захватить Иоанну и Беренгарию, но тут появился Ри­чард, причем и у английских авторов можно найти опасения по поводу возможного нападения Исаака. Это lectio difficilior* (* Пояснительный комментарий (лат.).) к короткому сообщению Говдена, не знавшего деталей предыстории, о том, что Исаак запретил кораблю заходить в гавань. После всего того, что произошло, команде незачем было высаживать­ся на берег, а так как в этом не было и необходимости, то Исаак, вероятно, уже настроенный воинственно, стремился улучшить свои исходные позиции, захватив членов королев­ской семьи, И Роберт Торнхемский, капитан корабля, ставший впоследствии фаворитом Ричарда, оказал бесценную услугу сво­ему королю, обеспечив ему при высадке на берег полную свободу действий и защиту его близких. Попади Иоанна и Беренгария в плен к Исааку, у Ричарда были бы связаны руки.

Но можно ли вообще говорить о злом умысле Комнина? Нельзя забывать, что в этом отдаленном уголке средневекового мира не только греки, но и латиняне считали себя вправе за­хватывать имущество потерпевших кораблекрушение, а о том, что на Западе в свое время это было даже королевской привиле­гией, напоминает изданный Ричардом в Мессине указ, в кото­ром он отказывался от этого права в пользу потерпевших.260 Не проще ли объяснить враждебность по отношению к кре­стоносцам в целом и к людям Ричарда в частности обычаями времени, которым следовали местные жители до вмешательства Исаака? Если в свидетельстве аль-Фадила о неприязни Исаака к католикам и есть доля правды, — хотя нет оснований полагать, чтобы он из-за этого был отвергнут всем восточным латинским миром и ни один пилигрим не смел бы ступить на остров,261 — это вовсе не означает, что он должен был сознательно стремиться к войне с Ричардом. Одно дело — привычные наскоки неболь­ших отрядов крестоносцев, совсем другое — провокация вели­кой державы. Поэтому не следует ли считать, что в возникно­вении вооруженного конфликта решающую роль сыграл именно анжуйский десант, а не какие-либо действия со сторо­ны Исаака?

Однако утверждению о том, что Исаак старался избежать открытой конфронтации с Ричардом, противоречат следующие факты. С появлением Ричарда он сразу же отбрасывает в сто­рону дружескую любезность, с помощью которой он пытался выманить сестру и невесту английского короля на берег. Хотя тот просит лишь о разрешении сойти на берег и возместить ущерб, причиненный его людям, — сущий пустяк, — Исаак категорически отклоняет просьбу и выбирает тем самым не­медленный бой. Ведь если бы он надеялся, что незваные гости вскоре покинут остров, разве бы он не попытался своей уступ­чивостью разрядить обстановку? И это его упрямство охотно толкуется как политическое безумие.262 Но это справедливо лишь в том случае, если рассматривать появление Ричарда у берегов Кипра, что чаще всего и делается, как чистую случайность. Опираясь же на противоречащие этому утверждению факты, можно предположить: Исаак с самого начала догадался, что мог­ло означать появление у его острова анжуйских кораблей и что с прибытием самого Ричарда у него уже не останется шансов на переговоры. Не сумев взять заложников и не надеясь больше на хитрость и компромисс, он пытается силой вос­препятствовать высадке вражеской армии. Но тогда о наме­рениях Ричарда захватить остров он должен был знать заранее. И здесь возникает вопрос: а не был ли он предупрежден?

Попытаемся обнаружить в наших источниках какие-либо ссылки на то, что еще до появления первого английского ко­рабля, Исаак принимает меры по защите своих владений. Лю­бопытно, именно профранцузски настроенный Эракл опровер­гает мнение о простодушии Исаака, сообщая о его приказе выставить на побережье дозорные посты, что было вызвано страхом перед западными королями и, конечно же, перед Фи­липпом. Согласно Амбруазу и Itinerarium, после побега заклю­ченных, то есть за четыре дня до прибытия Ричарда, Исаак начинает стягивать к побережью войска и устраивать завалы. Конечно, десант Ричарда мог и не знать о других предприни­маемых Исааком мерах, точно так же как и до появления у Лимасола корабля с Иоанной Исаак не мог знать места высадки неприятеля. Примечательны детали, которые нам сооб­щает аль-Фадил в уже упоминавшемся фрагменте письма, где речь шла о посольстве Исаака. Мы узнаем, что он приказывает сжечь и разрушить портовые сооружения по всему острову и пре­кратить вывоз продовольствия в Сирию. Правда, он говорит о еще не произошедших событиях, поскольку эти меры, веро­ятно, были предприняты только после высадки Ричарда на берег.263 Так как мы не знаем, когда у Ричарда возник план решения кипрского вопроса, невозможно определить даже при­близительно время разглашения этой тайны. Ничем не может помочь в этом отношении и сообщение косвенного источника, Chroniques de Normandie, о том, что Ричард договорился с Фи­липпом о захвате Кипра. Но даже если, следуя основным ис­точникам, предположить обратное, то не могло такого быть, чтобы к Филиппу не просочилось никакой информации. И по­этому, не делая пока что никаких конкретных выводов из на­ших предположений, сопоставим некоторые факты, чтобы развеять сомнения в спонтанном авантюризме Ричарда.

Но послушаем еще раз аль-Фадила. Он советует, несмотря на наличие договора между Исааком Кипрским и Исааком Ангелом, все же оказать помощь первому, поскольку подобная помощь могла быть оказана лишь после захвата острова вра­гом; это означает, что военных действиях, направленных на освобождение Кипра, византийский император мог участво­вать лишь после захвата острова крестоносцами, следователь­но, после лишения власти Исаака Комнина. Позднее Салах ад-Дин отрицал этот союз, но показательно то, что обе вели­кие державы восточного Средиземноморья уже давно не ис­ключали возможности захвата Кипра крестоносцами. Основа­нием для такого заключения служат попеременные визиты посольств в 1189 году или обмен в 1190 году.264 И в качестве возможного агрессора фигурировал в первую очередь Ричард, так как было известно, что он идет с собственным флотом. В 1189 году при византийском дворе, где жила вдова двух им­ператоров Комнинов, сестра Филиппа, Агнеса,265 находилась французская миссия для подготовки крестового похода. Теоре­тически уже тогда могло быть известно о планируемом напа­дении на Кипр. Вероятно, оба западноевропейских короля были давно и неплохо информированы о политической обста­новке в Восточном Средиземноморье. Еще во время корона­ции Ричарда, в сентябре 1189 года, как и позднее в Мессине, его поддерживал хорошо знавший обстановку в этом районе будущий гроссмейстер ордена иоаннитов Гарнье де Наблю.266 Филипп же во второй половине 1189 года начал переговоры с Генуей о транспортировке своих войск, а между этим при­морским городом и властителем Тира, Конрадом Монферратским, были налажены прекрасные отношения.267 И даже если невозможно определить конкретные дипломатические каналы того времени, с уверенностью можно сказать, что политические группировки, чьи интересы должна была задеть смена власти на Кипре, уже сформировались. Информация о готовящемся на­падении на Кипр без труда могла быть передана Филиппом из Мессины.268 Впрочем, между событиями в Мессине и на Ки­пре можно провести параллель в связи с конфликтной ситуа­цией, сложившейся в отношениях между королями из-за Беренгарии. Тогда ей стремились помешать приехать в Мессину, теперь ее чуть было не захватил Исаак — версия, на которой особый акцент ставят Эракл-«Эрнуль». Эта по всем признакам реалистическая подробность, смысл которой автору, видимо, не до конца понятен, заслуживает внимания уже потому, что ей предшествует во всех редакциях этого источника сказочно-наивная история женитьбы Ричарда. Она доказывает полити­ческую невинность автора и его совершенную неспособность к обстоятельному анализу происходившего. Поэтому сообще­ния этой группы источников во всем, что не касалось свадьбы, по всей вероятности являются дословными отголосками мне­ний, бытовавших в том кругу, к которому автор имел доступ. И этот круг больше всего интересовали вопросы, связанные с браком Ричарда. И Эракл-«Эрнуль» неоднократно повторят французскую точку зрения: Ричард виноват перед Филиппом, потому что бросил Алису.

Именно в связи с событиями на Кипре необходимо дать принципиальную оценку этим восточно-средиземноморским источникам269, поскольку нам предлагаются две совершенно различные версии завоевания острова Ричардом. Наряду с англо-нормандской существует другая, различные варианты которой берут начало из текста Эрнуля. Взаимосвязь этих вариантов лишь частично важна для нас, решающее значение имеет то, что у них один прародитель, тот самый Эрнуль, который по его собственному свидетельству в том катастрофическом 1187 году был оруженосцем Балиана Ибелинского.270 Четыре года спустя в еще юном возрасте он становится свидетелем всех событий в Святой Земле, причем он находился как бы в самом центре монферрат-французской партии. Ведь Балиан был ближайшим доверенным лицом претендента на престол, Конрада Монферратского, который отдался под защиту Филиппа. Что касается событий на Кипре, развернувшихся после высадки Ричарда, то существуют две совершенно различные версии. В основном варианте, содержащемся в «Estoire de Eracles» и претендующем на объяснение причин завоевания острова, важно упоминание об освобождении заключенных до прибытия Ричарда и любо­пытно сообщение о встрече между Ричардом и Исааком. Под­бор фактов явно грешит предвзятостью, и все приводимые эпизоды объединяет желание автора во что бы то ни стало обосновать определенную точку зрения на причины захвата Кипра. Причем речь идет вовсе не об авторской позиции. Действия Ричарда представлены без налета личной неприязни, и за всем просматривается единый сценарий. Не менее иска­жены события и в вариантах, которые ближе всего к пра-Эрнулю: их авторы в дальнейшем с завидной легкостью отве­чают на все вопросы, касающиеся событий на Кипре.271 При этом они даже не упоминают ни о встрече Ричарда с Исааком, ни о нарушении последним договора, ни о роли Гвидо. Может быть, все, что противоречило монферратской точке зрения, опускалось умышленно? Режиссура, конечно, видна уже с самого начала, так как во всех вариантах одинаково изображена пре­дыстория женитьбы Ричарда. Герой в миг превращается у них в послушного сына и без пререканий берет в жену ту, о которой до этого никогда не слышал, и все лишь потому, что его сестра передает ему на Кипре вместе с невестой приказ матери немедленно жениться, — это могло быть лишь отголо­ском памфлетов герцога Бургундского, который в конце кре­стового похода воспользовался разочарованием массы, чтобы поливать грязью полководца. Очевидно, что необходимость хра­нить в строжайшем секрете все, связанное с новой невестой Ричарда, стала причиной злой шутки. Этого мог и не понять по-детски наивный автор. Во всяком случае, вся несерьезность подобной постановки вопроса была не понята современными историками, которые, опираясь лишь на восточно-средизем­номорскую версию, конечно же, считали Элеонору инициато­ром «брачной дипломатии ее сына».272 Хотя в данном случае несомненно лишь то, что она привезла Беренгарию в Мес­сину!

Одним словом: необходимо считаться с тем, что именно события на Кипре дали мощный толчок широкой пропаганди­стской кампании против Ричарда. Так, в «основном тексте» Эракла и в «Chronique d`Ernoul» прежде всего удивляет отсут­ствие описания боевых действий. Выходит, будто Ричард боит­ся вступать в бой, а Исаак и вовсе ведет себя непонятно, так как, несмотря на то, что он был подготовлен к войне и, по всеобщему признанию, определенно обладал большим мужест­вом, обращается в бегство при виде Ричарда. Противники по­переменно попадают в ловушки, но это так, забавы, а описа­ние второго этапа военных действий и вовсе отсутствует, Чтобы понять смысл подобных искажений, необходимо обра­тить внимание на мнение француза Ма Латри, издателя «Chronique d`Ernoul», которые были отредактированы и суще­ственно отличались от его текста «Эрнуля». Издавая в середи­не XIX века трехтомную историю Кипра, он отдает предпочте­ние тексту Эракла, мотивируя свой выбор тем, что английский вариант представляет Ричарда в слишком привлекательном свете.273 Такого же мнения могли придерживаться и современни­ки из монферрат-французского лагеря, и переписать историю на свой лад было для них тем легче, что Исаак действительно часто спасался бегством. Нераспознанное предубеждение Ма Латри ослепляло историков еще сто лет,274 и его взглядам отдавали предпочтение, вероятно, из-за хорошего знания местности Эраклом, что, по-видимому, почиталось самым надежным признаком достоверности. Что касается второго варианта,275 следует сказать, что при описании военных действий в качест­ве отправного пункта берется английская точка зрения и, по­добно «основному тексту» Эракла, он содержит все те элемен­ты, которые характерны для английской версии. А она опирается на две основные группы источников: Амбруаз-Itinerarium и Gecta-Chronica Говдена.

Хотя некоторые детали отмечаются только Говденом, срав­нение показывает, что он, причем в Gecta еще в большей сте­пени, чем в Chronica, зачастую дает более упрощенное изо­бражение событий. Что касается точности, то самым досто­верным источником, повествующим о кипрских событиях, представляется именно Itinerarium: описание в нем более объ­ективно, чем у Говдена, и, в отличие от Амбруаза, содержит дополнительные сведения о закулисной стороне событий: рас­хождения с Говденом настолько значительны, что о каких-то точках соприкосновения не может быть и речи. У англо­нормандских авторов завоевание Кипра происходит как бы по хорошо разработанному военному плану: они отмечают страте­гическое и тактическое мастерство, но, учитывая крайнюю эпизодичность и многовариантность восточно-средиземно­морской традиции, отдавать предпочтение «основной» версии Эракла означало бы не только совершенно некритично отно­ситься к источникам, но и допустить, что с английской сторо­ны авторы были опытными штабистами, которые, сидя за письменным столом, исправляли задним числом неразумные, но в то же время случайно оказавшиеся успешными, боевые операции своего короля.

Итак, 6 мая 1191 года началась битва за Кипр: Исаак встре­чал завоевателей на побережье у Лимасола в полной боевой готовности во главе отряда конных лучников, состоявшего из местных жителей и наемников. Кроме великолепной одежды, захватчикам сразу же бросились в глаза крупные и сильные кони греков. Они направили в гавань пять вооруженных галер, а из города постаскивали на берег весь хлам, что должно было помешать латинянам использовать свою основную ударную силу — кавалерию. Как оказалось, эти завалы причинили гораздо больше неудобств самим грекам. Исаак же, по-видимому, наде­ялся, что беспорядочно высаживающиеся на берег воины про­тивника будут идеальной мишенью для стрел его лучников. Десантирование же началось с пересадки из больших транспортных кораблей в узкие маневренные лодки, Отягощенные доспехами рыцари, теснившиеся вместе с пехотинцами, долж­ны были броситься навстречу ожидавшим их лучникам Исаа­ка, вальяжно покачивавшимся в седлах. Положение нападаю­щих было крайне невыгодно, как справедливо отмечает Амбруаз, но тут же добавляет: «nous savions plus de guerre»* (* «Мы более сведущи в делах военных» (старофр.).).

Неожиданно, наверняка и для самого Исаака, становится яс­но, что в тот момент сила армии Ричарда была в стрелках из луков и арбалетов. Не в последний раз они становятся основ­ным тактическим элементом — подобная тактика уже стано­вится традицией, хотя наиболее яркое применение она полу­чит еще не скоро — лишь в Столетней войне.276 Что касается баррикад, то подобную ситуацию мы обнаруживаем и в боях за Яффу, с тем только различием, что сам Ричард, едва сойдя на берег, использовал их для защиты захваченного плацдарма от вражеской кавалерии.

Беспомощные команды греческих судов были сразу же вы­ведены из строя, и на глазах Исаака его маленький флот был присоединен к анжуйскому. Медленно, под ливнем стрел, но и сами непрерывно посылая стрелы, широким фронтом воины Ричарда приближались к берегу, где греки встретили их боевым ревом, держась, однако, при этом на почтительном расстоя­нии. Ричард, как сообщают, первым спрыгнул в воду и вышел на берег. В этот опасный момент возле него находилась лишь группа пехотинцев - рыцари еще не высадились и не могли полностью выявить свой боевой потенциал. Но баррикады по­служили прекрасным прикрытием для его стрелков и не позволи­ли кавалерии Исаака смять пришельцев и сбросить их в море,

В конце концов прорыв удался и, развивая наступление, отряд Ричарда ворвался в Лимасол, преследуя противника за пределами города. Ричарду и нескольким его рыцарям удалось раздобыть коней. С этим небольшим, наспех сформированным конным отрядом, можно было, по крайней мере какое-то вре­мя, за неимением лучшего, применять испытанную рыцарскую тактику. Говорят, Ричарду досталась кобыла с мешком вместо седла и веревками вместо стремян. От преследования непри­ятеля Ричард вынужден был отказаться, как из-за незнания местности, так и ввиду нехватки лошадей. Последовала окку­пация Лимасола,

Подобное изложение событий, по крайней мере, в главном, вполне заслуживает доверия. Читая о «бегстве» Исаака, не сле­дует, однако, считать его трусом Дело в том, что в восточной военной традиции отступление часто рассматривалось лишь как маневр. Быстрые как ветер кони, чьи превосходные ка­чества без устали восхваляют наши источники, позволяли до­водить до изнурения преследователей, которые часто попадали в результате в засаду.277 Ричард, по всей видимости, был зна­ком с подобной тактикой, и он — как полководец — никогда не бросался в преследование, которое могло бы привести его в незнакомую местность. Во всяком случае, Лимасол был взят в первый же день, и крестоносцы закрепились на острове.

Ночью первой заботой Ричарда была выгрузка лошадей. Сделать это раньше не представлялось никакой возможности, да и ввиду завалов не имело никакого смысла. Так что Исаак мог поду­мать, что у его противника коней вообще не было.

На следующий день Ричард пустился в погоню, У оливко­вой рощи произошла стычка с греческим дозором, воины ко­торого с громкими криками обратились в бегство, выдавая тем самым дислокацию главных сил и местонахождение императо­ра, но вместе с тем и предупреждая его о надвигающейся опасно­сти. Вероятно, лагерь Исаака был разбит у Колосси: в любом случае, расстояние между неприятельскими лагерями не пре­вышало нескольких километров, и, если Ричард хотел чувство­вать себя в Лимасоле спокойно, ему необходимо было одер­жать верх над Исааком. Именно здесь должно было произойти первое классическое сражение противников в Восточном Сре­диземноморье. По способу ведения боевых действий греки были сродни туркам — они умели лишь хорошо стрелять, что уже отмечал Амбруаз, но и это было достаточно опасно. Про­тивопоставляя силе ловкость, они набегали волнами и тут же отступали, поэтому поразить их было столь же нелегко, как поймать одним махом тучу комаров, в то время как в высшей степени маневренные отряды конных лучников непрестанно пытались расколоть ядро армии крестоносцев и втянуть рыца­рей в отдельные поединки. Но те, борясь с соблазном отличиться в личном поединке, лишь плотнее смыкали свои ряды, ощетинившись копьями, в чем и состояла их внушающая страх сила. Знание замыслов врага и дисциплина — единственное, что они могли противопоставить постоянно растущему и зачастую драматическому численному преимуществу противника. Коли­чество греков, казалось, испугало даже его доблестную свиту — ведь костяк армии Ричарда насчитывал не более сорока-пятидесяти рыцарей, — и клирик Гуго де ля Мар из самых добрых побуждений даже посоветовал Ричарду отступить.

Не следует, однако, считать Ричарда безрассудным за то, что он отослал некомпетентного советчика в канцелярию и ринулся в бой. Западные военачальники давно уже исполь­зовали на востоке тактику концентрированного удара. И Ричард не просчитался - ввод в бой рыцарской элиты его сопровожде­ния оказался достаточным, чтобы привести противника в за­мешательство, и подоспевшие основные силы вновь обратили Исаака в бегство. Но перед этим, как и накануне, пришлось вести тяжелые бои, о чем упоминает и Баха ад-Дин. Удиви­тельны личные подвиги Ричарда: утверждают, будто он сбил копьем императора с коня, но тому удалось ускользнуть. Кро­ме того, Ричард убил императорского знаменосца, а захваченное знамя посвятил святому Эдмунду. Конечно, причиной поражения вполне могло быть поспешное бегство трусливого императора, но кроме личного мужества, решающее значение имело то, кто из противников смог осуществить свой тактиче­ский замысел. Им оказался Ричард. Если при высадке ему пришлось действовать без поддержки своей основной ударной силы — рыцарской конницы — то теперь, на неразведанной местности, необходимо было в первую очередь скоординиро­вать действия всей армии, иначе ее не спасло бы даже самое невероятное мужество одиночных бойцов. Таким образом, генеральная репетиция перед встречей с Салах ад-Дином про­шла успешно. Исаак бежал в Никосию, оставляя противнику всю прилегающую к Лимасолу территорию - равнину и Троодоские горы, правда, последние Ричарда совсем не манили. Было захвачено множество пленных. Императорский лагерь с роскошным шатром, сокровищами, продовольствием, боль­шой табун отличных лошадей и императорский толмач — все это стало добычей победителя. Но Ричард не стал преследо­вать Исаака. И, согласно Эраклу, тем местным жителям, у кото­рых были «мирные намерения», он пообещал безопасность, Сохраняя имущество грекам, Ричард не только обеспечивал себе будущие подати, — эта политика способствовала переходу многих местных жителей на его сторону. Достигнутый в пер­вый день блестящий успех Ричард закрепил на следующий, захватив важный портовый город и западную часть острова — но это был еще не весь Кипр. Нельзя сказать с уверенностью, когда начался массовый отход от Исаака его подданных, одна­ко в том, что жители острова не особенно желали воевать на его стороне, он убедился довольно скоро.

Как сообщают все источники, за этим последовало времен­ное затишье. В одно из воскресений, 12 мая состоялась свадь­ба, и Беренгария стала английской королевой. Нам мало из­вестно об этой дочери короля Санчо VI Наваррского, которая пережила Ричарда более, чем на тридцать лет.278 Как и большин­ство средневековых королев, она полностью остается в тени, и летописцы посвящают ей всего несколько слов, среди которых замечание Девиза о том, что она была скорее умна, чем красива, отличается наиболее индивидуализированной окраской.

В то время, когда недалеко от мифологического места рож­дения Афродиты царило праздничное настроение, был пущен в ход политический механизм. Из непосредственного окруже­ния Ричарда стали раздаваться голоса, настаивающие на дос­тижении компромисса с Исааком. Согласно Itinerarium, на решении этого вопроса путем переговоров настаивал прежде всего гроссмейстер ордена иоаннитов Гарнье де Наблю. Если изначальной целью было преодолеть обструкционизм Исаака и превратить Кипр в базу для снабжения военных действий в Святой Земле, то она, возможно, уже была достигнута,

Зачем было рисковать и терять время, когда впереди ждали великие свершения? Основные источники пытаются убедить нас в том, что при Ричарде в то время действовал целый штаб советников, настолько серьезно он относился к этой военной операции. Хотя мнение магистра и не было для Ричарда, надо полагать, решающим, он все же согласился на переговоры, и впоследствии продолжал тесно сотрудничать с рыцарскими орденами — в отличие от некоторых его союзников, их дело­вые качества и компетентность не вызывали сомнений.

Таким образом, на второй неделе пребывания Ричарда на Кипре состоялась его встреча с Исааком. Автор Itinerarium не мог не описать состоявшийся по этому случаю королевский выезд, что он и сделал,279 Ричард появился верхом на прекрасном ис­панском скакуне под золотым седлом, украшенным сзади дву­мя золотыми львами, обращенными друг к другу, и все, начи­ная от золотых шпор, сияло на нем: золотой набалдашник рукоятки меча, золотой жезл в руке, На голове его была ярко-красная матерчатая шапка, расшитая орнаментом, изображающим зверей, на плечах — розовая туника, поверх — плащ с апплика­циями в виде маленьких серебряных полумесяцев и солнечных дисков. Для его современников такой плащ с небесными све­тилами символизировал космический порядок, с которым, по их мнению, законный государь имел теснейшую связь.280 Ука­зание на законность власти Ричарда должно было подчеркнуть для наблюдавших за процессией различия между ним и узур­патором, как все называли Исаака. Разумеется, и гот был одет не бедно. Великолепие одежды напоминает нам о том, что ко­роль не всегда ходил в кольчуге, — он прекрасно знал не толь­ко, как отстоять власть, но и как ее преподнести. В героиче­ских эпосах того времени на каждом шагу встречается обильно украшенная драгоценными каменьями одежда и оружие. Одна­ко, когда речь идет о королевских особах, — и современному читателю это иной раз кажется лишь проявлением тщеславия, в большинстве случаев туг проявляется стремление подчеркнуть в своей особе божественное начало. Подобно культовым поме­щениям, верховные правители нуждались в создании вокруг себя ореола божественности. Отец его пренебрегал внешними атрибутами верховной власти, но Ричарда в этом не упрек­нешь. Со времени исследования Канторовича281 мы знаем о таинстве двух воплощений короля, его земном и сверхъесте-ственном существовании — в сущности шизофреническая кон­цепция и внутренне весьма противоречивая, ставящая перед нами вопрос о том, как человек со средними психическими способностями мог мириться с подобным раздвоением. Во всяком случае, следует постоянно иметь в виду, что наше про­никновение в сущность вопроса заведомо ограничено, и рас­смотрение политических конфликтов и способов их решения не всегда позволяет объяснить личную мотивацию поступков. Несмотря на огромный объем знаний по истории и культуре, наши представления о самосознании и мироощущении людей той отдаленной эпохи все же, вероятно, весьма приблизительны. Но вернемся к цельной личности Ричарда-политика. Можно смело предположить, что ему, находившемуся на вершине сла­вы, вовсе не нужно было скрывать своих намерений от попав­шего в безвыходное положение противника.

Ричарда результаты переговоров удовлетворили, Исаак же, по-видимому, решил, что лучше спастись бегством от их послед­ствий. Двусмысленность ситуации заслуживает внимания. Во-первых, хотя было решено, что до исполнения всех условий Исаак останется в анжуйском лагере, вроде как под надзором, но пленником в обычном смысле он, однако, не был, иначе ему едва удалось бы бежать. Ричард не стал его преследовать, так как, по заверениям Говдена и Амбруаза в Itinerarium, такой поворот событий его полностью устраивал. Словно он хотел испытать надежность Исаака и продемонстрировать всем, что половинчатые решения в данном случае не были уместны. Принимая во внимание тяжесть условий, поступок Исаака вполне понятен, но — и это вторая особенность — напрашива­ется вопрос: что заставило его принять столь невыгодные ус­ловия? Вряд ли следует полагать, что он просто попался на крючок казуистики, с которого уже не мог сорваться. Малове­роятно, поскольку до личной встречи с Ричардом для формально­го подписания договора переговоры велись через посредников. А в том, что такой договор был подписан, нас заверяют не только английские источники, но также Баха ад-Дин, а Ибн аль-Атир, по крайней мере, намекает на это282.

Хотя у Говдена, Амбруаза в Itinerarium и Девиза условия этого договора переданы по-разному, суть этого, по всей веро­ятности все же существовавшего договора, сводилась к тому, что на время крестового похода Кипр переходил под власть Ричарда. При этом все крепости должны были быть сданы, дочь Исаака становилась заложницей, а он сам покидал остров в рядах крестоносцев. В какую форму были отлиты обязатель­ства Исаака — был ли это hominium и принятие лена — определить теперь невозможно. Во всяком случае компенсацией за временную потерю суверенитета должна была стать гарантия возвращения Исааку власти в будущем. Имел ли он, придержи­ваясь условий договора, реальный шанс вернуть себе власть — вопрос, на который нельзя дать однозначно отрицательный от­вет. Маловероятно, чтобы Ричард делал ставку на незаметное устранение Исаака впоследствии с целью предотвращения за­тяжной войны. Какие выгоды ему могло сулить владение Ки­пром? Ведь после завершения крестового похода он оказался бы вне пределов его досягаемости. Да и колонизация Кипра латинянами не избежала бы проблем. Не следует также подозре­вать гроссмейстера ордена иоаннитов, немало способствовав­шего достижению этого компромисса, в намерениях обмануть Исаака, так как, в конце концов, в связи с завоеванием Кипра возникала одна весьма серьезная проблема. Ни для кого не было секретом страстное желание византийского императора вер­нуть себе остров, а также его поиски на этой почве союза с Салах ад-Дином283. Довольно давно, еще при императоре Мануиле, господство византийцев в Восточном Средиземноморье было бесспорным. Стремились ли они вернуть прежнее положение пока шла война с Салах ад-Дином за возвращение Иерусалим­ского королевства? Рискнули бы они пойти на прямую кон­фронтацию со второй в этом регионе великой державой? Хотя могущество империи значительно померкло при слабом Исаа­ке Ангеле, его все же было достаточно для нападения на Кипр. Почему стремление Исаака Комнина сохранить независимость от Византии могло стать проблемой для латинян? С политиче­ской точки зрения удобнее было бы считать, что Гарнье де Наблю полагал, будто интересам Сирии и Палестины более соответствовал бы униженный и готовый к сотрудничеству Исаак. Но подобная позиция оказалась весьма далека от ре­альности, так как Исаак отказался играть отведенную ему роль. Предстоит еще разобраться, почему он принял решение бежать. Поскольку Ричард не был глух к политическим сооб­ражениям других, он убедился в правильности своей точки зрения: по его мнению полный контроль над Кипром во время крестового похода может быть обеспечен только после его за­воевания.

Поэтому он сразу же берется продолжать решение этой за­дачи. 11 мая к нему прибывают король Гвидо Иерусалимский с братом Готфридом и бывшим супругом Изабеллы, Гомфридом Торонским. К этой же партии принадлежали приехавшие Боэмунд III и его сын Раймунд, которого отец назначил реген­том Триполи, а также Лев II, правитель Киликии. Указанные особы были не просто гостями, прибывшими на свадьбу, они официально принесли ему присягу о вассальной зависимости, что позволяло Гвидо надеяться приобрести в лице Ричарда защитника от притязаний Конрада Монферратского на корону возрождаемого Иерусалимскою королевства, и стали свидете­лями заключения договора Ричарда с Исааком, а также нару­шения его последним. Кроме того, по крайней мере Гвидо и его рыцари, могли стать желанной военной поддержкой; к то­му времени в гавань Лимасола вошла остальная часть флота, и с этим двойным подкреплением боевые действия могли быть продолжены. Послав Гвидо преследовать Исаака — судя по Itinerarium он неплохо ориентировался на местности — Ричард разделил флот на две части, одну из которых возглавил сам, а другую передал под начало Роберта Торнхемского, которому доверял. В намерения Ричарда входило обойти остров с обеих сторон и захватить все неприятельские суда. Местом встречи при этом была назначена Фамагуста. Эта операция, длившаяся три дня, продемонстрировала политическую слабость Исаака. Все встречавшиеся на пути поселения были покинуты жителя­ми, команды кораблей разбежались, и Фамагуста оказалась пуста. Крестоносцы задержались там на три дня. И именно ту­да прибыла французская делегация из Акки, цель которой мы рассмотрим несколько позднее, отметим лишь, что у нее впол­не могло сложиться впечатление, что Кипр достался Ричарду почти без труда.

Но это было далеко не так. Исаак успел дать еще одно сра­жение, после того как Ричард вновь, уже в четвертый раз, ре­шил идти в глубь острова. Как мы видели, действовал он во­все не опрометчиво, а, обеспечив себе надежные тылы на побере­жье, применял тактику, которой еще не раз воспользуется в Святой Земле. Армия двигалась на Никосию в боевом поряд­ке, причем Ричард возглавлял арьергард, который считался наиболее незащищенным, Опасались нападения войск Исаака. И противник напал, Эракл утверждает, что это произошло в Трементузии. По крайней мере, называя местом действия Месаорийскую равнину, он тем самым фиксирует место сражения на пространстве между Фамагустой и Никосией. Возможно, в этом сражении Ричард вновь встретился лицом к лицу с Исаа­ком, как то утверждают некоторые источники. Если верить им, Исаак выпустил в него отравленные стрелы. Ричард увернулся и бросился на коварного врага, но Исааку вновь удалось ус­кользнуть. Кони латинян не сумели догнать его знамени­того скакуна, известного нам под кличкой Флавель, который, в конце концов, все же попал к Ричарду, Прекратив преследование Исаака и на этот раз, король повел свои войска на Ни­косию. Победителей уже встречало местное население и знать присягала на верность. Город был взят без боя, и в знак смены правителя Ричард приказал грекам сбрить бороды. Переход на сторону Ричарда приобретал массовый характер, и, согласно нашим источникам, Исаак ответил на это зверскими расправа­ми над своими подданными. Он отошел в расположенную на севере Кантару, и так как Ричард проявлял милосердие к по­бежденным, то ненависть к прежнему режиму подогревалась надеждами на новый.

За этим следует последний акт драмы Исаака, действие ко­торой происходит в Пентидактильских горах, расположенных на севере острова. Ричарду предстояло овладеть рядом мощных укреплений в изрезанной ущельями горной местности, где укрыл­ся Исаак. Так как в Никосии Ричард занемог, руководство операцией был возложено на Гвидо, которому представилась прекрасная возможность показать себя в деле. Что бы там ни говорил Говден, но взятие — скорее немедленное принятие ка­питуляции — Киренни, единственного порта на севере, а также пленение дочери Исаака, было заслугой именно Лузиньяна. Но, подняв флаг Ричарда над крепостью, Гвидо отказался от своего права завоевателя и признал себя вассалом Ричарда. Следующей целью Гвидо была неприступная горная крепость Дидемус (св. Иларион) в тылу Кирении, и, хотя ее не трудно было удержать, Исаак сам отдал распоряжение о ее сдаче. Тем временем выздоровевший Ричард решил осадить соседнюю крепость Буффавенто, которая описывается как неприступная. Но мы не слышим уже ни о какой осаде, а узнаем только о том, как Исаак покинул находившуюся восточнее и тоже очень сильную Кантару, чтобы сдаться в плен. Это произошло 31 мая или 1 июня 1191 года. Решись Исаак держать оборону, этот последний этап, осадный, оказавшийся столь скоротечным, мог бы затянуться надолго. Вероятно, пленение его дочери, единственного оставшегося в живых ребенка, окончательно сломило его боевой дух. Забота о ее безопасности, возможно, и склонила Исаака к полной капитуляции. Преклонив колени, он официально отказался от своей власти в пользу Ричарда. Согласно византийской традиции, судьба побежденного импе­ратора была ужасной — его ожидала смерть или увечье. Похо­же, он не ждал ничего подобного от Ричарда, иначе он не по­смел бы просить того облегчить ему участь: он не желал быть закованным в «железо». И Ричард «пошел ему навстречу», приказав заковать его в серебряные цепи. В конце концов, Исаака передали гроссмейстеру ордена иоаннитов, который вступился за него, и затем он был переведен в сирийскую бе­реговую крепость Маргат. Его дочь Ричард передал на воспи­тание своей жене и сестре, и после очередного замужества Иоанны она переехала с ней в Тулузу, и после смерти последней даже на какое-то время стала ее преемницей, то есть женой Раймунда VI, пока тот не прогнал ее, после чего с новым мужем та принялась за столь безнадежное дело, как отвоевание Кипра.284 Дальнейшая судьба Исаака во время пре­бывания Ричарда в германском плену стала делом политики. Исаака освободили, но Кипр его больше не прельщал — его взоры теперь были направлены на Константинополь, Таким образом, Исаак и его дочь физически пережили свое отстране­ние от власти — дочь даже не попала в монастырь, — посколь­ку принятых мер оказалось достаточно, чтобы вывести их из большой политики.

Когда 5 июня Ричард отправился из Фамагусты в Акку, он, вопреки уже сложившимся правовым традициям, взял с собой половину движимого имущества местных жителей, оставив остров на попечении Роберта Торнхемского и очередного на­местника. Вероятно, уже в июне 1191 года в труднодоступной горной местности вспыхнуло восстание, предводителем кото­рого был монах, провозгласивший себя императором и назы­вавший себя родственником Исаака. Роберт Торнхемский быстро подавил восстание и велел повесить монаха, чем, оче­видно, навлек на себя гнев Ричарда, так как тот все же считал себя верховным правителем.285

Для оценки политики Ричарда бросим взгляд на дальнейшую судьбу Кипра. Следует отметить, что Ричард сохранил за собой право распоряжаться островом и ни в коем случае не намеревался передавать его «своему» претенденту на корону. Не имея воз­можности оставить там для гарнизонной службы достаточное ко­личество рыцарей, которые нужны были ему в Святой Земле, и с другой стороны, как язвительно заметил Стаббс, не располагая глобальным планом территориальной экспансии286 — просто потому, что время Британской империи еще не наступило, — и не питая иллюзий относительно географических пределов своих возможностей, — он продал Кипр, как полагают, за 100000 безантов тамплиерам287. Гроссмейстером ордена тамплиеров в то время уже был Роберт Сабльский,288 один из флотоводцев Ричарда и его анжуйский вассал, принимавший участие в по­ходе на Кипр, О сохранении Ричардом за собой права сюзере­на нам ничего неизвестно, но и позже, при передаче власти Гвидо, о нем тоже ничего не упоминалось. Формально не от­рекаясь от своего права, Ричард, похоже, не стремился его сохранить. В договорах, во всяком случае, финансовая сторона явно преобладала над правовой, что, однако, не означало, что Ричард не задумывался о политических последствиях сделок. Напротив, господство тамплиеров на Кипре, скорее всего, бы­ло случайным, и после восстания местных жителей на Пасху 1192 года орден предложил пересмотреть сделку. И так как именно тогда стало ясно, что отстаивать право Гвидо на иеру­салимский трон не имело больше смысла, представилась воз­можность осуществить широко задуманную сделку. В свое вре­мя тамплиеры внесли только задаток — нам известно о сумме в 40000 безантов. Гвидо берет ссуду, чтобы вернуть тамплиерам уплаченные ими деньги или уплатить непосредственно Ричар­ду 60000 безантов. Хотя сведения на этот счет довольно проти­воречивы, ясно одно — за ним остается значительный долг Ри­чарду. Покидая Святую Землю, король уступил право затребо­вать эту сумму своему племяннику Генриху Шампанскому, который вместо Гвидо стал государем в Иерусалимском ко­ролевстве. Во всяком случае, Лузиньяны больше не должны были Ричарду. По-видимому, данное право и стало причи­ной последовавшего вскоре ухудшения отношений между Гвидо и его братом и преемником Амальрихом, с одной сто­роны, и Генрихом с другой, и только в 1197 году после прими­рения и брачного соглашения проблема была окончательно улажена.289

Кипру суждено было надолго остаться восточной колонией латинян, Еще 300 лет торжествовала здесь рафинированная рыцарская элита французской чеканки во главе с Лузиньянами, затем несколько десятилетий остров находился в руках ве­нецианцев, и, наконец, в 1571 году он перешел к туркам. Только в XIX веке ему было уготовано место в британской ми­ровой державе. Но в средние века — и в этом немалая заслуга Ричарда — Кипр оставался самостоятельной политической еди­ницей. Он не был аннексирован Иерусалимским королевст­вом, и Штауфены при Фридрихе II не сумели здесь обосно­ваться и утвердить свое право сеньора, переданное в 1195 году Амальрихом Генриху VI из совершенно корыстных побужде­ний. В 1195 году, благодаря кратковременному участию в кре­стовом походе, Генрих VI стал именоваться королем Кипра, что обеспечило его потомкам династическое право на владение островом.

Судя по результатам, боевые действия Ричарда на Кипре имели смысл: завоевание Кипра можно рассматривать как пре­людию к военному поражению Византийской империи во вре­мя четвертого крестового похода, а Эракл и «Эрнуль» даже утверждает, что к концу жизни Ричард сам подумывал о завое­вании Византии и об императорском троне. Вероятно, автору этого утверждения не в состоянии был себе представить, что при живом Ричарде образование Латинской империи могло про­изойти без его участия. В действительности же, ничто не говорит в пользу подобных намерений290 Ричарда. Что касается Кипра, то есть все основания полагать: не захват территории как таковой интересовал Ричарда, завоевание острова было не самоце­лью, а определялось общим стратегическим замыслом кресто­вого похода.

Остается выяснить, как отнеслись к кипрскому походу Ричарда основные влиятельные силы крестоносцев, стоявших ла­герем под Аккой, — Филипп и Конрад Монферратский. Ам­бруаз и Itinerarium сообщают любопытную подробность, ка­сающуюся нарушения Исааком своих обязательств по договору и его бегства. Речь идет о том, что один лукавый рыцарь убе­дил Исаака в намерениях Ричарда разорвать договор и зато­чить его в тюрьму. Узнав об этом, Исаак решил упредить ковар­ство. Оба источника называют имя рыцаря — Пайен де Кайфа, или Паган де Кайфа, видимо не имея представления, о ком в действительность могла идти речь. Но существование этого господина из Хайфы подтверждается документально, и о нем упоминают историки.291 С самого начала Пайен принадлежал к сторонникам Конрада Монферратского и был одним из ярых защитников его права на иерусалимский трон: вместе с Балианом Ибелинским и Райналъдом Сидонским он выступил ини­циатором расторжения брака престолонаследницы Изабеллы с Гомфридом Торонским, после чего на ней мог жениться Кон­рад. Осенью 1190 года эта афера вызвала поляризацию сил, и хотя архиепископ Кентерберийский был против брака, их обвенчал родственник Филиппа, епископ Бовэский.

О роли Пайена в «разводе» кроме Дицето упоминает еще и автор Itinerarium, и может показаться странным, но не сразу упоминается о том, что, помогший советом Исааку рыпарь Паган де Кайфа принадлежал к числу сторонников Конрада. Однако это обстоятельство становится понятным, если сравнить оба основных варианта источника. Описанием этой скандальной свадьбы Конрада, которого к тому же обвиняли в двоеженстве,292 собственно и заканчивается так называемые Itinerarium Peregrinorum 1 (IР1).293 Следующим произведением, положенным в основу IР2, известных Itinerarium, авторство которых припи­сывается Ричарду Святотроичному, стала «Estoire» Амбруаза. Автор IР1 уже в то время ничего не мог знать о позднем этапе деятельности Пайена, а Амбруаз из-за политической близору­кости — о более раннем, поэтому составителю труда и не удалось дать полную картину. При этом очевидно, что Амбруаз не хотел распускать слухи, а официальная кампания обвинения еще не стартовала, так как в противном случае едва бы была упущена возможность выставить на обозрение столь любопыт­ные подробности. Как и в случае со скандальным письмом к Танкреду в Мессине, популярные источники на редкость сдер­жаны в своих подозрениях, и это лишний раз указывает, что Ричард едва ли был заинтересован выносить на суд обществен­ности нелицеприятные поступки своих соратников по кресто­вому походу и лишний раз напоминать о том, что всем уже и без того было известно. При таком тесном союзе инициативы Конрада должны были приписываться Филиппу. Отсюда об­щая тенденция благоволивших к Ричарду источников отрицать его причастность к сеянию раздоров между Конрадом и Фи­липпом, и еще более наглядной становится сходство трех си­туаций, описанных различными авторами. В Мессине Танкред якобы получил информацию от Филиппа о предстоящем нару­шении договора со стороны Ричарда — Танкред отнесся к это­му с недоверием (Говден); на Кипре Исаак заключил соглаше­ние с Ричардом и сразу же нарушил его, так как был опове­щен противником Конрада о коварных планах Ричарда (Амбруаз- Itinerarium); из Акки позднее бежал Конрад, также опа­савшийся пленения Ричардом (Говден и Баха ад-Дин). Подоб­ные подозрения, высказанные тем, кто сам стал жертвой клят­вопреступника, — кем, очевидно, считал себя Филипп из-за Алисы — могли выглядеть вполне достоверными. Что касается Конрада, то, учитывая его осмотрительность и решительность, было бы просто удивительно, если бы он не преминул вос­пользоваться сложившейся ситуацией. Сам Конрад дал доста­точно доказательств поддержки предприятия крестоносцев лишь в том случае, если они способствовали укреплению его собственных позиций. После прибытия Гвидо в Лимасол он опа­сался, что покровительствовавший Гвидо Ричард предоставит то­му такую власть, которая превзошла бы по значению его собст­венную в Тире.

Его отношение к завоеванию Кипра ясно обозначилось уже после первой встречи с Ричардом: когда тот 6 июня подошел к Тиру, Конрад приказал закрыть перед ним городские ворота, и Ричарду пришлось ночевать в палатке на берегу. Ричарда со­провождал Гвидо, которому Конрад еще до этого отказал в посе­щении его города,294 но едва ли это было определяющим, и, выказывая таким образом недоверие к впервые прибывшему к не королю, он тем самым наносил ему серьезное оскорбление.

Для дипломатического разыгрывания карты «императора Кипра» складывались благоприятнейшие условия. Ричард не тальке становился общим врагом, но удалось дискредитировать в гла­зах Исаака и Гвидо, приверженца Ричарда. С Боэмундом Антиохийским и Львом Киликийским на Кипре появились кня­зья, которые лично, или через своих родственников имели ка­кое-либо отношение к содержанию Исаака под надзором, про­должавшимся долгие годы. Отвергнутый же своим бывшим зя­тем Исааком II. Ангелом Конрад после его женитьбы на Иза­белле становится родственником Исаака Кипрского. Его жена была дочерью Марии Комнин, внучатой племянницы императора Мануила, с которым Конрад был лично знаком, и благодаря ко­торому Исаак, будучи его двоюродным дедом, мог с полным основанием претендовать на Византийский престол.295 Мария Комнин усердно занималась «разводом» своей дочери и новым замужеством той с Конрадом, и ее собственный второй муж, Балиан Ибелинский, стал основной опорой ее зятя. Кроме то­го, в политическом лагере Конрада находились князья, состо­явшие в родстве с Комнинами: не только Бабенберг, герцог Леопольд V со своей матерью Феодорой из рода Комнинов,296 но, как мы уже знаем, и сам Филипп.

Прибытие посланника этой партии могло не только пробу­дить в Исааке надежды на будущее, но и придать ему новые силы в попытке вырваться из бедственного положения, в котором он оказался. Разве его родственник, король Франции, не мог оказать давление на своего вассала и, возможно, избавить Исаака от необходимости полностью подчиниться воле побе­дителя? Разумеется, все эти мнимые защитники, если и всту­пались за него, то преследовали при этом исключительно соб­ственные интересы. Да и Конрада мало волновало, упустит ли Исаак свой последний шанс достичь компромисса и какие последствия для него будет иметь политическая борьба с Ричардом. Важнее было то, станет ли Кипр во время крестового похода, когда решался вопрос о престоле Иерусалимского королевства, козырем в руках врага или нет, тогда как вопрос о том, будет ли Исаак после окончания крестового похода вновь править Кипром, не имел никакого значения. Итак, сложилась следую­щая ситуация. Если для Исаака договор с Ричардом был, веро­ятно, выгоднее продолжения войны, то для Конрада самые тяжкие ее последствия были ничем не хуже соблюдения усло­вий договора. И пока Исаак рисковал своим государством, партия Конрада, поощрявшая его к войне, не рисковала ничем. Надежды, вероятно, возлагались на то, что Исаак продер­жится в горах. Ведь Ричард не мог неопределенное время оста­ваться на Кипре — его нетерпеливо ожидали осаждавшие Аюсу крестоносцы под предводительством Филиппа. Если бы Исаа­ку удалось продержаться достаточно продолжительное время, у него бы оставался шанс возвратить себе потерянные террито­рии после отъезда Ричарда. Замки он, конечно же, отвоевать не смог бы, да и на время крестового похода ему бы это не по­зволили. Таким образом, основанная лишь на одном упомина­нии имени Пайена Хайфского теория вполне подтверждается при рассмотрении общей политической ситуации, чему еще в большей мере способствует следующее обстоятельство.

В то время, когда нарушивший договор и сбежавший Исаак взывает к Салах ад-Дину о помощи, а Ричард готовится к про­должению крестового похода, Филипп, о чем свидетельствует целый ряд надежных источников, направляет к Ричарду по­сольство,297 которое, с учетом известных обстоятельств, вполне можно рассматривать как отвлекающий дипломатический ма­невр в пользу Исаака. Одним из посланников, прибывших в Фамагусту, был близкий как к Филиппу, так и к Конраду епископ Бовэский, который, как сообщают, в самых обидных выражениях передал Ричарду требование Филиппа немедленно отправляться в Акку. Хотя источники и не связывают решения Исаака продолжать войну с появлением французской миссии, это отнюдь не лишает нас права предположить, что ввиду не­значительной удаленности Акки от Кипра ее прибытие было реакцией французской партии на кипрские события. И хотя все источники и признают важность завоевания Кипра для ус­пеха крестового похода, французская делегация, казалось, ос­талась глуха ко всем приводимым аргументам, указывая на то, что своими действиями Ричард задерживал штурм Акки. Ко­нечно, в тот момент частичный успех Ричарда уже не устраи­вал, поскольку после побега Исаака любая уступка равнялась бы поражению и отказу от достигнутого. Таким образом, тре­бования Филиппа определялись не интересами общего дела, по крайней мере, они не учитывали динамики развития поли­тической ситуации, а безапелляционный приказ об отступле­нии был просто невыполним. И Филипп, должно быть, отда­вал себе в этом полный отчет. Похоже, он вновь стремился не столько обеспечить успех похода, сколько заклеймить «не­покорность» и высокомерие своего вассала. После этого Ри­чард действительно вскоре покидает остров, но причиной тому были, вероятно, слухи о приближавшемся падении Акки, к тому же Кипр был уже завоеван. Однако не следует забывать, что интересы Филиппа и Конрада не всегда совпадали, и Фи­липп, думавший уже о своем возвращении домой, не так силь­но интересовался статусом Кипра, как Конрад.

Как вскоре нам представится возможность убедиться, Фи­липп с самого начала прилагал немалые старания, чтобы по­ссорить Конрада с Ричардом, хотя Говдену видится «дурное влияние» совсем с другой стороны — он указывает на стремле­ние Конрада настроить Филиппа против Ричарда. Если это действительно так, значит усилия Конрада принесли свои пло­ды, так как Филипп давно уже стал врагом Ричарда, тогда как Конраду еще предстояло определить круг своих интересов. По­сле прибытия Ричарда в Акку Филипп вновь потребовал себе половину завоеванного тем на Кипре, и, как уверяет Говден, это произошло по настоянию Конрада, который, разумеется, проявлял немалый интерес к Кипру. Но на этот раз Ричард ка­тегорически отклонил требование. Наконец, Филипп «добыва­ет» Тир — даже Сикард Кремонский не скрывает, что Конрад просто передал ему город, — и, само собой разумеется, отно­шения французского короля с Конрадом не допускали и мыс­ли о выделении какой-либо части Ричарду. И хотя формально город был в подчинении Филиппа, Ричарду даже не позволили в него вступить. Вскоре станет очевидно, что французский ко­роль все свои приобретения — добыча в Акке, несомненно, не идет в расчет, поскольку в данном случае, вероятно, имелась определенная договоренность - стремился тут же передать Кон­раду, давая тем самым повод для раздоров, И если бы Ричард поделил Кипр с Филиппом, то французская часть, несомненно, была бы переуступлена Конраду. Вероятно, по иронии судьбы, — если Пайен Хайфский был посланником Конрада и тот побудил Исаака изменить свои намерения, — в конечном счете Конрад проложил дорогу на Кипр своему сопернику Гвидо.

Даже вынужденную задержку Ричарда на Кипре француз­ские и профранцузские источники используют, чтобы превоз­нести добродетели своего короля: Филипп, якобы, и сам был в состоянии взять Акку и ждал Ричарда лишь из великодушно­го желания разделить с ним славу.298 Вскоре станет ясно, поче­му он не мог сделать это самостоятельно. И, конечно, Филипп едва ли упустил случай оставить Акку себе или передать ее Конраду, тем более после того, как Ричард отказался бы разде­лить с ним Кипр. Впрочем, ожидание не было столь уж дол­гим. Кипр был завоеван за месяц — 6 мая Ричард высадился на берег, а 5 июня уже покинул остров.

Потопив по пути мусульманский корабль с продовольстви­ем для зашитников Акки, 8 июня 1191 года, увенчанный сла­вой и с огромной добычей, Ричард прибывает в лагерь кресто-носаев у Акки. Осаждавшие приготовили ему триумфальную встречу. Целую ночь пылали праздничные костры, и защитни­ки города пали духом. Всем теперь стало ясно, что дни Акки сочтены, так как вместе с Ричардом прибыли основные силы крестоносцев.

В то время как армия показывала, что она высоко оценива­ет значение деяний Ричарда, партии Филиппа и Конрада дав­но уже стремились это значение политически аннулировать.

[Аспарух]

КРЕСТОВЫЙ ПОХОД
ОСАДА АККИ

Спойлер (раскрыть)

7 мая 1191 года в лагере под Аккой Конрад Монферратский подтверждает привилегии венецианцев в отношении Тира, а также открыто объявляет, что они могут рассчитывать на подобные льготы и в отношении всех будущих завоеваний.299 При этом он величает себя «rex Jerosolimorum electus»* (* «Избранный король Иерусалима» (лат.).), и тот­час возникает вопрос о законности подобного титула.300 В австрийском изложении истории крестового похода, а имен­но, в «Historia de expeditione Friderici imperatoris» псевдо-Ансберта, читаем, что Конрад был выбран «всеми», и только Ричард высказался против, В то время как летописное свиде­тельство, казалось бы, подтверждает самонадеянный обструктивизм Ричарда, из датированного документа видна также и предопределяющая роль Филиппа. Мы читаем, что он дей­ствовал «auctoritate et consensu domini Phylippi, dei gratia serenissimi regis Francorum»** (** «По повелению и с согласия его светлости Филиппа, Божьей мило­стью короля Франции» (лат.).). Среди немногих названных по имени электоров, выступивших в поддержку Конрада, выделя­ется герцог Австрийский, что показывает его партийную при­надлежность. По тете, Джульетте, на которой был женат отец Конрада, Вильгельм Монферратский, он приходился ему двоюродным братом. В списке свидетелей документа помимо Балиана Ибелинского значится еще и Паган Хайфский, — интересная деталь, позволяющая предположить, что, по край­ней мере, в момент высадки Ричарда на Кипр этот барон еще не входил в состав советников Исаака.

Итак, одна фракция избрала Конрада, поставив тем самым другую перед выбором: принять это как должное или пойти путем конфронтации. Подобное поведение едва ли походило на старательные поиски компромисса, которые столь охотно приписывают Филиппу, а его поспешная и демонстративная ставка на Конрада выглядела тем более провокационной, что сам он, в отличие от прочих приспешников Конрада, все еще состоял в союзе с Ричардом, Впрочем, страна в эту минуту больше всего нуждалась не в короле, а в завоевателе, а эта роль ни Конраду ни Гвидо была не по плечу. Признание Фи­липпом практически не помогло Конраду, оно лишь обостри­ло поляризацию сил, так как Ричард не принял политического решения, предложенного французским королем, Гвидо по­спешно отправился на Кипр искать поддержки английского короля. И поскольку Ричард не отказал ему, Конрад стал счи­тать последнего своим открытым врагом. Так была запущена цепная реакция, и между Конрадом и Ричардом начала расти пропасть. Когда она стала достаточно глубокой, Филипп по­кинул ряды крестоносцев и, бросив своего протеже на произ­вол судьбы, отплыл восвояси, но речь об этом еще впереди.

Хотя решение Ричарда в вопросе выбора кандидата, веро­ятно, следует рассматривать как акт политического самоутвер­ждения, взгляд на историю королевства Иерусалимского по­зволяет считать притязания Гвидо и в самом деле законными. При этом не следует забывать о династических связях Анжу с христианским Востоком, ведь анжуйский прадед Ричарда, Фулько, после женитьбы его сына Готфрида на Матильде, английской наследнице, в 1128 году передал тому свои фран­цузские владения, чтобы, женившись на Мелизанде, дочери и наследнице Бодуэна II Иерусалимского, в 1131 году наследо­вать его трон. Таким образом, он оказался первым в длинном списке чужеземных мужей, обеспечивших богатой на дочерей династии порядок наследования.

Родственник Ричарда по материнской линии Раймунд Пуатьерский, современник Фулько, в 1136 году также с помощью брака становится правителем норманнского княжества Антиохского. Этот младший сын Вильгельма IX Аквитанского был, как уверяют, любимым дядей Элеоноры. С сыном Раймунда, Боэмундом III, мы встречаемся на Кипре, когда тот приносит присягу на верность Ричарду.

Сыновья Фулько, Бодуэн III и Алъмарих, закрепили дина­стический принцип наследования в Иерусалимском королевст­ве и подняли королевскую власть на значительную высоту, что нашло отражение в брачных связях с Византией, а также в стремлении к экспансии и интервенции в Египет. Правда, в это время в Сирии уже концентрировались силы ислама для ответного удара, 1174 год был отмечен драматическим поворо­том событий: смерть Нур ад-Дина расчистила путь к власти курду Салах ад-Дину, тогда как преемником Альмариха стал его больной проказой сын Бодуэн IV. В то время как Салах ад-Дин, отстранив от власти династию Фатимидов, превратил, Египет в центр своего правления, после чего, в качестве поли­тического наследника Нур ад-Дина, прибрал к своим рукам Сирию, распространив свое влияние до Тигра, королевствоу Иерусалимское, которым правил хотя и мужественный, но катастрофически слабеющий молодой король, превратилось а игрушку з руках враждующих клик.

Безбрачие и бездетность этого четвертого анжуйского коро­ля подводит вплотную к предыстории решавшегося в лагере под Аккой спора о престоле. Король мог повлиять на порядок престолонаследия только через своих сестер или путем полити­ческого волеизъявления. Старшая из них, Сибилла, в 1176 году вышла замуж за Вильгельма Длинный Меч301, старшего сына маркграфа Вильгельма Монферратского, то есть, за брата Кон­рада. И хотя в 1177 году Вильгельм умер, родившийся уже после его смерти сын, Бодуэн V, казалось, обеспечивал уста­новившийся порядок престолонаследия. Но так как королем он становился в младенческом возрасте, об интересах королев­ства должен был позаботиться деятельный регент. Эту роль отвели члену королевской династии, графу Раймунду III Триполийскому. Будучи потомком Раймунда IV Тулузского, он тем самым принадлежал к обосновавшейся здесь уже со вре­мен первого крестового похода династии. Опытного и често­любивого Раймунда назначил регентом своему племяннику еще Бодуэн IV, в случае своей близкой смерти. Однако после того, как Сибилла в 1180 году вновь вышла замуж за Гвидо Лузиньяна, предпочтение было отдано последнему. Все же в 1185 году, умирая, Бодуэн отстраняет его от должности вре­менного регента, как говорили, в виду отсутствия у него необ­ходимых деловых качеств, и вновь наделяет этими полномочиями графа Раймунда. В своем завещании он указал, что в случае ско­ропостижной смерти племянника решение о правах его сестер должны коллегиально приниматься папой, императором и коро­лями Франции и Англии. Возможно, именно на это завещание опирался позднее Конрад Монферратский, обосновывая свой отказ признать Гвидо королем ссылкой на то, что он действует в качестве представителя западных королей.302 Но очень скоро вопрос о престолонаследии вновь стал актуальным, так как несовершеннолетний Бодуэн V скончался спустя всего лишь год после смерти своего дяди.

К этому моменту у Запада появились все основания для тревоги. В 1184 — 1185 годах патриарх Ираклий Иерусалим­ский находился в Европе, и ожидалось, что, по крайней мере. Генрих II активно вмешается в ход событий. Но тот не пожелал не только принять личное участие, но и отказался снаря­дить туда одного из своих сыновей, ограничившись денежны­ми пожертвованиями. Деньги посылал он и позднее, и Тир удалось отстоять отчасти благодаря английским деньгам, 303 о чем, несомненно, вспомнит впоследствии и Ричард,

Таким образом, наряду с завещательным распоряжением Бодуэна IV, существовало и право наследования его старшей сестры. Разумеется, Сибилла не стала дожидаться решения европейских государей и не обращала внимания на амбиции Раймунда Триполийекого, В сентябре 1186 года она коронова­лась, а затем возвела на трон своего супруга Гвидо Лузиньяна. Так он стал королем, и хотя это роковым образом отразилось на его судьбе, действия супругов никак нельзя назвать неза­конными. Незаконным и в то же время безрезультатным был ход, с помощью которого Раймунд Гриполийский вознамерил­ся убрать Гвидо с политической арены и он заключался в том, чтобы возвести на трон вместо него мужа сводной сестры Си­биллы, Изабеллы, молодого Гомфрида Торонского. Но по­скольку тот отказался от подобной чести, более того, принес присягу на верность своему свояку, то альтернативы Гвидо больше не было. Его поддерживали тамплиеры, а также мест­ный сорвиголова, Райнальд Шатильонский, который некоторое время — после женитьбы на вдове Раймунда Пуатьерского — княжил в Антиохии. Именно он спровоцировал Салах ад-Дина, нарушив перемирие, и стал виновником гибели Иеруса­лимского королевства.

Историческая вина Гвидо заключается в том, что летом 1187 года, после того как Садах ад-Дин пошел в наступление и осадил Тивериаду, крепость графа Триполийского, он пре­небрег настоятельными советами осажденного и повел армию в адскую жару через безводную местность к Генисаретекому озеру. В битве под деревней Хаттин 4 июля 1187 года его из­нывающую от жары армию и королевство Иерусалимское по­стигла катастрофа. Лишь немногим, и в том числе графу Рай­мунду, удалось прорваться к озеру» оставшиеся в живых стали рабами. Плененный Райнальд Шатильонский был собственно­ручно убит султаном, казнены были также все попавшие в плен члены рыцарских орденов, за исключением гроссмей­стера ордена тамплиеров. Сам Гвидо целый год провел в плену у Салах ад-Дина. То, что он отправился снимать осаду с кре­пости своего врага, определенным образом характеризует это­го, по всеобщему признанию, горе-короля. Если верить Амбруазу и Itinerarium, однажды под Аккой он даже выручил Конрада, оказавшегося в опасной ситуации. Источники эти с сожалением приписывают ему прямолинейность и душевную простоту, однако указывая, что это не королевские достоинства, и уж Конрада в них никто бы не смог упрекнуть.

Так началось победоносное наступление Салах ад-Дина, в хо­де которого он еще летом овладел всем побережьем, а 2 октя­бря 1187 года, после непродолжительной осады, взял Иеруса­лим. Из всего Иерусалимского королевства выстоял только приморский Тир, за пределами королевства держались Антиохия и Триполи. И чтобы поправить положение, нужен был новый крестовый поход, за который активнее всех ратовал именно Конрад Монферратский. Он посылает архиепископа Тира в Европу, и тому, с помощью других высокопоставлен­ных церковных деятелей, в январе 1188 года удается склонить королей Англии и Франции к участию в крестовом походе, Ричард принимает крест еще накануне осенью. Усердие Кон­рада, однако, было далеко не бескорыстным. Вернувшись ле­том 1187 года из Византии в Святую Землю, он блестяще спа­сает уже подготовленный христианами к сдаче Тир, после чего оставляет его себе. В то время как Гвидо до своей женитьбы был лишь незначительным пуатунским дворянином, Монферраты состояли в родстве со всеми царствующими домами Ев­ропы, включая двух императоров и французского короля. Его старший брат, Вильгельм, как уже упоминалось, был женат до Гвидо на Сибилле и был отцом умершего в младенчестве принца, его младший брат, Ренье, как и он сам, состоял в родстве с византийской императорской семьей. Так как Гви­до находился в плену у Салах ад-Дина, а граф Триполийский скончался вскоре после битвы при Хаттине, то уже немолодой Конрад начинает, действуя незаконными средствами, активно формировать свой центр власти.

В июле 1188 года Салах ад-Дин освобождает Гвидо, взяв с него обещание никогда больше не выступать против него с оружием в руках и навсегда покинуть Святую Землю. Но Гвидо был не настолько наивен, чтобы сразу же не воспользо­ваться возможностью нарушить клятву, и «великодушие» Са­лах ад-Дина вновь оказалось катализатором раздоров, по­скольку Конрад и его сторонники отказались признать Гвидо королем. Законность власти не утрачивается вместе с потерей страны, так как военное поражение не влечет за собой автома­тически потерю права на престол, а успешная оборона одного города не дает еще права на корону. Вместе с правами мужа de facto оспаривались и права на трон Сибиллы, хотя показательно, что в тот момент никто не вспомнил об Изабелле и Гомфриде Торонском. И только после смерти Сибиллы и ее дочерей осенью 1190 года под Аккой вспомнили о ее правах, и партия Конрада добилась того, чтобы брак Изабеллы был признан недействительным и ее выдали замуж за Конрада. С этих пор наряду с выдающимися деловыми качествами Конрад мог до­писать в свой актив еще и законность, что он и не преминул сделать. Так как Гвидо был не только супругом правительни­цы, но и сам носил королевскую корону, то после смерти Си­биллы не так то просто было признать его права незаконными. Разумеется, с незапамятных времен право лишь служило ору­жием в борьбе за власть, и обе партии принимали совершенно прагматические решения.304 Во всяком случае, права Гвидо на корону были обоснованными, тогда как сторонникам Конрада приходилось не только утверждать его право, но и искать оп­равдания нарушению закона, совершенному этим «скандаль­ным» браком. Что касается способностей Гвидо, то, после того как Конрад в апреле 1189 года вторично не пускает его в Тир, он принимает решение создать собственную базу для организации военных действий и выбирает для этой цели сильную Акку, которую, конечно же, еще предстояло отвое­вать у Салах ад-Дина. Итак, при поддержке пизанского флота в августе 1189 года он начинает осаду города. Соотношение сил поначалу было настолько неравным, что операция Гвидо выглядела как совершенно безнадежная. Но поразительным образом Салах ад-Дину не только удалось остановить наступ­ление на Акку, но и в периоды ослабления двухгодичной оса­ды отбросить осаждавших от города. Эмирская оппозиция, зимнее сокращение численности его армии, а также непри­вычная для него позиционная война, создавали трудноразре­шимые проблемы, тогда как ряды христиан стремительно по­полнялись свежими многонациональными отрядами. Еще осе­нью 1189 года прибыли датчане, фризы, французы и группа немцев во главе с ландграфом Людвигом III Тюрингским. В июле 1190 года прибыл граф Генрих Шампанский, в октябре того же года — герцог Фридрих Швабский с остальной частью германского войска, И всякий раз, когда среди новоприбыв­ших оказывался видный полководец, осаждавшие тотчас же возлагали на него все надежды и выбирали его главнокоман­дующим, что создавало напряженность, и прежде всего в от­ношениях между французами и германцами. После прибытия Ричарда повторилось то, что уже вошло в привычку, ибо в глазах армии неоспоримый с 20 апреля 1191 года авторитет и неоспо­римое верховенство Филиппа оказались под сомнением,

Конрад появился в лагере под Аккой вместе с Филиппом, но после (сначала временно, а затем навсегда) покинул лагерь крестоносцев. И в этом не было ничего удивительного. Со времени приезда ландграфа и до появления Филиппа его пре­бывание в лагере не было постоянным, и, в конце концов, он отказался сотрудничать с Гвидо и поставил на германскую карту. Его отношения с Фридрихом Швабским очень сильно напоминали его неестественную привязанность к Филиппу. Однако с немцами Конраду не повезло. 20 января 1191 года скончался Фридрих, покинувший незадолго до этого армию ландграф Тюрингский тоже умирает в пути. Теперь Конрад поставил все на Филиппа, но вскоре ему вновь пришлось ли­шиться своего покровителя.

Осада выглядела следующим образом: город, треугольником выступавший в море, с третьей стороны; с суши, был блокиро­ван осаждавшими,305 в то время как Садах ад-Дин занимал окрестные холмы, тем самым окружив самих осаждавших. Важную роль играл порт — захватив его ненадолго, христиане вынуждены были отдать его зимой с 1190 на 1191 год Салах ад-Дину, благодаря чему тому удалось обеспечить снабжение города и в феврале 1191 года даже заменить гарнизон. Как известно, новый состав включал в себя только добровольцев и по численности был чуть больше одной трети от первона­чальной.306 Подошедший флот Ричарда мог теперь эффективно блокировать порт. И если Салах ад-Дину никак не удавалось облегчить участь города до этого времени, то и крестоносцы до прибытия Ричарда не могли взять его, хотя благодаря осад­ным машинам Филиппа стены были уже сильно разрушены. Французские источники, которые утверждают, что Филипп сам бы смог взять Акку, не замечают, из-за сильно повреж­денных стен, что именно войско Салах ад-Дина неизменно устремлялось на нападавших, когда те предпринимали очеред­ную попытку штурма. А для решения двойной задачи — штур­ма и защиты собственного лагеря — сил действительно не хва­тало, и необходимо было своеобразное разделение труда, чтобы Акка созрела для падения.

С прибытием в лагерь Ричарда разногласия между королями вновь выходят на поверхность, но трудно упрекнуть Ричарда в том, что на первенство он претендовал не по праву. Его сла­ва и огромные денежные средства, пущенные им в ход, авто­матически выдвигали его на передний план. И не только для Амбруаза Ричард был «Richard le non per»* (* «Ричард, не знающий страха» (старофр.).) и «le quor de lion»** (** «Львиное сердце» (старофр.).),307 даже враги отмечали его неординарность: «очень храбрым, мужественным и решительным» называет его Баха ад-Дин308, указывая на то, что слава его побед давно обогнала его самого. Тот же автор вскоре отмечает «здравый рассудок, опытность, отвагу и честолюбие» Ричарда, и признает, что с его прибытием мусульмане пали духом. И Ибн аль-Атир309 отдает должное его «мужеству, хитрости, настойчивости и тер­пению», сокрушаясь о тех неисчислимых несчастиях, которые он принес мусульманам. Этот же автор свидетельствует, что прибытие Филиппа, напротив, не оправдало ожиданий,310 так как тот привел с собой только шесть грузовых кораблей, что подтверждают Баха ад-Дин и Имад ад-Дин.

Вместе с Ричардом в гавань вошли 25 кораблей, часть фло­та уже ожидала его там, пять грузовых кораблей были захваче­ны в пути врагом, остальные из-за неблагоприятного ветра еще не подошли. И когда Филипп отдал общий приказ к штурму го­рода, Ричард не подчинился, сославшись на то, что прибыло еще не все его военное снаряжение. Поэтому французы атако­вали одни и были отброшены, при защите лагеря в это время отличился брат Гвидо, Готфрид. На дальнейшее короли дого­ворились между собой о том, что в случае штурма города од­ним из них, другой будет защищать лагерь от нападений Салах ад-Дина. Как военачальника Филиппа постигла еще одна не­удача: все его осадные машины были сожжены противником, потому что он снял часовых. И в этом обвинили Ричарда.311 Сразу после прибытия Ричард принялся вербовать в свою армию людей и при этом переманил некоторых воинов Филиппа. Согласно Амбруазу, Ричард будто бы предложил каждому ры­царю, пожелавшему поступить к нему на службу, месячное жалование в четыре безанта 312 Филипп мог предложить только три, но даже на такие деньги он мог бы все-таки обеспечить надежную охрану своего военного имущества. Обвинители Ричарда, таким образом, принимают во внимание только жа­лобы Филиппа, не замечая того, что причиной бед была ско­рее его скупость, и не давая реальной оценки этому, с позволения сказать, «преступлению» Ричарда. Впоследствии Ричарду достались осадные машины скончавшегося 1 июня графа Фландрского. Генрих Шампанский, доводившийся пле­мянником обоим королям, сразу же перешел на сторону Ри­чарда и был щедро наделен всем необходимым,313 что оказа­лось для него весьма кстати, поскольку его собственные сред­ства были исчерпаны, а в Филиппе, к которому он первым Делом обратился, он полностью разочаровался. Девиз прежде всего отмечает щедрость Ричарда и хорошее материальное снаряжение его армии, констатируя при этом, что у францу­зов, напротив, всего не хватало. И это действительно так, поскольку Ричард, не упускавший случая поживиться, не колеб­лясь тратил полученные средства на крестовый поход и на своих людей, Разумеется, взамен от требовал лояльности и пристально следил за тем, чтобы французские дворяне, стремившиеся к нему на службу, получая от него деньги, не выполняли при­казов Филиппа.314 Пизанцы и генуэзцы предложили ему hominium. Но так как генуэзцы уже были связаны обязательст­вами перед Филиппом и Конрадом, Ричард отказался от предло­жения последних и принял hominium только от пизанцев. Непосредственно перед походом на юг, в начале августа 1191 года Ричард еще принял на свою службу всех лучников армии.

Несомненно, Ричард использован деньги для того, чтобы расширить свое влияние, и конечно же, он совсем не стремил­ся зарывать в землю свои таланты, С помощью привезенных осадных машин, использовавших морские булыжники из Мес­сины, и осадной башни, превышающей высоту стен и надежно защищенной от внушавшего страх «греческого огня», который невозможно было потушить водой, круглосуточно бомбардирова­ли город, обеспечивая поддержку штурмующим. Христиане укрывались за земляным валом, который передвигали все ближе к городу, одновременно активизировались подрывные работы. Ричард и Филипп не принимали непосредственного учас­тия в боях. Вскоре после прибытия Ричарда оба заболели, причем последний болел серьезнее и продолжительнее, В пе­риод выздоровления, который пришелся на первую неделю июля, Ричард, укутавшись в шелковое одеяло, приказал под­вести его к тому участку стены, который должны были штур­мовать его люди, чтобы, по примеру Филиппа, по крайней мере, сражаться в качестве стрелка. Когда вопрос встал о том, чтобы повалить уже пошатнувшуюся башню, он, как говорят, предложил за каждый выбитый камень по четыре безанта. Но это предприятие было сопряжено с большими потерями, так как противник, несмотря на усталость, не терял бдительности. Снова и снова разрушенные участки стены спешно восстанав­ливались, и эта эффективная и героическая оборона вызывала у христиан восхищение. Но, в конце концов, гарнизон, ре­шивший, что Салах ад-Дин бросил его на произвол судьбы, по своей инициативе приступил к переговорам о капитуляции. 4 июля 1191 года комендант аль-Маштуб прибыл в расположе­ние крестоносцев и предложил сдать город взамен на беспре­пятственный вывод из него всех защитников. Из английских источников мало что можно почерпнуть о внутренних разно­гласиях, вызванных этим событием, и это еще раз доказывает, что Ричард не был заинтересован в огласке. Согласно Itinerarium, Ричард наложил вето на вывоз осажденными личного имущества. Он не хотел, как утверждалось, после такой доро-гостояшей и длительной осады вступать в пустой город. Не вызывает сомнения то, что именно Ричард настоял на ужесто­чении требований. Взятие города должно было принести как можно больше прибыли, и гарантией жизни должен был стать денежный выкуп. Читая Эракла, Philippidos Сикарда, Баха ад-Дина и Ибн аль-Атира, можно предположить,315 что аль-Маштуб встречался только с Филиппом, вероятно, не зная иерар­хии командования противника. Поскольку Филипп несколько месяцев до этого был бесспорным главнокомандующим хри­стианской армии, мусульмане, должно быть, все еще считали его таковым. Уже по прибытии Ричарда Баха ад-Дин, сравни­вая обоих королей, отмечает личное и финансовое превосход­ство Ричарда, но в то же время указывает на его более низкий ранг. Мы читаем у него, как аль-Маштуб пошел к француз­скому королю, «командующему армией».316 Но тот не вызвал английского короля. И Ричард счел необходимым продемонст­рировать как противнику, так и своим боевым соратникам, что действительность несколько отличается от протокола, и утвердить тем самым свое политическое равенство. Согласно Эраклу, во время переговоров он пошел на штурм города. Группа источников Эракл-«Эрнуль» считает само собой разу­меющимся превосходство Филиппа в политическом отноше­нии: город должен был быть сдан только ему, ему он как раз и сдается, он ведет переговоры, принимает решения — всех остальных он лишь ставит перед свершившимся фактом, грубо отчитав, вызывает к себе в шатер Ричарда и «прочих баронов». Благодаря сообщению о демонстративном штурме Ричарда, мы хорошо различаем, какие источники, вместо того чтобы гово­рить о «королях», как это делает Говден, говорят только о Филиппе, как о единственном, кто принимал решение. Это французские источники, а также принявшие французско-монферратскую точку зрения Ригор, Гийом Бретонский, флан­дрская Continuatio Aquicinctina, итальянец Сикард Кремонский,317 Подробности сдачи Акки неизвестны, но, возможно, что в этих утверждениях находит свое отражение не только мнение о первостепенном значении Филиппа, но и реальные события капитуляции. Во всяком случае, здесь освещается ситуация, в которой Ричарду важно было не захватить командо­вание над равными себе по рангу князьями, а вырваться из отводившейся ему роли чисто финансового спонсора и военного помощника. Чересчур резкая манера поведения при этом объясняется защитной реакцией. Строго ленно-иерархическую точку зрения, которую биограф Филиппа Картелльери заимствовал в качестве нравственной нормы поведе­ния из французского провокационного арсенала, Ричард, по-видимому, не разделял. Биограф сообщал: «Филипп Август делал все, что входило в его обязанности главнокомандующего, а Ричард не исполнял свой долг, а именно, не подчинялся».318 И действительно, Ричард не подчинился, а самостоятельно начал переговоры с противником, причем с самим Салах ад-Дином.

Из сообщений Баха ад-Дина об этих инициативах Ричарда — их было пять за пять недель его участия в осаде — может соз­даться впечатление о его чрезвычайной назойливости. Так, Ричард желал непременно встретиться с султаном лично, но получил отказ, тогда он решил начать переговоры с его бра­том, аль-Фадилом (Сафадином), и это ему удалось. Он выпро­сил себе кур, ссылаясь на то, что эта пища больше всего под­ходит для восстановления сил после болезни, и добился раз­решения для своих людей делать покупки на рынке в мусуль­манском лагере. Они обменялись подарками. Филипп, разу­меется, также получил почетный дар. Для чего нужно было принимать подарки от врага и вступать с ним в контакты ина­че, чем с оружием в руках, — это упорно отказывались пони­мать и фанатики в лагере крестоносцев и многие хронисты, то­гда как местное дворянство уже давно привыкло к этому. Уп­реки в предательстве были вполне естественны, причем не щадили и Ричарда. Недоверие, с которым основная масса кре­стоносцев относилась к проявлениям восточной вежливости, зачастую было обоснованным, поскольку целью ее, в чем мы можем убедиться, изучая хитроумное коварство арабов того времени,319 были коррупция и подкуп. То, что на первый взгляд выглядит как сверхгуманность Салах ад-Дина, снова выступает в упомянутом эссе, где, конечно, не отрицаются ни благородные побуждения, ни военная хитрость. Автор советует обращаться с врагами, не с устрашающей жестокостью, а с расчетливым великодушием, доказывая тем самым свою куль­турность. Он также перечисляет ряд предпринятых мер, едва ли совместимых с рыцарским идеалом ведения войны. Необходимо не только засыпать и отравлять колодцы, способствовать рас­пространению эпидемий, но и заниматься систематической дезинформацией, сеять раздоры во вражеском стане. Следова­тельно, каждый контакт с противником был желанным, так как давал возможность для шпионажа. И, вероятно, поэтому Салах ад-Дин охотно разрешил людям Ричарда посещать свой базар. 320 Ричард тоже не брезговал шпионажем и даже вербо­вал бедуинов,321 но чтобы лучше узнать противника, необходимо было лично с ним познакомиться. Такое оружие как утонченное общение, которым пользовался враг, могло быть направлено и против него самого: постоянные контакты Ри­чарда с аль-Адилом можно рассматривать в этой связи как смесь политической необходимости и «военной хитрости», а также как проявление получавшего все большее распростране­ние в высших слоях общества мировоззрения, позволявшего замечать в равном противнике не открытые еще человеческие достоинства.

Баха ад-Дин передает нам знаменитое послание Ричарда, относящееся к начальной фазе его переговоров с аль-Адилом. Когда тяжелая болезнь заставила его прервать их, прошел слух, что христианские князья выступили против его переговоров с аль-Адилом. В ответ на это Ричард писал: «Не верь слухам, которые распространяют о причинах моей медлительности, так как бразды правления находятся в моих руках, властвую я, и ни­кто не властвует надо мной».322 Принижая практический суве­ренитет Ричарда и подчеркивая его вассальное положение по отношению к Филиппу, — ведь с вассалом, каким бы он ни был могущественным, невозможны были никакие соглашения, — внутренние недруги пытались добиться преимущества в пере­говорах с врагом. Когда по фактам, приведенным Баха ад-Дином, Ибн аль-Атиром, Сикардом, Бурхардом Урсбергским и Хаймаром Монахом,323 мы узнаем о том, что выторгованная в конце концов капитуляция Акки происходила без учета ин­тересов Конрада Монферратского, становится совершенно понятно, почему Ричард вел переговоры самостоятельно. Вскоре мы узнаем более подробно о том, что враждебность Конрада по отношению к Ричарду в последнее время еще бо­лее усилилась. Устроив шумную сцену, он покидает лагерь, обвиняя Ричарда в намерении совершить акт насилия над ним, но Филипп возвращает его. Заклятого врага в качестве посред­ника Ричард, само собой разумеется, признать не мог, так же не удовлетворял его и Райнальд Сидонский, который, согласно Абу Шаме, 5 июля входил в состав христианской делегации, направленной к Салах ад-Дину.324

Его доверенным лицом стал гроссмейстер ордена иоаннитов, отъезд которого, согласно Баха ад-Дину,325 он назначил на 5 июля, причем мы не знаем, был ли он потом среди трех ле­гатов, которые в тот же день, согласно тому же автору, прове­ли безрезультатные переговоры с аль-Адилом, и был ли в их числе Райнальд Сидонский.

Во всяком случае, переговоры велись с Салах ад-Дином и с гар­низоном Акки, кроме этого, Ричард самостоятельно вел переговоры с Салах ад-Дином, а Филипп с осажденными, происхо­дил обмен мнениями о возможности заключения «мира» на общих условиях, велась пропаганда и выдвигались тактические предложения, а также конкретизировались условия капитуляции. Каким образом при этом Филипп вступил в сношения с Салах ад-Дином и каково участие Ричарда в переговорах с предста­вителями Акки, неизвестно. Не исключено, что именно Ри­чард в переговорах с Салах ад-Дином настаивал на том, чтобы судьба населения Акки рассматривалась как часть общих усло­вий мира, Арабским источникам ничего неизвестно о сдер­жанной позиции Филиппа. Складывается впечатление, что на этот раз столкнулись прежде всего интересы не Ричарда и Филиппа, а Ричарда и Конрада. Человек, считавший себя избранным королем страны, должно быть, принимая во вни­мание необходимость будущего сосуществования с врагом, настаивал на более умеренных по сравнению с требованиями Филиппа, условиях капитуляции. Сообщение Говдена будто защитники Акки демонстративно пощадили Конрада во время французского штурма 3 июля и даже водрузили на башню его боевой вымпел, который он отдал им «in signum pacis»* (* «В знак мира» (лат.).), веро­ятно, действительно можно считать признаком того, что они считали Конрада своим защитником против усердст­вующего Ричарда. Французская атака 3 июля, с многократно описанной гибелью маршала Альберика Клемана, во всяком случае, знаменует начало интенсивных переговоров по всем направлениям.

Далее хронология, похоже, сохраняется, а вместе с ней и взгляд на действия и противодействия. Описанный Эраклом демонстративный штурм, предпринятый Ричардом во время переговоров, которые начались с визита аль-Маштуба к Фи­липпу, сопоставим с тем, как его изображают Амбруаз и Itinerarium, где перед нами в шелковом одеяле предстает Ричард, предлагающий золото за камни. Этот штурм, как известно, был предпринят в обеденное время, и поэтому не был успеш­ным, так как «большинство» не принимало в нем участия.326 Gesta и Chronica Говдена называют 6 июля как дату англий­ского штурма Акки, а Chronica отмечает, что 4 июля аль-Маштуб и Каракуш просили о трехдневном перемирии, чтобы посоветоваться с Салах ад-Дином. О такой же продолжитель­ности перемирия в этот период времени говорит и Баха ад-Дин.327 6 июля оба коменданта снова появляются в христиан­ском лагере, чтобы с «regibus»* (* «Королями» (лат.).) — но Говден, к сожалению, и раньше не различал королей — провести переговоры о сдаче с учетом возникшей после штурма Ричарда новой ситуации, на что указывают и другие источники.

Сикард ограничивает посредничество Конрада самыми по­следними часами, что, вероятно, не соответствует действи­тельности. Мы узнаем, что алъ-Маштуб получил разрешение Филиппа на свободный проезд, для того чтобы на следующий день согласовать условия капитуляции с королями, «adveniente nocte Marchioni custodia denegatur»** (** «С приходом ночи завершалась караульная служба маркиза» (лат.).) (здесь, очевидно, описка, и должно быть «delegatur»*** (*** «Начиналась» (лат.).))328, следовательно, в то время как Конрад нес караульную службу (или не нес, потому что вел переговоры). Хронологическая путаница возникает из-за того, что Ричард штурмовал «dum haec agerentur»**** (**** «Пока это свершалось» (лат.).). Особое поло­жение Конрада подтверждается дальнейшими подробностями, приводимыми Баха ад-Дином и Ибн аль-Атиром.329 Именно он водружает королевские штандарты на башнях Акки, и ему за его посредничество выделяется дополнительное вознаграж­дение наряду с общей суммой денег, полученной в качестве выкупа. Капитуляция, о которой он договорился, в конце концов оказывается иллюзорной: для принятия окончательно­го решения ему не хватает полномочий, Филипп уже уехал, а гарнизон сам не мог выполнить условий. Получается, что переговоры вели не те люди. Те же, у кого были полномочия, не встретились.

В переговорах между «королями» и Салах ад-Дином по­следнему были предъявлены явно завышенные требования. Баха ад-Дин и Говден согласны в том, что за свободный вывод гарнизона и жителей христиане требовали всех находившихся в руках мусульман пленных и «всю страну». На передаче всей страны особо настаивал, по-видимому, именно Ричард, так как он повторяет это требование после отъезда Филиппа в сентябре 1191 года. Он не верит, что это возможно. Ричард просто хочет показать, что ему не нужна капитуляция, ибо падение города уже ни у кого не вызывало сомнений, и, сле­довательно, предложение должно было быть предельно выгод­ным для него. Но Салах ад-Дин, по-видимому, не воспринял ситуацию всерьез. Он то прибегал к риторике, витая в облаках, то предлагал условия, которые были менее выгодны христиа­нам, чем выторгованные Конрадом, из чего можно сделать вывод: окончательная сумма, назначенная за свободный вывод его людей, для него была слишком высока, Говден сообщает, что Салах ад-Дин готов был уступить всю страну с Иерусали­мом за военный союз с королями против своих внутренних врагов. Вероятно, подобные фантастические предложения имел в виду Баха ад-Дин, когда писал, что они уже не знали, как обращаться с этим врагом.330 Если говорить о более серь­езных предложениях, то от Баха ад-Дина и Абу Шамы мы узнаем о готовности передать город со всем имуществом и крестными реликвиями, а у Ибн аль-Атира наряду с этим еще и об обмене пленными в соотношении 1:1331.

Деньги были тем, чего, вероятно, не хватало Ричарду в этих предложениях.

Отчаявшийся гарнизон предлагал все чем располагал, но у него не было ничего, что осаждавшие уже не рассматривали бы как свою собственность, поэтому они заключили договор в надеж­де на ратификацию его Салах ад-Дином. Тот же не одобрил его, но и не отверг открыто как свершившийся факт. Более того, он намеревался выполнить условия, что, учитывая обще­ственное мнение, было необходимо. Он понимал: положение города безнадежно. Нападение на христианский лагерь стало невозможным, ночная попытка вывести население из осажденно­го города не удалась, И в последние дни перед сдачей Акки он начал опустошать окрестности города и разрушать Хайфу.

Основные источники едины в изложении главных пунктов условий капитуляции.332 Город подлежал сдаче со всем имуще­ством, тогда как Салах ад-Дин должен был отпустить около 1500 пленных христиан, 100 или 200 из которых были названы поименно. Необходимо было передать Святой крест распятия и заплатить 200000 динаров. Если сравнить эту сумму с той, которая была названа при выводе христиан из Иерусалима в 1187 году и, вероятно, составляла 100000 или 220000 дина­ров, то она может показаться чрезвычайно высокой. Если же принять во внимание продолжительность осады и рассматри­вать эти деньги не только как выкуп, но и как возмещение военных расходов, то надо признать соразмерность выдвину­тых требований.333

Если исчислять стоимость айюбидского динара в 4 грамма золота, то вся сумма была эквивалентна 35000 марок334, поло­вина ее полагалась Ричарду, Это было не так уж много в сравнении с другой военной добычей Ричарда, и это обстоятельст­во необходимо принимать во внимание, рассматривая драму заложников. Впрочем, не следует забывать, сравнивая установ­ленные для свободного вывода населения из Иерусалима и Акки суммы, о совершенно различных ситуациях: в одном случае деньги были получены из города, в другом — должны были поступить извне. Когда речь идет о побочных обстоятельствах, одно из которых должно было оказаться решающим, в христи­анских и арабских источниках существует очень много разли­чий. Абу Шама и Ибн аль-Атир335 видят нарушение христиа­нами договора уже в том, что жителям Акки мешали свободно покидать город и сделали их заложниками доброй воли Салах ад-Дина. Естественно, мусульманская сторона рассчитывала, что в заложники возьмут отдельных лиц, а не большое число жителей. Оба автора, как и Баха ад-Дин,336 считали согласо­ванным, что, покидая город, жители могут брать с собой деньги и личное имущество. То, что было обычным для одних и необычным для других, а также разногласия, вызванные отсутствием точности в определении условий договора, также могут объяснить совершенно различную в обоих лагерях оцен­ку перспектив, открывавшихся для жителей Акки в случае неуплаты Салах ад-Дином условленной суммы. Говден гово­рит, что их судьба оказалась в полной зависимости от «misericordia regum de vita et membris»* (* «Милосердия королей, которые были вольны казнить или мило­вать» (лат.).)337 — положение, которое не вызывало у христиан чувства сострадания, тогда как вышеупо­мянутые мусульманские источники усматривают вероломство Ричарда в том, что заложники были казнены, а не проданы в рабство, как якобы предусматривалось достигнутой договорен­ностью610. Христианские источники вовсе не дискутируют по этому поводу, очевидно, не находя в этом случае предмета для дискуссий. Исключением является приближенный Конрада Сикард, если не принимать во внимание сообщения Эракла об альтернативном предложении Каракуша, которое вступало бы в силу в случае, если бы Салах ад-Дин категорически отверг договор о капитуляции: «nos remaindrons en vostre merci de faire de nos come de vos esclas»** (** «Предаемся Вашей милости и распоряжайтесь нами, как своими рабами» (старофр.).). К этому следует еще добавить, что, согласно тому же источнику, Филипп при первой встрече с делегацией Акки пообещал осажденным сохранить жизнь, если они сдадутся в плен «en sa merci»* (* «На милость победителя» (старофр.).).338 Но в разных версиях Эракла эти сведения не анализируется, и поэтому итальянец, соглашаясь с арабскими источниками, говорит о сознательном нарушении соглашения христианской стороной. Не получив обещанных денег, английский король «contra fas et licitum»** (** «Вопреки людским и высшим законам» (лат.).) приказал казнить пленных, которых, скорее, следовало бы пощадить и продать в рабство.339 Однако возникает вопрос, пришли ли короли к окончательному соглашению, что альтер­нативой смертной казни будет рабство, — ведь в отличие от Салах ад-Дина в их распоряжении не было рынка рабов — или это было сознательно двусмысленным поведением, аналогич­ным игре слов Ричарда о серебряных цепях Исаака, или же обвинение Ричарда в нарушении данного слова просто являет­ся следствием того, что роль посредника исполнял Конрад. Со слов Сикарда, по крайней мере, можно сделать вывод, что он, должно быть, заключил недвусмысленное соглашение, причем, вероятно, едва ли мог предвидеть, что в дальнейшем утратит всякую возможность участвовать в принятии общих решений. Так как ему, по-видимому, согласно тайному соглашению полагались комиссионные,340 — христианские источники ничего не знают об этом, — возможно, были и другие, неофици­альные договоренности. В итоге судьба заложников роковым для них образом оказалась связанной с конфликтом между Ричардом и Конрадом.

Полная путаница царит в христианских и арабских источ­никах о первоначально согласованном сроке выполнения взя­тых обязательств. Говден говорит о 40, а Itinerarium о 30 днях, но туг же сами себе противоречат, точную дату невозможно установить также из других источников. Все же одно не вызы­вает сомнения: срок платежа был передвинут на начало августа; согласно Баха ад-Дину, христианские князья согласи­лись, что обязательства будут выполняться в течение трех ме­сяцев. 6 августа, спустя 25 дней после взятия Акки, Ричард был уверен, что сделка еще может состояться, так как писал домой, что вместе с Аккой был возвращен и Святой крест.341 На сороковой день после подписания договора о капитуляции, то есть 20 августа, заложники были казнены. Стало быть, за эти дни возможность договориться была потеряна.

В новейшей литературе Ричард осуждается почти всеми из-за казни заложников342 — да и кто бы оправдывал резню? — но осуждение основывается на предположениях, не подтверждае­мых источниками, Так, нигде не ставится под сомнение, пря­мо или косвенно, «честность» Салах ад-Дина и его желание заплатить, в то время как Ричарда упрекают в том, что он не по­желал признать уважительными практические трудности при исполнении мусульманами своих обязательств; более того, он, соблюдая формальности, использовал возникшие при исполнении условий договора проблемы для того, чтобы, наказав одних, преподнести наглядный урок другим. Так, согласно Рансиману, полюбовное соглашение не состоялось343 потому, что Салах ад-Дин не смог выдать всех требуемых поименованных христиан, подробность, передаваемая Баха ад-Дином, который, однако, не придал ей значения. Далее мы слышим о том, что вследствие жестокости и глупости Ричарда больше не могло быть и речи о возврате Иерусалима (Груссэ, Ваас)344 — как будто бы Салах ад-Дин вообще имел подобные намерения — в жертву были принесены, кроме ожидаемых денег, еще и пленные христиане и Святой крест. И когда Ваас замечает: «Вне всякого сомнения, это не только зверство и преступление, но и крупная политическая ошибка. Так как в глазах мусуль­ман европейцы стали виновны в этом массовом убийстве», — в его высказывании вновь чувствуется знакомое уже недоверие к политическим способностям Ричарда. Далее автор делает вывод, что это, «пожалуй, самый большой вред, когда-либо причиненный делу крестоносцев отдельным лицом из их соб­ственного лагеря».345 Так мы переносим свои представления о гуманности на вообще негуманное время. Наверняка, в лаге­ре Салах ад-Дина все были шокированы казнью заложников, но и там знали, что такое массовое уничтожение пленных: это подтверждают события после битвы под Хаттином, и после подобных трагедий политика всегда быстро возвращалась в свое обычное русло. Тем не менее наше современное сознание вправе подсказывать нам иную оценку; для истории крестово­го похода не столь важно, как для биографии Ричарда, более точное понимание обстоятельств, приведших к резне, следова­тельно, наше внимание должно еще ненадолго задержаться на деталях, которые они нам все-таки сообщают, но для совре­менников не таких уж важных.

Лучше всего оправдывает Ричарда, сам того не желая, Баха ад-Дин,346 сообщая о том, как Салах ад-Дин сразу же после продления срока платежа пожелал дальнейших изменений условий — так, после частичного исполнения обязательств должна быть освобождена большая часть пленных или обеспе­чена их будущая свобода христианскими заложниками, — этим подтверждается, что султан не был готов выполнить первона­чальные условия. Святой крест, 1600 христианских пленных и 100000 динаров были доставлены — и Имад ад-Дин, Абу Шама и Ибн аль-Атир подтверждают завершение всей подго­товки к их передаче,347 — но Салах ад-Дин ничего не переда­вал. Он настаивал на пересмотре гарантий соблюдения хри­стианами условий договора и не хотел выполнять обязательст­ва уже достигнутого соглашения, пойти на которое он был вынужден в силу необходимости. Арабские источники вовсе не скрывают того, что Салах ад-Дин не выполнил условий дого­вора, напротив, защищают его настойчивость в вопросе внесе­ния изменений в соглашение, считая это разумным актом. Баха ад-Дин пишет, что султан отказался выполнить требова­ния о передаче того, что подлежало оплате в первый срок, «зная, что, если он отдаст деньги, Святой крест и пленных, оставив соотечественников в руках врага, ничто не сможет защитить его от обмана». Изначально предполагалось коварство Ричарда. «Король... сделал бы то, что он намеревался сделать, — слышим мы комментарий к казни заложников, — даже если бы ему были переданы деньги и пленные христиане. Ибо так го­ворили впоследствии его собственные единоверцы».348

В связи с этим вспоминается, что Конрад позже по собст­венной инициативе начал переговоры с Салах ад-Дином, и Ричард был обвинен арабами в измене также и христианам,349 а именно, Исааку Кипрскому и Конраду во время пре­бывания под Аккой. Если мы нигде не читаем о том, что по­ведение Конрада истолковывалось как предательство по отно­шению к своему собственному лагерю, то это, конечно, указы­вает на существование осведомителя, сообщавшего мусульма­нам о внутренних раздорах христиан. Не уместно ли предпо­ложить, что предупреждение о предстоявшей измене вызвало крайнее недоверие к Ричарду со стороны партнера по перего­ворам и заставило его действовать соответствующим образом? Но чтобы утверждать подобное, недостаточно приведенных цитат. Арабские источники хотят оправдать Салах ад-Дина, поэтому, само собой разумеется, противнику приписывается намерение совершить предательство. Конечно же, столь же неправомерно утверждать, что Салах ад-Дин совсем не наме­ревался выполнять условия соглашения, а только искал пред­лог, чтобы свалить вину за срыв договора на противника. Тем не менее, достоверно известно, что в течение 40 дней не были даже частично выполнены обязательства, в то время как в христианском войске с нетерпением ждали прежде всего Святой крест, который, по словам Баха ад-Дина,350 был показан двум посланникам Ричарда. Правда также и то, что Ричард нахо­дился в двойном цейтноте: ему пора было начинать поход на юг, а также ввиду отъезда Филиппа готовиться к своему собст­венному возвращению домой. К тому же наличие большого количества пленных представляло угрозу безопасности — обстоя­тельство, которое, как допускает Баха ад-Дин351, возможно, и побудило Ричарда к решительным действиям. Кроме Акки содержать их было больше негде, к тому же не хватало охран­ников, так что бегство пленных становилось обычным явлением. К тому же, необходимо было предотвратить ожидаемое вмеша­тельство внутреннего врага, — вполне реальное опасение, так как позже была предпринята попытка передать Акку во владе­ние Конраду. В этой ситуации, когда Ричарду нужно было быстро решить этот вопрос, Салах ад-Дин стремился выиграть время. Можно, по крайней мере, утверждать, что, поступая таким образом, он шел на очень большой риск.

Но время еще не пришло. Тогда как вновь освящались церкви, а купцы и банкиры итальянских приморских городов занимали свои кварталы, возник еще один внутренний кон­фликт. После 12 июля, дня ее взятая, Акка была разделена на два сектора, и прежнему христианскому населению были воз­вращены их дома взамен на обязательство расквартировать крестоносцев, которые, в зависимости от их принадлежности к войскуэ жили в английской или французской частях города. Короли договорились о том, чтобы разделом их добычи зани­мались рыцарские ордена, что и происходило, В качестве ре­зиденции Ричарду был отведен королевский дворец, и он пе­ребрался туда еще 21 июля, когда впервые вступил в город со своими дамами, Беренгарией, Иоанном и юной кипрской принцессой. Филипп расквартировался во дворце тамплиеров.

Значение рыцарских орденов в условиях борьбы за трон и столкновений между партиями все возрастало. Они одни играли роль уравновешивающего фактора, используя в вопросах иерархии и для достижения согласия свой авторитет, которому оба короля могли подчиняться без потери престижа552. Так, мы узнаем о том, что формальности, связанные с передачей Акки во время ее капитуляции, были улажены в шатре там­плиеров.353 Близкие отношения гроссмейстера ордена иоаннитов Гарнье де Наблто с Ричардом имели значение уже в начале крестового похода. Судя по некоторым источникам354 к концу похода у Ричарда устанавливаются особые отношения и с там-плиерами: в их обществе и в их одеянии, как утверждают, он и начал свое полное опасностей возвращение домой. Именно тамплиерам он также первоначально собирался передать во владение остров Кипр. То, что гроссмейстером ордена был выбран Роберт Сабльский, доказывает возможности Ричарда в вопросах назначения на должности на христианском Востоке. Отношения с обоими орденами ничем не были омрачены,, и это опровергает утверждения о его несносном характере. Таким обра­зом, рыцарские ордена состояли с ним в близких отношениях, образуя противовес монферратскому клану. Прежде всего, они не только урегулировали раздел военной добычи между короля­ми, но также и утвердили его — а именно, исключив из него всех остальных участников похода. Сикард сообщает, что ко­роли выставили посты у ворот, которые под угрозой примене­ния силы не пускали в город никого, кроме своих. 19 июля, согласно Говдену, в чистом поле состоялась общевойсковая сходка тех, кого не допустили к разделу добычи. Протест был направлен против обоих королей, и оба дали невразумительный ответ. В популярных же изложениях в корыстолюбии упрекают только Ричарда. Как и в Мессине, французам удалось перело­жить вину за межнациональную напряженность, в чем были повинны и они, на Ричарда. Филипп уже готовился к отъезду, показывая всем, что он и сам пострадал от незаконного при­своения Ричардом его доли военной добычи, очевидно, поза­быв, что уже получил свою часть. Для Ансберта было несо­мненным то, что Ричард оставил всю добычу себе.355 Как, с одной стороны, понятно возмущение ветеранов Акки, недопущенных к разделу добычи, так, с другой, понятно стремле­ние взять под контроль рядовых крестоносцев, в среде кото­рых началось брожение. Ричард не считал необходимым ком­пенсировать затраченные усилия толпе ненадежных в смысле военной дисциплины солдат, готовых в любой момент перейти на сторону его противника. Учитывался только коэффициент полезного действия, а он определялся исключительно лояль­ностью. Участие в разделе добычи было поставлено в прямую зависимость от подчинения военной дисциплине. О примене­нии этого принципа речь вновь зашла в середине августа, ко­гда Ричард приказал выступать на Аскалон. В Gesta Говден сообщает, как в интернациональной армии не хватало лоша­дей, оружия и других жизненно необходимых вещей, и солда­ты роптали на Ричарда: «Он нам ничего не дает». Так как Фи­липпа уже не было, жаловались только на Ричарда.

Наглядным примером, раскрывающим сущность этих кон­фликтов, может служить ссора с Бабенбергом: Герцог Леопольд V Австрийский, находившийся в осаждавшей армии под Аккой с весны 1191 года, принимал участие в боях, как сооб­щает Ансберт, имея в своем подчинении 8 человек, и, следова­тельно, с военной точки зрения, не имел никакого значе­ния 356 Но, выдвигая свои притязания на военную добычу, он был не каким-нибудь недовольным участником боевых дейст­вий, а, как мы увидим, приверженцем Конрада Монферратского. Это позволяет понять, что причиной инцидента были не финансовые разногласия, а политические, возможно, даже сознательная провокация. Что же произошло? Если мы отбро­сим в сторону все вариации на эту тему, получается, что после взятия Акки Леопольд водрузил свой боевой вымпел357 на од­ном из зданий — и это, скорее всего, была не башня, а жилой дом, в котором он собирался расквартироваться. Люди Ричар­да сорвали его и бросили в сточную яму или втоптали в грязь, или обесчестили каким-то иным образом.358 Вскоре после этого происшествия Леопольд вернулся домой, так и не полу­чив удовлетворения. Его притязания на военную добычу были также отклонены, и только впоследствии в иных обстоятельст­вах и иным способом ему удалось восстановить свое право на добычу. Хотя эти события, о которых умалчивают английские источники, достаточно хорошо освещены, некоторые вопросы все же остаются открытыми.

Со слов, к сожалению, лишь поверхностно информирован­ного Отто Сен-Блазьенского, Ричард, когда увидел чужой бое­вой штандарт, прежде всего осведомился, кому он принадле­жит, и только узнав, что это знак Бабенберга, в приступе гнева отдал распоряжение поступить с ним надлежащим образом. В Gesta Гервасия рассказывается о шатре Леопольда, который тот разбил «in confinio regis Angliae»* (* «В секторе английского короля» (лат.).),359 то есть на границе лагеря Ричарда, поэтому он и был снесен. Эракл снова сооб­щает, что герцог занял дом в Акке и был выброшен оттуда маршалом английского короля. Английский маршал — Говден говорит о комиссии из 100 рыцарей, которую создал каждый из королей для решения частных вопросов раздела добычи, — мог действовать только в английском секторе города, и поэто­му встает вопрос, не сознательно ли Леопольд пошел на нару­шение прав Ричарда после раздела города, выдвигая требова­ния исключительно к нему. На чужой полевой знак во фран­цузской части Акки тот, конечно, не обратил бы внимания, но в своей он, вероятно, не желал терпеть сторонников Конрада, кем бы они ни были. Если бы речь шла только о деньгах, то конфликт возник бы и между Леопольдом и Филиппом, чему, однако, нет подтверждений. Этот случай использовался как доказательство национального предубеждения Ричарда по от­ношению к германцам вообще. «Richardus rex suspectam semper habens virtutem Alamannorum»* (* «Король Ричард всегда относился с подозрением к доблестным гер­манцам» (лат.).) — он никогда не доверял гер­манской добродетели, сообщит «Кельнская хроника»,360 а поз­же и сам император; как говорят, обвинил его в том, что он всегда обделял германцев.361 Однако источники приводят не­достаточно доказательств, хотя вновь о германце в окружении Ричарда мы услышим только в связи с битвой под Яффой, им был его знаменосец. Накала политических страстей герман­ские источники, видимо, не понимали. Если верить Айсбер­гу, у Ричарда был совершенно несносный характер; он пре­зирал французского короля, вовсе не уважал маркграфа Кон­рада и смотрел на светлейшего герцога Австрийского «pro abiecto»** (** «Презрительно» (лат.).)362. Но все это свидетельствует лишь о том, что Ри­чард просто не любил своих врагов.

Свой несомненно упрямый и «высокомерный» характер Ричард, похоже, успел показать дважды за время пребывания под Аккой: во-первых, он не согласился предоставить врагу легкие условия капитуляции, во-вторых, обошелся с австрий­ским герцогом pro abiecto. С политической точки зрения обе ситуации были схожи и позволяли ему действовать подобным образом. В то время герцог австрийский был не слишком зна­чительной фигурой, а гарнизон Акки, не имея базы для пере­говоров, был просто вынужден принять предлагаемые условия; кроме того, великодушие по отношению к нему пошло бы исключительно во вред Ричарду. Можно также сказать, что, обращаясь с Леопольдом и заложниками в соответствии со сложившимися обстоятельствами, он дал выход своей недю­жинной агрессивности, потенциал которой, конечно, был огромен. При этом не важно, произошло это в «multum iratus»*** (*** Здесь: «порыв гнева» (лат.).) или нет. Эпитеты хронистов не дают нам права, вос­создавая образ Ричарда, отказаться от поиска наиболее показа­тельных ситуаций и «анализа поведения». Кроме того, приступ королевского гнева мог быть просто очень эффективным сред­ством запугивания, и, согласно Коггесхэйлу, можно предположить, что Ричард и впоследствии целенаправленно инсцениро­вал порывы ярости.363 Если же приравнять multum iratus к необузданной спонтанности, то следует также предположить и целый ряд других качеств, включая и тоэ что им можно было манипулировать. Однако поведение Ричарда по отношению к Конраду доказывает, что его нельзя было заставить реагиро­вать тем или иным образом. Хотя тот выступал против него как враг, совершенно не склонный к компромиссам, — и по мнению Филиппа, себе во вред, — Ричард мог поступать ра­ционально. Он принимал во внимание политическое значение противника и его силу причинять зло.

В споре за трон Филипп безоговорочно признал маркграфа своим кандидатом. В результате анжуйским протеже становит­ся Гвидо. С прибытием Ричарда в Акку начались поиски вы­хода из затруднительного положения. Вскоре после 8 июня было решено, что доходы королевства, в тот момент ограни­ченные рыночными, судебными и портовыми сборами в Акке, должны поступать тамплиерам и рыцарям ордена иоаннитов до выяснения, кто из претендентов одержал победу. Таким образом, было найдено удобное половинчатое решение, позво­лявшее одновременно решать актуальные вопросы и отложить решение основного вопроса на будущее. Чаша весов, до этого момента клонившаяся в пользу Конрада, снова вернулась в горизонтальное положение. Гвидо по всем правилам обра­тился с иском в «curia regum»* (* «Королевский суд» (лат.).), его брат, Готфрид, обвинил Конрада в государственной измене и вызвал на поединок. Но так как тот отклонил вызов и бесславно отступил, Гвидо теперь пустился за ним вдогонку в пропагандистской войне. Но это был не боле чем формальный шахматный ход, так как Ричард не настаивал на борьбе как средстве решения проблемы, ско­рее опасался заставить Конрада остаться. Никто не послал за ним, чтобы избежать народного волнения, пишет Говден. Но сдержанность не помешала новости о том, как Конрад бежал в Тир от гнева Ричарда, дойти до лагеря Салах ад-Дина364 Из Тира Конрад был тотчас же возвращен Филиппом и выступил в роли посредника в переговорах с мусульманами. Если Ричард и не доверял ему, то, в конце кондов, молча согласился с этим, приняв выторгованные условия капитуляции.

Когда Филипп 22 июля объявил о своем отъезде домой, можно было ожидать, что Конрад больше не будет иметь ни­каких шансов, в то время как для Гвидо, казалось, наступил звездный час. Однако Ричард согласился на проведение встре­чи, на которой, как говорит Говден, 27 и 28 июля должен был еше раз рассматриваться вопрос о притязании на трон Гвидо и Конрада. При этом в неотложности ее проведения был заин­тересован только Конрад. Находясь в тяжелом положении, он получил совет от Филиппа помириться с Ричардом. «Реr соnsilium regis Franciae»* (* «По совету французского короля» (лат.).) отправляется он в путь, чтобы просить прошения у Ричарда за свое прежнее поведение. Легко пред­положить, чего ожидала противоположная сторона от колено­преклонения Конрада. Что бы Ричард ни сделал, было бы ему не на пользу: если бы он не поддержал Гвидо, это дискредити­ровало бы его в собственном лагере как властителя, служба которому никак не вознаграждалась. Вероятнее было, что все останется по-старому. Тогда Конрад мог считать законными все свои будущие инициативы, и это также доказывало, что не имело смысла покорностью успокаивать гнев Ричарда, Но вместо ожидаемого определенного решения появился компро­мисс. Он, главным образом, учитывал ситуацию, в которой оказался Ричард, не позволивший поймать себя в ловчую сеть и поставить перед дилеммой «либо — либо». Компромисс вы­глядел следующим образом: Гвидо должен был оставаться ко­ролем, так как он им был, но в случае появления у него детей при новом вступлении в брак, они бы лишались права насле­дования; более того, оно переходило к Конраду и Изабелле и их потомкам. При жизни обоих претендентов, доходы коро­левства должны были делиться между ними. Во владение Кон­раду передавался Тир, а также были обещаны Сид и Бейрут, которые, однако, еще предстояло отвоевать, тем самым его положение на севере страны значительно усиливалось. Это решение было принято в присутствии обоих королей и пред­водителей войска после того, как еще раз были выслушаны кандидаты, и те дали клятву уважать это решение. Но так как Ричард должен был с помощью военной силы воплотить в жизнь признанные здесь права, он, вероятно, позаботился о том, чтобы его воля нашла свое отражение в этом соглаше­нии. В данной ситуации уступок от противоположной стороны не добивались силой» следовательно, ее согласие было добро­вольным. Но компромисс не устраивал Конрада.

Конечно, он едва ли подходил в качестве окончательного решения. Но так как само королевство еще не было восстанов­лено в политическом смысле, и ситуация все время менялась, то такое решение еще не было объективно необходимым. Отсутствие терпения у кандидатов, или у одного из них, вероят­но, вынудило бы к принятию конфиденциального соглашения. Для Ричарда же приоритетным было объединение всех сил для крестового похода. Участвуя в нем, претенденты на трон могли показать себя на деле. Конраду дали понять, что Ричард не рассматривает его как своего непримиримого врага, более то­го, за ним признавалось положение, дающее ему возможность в будущем отказаться от этого компромисса. Подобное реше­ние в конце крестового похода имело бы плохие последствия, но это было не последнее слово Ричарда, а первое. При веде­нии им дальнейших переговоров с Салах ад-Дином права Гви­до на королевство не играло больше никакой роли.

29 июля Филипп передал Конраду свою часть Акки, что, согласно Chronica Говдена, равнялось половине города,365 до этого, как раз перед упоминавшейся конференциейполовину Кипра. 31 июля в обществе Конрада он отправляется в , он, как говорят, еще раз потребовал себе Тирпервый установ­ленный срок исполнения Салах ад-Дином условий , прихватив с собой свою часть заложников. Так как приближался договорабертом Уолтером, чтобы вернуть французскую часть заложни­ков в , то 5 августа Ричард посылает в Тир делегацию во главе с Хью­расположение войскаврага продлить срок внесения выкупа. Неза­долго до этого в Тир . В этой ситуации он согласился с предложением отправился посланник чтобы также и с ним провести переговоры о заложниках.366 Но Салах ад-Дина с подарками для французского короля, он залож­ников он передал Конраду на сохранение («in custodiaне застал Филип­па. Для того крестовый поход уже закончился. Своих лийского короля, и поэтому не должен их ему возвращать. Он »). Кон­рад был вправе утверждать, что он не получал пленных от анг­отказался присоединиться к войскурядом с Ричардом он считал слишком большим риском для , и мы снова слышим о том, что находиться себясотрудничать с Ричардом. Конрад больше не участвовал в боевых . Стало ясно, что он бойкотирует компромиссное решение и не будет действияхРичарда. В дальнейшем он блокировал его в политическом и военном , но все еще был готов захватить в конце часть завоеваний отношении икоторой сам постоянно стремился: ведь если бы действия Ричарда не были , таким образом, препятствовал достижению це­ли, к успешнымиЭтот факт показывает предел прослав­ленной хитрости Конрада и то, что он, , то ему, вероятно, достался бы только титул короля. несмотря на всю свою пронырливость и ловкостьполитиком-реалистом пер­вой величины., не был

Французский историк крестовых походов Груссэ сожалеет об отъезде Филиппа: его способности, самообладание и муд­рость были бы очень нужны крестоносцам.367 Но на это можно посмотреть и с другой стороны: уезжая, Филипп успел подло­жить мину, которая вскоре должна была взорваться. В соответ­ствии с соглашением о крестовом походе, содержание которо­го Говден датирует 13 января 1190 года, в случае смерти одно­го из королей в Святой Земле, средства умершего переходили к другому для продолжения крестового похода. Нельзя было ожидать, что в сложившейся ситуации сохранится дух согла­шения и его целесообразность. Конечно, французский король не умер, и, следовательно, Ричард должен был также согла­ситься с тем, что Филипп оставлял свои деньги и армию гер­цогу Бургундскому, а не ему. Но в то же время, передавая Конраду одну из важных частей своего имущества, заложни­ков, он сознательно давал врагу Ричарда средства, которые тот мог применить против него. Ссылка на принятый сообща компромисс, предусматривавший раздел доходов страны между Гвидо и Конрадом, не может послужить оправданием этому. Эти действия были бы оправданы только как компенсация, если бы Ричард свои приобретения точно так же передал Гви­до, но тот не сделал этого ни до того, ни после. Раздел дохо­дов предполагал, конечно, и участие в крестовом походе. Пре­жде всего благодаря этому маневру был заменен один из парт­неров по договору с гарнизоном Акки, а, соответственно, и с Салах ад-Дином, и его место занял посредник, участвовавший в подготовке этого соглашения. Ричард, должно быть, опасал­ся, что Салах ад-Дин выполнит условия договора, в то время как он сам будет не в состоянии освободить заложников. То­гда его положение было бы сильно подорвано внутренними недругами, Конрад, не имевший крупных военных сил, но с заложниками в качестве козырной карты, мог выступать как равный ему и самостоятельно начать переговоры с Салах ад-Дином. Хотя, как сообщает Говден, французское право собст­венности на заложников сохранялось (custodia) — и здесь мы должны верить ему, а не Амбруазу-Itinerarium, потому что эти источники, напротив, подчеркивают большое значение выкупа для французской военной казны, а также потому, что после­дующие события созвучны с этим мнением, — однако полити­ческое значение перевода заложников не было главным: с по­литической точки зрения герцогу Бургундскому заложники были не нужны, следовательно, он мог оставить их в распоря­жении Конрада, чтобы потом когда-нибудь получить от него выкуп или денежное вознаграждение за них.

Ричард твердо решил не оставлять Конраду заложников и не начинать свой поход с подобной политической заклад­ной. Он объявил, что сам пойдет на Тир, чтобы получить за­ложников, и в этой ситуации в качестве посредника вмешался герцог Бургундский. Он, вероятно, объяснил Конраду, что придуманный с Филиппом план может дорого ему обойтись. Если бы Ричард действительно пришел в Тир, это могло бы означать для Конрада потерю города и власти, произошло бы действительно то, чего боялись, или точнее — сделали вид, что боялись. Конрад, получив заложников, был подготовлен к очередной провокации, как и противники Ричарда в преды­дущих случаях. Но даже принимая во внимание связанный с этим риск для Конрада, это, пожалуй, еще слишком без­обидная трактовка действий Филиппа, если предположить, что крестовый поход был нужен ему только для того, чтобы по­мочь маркграфу Монферратскому — в большой или малой стране — стать королем.

8 августа Гуго Бургундский отправился в путь, 12 августа он с заложниками вернулся в Акку, В это время Салах ад-Дин старается оттянуть срок уплаты выкупа. Согласно Амбруазу и Itinerarium на военном собрании Ричард поднимает вопрос о том, как в конце концов поступить с заложниками, и даже у герцога Бургундского не находится никаких возражений про­тив их смертной казни. Но можно верить сообщению Баха ад-Дина, относящемуся к более позднему времени, в котором христианский пленный говорит: только Ричард требовал казни заложников.368 После того как герцог Бургундский согласился, тотчас возникла новая проблема, так как Ричард, пожалуй, мог отказаться от денег, в то время как для французской армии очень скоро встал вопрос о финансировании, однако сейчас мы не будем рассматривать этот конфликт.

Осветив, таким образом, в меру наших возможностей путь, приведший к массовой казни заложников, теперь мы можем отважиться на краткий психологический портрет ее инициато­ра. Насилие в середине того века было повсеместным и могло быть центральной темой в биографии каждого завоевателя. Нас же больше интересуют обстоятельства, характеризующие личность, а также различие между актами насилия. Важным отличительным признаком является то, что жертвы не были простыми пленными, а заложниками. К тому же речь шла не о всем гарнизоне или населении Акки369 — короли задержа­ли только самых знатных и богатых. Отпускали тех, кто пере­ходил в христианскую веру, пока фиктивный переход в другую веру не стал настолько явно использоваться как возможность бегства, что его запретили, В конце концов, перед казнью пощадили самую платежеспособную элиту, в том числе и комен­дантов, так как сохранилась надежда получить за них выкуп в порядке частных соглашений. Точно так же, вероятно, ушли все бедные, то есть большая часть населения. Так, Ибн-алъ-Атир говорит: «Отпускали только обозных слуг, бедняков и курдов, и, вообще, людей незначительных»,370 следователь­но, людей, смерть которых не могла произвести никакого впе­чатления на противника, Таким образом, казнить должны были, прежде всего, представителей среднего слоя общества: тех, чьи родственники могли добиться аудиенции у султана, Об их коли­честве наиболее правдоподобно говорится в письме Ричарда, и это число, в отличие от других сообщений, подтверждает Баха ад-Дин,373

1 октября 1191 года Ричард пишет аббату Клевро и инфор­мирует его, среди прочего, также и об условиях капитуляции Акки. Дальше мы читаем: «Sed372 еоdem fermino exspirato, et pactione quam pepigerat penitus informata, de Sarracenis, quos in custodia habimus, circa duo millia et sexcentos, sicut decuit, fecimus exspirare»* (* «И согласно заключенному договору, о котором я тебя уже инфор­мировал, из сарацинов, находящихся у нас под стражей, примерно две тысячи шестьсот, среди которых не было женщин, были выведены за город и нами умерщвлены» (лат.).).

Теперь мы можем установить, чем не была массовая казнь. Это не была допущенная командованием спонтаннная массо­вая акция, как при взятии Иерусалима во время первого кре­стового похода, так же мало она была похожа на акт террора, вызванного лишь припадком гнева Ричарда, — как это желают представить некоторое источники.373 Уже наличие соглашения с герцогом Бургундским во многом ставит под сомнение спонтанность его действий. Да и на проведение пе­реговоров о выкупе пленных были затрачены определенные усилия и время. Достойно внимания также отсутствие какого-либо указания на религиозные мотивы этих действий, а ведь письмо было адресовано духовному лицу. К тому же нет ника­ких оснований полагать, что с христианскими заложниками поступили бы по-другому. Следовательно, религиозный фана­тизм, как мотив, отпадает. Для Ричарда оправданием служила ссылка на «уместность»: «secut decuit» — как подобает, — по­следовал ответ на нарушение соглашения. Сознание несправед­ливости отсутствовало. Христианская сторона — Ричард — не чув­ствовала себя, с точки зрения гуманности, ответственной за заложников. По мнению Амбруаза-Itinerarium, только Салах ад-Дин виновен был в массовой казни: он пожертвовал врагу храбрых защитников Акки. Карать подданных за вину их гос­подина с тем, чтобы предостеречь его на будущее, это отвеча­ло общей военной логике и было жестоким военным право­судием; и лицемерно утверждать, что когда-либо существовал другой военный принцип.

То, что в письме Ричарда фигурирует как «fecimus exspirare»* (* «Нами умерщвлены» (лат.).), происходило следующим образом: 2600 заложников были выведены за город, где на глазах у вражеского передово­го отряда христианское войско с копьями и мечами бросилось на связанных людей. При всем принципиальном одобрении, источники разнятся в эмоциональной оценке события. Так, ликующий Хаймар Монах374 тем не менее не скрывает своего отвращения к бойне. Говден оправдывает массовую резню как ответную меру за предшествующее — скорее, вымышленное — убийство христианских пленных Салах ад-Дином.

По другому поводу мы еще вернемся к вопросу о том, на­сколько «милость», «сочувствие» или диктуемое нормами по­ведение были присущи характеру Ричарда и что могло бы его остановить. Конечно, следует выделить такую важную черту характера, как беспощадность, суровость, которая, не прояв­ляясь в особой жестокости, находила свое выражение в презрении к жизни окружавших его рядовых людей. Эта черта является одним, причем не субъективным фактором, послужившим причиной его смерти. Другой, индивидуальный фактор – это безрассудство, проявившееся при определенных обстоятельствах. Своеобразное безразличие к жизни, в том числе и к своей собственной. Его судьба была решена во время оса­ды другой крепости, гарнизон которой оказался в таком же положении, что и защитники Акки. Сюжет, ускользнувший от трагиков классической эпохи: королевской заносчивости дает отпор случайно появившийся на сцене персонаж.

Займемся теперь отъездом Филиппа и его возвращением домой. 20 августа 1191 года Ричард пускает пробный шар: он предложил, чтобы они с Филиппом взяли на себя обязательст­во не покидать Святую Землю три года. Филипп отказался и через два дня объявил о своем намерении вернуться домой. При этом он счел необходимым просить согласия у Ричарда, так как у него с ним был договор. Ричард не скрывал своего мнения об отъезде, но, в конце концов, согласился расторгнуть союз на основании формального договора. В качестве официаль­ной причины Филипп привел свою болезнь и нездоровый климат: он боялся, что умрет, если задержится, Это вызвало возмущение в лагере даже в рядах его сторонников, так как кто не страдал от изнурения и не находился под постоянной угрозой смерти? Сикард Кремонский, которого трудно заподозрить в симпати­ях к Ричарду, сообщает, как все ужасно ругали Филиппа, ко­гда тот уезжал 375 Важно установить царившее в то время в лагере настроение, потому что позже мы столкнемся с отно­сящимися к этому времени слухами, и это подтверждает, что речь в них идет о более поздних вымыслах.

Представительная группа нефранцузских хронистов376 пола­гала, что заглянула в карты Филиппа, утверждая, что истинной причиной его возвращения было желание уладить проблему, связанную с фландрским леном. Он должен был снова пере­дать его, а кроме этого, в качестве наследства получить во владение Артуа, часть Фландрии, граничащую с северо-вос­точной Нормандией. Ричард не верил, что Филипп только из-за этого поспешил домой, и передал на родину распоряжение принять оборонительные меры.377 Свое согласие на отъезд Филиппа он поставил в зависимость от принесения присяги, гарантирующей безопасность, Итак, Филипп дал присягу, что в течение 40 дней после своего возвращения не будет нападать на владения Ричарда. И последний получил преимущество в пропагандистской кампании. Филиппу не оставалось ничего другого. Он предпочел не вызывать слишком большой подоз­рительности у своего компаньона и создать видимость друже­ской атмосферы при расставании. Филиппу пришлось при­знать при прощании, что они больше не были ничего должны друг другу, — помолвка с Алисой также была расторгнута дого­вором, — и это означало, что предстояло теперь решить поли­тико-стратегическую проблему: как Ричард, находясь от него на расстоянии, равном ширине всего открытого европейцами мира, мог бы предоставить ему повод для задуманной войны. И на этой почве скудных возможностей расцвели вскоре дико­винные цветы клеветы. Слухами, плодящимися с тех пор с неимоверной быстротой, мы еще займемся, несмотря на свою распознаваемость, они достигли своей цели: основные упомя­нутые обвинения еще столетия будут висеть на Ричарде, тогда же они окончательно потопили в злобе и без того неприязнен­ные отношения между королями. Считалось, что в конце сво­ей жизни Ричард несколько лет не причащался, потому что требуемая для этого обряда готовность к примирению с врага­ми была несовместима с его ненавистью к Филиппу.378

Благодаря быстрому завершению осады Акки опасения Фи­липпа пропустить из-за непредвиденных действий Ричарда в Мессине и на Кипре наиболее благоприятное для морепла­вания время года для возвращения домой оказались напрас­ными. Возвращался он вдоль побережья Малой Азии, через Корфу и Италию, и на Рождество мы встречаем его целым и невредимым в Фонтенбло. Многие вернулись вместе с ним, его сопровождал также наш магистр Говден, который, за не­имением более интересных событий и фактов, описал все мес­та, где король останавливался в пути. Следовательно, можно предположить, что он правдиво описывает пребывание Фи­липпа в Риме. От него мы узнаем, что Филипп выдвинул серь­езные обвинения против Ричарда перед папой и коллегией кардиналов. Как это сообщается в уже упоминавшемся письме Иннокентия от 1198 года, Филипп возлагает на него ответст­венность — из-за его заносчивости и высокомерия — за то, что он сам, Филипп, нарушил свое клятвенное обещание уча­стия в крестовом походе.379 Подбор косвенных улик, изобли­чающих заносчивость и высокомерие Ричарда, уже разоблачает цель: снять с него самого, Филиппа, обвинение в преждевре­менном возвращении домой. Нерешенным остается вопрос, хотел ли он, как утверждает Говден, освободить себя от дан­ной Ричарду присяги, гарантирующей безопасность его владе­ний. Перед крестовым походом Ричард передал свои земли под защиту церкви,380 во всяком случае, Целестин III не был настроен поощрять Филиппа к войне. Но во время восьми­дневного почетного пребывания в Риме тот добился, чтобы папа признал его обет участия в крестовом походе выполнен­ным. Ему также удалось, по крайней мере, вызвать сомнения по поводу доли добычи его еще находившегося в Святой Зем­ле противника и нейтрализовать церковь. Быть может, ему гакже посчастливилось добиться назначения неофициальной церковной миссии на следующий год. После посещения ду­ховного главы христианского мира Филиппу удалось еще, по­сле первоначальных разногласий, встретиться со светским гла­вой. В конце ноября—начале декабря он встречается в Милане с императором Генрихом VI.381 Главное подтверждение этому мы находим у Ансберта, который замечает и пребывание Фи­липпа в Риме, тем самым обнаруживая свою хорошую осве­домленность в дорожной дипломатии французского короля; не случайно в качестве основной причины возвращения домой он приводит выдвинутые Филиппом перед папой обвинения про­тив Ричарда. Говден в своей хронике обобщает результаты переговоров между Генрихом VI и Филиппом следующим об­разом: «Тогда французский король уговаривал римского импе­ратора взять в плен короля Англии, если тот будет возвращаться через его страну».382 Каким образом Филипп повлиял на намерения Генриха, мы, конечно, не можем знать, ясно толь­ко, что список промахов Ричарда, должно быть, увеличился, особенно за счет допущенных в Сицилии. Впрочем, Генрих мог отлично воспользоваться клеветнической кампанией Фи­липпа.

После такой подготовки на международном уровне Филипп взялся за medias res* (* Главные дела (лат.).). В январе 1192 года он организовывает встречу с сенешалем Нормандии Вильгельмом Фитц Радульфом и другими нормандскими баронами и предъявляет им «хирограф»383 своего договора с Ричардом в Мессине. На ос­новании сделанных в мнимо документальном тексте уступок Филипп требовал выдачи Алисы, Жизора и нормандского Вексена, а также Ю и Омаль. Рассматривая Мессинский договор, мы уже показали, что все эти якобы отказы Ричарда в пользу Филиппа не что иное, как грубая фальсификация. Так как сенешаль не получал соответствующего распоряжения от Ри­чарда, то требования Филиппа были отклонены, и тот покинул встречу, угрожая войной.

Филипп сделал следующий шаг, пригласив Иоанна прие­хать к нему во Францию и предложив ему, женатому на на­следнице Глостерской, как и следовало ожидать, вместе с ру­кой Алисы принять от него в качестве лена все континенталь­ные владения Плантагенетов. Но королеве-матери и Вальтеру Руанскому удалось удержать уже собравшегося в дорогу Иоан­на, пригрозив ему конфискацией его английского лена, если он поедет к Филиппу, — щедрое наделение Иоанна поместья­ми в Англии оказалось хорошим средством давления на него.

В 1192 году Филипп делает третью попытку использовать сложившиеся обстоятельства — начинает военное вторжение в Нормандию. Но его дворяне отказались идти вместе с ним, мотивировав свое нежелание тем, что они поклялись не под­нимать оружие против Ричарда, пока тот находится в кресто­вом походе.

К напрасным усилиям и уловкам, направленным на то, чтобы с помощью других покорить Нормандию, можно отне­сти и сомнительную миссию двух папских легатов в Норман­дию в начале 1192 года. Ее следует рассматривать в связи с замешательством, царившим на папском дворе из-за не со­всем понятных причин смены власти в Англии. Мы должны вспомнить о том, что возвращение Филиппа совпало по вре­мени со стабилизирующим обстановку в Англии освобождением от должности Уолтером Руанским Лоншана. Папе Целести­ну, который старался соблюдать интересы Ричарда, не давали покоя миссии Лоншана и Уолтера, и каждая ссылалась на подлинную волю Ричарда, так что только его специальные посланники из Святой Земли должны были прояснить, что смещение ставшего уже ненужным Лоншана было волей коро­ля.384 До того как это выяснилось, отправка папских легатов для примирения бывшего и нового верховных юстициариев могла расцениваться как жест доброй воли по отношению к Ричарду. Девиз утверждает, что тайным инспиратором этой якобы заботящейся о примирении делегации был Филипп, который, верно, мог воспользоваться случаем для проявления инициативы за спиной пожилого папы во время своего пребы­вания в Риме. Во всяком случае, бросается в глаза, что легаты, требовавшие доступа в Жизор и Руан, стремились к тому же, что и Филипп. Так как сенешаль не дал разрешения — уже с 1189 года было известно, что Ричард не хотел никакого вме­шательства легатов, — один из кардиналов, епископ Октавиан Остийский,385 прибег к жестким мерам: непокорившийся Фи­липпу Фитц Радульф был вместе со своими сторонниками отлучен от церкви и — плохая дестабилизирующая мера, кото­рая могла создать хорошую питательную почву для государст­венного переворота — на всю Нормандию был наложен интер­дикт; призванный в качестве посредника епископ Гуго дю Пюисэ Данхемский встретил легатов в Париже, но ничего не добился, поэтому требовалось вмешательство папы, для того чтобы отменить церковные меры наказания.

В конце 1192 года Ричард окончил свой крестовый поход, а Филипп во время его отсутствия не сумел воспользоваться представившимся ему шансом. Казалось, впустую были рас­трачены многолетние политические усилия. Интриги Филиппа навредили крестовому походу, но все усилия оказались на­прасными: ему не удалось решить поставленную задачу — вы­бить Ричарда из седла. Так, эффективности назначенной Ри­чардом администрации он мог противопоставить лишь свои собственные неэффективные подножки. Правда, он пустил в ход столько средств, что одно из них принесло желаемый результат. Благодаря счастливому случаю Ричард попал в плен на чужой территории, тем самым дал Филиппу в 1193 году еще раз, как ему, должно быть, казалось, шанс всей его жизни. Но мы пока возвращаемся назад в Святую Землю к Ричарду и к фран­цузской верхушке армии, которые, следуя указаниям Филиппа, продолжали в союзе с Конрадом Монферратским политику защиты французских интересов.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

ПОХОД НА ЮГ
Полководец

Спойлер (раскрыть)

22 августа 1191 года в качестве общепризнанного главноко­мандующего объединенной армией крестоносцев Ричард по­кидает Акку и, следуя вдоль побережья,, 10 сентября выходит к Яффеэ расположенной примерно в 100 километрах южнее. Стояла невыносимая жара и местность была труднопроходима, к тому же без конца досаждал неприятель, поэтому продвига­лись медленно, делая длительные, иной раз на целый день, привалы. Войска Салах ад-Дина неотступно следовали за хри­стианской армией по близлежащим, протянувшимся по взмо­рью холмам. Крестоносцы были готовы к сражению, но стара­лись его избежать, так как это не отвечало их интересам, Его должен был дать Салах ад-Дин, коль скоро ему по-другому не удалось сорвать очевидный замысел противника — завоевать надежный плацдарм на побережье для наступления на Иеруса­лим. Непосредственной целью Ричарда был Аскалон. Это были южные ворота Иерусалима, тогда как Яффа — была северными. Надо сказать, первоначально Ричард намеревался проникнуть гораздо дальше на юг, чем получилось на самом деле.

Завоевание побережья происходило без боя. После падения Акки и вести о гибели ее гарнизона защитники крепостей утратили волю к сопротивлению. Хайфа и Кесария были сда­ны, и их окрестности опустошены в соответствии с тактикой выжженной земли. Незамедлительными последствиями оказа­лись нехватка и дороговизна продовольствия. Чтобы пресечь безудержный рост цен на мясо, Ричард распорядился выдавать каждому, кто не станет продавать убитую лошадь, а сдаст ее, взамен новую. Запас лошадей пока позволял ему такую рос­кошь, тем более что подобная мера способствовала улучшению санитарных условий и профилактике эпидемических заболева­ний. Основная тяжесть перехода ложилась на плечи пехотин­цев. Закованные в латы и обремененные тяжелой ношей — помимо всего прочего, они были вынуждены носить при себе огромное количество стрел — из-за полчищ москитов и таран­тулов они и по ночам не могли найти себе покоя. И тем не менее, они упорно и не размыкая рядов шли вперед. Пехоте Ричард уделял особое внимание. Это был тот оборонительный элемент, без которого чудо-оружие франков, кавалерия, яв­лявшаяся наступательным элементом, вообще не могла быть использована. И шагали, прикрывая фланги, арбалетчики и лучники, разделенные на две колонны, попеременно меняясь местами, — одна двигалась, отдыхая на ходу, в обозе со сторо­ны моря, пока ее не сменяла другая, державшая на дистанции наседавшего противника. Стрелковое оружие крестоносцев, и в первую очередь, короткие стрелы арбалетов, наводивших ужас на врага, были намного эффективнее стрел турецких всадников, облаченных к тому же в легкие доспехи. И хотя кольчуга неплохо защищала конников, стрелы безжа­лостно косили под ними лошадей, которые ввиду их особой важности в бою служили первоочередной целью. Для двигав­шейся посредине конницы Ричарда, защищенной с одной стороны морем и флотом, а с другой - в высшей степени бое­способной пехотой, главной опасностью на марше был вовсе не неприятель, а жара. Путь на юг был «обильно полит потом и усеян трупами наших товарищей», писал Ричард 386 об этом марш-броске. Больных он приказал переправлять на корабли, которые перевозили их до следующего места привала. И еше одна из многочисленных функций флота состояла в том, что­бы перевшить из Акки отставших, которые все-таки, нако­нец, вспомнили что приплыли в Святую Землю вовсе не ради восточного комфорта. Темп, безусловно, задавала пехота, так что о том, чтобы двигаться быстрее, не могло быть и речи. Организация, как и тактическое взаимодействие оборонитель­ных и наступательных сил были образцовыми. Каждая из трех колонн - авангард, арьергард и центр — не только представляли собой завершенное целое, которое могло самостоятельно дей­ствовать, но и все войско на всю глубину действовало как единый организм. Если не считать одного неприятного случая в самом начале перехода, когда арьергард под началом герцога Бургундского отстал и его чуть было не отсекли от главных сил, все части армии держались вместе, причем настолько плотно, что, по утверждению Амбруаза, яблоку негде было упасть. В минуты опасности, например при отставании арьер­гарда, положение спасала конная элита армии под предводи­тельством самого Ричарда или его французского недруга де Баррэ, который в подобных ситуациях неоднократно доказы­вал полезность своего присутствия в рядах крестоносцев. По восточной традиции Салах ад-Дин не переставая обстреливал армию Ричарда, не теряя надежды вывести рыцарей из равно­весия и спровоцировать их на вылазку, Ему очень хотелось, чтобы рыцари сами прорвали железную стену пехоты и устре­мились на докучливых стрелков. Бросившись врассыпную, те бы без труда увели в сторону преследователей, а в образовавшиеся бреши в обороне христиан он бы тут же бросил свои ударные отряды, которые бы реализовали свое численное пре­имущество. Таким образом теоретический вопрос о том, насколько реально было в подобных условиях соблюсти дис­циплину и не поддаться на провокации, для крестоносцев превратился в вопрос жизни и смерти. Особенно внимательно приходилось следить за тем, чтобы не допустить опасного поредения фланга со стороны неприятеля, что ввиду растянуто­сти колонны вполне могло случиться. С трех сторон: с фланга, спереди, там где шли тамплиеры, и с тыла налетала турецкая конница. Выпустив по крестоносцам весь запас своих стрел, они отступали, но на их место тут же накатывала новая волна, чтобы дать свой залп и немедленно отхлынуть назад. Больше всех доставалось, естественно, арьергарду — его одновременно атаковали и с фланга и с тыла. И поэтому, кроме иоаннитов, туда посылали еще и отличавшихся боевой доблестью францу­зов. Именно в связи с этим береговым походом мы узнаем впервые те знаменитые имена, которые затем будут мелькать все чаще и чаще: кроме Ричарда, чаще других, пожалуй, упо­минается юный граф Лейчестерский. Отличились и некоторые французские рыцари, но среди покрывших себя славой героев не сыскать короля Гвидо. И в армии Ричарда ему не довелось сыграть сколько-нибудь значительную роль. Попав под шквальный обстрел в Арсуфском лесу, Ричард вскоре после этого построил свое войско в боевой порядок и вместе с гер­цогом Бургундским гарцевал перед фронтом, а герцог Шам­панский пытался организовать оборону флангов, что было крайне сложно. Гвидо же маршировал среди оставшихся ему верных войск Святой Земли и родных пуатунцев, и лишь по­сле поворота в сторону гор отважился вступить в бой, да и то на правом 4уганге.

Салах ад-Дин, наконец, убедился, что провокациями не на­рушить сплоченность войска крестоносцев, Когда он усиливал давление на маршевую колонну, Ричард с небольшим отрядом отобранных рыцарей совершал неглубокие вылазки, тогда как остальная армия без остановки и плотным, как стена, строем продвигалась вперед. Так что султану пришлось в конце кон­цов отважиться на сражение по всем правилам, и после долгих колебаний он выбрал для него, как ему казалось, наиболее подходящее место: равнину у Арсуфа. При этом арьергард крестоносцев попал в настолько невыгодное положение, что рыцари-иоанниты могли потерять всех своих лошадей и позорно лишиться возможности обороняться. Гроссмейстер Гарнье де Наблю несколько раз подъезжал к Ричарду, докла­дывал ему обстановку и просил разрешения атаковать. Разре­шения, однако, не получил. Ричард дал ему понять, что не может одновременно быть повсюду и что пока не пришло время. С непоколебимой последовательностью Ричард при­держивался избранной им тактики — не прерывать движения до последнего и вынудить врага атаковать всеми силами. Те­перь речь шла уже не о том, чтобы отбить нападение врага, а, напротив, чтобы спровоцировать его начать сражение и заста­вить его развернуть все свое войско. И если уж суждено состо­яться решительному сражению, должен был думать Ричард, то он доберется до самого ядра неприятельской армии, а не будет тратить энергию атаки на его вспомогательные силы. И он уже наблюдал, какие войска вводятся в бой. Вперед выпускались лег­ко вооруженные пешие стрелки — негры и бедуины. И лишь по­сле появления закованных в доспехи мамелюков из Египта и отборных войск из Сирии и Месопотамии387 имело смысл вводить в бой свою конницу. Салах ад-Дин уже начал сраже­ние, а армия крестоносцев еще продолжала движение. По сви­детельству Амбруаза, солнце скрылось за тучей стрел, и к небу поднялись столбы пыли. В типичном для сражений гвалте за дело взялись отряды барабанщиков. Бой барабанов, гром труб и боевые кличи врага заполонили все вокруг. Было 7 сентября 1191 года.

Ричард находился в центре, в окружении нормандцев и англичан. Там, высокий, как минарет, по сравнению очевид­ца-араба, и как мачта корабля, по свидетельству английского летописца, высился, закрепленный на тележке и окованный железом флагшток388, на котором развевался английский штандарт в виде дракона. Здесь было место сбора рыцарей. У маршала ордена иоаннитов, а также у одного из рыцарей Ричарда, которого он перевел в арьергард, наконец, не выдер­жали нервы. Они бросились в атаку, увлекая за собой фран­цузских рыцарей. Это случилось как раз перед тем, как Ричард собирался уже отдать общий приказ к наступлению, и поэтому не принесло много вреда, тем не менее все же произошло до того, как прозвучали шесть труб, по сигналу которых пехота должна была разомкнуть свои ряды. И пехотинцы оказались на пути рыцарей из арьергарда. Моментально оценив ситуа­цию, Ричард тут же отдает приказ всем наступать, и сам устремляется на помощь оказавшемуся в опасности, на этот раз левому флангу, арьергарду. Благодаря быстрому вмеша­тельству удалось предотвратить отсечение и рассеяние левого фланга. С копьями наперевес устремились рыцари на врага, который также пустил в ход оружие ближнего боя. Но против силы натиска крестоносцев турки уже не могли устоять.

За бегством своего войска Салах ад-Дин наблюдал с близ­лежащего холма. В толпе бегущих, от одного фланга к друго­му, в поисках своего князя носился кади Баха ад-Дин. Он не приукрашивает ничего. То, что он остался в живых, — большая удача для историографии, точно так же нам следует благодарить судьбу за то, что она сохранила жизнь главного свидетеля из христианского лагеря, Амбруаза, который боль­шую часть дня провел среди рядовых воинов. И в том, что касается, по крайней мере, этого похода, их описания практи­чески совпадают. Так что об этом периоде истории крестового похода мы достаточно хорошо осведомлены. Впрочем, другие этапы войны у них отражены абсолютно по-разному, и это тоже большая удача для нас. Например, только Баха ад-Дин сообщает, что за несколько дней до этой битвы, 3 сентября, Ричард вступил в переговоры с братом Салах ад-Дина, аль-Адилом Саиф ад-Дином, которого христиане называли Сафа-дином. Переводил Ричарду юный красавец Гомфрид Торонский, бывший супруг Изабеллы, который со своими знаниями арабского мира представлял местную культурную элиту в вой­ске Ричарда.

Арсуфское сражение не стало решающим. Армия Салах ад-Дина потерпела поражение, но она не была уничтожена. Ри­чард не решился долго преследовать неприятеля. Крайне под­вижные турецкие части, перед которыми открывались широ­кие степи, вновь собрались, так что с ними и в дальнейшем приходилось считаться. Среди бесчисленных подвластных Са­лах ад-Дину народов только они являли собою серьезную силу в военном отношении. И теперь вместе с остальным войском турки отходили в глубь страны, к Рамле. Все же битва имела значение — это было очередное поражение Салах ад-Дина, показавшее, что он не только не способен удержать крепость или захватить ее, но и что он не в состоянии победить про­тивника в чистом поле. Христиане же смогли справиться с травмой, полученной под Хиттином. Потеря престижа Салах ад-Дином оборачивалась ростом престижа Ричарда. Эта победа венчала непрерывную череду военных удач, которыми он на­чал свой крестовый поход. Потери обеих сторон были умерен­ные. Сам Ричард вышел из битвы невредимым, легкое ранение дротиком в левый бок он получил за пару дней до этого.

Как же характеризуют поведение Ричарда и Салах ад-Дина оба наших главных летописца. Но, прежде чем углубиться в рассмотрение этого похода Ричарда, попробуем выяснить, что мог знать о нем каждый из них, и на чем они концентри­ровали свое внимание. Для Амбруаза его король — воплощение всех рыцарских добродетелей. Приводимые им детали важны уже потому, что позволяют приблизиться к повседневной ре­альности того времени, а не только к глобальным стратегиче­ским и дипломатическим проблемам. Повседневная реальность заключалась в убиении. Покидая поле боя, Ричард часто брал с собой, по турецкому обычаю, головы павших, — хотя, случа­лось, брать и пленных — как доказательство, что он не предает христианского дела, подозрение, которое легко могло возник­нуть. Ореол, окружающий героические дела, неотделим от смерти, и нередко Ричард сам оказывался в большой опасно­сти. Сколько раз он выезжал в разведку и на охоту с небольшим сопровождением, сколько раз при этом он подвергался напа­дениям и нападал сам, и как часто он бывал неосмотритель­ным. 29 сентября, во время одной из таких вылазок он отды­хал в саду под Яффой и уснул. Нападение было настолько внезапным, что он едва успел вскочить на коня, но тут же бросился преследовать неприятеля. Вскоре он наткнулся на засаду, и неожиданно вокруг себя Ричард увидел такое количе­ство турок, что о победе и думать не приходилось, - надо бы­ло спасаться. Кроме основных источников, об этом случае упоминают и другие: тогда Ричард наверняка попал бы в плен, если бы не самоотверженный поступок одного из спутников, рыцаря Вильгельма Прео - тот отвлек внимание на себя, вы­крикнув: «Я король!». Рыцаря пленили, но в конце крестового похода Ричард его выкупил. Несколько его спутников было убито, королю удалось спастись. В лагере крестоносцев только руками разводили, сетуя на такую бесшабашность короля, усовещевали его как могли и упрашивали впредь воздержи­ваться от авантюр, но все напрасно. Отражая настроения рядо­вых крестоносцев, Амбруаз писал, что те вопрошали друг дру­га: неужели король не понимает, что, пренебрегая собственной безопасностью, он тем самым подвергает опасности все вой­ско? Последнее слово по этому поводу принадлежит Салах ад-Дину: в частной беседе с посланником Ричарда Хьюбертом Уолтером он отметил, что английский король слишком отва­жен и часто подвергает свою жизнь излишнему риску. По крайней мере так передали это Ричарду. И вновь узнаем, что 20 декабря 1191 года он чудом избежал плена. А до этого 6 ноября, он счел ниже своего достоинства не прийти на помощь своим товарищам. В тот день отряд пехотинцев под прикрытием тамплиеров отправился на заготовку фуража и был окружен турецкими всадниками. Узнав об отчаянной схватке занявших круговую оборону тамплиеров, Ричард по­слал подкрепление, которое, однако, из-за своей малочислен­ности, оказалось недостаточным. Когда он, наконец, сам су­мел поспешить на помощь, то при нем оказалось лишь не­сколько рыцарей и вновь автор дает слово негероическому разуму из окружения Ричарда: «Пусть лучше они погибнут. Никому не пойдет на пользу, если он с ними умрет и от этого пострадает общее дело христиан». На что, побагровев от гнева, Ричард возразил: «Я их туда послал, и если они умрут без ме­ня, то пусть никто не назовет меня больше королем!» И он, разумеется, одержал победу, а среди спасенных был граф Лейчестерский. Но не всех удавалось спасти - одного рыцаря из его свиты прямо у него на глазах унес в плен быстрый конь. И все же каждый из круга «compagnons du roi* (* «Товарищей короля» (старофр.).)» мог положиться на своего короля, и Ричард знал, что они в него верят.

Се389 sevent bien mi honme et mi baron,

Englois, Normant, Poitevin et Gascon,

que je n`avoie si povre compagnon,

cui je laissase por avoir en prison**

(** Хорошо известно и простому люду, и моим баронам,

Англичанам и нормандцам, пуатуниам и гасконцам,

Что не найдется среди них ничтожного настолько,

Чтоб смог оставить я в плену врага позорном (старофр.).).

Такие стихи он написал по этому поводу в плену: «Ни один из моих спутников не был для меня настолько малозначитель­ным, что я пожалел бы денег на освобождение его из плена». И из его свиты за время крестового похода выкристаллизова­лась элита, которой он впоследствии не раз поручал важные политические задания.

И когда ниже мы будем рассматривать причины двукратно­го отказа Ричарда от осады Иерусалима, вспомним жанровые картинки, нарисованные Амбруазом; дело было, по крайней мере не в робости и боязни смерти. Среди часто упоминаемых черт характера Ричарда не последнее место занимает разитель­ный контраст между личной отвагой воина и крайней рассуди­тельностью военачальника. Результаты его всегда эффектного вступления в бой отмечали и арабские источники: появление «Меlес Ric» непременно вызывало панику. Так что немало­важным фактором был страх перед одним его именем. В конце крестового похода его имя, безусловно, стало уже знаменем победы, но даже в самом его начале оно кое-что значило. Эракл и «Эрнуль» сообщают, что именем Ричарда мусульмане пугали детей и проклинали понесших лошадей.390 Амбруаз добавляет еще несколько штрихов к портрету Ричарда, впро­чем, подобное говорят обо всех популярных полководцах: по­вернув от Иерусалима, Ричард заботился о том, чтобы не бро­сали больных и ослабевших, а в Аскалоне принимал личное участие в восстановлении города и на своих плечах носил с корабля балки для сооружения осадных машин перед штур­мом крепости ад-Дарум.391 Однако несправедливо считать сол­датские качества Ричарда доминирующими, хотя христианские источники так много о них говорят. Баха ад-Дин, напротив, на них останавливается лишь вкратце, зато знакомит нас с Ричар­дом-дипломатом. И, поскольку кади принадлежал к ближай­шему окружению Салах ад-Дина392, ему были известны такие подробности, о которых Амбруаз даже понятия не имел. То, что Ричард так долго и совершенно не вовремя вел перегово­ры, по его мнению, было достойно сожаления. Впрочем, он в данном случае излагает общую концепцию своего государя так, как он ее слышал, а прислушиваться к мнению своего господина он, несомненно, научился давно. Для Ричарда, как он считает, было главным, чтобы его однозначно поняли именно в тот момент, когда это было необходимо, но автор может передать лишь то, что предназначалось для широкой публики, и то лишь постольку, поскольку это считалось целе­сообразным. Ричард вел тайные переговоры, хитро, умело и жестко, как находила арабская сторона, прибегая при этом ко всевозможным уловкам и доводя противоречивыми пред­ложениями и неожиданной сменой манеры общения своих партнеров по переговорам до раздражения. По их мнению, он использовал все возможности тактики проволочек — Амбруаз же считал, что он действовал неумело или даже поймался на хитрости арабов — хотя тертые арабские царедворцы так не дума­ли. И с этим следует считаться. Баха ад-Дин заставляет нас усомниться в том, что в Ричарде преобладали военные дарова­ния. От средневекового правителя требовалось, чтобы он объ­единял в себе черты не только полководца, но и политика, поскольку ему приходилось действовать в обоих качествах! И оступись он на одном из поприщ, положение уже едва ли можно было поправить. Когда, спустя всего несколько недель после резни заложников в Акке и вскоре после Арсуфа, мы не­ожиданно слышим, как, обращаясь к Салах ад-Дину, Ричард про­клинает зло и бессмысленность войны и заявляет, — а не пора ли покончить с напрасным кровопролитием, все уже изнурены и не лучше ли разойтись по домам, - то не следует восприни­мать эти слова буквально. Но почему на вершине славы и успеха он внезапно останавливается и, как всем кажется, напрасно теряет бесценное время на переговоры? В этом мы как раз сейчас и попытаемся разобраться. И хотя все нюансы процесса принятия решений нам, по понятным причинам не­доступны, учитывая имеющиеся факты, сомневаться в рацио­нальности решений не приходится. Разумеется, и арабским источникам не следует слепо доверять. Совершенно очевидно, что Ричард не делился с врагами, как, впрочем, и со своими, - что в виду изобилия шпионов свелось бы к тому же, — последними планами, а если и отступал от этого правила, то выбирал нужный момент. Но Баха ад-Дин дает нам, так ска­зать, ценную наводку — политические интересы были для Ричарда все же приоритетными. Ему и другим арабским ис­точникам мы должны быть благодарны еще и за то, что они дают нам возможность заглянуть в сферу рьщарско-придворного общения с аль-Лдилом, которое определяло специфическую ди­пломатию крестового похода. Осенью 1191 года Ричард и брат Салах ад-Дина попеременно навещали друг друга в ставках, устроен был даже многочасовой пир. На нем Ричард проявил интерес к арабской музыке, пожелал познакомиться с творче­ством Ибн аль-Атира, попросил исполнить его музыку и сказал, что ему очень понравилось. Учитывая столь интен­сивные связи, не вызывает недоумения сообщение в Itinerarium о том, что весной 1192 года Ричард намеревался произве­сти в рыцари сына аль-Адила.393 Предложение Ричарда о заключении брака между его сестрой и самим Аль-Адилом воспринимается в этой связи, как вполне естественное.

Если верить арабским источникам, к своим партнерам по переговорам Ричард относился сердечно и приветливо и, каза­лось, совершенно не испытывал личной ненависти к врагам веры. В отличие от него, Салах ад-Дин является нашему взору далеко не добродушным: он постоянно отказывается лично встретиться со своим врагом для переговоров, каким бы льсти­во вежливым тот не представал перед ним. Описывая этот поход, Баха ад-Дин сообщает ряд подробностей, которые мало соответствуют образу идеального правителя, каким султан вы­ступает у прочих арабских авторов. На этих страницах не встретить великодушного, кроткого и гуманного Салах ад-Дина. В отличие от Ричарда, больной и чувствующий прибли­жение смерти султан сам не воюет, не убивает, а только посы­лает других убивать. Производит впечатление, когда читаешь о том, как во время этого похода к нему на допрос приводят одиночных пленных, допрашивают, а затем уводят на казнь. Конечно же, это месть за Акку, она не касалась знатных пленников, за которых как раньше, так и тогда можно было полу­чить выкуп. Салах ад-Дин встречался с послами, роскошно их угощал, принимал решения, вел переговоры так же жестко и умело, но видел, как к концу его жизни рушилось все им созданное, поэтому и принуждал себя и свое уставшее от вой­ны войско еще раз добиться успеха. С раздражением и вспыль­чиво реагировал он на разнообразные, нередко возникавшие на почве внутренних разногласий проблемы. Ожидание нападения на Иерусалим довело его до нервного срыва. Баха ад-Дин расска­зывает о том, как ночь кризиса он провел с султаном в молитвах, и рисует образ набожного мусульманина на молитвенном коврике: по седой бороде старца, ищущего утешения у Аллаха, текут слезы394.

У Амбруаза отчаяние Салах ад-Дина соседствует с депрес­сией Ричарда. Отрешившись от великих дел, английский король молча уединяется в своей постели, чтобы, как говорит автор, «поразмышлять». Поразительно, но в этом христианском источнике вокруг предводителя крестового похода на­прочь отсутствует атмосфера религиозности. Показан только рыцарский, светский Ричард — никогда перед нами он не пред­стает молящимся, из чего можно сделать вывод о том, что, по крайней мере, соответствующие жесты были ему не свойст­венны. Ведь если бы за ним наблюдалось что-нибудь в этом роде, автор по своей простолюдинской набожности едва ли стал бы скрывать это от потомков. Молча принимает к сведе­нию король проповедь своего земляка из Пуатье, который, живописуя благодеяния Божьи, пытался подвести его к осоз­нанию необходимости отблагодарить Бога осадой Иерусалима. Просто Ричард вновь меняет тактику — начинает прикрывать свои карты. Настроения, бытовавшие на ту пору в армии, ру­пором которых и выступил этот проповедник, не предоставля­ли другой возможности. Хотя в свите Ричарда находилось немало клириков, похоже, у него даже не было своего духов­ника или наставника. Ричард постоянно окружен рыцарями своей свиты или беседует с представителями духовно-рыцарских орденов, оперирующих совершенно прагматиче­скими понятиями. Не так уж мы погрешим против истины, если скажем: из двоих, Ричарда и Салах ад-Дина, «свя­щенную» войну вел только последний, тогда как первый — самую обычную. Об этом, между прочим, свидетельствует и постановка главных задач. Для Салах ад-Дина главным было спасти «священный город» Иерусалим, хотя некоторые эмиры были убеждены, что ислам, в крайнем случае, выстоял бы и без него.395 И хотя в стратегическом отношении Аскалон был важнее, с обливающимся кровью сердцем он разрушает его, полагая, что оба города, Иерусалим и Аскалон, ему не удержать. Иерусалиму было отдано предпочтение, несмотря на то, что тот не имел ни стратегического, ни даже сколь-нибудь существенного хозяйственного значения.396 У Аскалона же было и то, и другое. Для Ричарда же первостепенное зна­чение имели береговые крепости, поэтому он и отдал им предпочтение перед Иерусалимом, еще из Яффы он хотел идти прямо на Аскалон и, в конце концов, пришел туда, не в Иеру­салим, отстроил город и упорнее всего торговался с Салах ад-Дином именно из-за него, а не из-за Иерусалима. В этом и заключалась разница между преимущественно стратегической и преимущественно религиозной мотивацией ведения войны.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Цель войны

Спойлер (раскрыть)

Остановимся вкратце на хронологии крестового похода. Прибыв в Яффу 10 сентября 1191 года, Ричард хотел сразу же отправляться дальше на Аскалон, который незадолго до его прибытия был разрушен Салах ад-Дином, но уступил требова­ниям большинства и взялся за восстановление Яффы. Работы продолжались до 31 октября, после чего армия двинулась в глубь страны, чтобы возле Язура отстроить еще две неболь­шие крепости, Салах ад-Дин тем временем организовал оборо­ну Иерусалима. Впоследствии в среде христианского войска по­лучило распространение мнение о том, что Иерусалим удалось бы взять, если бы Ричард повел их туда сразу, не задерживаясь в Яффе. А он вместо этого начал переговоры, естественно, так ни к чему и не приведшие. И специальная литература зачас­тую весьма некритично следует за суждениями, высказанными Амбруазом.397 Во второй половине ноября армия двинулась дальше, на Рамлу, где Ричард разбивает на неделю лагерь. На Рождество крестоносцы перебрались в Баит-Нубу, сам же Ричард останавливается в Латруне. Несмотря на ужасную погоду — про­ливные дожди и бури — и непрерывные набеги турок с близле­жащих холмов, настроение у всех было приподнятое. 6 января 1192 года на общевойсковом сборе было поддержано мнение Ричарда, которое совпадало с точкой зрения рыцарских орде­нов и местных баронов, о том, что осада Иерусалима в данный момент невозможна и что следует поворачивать к побережью. Несмотря на протесты французов, 13 января армия тронулась в обратный путь. Ричард, наконец, пошел на Аскалон, и ему удалось привлечь недовольную французскую армию, из кото­рой уже началось дезертирство, к восстановлению города, по крайней мере, до начала апреля, до Пасхи. Из Аскалона Ри­чард производит разведовательные вылазки в сторону Газы и ад-Дарума, который он взял в конце мая 1192 года. Это была самая южная крепость Палестины, и у нее проходила граница с Египтом. В первых числах июня Ричард против своей воли вновь ведет армию на Иерусалим, но в Байт-Нубе останавли­вается и 4 июля окончательно поворачивает к побережью. И вновь на общевойсковом совете принимается решение о невозможности осады Иерусалима. С новой силой Ричард пытается убедить собравшихся в необходимости похода на Египет и даже заявляет о своей готовности принять на себя все расходы по содержанию французской армии, однако встречает отказ. Последней совместной акцией стало нападе­ние на огромный караван, при этом им пришлось зайти далеко в глубь пустыни Негев.

Конечно, даже из столь схематичного описания можно сде­лать вывод о массе просчетов и упущенных возможностей, но все же сегодня преобладает мнение о благоразумности и целе­сообразности избранной стратегии,398 хотя окончательные выводы из этой оценки не сделаны. Достаточно четко выделя­ется на общем фоне стремление закрепиться на побережье и желание нанести удар на юге. Отсеяв обманные маневры и компромиссные решения, попытаемся выделить истинные намерения Ричарда и определить таким образом основную цель войны. Похоже, не следует отождествлять конечную цель с общим направлением военных действий, ибо, судя по всему, не силой оружия хотел он овладеть Иерусалимом, а напав на Салах ад-Дина в Египте.

11 октября 1191 года Ричард пишет из Акки в Геную399 о том, что ближайшим летом планирует поход в Египет. Два письма датированы одним и тем же числом, и в них делается ссылка на договоренность, достигнутую еще на начальном этапе подготовки крестового похода, согласно которой Генуя брала на себя обязанности по транспортировке войск в Святую Землю. Теперь необходимо было лишь подкорректировать договор и согласовать сроки, и руководство переговорами было возложено на уполномоченного представителя, консула коммуны в Сирии в минувшем году. Таким образом, докумен­ты выглядят вполне серьезно. Вспомним, что по прибытии в Акку Ричард отказался от услуг генуэзцев, поскольку к тому времени они уже заключили договор с Филиппом и Конрадом, но вскоре Филипп сошел со сцены. И если бы о египетских планах Ричарда не сообщали другие источники, то их было бы счесть всего лишь маневром, направленным на отваживание чересчур ретивых сторонников Конрада, генуэзцев, однако против подобного предположения говорит то, что о выборе Египта в качестве направления главного удара стало общеизвестно лишь после смерти Конрада. Бдительные же генуэзцы, должно быть, отнеслись к этому плану со всей серь­езностью. В апреле 1192 года они добились от Конрада грамо­ты, жаловавшей им особые привилегии.400 В ней Конрад пре­доставлял им такой же правовой статус, каким они пользова­лись в Акке и Тире, «in omnem terram quam de cetero, Deo largiente, adquisiero»* (* «Во всех прочих землях, которые, Божьей милостью, приобретем» (лат.).), то есть во всех будущих владениях в Святой Земле. Но поскольку ни о каких приобретениях в чужой стране сам Конрад, имевший к тому же кабальный договор с Салах ад-Дином, и подумать не мог, то включение в текст документа подобного пункта может свидетельствовать лишь о том, что генуэзцам должны были быть известны упо­мянутые планы Ричарда. Конрад пообещал Генуе третью часть своих будущих завоеваний. Более того, речь шла о том, чтобы подобными обязательствами был связан именно будущий владе­лец, — предполагалось, что Конрад, который уже либо считался официальным кандидатом Ричарда, либо несомненно должен был стать таковым в ближайшее время, своевременно позаботится о присоединении этих приобретений к своему королевству. Нелишне вспомнить, что на 1192 год у Генуи уже были дого­ворные обязательства о помощи флотом с Генрихом VI401, следовательно, два этих широкомасштабных проекта — отло­женная экспедиция Гогенштауфена на завоевание норманн­ского государства и египетский поход Ричарда — оказались конкурентами.

Следует иметь в виду, что еще 11 ноября 1191 года Ричард заявил о своем желании с помощью Генуи двинуться «in Egyptum apud Babiloniam et Alexandriam»** (** «В Египет, который рядом с Вавилоном и Александрией» (лат.).), то есть напасть на Каир и Александрию. План этот держался в глубокой тайне. Только в июне следующего года, во время второго похода на Иеруса­лим, об идее египетского похода стало известно армии. Амбруаз рассказывает, как военный совет одобрил каирский план, который Ричард представил на его рассмотрение вместе с другими проектами. Еще во время зимнего марша в направ­лении Иерусалима, сообщает тот же источник, рыцарские ордена и местные части армии проголосовали за прекращение осуществляемого предприятия и восстановление Аскалона.402 Это преподносится нам так, будто Ричард позволил себя убедить спонтанно выдвинутыми аргументами, хотя этот же автор ранее уверял нас, что Ричард хотел идти в Аскалон еще в сентабре. О намерениях Ричарда от Амбруаза мы узнаем с таким рачительным опозданием, что создается впечатление о вне­запном изменении первоначальной цели и о том, что автору и в голову прийти не могло, что целью может быть не Иеруса­лим. По его мнению, король просто не ориентировался на местности. В действительности же Ричарду нужно было зару­читься максимально широкой поддержкой своим вынашивае­мым втайне планам. Совет армии решил именно так, как, по достоверным сведениям, он и должен был решить, предвари­тельное согласие, вероятно, было получено заранее. Такая линия поведения Ричарда, по всей видимости, была обуслов­лена, с одной стороны, стремлением не оттолкнуть от себя основную массу крестоносцев и постепенно подвести ее к осознанию намеченной им стратегической цели как единст­венно разумной, а с другой стороны, в какой-то мере снять с себя ответственность за непопулярное решение, и тем самым лишить своих внутренних недругов дополнительного повода для критики. О египетском плане было известно и Баха ад-Дину, а Сикард сообщает о том, что враги боялись нападения на Египет. Любопытны также замечания по этому поводу в двух вариантах Эракла, где говорится, что своим египетским проектом Ричард хотел оказать давление на Салах ад-Дина, с тем чтобы тот уступил Святую Землю, и чрезвычайно важ­ным в смысле определения приоритетных направлений поли­тики Ричарда представляется обнаруживаемое в группе Эракл-«Эрнуль» его заявление на этот счет, сделанное незадолго до смерти: сначала он хотел бы отвоевать потерянные француз­ские владения, затем отправиться в Египет и только потом взять Иерусалим, чтобы наконец, завоевать Константино­поль403.

В XIII веке нападение на Египет приобрело приоритетное значение, отодвинув на задний план завоевание Иерусалима. Это стало аксиомой, и показательно, что перед тем как идти на Константинополь, четвертый крестовый поход был направ­лен в Египет, но его предводители держали это в тайне от войска. При выработке такой стратегии организаторы кресто­вого похода, готовившегося еще при жизни Ричарда, опира­лись на оперативные разработки, появившиеся всего какое-то десятилетие назад, во время третьего похода. И в 1218 году, как впрочем и в 1249 году, в первом крестовом походе Людо­вика IX, дельта Нила уже была официально провозглашенной целью. Убеждение в том, что необходимо прежде всего ударить в самое сердце государства Айюббидов и подавить его мощь, прежде чем можно будет отправиться на завоевание Иерусали­ма и Палестины, становится всеобщим. Получила развитие эта стратегия во время третьего крестового похода, хотя латиняне и прежде проявляли интерес к Египту404, но только после объ­единения Салах ад-Дином Египта с Палестиной появилась возможность, победив в Египте, осуществить цель всех кресто­вых походов — взять Иерусалим и укрепиться в нем. И когда мы слышим, что в 1219 году султан аль-Камил победителям Даммьена предлагает за уход из Египта Святую Землю вместе с Иерусалимом, и если вспомнить, что он был сыном аль-Адила и только что пробился к власти, и что даже самому аль-Адилу, который немало знал о планах Ричарда, еще пришлось столкнуться с ситуацией, которой он опасался 26 лет назад, возникает вопрос, а не было ли это предложение именно тем, чего добивался Ричард, отстаивая поход на Египет? Хотел ли он вынудить султана пойти на такой обмен, который был завоеван крестоносцами под Дамьеном, и не встретил впо­следствии одобрения, и таким образом завоевать Иерусалим на Ниле? В то время, однако, его планы не встретили ни у кого поддержки. И не только потому, что Генуя, вероят­нее всего, предъявила бы свои права и не позволила бы отказаться от египетских завоеваний, но и потому, что по­ложение Иерусалима в военном отношении оставалось бы весьма шатким.

Это не означает, что планируемые завоевания в Египте яв­лялись самоцелью; пока в рядах крестоносцев существовало страстное желание отвоевать Иерусалим, за этим первым ша­гом мог все еще последовать и второй. И даже если при этом не подразумевалось меновой сделки, то выбор Египта в каче­стве цели не следует рассматривать как отклонение от основ­ного направления крестового похода, но, скорее, как хотя и окольный, но все же ведущий к стратегической цели путь. Полководца, отстаивавшего эту концепцию, во всяком случае, невозможно упрекнуть в стремлении удовлетворить свое чес­толюбие блестящими легкими победами.405 Ведь Ричард при этом прерывал цепь побед, питавших боевой дух армии. По его оценке, продолжение этого курса должно было привести к перелому в ходе войны, и он не стал дожидаться чуда, позволившего бы ему избежать этого, но использовал армию как средство нажима при переговорах. Он достаточно рано понял, что, если он изнурит свою армию нескончаемыми победами, условия мира будут диктовать ему. Именно отсутст­вие драматического перелома в ходе войны — от блистательных побед до безоговорочной капитуляции - выгодно отличает крестовый поход Ричарда от других подобных пред­приятий. Если же вернуться к намеченному на 1192 год еги­петскому походу, получается, что осень 1191 года Ричард про­вел в выжидательной позиции. Бездействие этой осенью, вы­зывавшее недоумение у его критиков, и поход на Иерусалим, выглядевший не более как трудотерапией, — неоспоримые факты. Только при этом он вовсе не терял времени, напротив, использовал его для реализации второго варианта — решения проблемы путем переговоров. На самом деле он пытался запо­лучить Иерусалим, как впоследствии император Фридрих II, чисто политическим путем. То, что он не стремился сделать это военными средствами, представляется мне установленным. При этом он мог исправить ошибки в дипломатической сфере, так как располагал военной альтернативой, имевшей другую цель. Эта двойная стратегия, ориентированная в политическом плане на королевство Иерусалим, а в военном — на Египет, и составляла суть стратегической концепции крестового похо­да Ричарда. Если бы Салах ад-Дин отдал Святую Землю с Иерусалимом, крестовый поход, естественно, на этом бы и за­кончился и обошелся бы сравнительно дешево, если же он не пожелал бы этого сделать, то, возможно, уже в следующем году жестоко пожалел бы об этом — альтернативой мирному овладению Иерусалимом было не завоевание его силой, но удар в сердце вражеской державы. С учетом последующих кре­стовых походов необходимо признать, что в принципе такой подход был верен, хотя Салах ад-Дин и думать не желал о сдаче Иерусалима без боя. С этих позиций общие требова­ния Ричарда в начале его переговоров с Салах ад-Дином при­обретают несколько иной смысл. Теперь они представляются как декларация вполне умеренных, совершенно приземленных целей войны. Ричард мог предположить, что его противник постиг, — такой человек, как он, к тому же добившийся целой вереницы побед, будет преследовать экспансионистскую воен­ную цель. И если при этом он без устали клялся в желании вернуться домой и в своих миролюбивых намерениях, не сле­дует воспринимать это как обращение наивного простачка к великодушию султана. Скорее, между строк следует читать предложение выбрать из двух зол меньшее. Панические на­строения во вражеском стане и нежелание подданных султана воевать, к тому же расхождения в оценке значения Иерусали­ма между Салах ад-Дином и его эмирами, по-видимому по­зволяли считать подобное политическое решение вовсе не таким безнадежным.

Поэтому не следует удивляться, что в письмах Ричарда отсутствуют упоминания о Египте, поскольку проект до последнего момента держался в тайне, да и официальные сообщения не всегда выполняют чисто информационные функции. В марте 1193 года в германском плену для Ричарда не было ничего важнее, чем укрепить веру в свое скорое возвращение, и с этой целью он даже потребовал корабль со своим капитаном, хотя наверняка знал, что до выплаты выкупа его никуда не отпустят. Когда он 6 августа 1191 года, вскоре после отъезда Филиппа, писал домой,406 что на следующую Пасху непременно будет дома, то наверняка преследовал этим цель расстроить планы заговорщиков. Когда 1 октября он сообщал аббату Клерво,407 что после Пасхи он никак не может задерживаться в Палестине, следует принять в расчет, что главный смысх письма состоял в том, чтобы поторопить орден цистерцианцев с предоставлением денег и воинов. Через несколько дней он ставит, по крайней мере, генуэзцев в известность о своих египетских планах на ближайшее лето. Значение этих писем не в том, что они должны были выглядеть целенаправленными сообще­ниями о продолжительности крестового похода, но в опреде­ленных попутных замечаниях. «Infra viginti dies post Natale Domini speramus recuperare sanctam civitatem Jerusalem»* (* «В январские дни после Рождества Христова надеемся завоевать свя­той город Иерусалим» (лат.).), — пишет Ричард 1 октября 1191 года домой.408 Это значит, что только в январе следующего года он надеялся «отвоевать» Иерусалим, тогда как нам известно, что еще перед началом интенсивных дипломатических сношений с аль-Адилом он решил не предпринимать осады Иерусалима текущей осенью. Из письма аббату Клерво явствует, что Ричард с самого начала понимал острейшую проблему Святой Земли — острую нехват­ку поселенцев.409 Аргумент о том, что нет смысла брать Иеру­салим, если его невозможно будет удержать, приводит Амбруаз по поводу первого отхода от Байт-Нубы, но Ричард знал его еще до выступления крестоносцев в направлении Иерусалима. После выполнения цели паломничества — взятия святого горо­да — предполагалось, что армия крестоносцев будет тут же распущена, значит, Салах ад-Дину необходимо было лишь подождать, пока крестоносцы уплывут, и тогда можно было бы вновь овладеть городом. Но не только бессмысленность чисто временного успеха говорила против осады, — ответст­венным лицам казалось в высшей степени невозможным до­биться такого успеха. Существенным отличием от ситуации, имевшей место во время первого крестового похода, в ходе которого был завоеван Иерусалим, было то обстоятельство, что тогда в окрестностях города не было мусульманского вой­ска и удерживать в своих руках дороги, связывавшие Иеруса­лим с побережьем, не приходилось. Прежде всего последнюю проблему невозможно было устранить с помощью храбрых деяний, ограниченных сил не хватало, чтобы обеспечить безо­пасное движение по дорогам. Как свидетельствует Баха ад-Дин, Салах ад-Дин не скрывал своей цели — лишить христи­анскую армию снабжения всем необходимым, и руководите­лям крестового похода это было хорошо известно. Насколько реальной стала угроза голода, показало зимнее отступление: из-за сырости приходило в негодность подвезенное продоволь­ствие, и в ход пошли вьючные животные. Совершенно без содействия Салах ад-Дина при возвращении армии крестонос­цев к побережью христианам пришлось пережить голодную неделю, поскольку из-за бури в море корабли с провиантом не могли подойти к берегу. Это показало, что без надлежащего подчинения соседних государств содержать армию внутри страны невозможно. Летом здесь почти не было воды — вдоба­вок к сезонной засухе Салах ад-Дин еще и засыпал все колод­цы вокруг города, — что делало его осаду невозможной. Каза­лось, словно само время похода на Иерусалим было избрано именно с таким расчетом, чтобы нагляднее продемонстриро­вать армии причины, препятствующие осаде города. Может быть, Ричард таким образом и обманул армию — дважды про­буждая в ней радужные надежды и столько же раз разочаровы­вая ее. По меньшей мере, так это выглядит со стороны. Но разношерстная армия крестоносцев не была армией наемни­ков, которой легко приказать, и страстное желание совершить паломничество в Иерусалим не подчинялось доводам разума. В этой ситуации Ричард проявил себя гениальным полковод­цем, которому досталась армия мечтателей, религиозный фа­натизм которых к тому же еще и подогревался группой под­стрекателей. Это был конфликт между профессионализмом, с одной стороны, и дилетанством, усугубленным интриганст­вом, с другой.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Клеветническая кампания

Спойлер (раскрыть)

Остается рассмотреть еще один принципиальный вопрос, а именно, повлияли ли на решение Ричарда воздержаться от осады Иерусалима враждебная позиция Конрада Монферратского и обструктивизм французов. Хотя названные причины отказа от этой цели представляются вполне достаточными, тем не менее, теперь самое время проанализировать интриги внутренних недругов в то время и взглянуть на них в связи с данным решением Ричарда. По свидетельству Амбруаза, перед вторым отходом от Баит-Нубы Ричард заметил: ему хорошо известно, что не только в Святой Земле, но и во Франции есть люди, которые только и ждут того, чтобы он впутался в такую авантюру, как осада Иерусалима, и опозорился навеки. И действительно, все происходящее в Святой Земле планомерно использовалось французами в клеветнических целях, и тут большую помощь Филиппу оказывали высшие французские военачальники. При этом клевета и сплетни как нельзя лучше отвечали потребностям Филиппа. Особую роль в этой кампании играл кузен Филиппа, епископ Филипп Бовэский. Этот не в меру воинственный муж впервые появляется перед нами в 1188 году в качестве врага Анжу во время нападения французов на Нормандию, затем мы слышим, что он был одним из посланников Филиппа, который в грубой манере передал Ричарду на Кипре приказ Филиппа прекратить завоевание острова. Уже с самого начала крестового похода он исполняет функции связного между французами и монферратской парти­ей, а осенью 1190 года он венчает Конрада с Изабеллой, вы­ставляя себя уже вовсе в неприглядном свете. Вероятно, также находился у смертного одра Конрада и принимал самое деятельное участие в первых попытках расследования его убийства. После возвращения из крестового похода епископ, должно быть, действовал в качестве агента Филиппа по рас­пространению клеветы против Ричарда на территории Герма­нии.410 Показательнее этих утверждений является та потреб­ность в мести, которую испытывал по отношению к нему Ри­чард, и то, каким образом он удовлетворил ее впоследствии. Когда в ходе одной военной операции воины Ричарда поймали епископа Бовэского,411 Ричард приказал приковать его креп­кой цепью, и сколько бы ему не предлагали денег, и кто бы не просил за него, — не помогло даже заступничество королевы-матери — он наотрез отказался освобождать ненавистного епи­скопа. На волю Филипп Бовэский вышел только после смерти Ричарда.

Так что, когда мы слышим о происках французов и о рас­пускаемых ими слухах, необходимо, помимо герцога Бургунд­ского, иметь в виду еще и этого родственника и доверенное лицо Филиппа. Слухи вокруг смерти Конрада и обвинения в предательстве Ричарда на Святой Земле появились, надо полагать, несколько позднее, в связи же с общей стратегией крестового похода — поскольку подобного союзника иначе как фактором риска назвать нельзя — мы рассмотрим здесь только те измышления, которые по двум различным поводам обвиня­ли Ричарда в покушении на жизнь Филиппа. Вскоре мы услы­шим что и английские летописцы передают ложные слухи, но они при этом не только не опускаются до такой злобы — ни один английский источник не утверждает, что Филипп зло­умышлял против жизни Ричарда, — и не занимаются распро­странением заведомо ложной информации. К тому же это все же второстепенные источники, которые не особо и информи­рованы, так что их можно скорее заподозрить в неумышлен­ном заблуждении, чем в преднамеренной фальсификации. О французских и профранцузских источниках, напротив, учи­тывая их подобную целевую установку, можно с полным осно­ванием сказать, что они сознательно распространяли дезин­формацию.

Начнем с тех сообщений, — будь то факт, будь то слух, — в которых Ричарда обвиняют в болезни Филиппа в лагере под Аккой. Ни в одном источнике не упоминается то, что досто­верно установлено, а именно, что в это время Ричард не толь­ко сам был болен, но и болел серьезнее, чем Филипп. Ригор и Гийом Бретонский, соответственно придворный лекарь Фи­липпа и его духовник, являются теми официальными француз­скими хронистами, которые усматривают здесь начало якобы будущей мести Ричарда. Но, как мы уже знаем, Филиппу нуж­на бьша не только уважительная причина, оправдывающая его поспешный отъезд домой, но и, прежде всего, повод для раз­вязывания войны против Ричарда в его отсутствие. Для этого недостаточно было общей «измены христианству» — требова­лось инкриминировать Ричарду тяжкое преступление, против него самого, его сюзерена. Так, у Ригора мы читаем, что, с одной стороны, Филипп был тяжко болен, а с другой, сильно мучился подозрениями по поводу обмена дарами между Ри­чардом и Салах ад-Дином. При этом осторожный автор, одна­ко, отмечает, что тень подозрения на Ричарда бросил не кто иной, как сам Филипп. Определеннее высказывается Гийом Бретонский в своей Chronica: из-за обмена подарками между Ричардом и Салах ад-Дином у Филиппа зародились против него подозрения. После этого он сильно заболел. «Поскольку, как поговаривали, он вкусил яда, поднесенного ему изменником». Этот же автор в Philippidos утверждает, что бытовало мнение - и никогда этот слух не умолкал, — что болезнь Филиппа была вызвана ядом. 412 Кто же из подозрения сделал доказанную вину, было известно не только англичанину Вильгельму Ньюбургу, об этом слышал и Жильбер Монский, и, возможно, еще в ту пору, когда в качестве посланника Бодуэна Хеннегауского находился осенью 1191 года при дворе Генриха VI в Верхней Италии, где он узнал о смерти графа Фландрского под Аккой: «Поговаривали, что смерть его ускорил с помощью яда король английский».413 Новый оттенок версии об отравлении придают тексты группы источников Эракл-«Эрнуль»,414 в которых, хотя и без упоминания имени Ричарда, говорится о том, как перед своей смертью граф Фландрский раскрывает заговор против себя. И злоумышленник никак не мог больше отрицать свою вину. Наиболее важные из редакций Эракла на этом месте останавливаются особенно подробно: в результате раскрытия направленного против его жизни заговора и непосредственно из-за возникших на этой почве переживаний, Филипп тяжело занемог. И наконец, и это, пожалуй, самый ценный реквизит всей кампании - в самый разгар болезни из тьмы является злой гений. Но, прежде чем совершить коварное убийство, он лицемерно справляется у Филиппа о его здоровье. Совершен­но в духе шиллеровского Франца Моора из «Разбойников», который хотел сразить тело, убивая душу, — «laide felenie fu cele»* (* «Гнуснейшее преступление под небом» (старофр.).), говорит источник — Ричард сообщает Филиппу о смерти его единственного сына, Людовика. А перед этим автор выра­зительно описывает его раздумья о том, как бы так подстро­ить, чтобы свести французского короля в могилу, «sans metre en lui main»** (** «Не прикладывая собственной руки» (старофр.).). Да и о мотивах этого трюка негодяя нам сооб­щается. Вновь всплывает история с Алисой. Из-за нее и из-за того, что переманил под Аккой людей Филиппа к себе, Ричар­да якобы терзали угрызения совести. Но распространитель слухов и автор этой версии не одно и то же лицо. У Эракла, собственно, далее говорится, что Филипп после этого, естест­венно, заторопился домой, но по пути сделал остановку в Риме, чтобы сообщить святому отцу, - нет, не о том, что мы только что прочли, — а о том, что ему пришлось вернуться из-за неожиданно открывшегося наследства графства Фландр­ского. Точно в том же ключе звучит история о яде и заговоре у реймского менестреля XIII века.415 Совершенно излишне говорить, что подобные измышления не могли ходить в лагере под Аккой, поскольку участникам осады было известно о бо­лезни самого Ричарда, да и сама подобная болезнь не могла рассматриваться ими как нечто особенное. Следовательно, речь идет о выдумках задним числом. Что касается последне­го слуха, то можно попытаться определить примерное вре­мя его возникновения, опираясь на сведения о перенесенной четырехлетним французским наследником болезни. Ригор про­странно описывает религиозную церемонию возложения свя­тых даров на чрево смертельно больного дизентерией наслед­ника, сообщая, что болезнь началась 23 июля 1191 года.416 С этим согласуется рассказ о болезни Людовика в августе в СЬгошса Гийома Бретонского.417 Следовательно, в Святой Зем­ле узнать об этом могли лишь в начале осени, когда Филипп уже давно был на пути домой. Но для выдумавшего эту исто­рию подобные детали не имели значения — ему было достаточ­но приблизительного совпадения по времени болезни отца и сына. В армии Ричарда подобная басня не могла получить широкого хождения, но то, что она возникла еще во время крестового похода, сомнения не вызывает. Указание на то, что этот абсурдный слух не был измышлением описывающего старину хрониста, а актуальным пропагандистским оружием, можно обнаружить по одной из спонтанных реакций Девиза. Поскольку его информированность не простиралась далее 1192 года, свою историю крестового похода он скорее всего писал сразу же после того, как Ричард очутился в плену. В связи с возвращением Филиппа из крестового похода он пишет, что якобы в шатер французского короля принесли подметное письмо из Франции, в котором сообщалось о без­надежной болезни наследника, что дало французскому королю долгожданный повод для возвращения домой.418

Таким образом, недруги английского короля использовали любую возможность, чтобы опорочить его имя. Недуг Филип­па, болезнь его сына, смерть графа Фландрского и, разумеется, обмен подарками между Ричардом и Салах ад-Дином исполь­зовались с завидной фантазией, причем самые сказочные вер­сии берут начало из группы источников Эракл-«Эрнуль». Весть о болезни Людовика должна была достичь христианского Востока419 раньше, чем Филиппа, — тот мог узнать о ней только по возвращении в Европу, — поскольку, когда состояние на­следника стало критическим, туда наверняка сразу же послали гонца, который уже не застал Филиппа в лагере.

Местом рождения второго комплекса слухов можно с большой степенью вероятности назвать Святую Землю, при­чем определение точного времени их появления также не со­ставит особого труда. Речь идет о выдумках, утверждающих, будто Ричард послал во Францию ассасинов, чтобы те убили Филиппа, подобно Конраду. Сразу же после смерти Конрада, 28 апреля 1192 года, говорит Амбруаз,420 этот слух пустили тe, кто приписывал Ричарду смерть маркграфа, что нашло отражение в текстах Эракла-«Эрнуля»421 в виде ссылки на слухи. У Ригора и в Chronica Гийома Бретонского422 удивительно похоже говорится о том, как Филипп получил из-за моря письмо, где сообщалось, что к нему направляются подосланные Ричардом ассасины. Перепугавшись до смерти, — Ньюбург, единственный английский автор, специально занимав­шийся расследованием этих слухов, полагал, что страх этот был притворным423 — Филипп созывает совет, после которого к нему были приставлены вооруженные палицами телохрани­тели, да и сам он становится неразлучен с палицей. Эта игра на публику, однако, достигла своей цели, продемонстрировав крайнюю озабоченность Филиппа. Как известно, даже его собственные дворяне отказались идти войной на Ричарда, пока он находился в крестовом походе. Но теперь, как того и хоте­лось Филиппу, никто не смог бы оспаривать его права на са­мооборону, пусть даже путем превентивного нападения. Позд­нее, разумеется, стала очевидной вся безосновательность опа­сений. Оба французских хрониста сообщают о делегации, ко­торую Филипп якобы послал Старцу Горы, предводителю ас­сасинов, чтобы разузнать у того правду. Эта мнимая инициа­тива Филиппа, которая его полностью успокоила, просто курьезна сама по себе. Разве не достаточно было бы ему заве­рений Ричарда? Возможно, последний сделал свою полную реабилитацию условием заключения мирного договора в 1195 году, и для Филиппа оказалось проще подыграть в этом фарсе, поскольку почва для этого уже была подготовлена тон­ким коварством: тем самым давалось понять, что слову главаря ассасинов, который, несомненно, лично отдавал распоряжение об убийстве Конрада, верили больше, чем слову английского короля. И подобной хитрости не помешала былая дружба с Конрадом. Филипп мог смотреть на себя как на жертву злых козней. Сердобольный Гийом Бретонский осуждает тех, кто так запугал Филиппа. Телохранителей, разумеется, оставили, и большинство историков верили в особенную боязливость Филиппа, даже в его ипохондрию. Но Гийом умалчивает о том, каковы были мотивы автора предупредительного пись­ма. Тем временем клевета, разумеется, достигла своей цели,

Несмотря на все опровержения, французы до сих пор упорно верят в то, что Ричард был связан с ассасинами, и в XIV веке у Гийома Гийара обнаруживаем особенно впечатляющую интерпретацию этой басни. В ней в качестве главаря ассасинов выступает сам Ричард, который, психологически обрабатывая маленьких мальчиков, воспитывает из них профессионалъных убийц, причем одной из жертв, конечно же, должен был стать Филипп. Правда, здесь мы имеем дело с одной разновидностей ходячего сюжета, который не обошел и императора Фридриха II.424 Как требование ответных мер, читается у Говдена странный слух начала 1195 года. Тогда якобы в Шинон к Ричарду были отправлены 15 ассасинов, и нескольких из них поймали. На допросе они показали, что были подосланы французским королем, чтобы убить Ричарда. Быть может, слух этот был пущен, чтобы, выдвинув обвинения в покушении на свою жизнь, тем самым как бы уравновесить обвинения своих недругов. Тогда, надо полагать, замысел не удался, поскольку он тут же объявил, что не верит в это, и мы больше ничего об этом не слышим. Правда, как раз в это вре­мя в южной Нормандии в Домфроне действительно находились «сарацины», более того, они кочуют в качестве наемников по сохранившимся учетным книгам нормандского казначейст­ва,425 из которых мы о них и узнаем. И Эракл426 утверждает, что Ричард из огромного числа мамелюков, которых он при­нял на службу в Святой Земле, 120 пригласил во Францию. Определенные люди даже сами видели «ассасинов» во Фран­ции, других же возмущало то, что король крестоносец руками неверных боролся против своих бывших соратников по кре­стовому походу.

Возможно, что в различных источниках фиксируются отго­лоски и других слухов, приписывающих Ричарду убийство очередного князя. Позже, когда нужен был живой Исаак Кипрский, его даже отпустили на свободу, тем самым опро­вергнув слухи о его смерти, но в связи с завоеванием Кипра от Никиты Хониата мы слышим, что в то время из уст в уста передавали слух о трагической кончине несчастного,427 «Эрнуль» и Эракл428 сообщают о смерти Исаака в плену у Ри­чарда как о свершившемся факте. Более поздний документ, в Chronique d`Amadi резюмирует: «Il (Richard) quale lo fece morire»* (* «Именно по его (Ричарда) воле тот умер» (старофр.).)429. Подозрительно то, что фальшивая деталь о смерти Исаака в цепях достигает Германии: она встречается у Арноль­да Любекского, который, описывая этот крестовый поход, явно опирался на профранцузские источники430 и, соответст­венно, был враждебно настроен по отношению к Ричарду.

Мы исследуем здесь вопрос о том, как могло случиться и от кого зависело, что в третьем крестовом походе отказались от осады Иерусалима, и остановимся прежде всего на взаимоотношениях между Ричардом и высшими французскими военачальниками. Необходимо представить себе атмосферу злонамеренных подтасовок, чтобы вскрыть реальную подоплеку принятых решений. Занявшись изучением клеветнической кампании французов, обратимся к сообщениям, содержащим обвинения в конкретных неудачах крестового похода. Наши основные христианские источники — Амбруаз и вслед за ним Itineraium — усматривают причину обоих отходов от Иерусалима — французы были против — в том, что Ричарду удалось привести для этого достаточно необходимых аргументов, и это совпадает с арабской версией событий. Но все же имеется ряд источников, утверждающих прямо противоположное, а именно, что как раз французы бросили Ричарда в опасную минуту перед самым Иерусалимом, из-за чего тому и пришлось отказаться от своего первоначального плана осады города. Если не принимать в расчет Девиза, который едва ли располагал дос­товерной информацией об этом периоде, к подобным источникам можно причислить англичан Говдена и Коггесхэйла431. Говден больше не был непосредственным участником событий в Святой Земле, и его Gesta заканчивается, так и не дойдя до опи­сания того, чего все ожидали с таким нетерпением, - осады Иерусалима. Записывая свою Chronica, он уже не был в состоянии различать, где правда, а где ложь, и объясняет отход от Иерусалима то колебаниями герцога Бургундского, то результатами совещания Ричарда с рыцарскими орденами и армией. Очень подробным и весьма неблагоприятным для герцога Бургундского является дополнение рукописи Коггесхэйла, в которой герцог обвиняется в самой настоящей измене. Другие английские источники настолько плохо осведомлены о крестовом походе, что вообще не рискуют заводить речь о событиях, связанных с Иерусалимом. Плохо информированные англичане, получавшие лишь вести о победах своего ко­роля и письма, в которых тот сообщал о своем желании завое­вать Священный город к Рождеству, вполне резонно полагали, что только из-за происков французов Ричарду не удалось осу­ществить своих планов. К тому же общеизвестны были тяга к сплетням и принципиально негативное отношение францу­зов к Ричарду, более того, они дважды объявляли ему о выходе из армии крестоносцев, пусть даже и по причине отступления от Иерусалима и в связи с постигшим их из-за этого разочаро­ванием. Во второй раз, при обороне Яффы, Ричард и все кре­стоносное воинство оказалось в настолько опасной ситуации, что дезертирство французов можно было квалифицировать как предательство, так что точку зрения англичан вполне можно было бы признать оправданной. Тогда вызывает удивление сходство «обоснования» поведения герцога Бургундского у Коггесхэйла и в текстах Эракла и «Эрнуля»432. Надо полагать, последние, как, впрочем, и Коггесхэйл, не проводили разли­чий между двумя походами на Иерусалим, и знали только о приготовлениях к осаде, что в связи со сменой власти после смерти Конрада виделось уже в ином свете, более выгодном для Ричарда. И все же: Эрнуль был настолько близок к недру­гам Ричарда, что ему должны были быть известны их оценки основных политических событий. Поведение герцога Бургунд­скою однозначно оценивается как измена, нас подробно зна­комят с его аргументацией: способствуя с помощью элитных войск французской армии победам военачальников Ричарда, он тем самым наносил урон интересам и чести французского короля. Вероятно, не все французские рыцари разделяли это мнение, но герцог Бургундский приказал своим частям отсту­пать, что и вынудило Ричарда отойти от Иерусалима. Кон­текст, в котором приводятся данные аргументы, столь же фальшив, как и у Коггесхэйла, но сами аргументы слышал Эрнуль. Похоже, определенное отражение этой точки зрения сохранилось у Альберика де Труа-Фонтэнского,433 пересказав­шего письма одного из участников крестового похода Гвидо Базохского. От него мы узнаем, что Ричард плохо обращался с французами, «quorum virtute victor extiterat»* (* «Чьей доблестью завоевана победа» (лат.).).

То, что находившиеся на службе Филиппа военачальники французской армии не желали играть на руку Ричарду, это еще можно понять, но следует ли из этого делать вывод о том, что они не отдавали себе отчета в опасности, которой подвергали себя лично и вверенные им войска? Они действительно высту­пали за осаду Иерусалима, и надо отдать им должное, вполне были способны понять то, что называется военной необходи­мостью. Быть может, герцог Бургундский и епископ Бовэский совершенно осознанно выступили в роли глашатаев простых крестоносцев, выражая религиозные чувства и чаяния послед­них, поскольку это давало им возможность настроить армию против ее командующего, зная, что тот останется при своем мнении. Иначе остается предположить действительно запла­нированную измену. Но Амбруаз, упоминая о том, как Ричард заметил: ему, мол, хорошо известно, что некоторые желают его разгрома под Иерусалимом, забывает подсказать, где ис­кать недостающее звено в логической цепочке рассуждений: французское войско необходимо было бы отвести в безопасное место, после того, как его командование осуществило осаду и прежде, чем разразилась бы катастрофа. К этим выводам тяготеет изложение Коггесхэйла, не будучи логически последовательным. Если верить ему, герцог Бургундский принимает послов и дары Салах ад-Дина, о чем становится известно Ричарду, но тот ничего не сообщает армии. Когда же герцога призвали к ответу и он узнал, что его связи с врагом раскрыты, Гуго Бургундский поворачивает в Акку. Это не только не соответствует фактам, но и выдает недостаточное понимание сложившейся ситуации. Разрозненное передвижение воинских соединений по контролируемой врагом местности грозило неминуемым разгромом. Таким образом, в своем насыщенном живописными подробностями рассказе автор забывает сделать существенный вывод или предположение о том, что целью тайных контактов с врагом было договориться о беспрепятственном отводе французского контингента от Иерусалима к побережью. Иначе же уже после начала осады измена была бы просто немыслима, поскольку явный переход на сторону противника исключался из соображений потери престижа.

В действительности, предательские сношения герцога Бургундского с врагом недоказуемы, и после первого отхода от Иерусалима на Тир он определенно не ездил к Конраду Монферратскому Правда, в феврале 1192 года он случайно появляется у Акки, когда генуэзцы вознамерились передать город Конраду; в отношении Аскалона французы выявляли свой обструктивизм с самого начала - и Конрад настаивал на том, чтобы при заключении договора с Салах ад-Дином отказаться от Аскалона, когда Ричард еще долго надеялся, что все сможет его удержать. Ричард выступал за то, чтобы завоеват прежде всего побережье, французы же хотели двигаться в страны - тогда как Конрад надеялся на то, что пока Ричард завязнет под Иерусалимом, он сможет договориться с Салах ад-Дином о том, чтобы ему достались прибрежные города. Играли ли французы какую-либо особенную роль в отношениях Конрада с Салах ад-Дином? Согласно Ибн аль-Атиру, Конрад якобы ожидал сигнала французского короля, поэтому хотел дождаться ухода французов, прежде чем отважиться на открытое выступление против Ричарда. И молчание источни­ков о конкретных условиях сговора еще ничего не означает. Сам Ричард мог быть заинтересован в том, чтобы не предавав огласке то, что стало ему известно. Однако напрашивается вопрос, а могли он, не доверяя французам, изо всех сил стре­миться заручиться их военной поддержкой? Но, с одной сто­роны, он желал ее по возможности без участия французскю военачальников, а, с другой стороны, оперативные условия на марше и при строительстве укреплений отличались от тех, которые сложились бы при осаде Иерусалима. Прекрасному описанию второго отхода от Иерусалима мы обязаны хорошо ориентировавшемуся на местности Баха ад-Дину.434 Тот якобы узнал у шпиона, как Ричард высказывался против осады глав­ным образом из-за нехватки воды. На его вопрос, где можно будет напоить лошадей, сторонники осады якобы отвечали, что поблизости, мол, протекает речушка; правда, вскоре мы узнаем, что она за восемь миль. И уже в этом отличие от со­общения Амбруаза, которому было известно лишь о каком-то пруде неподалеку. Пока одна часть войска держала бы осаду, другая могла бы отвести животных на водопой. На это Ричард возразил, что в тот же миг гарнизон сделал бы вылазку. И что Баха ад-Дин не вложил в уста Ричарда, лежало прямо на по­верхности: на подобном удалении главнокомандующий уже не мог бы осуществлять руководство отдельными подразделе­ниями, а отправившийся на водопой французский контингент мог бы уже и не вернуться. И измену уже невозможно было бы доказать. Никто не смог бы усомниться, что французы были отрезаны от основных сил неприятелем, который не позволил им воссоединиться, и поэтому им пришлось проби­ваться к побережью. Но тогда Ричард с осаждавшими оказался бы в такой ловушке, которой всегда опасался. И в какой мере соображение, что без насчитывавшей примерно 700 рыцарей французской армии он не чувствовал себя в безопасности, могло определять стратегическое направление крестового похода, оста­ется неизвестным. В любом случае, аргументом против осады Иерусалима всегда оставалась недостаточная численность ар­мии. И дело не в том, что некоторые источники пытаются навязать нам свое мнение, а скорее в том, что в описанной атмосфере ненависти, рассуждения, мотивированные осторож­ностью, были вполне естественны, и здесь открывались широ­чайшие просторы для спекуляций. Один французский историк крестовых походов, удостоенный премии Груссэ, сильно уко­рял Ричарда за его стратегию промедления в отношении Иеру­салима435, поэтому не следует удивляться, что масштабам внутренних разногласий не было уделено должного внимания.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Дипломатия крестового похода

Спойлер (раскрыть)

Попытаемся теперь отфильтровать самое существенное из интенсивнейших шестимесячных переговоров между Ричардом и Салах ад-Дином.436 В период между 3 сентября и 15 ноября Ричард берет инициативу в свои руки и выступает с предложе­ниями мирного урегулирования, из которых самым умеренным было выдвинутое 11 сентября требование уступки прибрежных городов. Салах ад-Дин принял его предложение в качестве основы для дальнейшего обмена мнениями и назначил свои полномочным представителем на мирных переговорах аль-Адила. Но 17 октября он получает от английского короля по­слание, в котором тот, как это было во время осады Акки, вновь требует всю страну, «включая земли за рекой Иор­дан».437 Еще со времен Акки сохранился фантастический рас­сказ Говдена на эту тему: Салах ад-Дин якобы на определен­ных условиях уже был готов уступить крестоносцам Святую Землю, за исключением трансиорданского Карака и (или) Шаубаха. Об осенних переговорах Амбруаз знает лишь то, что Ричард потребовал всю Сирию и «вавилонскую дань».438 По­следнее относится к плате, которую взимало королевство Ие­русалимское в конце правления династии Фатимидов. Соглас­но Амбруазу, переговоры тогда не увенчались успехом (за исключением вопроса об Аскалоне), поскольку Салах ад-Дин не пожелал уступить «Крак Монреальский» (Шаубак), что и по­нятно, так как это укрепление, расположенное на северном берегу Акабского залива, позволяло контролировать путь па­ломников в Мекку и Медину. С другой стороны, Трансиордания имела огромное значение для обороны Иерусалимского королевства. В обеих версиях Эракла439 Ричард также требует все королевство, причем речь идет даже о возврате к границам, существовавшим до завоеваний Нур ад-Дина в Антиохии во время второго крестового похода, что совпадает с данными, содержащимися в Gesta Говдена и относящимися ко времени осады - Акки. Данные сообщения отражают уровень осведом­ленности христианской армии о целях переговоров. Главное требование Ричарда подтверждает и Баха ад-Дин, указывая на то, что тот пытался отодвинуть границу за реку Иордан.

Как уже отмечалось, ввиду запланированного на следующее лето египетского похода осенью 1191 года у Ричарда имелось достаточно свободного времени, чтобы испытать Салах ад-Дина на прочность. Конечно, держаться за типичное требова­ние возврата всей страны бесконечно долго он не мог, но дол­жен был в конце концов предложить что-нибудь такое, что по­зволило бы ему составить конкуренцию Конраду в качестве партнера по переговорам. И ему это удается. Да еще и как!

20 октября аль-Адил лично инструктирует Баха ад-Дина о по­следних предложениях Ричарда в рамках мирного урегулирования, которые тот должен передать Салах ад-Дину: аль-Адилу пред­лагалась в жены сестра Ричарда, Иоанна, и супруги могли обосноваться в Иерусалиме, Ричард при этом передает Иоанне прибрежные города Акку, Яффу и Аскалон с прилегающими землями, Салах ад-Дин отдает брату остальную часть страны и возводит его в короли, при этом аль-Адил сохраняет за собой все свои прежние владения (в сирийско-курдском регионе).440

Святой крест возвращается к христианам, деревни отходят к тамплиерам и иоаннитам, крепости — к королевской чете, а после обмена пленными Ричард возвращается в Европу. Как сообщает Баха ад-Дин, аль-Адил нашел это предложение вполне приемлемым, а почему бы и нет? Салах ад-Дин сразу же принял этот проект, но, как предполагал Баха ад-Дин, сде­лал так лишь потому, что воспринял это не более как шутку английского короля, что-то вроде тактического маневра, ре­шив отразить его таким же тактическим согласием в целом, и действительно, уже через три дня Ричард предпринял отсту­пление на дипломатическом фронте. Он заявил, что принцесса гневно отклонила предложение о браке с мусульманином. Вот если бы аль-Адил пожелал креститься, препятствия к браку были бы устранены. Это было воспринято как намек на возможность дальнейших переговоров. Затем состоялась подчеркнуто дружественная встреча Ричарда с аль-Адилом в Язуре, за которой последовали уже упоминавшиеся обоюд­ные визиты, сопровождаемые пирами. Эти репетиции «торжеств по поводу породнения» с недоумением воспринима­лись в христианском лагере даже самыми стойкими привер­женцами Ричарда, потому что никто не мог понять, что же происходит на самом деле. Об этом можно судить не только по Амбруазу и Itinerarium441, доказательство тому — странное молчание об этом брачном проекте многих негативно относив­шихся к Ричарду источников. Единственным христианским источником, сообщающим о нем, являются близкие к пра-Эрнулю версии Эракла,442 но они связывает его с переходом алъ-Адила в христианство. О подобном переходе, разумеется, не могло быть никаких переговоров, и если Ричард и привязал этот вопрос к своему предложению, все же в первоначальном его варианте он отсутствовал. И в дальнейшем этот вопрос боль­ше не обсуждался, но речь шла исключительно о процедуре смешанно-конфессионного брака, в чем и заключалась особен­ность этого предложения. На том пиру Ричард вновь обратился с просьбой к аль-Адилу устроить ему встречу с султаном, од­нако тому она вновь показалась излишней. По утверждению Баха ад-Дина, Салах ад-Дин якобы вовсе не желал мира, и даже делал все возможное, чтобы сорвать переговоры.

После того, как в лагере Салах ад-Дина замечают послан­ника Конрада, Райнальда Сидонского, тем же вечером у му­сульман появляется и посол Ричарда, Гомфрид Торонский.

«Всегда, как только король Англии узнавал, что посол маркиза находится у султана, он тут же посылал к нему своего посла,, чтобы засвидетельствовать тому свое глубокое почтение и возобновлял мирные переговоры», — констатирует Имад ад-Дин,443 а Баха ад-Дин рассказывает, что правитель Сидона иногда выезжал в обществе аль-Адила на высокий холм, чтобы обо­зреть позиции франков. Если верить ему, вскоре Ричард на­правил к султану еще одно посольство, так как опасался, что Салах ад-Дин пойдет на союз с Конрадом. И опасения не бы­ли напрасными. 11 ноября Салах ад-Дин представил предло­жения обоих христианских конкурентов совету эмиров, на котором предстояло решить, с кем заключать договор. Благо­даря этому истории становятся известны подробности предло­жения Ричарда, которое предусматривало два варианта раздела страны: христианам должны были достаться определенные деревни (конкретно указанные), мусульмане получали всю горную местность, либо предлагалось разделить каждую дерев­ню на два сектора, передав в распоряжение представителей различных вероиповеданий равную долю имущества. Совет эмиров высказался за предложение Ричарда и отклонил вари­ант Конрада. Тут бы ему и претворить в жизнь свое брачное предложение, да вот незадача: «Весь христианский мир меня осуждает, — хотя у нас не имеется ни малейших указаний на то, что об этом вообще было кому-либо известно, — за то, что моя сестра выходит замуж за мусульманина, не получив согла­сия папы»444. И Ричард объявляет о своем желании направить в Рим посольство, которое должно было бы принести ему от­вет через шесть месяцев. На случай отказа в качестве запасно­го варианта он предложил свою племянницу Элеонору Бретон­скую, поясняя, что для девушки, в отличие от вдовы Иоанны, ему не потребуется просить позволения у папы. Двойная игра Ричарда очевидна: в сознании христиан его официальным кандидатом на иерусалимский трон в ту пору все еще оставал­ся Гвидо Лузиньян. 26 октября 1191 года тот в качестве короля и в соответствии с «рrесе еt voluntate»* (* «Пожеланием и волей» (лат.).) Ричарда подтверждает в Акке генуэзцам их права.445 За неделю до этого Ричард его дезавуирует перед врагом как своего кандидата и заменяет на аль-Адила. И действительно, присутствие в Риме в марте 1192 года посланника Ричарда, Андрэ Шовнинского, подтверждается документально446, хотя нет никаких доказательств того, что он прибыл именно с этой миссией. План был рассчитан на то, чтобы выиграть время: через полгода снова начинался военный сезон, и тогда стало бы ясно, насколько реален египет­ский поход. В случае отказа папы можно было бы еще оттянуть время, ведь даже если новую невесту и не надо было спраши­вать о ее согласии, ее все же еще необходимо было привезти. Что же крылось за сопротивлением Иоанны? Отказалась ли она от брака, или дело было только за согласием папы, или просто одну отговорку заменили другой? Но мусульманская сторона настаивала на первоначальной договоренности, а именно, на браке с сестрой Ричарда, либо она вообще отказывалась от брака. В результате привлечения папы переговоры были на время отложены, и дело приобретало выгодный для Салах ад-Дина оборот. Его брат, аль-Адил, главное заинтересованное лицо, должно быть, почувствовал себя обиженным и для по­добных контактов с Ричардом следующей весной уже не нахо­дил времени, хотя отношения с ним и поддерживал. Об этом брачном проекте мы больше не услышим.

Поведение Ричарда в этой ситуации позволяет лучше по­нять характеристику, которую ему дает Ибн аль-Атир: «Этот князь крайне непостоянен: договоры он заключает лишь за­тем, чтобы их нарушать, договаривается о чем-то с тем, чтобы самому же все разрушить, дает слово, чтобы тут же взять его назад, просит о соблюдении тайны и сам же ее разглашает».447 О завершающем этапе переговоров Баха ад-Дин сообщает: «На пути к своей цели он то шел на уступки, то прибегал к дикта­ту, и, прекрасно осознавая необходимость возвращения домой, ни за что не хотел менять свою прежнюю позицию на перего­ворах. Один Бог мог уберечь мусульман от его коварства; ни­когда судьба не посылала нам такого хитрого и дерзкого врага, как он».448 Об этом «коварстве» Ричарда мы еще столько ус­лышим в будущем. Вновь и вновь он будет представать пред нами истинным сыном своего отца, унаследовавшим все те уловки и трюки, которые Генрих II мастерски использовал как по отношению к друзьям, так и к врагам. Но, в отличие от отца, сын не применял их против кого попало. Салах ад-Дин, сам искуснейший политик, был его врагом.

Означает ли это, что брачное предложение Ричарда было заведомо несерьезным? Во всяком случае, неразумно считать что-либо невозможным лишь потому, что оно не вписывается в сложившиеся у нас представления об этой эпохе, от которой нас отделяет 800 лет, И то, что Салах ад-Дин воспринял это предложение как шутку, еше ничего решительно не доказыва­ет, и даже тот факт, что этот мотив вошел в арабский сказоч­ный роман,449 еще не свидетельствует о безнадежном романтизме всей этой затеи. Главное действующее лицо, Иоанна, якобы не нашла ничего романтического в предложении своего брата и гневно отреагировала на его политический прагматизм. Не следует забывать, что в мировой практике брак всегда представлял собой обычное средство достижения мирного сосуществования с врагом, которого не могут победить. Разве не мог Ричард полагать, что у Святой Земли, находящейся в постоянной зависимости от внешних сил и во враждебном окружении, еще на долгие времена не было никаких шансов на выживание, если не привлечь в нее мусульманские интересы? Был ли Ричард первым крестоносцем, понявшим, что крестовые походы себя уже полностью изжили и что конфронтация могла привести только к поражению? К подобным выводам легко прийти, если не знать о египетских планах, но даже с учетом возможной военной альтернативы подобный взгляд на вещи вовсе не исключается. Ричард вполне мог обнаружить, что лучше примириться и связать обязательствами могущественного врага, — нежели его раздражать, — если страна оставалась столь же явно слаба, как и в прошлом, либо действовать совер­шенно в ином направлении, чем доныне, чтобы обеспечить безо­пасность королевства военным путем: надо было попытаться сло­мить мощь врага в его собственном доме.

Учитывая тогдашнее положение Святой Земли и ее пер­спективы на будущее, о чем нам судить легче, чем Ричарду, нельзя сказать, что поиск решения путем женитьбы и заключения союза был совершенно бредовой идеей. Другой вопрос, готов ли был Запад принять конструкцию смешанно-конфессионального государства под мусульманским руководством, даже если допустить, что на это был готов мусульманский мир. Довольно часто пришельцы и крестоносцы создавали угрозу издавна практикуемому местными жителями прагматизму и провоцировали конфронтацию, не будучи в состоянии защи­тить страну. Защиту мог бы обеспечить мусульманский прави­тель, и даже против агрессии фанатиков-крестоносцев: его христианские подданные были бы благодарны этому правите­лю за свой широко автономный статус, и в этом для них за­ключалась бы гарантия их прав собственности и права на власть. Мысль о джихаде, то есть о священной войне, могла возникнуть у подобного правителя только в том случае, если бы он решил уступить свою власть исламской центральной вла­сти. Под его владычеством Иерусалимское королевство значи­тельно отдалилось бы от Европы и сильно изменилось, по­скольку не бьшо бы больше чисто христианским государством, но все же христианство в нем занимало бы должное место, и такое государство существовало бы независимо от ненадеж­ной и погрязшей в раздорах Европы. Разумеется, мы далеки от утверждений, что именно таков был ход мыслей Ричарда, но фанатичным крестоносцем Ричард тоже не был. И мог ли он себе представить мусульманина на иерусалимском троне, су­дить об этом мы не можем. В любом случае мусульманский характер государства еще должен был бы закрепиться, по­скольку вероисповедания членов королевской четы все еще были различны — аль-Адил мог получить свое наследство только как мусульманин, а не как христианин. Это, должно быть, и вызывало наибольшие подозрения у христиан и больше всего привлекало мусульман в этом проекте — третьего бьшо не дано. Во всяком случае, представление о религиозно индиффе­рентном государстве было бы настоящим анахронизмом.

Предложенный Ричардом брачный проект не имел преце­дентов: хотя в прошлом были известны брачные предложения, с которыми Салах ад-Дин и Кылыч Арслан обращались к Бар­бароссе.450 Источники, однако, лишают эти предложения всего их заряда, связывая домогательства руки дочери императора с готовностью принять христианство, что, естественно, абсурдно. Мысль о возможности брака представителей различных веро­исповеданий превосходила силу воображения хронистов, даже таких как компиляторы Эракла, хотя с точки зрения церкви в этом не было ничего невозможного. Правда, поэтам она оказалась совершенно по силам. Широко известна концепция «благородных язычников» Вольфрама Эшенбахского, своеоб­разно воплотившаяся в образе Файферица, сводного брата Парцифаля. Гораздо менее известно, что отец этого персона­жа, Гахмурет, в определенном смысле является зеркальным отражением Ричарда. От внимания современников не могло укрыться то, на кого намекал автор, повествуя об анжуйском герое, который совершал подвиги на Востоке и легко находил общий язык с язычниками, к тому же, будучи обручен с фран­цуженкой Амфлизой, женился затем на испанке.451 Поэт пре­ображает героя в носителя идей средневекового гуманизма. Но нас интересует не поэтическое достоинство его творений, а то, какой отклик автор рассчитывал вызвать у своих читателей и, как показало широкое распространение произведения, очевидно нашел. Если через несколько лет после третьего крестового похода высшие слои германского общества уже были готовы к восприятию идеи о равноценности культур, то не столь трудно предположить, что и в Святой Земле во время третьего крестового похода правящие слои могли смириться с идеей заключения брака с врагом, гарантировавшим им выживание. Признаки открытости во взглядах на культуру стали появляться еще задолго до этого: достаточно вспомнить крупного восточно-средиземноморского историка и воспитателя Бодуэна IV — Вильгельма Тирского, владевшего арабским языком и написавшего труд по арабской истории. Во Франции еще в середи­не XII века кроме соперничавших между собой Бернхарда Клервоского и Пьера Достопочтенного жил настоятель Клюни, который стал инициатором перевода Корана и призывал сна­рядить мирную миссию к язычникам. Все это свидетельствует о том, что выдвинутая Ричардом идея брака имела почву, хотя и узко отмеренную, но с глубокими духовными корнями. И даже если его предложение было сделано без серьезных намерений, показательно тем не менее само направление мышления, по­скольку всегда существуют мысли, которые даже в качеств шутки не каждому могут прийти в голову.

Усомниться в серьезности намерений Ричарда, — теперь уже с учетом обрисованного выше политико-культурного фона, — заставляет не столько содержание предложения, сколько сама манера ведения переговоров. Препятствия на пути его реализации были известны заранее. Папа в качестве препятствия браку с се­строй Ричарда, попытки заменить ее племянницей Ричарда, от­кладывание всего дела на полгода — все это выглядит как так­тика проволочек. Но из-за дефицита информации придется оставить этот проект во всей его сверкающей многогранности. И, тем не менее, его показательность не умаляется. Помимо использования вместо религиозного, конъюнктурно-прагма­тического подхода, бросается в глаза и попытка утвердить ди­настические принципы наследования. Ричард всецело был поглощен мыслями посадить на иерусалимский трон члена своей семьи. Не выступал ли Гвидо все это время лишь в роли прикрытия?

Несомненно, брачный проект оказался весьма неординарным средством реагирования на актуальные проблемы, и функции его были двоякого рода. С одной стороны, он должен был произвести эффект разорвавшейся бомбы в семье Салах ад-Дина, с другой стороны, он был направлен на срыв намерений Конрада. В этой связи весьма убедительно звучат замечания сирийского историка XIII века:452 «Предложение Ричарда вы­звало раскол в стане врага. Брат Салах ад-Дина, которого про­чили в его наследники, был, как, впрочем, и другие члены семьи, заинтересован в укреплении своих позиций. Сильного раскола, правда, не произошло, поскольку Салах ад-Дин вско­ре понял, что и сам сможет дать своему честолюбивому брату то, что предлагал ему его противник, но определенное действие предложение Ричарда все же возымело. Уже то, что на определенном этапе ведения переговоров аль-Адил и его пар­тия возлагали свои надежды на Ричарда, было весьма ценным достижением. Но особое значение брачное предложение Ри­чарда приобретало потому, что срывало планы Салах ад-Дина получить максимальную выгоду из конфликта между Ричардом и Конрадом. Мы слышали, Салах ад-Дин хотел заключить мирный договор не с Ричардом, а с Конрадом. Тем самым он стремился спровоцировать открытый военный конфликт меж­ду двумя христианскими врагами. Чего лучшего он мог поже­лать себе, как не связать силы Ричарда в обороне от Конрада прибрежных городов. Но своим предложением — отдать всю страну мусульманину аль-Адилу и незамедлительно заключить мир — Ричард как бы обошел Конрада на повороте, да на­столько эффектно, что совет эмиров, — вопреки воле и инте­ресам Салах ад-Дина, что лично для него могло служить пре­достережением об ослаблении центральной власти, — высказался за заключение мира с Ричардом. Таким образом, напрасными оказались усилия Конрада, стремившегося нанести Ричарду сначала политическое, а затем и военное поражение. Тому же необходимо было использовать свободу действий, чтобы в относительной безопасности готовиться к неизбежному насту­плению в глубь страны. Если бы он начал готовить его раньше и не прибег к столь эффектному предложению, то он бы спо­собствовал политическому сближению Конрада с Салах ад-Дином.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Параллельным курсом: Конрад Монферратский

Спойлер (раскрыть)

Выдающиеся политические и военные способности Конра­да общепризнаны.453 Арабские источники приписывают ему исключительную храбрость, ум, энергию. Вместе с тем он представляется им воплощением зла, дьяволом, князем обмана и преступником, чье низвержение в ад с таким наслаждением изображал454 Имад ад-Дин. Но для щедрого на похвалы автора он еще и «simulator et dissimulator in jmnire»* (* «Притворщик и обманщик во всех делах» (лат.).)455, к тому же красноречивый полиглот. Таким образом, он определенно был опасным врагом. Лучшего знатока по вопросам его перегово­ров с Салах ад-Дином, чем Амбруаз, нам, кажется, не найти. Незадолго до того, как в апреле 1192 года он сообщает об убийстве Конрада, Амбруаз утверждал, что тот заслужил свою судьбу, поскольку уже давно вел с Салах ад-Дином переговоры о заключении сепаратного мира, и только выступление в каче­стве партнера по переговорам с Ричардом Сафадина, то есть аль-Адила, расстроило его планы. Можно еще вспомнить Сте­фана Торнхэмского, который, находясь в качестве посланника Ричарда в Иерусалиме, видел там делегатов Конрада - Балиана Ибелинского и Райнальда Сидонского, тех, которые должны были заключить этот грязный и позорный мир.456

Амбруаз знал, что Конраду среди прочего должны были быть переданы Сидон и Бейрут, это соответствовало положению вещей на прошедшую осень. С этого требования и начал мар­киз в конце сентября — начале октября 1191 года свои перего­воры. При этом речь шла о тех же еще не завоеванных горо­дах,457 которыми его наделили короли при заключении ком­промисса с Гвидо 28 июля 1191 года. Различие заключалось лишь в том, что в ту пору он получил только право притязания на то, что еще предстояло сначала завоевать, тогда как Салах ад-Дин мог отдать ему их сразу же. И ради немедленного при­обретения «частного владения царствующего дома» и королев­ского титула принял он на себя позорное звание предателя, заявив, что готов открыто порвать с «франками», и, осадив Акку, завоевать ее себе в том случае, если султан предвари­тельно ратифицирует все прочие условия. Это обещанное на­падение на Акку почему-то не нашло должной оценки в лите­ратуре. Нежелание Ричарда путем осады Иерусалима связать свои силы на другом конце страны, должно быть, сильно раз­дражало Конрада. Условия мира, на которые первоначально был готов пойти Салах ад-Дин, были не бог весть какими, но это было лучшее, на что он мог рассчитывать; его позиции на переговорах все ухудшались, впрочем, и для Ричарда они не становились лучше. То, что Конрад никогда не скрывал своей враждебности к Ричарду, наверняка существенно умаляло его значение в качестве союзника. Ясно, что Салах ад-Дин не был готов столь же высоко оценить уже свершившийся разрыв с Ричардом, как, например, совершенно неожиданную смену фронта союзником. 3 октября, как мы узнаем, Конрад осво­бождает в Тире и Акке пленных мусульман — речь идет об уцелевших после резни знатных особах, — и это заставляет нас вспомнить о его попытках в августе 1191 года заполучить в свое распоряжение французскую часть заложников. К началу нояб­ря 1191 года, как утверждает Баха ад-Дин, встречи с послан­цами Конрада уже стали «многочисленными», и в то время, когда отношения аль-Адила и Ричарда достигли своей верхней точки, а Салах ад-Дин отстаивал на совете эмиров договор с Конрадом, ему удалось несколько сдержать аппетиты своего протеже: теперь речь идет скорее о передаче Сидона, из чего можно заключить, что Салах ад-Дин больше не был готов отка­зываться от Бейрута. Когда же 20 марта 1192 года после зимнего перерыва Ричард возобновляет переговоры с Салах ад-Дином, мы вновь слышим о его контактах с Конрадом. Правда, за военное выступление против Ричарда теперь он мог получить значительно меньшую награду. За ним остались бы только те города, которые он сумел бы отобрать у Ричарда, при этом он обязан был отдать султану все цитадели с хранящимся там имуществом и пленных мусульман; о приобретении без боя Сидона уже совершенно не могло быть и речи.458 К Салах ад-Дину отходило также все, что ему вновь удалось бы завоевать. Таким образом, Ричарду навязывалась необходимость войны на два фронта. Другая особенность ситуации состояла в том, что, двигаясь с севера, Конрад не смог бы продвинуться вдоль побережья настолько далеко на юг, чтобы захватить хотя бы все те места, которые уже были у христиан благодаря Ричарду, если бы Салах ад-Дин одновременно пошел с юга. А султан хотел, чтобы первым актом их совместных с Конрадом дейст­вий стало нападение последнего на Акку, при этом предпола­галось, что Ричард поспешит туда, а это позволит вновь овла­деть прибрежными городами. Возможность победы Ричарда в этих соглашениях вовсе не предусматривалаеь, только его полная капитуляция: если бы он все же попытался договориться с Конрадом, последний присоединился бы к выторгованным между Ричардом и Салах ад-Дином условиям мира, разумеет­ся, за исключением Аскалона и всех расположенных южнее территорий. К этому времени Ричард восстанавливал Аскалон и был полон решимости его удерживать, так как отсюда он мог еще напасть на Газу и ад-Дарум, от чего Конрад уже давно отказался. Таким образом, Конрад был готов пожертвовать всеми преимуществами, которые он мог бы извлечь из своего возможного звездного часа, лишь бы Ричард признал его и поставил бы ему на службу свои силы, — даже довести дело до того, что результат объединения христианских сил выглядел бы менее привлекательным, чем последствия раскола. Салах ад-Дин показал себя искусным политиком: расчет делался на то, чтобы, оставив в силу необходимости Аскалон Ричарду, вернуть его с помощью Конрада. Именно настроенные благо­склонно к Конраду французские и германские источники впо­следствии обвиняли Ричарда в измене за то, что ему в конце концов пришлось сдать Аскалон. Редко столь идеальные требова­ния так явно сводились к чисто эгоистичной сущности: партия Конрада устранила Гвидо Лузиньяна и Гомфрида Торонского, чтобы расчистить путь для «сильного» короля Конрада, и это, стало быть, ради территориальных владений, которые можно было бы приобрести только при содействии Ричарда и которые не мог бы обеспечить ни один из них.

Если Ричард знал о состоянии дел, он мог догадываться, что Конрад теперь стремится так или иначе завершить его крестовый поход. После заключения договора оба его врага объединенными силами изгнали бы его из страны, и если бы, полностью капитулируя, Ричард признал Конрада королем, его бы вежливо отослали домой: спроса на дальнейшие завоевания больше не было, — они были совершенно бессмысленны, по­скольку Конрад уже заранее от них отказался. И это при на­мечавшемся на лето походе на Египет.

16 апреля Ричард делает неожиданный шаг — он признает Конрада правителем. А 28 апреля тот уже был мертв. Даже без злокозненной помощи французов это совпадение должно было бросить тень подозрения на Ричарда, и, учитывая описанную выше ситуацию, едва ли можно было найти более очевид­ные мотивы. Но послушаем еще раз Баха ад-Дина:459 21 апреля к Салах ад-Дину является Юсуф, посланник Конра­да и сообщает ему, что его господин уже почти договорился с Ричардом, и если соглашение будет достигнуто, французы вернутся домой. Так что, если Салах ад-Дин будет и дальше затягивать заключение договора, все их прежние договоренно­сти теряют силу. Непонятно только, зачем в подобной ситуа­ции Конраду было еще думать о заключении договора с Салах ад-Дином, но это дает основания утверждать, что та­кого договора еще явно не существовало. Естественно, Салах ад-Дин поражен известием и дает понять о своем согласии — нам, правда, неизвестно, с чем, — но отсутствуют какие-либо указания на то, что Конрад предъявил ему более высокие тре­бования. Самое правдоподобное объяснение, и не только с точки зрения Салах ад-Дина, следующее: если до этого момен­та не было никакого договора, то его вообще больше не могло быть — столь, казалось бы, выгодная сделка сорвалась. Своим неожиданным поворотом на 180 градусов Ричард в последнюю минуту расстроил планы Салах ад-Дина и своей инициативой вновь открыл перспективы и дал шанс крестовому походу. Будущие завоевания вновь приобретали смысл - они не были заранее преданы и проданы. Если исходить из того, что своим маневром Ричард желал предупредить угрожающе близкое заключение договора между Салах ад-Дином и Конрадом, сле­дует признать, что он не только был хорошо информирован, но трудно не поддаться искушению усмотреть в этом оправды­вающий его момент. Надо полагать Ричарду, если бы он был заказчиком убийства Конрада, в конце концов, было все равно, успел бы Конрад заключить договор с Салах ад-Дином или нет. Только если бы тот остался жив, никак нельзя было бы предотвратить фатальные последствия сделки, ведь даже если бы Конрад и захотел после отъезда Ричарда отказаться от достигнутой договоренности уступить Аскалон, то цена за это оказа­лась бы непомерно высокой. Это означало бы новую войну с Салах ад-Дином - уже после завершения крестового похода. Подобная аргументация, однако, не учитывала бы того, что договор этот имел бы правовые последствия не только в буду­щем, но и мог привести к войне непосредственно после его заключения. Следовательно, как потенциальный заказчик убийства, Ричард мог все еще этого опасаться, даже если его и не волновали бы правовые последствия, равно как и усиление подозрений на его счет в том случае, если бы Конрад умер после начала новой войны.

Какой остроты достигла ситуация весной 1192 года, можно судить по событиям в Акке. Кульминацией открытого разрыва с Ричардом, о чем мы слышим от Баха ад-Дина460 еще осенью 1191 года, должно было стать нападение на Акку, но граждан­скую войну Конрад хотел развязать только после ратификации Салах ад-Дином договора. Между тем, Салах ад-Дин, должно быть, решил сделать нападение на Акку предварительным условием соглашения с Конрадом. Но в апреле 1192 года он мог обнаружить, что, плетя слишком тонкую интригу с тем, чтобы добиться от Конрада еще больших уступок, он упустил наиболее благоприятный момент для торга. Возможно, из-за своего великодушия он не добился падения Конрада еще в начале осени 1191 года. Во всяком случае, с тех пор Ричард был готов ко всему в Акке, и в феврале 1192 года ему удалось в последний момент подавить там очаг смуты. Теперь самое время обратиться к событиям в Акке, о которых нам повествуют английские летописцы. Но истинное значение происшедшего там раскрывается лишь, если рассматривать его в тесной связи с дипломатической активностью Конрада, о которой сообщает Баха ад-Дин. Тогда становится ясно, что речь идет не об изо­лированном событии, но, скорее, о согласованном между Кон­радом и Салах ад-Дином первом шаге по совместному пути, о своеобразном стимулировании Салах ад-Дина к заключению Договора. Союз этот, таким образом, не представлял в тот мо­мент для Ричарда теоретической угрозы, поскольку уже пони­мался как заключенный, и исходя из этих предпосылок он и изменяет так резко свой политический курс.

И когда мы теперь слышим, что Конрад должен был на­пасть на Акку, что генуэзцы хотели открыть ему городские ворота и что Ричард выжил французов из города, то сразу же вспоминаем сообщение Говдена о том, что Акка была разделе­на между королями и, более того, что Филипп передал свою часть маркграфу.461 Но теперь мы видим, что Конрад не толь­ко не имел доступа в город, но и что в начале весны 1192 года там вовсе не было французской военной администрации. Та­ким образом, «передача» Конраду состоялась, видимо, только на словах, причем тот же автор сообщает, что заложники были переданы под охрану Конрада, — ему и никому другому, — и если Филипп, как бы невероятно это ни звучало, половину Акки все таки «передал», то передача эта так и осталась всего лишь формальным актом, так как фактической передаче сумел вос­препятствовать Ричард. Но и это еще не все: французы, должно быть, в какой-то момент были вытеснены из военной комендату­ры города, поскольку после падения Акки раздел между короля­ми, несомненно, включал в себя и командную власть. Но прав ли в этом случае такой автор, как Ансберт, упрекавший Ричарда в заносчивости на том основании, что после падения Акки тот якобы потребовал единоличной власти над завоеванным городом?462 То, что, как мы увидели, во время присутствия Филип­па было невозможным, сбылось после его отъезда.

В первой половине октября 1191 года Ричард отправляется по различным делам из Яффы в Акку. Он вел за собой от­ставших от войска, а также, по сообщению Баха ад-Дина,463 прихватил все, что ему принадлежало в городе. От Амбруаза мы узнаем, что Ричард еще взял с собой в армию Иоанну и Беренгарию.464 Это наводит на мысль о том, что он больше не считал город безопасным местом, и, так как в то время он, вероятно, узнал о контактах Конрада с Сапах ад-Дином, эти меры предосторожности вполне понятны. Самое позднее с этого момента гарнизон, впрочем, очень слабый, — как узнал Баха ад-Дин465 от бежавших пленных — находится, как нам представляется, исключительно под командованием англичан. Но еще и после выхода армии из Акки 21 августа Говден со­общает нам, кому Ричард передал власть в городе, об участии в командовании французов ничего при этом не говорится. Уже в это время, то есть через три недели после отъезда Филиппа, французское командование по финансовым причинам оказа­лось в положении, позволившем Ричарду исключить его из военной администрации Акки. Утверждения французских и профранцузских источников о том, что перед отъездом Фи­липп якобы оставил приличную сумму,466 следует рассматри­вать как нелепую басню, равно как и заявления английских источников о том, что щедрость Ричарда простиралась на всех, в том числе и на французов. На самом деле, это могло касать­ся только отдельных, присоединившихся к нему французских дворян и рядовых солдат, но не верховного французского ко­мандования.467 Герцог Бургундский одобрил казнь заложни­ков, но неполученный за них выкуп существенно сказался на полевой казне французов. Еще летом 1191 года Гуго Бургунд­ский, как сообщает Амбруаз,468 обратился к Ричарду за зай­мом, в обеспечение которого он якобы должен был выставить тех заложников из французской доли, которых пощадили. Речь шла о 5000 марок серебром. Говден сообщает, что в феврале 1192 года Ричард потребовал у герцога возвратить 1500 фунтов, что соответствовало 2250 серебряным маркам. Поскольку гер­цог не мог заплатить, то должен был отдать в залог Каракуша, бывшего коменданта Акки. Случайно Баха ад-Дин сообщает нам сумму выкупа, полученного в конце крестового похода Ричардом за освобождение Каракуша - 80000 динаров,469 а его коллегу, аль-Маштуба, по утверждению Имад ад-Дина, освободили за 50000 динаров.470 Эти суммы разительно несоразмерны со скромной величиной займа, но, в конце концов, Амбруаза нельзя признать авторитетом в денежных делах, а Говден информацию о событиях 1192 года получал уже не из первых рук.

Но все-таки сведения об этом займе весьма показательны: они согласуются с тем, что писал Ричард 1 октября 1191 года аббату Клерво — французы, дескать, уже поистратились, — и с недруже­любным замечанием Девиза об их весьма скромной экипиров­ке, а также с участливым замечанием Амбруаза об ужасающей бедности французского рыцарства, принимавшего участие в восстановлении Аскалона и напрасно обращавшегося к гер­цогу Бургундскому с требованием выплатить причитавшееся им жалование.471 О численности французского рыцарского контингента мы достаточно хорошо информированы. Нам известно не только о тех 650 «milites»* (* «Мелких рыцарях» (лат.).) и вдвое большем коли­честве пехотинцев, для перевозки которых в Святую Землю Филипп в свое время зафрахтовал генуэзские корабли; фран­цузские источники довольно единодушно твердят также о 500 рыцарях, которые остались в Палестине после отъезда Филип­па - и у Говдена можно встретить упоминание об отряде из 100 рыцарей, который Филипп, подобно Ричарду, перед своим отъездом передал в распоряжение князя Антиохского. Говоря о 700 французских рыцарях, Амбруаз, по всей видимости, весьма близок к истине.472 Благодаря Говдену, по антиохекому контингенту мы обладаем достоверными данными о размере жалования во времена его пребывания в Акке, 100 рыцарям и 500 «servientes»* (* «Оруженосцам» (лат.).) на полгода Ричард выдал 4000 марок. Это составляет на одного рыцаря вместе с пятью servientes по 3 шиллинга в день. Поскольку по записям в нормандских пла­тежных ведомостях за 1195 год дневное жалование рыцаря со­ставляло от 3 до 4 шиллингов,473 выдавая три шиллинга, Ри­чард добавлял еще половину этой суммы в качестве подарка — на 1198 год Говден сообщает о трехшиллинговом дневном жало­вании рыцаря, а в Англии в 1180 году рыцарь обходился в 8, а пехотинец в 1 пфенниг474; с учетом этого соотношения во время крестового похода мы выходим на такую цифру, ко­торая подтверждает сообщения Говдена. Это означает, что названной Амбруазом и Говденом суммой займа можно было бы профинансировать лишь часть жалования французов. До­быча вновь появится только после нападения на караван в июне 1192 года, так что жить приходилось на то, что оставил Филипп и на остатки от аккской добычи. А этого едва-едва хватало. Естественно, Ричард вовсе не был обязан финансиро­вать своего союзника-интригана, и он, очевидно, и не стре­мился сделать больше, чем поддерживать его на плаву. Чего он хотел этим добиться, не вызывает сомнений — переманить на свою сторону как можно больше дворян; и после шестине­дельного пребывания в Аскалоне Ричард, по утверждению Амбруаза, соблазнил многих высоким жалованием — так что в распоряжении французских военачальников, герцога Бур­гундского и епископа Бовэского для проведения политики обструктивизма остались поредевшие ряды их воинства. Рас­чет, однако, не оправдал себя: французскому контингенту уда­лось сохранить завидную сплоченность рядов. Не подлежит сомнению, что Ричард купил бы французское руководство, если бы ему представилась такая возможность. Но политиче­ская нетерпимость его с самого начала превратилась в навяз­чивую идею. Раскольническая политика Филиппа и пляшущих под его дудку герцога Бургундского и епископа Бовэского позволяют исключить, что Ричард мог бы своей финансовой предупредительностью улучшить отношения с французами. Вначале его финансовые отношения с Филиппом не отлича­лись даже особой сдержанностью. Но решимость Филиппа использовать любой подходящий момент для возвышения ди­настии Капетингов невозможно было сдержать никакими де­нежными подачками. И Ричард был не настолько глуп, чтобы продолжать финансировать подобную политику.

В феврале 1192 года герцог Бургундский вновь обращается к Ричарду за ссудой и встречает категорический отказ. Вспы­хивает ссора, после чего герцог покидает армию и отправляет­ся в Акку. После этого следует целая цепочка совпадений, В самом ли деле случайно он попадает туда именно в тот мо­мент, когда происходят столкновения между пизанцами и ге­нуэзцами, которые хотели впустить Конрада в город? Галеры Конрада стоят у самого города, но из квартала генуэзцев нет прямого выхода к морю475, и пизанцы обстреливают корабли, ловят за городом Гуго Бургундского, убивают под ним лошадь, и, в конце концов, не позволяют ему войти в город. Была ли просьба Гуго о деньгах лишь поводом для размолвки, позво­лившей ему покинуть лагерь Ричарда? От стен Акки он от­правляется дальше, в Тир. Но в момент вспышки борьбы за Акку Ричард также выступает на север. Его партнером по возобноааен-ным переговорам с Салах ад-Дином становится в то время Абу Бакр из свиты аль-Адила, который представлял партию, отдавав­шую предпочтение заключению мира с Ричардом, а не с Кон­радом. Получил ли он сигнал оттуда или у него были иные источники информации? Призыв пизанцев о помощи, во вся­ком случае, настиг Ричарда, когда он уже находился в Кеса­рии, так что до Акки оставалось рукой подать. В город Ричард вошел ночью, и когда Конрад узнал о его прибытии, то тут же развернул галеры назад. Официально Ричард направлялся в Казаль-Имбер для встречи с Конрадом. И сейчас он вновь приглашал его для беседы. В прошлом он неоднократно при­зывал Конрада вернуться в армию и сражаться за обещанную ему часть королевства, И на этот раз Ричард шел ему навстре­чу почти до ворот Тира. Но эта демонстрация доброй воли могла показаться Конраду простой военной хитростью, на­правленной на то, чтобы заманить его в ловушку к северу от Акки. Потребности в беседе он явно не испытывал, и встреча прошла совершенно безрезультатно, может быть, еще и пото­му, что Ричард и не собирался предлагать ему ничего особен­ного: корону он ему наверняка не предложил. После встречи он заморозил часть местных доходов, получаемых Конрадом, тем самым повернув от официального курса снисхождения и увещеваний к открытому противостоянию. Теперь меньше всего можно было ожидать, что вскоре после этого он высту­пит в его поддержку. Восстановив порядок в Акке, Ричард счел нужным оставаться там целых шесть недель.

Когда в страстную неделю он вернулся в Аскалон к армии, то узнал, что французы решили с ним распрощаться, и ничто не могло склонить их к продлению своего пребывания. Ричард выделил им обещанный эскорт, но запретил пускать их в Акку. На Пасху в лагере у всех было подавленное настроение, ибо все понимали военное значение этого «кровопускания». По распоряжению Ричарда праздновали только один день — воскресенье 5 апреля, после чего сразу же возобновили работы по возведению укреплений. Сам же Ричард все чаще стал вы­езжать на рекогносцировку на юг от Аскалона в направлении Газы и ад-Дарума. Даже если все теперь складывалось против похода в Египет, приготовления к нему шли полным ходом.

15 апреля приор Роберт Херефордский принес в армию вести из Англии о жалобах Лоншана на Иоанна. Амбруаз ши­роко распространяется о том, что Ричард понял: пора возвра­щаться домой, представляя это как реакцию на эти новости. Но жалобы смещенного с его согласия Лоншана, свидетельст­вовавшие, что смена власти в пользу Уолтера Руанского про­шла гладко, могли только порадовать Ричарда, тогда как известия о последних шагах Филиппа и готовности Иоанна сотрудничать с последним не были для него неожиданностью; В итоге, несмотря на столь, на первый взгляд, тревожные вести, Ричард остался в Святой Земле еще на полгода. Таким об­разом, миссия приора должна была стать поводом для наме­тившегося теперь радикального изменения политического курса. Отмечалось,476 что ответ на вопрос, который Ричард 16 апреля поставил на общевойсковом совете, а именно, кому быть королем, Гвидо или Конраду, был уже предрешен. Опро­са по Гвидо проводить не понадобилось — он все еще оставал­ся официальным кандидатом, — по Конраду его невозможно было бы провести: тот уже вел переговоры и выбор большинством Гвидо не смог бы помешать Конраду заключить договор с Салах ад-Дином. Таким образом, речь шла не о желании, а о необхо­димости. Кроме того, после Пасхи начинался сезон мореплава­ния, и надо было помешать французам отплыть, поскольку после того, как они покинули бы страну, и речи не могло быть о каких-либо крупных военных операциях. Таким образом, вопрос надо было решить немедленно, и Ричард предпочел уступить угово­рам и согласиться на кандидатуру Конрада.

После избрания Конрада королем Иерусалима, Ричард по­сылает к нему своего племянника, Генриха Шампанского, чтобы передать тому известие об этом. Для Конрада и францу­зов наступил миг торжества, блистательного оправдания со­вершенно эгоистичной политики. Граф Генрих затем задер­жался примерно на неделю в Акке якобы по денежным делам и, стало быть, в момент убийства находился где-то поблизости. После смерти Конрада он отправляется в Тир, и так как не только Амбруаз, но и весь народ видел в нем красивого моло­дого человека, тут же оказалось, что он неплохо подходит Изабелле; в тексте Itineraium «populus»* (* «Народ» (лат.).) Тира избирает его правителем страны. Но тот не хочет принимать решение без согласия Ричарда. Последний одновременно узнает о смерти Конрада и избрании своего племянника его приемником. Брак с Изабеллой в тот момент показался Ричарду не совсем свое­временным477, но к избранию Генриха королем он отнесся весьма одобрительно. Оно и понятно. После того, как еще несколько недель тому назад положение представлялось ката­строфическим, решение нашлось почти идеальное. Новый правитель был признан всеми сторонами, Ричард лично при­сягнул ему и передал в его распоряжение войска страны.478 Когда через месяц тот снова пришел к Ричарду, он привел с собой и французскую армию. Внутренние конфликты отняли много времени, но сейчас, казалось, сложились предпосылки для того, чтобы дать крестовому походу великий поворот.

Но сначала бросим взгляд назад и попытаемся разобраться, не принимал ли Ричард личного участия в этом столь благо­приятном для него повороте событий.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Убийство Конрада и поиски инспиратора

Спойлер (раскрыть)

Само убийство описывается единообразно.479 28 апреля 1192 года маркиз заехал пообедать к епископу Бовэскому. Ко­гда он возвращался домой верхом в сопровождении небольшо­го эскорта, на узкой улочке в рядах менял на него набросились двое мужчин и нанесли ему множество ножевых ран. Это были ассасины, члены секты исмаилитов, распространенной на тер­ритории Персии и Сирии.480 Их сирийский глава, Рашид ад-Дин, Старец Горы, как называли его христиане, еще задолго до этого события внедрил обоих в окружение Конрада, где они, как мнимые христианские обращенные, благодаря на­божности пользовались всеобщей любовью. Одного из убийц, должно быть, прикончили на месте, другой под пытками при­знался, что заказчиком убийства был английский король. Счи­тается, что на допросе присутствовал епископ Бовэекий. По­нятно, что вытянуть желаемые показания не составило боль­шого труда, но еще вероятнее, что этим мнимым признанием преследовалась цель вновь посеять раздор между врагами. О Старце Горы рассказывали, будто своих последователей он превращал с помощью наркотиков — слово ассасин было вы­ведено христианами от слова гашиш — в послушные орудия своей воли, беспрекословно выполнявшие все приказания своего вождя, не заботясь о своей собственной безопасности и в ожидании вознаграждения на небесах за мученичество на земле. А вождем в ту пору был Синан, и только с его благо­словения можно было воспользоваться таким средством терро­ра. И если это служило политическим целям вождей исмаили-тов, политическое убийство могло быть применено и к врагам союзников, причем определенную роль должны были играть денежные подношения.481 Так что, если убийца сказал правду, то Ричард должен был не только связаться с Синаном, так как сам нанять ассасинов он не мог, но и указать их предводителю какую-нибудь политическую выгоду в устранении Конрада; при этом пришлось бы допустить, что простого исполнителя посвятили в политические планы его вождя.

Поэтому так называемое признание, на котором французы впоследствии построили целую клеветническую кампанию против Ричарда, представляется несостоятельным. Поскольку свидете­лей обвинения сразу же убрали со сцены, возникает подозре­ние, что французов интересовало не столько выяснение исти­ны, сколько неопровержимое обвинение. В любом случае, епископ Бовэский упустил возможность оптимально использо­вать обоих убийц. Незатейливость признания, удовлетворяв­шая очевидцев преступления, способствовала тому, что приве­денные доказательства по причине своей недостаточности не дали нужных результатов: история не предъявляет Ричарду никаких обвинений в причастности к смерти Конрада. Абсурдным утверждением, что он будто бы вынашивал планы убийства Филиппа, клеветники перегнули палку. Известно, что французская верхушка не упускала ни единого случая, который можно было бы использовать против Ричарда, и дан­ное обвинение в убийстве Конрада просто становится в ряд с другими, что уже само по себе губительно сказывается на его правдоподобности. Поспешной казнью убийцы францу­зы не только лишили себя пропагандистского средства, но и источника, из которого можно было бы почерпнуть правду. Другими словами: даже если бы Ричард действительно прило­жил свою руку, французы сделали все, чтобы никогда не до­копаться до истины. То, что они не обратили внимания на обстоятельства, которые, на наш взгляд, могли действительно указывать на его участие, остается их просчетом, но никоим образом не доказывает невиновность Ричарда. Перед нами открывается два пути: рассмотреть кампанию против Ричарда, построенную на старых образцах, с одной стороны, и, отвле­каясь от нее, проанализировать ее достоверность, с другой.

Примечательно, что официальные французские источники, даже те, которые подробно останавливаются на страхе Филиппа перед покушением на его жизнь, не скупясь при этом на подозрения в этой связи в адрес Ричарда, вовсе не упоминают об обвинениях Ричарда в смерти Конрада. Ригор лапидарно констатирует, что Конрада убили ассасины. Это как нельзя лучше указывает на то, что кампания потерпела фиаско, и этой темы больше не хотели затрагивать. Иначе дело обстоит с неофици­альными французскими источниками. Альберик де Труа-фонтэнский говорит о вине Ричарда как об установленном факте. Автор Continuatio Aquicintina, из совсем недавно пере­шедшей под суверенитет Филиппа провинции Артуа, не толь­ко слышал от авторитетных французов об обстоятельствах смерти Конрада, но и о том, что она произошла «machinatione cuuisdam potentissimi principis Christiani»* (* «В результате махинаций некоего могущественного христианского властелина» (лат.).), хотя относит это обвинение в другое место, из-за чего его свидетельство нельзя принять за достоверное.482 Ломбардский автор, Сикард Кремонский, приводит признание убийцы, и в связи с пленением Ричарда замечает, что его считали виновным («credebatur»** (** «Верили, что он был» (лaт.).)).483 Арабские источники Баха ад-Дин и Имад ад-Дин,484 воздер­живаясь от комментариев, приводят только признание убийцы, а Ибн-аль-Атир485 свидетельствует, что по убеждению франков организатором убийства был Ричард, тогда как на самом деле за ним стоял Салах ад-Дин. Источники христианского Восто­ка, Эракл и «Эрнуль»486 замечают, что некоторые верили в вину Ричарда, но сами обрисовывают ситуацию так, что снимают подозрения с английского короля о подробностях совершенного убийства. Хорошо осведомлены германские источники, и снова перед нами словно зеркальное отражение французской версии. Ансберт из Австрии пишет, что Ричарда считали виновным, и дословно передает содержание письма, якобы написанного Филиппом Леопольду487, в котором как об общеизвестном факте говорится о том, что заказчиком убий­ства Конрада был Ричард, воспользовавшийся услугами асса­синов, к чему мы еще вернемся в другом месте. Для «Кельнских Хроник» вина Ричарда не вызывает сомнений.488 Арнольд Любекский в Chronica Slavorum сообщает любопыт­ные сведения о методах Старца Горы, — ему известно кое-что о событиях в Святой Земле, он знает историю с Алисой и счи­тает, что Конрад погибает «dolo ut decetur Regis Anglie et qourundamTemplariorum* (* «По наущению и злой воле короля английского и членов ордена тамплиеров» (лат.).)489. Последнее сообщение содержит интересную деталь. Кому принадлежит авторство этих изобли­чающих Ричарда слухов, выдают английские источники. Не назы­вая имен, Амбруаз и Коггесхэйл прозрачно намекают, тогда как Itinerarium, Говден, Девиз и Ньюбург открыто указывают на французов. «Per omnem fere orbem Latinum** (** «Почти во всех городах латинских» (лат.).), - пишет Нью­бург,491 - они оклеветали Ричарда, и если не во всем латин­ском мире, то, по меньшей мере, в Германии кампания имела значительный успех и обещала принести политический капи­тал». Обвинение это вошло в каталог обвинений, предъявлен­ных Ричарду Генрихом VI.492 Английский король, игнориро­вавший многие прежние клеветнические выпады французов, счел все же необходимым это, — как позже обвинение в подготовке покушения на жизнь Филиппа, — любым способом снять.

Поэтому, восстанавливая предысторию убийства, необхо­димо учитывать личную заинтересованность Ричарда и, соот­ветственно, его инициативы. По крайней мере те, которые были ответом на кампанию французов, подхваченную импера­тором. Документы, появившиеся в этой связи, предназнача­лись для непосредственного и сиюминутного употребления, а не для того только, чтобы путем включения в летопись реа­билитировать Ричарда перед будущим. И все же у них была двоякая функция. Успех был поразительным, что довольно любопытно, поскольку практически все без исключения на­званные документы считались английскими фальшивками. При этом, однако, предполагается, что изображенное в этих — заметим, фальшивых — письмах положение вещей соответству­ет действительности.493 Это хоть и вероятно, но правда, а priori, малоубедительно. Но, в любом случае, перед нами поучи­тельный пример того, какое- значение имела пропаганда для нашей исторической картины.

В нашем распоряжении два приписываемых Старцу Горы письма. Текст второго, более позднего, адресованного всем князьям и всему христианскому миру, передает нам только Ньюбург.494 Оно содержит без подробностей заверения в том, что Ричард не имеет отношения ни к смерти Конрада, ни к подготовке покушения на Филиппа с помощью ассасинов. Хронист утверждает, что его содержание, — написанное пур­пурными чернилами, изложено в письмах на иврите, греческом, латыни и в конце 1195 года было торжественно зачитано в Париже. В подтверждение своих слов Ньюбург призывает в свидетели надежных очевидцев. То, что в этот момент в реа­билитации Ричарда были заинтересованы и французы, о чем свидетельствует соблюдение всех надлежащих формальностей, вспоминается здесь только мимоходом. Излагаемый Ньюбургом текст по своей стилистике ничем не отличается от осталь­ной части хроники, что свидетельствует о написании его са­мим автором. Быть может, хронист лишь добросовестно изло­жил то, что сообщил ему его референт. Если, как мы уже слышали, французские источники позднее определяли отно­сящиеся к Филиппу слухи о покушении как полностью опро­вергнутые, то наверняка было проведено какое-то мероприя­тие, позволившее обосновать новую точку зрения. Но мы бу­дем несправедливы к автору, если обозначим его письмо как фальшивку. Ведь он только утверждает, что его источник сам видел и читал то письмо, содержание которого он переда­ет («quarum continentia haec erat»* (* «Содержание которого здесь передаю» (лат.).)). Примечательно, что в вер­сии Ньюбурга отсутствует то, что сам хронист до этого отме­чал как особенность оригиналов, а именно: в самом тексте упоминалось о написании его чернилами, изготовленными из пурпурных моллюсков.

Иначе обстоит дело с более ранним, приписываемым Стар­цу Горы письмом, которое было адресовано Леопольду Авст­рийскому495, в нем указывается дата и место написания. Под­робно описывая предысторию убийства, оно стремится дока­зать: глава ассасинов руководствовался мотивами личной мести по отношению к Конраду. Тем самым подводился фундамент под торжественные заверения в том, что Ричард не имел ничего общего с убийцами Конрада. При этом о слухах про подготовку покушения на Филиппа совершенно забывают, оно и понятно, поскольку адресата, Леопольда, должно было интересовать лишь выяснение истины, касающейся его родственника. В отличие от письма, приводимого Ньюбургом, нельзя утверждать, что в данном случае речь идет снова только о передаче содержания документа, пусть и в форме письма. Его текст почти дословно передают Дицето и Itinerarium. Радульф Дицето, поддерживавший тесную связь как с Уолтером Руанским, так и с Лоншаном, утверждает, что пись­мо было получено самим канцлером, и даже цитирует сопро­водительный текст Лоншана: «Mittimus ad vos litteras, quas Vetus de Monte misit duci Austriae de morte marchisii in haec verba»* (* «Направляем Вам письмо, которое Старец Горы послал герцогу Ав­стрийскому по поводу смерти маркиза» (лат.).). Далее следует текст, который по стилю выделяется из произведения Дицето, а, значит, определенно не принадлежит его перу, а затем приписка, якобы от Лоншана, в которой ад­ресата просят использовать документ в своей летописи. И тем не менее, письмо считается фальшивкой.

В настоящий момент, интерес помимо личности подателя письма, представляет и место указанной вставки. Письмо, которое, должно быть, было написано в 1191 году, Дицето предает огласке в марте 1193 года, то есть именно в то время, когда из австрийского плена возвращались на родину англий­ские заложники. Если дело хотели представить так, — хоть это не утверждалось, — будто речь идет об оригинале, который возвращающиеся домой заложники после смерти Леопольда истребовали от его наследника, которому он был уже ни к чему, то время помещения его в хронику было выбрано удач­но. Но ситуация позволяет также думать о том, что в Австрию была привезена копия с оригинала. К тому же, вполне вероят­но, что Лоншан мог проявлять особый интерес к документу, оправдывавшему Ричарда. В апреле, мае и июне 1193 года он находился с королем в Германии. Еще задолго до этого Ри­чард, должно быть, дал честное слово, что докажет свою неви­новность в смерти Конрада. Хотя данная тема после Пасхи явно потеряла свою актуальность, тем не менее Ричарду все же было необходимо представить доказательства, а при нем находил­ся канцлер Лоншан, который в этих вопросах, несомненно, был самым компетентным советчиком. Письмо Старца Горы датировано серединой сентября 1193 года: при этом надо учи­тывать по крайней мере двухмесячную дорогу в Сирию и приготовления к ней, если план подобной делегации действи­тельно возник во время пребывания Лоншана в Германии. А почему, собственно, Леопольд не мог получить подобного письма? Полностью снять с себя обвинения Ричард мог лишь в том случае, если бы представил настоящих виновников. Не­сомненно, к этому времени Леопольд был весьма заинтересо­ван в том, чтобы английский король смог оправдаться в убийстве Конрада и выгодный брачный союз не сорвался бы из-за последствий «виновности» Ричарда. Оправдательный документ становился теперь простой условностью, и даже если он запо­дозрил, что его корреспондентом был вовсе не Старец Горы, формальное улаживание дела его вполне устраивало. На то, что это всего лишь оправдательная фальшивка, явно указывает и то, что в качестве адресата был выбран герцог Австрийский, тогда как второй документ, о котором сообщает Ньюбург, на­против, как мы уже слышали, адресован всему христианскому миру. Уже из-за того, что данное письмо на самом деле было документом, направленным с определенной политической целью именно Леопольду, оно может быть «подлинным».

Конечно, возникает вопрос, почему английский король не мог и вправду направить посольство с указанной миссией в Си­рию; примерно в то же время, о котором идет речь, он отправ­ляет гонцов с приказом об освобождении Исаака Кипрского, что было одним из условий его собственного освобождения. В связи с выходом того на волю мы вскоре услышим о гонце, которого он послал к Генриху Шампанскому. Следовательно, сообщение с христианским Востоком было уже отлажено, а Ста­рец Горы был, в конце концов, личностью далеко не мифиче­ской, как, похоже, считали те, кто не допускал даже мысли о возможности отправки к нему делегации. Он был одним из сирийских властелинов, и быть может, Ричард даже установил с ним связь еще в ту пору, когда стоял лагерем под Аккой. Преемник Старца в 1194 году — как раз перед тем, когда с помощью писем ассасинов Ричард с молчаливого согласия Филиппа оправдывался перед всем миром, — пригласил к себе Генриха Шампанского и в знак дружбы предложил ему свои услуги, смысл которых сводился, надо полагать, к устранению его врагов в порядке личного одолжения496. Поскольку ассасины убивали демонстративно открыто и никогда не скрывали своего участия в убийстве, то вполне могло случиться, что к шейху аль-Джабалу, Господину Горы, могли обратиться с дерзкой просьбой письменно признать свою причастность к содеянному, сопроводив ее подарками. Если столь могуще­ственный и известный на Ближнем Востоке властелин, как Ричард, обращался за такого рода услугой, главе ассасинов это было только на руку, так как предоставлялась возможность подчеркнуть, что они никогда не убивали за деньги, но ис­ключительно ради справедливости. Происхождение данного источника доказывает, что область распространения и, соот­ветственно, зона действия пропаганды в данном случае охватывала не только далекий Запад, но и латинский Восток, то есть непосредственно соседствовала с местом обитания асса­синов. Ввиду указанного обстоятельства, можно сказать, что Генрих сильно рисковал бы, если бы под носом у ассасинов вел от их имени кампанию, о которой они не подозревали. Как бы там ни было, — считаем мы Ричарда виновным или нет, — но он вполне мог заказать письмо у ассасинов и заплатить за него. И уж совсем маловероятно, что тот же шейх, в знак дружбы предлагавший племяннику Ричарда совершить заказное убийство, отказал бы в какой-то паре писем его лю­бимому дяде.

Можно возразить, что сомнения вызывает не столько сама возможность подобного посольства, хотя, по большому счету она весьма спорна, сколько исключительно и откровенно не­восточный характер письма к Леопольду. На первый взгляд перед нами оригинальный латинский текст, а вовсе не перевод с арабского. Оригинальным считается письмо ассасинов из XIII века к королю Манфреду,497 но вывод о его подлинности делается на основании употребленных в нем якобы «восточ­ных» оборотов, хотя в современном арабском нельзя найти соответствия ни греческому собственному имени, ни дате и месту. Письмо начинается тем, что в Intitulatio* (* Титул письма (лат.).) приводится малопонятная геометрическая притча, которая в передаче ре­дактора звучит примерно так: «Поскольку равным образом равенство углов равнобедренного треугольника и действитель­ное неравенство данного равенства взаимно уравниваются...». Вполне возможно, что именно так выражались ассасины, но при этом ясно и то, что Ричард, если он все-таки посылал делега­цию в Сирию дабы получить оправдательный документ, пригод­ный для политических и пропагандистских целей, наверняка позаботился бы о том, чтобы и его письмо содержало подоб­ные оригинальные обороты. Также ясно, что ему не нужно было письмо, написанное по-арабски, так как в этом случае над его переводом пришлось бы потрудиться в Вене самому Леопольду. И если Ричард в самом деле проявил подобную инициативу, то руководитель делегации, должно быть, четко понимал, что от него требовалось привезти назад простой рассказ, действительный или вымышленный, на всем понятном языке. Весьма вероятно, что инструкции сводились к следующему: разыскать главу ассаси­нов и достичь с ним взаимопонимания, после чего поручить написать письмо собственному канцеляристу и дать его на подпись Старцу Горы.

Впрочем, необходимо помнить о том, что в то время пред­ставления о подлинности совершенно отличались от нынеш­них. Так, в сборник «Ерistolae Cantuarienses» за 1191 год вклю­чены два письма к Кентерберийскому капитулу,498 которые из-за вступления «Richardus Dei gratia rex Angliae»** (** «Ричард, Божьей милостью король Англии» (лат.).), считают­ся королевскими грамотами, но по дате и подписи их автором считается Уолтер Руанский. Читатель того времени и подумать не мог, что это фальшивки, хотя всем было понятно, что их отправителем не мог быть Ричард, находившийся в то время в Святой Земле. Есть также ряд писем, которые в прямом смысле нельзя причислить ни к фальшивым, ни к «под­линным» в современном понимании.499 Уолтер Руанский пи­шет как представитель короля и уполномочен вводить в за­главную часть его имя. Но если бы отсутствовала строка «Теstе Walter Rothomagensi»* (* «Засвидетельствовано Уолтером Руанским» (лат.).), — хронисты имели обыкновение усекать окончания писем, а авторство Ричарда по каким-то критериям исключалось бы, — мы бы без колебаний заклеймили этот до­кумент как фальшивку. В этой связи, не трудно было бы оп­ровергнуть основной довод против «подлинности» письма Ле­опольду, а именно, то, что в 1193 году Рашид ад-Дин Синан был уже мертв. По письму из Святой Земли, о котором нам сообщает «Сошшиайо Адшсшсйпа», дату его смерти можно приблизительно отнести к периоду между смертью аль-Маштуба и Салах ад-Дина. Таким образом, он умер между сен­тябрем 1192 года и мартом 1193 года.500 Но в письме Синан нигде не называется по имени и на него прямо не ссылаются. Кроме того, его преемника также величают «Vetus de Monte»** (** «Старец Горы» (лат.).), и ясно, что посланники Ричарда, если они действительно не хо­тели провалить свою миссию из-за случайной смерти, и, быть может, также — как указывалось выше — вовсе не усматривали в ней препятствия, и поэтому даже не стали усложнять ситуацию упоминанием о смене руководства у ассасинов.

В заключительном предложении письма содержится указа­ние о месте его отправления и дате: «Еt501 sciatis quod litteras istas fecimus in domo nostra ad castellum nostrum Messiac in dimidio Septembris, coram fratribus nostris, et sigillo nostro eas sivillavimus, anno ab Alexandro Мmo еt D.I.V10». *** (*** «И знайте, что мы составили то письмо в нашем дому, нашем зам­ке Меssiac, в середине сентября перед нашими братьями и скрепили нашей печатью в году 1504 после Александра» (лат.).)502 Под «castellum nostrum Messiac» следует понимать известную центральную крепость ассасинов Масьяф, 1504 год указан в соответствии с употребляемым на Востоке лунным календарем и соответствует 1193 году.

Является ли это письмо фальшивкой, и даже не в совре­менном узком, а в тогдашнем, соответственно, вневременном смысле? Сделать определенный вывод можно было бы только тогда, когда перед нами лежал бы оригинал с печатью и нам были бы известны канцелярские обычаи ассасинов. Здесь воз­можны следующие варианты. Это может быть фальшивка во всех отношениях, то есть содержание письма — чистый вымысел, печать поддельная и с ассасинами никогда не встречались. Но при этом письму, как говорится, все еше отводится опре­деленная роль по отношению к Леопольду Австрийскому, так что хронисту был передан «подлинный» политический доку­мент. Надо признать, что подобная фальшивка в формальном и, как мы еще увидим, содержательном смысле не была бы лишена определенной изысканности. Но можно еще допус­тить, что вовсе не имелось ни оригинала, ни копии, но кто-то настолько хорошо запомнил содержание, что перефразировал его в свободном изложении по аналогии с письмом, приведен­ным Ньюбургом. Затем, возможно, действительно была сдела­на канцелярская копия, которая по понятиям того времени воспринималась скорее как необходимость, чем фальсифика­ция. В обшем, предполагается, что имеется письменный доку­мент, к которому никогда не прикасалась рука ассасина, но который появился на свет лишь в результате затеянного Ри­чардом расследования. Разумеется, в том, что касалось описы­ваемых событий, то расследование вполне можно было про­вести и в бывшей вотчине Конрада, так что не понадобилось бы обращаться с расспросами к ассасинам. Соответствовало ли содержание письма истине или нет, но получить письмо (или несколько писем) от настроенного дружелюбно по отношению к Генриху Шампанскому Старца Горы не составило бы для Ричарда никаких проблем. В любом случае, по моему мнению, само по себе письмо менее подозрительно, чем его содержание.

Итак, обратимся теперь к более позднему, как нас уверяют, расследованию предыстории убийства, то есть к тем событиям, которые имели непосредственное отношение к убийству Кон­рада. По существу мы располагаем тремя версиями:

— только что рассмотренным и датированным серединой сентября 1193 года письмом Старца Горы в адрес Леопольда Австрийского, которое приводит Дицето в своей хронике за 1195 год,

— рассказом в «основном» тексте Эракла,

— соответствующими сообщениями во многих вариантах Эракла и в «Эрнуле».503

Попытаемся проанализировать эти версии на предмет их внутреннего единства и прочесть между строк.

Вполне резонно начать именно с версии, преподносимой в письме. Фальшивка это или нет — но с помощью письма Ричарду пришлось доказывать современникам и потомкам свою непричастность к убийству Конрада. Для решения этой задачи определенно пришлось привлечь занимающего доволь­но высокое положение в обществе «адвоката», утверждают даже, что им стал сам канцлер. И вот его содержание. После пышных заверений в невиновности Ричарда Старец Горы рас­крывает мотивы преступления — личная месть. Один ассасинский «брат» (только один!) плыл из залива Антакия в неука­занное время домой в страну ассасинов, когда налетевшая буря прибила его корабль к Тиру. Конрад приказал арестовать по­терпевшего, затем убил и ограбил, присвоив при этом немалые деньги. (Какие у Конрада могли быть мотивы, не сообщается.) Требование Старца вернуть деньги и выплатить компенсацию за убитого Конрад удовлетворить отказался, более того, он попытался свалить вину в убийстве ассасина на Райнальда Сидонского. Расследовав обстоятельства дела, глава ассасинов вторично посылает к Конраду гонца, — на этот раз даже назы­вается его имя — Эдрис, — которого по распоряжению Конра­да утопили бы в море, если бы «друзья» из Тира его не укрыли в безопасном месте и затем не переправили дальше, чтобы он мог сообщить о случившемся своему господину. И после этого Старец приказывает убить Конрада. Он посылает, когда именно не уточняется, в Тир двух «братьев», которые на глазах у всего люда убивают Конрада. (Об этом упоминается очень кратко, одним предложением.) И вновь подчеркивается невиновность Ричарда. Затем следует пассаж, скорее напоминающий преда­тельский ляпсус: «Sciatis pro certo quod nos nullum hominem hujus mundi pro mercede aliqua vel pecunia occidium, nisi nobis malum prius fecerit»* (* «Истинно говорю вам, что мы не убиваем особ такого ранга за плату, если они не причинили нам зла» (лат.).). Если переводить дословно, получается, что ассасины охотно убивали за деньги, но, конечно, если у них при этом были еще и личные мотивы.504

Определим то, чего нет в письме: точных дат и указания на мотивы действий Конрада (хотя, разумеется, это не входило в задачи автора письма). Весьма существенно, что письмо об­ходит молчанием факт, который несомненно признается всеми без исключения источниками, а именно, что между моментом засылки тех ассасинов, которым предстояло в конце концов убить Конрада, и самим убийством проходит много времени — по арабским источникам шесть месяцев, — в течение которого оба жили рядом с Конрадом и пользовались его доверием. Напротив, письмо предполагает непосредственную последова­тельность между прибытием убийц и исполнением ими своего задания. Это сбивает с толку и вызывает подозрение в попыт­ке скрыть обстоятельства, которые могли бы представил, в невыгодном свете Старца Горы или заказчика убийства.5 Здесь мы подходим к сути вопроса. Почему убийцы так долго находились подле Конрада, прежде чем выполнить свое зада­ние? Кому это было выгодно? Почему убийство было совершено в столь примечательный в политическом отношени момент?

Но попробуем заглянуть чуточку глубже. Установим, какие существенные сообщения, помимо воли авторов, оказались в письме, и какие оно позволяют сделать выводы. Откуда Ста­рец мог дознаться, что шторм выбросил брата-ассасина имен­но к Тиру? Если это не простое предположение, тогда это либо отговорка — и высадка вовсе не была случайной, либо указание на то, что уже к тому времени в городе находились агенты Старца, которым позже убитый мог поведать о своем несчастье, забросившем его в те края. Разумеется, главарь ассасинов мог бы так никогда и не узнать о том, что по приказу Конрада в Тире был лишен жизни один из членов секты, если бы в городе не находились надежные информаторы, например, другие ассасины. Убийство ассасина должно было свершиться тайно, то есть не могло быть и речи о публичной казни с оглашением приговора, поскольку иначе Конрад не мог бы сваливать вину на Райнальда Сидонского. В письме также подразумевается, что первого гонца Старца Конрад принимал тайно, иначе как бы он посмел предложить Райнальда в каче­стве козла отпущения. Но то, о чем не предполагалось гово­рить в письме, все же выходит наружу, причем даже в двух местах: «per amicos nostros»* (* «С помощью наших друзей» (лат.).) проводит Старец в Тире расследование тщательно скрываемого преступления, и второму гонцу, Эдрису, помогают спешно исчезнуть из Тира «amici nostri»** (** «Наши друзья» (лат.).). Следовательно, еще до инцидента с кораблем Конрад, должно быть, был просто окружен ассасинами или иными агентами Старца, которые, по меньшей мере, за ним шпионили. Это значительно умаляет ценность данного инцидента. Но наши предположения, однако, могут завести нас еще дальше. Если допустить, что Конрад не какой-то там разбойник-душегуб, убивающий первых встречных из-за их кошелька, даже не поинтересовавшись, кто они такие, следует признать, что вы­садку на берег ассасина он счел вовсе не случайной, но предпринял превентивные меры, которые, по его мнению, должны были предотвратить готовившееся на него покушение. Не путем переговоров — он хотел и Эдриса (по-арабски Идрис) убить, — а исключительно своими решительными действиями надеялся он, надо полагать, обеспечить свою безопасность. Конечно, с этим плохо согласуется попытка заслониться Райнальдом Сидонским; если в качестве объекта покушения Конрад видел са­мого себя, — а в Тире, безусловно, он был самой вероятной мишенью, — предлагать замену было просто бессмысленно. Появление на сцене указанных агентов и названные последст­вия их действий и обозначили ту сюжетную линию, которая впоследствии подробно будет развита Эраклом. Подводя итог рассмотрению письма, следует признать, что не воровские мотивы определяли поведение Конрада, — определенные об­стоятельства подводят нас к мысли о политической подоплеке убийства ассасина и вероятности самообороны. Такая череда событий представляется весьма правдоподобной, если рассмат­ривать письмо не как чистую выдумку и признать действия Конрада разумными.

Внимание наше должно еще задержаться на Ричарде, по­скольку нас интересует не только степень правдоподобности всей этой истории, но и тенденции в ее изложении. Сам Ри­чард даже не фигурирует в рассказе, зато его враг Конрад представлен убийцей из-за угла, да к тому же в роли коварного клеветника на своего друга Райнальда, жизнью которого он готов пожертвовать. Старец выступает в роли мстителя. Инте­ресная деталь: не только Ричард, но и главарь ассасинов мо­рально оправданы. Теперь ясно, что в этом подлинном или сфабрикованном письменном «признании» заказчик убийства не намерен опорочивать себя самого ради третьих лиц, однако, не совсем понятно, почему в целях оправдательной кампании была избрана стратегия, которая, вместо того чтобы заклей­мить позором ужасного «главаря террористов», была, напро­тив, направлена на выгораживание его и обвинение в низмен­ных мотивах самой жертвы. И что же получается: по одну сто­рону стоят оправданные Ричард и главарь ассасинов, а по другую Конрад, уже мертвый. Сущществование союза — здесь, по крайней мере, выглядит фикцией. Ричард его не отрицает, скорее, говорит даже о своей причастности к нему. Ему ничего не стоит из далекой Европы просить главаря ассасинов об одолжении, — именно этот эффект достигается письмом, — и если Филипп действительно до смерти напуган «терро­ристами», а не притворяется, то документ этот совсем не предназначен для того, чтобы эти страхи рассеять. При этом у письма две функции: оно одновременно и оправдание и угроза. К сожалению, мы не только досконально не знаем, было ли оно действительно от ассасинов, но и неведомо, вос­принималось ли это послание влиятельными современниками, такими как Филипп, как подлинное, или они просто были вынуждены так сказать, делать хорошую мину при плохой игре. Если же не исключать возможность того, что встреча с ассасинами все же имела место и в результате появились на свет соответствующие документы, а, учитывая потребность Ричарда в решительных действиях и эффективность его кам­пании, полностью исключить ее невозможно, возникает новый поворот в его политической игре. Может оказаться, что вы­двинутые против Ричарда подозрения в связях с ассасинами только потому столь упорно замалчивались и даже опроверга­лись, так как ему удалось заставить всех поверить в то, что он действительно был с ними связан. Начавшаяся с фривольного вызова дьявола игра должна была обеспокоить Филиппа, когда нечистый откликнулся на зов. И этот облаченный в одеяния невинности прием запугивания уже сам по себе мог стать при­чиной, побудившей Ричарда стремиться заполучить подлинные свидетельские показания ассасинов. В любом случае, каждое представляемое как подлинное письмо Старца Горы, передава­ло двойную весть, содержание которой отрицало то, что фор­мально было всем очевидно. Иными словами: Ричард отрицал свои связи с ассасинами и одновременно намекал на них.

Посмотрим теперь, как эти события отображаются в «основной» версии Эракла. В то время, читаем мы, когда Конрад с Изабеллой приехали в Тир, бальи города, Бернхард дю Тампль, - человек, в документах проходящий как виконт Тирский505, - доложил маркизу о том, что задержан «купе­ческий» корабль с богатым грузом из страны ассасинов. Кон­рад проявил интерес к грузу, и бальи согласился, при условии сохранения тайны, устранить пассажиров. После этого однаж­ды ночью он утопил их в море. (В письме говорится о планировавшемся «утоплении» гонца Эдриса!). Узнав об этом, Старец посылает гонца (только однажды и одного), по­требовав через него вернуть людей и груз. На это Конрад зая­вил, что у него нет ни того, ни другого, после чего под угрозой расправы гонец возвращается домой. Сейчас мы познакомимся с привычкой Старца окружать всех высокопоставленных особ своими людьми в целях шпионажа. Так было и в этом случае. Уже ко времени инцидента с кораблем в городе находились двое ассасинов, которые в свое время явились сюда под пред­логом перехода в христианство и служили в Тире «мамелюками»; согласно их желанию они были крещены, причем Конрад даже стал одному из них крестным отцом, тогда как крестным отцом другого стал Балиан Ибелинский. (Об этих подробностях сообщают и арабские источники) И эти нахо­дившиеся уже в Тире ассасины теперь получают приказ убить. В качестве мотивов действий Конрада фигурирует только разбойничий инстинкт; но так как ему наверняка доложили, кем были «купцы», то между преступлением и попытками его объяснения зияет огромная пропасть — уж очень неправдопо­добно все это выглядело. Но есть еще более разительное несо­ответствие: приказ и исполнение его следуют практически сразу же одно за другим (как в письме), тогда как случай с кораблем переносится на гораздо более раннее время. Не так часто «Конрад с Изабеллой въезжают в Тир», поскольку здесь все же историческое, а не сказочное определение времени. Самую раннюю дату, можно определить временем после его женитьбы в октябре 1190 года, самая поздняя - периодом по­сле отъезда Филиппа домой 1 августа 1191 года, когда Конрад навсегда покидает армию крестоносцев. И между этими дата­ми не было таких приездов, которые были бы достойны особо­го упоминания. Вновь привлечем на помощь арабские источ­ники,506 которые исчисляют срок необнаруженного пребыва­ния обоих ассасинов в Тире примерно шестью месяцами. Если отсчитать это время от момента убийства, получается, что впервые они появились здесь в октябре 1191 года, то есть то­гда, когда нам становится известно о первых переговорах Кон­рада с Салах ад-Дином. С этим никак не вяжется то, что ко времени инцидента с кораблем об обоих ассасинах прямо го­ворится как об уже находящихся в городе. Временной интер­вал между их засылкой и совершением убийства таким обра­зом еще больше увеличивается, и в него втискивается эпизод с кораблем, но преподносится он как непосредственно пред­шествовавший убийству Конрада.

Если допустить, что на разведку и посылку гонцов понадо­билось определенное время, можно в определенном смысле привести к общему знаменателю письмо и версию Эракла, а так­же арабские источники, и предположить, что инцидент с ко­раблем имел место летом 1191 года, — когда Конрад с Изабел­лой прибыли в Тир, — а убийцы были засланы осенью, как того желают арабские источники. Одно весьма существенное общее место у Эракла и в письме состоит в том, что Эракл прямо высказывает то, к чему нас только подводит письмо, а именно: к моменту инцидента с кораблем ассасины уже на­ходились рядом с Конрадом. Эракл говорит, что это были будущие убийцы. Письмо допускает возможность того, что речь могла идти о других ассасинах и даже о не принадлежащих к ассасинам агентах Старца. О возможности существования отно­шений зависимости между письмом и этой версией Эракла можно теперь высказывать различные догадки, но все же по­следняя представляется вполне самостоятельной уже хотя бы потому, что рассматривает события под другим углом зрения,. В письме содержится материал, отражающий уровень осведом­ленности главы ассасинов (имя гонца — Райнальд Сидонский!). Автора же Эракла, заменяющего Райнальда Сидонского Бернхардом дю Тамплем лишь для того, чтобы перспектива выглядела правдоподобной, не упрекнешь в излишней изы­сканности, очевидно, он черпал сведения из иных имевшихся в Святой Земле источников. Можно сказать, что письмо и Эракл предлагают взаимодополняющие варианты событий. Тот же источник, который перед этим передает в мельчайших под­робностях компрометирующие Ричарда слухи и впоследствии по поводу пленения Ричарда придерживается французской точки зрения, описывая указанный инцидент, отвергает как ложь то, что «какие-то люди» говорили о Ричарде, характери­зуя это как злые наветы. Не выдерживает критики оправда­тельный момент, который, как представляется, содержится в том, что, проведенные с двух сторон независимые расследова­ния обстоятельств смерти Конрада (Ричардом при дворе асса­синов и приверженцами Конрада в Тире) дали по существу одинаковые результаты. Расследования, которые могли прово­диться после его смерти лицами из его ближайшего окружения должны были учитывать то обстоятельство, что правителем страны стал племянник Ричарда, который только выиграл от смерти Конрада.507 Уже через несколько дней после смерти последнего Генрих женился на представительнице клана Монферрат-Ибелинов. Вдова убитого стала теперь его женой, Балиан Ибелинский, бывший тесть Конрада, — его тестем. О мертвом Конраде в Малой Азии больше никто не помнил. Таким образом, после столь скоропостижной смены власти от бывшего двора Конрада едва ли можно было ожидать сотруд­ничества со следственными органами, решившими выдвинуть Ричарду обвинение. А французам в доступе и вовсе было отка­зано. То, что к истории с кораблем они не смогли добавить даже самой скромной версии, связано прежде всего с тем, что она появились на свет божий довольно поздно и с большими потугами. До конца крестового похода взгляды Эракла-автора получили новое направление: насколько хватало французского влияния — до Германии — мы читаем, что Ричард предал христианское дело и продал Аскалон Салах ад-Дину,508 — но на двор королевы Изабеллы это влияние не распространялось. Эракл повествует о том, как горько сожалел Ричард, что не удалось сохранить за собой Аскалон по договору о перемирии с Салах ад-Дином.

Имеются и другие версии истории с кораблем, но они намно­го прозаичнее. В четырех других редакциях Эракла и в «Chronique d`Ernoul» никого не убивают, и только в одном варианте ко­манду арестовывают, а груз конфисковывают.509 Вначале Кон­рад полностью или частично конфискует груз корабля,510 после чего пострадавшие обращаются к нему с жалобой. В последнем случае он отвечает, что конфискованное они назад не получат, но оставшимся могут распоряжаться. «Купцы-ассасины» тогда заявляют, что пожалуются своему господину, но несмотря на эти угрозы, им дают спокойно уйти. После этого (как в письме) следуют два посольства Старца к Конраду, в которых тот тре­бует возврата «награбленного». Конрад отказывается — но и ничего не оспаривает — и через второго гонца Старец угрожает ему в случае повторного отказа смертью. Конрад только по­смеивается над угрозами. И после этого главарь ассасинов подсылает убийц.

В подобном «бескровном» изложении можно было бы ско­рее усмотреть обычный портовый конфликт, можно также, если вспомнить упоминавшийся в письме шторм, подумать, что произошло крушение и Конрад просто воспользовался своим правом собственности на выброшенные на берег ве­щи.511 Общее содержание этих рассказов сводится к тому, что с Конрада снимается обвинение в преступлении, и прикарманивание крупных денежек сводится к спорам о надлежащей подати. Во всех этих историях об ассасинах есть пара общих мест, заставляющих предположить, что все происходившее было делом случая: корабль, конфискация, вмешательство Старца через своих гонцов, приказ об убийстве. Диапазон воз­можностей, однако, простирается от криминала Конрада, со­стоявшего в убийстве всего экипажа судна, до превентивных мер и даже безобидных придирок и рутинному администра­тивному разбирательству. Если воспринимать эти версии до­словно, спектр толковании в отношении действий ассасинов охватывает умеренную расплату и совсем неадекватную реак­цию на акт несправедливости. Оценки, таким образом, могут быть совсем неоднозначные, и единодушная вера в то, что история с кораблем таит в себе единственный ключ к тайне смерти Конрада, не имеет под собой особо прочного основа­ния. Предполагаемый мотив мог выступать лишь в качестве предлога. Все версии твердят о личной мести, но специфиче­ские обстоятельства убийства — многомесячное ожидание, вы­бор времени исполнения — указывают на политический мотив. Подобный подход даже косвенно подтверждается в той вер­сии, согласно которой Конрад выступает негодяем, и Старцу Горы приписываются особенно ярко выраженные личные мо­тивы (письмо и «основная» версия Эракла), причем она, — независимо от инцидента с кораблем, - показывает, что за Конрадом уже давно вели наблюдение.

Камаль ад-Дину512 мы должны быть благодарны за впечат­ляющий эпизод, имеющий отношение к личности Салах ад-Дина, который подтверждает то, что, по мнению христианских авторов, составляло отличительную особенность способа дейст­вий ассасинов: свои нападения они обычно совершали не извне, а изнутри, настигали свою жертву в ее собственном доме. Од­нажды Рашид ад-Дин Синан, когда он еще враждовал с Салах ад-Дином, послал к тому гонца, чтобы попросить у султана аудиенции. Она была предоставлена, и султан оста­вил при себе только двоих телохранителей, которым беспредельно доверял. Но именно те и оказались ассасинами и были готовы по первому приказанию гонца тут же убить Салах ад-Дина. И после того, как оба его верных телохранителя призна­лись в своей принадлежности к ассасинам, Салах ад-Дин в корне изменил свою политику по отношению к исмаилитам. История эта призвана была продемонстрировать власть и все­лять ужас перед сирийским шейхом, но она еще подтверждает мнение о том, что присутствие ассасинов не всегда было рав­носильно смертному приговору. Нечто подобное могло иметь место и в случае с Конрадом, поскольку, даже если допустить наихудшее поведение Конрада в истории с кораблем и наличие у Синана убедительных личных мотивов, все же слежка и выбор времени совершения убийства выдают интересы третьей сто­роны. Поэтому нелепо звучит мнение Амбруаза о том, что оба убийцы так долго находились возле Конрада потому, что вы­жидали наиболее благоприятного момента для совершения убийства. Для того чтобы заколоть прямо на улице и без всякой оглядки на собственную безопасность, не требуется время для выжидания. Все это приобретает смысл лишь в том случае, если еще не было решено, должен Конрад умереть или нет. При этом, надо полагать, Синан принял в расчет политические обстоя­тельства — интересы заказчика, — что предполагает отсрочку личной мести, если причины для таковой имелись, до конца крестового похода, когда бы этого требовали высшие интересы.

Но мы, возможно, так никогда бы и не узнали об инциденте с кораблем, если бы Ричарду однажды не понадобилось заглянуть в прошлое Конрада. И если инцидент действительно имел место, то должен был случиться задолго до смерти Кон­рада, так как вначале никому и в голову не приходило устано­вить какую-либо связь между этими двумя событиями. По этой же причине можно допустить, что он не был слишком серьезным. Ведь если бы при дворе Конрада, ставшего теперь двором племянника Ричарда, сразу же вспомнили о кровавых злодеяниях Конрада по отношению к ассасинам, то не было бы ничего проще, чем противопоставить эту историю фран­цузской пропаганде против Ричарда, и, уж по крайней мере, Амбруаз знал бы что-нибудь об этом корабле. Поразительная задержка, с которой «правда» о смерти Конрада увидела свет божий, доказывает не только то, что сначала никто в ней не был заинтересован, но и возбуждает подозрения, что это не более, как построенная по чьему-то заказу из кирпичиков правды ложь. На основании расхождений в историях о корабле нельзя обвинить Ричарда, но и оправдать его из-за существования различных версий также не представляется возможным.

Не исключено, что у Говдена нашли отражение действи­тельно имевшие место во время крестового похода контакты между Ричардом и Синаном. Амбруаз и Itinerarium говорят о Старце Горы как о повелителе Музэ или Муссэ, при этом, должно быть, имея в виду, конечно, весьма вольное производное от персидского Аламут.513 В Gesta и Chronica Говдена также можно встретить dominus Muscae* (* Повелитель Муссэ (лат.).) и, соответственно, Мusse, но без какой-либо связи с главой ассасинов. Тот же в Chronica, напротив, предстает, как «Regis Accinorum id est de Assasis»** (** «Король Акки, он же повелитель ассасинов» (лат.).).514 Повелитель Муссэ (Muscae) Говдена играет определенную роль в посольствах Салах ад-Дина во время осады Акки, то есть в июне и июле 1191 года, он и сам однажды посылает посольст­во к христианским королям. В первом качестве он не пред­ставляет для нас никакого интереса. Издатель Говдена Стаббс переводит Muscae и, соответственно, Мusse, как Мосул, и при этом утверждает, что летописцы здесь допустили ошибку, так как повелитель Мосула в то время был лоялен по отношению к Салах ад-Дину и не мог быть последним назван врагом айюбидо-христианского союза.515 Содержание предложения о предпола­гаемой готовности отдать всю страну в качестве платы за за­ключение союза, нереально, так что предложение редактора исправить ошибку не проходит: о главе ассасинов он не думал, и это не удивительно, так как описываемая в тексте политическая ситуация в то время, о котором идет речь, ему видится совершенно в ином свете. На этом можно было бы и завершить рассмотрение вопроса о том, каким образом посольство Салах ад-Дина по пути в Chronica Говдена оконфузилось.

Иначе обстоит дело с известием, датированным 16 июля 1191 года, сообщающим, что в этот день посланник «ех parte domini Muscae et filii Noradini»* (* «Из страны повелителя Мусце и сыновей Нур-ад-Дина» (лат.).) (согласно Gesta), «ех parte domini Musse et filiorum Noradini»** (** «Из страны повелителя Муссэ и сына Нур-ад-Дина» (лат.).) (согласно Chronica) пришли к Ричарду и Филиппу, чтобы просить у них помощи против Салах ад-Дина. Ситуация обратная вышеупомянутой. Менее вероятно, что Говден изобрел посольство, чем неверно передал содержание послания. Но так как определенно никто тогда не мог прийти из Мосула и это не мог быть родственник Нур ад-Дина, то, вероятнее всего, на контакт с крестоносцами впервые пошел тот шейх, чье имя через пару месяцев, — когда Говден уже давно был дома, — оказалось у всех на устах и которого посвященные могли прямо связывать даже с персидским Аламутом. Записанные на месте событий Говденом в форме дневниковых заметок строчки отражали несовершенный уро­вень знаний, для которого повелитель Муесэ все еще оставался пустым звуком. Но поскольку летописец интересовался исто­рией, он мог подхватить информацию, которая когда-то соот­ветствовала реальности: примерно за двадцать лет до этого действительно был союз между повелителем Муссэ, то есть Синаном, и сыном Нур ад-Дина. И то, о чем дальше пишется в Gesta, а именно, что посланники изъявили желание перейти в христианство, вначале представляется обычной игрой вооб­ражения христиан, считавших, что все проблемы можно было бы решить, если бы язычники крестились, приобретает иной оттенок, если вспомнить сообщение Вильгельма Тирского от 1172 года: тогда ассасины — Синан с 1169 года был их сирий­ским главой — стремились к союзу с королем Амори, и даже против Нур ад-Дина, и выразили желание перейти в христиан­ство. Однако тамплиеры, которым те были обязаны платить дань, сорвали заключение союза, убив посланников.516 Вскоре после этого Синан выступает защитником сыновей Нур ад-Дина против пришедшего к тому времени к власти Салах ад-Дина. Теперь он с ним примирился.517 Эти два факта не толь­ко иллюстрируют политические метания Старца Горы — для еще незнакомых с местными условиями христианских лето­писцев соотношение сил в мусульманском мире не поддава­лось логическому обоснованию. Враг Салах ад-Дина мог пред­ставлять для него особый интерес, и, поскольку Синан, пове­литель Муссэ, однажды уже был врагом, то сказочное сообще­ние Говдена приобретает долю правдоподобия — в отношении прошлого. Если же думать о будущем, предложение о креще­нии приобретает подспудный смысл: появившиеся вскоре в Тире будущие убийцы Конрада симулируют особенно убеди­тельно приверженность христианству.

Значение данного места не следует переоценивать — опре­деленность не достигается, но на сцене появляется Синан, действующий в интересах Салах ад-Дина и встреченный им еще во время крестового похода. Ибн аль-Атир утверждает,518 что будто бы Салах ад-Дин заказал ему в первую очередь убийство Ричарда, и уже попутно Конрада, для чего и посыла­ется посольство. И добавляет, что главе ассасинов показалось нецелесообразным одновременно избавлять Салах ад-Дина от обоих врагов, что вновь показывает его как гибкого тактика. Если посланцы повелителя Муссэ Говдена действительно были ассасинами, то Ричард мог впоследствии сам без стеснения послать посольство к их главе. Между тем, могли существовать контакты, о которых в летописях нет и тени намека; ассаеины были постоянно заинтересованы в сотрудничестве с христиан­скими правителями.

Удивительным остается отнесенный всеми редакциями Эракла и «Эрнулем» к 1194 году и местами подробно описан­ный визит Генриха Шампанского к преемнику Синана, выслан­ному из Персии и сейчас фактически зависимому от Аламута, предводителя ассасинов. Тот пригласил к себе Генриха и про­демонстрировал ему свою власть, приказав нескольким юно­шам броситься с обрыва в пропасть, где они разбились на­смерть. После чего, в соответствии с этой версией, якобы и бьшо сделано предложение: кинжал ассасинов в его распоря­жении, если он пожелает избавиться от своих врагов.519 Даже если скептически отнестись к отдельным деталям, нет основа­ний сомневаться в самом факте визита. Был ли Генрих чем-то обязан ассасинам или должен был чувствовать себя чем-то им обязанным? Даже если его, изображаемого еще довольно мо­лодым и кротким юношей, и невозможно представить себе заказчиком убийства Конрада, он все же был тем, кому это преступление принесло выгоды. Ни он, ни Ричард не делают публичных, хотя бы формальных жестов протеста в сторону ассасинов по поводу убийства всеми избранного короля и, в данном случае, предшественника по должности, Конрада. Генрих посещает двор главы ассасинов, а Ричард по просьбе Салах ад-Дина открыто включает ассасинов в условия перемирия. Последнее, по крайней мере, доказывает, что с его стороны, во всяком случае, вновь создается видимость, что между кресто­носцами и ассасинами не существует никаких счетов — и что, еще до обнаружения подлинных причин, есть убежденность справедливости дела Синана.

Последующее развитие событий, связанное со случайным характером предыдущих, несуразности в оправдательной кампании, счастливое решение проблемы, династическая точка зрения и тот факт, что Ричард так и не сделал Гвидо королем, очевидная параллель с Лоншаном, которого он оставил на службе уже после того, как назначил ему преемника, так что Уолтер Руанский аналогичным образом вышел из тени, чтобы взять власть, как впоследствии Генрих, — все это обстоятель­ства, далеко не способствующие укреплению нашей убежден­ности в невиновности Ричарда в деле Конрада. И, наконец, намечавшееся сближение Конрада с Салах ад-Дином не было для Ричарда неожиданностью - он давно знал об этом, и его поведение убедительно свидетельствует о том, что он даже был неплохо осведомлен о ходе их переговоров. Таким образом, у него было достаточно времени, чтобы принять меры предосторож­ности в случае крайней необходимости. Разумеется, ничто не говорит убедительнее против презумпции виновности Ричарда, чем состояние интересов Салах ад-Дина на момент убийства.

Баха ад-Дин520 предоставляет нам неопровержимое доказа­тельство того, что Салах ад-Дин был поставлен в известность самим Конрадом о предстоящем соглашении с Ричардом и это известие застало его врасплох. Выдвинутое Имад ад-Дином521 и охотно повторяемое другими утверждение, что убийство Конрада было невыгодно Салах ад-Дину уже потому, что тот был врагом Ричарда, не отражает сложившуюся к моменту преступления ситуацию и не учитывает новую расстановку сил: дипломатия, направленная на то, чтобы, натравливая друг против друга христианских врагов, заставить их понизить свои требования, вопреки всем ожиданиям потерпела фиаско. И едва ли правомерно пренебрегать столь сильным политиче­ским мотивом, как срыв такой опасной коалиции посредством выведения из игры Конрада.

Внимание привлекает не только противоречивость показа­ний двух главных свидетелей Салах ад-Дина, разногласий го­раздо больше, и, прежде всего, у самого Баха ад-Дина. Перед нами целый поток информации, обозначенный точными датами: 21 апреля в Иерусалим прибыло послание, перечеркнув­шее все расчеты Конрада, 24 апреля Салах ад-Дин передает свой ответ, 28 апреля Конрада убивают, 1 мая султан узнает об этом от своих посланников в Тире. Две последние даты позво­ляют установить, что для передачи крайне важной новости из Тира в Иерусалим почте того времени понадобилось три дня. Если предположить, что гонец Конрада к Салах ад-Дину нахо­дился в пути такое же время, то ему нужно было бы отпра­виться из Тира 18 апреля. 16 апреля на общевойсковой сходке в Аскалоне Конрад был избран королем. Уже через два дня он мог бы получить официальное извещение. Но даже если пред­положить, что сначала до него дошло неофициальное под­тверждение или слух, все же невозможно представить, и мы уже это обосновали, каким образом он мог бы теперь склонить Салах ад-Дина к мирному договору на прежних условиях. В бла­госклонности последнего он больше не нуждался, да и теперь, после полной политической победы над Ричардом, не мог позволить себе выглядеть перед избравшей его армией кресто­носцев как военачальник, разбазаривший успехи этой же ар­мии. Таким образом, нельзя не признать абсурдным то, как изобразил реакцию Конрада Баха ад-Дин, но он, видимо, за­дался целью убедить всех в том, что соглашение между Салах ад-Дином и Конрадом непрерывно действовало вплоть до смерти последнего. Однако автору не удается отвлечь наше внимание от того факта, что Конрад был убит непосредствен­но после прибытия посланцев Салах ад-Дина в Тир.

Ни Баха ад-Дин, ни Имад ад-Дин не мудрствуют лукаво относительно того, кто стоял за убийством Конрада: они про­сто констатируют принадлежность убийц к секте, тем самым указывая на непосредственно ответственное лицо, и передают, что в христианском лагере заказчиком убийства считали Ри­чарда. Об истории с кораблем они ничего не сообщают. Имад ад-Дин 522 заставляет нас взглянуть на рассматриваемый во­прос под несколько иным углом зрения, рассказывая о том, как сожалел Ричард о передаче Кипра Гвидо, а не Генриху: «Но когда маркиз умер, ему стало ясно, что неправильно было укреплять Гвидо...». Впрочем, у Эракла523 звучит тот же мотив: Ричард, мол, питал надежды Генриха на будущее владение Кипром, и с помощью восточно-средиземноморского источ­ника можно легко восполнить то, о чем умалчивает секретарь Салах ад-Дина: передав Кипр своему племяннику, король мог бы существенно упрочить его позиции. Необходимо только отметить, что из-за хронологической путаницы и недостаточ­ной точности соответствующих вариантов Эракла невозможно сделать вывод о том, что возникшая вскоре напряженность в отношениях между Генрихом и Лузиньянами была связана с намерениями Ричарда. Наиболее вероятным представляется сле­дующее толкование: после неудачи, которую потерпели на Кипре тамплиеры, Ричард счел целесообразным пойти на ком­промисс с Гвидо, не желая отвлекать силы Генриха на решение проблем, связанных с только начавшейся колонизацией остро­ва переселенцами со Святой Земли. Более того, если бы Ри­чард хотел присоединить Кипр к Святой Земле, то должен был бы держать его в своих руках до решения вопроса о престоле, а не отдавать его тамплиерам. Здесь, как мне кажется, нельзя не согласиться с утверждением Имад ад-Дина: он не смог бы его высказать, если бы в самом деле считал Ричарда винов­ным. Разумеется, при указанном положении вещей Ричард не стал бы передавать Гвидо власть над Кипром (такую при­чинно-следственную связь устанавливает здесь Имад ад-Дин вопреки христианским источникам, которые не очень то утру­ждают себя хронологией, но убеждены в обратной последова­тельности), если бы он знал, что Конрад вскоре будет убит и Генрих станет его преемником. И если бы Ричард был заказ­чиком убийства, которое так долго подготавливалось, как мог он здесь допустить такую ошибку?

Оставим в стороне «кипрский» аргумент — за недостаточ­ностью информации его следует признать непродуктивным. Имад ад-Дин вновь привлекает наше внимание к Садах ад-Дину. К тому же есть еще один арабский автор, Ибн аль-Атир, для которого подлинным инициатором убийства был не кто иной, как Садах ад-Дин, хотя, конечно, недоброжелательности к султа­ну он совершенно не испытывал и писал только в XIII веке524, при этом источник для своего утверждения он нам не сообща­ет и вдобавок вводит в рассказ одну совершенно невероятную деталь. Дескать, с Синаном договорились убить короля Анг­лии, а за убийство Конрада, если ассасины согласятся выпол­нить и это задание, обещано было заплатить 10000 динаров. Почему Салах ад-Дин хотел заплатить только за первое убий­ство, а за второе нет, остается совершенно непонятно. По мнению автора, на решение Синана лишь о частичном удовле­творении просьбы определяющим образом повлияли, с одной стороны, возможность исполнения своего политического приговора, а с другой стороны, корыстолюбие. Мы вправе исключить из спекуляций спорадически упоминаемых в ис­точниках и литературе подозреваемых, — как Гвидо, Гомфрида Торонского, Генриха Шампанского.525 При данной расстановке сил и в указанной политической обстановке возможными инспираторами остаются Ричард и Салах ад-Дин.

Поскольку Салах ад-Дин был крайне заинтересован в том, чтобы Ричард не испытывал недостатка во внутренних врагах, отсрочка исполнения и выбор времени убийства Конрада сви­детельствуют против него; Ричард же, напротив, должен был бы стремиться убрать со своей дороги помеху как можно раньше. Этим тоже можно объяснить длительное пребывание ассасинов у Конрада. Как и у Салах ад-Дина, у Ричарда по­всюду были осведомители, а знать о том, что происходит в Тире, для него было куда важнее, чем то, что замышлял Салах ад-Дин, обладавший ограниченными возможностями, чтобы преподнести сюрприз. Признание Конрада королем тогда было бы лишь фарсом, направленным на то, чтобы отвести от себя подозрения. И он удался уже постольку, поскольку без этого маневра никому бы и в голову не пришла мысль о причастно­сти Салах ад-Дина. Но теперь мотивы последнего преподно­сятся нам на тарелочке. Во всяком случае, личная месть Сина­на должна быть исключена. Не исключено, однако, что он установил связи с обоими противоборствующими лагерями, даже предлагал им свои услуги, и в итоге удовлетворил и тех и других, расположив их при этом в свою пользу.

Что касается Салах ад-Дина, то его неспособность к поли­тическому убийству выводилась просто из его якобы «благо­родства»,526 что невероятно наивно. Для истории совершенно не важно то, что может иметь значение для обвиняемого в обыч­ном суде. С этих же позиций чести причастность Ричарда к этому преступлению единодушно отрицается в исторической литературе, поскольку «благородного» Ричарда столь же трудно представить себе в роли пособника убийц из-за угла. При этом характер Ричарда искажается не меньше, чем характер Салах ад-Дина. На него было бы больше похоже, если бы он убил своего врага средь бела дня на улице, чем пытался бы устра­нить его тайно, примерно так считает Картелльери527, не по­дозревая, что при этом попадает во власть предубеждения о полной противоположности политических способностей Ри­чарда и Филиппа, а именно, о хитрой расчетливости последне­го и активной неуравновешенности первого. Подобному пред­ставлению о Ричарде способствует также и сложившееся мнение о его несгибаемой принципиальности и прямоте. Но с другой стороны, в этом историческом труде как-то упускается из виду то обстоятельство, что выводы о принципах Ричарда в связи с делом Конрада могли бы быть куда менее положительными, если бы он не взял собственное оправдание в свои руки, распространив по всему миру путанную историю с кораблем, причем настолько успешно, что его политические враги сочли целесообразным снять с него официальные обвинения.

Действительно, насколько известно, Ричард обычно не ис­пользовал в качестве политического средства убийство. И что­бы кровавое злодеяние превратилось в убийстве, необходимо, чтобы у жертвы был соответствующий ранг, а многочисленные враги Ричарда физически пережили конфронтацию с ним. Жизнь простого люда в расчет не принималась — маркграф же Монферратский занимал такое положение, в котором кодекс рыцарской чести почти гарантировал ему неприкосновенность. Даже мы, не столь педантичные, как люди в XIX веке, чтобы делать различия между мертвым маркграфом и другим мерт­вым, ни в коем случае не склоняемся к мнению, что в жизни Ричарда Львиное Сердце не имел значения факт — на мертвеца больше или меньше. Самоуважение военной касты требовало, не только в те времена, четкого разграничения ме­жду допустимыми и недопустимыми убийствами, а также спо­собами их осуществления. Наемники убивали иначе, чем ры­цари, да от них никто и не ожидал, что при этом они будут руководствоваться установленными правилами. Поэтому, есте­ственно, следует принимать в расчет теоретически важное для тех, кто дорожил своей честью, а к ним, несомненно, надо причислить и Ричарда, обозначение границ дозволенного, а возможно даже инстинктивное сдерживание убийств, в от­ношении представителей собственного сословия. Генрих VI ради обеспечения стабильного порядка в престолонаследии на Сицилии счел необходимым ослепить и, вероятно, кастриро­вать сдавшегося ему на милость младшего сына Танкреда, Вильгельма III, еще ребенка, после чего тот вскоре умер528. Мы не можем себе представить, чтобы подобное совершил Ричард, Возможно, это связано с его большой уверенностью в себе. Иоанн впоследствии должен был чувствовать угрозу своему существованию со стороны племянника Артура, и как единственному члену династии, вечно не уживавшемуся со своей семьей, ему приписывают убийство родственника. Ри­чард почти всю жизнь прожил, испытывая постоянную угрозу своему положению, но угроза со стороны таких людей, как Алиса, Исаак Кипрский и его дочь, — хотя то, что их все же оста­вили в живых, далеко не само собой разумеющееся, — не выходи­ла за определенные границы. С Конрадом же было иначе. Ис­кусная ловушка, которую тот уготовил Ричарду, его классиче­ская роль предателя с точки зрения общих христианских инте­ресов, и то катастрофическое положение, которое грозило всей армии, — все эти факторы способны удержать нас от пере­оценки сдерживающей силы морали. При этом не плохо было бы спустить как Ричарда, так и Салах ад-Дина с небес на зем­лю и вспомнить, что они были в первую очередь мужами вой­ны, перед которыми в критические моменты истории стояли определенные задачи и которые однажды могли обнаружить, что цель оправдывает средства.

Столь же неубедителен, как и предполагаемый внутренний запрет Ричарда, и другой аргумент, приводимый в подтвер­ждение его невиновности. Как нельзя из-за прибытия гонца от Лоншана сделать вывод об особенном замешательстве Ричарда в связи со смещением канцлера и вывести на этом основании его стремление ускорить свой отъезд — что, дескать, и привело к признанию Конрада королем — так нельзя утверждать о неви­новности Ричарда на основании последовавшей реакции брата Конрада, Бонифация, или его вдовы, Изабеллы, не проявивших видимой подозрительности.529 Согласно Амбруазу и Itinerarium, умирающий маркграф якобы приказал Изабелле передать город только Ричарду или новому королю, то есть он не испы­тывал ни малейших подозрений в отношении английского короля, причем незадолго до этого он к тому же разорвал союз с французами. Как бы там ни было — последовавшее в соот­ветствии с этим источником обострение отношений между Изабеллой и французами из-за передачи власти над Тиром, должно быть, и в самом деле имело место. Французам город не достался, и это, по крайней мере, свидетельствует о том, что Изабелла и ее семья не видели необходимости искать спа­сения от Ричарда у французов. Хотя, возможно, они ошиба­лись, полагая, что опасаться Ричарда нечего. Амбруаз и Itinerarium утверждают, что Ричард якобы отсоветовал своему пле­мяннику жениться на Изабелле, заявив, что сам бы этого ни­когда не сделал, сославшись на ее скандальную свадьбу с Конрадом.530 Учитывая историю с Алисой, нельзя сказать, что это так уж маловероятно, да и нетрудно понять, почему об Изабелле он отзывался без восторга, ведь, в конце концов, именно ей он был обязан возникновению проблем с Конрадом. Хотя, возможно, он желал этим лишь подчеркнуть свое право на наделение властью, право на завоевание, равно как и, согласно Амбруазу и Шпегагшт, свое право главы анжуйской династии на регулирование наследственных вопросов.531 Он ни в коем случае не настаивал на том, чтобы Генрих действовал по его указке, и Эракль-«Эрнуль», которые, правда, в этом пункте весьма неточны, видят в нем инициатора этого брака. Сикард утверждает, что Изабелла вынужденно вышла замуж за Генриха, тогда как Амбруаз представляет это событие исключитель­но в романтическом свете.532

Итак, остается много открытых вопросов, но наше положе­ние выгодно отличается от позиции отдельных хронистов, предлагающих свои скудно обоснованные мнения, так как у нас в руках гораздо большего фактического материала по этому столь отдаленному от нас по времени криминальному делу. В истории с кораблем, вытащенной на свет ради оправдания Ричарда, и в истории, приводимой арабскими источниками, обвиняющими Салах ад-Дина, имеются противоречия, но ведь иначе и быть не могло. Наконец, если спросить себя, имеются ли какие-нибудь веские аргументы против предположения о соучастии Ричарда в смертоубийстве, надо признать, что таковые отсутствуют, более того, некоторые даже утверждают, что оно напрашивается само собой. И эти общие посылки не так просто нейтрализовать обстоятельствами, бросающими тень подозрения на Салах ад-Дина. Но главная причина, не позво­ляющая полностью исключить причастность Ричарда к убийству Конрада, заключается в факте признания его королем. Этот взгляд на события, в котором скрывалась возможность с со­блюдением приличий отодвинуть в сторону Гвидо и расчис­тить путь к власти Генриху в условиях, когда в противном случае после смерти Конрада уже коронованный Лузиньян, разумеется, стоял бы все же вне конкуренции, странным образом никогда не причинял неудобств биографам Ричарда. И хотя ему приписывали явно выраженную импульсивность, никто не удивился, видя, как он делает резкий поворот, который, если он предполагался всерьез, должен был свидетельствовать о хладнокровном политическом рационализме. Смена фронта была абсолютно необходима, и только таким образом можно было избежать междоусобицы в христианском лагере и общей катастрофы, все же данный выход из положения был не только трудноосуществим в психологическом плане, но и совершенно противоречил тем чертам Ричарда, которые он обычно прояв­лял по отношению к своим врагам. Хоровые дифирамбы его великодушию, как представляется, не совсем отражают реаль­ность. Это всего лишь дань представлению о рыцарской доб­родетели, которой его наделяют при первой представившейся возможности, тогда как можно привести массу примеров, ко­гда его поведение по отношению к Филиппу и всем, кто при­надлежал к его приверженцам, — а Конрад Монферратский, несомненно, был одним из интимных его друзей, — отличалось страстной ненавистью. Всю свою жизнь он заключал тактиче­ские союзы, которые считал необходимыми: пусть с самим Филиипом или даже Генрихом VI, но он мог делать это в надеж­де, что придет час реванша, и судьба в этом смысле была к нему благосклонна. В Святой Земле подобной перспективы, видимо, не намечалось. Как только он покинул бы Палестину, у него не осталось бы больше эффективных средств политиче­ского воздействия, поскольку само расстояние исключало бы политическое вмешательство. Признать Конрада королем практически означало бы не только предать забвению и про­стить этому человеку все то, что он уже учинил и собирался учинить, но еще своими руками вознести французскую поли­тику к вершинам славы на долгие времена, а под собственной жизнью вывести отрицательное сальдо. А ведь то, что он ста­вил себе в качестве задачи, — крестовый поход, его крестовый поход, — и была та цель, стремление к которой отнимало у него большую часть сил в последние годы жизни. И он, долж­но быть, знал, что о нем всегда будут судить по тому, насколько он справился с этой задачей. Огромные расходы и усилия — неужели все это было потрачено лишь для того, чтобы подса­дить в седло какого-то там Конрада Монферратского, челове­ка, который только и делал, что мешал ему осуществлять цель жизни и не сделал ни малейшего движения ему навстречу? В свое время он решился начать борьбу до победного конца с отцом, так как тот отказался признать его наследником престола, что можно было бы еще стерпеть, если бы Ричард оставался дома, но с чем нельзя было смириться, поскольку он хотел идти в крестовый поход. Так, по крайней мере, в глазах современников, он превратился в «отцеубийцу», что­бы сделать этот поход для себя реальностью, и теперь его результатом должно было стать вручение короны его злей­шему врагу? Одно дело — политическая необходимость, со­всем другое — эмоциональная возможность действовать в соот­ветствии с ней. Ведь он еще не попал в хладнокровно расстав­ленные Конрадом силки, у него еще были деньги и власть, и необратимый шаг был неизбежен. Против него были лишь моральные сомнения, от которых легко можно было бы избавить­ся с помощью аргументов о самозащите и казуистического толко­вания понятия вины.

Итак, каково же могло быть участие Ричарда в смерти Конрада, если таковое вообще можно предположить? Имеется одна гипотеза, учитывающая все более или менее примеча­тельные обстоятельства, даже его столь лихо пущенные в обо­рот заверения в невиновности, и доказывающая, если не его виновность, то, по крайней мере, соучастие. Установлено, кто были убийцы и по чьему приказу действовали: ассасины. Уже это само по себе делает вину инспиратора относительной. В каче­стве последнего можно представить и Салах ад-Дина который, при определенных условиях мог сделать заказ на убийство. И такое условие, каким бы маловероятным оно ни казалось, наступило: Ричард признал Конрада королем. Теоретически, он мог поступить так только потому, что догадывался, какой механизм при этом запускает в ход. И Ричарду совершенно не было необходимости использовать тех двоих вертевшихся вокруг Конрада ассасинов; достаточно было бы. чтобы везде­сущие шпионы Ричарда, завербованные из местных жителей, оказались более наблюдательными, чем окружение Конрада и вскоре узнали, что делают в Тире эти два столь ревнивых в но­вой вере араба. И как только их раскусили, совершенно не­трудно уже было догадаться, в чьих интересах они здесь шпионили. Самого тихого намека от одного из партнеров по переговорам из партии аль-Дцила было бы достаточно, чтобы подозрение превратилось в уверенность. Ричард без устали пропагандировал мир, и эмиры Салах ад-Дина тоже больше не хотели войны, продолжение которой сулил альянс с Конрадом. Проблем хватало и в других частях государства, тем более, что все более актуально стал звучать вопрос о престолонаследии. Будущий султан, аль-Адил, сделал в свое время ставку на Ри­чарда, и хотя брачный проект не осуществился, Конрад мог все же быть его врагом, и еще потому он мог стать на сторону Ричарда, что в сильной позиции его он мог усмотреть гаран­тию того, что Конрад никогда не станет королем. Разглашение тайны, случившееся по причине внутренних политических разногласий, Ричарду удалось компенсировать тем, что он пошел на признание Конрада, хотя сделал это только затем, чтобы окончательно с ним покончить. Во всяком случае, с уче­том описанных случайностей и невероятностей, лично мне какая-нибудь тонкая интрига представляется более вероятной, чем пошлое предположение о невиновности.

Некоторые склонны проводить здесь параллель с его преда­тельством отца. В отличие от своего брата, часто и без особого труда менявшего союзников, Ричард прибегал к этой возмож­ности только как к последнему выходу из совершенно безна­дежной ситуации. Его причастность к смерти Конрада, быть может, также относилась к реализации последнего выхода, и его нельзя рассматривать как бездумное устранение препят­ствия штурмом. В борьбе с отцом он отстаивал свое законное право, домогался утверждения своего права на трон. И он, должно быть, также считал, что имеет право распоряжаться иерусалимским престолом. Отцу он не уступил: не пожелал ни жениться на Алисе, ни отказаться от участия в крестовом по­ходе, так как эти решения нельзя было бы отменить, и самые злокозненные интриги вокруг Алисы сводились к попыткам лишить его власти. Его отец устроил все таким образом, чтобы престолонаследие в Англии зависело от руки французской принцессы. Конрад реализовал свои притязания на престол исключительно путем нарушения права, разыграв юридиче­ский фарс «развода», что едва ли удалось бы ему с такой лег­костью без поддержки французов. И теперь та же самая пар­тия, которая способствовала скандальному аннулированию брака и досаждала ему своим кандидатом, неутомимо обвиняла его самого перед всем миром в разрыве помолвки с Алисой. И стоит ли после всего этого удивляться тому, что он в итоге не пожелал уступить этой стороне без боя?

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Борьба за перемирие

Спойлер (раскрыть)

Вернемся к хронологии событий. С окончанием внутрен­них разногласий и приходом весны возникли предпосылки для нового крупномасштабного военного наступления. После взя­тия 22 мая 1192 года 533ад-Дарума, опорного пункта врага на коммуникациях между Сирией и Египтом, на южном побере­жье Палестины, для армии крестоносцев больше не оставалось серьезных целей. И перед армией, к которой через день после падения этой крепости присоединились граф Генрих с местными войсками и граф Бургундский с французами, вновь встал во­прос о дальнейшей стратегии. Общее мнение осталось неиз­менным, мы уже знаем аргументацию и результаты дискуссии. Но обратимся, однако, на какое-то время к Амбруазу,534 на­шему самому компетентному главному свидетелю по части внешних событий, и попробуем проследить за поведением Ричарда в этом деликатном вопросе. В конце мая, когда армия шла в северном направлении от ад-Дарума на Иерусалим, с вестью из дома прибывает вице-канцлер Иоанн Аленсонский. Он приносит новости о происках Филиппа и Иоанна, кото­рые, оказалось, требовали возвращения Ричарда домой. Армия терялась в догадках: неужели он уедет? или останется? Естест­венно, Ричарду никак нельзя было уезжать, ведь о перемирии пока что можно было только мечтать. В упорных переговорах ему еще предстояло доказать, что он никогда бы не посмел поспешным возвращением поставить под угрозу все террито­риальные завоевания. Но за несколько недель до этого, после известий, привезенных 15 апреля приором Херефордским, Ричард публично объявляет о своем возвращении и переходит на сторону Конрада. Своим людям он предоставляет право выбора — возвращаться с ним или оставаться, — и все едино­душно отвечают: если он не даст стране приемлемого для всех короля, то никто не останется. В бесспорных кандидатах на королевский престол недостатка не было, но они никогда, конечно же, не стали бы короноваться, и французская вер­хушка и бароны Ричарда собрались на совет, на котором было решено, что они в любом случае, независимо от того, останется король или уедет, предпримут осаду Иерусалима. Сообщение об этом решении было встречено всеобщим ликованием. Его разделяли все, сообщает Амбруаз, за исключением Ричарда, который мрачно сидел на своем ложе. И на следующий день он был задумчив и молчалив, что было и не удивительно, так как армия все еще горела желанием наступать и он, видимо, опасался оказаться в ситуации, когда его отстранили бы от руководства. И под это настроение появляется каплан Вильгельм Пуатьерский, который собирается убедить короля в необходи­мости избрать Иерусалим военной целью из религиозных и моральных побуждений, но Ричард только молчит в ответ. Заговорил он лишь на следующий день. Ему, должно быть, стало ясно, что на повестке дня уже стоит вопрос не о том, чтобы осуществить что-нибудь, но лишь о том, чтобы предот­вратить катастрофу и попытаться сохранить завоеванное. И хотя его собственные планы еще только предстояло вынести на открытое обсуждение, он, должно быть, почувствовал, что его египетский проект заранее обречен. На следующий день он объявляет, что остается, и даже до следующей Пасхи, это должно было стать известно Салах ад-Дину, и еще, что пойдет на Иерусалим. Дальнейший поход был отмечен проявлениями истинно христианского поведения, деятельной любви к ближ­нему - со стороны военачальников к бедным. 11 июня они вновь оказались в Байт-Нубе, где разбили лагерь. Местный аббат вынес кусочек настоящего креста и началось страстное моление с обильными слезами. Тем временем Ричард посылает к морю Генриха Шампанского, чтобы привести отставших. А время идет. Выезжая в разведку и преследуя врага, который с еще большей злостью досаждал христианскому войску, Ричард однажды подъехал к Иерусалиму. Амбруаз утверждает, что, когда Ричарда и его рыцарей увидали из города, там возникла ужасная паника, так как решили, что пришла вся армия, а у Баха ад-Дина536 можно даже прочитать, что тогда у Салах ад-Дина, похоже, едва не случился нервный срыв. Но волнение было напрасным. Когда в армии его все стали расспрашивать, почему они не подходят к городу, Ричард объявил, что осада Иерусалима невозможна, причем обосновал свое мнение и заявил французам, что ему доподлинно известно, почему те непре­менно хотят толкнуть его на эту авантюру. Затем он предло­жил назначить комиссию из двадцати человек, в состав кото­рой должны были войти представители рыцарских орденов, местной армии и французского контингента и которая должна была решить, осаждать ли Иерусалим, или двигаться на Каир, Бейрут или Дамаск. Об этом сообщает также Баха ад-Дин,536 но называет другую цифру. Как полагается, было объявлено, что выводы комиссии будут обязательны для всех, но, когда было принято решение в пользу Египта, французы заявили, что не подчинятся. Напрасно Ричард пытался их переубедить, заверяя, что его флот, стоящий в Акке, готов подвезти снаря­жение и продовольствие, что можно идти все время вдоль по­бережья и что он дополнительно наймет 700 рыцарей и 2000 пехотинцев, что примерно соответствовало численности фран­цузского контингента. Нам ничего неизвестно о том, как отне­слась к его предложению его собственная армия, но, во вся­ком случае, только своими силами осуществить подобную операцию, видимо, не представлялось возможным. Но и рья­ные защитники похода на Иерусалим, похоже, оказались при­пертыми к стенке. Главнокомандующий забастовал — он объя­вил, что хотя и пойдет вместе со всеми на Иерусалим, но ко­мандовать армией отказывается. Представителей его армии вызвали в шатер иоаннитов, где они должны были объяснить, как они могли бы посодействовать осаде Иерусалима. Это не только указывает на наличие в его собственных рядах сто­ронников осады Иерусалима, но и на наметившиеся проблемы с выплатой жалования английским королем. Из этого тупика, когда Амбруаз уже был убежден в безвыходности ситуации, вывести мог только какой-нибудь толчок извне. И эту роль отвели простому статисту — так на сцене появляется «шпион Бернхард». Он объявляет, что из Египта приближается караван и указывает, где его искать - в двух днях пути на юг, возле «круглых водосборников». С появлением еще нескольких ла­зутчиков сцена оживляется, и взгляды основных действующих лиц устремляются в новом направлении: Ричард туг же объяв­ляет о своем решении напасть на караван и предлагает герцогу Бургундскому составить ему компанию. Тот соглашается при­нять участие со своими людьми в обмен на обещание третьей части добычи. Оно и понятно: успех этому отвлекающему ма­невру был обеспечен простой нехваткой денег у союзника. А речь шла об огромном караване, и, соответственно, велик был соблазн, 24 июня произошло нападение, которого не смог предотвратить Салах ад-Дин, хотя и был предупрежден. Оно принесло огромную добычу, — в руки победителей попали все сокровища Востока. 29 июня Ричард вновь в Байт-Нубе; обоз армии разрастается до невиданных размеров благодаря великому множеству пригнанных верблюдов и других вьючных животных, что начинает превращаться в обузу для христианской армии и дает Салах ад-Дину пищу для волнений: а не занялись ли христиане всерьез подготовкой к нападению на Египет. Одно место у Баха ад-Дина доказывает,537 что ему было хоро­шо известно о тогдашних намерениях Ричарда. 4 июля армия начала отходить из Байт-Нубы к Рамле. Тактика проволочек привела к тому, что у сторонников похода на Иерусалим иссяк почти весь боевой пыл, и оказалось, что они были способны к решительным действиям только на словах. Герцог Бургунд­ский подал сигнал к ниспровержению героев с пьедесталов, пустив в оборот пасквильную песню о Ричарде, который ответил ему той же монетой. Деморализованная, разочарованная и озлоб­ленная, но все еще организованная армия возвращалась к по­бережью. Французы окончательно распрощались с остальной армией крестоносцев и с тех пор покидали Акку только в на­правлении дома. Ближайшей военной целью, которую теперь наметил себе Ричард, стал Бейрут. Эта мелкая операция на севере, представляла собой попытку восстановить сообщение между королевством Иерусалимским и графством Триполийским, и как таковая была еще не лишена смысла.

На это время приходится интенсивная фаза переговоров, было признано полезным, что отход от подступов к Иерусали­му удачно компенсировался успешной операцией по захвату каравана. И снова самым надежным из источников по этому периоду выступает Баха ад-Дин.538 Мы получаем представление о жестокой борьбе, причем позиции противников описываются со всеми подробностями. Теперь речь идет не о том, чтобы обмануть противника с помощью грандиозных проектов и блефов, но о дипломатической малой войне за каждую пядь земли. При этом партнеры по переговорам выступают как со­вершенно достойные противники, осознающие свои преиму­щества и хорошо разбирающиеся в ситуации. Салах ад-Дин «гибок и великодушен», когда речь заходит о незначительных уступках, но непоколебим как скала в том, что касается ос­новного; и Ричарду приходилось отказываться от своих требо­ваний, что он и делал, не упуская при этом все же ни одной возможности получения за это какой-нибудь компенсации. Иногда это принимало форму учтивой просьбы о парочке деревень, за которые он был готов несколько умерить свою гор­дыню. Его дипломатическое отступление было организован­ным, тогда как в упрямом отстаивании ставших нереальными требований таилась опасность бесполезного разбазаривания того времени, в течение которого его армия все еще представ­ляла собой какую-нибудь угрозу и можно было в итоге поте­рять все, что было приобретено во время марш-броска на юг. Настроение у Салах ад-Дина было далеко не пораженческое. Но и он ходил по краю пропасти, и не только из-за возможного выхода его войск из повиновения, но — как впоследствии с чувством благодарности за счастливую волей небес дарован­ную отсрочку, заметит Баха ад-Дин, — и потому, что дни его были уже сочтены. В итоге ни одна из сторон не выторговала себе особых выгод, договор полностью отвечал реальной воен­ной ситуации.

Сразу же после отхода из Байт-Нубы Ричард возобновляет переговоры, причем до середины июля основным камнем пре­ткновения является вопрос о разделе Иерусалима, что соответ­ствовало мартовскому положению дел. Тогда, среди прочего, речь шла о владении цитаделью и соответствующими главны­ми святынями, Церковью Гроба Господнего и Пещерной Ча­совней, причем не было ясности в том, будет ли при разделе жилой части города все еще соблюдаться фиктивный брак и тем самым требование о полном отделении. Теперь, в июле Салах ад-Дин без обиняков дал понять, что его уступки в отношении Иерусалима будут ограничены предоставлением права свобод­ного посещения города паломниками. Еще он потребовал срыть Аскалон, Газу и ад-Дарум. 19 июля Ричард отклоняет требование в отношении Аскалона, но отдает приказ о сносе укреплений ад-Дарума. Салах ад-Дин вновь берется за оружие, нападает на Яффу и овладевает ею, хотя и ненадолго. Тем не менее своими действиями ставит под сомнение возможно­сти христиан удержать за собой этот город, предлагая тем удо­вольствоваться куском побережья между Тиром и Кесарией, Но Ричард и не думает отказываться от Аскалона - он превозно­сит благословение мира, который наступил бы, если бы все зависело только от него, после чего он смог бы вернуться домой, в противном же случае, готовый ко всему, он останется в Святой Земле. Ричард предлагает графу Генриху установить нечто вроде ленных отношений, что по существу напоминало брачное предложение, и даже объявляет о взятии в лен Аска­лона и Яффы со всеми вытекающими отсюда последствиями. Он, возможно, в конфиденциальной беседе даже признался, что султан наверняка оставил ему Аскалон, чтобы не подмочить его репутацию, так как в любое время мог бы без труда выбить оттуда его небольшой гарнизон. Короче, он не брезговал никакими уловками, лишь бы сохранить за собой город, который Салах ад-Дин в свое время разрушил и который он восстанавливал своими руками. Учитывая его важное стратегическое значение для Египта, Салах ад-Дин уже шел на уступку в том, что не настаивал на его возвращении, а был согласен на то, чтобы данный район, после разрушения всех укреплений, стал нейтральной зоной. Когда 28 августа смертельно больной Ричард, которому донесли об угрожающем положении Яффы, наконец отказался от Аскалона, он тут же потребовал взамен Рамлу и Лидцу, на выделение которых Салах ад-Дин в итоге согласился, хотя Говден сообщает о денежной компенсации. Во всяком случае на глазах крестоносцев Аскалон был разрушен мусульманскими войсками. В переговоры было вовлечено большое число посредников. Так мы слышим о посредничестве Абу Бакра, камергера аль-Адила, к которому Ричард питал особое доверие; одновременно он устанавливает связи с аль-Маштубом, с тем самым, уже получившим свободу комендантом Акки; но упоминаются также и особа, приближенная к сыну Салах ад-Дина, аль-Азизу, и высокопоставленные мамелюки. Баха ад-Дин сообщает, что известие о достижении оконча­тельного соглашения было встречено радостно обеими сторо­нами. Оно отражало такую ситуацию, в которой ни один из противников не мог победить другого. Но равновесие сил в конечном счете держалось исключительно на авторитете Ричарда. По­следний военный козырь остался у него, но обстоятельства побе­ды должны были бы лишь облегчить ему отказ от Аскалона.

В конце крестового похода перед нашими глазами развора­чивается настоящий героический эпос, сходно отображенный очевидцами обеих сторон. Помимо Амбруаза, подробное из­ложение событий можно обнаружить и у Коггесхэйла, ссы­лающегося на поименованных и упоминаемых Амбруазом свидетелей,539 тогда как Баха ад-Дин заверяет,540 что драматичен екая высадка короля происходила у него на глазах. Кроме этихз основных источников, краткое изложение случившегося передают нам Говден, Дицето, Сикард и тексты Эракл-«Эрнуль», и даже в таком отдаленном источнике, как «Зальцбургские Анналы» событию этому посвящена далеко не краткая запись.541 В числе многих подробностей становятся известны имена членов королевской свиты, дата и даже день недели, в который состоялась битва за Яффу. Амбруаз вспоминает, что именно в субботу утром король высадился на берег, и он не ошибается: в ночь с пятницы, 31 июля, на субботу, 1 августа, королевский флот, три дня шедший сюда из Акки из-за скверной погоды, стал на якорь у города, но на некотором расстоянии от берега. На рассвете взору открылась печальная картина. Они пришли слишком поздно: город уже пал, а берег усеян неприятелем, так что атаковать было бессмысленно. Поскольку одновремен­но с флотом отправилась и сухопутная армия под началом Генриха Шампанского, у Ричарда практически не было лоша­дей. Но войска Салах ад-Дина отрезали крестоносцам путь у Кесарии, и к Ричарду удалось впоследствии пробиться лишь небольшому отряду во главе с Генрихом. Этим и объясняется до смешного малая численность коней у Ричарда, названная летописцами. Если верить Баха ад-Дину, которого меньше других можно заподозрить в бахвальстве, у Ричарда было от девя­ти до семнадцати рыцарей на лошадях и от 300 до 1000 пехо­тинцев, которые были распределены по 50 кораблям, из кото­рых 15 оказались галерами. Таким образом, можно сказать, что в его распоряжении находилась практически одна пехота, в рядах которой, конечно, были отменные арбалетчики — генуэзцы и пизанцы. Если не считать французов, участие в общей спасательной операции вновь объединило представителей всех национальностей. Корабли стояли на рейде, и велось ожив­ленное обсуждение сложившегося положения — казалось, Ри­чард был мало склонен чрезмерно рисковать, поскольку еще не было ясно, в чьих руках находилась цитадель.

Но перенесемся на берег и вернемся несколько назад. За неделю до этого, предприняв контрнаступление, Салах ад-Дин осадил Яффу. На следующий день, 31 июля, город был взят, что сопровождалось грабежами и убийствами, но остатки гар­низона укрылись в цитадели. Поскольку Ричард, который как раз собирался выступить из Акки в Бейрут, был немедленно извещен о приближении Салах ад-Дина, защитники не теряли надежды на помощь. Конечно, предусмотрительно велись пе­реговоры об условиях капитуляции, — получить приемлемые условия от Салах ад-Дина, несомненно, было гораздо легче, чем от Ричарда, — но страсть к мести и алчность мусульман­ских ратников серьезно затрудняла султану их осуществление. В предрассветных сумерках 1 августа звуки горнов с кораблей заставили Салах ад-Дина поторопиться. Он посылает комис­сию под руководством Баха ад-Дина для описи имущества цитадели. Засевший в ней гарнизон с растущей тревогой ждал, когда же наконец, высадится Ричард, и, опасаясь кровавой бани в случае штурма, готовился уже к сдаче. Коллега Баха ад-Дина приказывает высечь несколько своих недисциплинированных солдат, мамелюки султана отобрали у мародеров ценную добычу, взятую христианами при нападении на караван и све­зенную в Яффу — за короткое время она уже не первый раз меняла своих владельцев. И тогда арабский хронист неожи­данно видит, как вперед вырывается красная галера короля с такими же красными парусами, и становится очевидцем вы­садки. Он спешит к шатру своего господина, чтобы доложить ему о случившемся — в этот момент тот заносил перо, чтобы подписать грамоту о помиловании и передать ее находившим­ся подле него христианским посланникам. После того, как ему нашептывают о случившемся, он откладывает в сторону грамо­ту и заводит беседу, чтобы отвлечь внимание присутствующих, но уже через несколько секунд все увлекает за собой вихрь пани­ческого бегства, и ему ничего не остается, как узаконить от­ступление своим приказом. Как признается Баха ад-Дин, сул­тан вовсе не рассчитывал на то, что противнику удастся выса­диться на берег, — на стороне мусульман было значительное численное преимущество.

Что же побудило Ричарда ринуться в столь стремительную атаку? Согласно Амбруазу и Баха ад-Дину, из цитадели в море прыгнул гонец, чтобы известить короля о том, что крепость еще в руках христиан. И тогда, как мы узнаем, Ричард, без ножных доспехов первым прыгает по пояс в воду, чтобы под прикрытием арбалетчиков повести своих людей на штурм. Враг был смят поистине викинговским напором. И как только удалось захватить крошечный плацдарм, сразу же на нем вы­росли баррикады, чтобы обеспечить дальнейшую безопасную высадку. Орудуя мечами и секирами, крестоносцы ворвались в город. В тот же миг на крепостной стене взвился боевой штандарт Ричарда, что послужило для гарнизона сигналом к вылазке. Крестоносцы обращали в бегство или убивали по­глощенного поисками добычи врага, и в два счета город был отвоеван. После этого, на том же самом месте, где был разбит шатер Салах ад-Дина при осаде, Ричард приказал поставить свой собственный, затем вновь явил миру образец кротости, убеждая пригнанных к нему бывших мусульманских партнеров по переговорам в целесообразности заключения мира, при этом он говорил о своем глубоком уважении к Салах ад-Дину и своем восхищении им. Переговоры, по утверждению Баха ад-Дина, он вел полушутя-полувсерьез, поинтересовавшись, почему султан убежал, ведь сам-то он вовсе не собирался воевать, свидетельство чему - его корабельные сандалии. Ричард пере­дает привет султану, заклиная его поскорее положить конец этой бессмысленной для них обоих войне и обещая со своей стороны хранить мир. Миролюбивые тона были как нельзя кстати, поскольку стены Яффы были разрушены, на ее улицах невозможно было находиться из-за смрада разлагающихся трупов, а армия Ричарда, даже после пополнения ее приведен­ными Генрихом частями, по сравнению с вражеской все еще оставалась крайне малочисленной. Как удалось бы защититься этому лагерю, в котором Баха ад-Дин мог насчитать только десять шатров, если бы враг вернулся? Ведь первый успех - это не окончательная победа, поскольку мусульманская армия еще стояла поблизости и Салах ад-Дин не отступил бы, не попробо­вав выступить против врага еще раз. Но Ричард был вынужден ждать, если желал, чтобы его действия имели смысл.

На рассвете 5 августа удалось предотвратить нападение на лагерь, но его все-таки удалось окружить. Наши корреспон­денты, Амбруаз и Коггесхэйл, подчеркивают серьезность по­ложения, при этом сообщают, что король произнес речь, чего обычно никогда не делал: они пришли сюда как крестоносцы, чтобы умереть, бегство невозможно. Поэтому они должны дорого продать свою жизнь. Коггесхэйл даже слышал, как Ричард одному своему камергеру, который некстати расхны­кался по поводу того, что в город ворвались турки, пригрозил смертью на месте, если тот не возьмет себя в руки, и еще он приказал под угрозой смертной казни теснее сомкнуть ряды. Несомненно, это было в его духе, равно как и обещание щед­рого вознаграждения; в свое время, как сообщает Амбруаз, он уже грозил повесить команды кораблей, если те упустят добы­чу, захваченную при нападении на мусульманские транспорт­ные суда под Аккой. Правда, это привело лишь к тому, что от смертельного страха рулевые попрятались на несколько дней на своих галерах, стоявших под Яффой, откуда Ричарду при­шлось их вытаскивать. Тактическая концепция, которая при нехватке конницы все еще обеспечивала победу, заключалась в следующем: пехотинцы первой шеренги опускались на колени, упирали щиты в землю и выставляли вперед копья, в то время как в амбразуре, образованной двумя пехотинцами согласо­ванно действовали два арбалетчика — пока один заряжал, другой стрелял. Когда первая волна турецкой конницы, наткнув­шись на эту преграду, остановилась и повернула вспять, Ри­чард, по словам Коггесхэйла, рассмеялся и презрительно вы­крикнул им вслед: «Ну, что, разве я вам не говорил!» Разуме­ется, после отражения первой атаки шансы на победу возрос­ли, но прежде чем Ричард сумел бросить свой малочисленный рыцарский отряд в атаку, наступил вечер. Описывая битву за Яффу, Коггесхэйл четырежды сравнивает Ричарда со свирепым львом. По мнению Амбруаза, именно здесь Ричард одним уда­ром меча снес закованному в латы эмиру голову и отрубил руку, после чего вокруг него образовалась пустота. Хорошо обрисован, хотя я с вариациями, эпизод, в котором алъ-Адил отдает сражавшемуся в пешем строю Ричарду двух коней.542 Существенным фактором победы стал также низкий боевой дух армии противника. Баха ад-Дин, который к этому времени уже не был очевидцем событий, слышал, как английский ко­роль с копьем в руке бросил вызов всему мусульманскому войску, но никто не решился выйти на поединок с ним. Брат алъ-Маштуба, видя, как куражится Ричард, отважился порекомен­довать своему султану бросить в бой его мамелюков, которые совсем недавно захватили себе богатую добычу в Яффе. Отказ последнего заслуживает особого внимания, особенно если вспомнить тот факт, что вскоре после этого Салах ад-Дин не вос­пользуется тяжелой болезнью Ричарда, чтобы добиться реши­тельного перелома в войне. С застрявшими в кольчуге стрелами, похожий из-за этого на ежа, въезжает Ричард в сумерках в свой лагерь и одновременно в легенду, несомненно укрепив­шись в презрении к своим европейским врагам, которым никогда не довелось да и не доведется пережить подобный день.

Точное документированное описание яффских событий по­зволяет понять определенные составляющие характера Ричарда; помимо всего прочего, мы узнаем, что он никогда слепо не бро­сался в рискованные авантюры, которые только волей случая могли закончиться благополучно. Хотя известны удивительные подробности, такие как дважды подтвержденный факт атаки в корабельных сандалиях,543 и еще история у Амбруаза о том, что внезапное нападение на лагерь удалось предотвратить лишь благодаря случайному выходу по нужде генуэзца, кото­рому пришлось-таки разбудить спящих, некоторые совершен­но голыми бросились в бой. Правда, маловероятно, чтобы Ричард забыл выставить караул, и, кроме того, войско уже было готово к битве, что предполагало достаточное время для диспозиции. Как доказывает медлительность его высадки в Яффе, Ричард довольно хорошо все взвесил, а именно, что означали бы в данном случае победа или поражение, и решил не упус­кать единственного шанса, узнав, что цитадель все еще нахо­дится в руках христиан. Таким образом, в связи с крестовым походом описание фактов немыслимой отваги ограничено теми эпизодами, где наш хронист передает мнение озабочен­ной камарильи, что он чаще всего и делает. Можно было бы сказать, что при этом до нашего сведения доводятся неизвест­ные второстепенные обстоятельства, если неизменно пекущийся о благополучии армии крестоносцев Амбруаз не приходит в ужас от зловеще звучащих второстепенных обстоятельств. То, что в качестве главнокомандующего Ричард действовал ответственно и с неусыпной бдительностью, лишний раз подтвер­ждают именно яффские события. С таким же достоинством он встречал опасности и на политической арене.

Взгляд на ближайшее будущее Яффы только подтверждает сложившееся при ее отвоевании мнение — обладание этим городом истощило до предела боеспособность христианских сил в южной части побережья. И если впоследствии Яффа вновь оказалась в руках христиан, то Иерусалимское королевство долж­но было благодарить за это любезного аль-Адила, который неожиданно отдал город в 1204 году, отобранный им у христи­ан в 1197 году, то есть еще при жизни Ричарда, - во время германского крестового похода. В конце переговоров аль-Аднл вновь оказался полностью связан обязательствами, и, в отли­чие от Салах ад-Дина, он еще в ту пору был сторонником пар­тии мира, на которую Ричард, имевший обыкновение называть аль-Адила своим братом — и в самом деле у него не было ни­когда лучшего брата, — с самого начала сделал ставку.

Мы располагаем относящимся к концу крестового похода портретным наброском Салах ад-Дина, к которому ввиду чрезвы­чайной компетентности его составителя, секретаря Салах ад-Дина, Имад ад-Дина,544 следует относиться с полной серьезно­стью, и который совершенно не противоречит высказываниям Баха ад-Дина на ту же тему. Он также подтверждает, что свя­щенная война перевешивала для султана все прочие интересы, но читая об этом, мы, скорее, видим здесь проявление чувства долга. Имад ад-Дин,545 напротив, рисует портрет помешанного на войне человека, способного, спасаясь от собственной смерти, бросить на произвол судьбы целую армию, если бы ему это позволили. А вот совершенно лишенные намека на религиоз­ный фанатизм слова благородного и скромного, чувствитель­ного до слез, наверняка любезного и умного султана, передан­ные нам его секретарем: «Мы привыкли к священной войне ... в силу привычки нам сейчас трудно от нее отказаться... мы не намерены заниматься чем-либо иным, кроме войны. Если мы оставим эти труды, то чем нам тогда заниматься? Если утратим веру в победу, то на что тогда надеяться? Боюсь, что когда стану бездеятельным, за мной явится смерть; кто привык жить в славе, уже не может без нее обойтись». Да, привыкшего к военным доспехам, князем мира не назовешь. Если читать дальше Имад ад-Дина, можно узнать, что, хотя подобную жизненную позицию эмиры находили похвальной, они все же сочли необходимым указать султану на то, что он должен думать не только о себе: «Взгляни, во что превратилась страна, везде запустение и раз­руха». И, приведя цитату из Корана, призывающую к миру, заметили, сколь опасными могут стать франки, решившиеся на смерть, и, утешив его при этом тем, что перемирие позволит пе­ревести дыхание перед следующей войной, - но, в конце кон­цов, сколько еще потребуется таких перемирий — они с большим трудом настроили султана на мир. У Баха ад-Дина546 все про­исходит гораздо прозаичнее, поскольку Салах ад-Дин признается своему кади в больших опасениях, как бы франки не отвоевали всю страну после его смерти, если он оставит за ними побережье. Поэтому он был убежден в необходимости их полного изгна­ния из страны, план, от которого он не хотел отказаться, даже отступая от Яффы. «Между вражескими армиями был всего день пути, и облака пыли сгущались уже перед авангардом, — рассказывает Имад ад-Дин и, в отличие от Баха ад-Дина, на­ходит, что в данном случае Ричарду, скорее, повезло с переми­рием. Невозможно было предсказать, кому выдержка принесет победу, а кому поражение., но Ричард наверняка разделял мнение Салах ад-Дина о том, что перелом в войне был близок. Смакуя персики и груши Салах ад-Дина, Ричард настойчиво добивался от аль-Адила содействия в заключении мира, который с уче­том мнений обеих сторон вернее было бы назвать перемирием. И пока Салах ад-Дин наводил справки о положении в Яффе, на него наседали эмиры, требуя от него, чтобы тот дал воз­можность Ричарду убраться наконец восвояси, а они тогда бы смогли покинуть военные лагеря и не торчать здесь еще одну зиму. Допустим ли в данном случае вывод о величии Салах ад-Дина, не позволившего взять над собой верх своей мрачной страсти и уступившего доводам разума? Но, может быть, дей­ствительно хватило бы еще одного, последнего решительного наступления, чтобы в конце августа 1192 года христианский лагерь с его смертельно больным полководцем превратился в пыль под копытами турецкой конницы? В мгновение ока армия крестоносцев лишилась бы своего самого грозного оружия. В этой ситуации, когда все повисло на волоске, определяю­щим явилось не столько то, что из-за его бравады Ричарда считали способным на военные чудеса, но то, что он уже дав­но нашел общий язык с эмирами и алъ-Адилом, рассматри­вавшимся в качестве потенциального наследника престола. Возник союз интересов, одинаково оправдываемый обеими сторонами. Все то, что в качестве аргументов в пользу мира приводят эмиры в пересказе Имад ад-Дина, содержится также и в зачитываемом Баха ад-Дином послании Ричарда Салах ад-Дину, предназначавшемуся для ограниченного круга лиц: как охотно он бы вернулся домой, но, если его здесь задержат, то он может решиться на крайние меры; состояние страны и обоюд­ное истощение сил требует прекратить кровопролитие, Здесь же обращение к совести: «Как тебе не позволено губить всех му­сульман, так и мне — всех франков»547. Для всех уставших от войны Ричард с самого начала представлялся миротворцем, и в качестве альтернативы бесконечной войне Салах ад-Дина он показал мирную перспективу, например, возможность обеспечить длительный мир путем установления родственных связей между домами правителей. Каковы бы ни были его последние намерения, он добился нужного эффекта, тем более впечатляющего, что не переставая демонстрировал все ужасы войны: сначала в Акке, затем в Яффе. Начавшуюся там крова­вую вакханалию можно, таким образом, рассматривать в каче­стве абсолютно необходимого средства достижения мира. Его двуликость в данном случае сыграла положительную роль, так как ему не пришлось менять тактику, — можно было по наез­женному пути и с надежным проводником идти на последний раунд переговоров. Так средства войны и политики объедини­лись, как равноценные силы. После Яффы, последнего воен­ного успеха, наступает этап очевидной военной уязвимости крестоносцев. И если бы Ричард просчитался в своей полити­ческой игре, Салах ад-Дин смог бы еще уговорить своих эмиров на решительное военное предприятие, которое могло привести не только к крушению всех трудов его жизни, но и стать кон­цом для Ричарда и остатков королевства.

Перемирие 2 сентября 1192 года было заключено на три го­да и оставляло во владении христиан побережье от Тира до Яффы. По инициативе Ричарда в договор были включены Антиохия и Триполи, а с противоположной стороны — все пограничные мусульманские области. Цель паломничества, таким образом, была достигнута: как для купцов, так и для паломников теперь стали доступны все оккупированные му­сульманами территории, так что основная масса крестоносцев все еще могла посетить Иерусалим. Амбруаз сообщает нам об организации этого паломничества, в котором сам Ричард, од­нако, участия не принимал. Перемирие носило все признаки заключенного мира: граф Генрих, по свидетельству Ибн-аль-Атира,548 попросил у Салах ад-Дина и получил от него почет­ное облачение: кафтан и тюрбан, заявив при этом, что, не­смотря на известное неуважение христиан к почестям султана, желает их носить. Еще до этого Ричард попросил своего пле­мянника стать бесспорным владыкой этой части света, и тот объявил, что будет считать его своим отцом.

Последний этап крестового похода кроме обмена рыцарскими любезностями между врагами ознаменовался еще и очередным проявлением злобы между вконец рассорившимися союзниками. Ричарда радовало, — и он этого вовсе не скрывал, — что во время его болезни в Акке умер герцог Бургундский. Ричард даже попытался исключить из делегации паломников в Иерусалим всех французов, которые не только не помогли ему в Яффе, но и осуждали его за перемирие. Он уведомил Салах ад-Дина, что пропускать можно только тех, у кого на руках окажется вы­данный им специальный пропуск. Однако Салах ад-Дин, по утверждению Баха ад-Дина, сославшись на свои религиозные заповеди, вежливо извинился и ответил, что будет пропускать всех, хотя Амбруаз представляет это, как стремление султана взять реванш.549 Конечно, из его описания также становится ясно, что большое количество паломников представляло собой определенный фактор риска. Французы же теперь делали все возможное, чтобы разнести по свету свою версию потери Аскалона. Так появляется история о предательстве и подкупе. То, что она исходит от тех, кому лучше других должно было быть известно, почему пришлось отдать юг страны, видно из французских, а также германских источников,550 в которых нашла отражение французская информация; правда, кое-кто, от кого этого можно было меньше всего ожидать, а именно, Ансберт и Арнольд Любекский, выдвигают контраргументы против данной точки зрения. Это свидетельствует о стремлении Ричарда внести ясность в дело. Вскоре ему даже представится возмож­ность открыто выступить в свою защиту против обвинений в том, что он первым предал интересы христианства в Святой Земле. Как можно догадаться, в основу недостаточно подтвер­жденных фактами обвинений был положен отказ Ричарда от осады Иерусалима.

В отчет о драматическом периоде германского плена Ри­чарда весной 1193 года Говден вносит письмо венецианского дожа Ричарду, в котором тот извещает последнего о смерти султана и одновременно о борьбе за власть между сыновьями Салах ад-Дина и аль-Адилом. Документ заканчивается слова­ми: «et est dissension maxima inter eos»* (* «И между ними великие разногласия» (лат.).)551. Когда Ричард мог уже, наконец, возвращаться домой, сезон мореплавания подходил к концу, и ему чуть было не пришлось зазимовать в Палестине, и тогда, быть может, смерть Салах ад-Дина 4 марта 1193 года еще позволила бы ему извлечь пользу из раздоров в лагере противника. Однако 9 октября 1192 года он вышел из Акки в открытое море.

[Аспарух]

В ПЛЕНУ
ПЛЕНЕНИЕ

Спойлер (раскрыть)

Об обратном пути Ричарда в нашем распоряжении имеется несколько сообщений 552, и самое подробное из них, которое опирается на свидетельства очевидцев, принадлежит Коггесхэйлу. Согласно этому сообщению, Ричард, всего в трех днях пути до Марселя, отказался от ранее планировавшегося воз­вращения через южную Францию, поскольку получил досто­верное известие о том, что здесь его собрались взять в плен. В истекающем году его гасконский сенешаль, а также его тесть, Санчо Наваррский, в ответ на восстание в Аквитании провели победоносный поход на Тулузу. Естественно, граф Раймунд, а также французский король заинтересовались мар­шрутом Ричарда. В это же время - случайно или нет — дядя Филиппа, архиепископ Реймский, который в отсутствие коро­ля вел все государственные дела и позднее выступал посредни­ком между ним и императором, совершал в том же регионе паломничество в Сантьяго де Компостела.553 В предшество­вавшем году Филипп в Милане встречался с императором, поэтому у Ричарда были причины опасаться сговора между ними и избегать пределов Священной Римской империи. От­каз от западного пути позволял еще и держаться подальше от маркграфства Монферратского. Опасность могла исходить также из Генуи и Пизы: обоим морским городам-государствам в конце концов в 1191 году были обещаны Генрихом VI лены в Сицилийском королевстве взамен за помощь армией и фло­том554, и после неудачи его первого сицилийского похода предполагалось, что он готовит следующий. Ричарду тем вре­менем стало известно, что думал император о его сицилийской операции. Таким образом, вся область влияния императора, этих заинтересованных в сицилийской политике морских го­родов, и прежде всего лигурийское побережье и Лионский залив до самой Барселоны, превратились для него в опасную территорию. Гибралтарский пролив и путь вокруг Испании, который проделал его флот в 1190 году, из-за времени года исключались565, к тому же Ричард рисковал оказаться без под­держки в контролируемых мусульманами областях. Поскольку, таким образом, вся западная часть Средиземноморья был; недоступна, он избирает морской путь по Адриатике и возвращение по суше, в надежде достичь Англии через один из портов Северного моря.

Изменив свой маршрут, Ричард разворачивается назад и, согласно Дицето, 11 ноября 1192 года высаживается на Корфу. Он путешествует инкогнито, и это доказывает, что Ричард осознавал все опасности, которые таил в себе и этот восточный путь. Прежде всего он оказывался в пределах Ви­зантийской империи, что уже само по себе было опасно в свя­зи с завоеванием им Кипра, В Корфу он оставляет свой боль­шой устойчивый корабль «Франкнеф», который уже без него вошел в гавань Бриндизи. Его там видели в последний раз, — единственное, что могли сказать дома возврашавшиеся кре­стоносцы о местонахождении своего короля, — сообщает нам Говден, а что произошло лотом рассказывает Коггесхэйл. На Корфу Ричарду удалось зафрахтовать два пиратских корабля и с небольшой группой надежных соратников — среди которых Бодуэн Бетюнский, Вильгельм де Летанг, его секретарь, ма­гистр Филипп Пуатьерский, каплан Ансельм — они отправля­ются по Адриатике, переодевшись в чужое платье. Возможно, им пришлось пересаживаться на другие корабли и высажи­ваться на сушу, в том числе и в Рагусе (Дубровнике), где Ри­чард, в благодарность за спасение при кораблекрушении, со­гласно местной традиции становится основателем местного кафедрального собора556, что, однако, документально не под­тверждается. Определенно одно, погода все ухудшалась, но морских опасностей ему удалось так или иначе избежать.

Неизвестно, терпел ли Ричард кораблекрушение, как то ут­верждается в письме императора, или просто страдал от мор­ской болезни, как то приписывается ему по английской тра­диции, и где он в конце концов высадился на берег: в Заре (Задаре), «Газаре» — по Коггесхэйлу, в «Gazere apud Raguse»* (* «Газере возле Рагуз» (лат.).) — по Говдену, в Поле в Истрии или между Венецией и Аквилией557. Ни английская, ни официальная императорская или австрийская версия не позволяют воссоздать противоречивую картину планов и реального маршрута путешествия. Не ис­ключено, что Ричард часто изменял его из-за изменения обстоятельств и с целью запугать свои следы. Неизвестно и то, с какого момента его начали интенсивно преследовать, то есть где состоялась его первая встреча с графом Герцским, по­скольку у Герцев были владения не только в Фриоле, но и в Истрии, и они контролировали в качестве фогтов побере­жье патриархата Аквилейского.

По некоторым данным Ричард намеревался через Богемию достичь земель своего двоюродного брата Генриха Льва558. Покидая Богемию, он мог бы попасть прямо в руки императо­ра, который поздней осенью 1192 года находился в южной Саксонии559, все же это было бы непредвиденной неудачей, тогда как избранный путь по Бабенбергской территории — с середины 1192 года сюда входила и Штирия — был явно рис­кованным. И поскольку вместо того, чтобы идти через Ита­лию, Ричард двигался на север по Балканскому побережью, можно предположить, что он хотел избежать и восточных пре­делов империи, то есть совсем не попадать в сферу влияния императора. Поэтому, даже если не принимать в расчет ос­корбления, нанесенные Ричардом герцогу Леопольду при штурме Акки, все равно непонятно, как он решился пересечь территорию одного из немногих верных союзников императора. Путь через Венгрию — и далее через земли короля Белы, по­скольку далматинское побережье, по которому он во всяком случае прошел, принадлежало тогда, как и остальная Хорва­тия, Венгрии — вполне логично вытекал, казалось бы, из вы­бора балканского маршрута. При этом он должен был бы вос­пользоваться старым связующим юг с севером путем через Штайнамангер и Оденбург (Самбатхель-Шопрон), который зимой вдобавок был проходимее, чем путь через Альпы. В политическом отношении ему нечего было опасаться в Венгрии. Хотя Бела III состоял в родственных отношениях с Леопольдом и Филиппом, с последним даже через Маргари­ту, сводную сестру Алисы и вдову Генриха Младшего, но и со стороны Ричарда у него были родственники560, и венгерская гео­политика не совсем соответствовала завоевательским планам Леопольда561. Но, быть может, Ричард - мы этого даже не знаем — высадился ненароком слишком далеко к западу, то есть между Венецией и Аквилией, и это обстоятельство заста­вило пересмотреть первоначальные планы, либо он просто побоялся делать столь большой крюк, ему пришлось во всяком случае идти через Фриоль, откуда он продолжил свое путеше­ствие по суше. Поскольку он вступил во Фризах в Каринтию, предполагается, что он перевалил через Альпы по обыч­ному торговому пути, который вел через Кюзафорте в долину Фелла и через долину Канал562. Из Фризаха путь вел по ущелью Мур-Мюру к перевалу Земмеринг. С чисто географической точки зрения через один из перевалов можно было бы относительно быстро выйти из верхней Швабии в предгорья Альп, откуда уже недалеко было до Богемии, Высказывалось мнение, что в спешке просто был пропущен поворот, напри­мер, к перевалу Шобера и Пирна563, но не исключено, что все перевалы здесь из-за зимней погоды были непроходимы, хотя и Земмеринг было пройти нелегко. Но самое позднее по дос­тижении Венского бассейна можно было наконец свернуть на запад. Удивительно, что Ричард — даже если учесть столь не­благоприятные погодные условия — не заметил, что направля­ется не на северо-запад как следовало, а держит путь на севе­ро-восток. Можно предположить: даже если он и не хотел в Богемию, то, чтобы попасть домой, должен был держаться, конечно же западнее, а не двигаться в северо-восточном на­правлении к Вене, если только он не пропустил поворота на запад564. Но даже это довольно маловероятно. Подобный по­ворот тогда неизбежно привел бы его в Южную Германию, в Рейнскую область и, следовательно, в самый центр государства Штауфенов. Тогда зачем ему было обходить стороной Италию? Еще удивительнее, чем его отклонение от западного направ­ления другое обстоятельство: сознавая, что здесь на него повсюду охотятся, он не свернул еще восточнее, чтобы про­должить свой путь на север поближе к границе Венгрии. Опре­деленную роль в этом могло сыграть незнание местности, но все же совершенно необъясним его путь прямо на Вену, о котором сообщают наши источники.

Для летописца Дицето565 причина пленения Ричарда ясна: он усматривал в нем Божью кару за то, что он предал отца. Вполне возможно, что нечто подобное, очевидно, чувствовал и сам Ричард, и некая подсознательная сила могла направлять его шаги именно в этом направлении. В любом случае в его жизни это не единственная ситуация, в которой, казалось, отключался его инстинкт самосохранения — достаточно вспом­нить лишь сады Яффы, где окруженный врагом Ричард спо­койно укладывается спать. Эти уже упоминавшиеся примеры крайне рискованного поведения, — когда он тоже был в пути как частное лицо, - должны что-то означать. Конечно, стоило ему оказаться в ловушке и за свое освобождение он боролся собранно и очень умело, но причиной того, что он вообще по­пался, являются, по нашему мнению, сделанные им некоторые противоречивые шаги.

Рассмотрим промежуток времени между высадкой и вступ­лением в Вену по драматическому сообщению Коггесхэйла, рисующему впечатляющую картину настроения беглецов, которая хорошо согласуется с письмом императора и свидетель­ствами Говдена. Нам нужно представить себе группу примерно и 20 человек, из которых короля сопровождают одновременно не более двух или в лучшем случае трех спутников. Следует учесть еще одно обстоятельство - нам неизвестно, где нахо­дился отправной пункт последующих событий, а именно, где произошла встреча с графом Мейнхардом Герцским, родст­венником Конрада Монферратского. Но где бы в точности она не произошла — это он начал охоту на Ричарда. Именно ему король подарил драгоценное кольцо — здесь впервые звучит мотив кольца566 — и, представившись богатым купцом, попро­сил свободного прохода по его владениям. Граф моментально сообразил что к чему, и хотя позволил Ричарду уйтиэ известил об этом своего брата Энгельберта, который послал вдогонку за королем единственного своего нормандского родственника Рожера Аргентинского. Тому действительно удалось вскоре обнаружить Ричарда, однако он не только не предал его, а, напротив, помог организовать дальнейшее бегство, снабдив прекрасным конем. При этом Ричард лишился восьми своих спутников, которых взяли в плен. Говден добавляет одну де­таль: Бодуэн Бетюнский получил задание задержаться с группой и привлечь к себе внимание, раздавая направо и налево деньги, с тем чтобы Ричард мог оторваться от пре­следования. Хитрость не очень помогла, так как в северной Каринтии, во Фризахе, который входил в состав архиепископ­ства Зальцбургского, их ждала новая опасность. Здесь бдитель­ный Фридрих Петтауский арестовал еще шестерых спутников короля, Ричарду и на этот раз удалось ускользнуть, с ним те­перь остался лишь Вильгельм де Летанг и говорящий по-немецки мальчик-слуга. Форсированным маршем, три дня и три ночи находясь в пути567, совершенно обессиленная кро­хотная группка, наконец, появилась у Вены.

Квинтэссенцию дальнейших событий передают нам «Цветтлерские Анналы», — монахи приюта цистерцианцев, поддерживавшие тесные связи с Гадмаром II Кюнрингским, властелином Дюрнштейнским, несомненно знали правду. «Rех568 Anglie capitur in Erpurch prope Wunnam a duce Leupoldo, et traditur domino Hadmaro de Chunring in Tyernstaun reservandus»* (* «Король Англии был пленен в пригороде Вены Эрдберге герцогом Леопольдом и передан господину Гадмару Кюнрингскому для содержания под стражей в замке Дюрнштейн» (лат.).). В Эдберге, теперешнем третьем округе Вены, который в те времена был восточным пригородом, кажется, еще помнят то место, где стоял дом, в котором пленили Ри­чарда,569 «in domo despecta», выражаясь словами письма импе­ратора, «в доме с дурной репутацией». Описываемые собьго после этого различаются в деталях. В несомненно менее точ­ных германских и итальянских источниках, а также во фран­цузских и восточно-средиземноморских фигурирует «кухонна версия» 570. Согласно ей Ричард, который уже знает, что окру­жен, предстает в роли подручного повара, поворачивающего на вертеле курицу, забыв о своем драгоценном кольце, распространяющем сияние во все стороны. В подобном изложении это событие перешло в австрийский фольклор, хотя ближайший к Леопольду и точнейший источник, так называемый Ансберт, ничего о нем не знает. Речь идет о версии врага, который смаку­ет бесславные обстоятельства ареста. Говден лапидарно сообщает, что Ричарда застали врасплох спящим, тогда как Коггесхэйл добавляет такие подробности, которые, если принять на веру, вновь дают повод для удивления. По его утверждению, говорящий по-немецки юноша, которого Ричард отправил за покупками, сразу же вызвал подозрение своими золо­тыми монетами и всем своим видом. Когда его спросили, на чьей он службе, тот удачно использовал легенду о купце. Вер­нувшись домой, он умоляет Ричарда немедленно отправляться в путь. Но тот пожелал еще пару дней отдохнуть и вновь посылает юношу за провизией. На этот раз тот привлек внимание королевской перчаткой, торчавшей за поясом. Под пыткой он выдал место, где укрывался король. Заметив под окнами волнующуюся толпу «варваров», Ричард отказывается от сопротивления и повелевает позвать герцога, которому вручает свой меч. Зальцбургский источник571, называет ту же дату пленения, что и Коггесхэйл, — 21 декабря 1192 года. Но единодушие всех источников проявляется еще и в том, что они считают, будто Ричарду не удалось скрыть свое богатство, и что именно из-за этого, то есть, в конечном счете, из-за неосмотрительности, он и попадает в плен.

Вскоре Ричард был переведен в Дюрнштейн в Вахау, что Вена оказалась для него всего лишь пересыльным этапом. Но и в Дюрнштейне, пребывание в нем подтверждают также Ансберт и «Марбахские Анналы», он надолго не задерживается, так как 6 января 1193 года мы встречаем его уже в Регенсбурге, где его показали Генриху VI, но не передали, так как Леопольд еще не договорился с императором. Можно предположить, что его вновь перевели в Дюрнштейн, и он оставался там до тех пор, пока его не повезли в Шпейер572. Примерно 18 марта 1193 года мы встречаем его уже в Оксенфурте-на-Майне, где он принимает первых гонцов с родины. Речь идет об аббатах Боксли и Робертбридже., которых командировало английское правительство для установления связи с королем, двстрийское предание следует басне XIII века и повествует о трубадуре Блонделе573, который в поисках своего повелителя ходил от замка к замку с песней, сочиненной когда-то вместе с Ричардом. И когда он перед Дюрнштейнским замком пропел лишь одному Ричарду известную мелодию, из темницы донес­лась ответная строка, выдавшая местонахождение короля. Но мы видим, что для столь широкомасштабной поисковой опе­рации Ричард находился в Вахау недостаточно долго. Впрочем, местность в Дюрнштейне поразительно напоминает творение Ричарда и его излюбленейшее место пребывания в последние годы жизни — замок Гайар на Сене.

Что же побудило Леопольда пленить Ричарда? Личная при­чина враждебности, то есть оскорбление в Акке, родственные отношения с Конрадом Монферратским и Исааком Кипрским, хотя и постоянно фигурируют в качестве главных причин, но все же сомнительно, чтобы столь решительный поступок он совершил по собственной инициативе. Но мы слышим, что в охоте за Ричардом участвовали кроме Бабенберга еще и дру­гие, и если Ричард уже на Балканах, хотя и недостаточно, но все же стремился скрыть, кем он был на самом деле, да к тому же отказался от итальянского пути, то он определенно не боялся длинной руки Леопольда. Говден и Девиз даже утверждают, что был издан приказ по империи о поимке Ричарда574, что, однако, не подтверждается германскими источниками. Какие-либо глобальные и официальные мероприятия можно исклю­чить уже потому, что этой цели вполне могли послужить тай­ные инструкции, разосланные местным властям, контролиро­вавшим наиболее оживленные пограничные города империи. В любом случае все источники свидетельствуют о настоятель­ном и ярко выраженном стремлении императора подчинить Ричарда своей власти и о том, что Генрих VI принял опреде­ленные меры. Из-за апелляции к высшим законам эти интере­сы могли даже не носить чисто французскую окраску, но германо-французский сговор создал климат, в котором этот вы­пад против Ричарда мог оправдываться общехристианскими интересами. Как подручный этого союза и всего «христианства», Леопольд мог рискнуть пленить короля-крестоносца, не боясь сразу же угодить в немилость всесильной церкви, к тому же ему представилась возможность получить запоздалое и неожиданное удовлетворение личных обид. Следовательно, исходя из этого можно сказать, что император извлекал выгоду из поступка Леопольда не как соучастник, напротив, ему приподлежала инициатива. В письме Генриха VI Филиппу от 28 декабря 1192 года575 — а это очень ранняя дата — можно на доказательства нескольким обстоятельствам, образующим став этого преступления. Это прежде всего достигнутая в Ми­лане договоренность о поимке Ричарда, сопровождаемая раз­работкой стратегии обоснования ареста. С великой радостью, связанной с этим известием, сообщает Генрих «dilecto et speciali amico suo Philippo»* (* «Любимому и лучшему другу своему Филиппу» (лат.).), что возмутитель («turbator») спокойствия в его королевстве взят под стражу, и далее информирует его о подробных обстоятельствах бегства Ричарда с берегов Адриатики, указывая на возмущение местного населения предательским поведением Ричарда в Святой Земле. Здесь и далее поражает удивительное совпадение французских и германских интересов, Ричард характеризуется как «inimicus imperii nostri»** (** «Враг нашей империи» (лат.).). Из этого следует заключить, что только по упущению не был заблаговременно отдан приказ об аресте врага государства, и столь важное дело препоручено было австрийскому герцогу. Если это означает, что Ричард «in nostru... роtestare»*** (** «В нашем... распоряжении» (лат.).), то 28 декабря 1192 года об этом еще не шла речь, и все же против того, что Леопольд действовалсовсем не в своих личных интересах, никто не возражал. Естественно, целью письма было предоставить Филиппу возможность тут же сделать императору соответствующее высокое предложение о возможной выдаче Ричарда. Копия документ попала в Англию, решила загадку о местонахождении Ричарде и дала возможность начать действовать.

Рассматривая вопрос о том, чем было обусловлено такое поведение Генриха по отношению к Ричарду, можно было бы как несущественные отбросить в сторону все моральные основания, выдвинутые позднее в Шпейере и приводимые в летописях. Скорее, предстоит исследовать, в какой степени в основе его поступка лежала политическая необхо­димость, следует ли предполагать наличие объективных или субъективных мотивов и, наконец, расценивать ли его меры как реваншистские или превентивные, оборонительные или наступательные. Зададимся вопросом — существовало ли про­тиворечие между интересами империи и анжуйского государ­ства, которое, независимо от личности императора, делало конфронтацию неизбежной?

Мнение о том, что, в силу своих связей с династией Вельфов и более поздних союзов, Ричард уже в 1192 году был главой и опорой внутреннего германского заговора князей, еще и сегодня не преодолена до конца.576 В феврале 1190 года он в Ляреоле в Гаскони принимает своего племянника Генриха Брауншвейгского, и тот затем летом 1191 года, — когда Ричард уже был в Святой Земле с намерением не покидать ее в тече­ние ближайших трех лет, — дезертировал из императорской армии, стоявшей под Неаполем. Из этого факта так же невоз­можно сделать вывод о конспирации, как из его возвращения через северную Германию заключить о том, что он хотел со своими двадцатью спутниками прийти на помощь княжеской оппозиции. Поэтому его пленение вовсе не представляется «счастливым случаем» для Генриха, имевшим особое значение для усиления внутригерманских позиций последнего, как это все еще пытаются преподнести577, так как арест Ричарда и княжеская оппозиция, которая к тому же только начала формироваться, прежде всего не имели друг к другу никакого отношения. Таким образом, между Ричардом и императором остается лишь одна причина взаимных трений — сицилийская политика: опираясь на свое право владения норманнским го­сударством, Генрих хотел его завоевать. Ричард же заключил с правящим королем Танкредом, которого император ечитал узурпатором, договор о взаимопомощи. Как было уже показа­но при рассмотрении этого договора, подписанного в октябре 1190 года, обещая помощь кому бы то ни было, Ричард руко­водствовался исключительно собственными интересами, и ре­альное действие этого договора ограничивалось временем пре­бывания Ричарда в Мессине, так что Танкреду не приходилось рассчитывать на помощь в дальнейшем. Под этим в политиче­ском смысле невесомым договором скрывалась, возможно, только финансовая сделка, и здесь мы, кажется, вплотную приближаемся к реальным причинам коллизии интересов. Генрих мог посчитать, что полученные Ричардом деньги были украдены из казны принадлежавшего ему норманнского госу­дарства578, и поэтому мог счесть необходимым предъявить Ричарду требования об их возврате с максимальной убедитель­ностью. И в самом деле, суммы, полученные Ричардом по трем титулам собственности, определенным образом соотносимы с истребованными впоследствии 100000 серебря марками выкупа. Но у Ричарда были еще и основанные на вдовьем праве его сестры законные требования к Танкреду, так что те 27000 серебряных марок можно рассматривать как личное соглашение между Танкредом и Ричардом. Если бы все сводилось к деньгам, то надо было бы соотнести с политическими последствиями необратимого шага такую сумму, которую Генрих мог рассматривать как обогащение за его счет. Но дело было не только в деньгах. Разумеется, этот акт произвола должен был принести еще и немалую денежную выгоду, но требования Генриха простирались дальше чисто финансов и все последующее противоборство сконцентрировалось именно вокруг политических вопросов. Так что займемся лучше поиском политических мотивов, без которых, если смотреть объективно, у него не было необходимости торговаться. Дело сводится к тому, что он, должно быть, чувствовал себя в субъективном смысле спровоцированным Ричардом, причем последний объективно никак не мог бы это предотвратить.

Источники изображают нам Генриха худощавым, с измож­денным лицом и рыжими волосами, весьма образованным, интересующимся литературой и даже философией.579 Он не имел ни образа мышления рыцаря, ни военных дарований, и считался исключительно политиком. Причем, политиком жестким, без колебания нарушающим данное слово, ревностно относившимся к своему императорскому достоинству и требо­вавшим, чтобы в нем видели короля всех королей. Его често­любие не имело опоры ни в его политических способностях, ни в физических качествах: он вечно куда-то торопился, ему едва хватало времени на еду, был он болезненным, хотя и по­читал изящные искусства, но оставался врагом наслаждений Поглощенному страстью к власти «эстету» мир, возможно, представлялся шахматной доской, на которой следовало сделать множество различных ходов, приводящих к победе. Ко всему был он жесток: среди пыток, которые он применял к сицилий­ским повстанцам, даже невзирая на благородное происхождение, были сжигание, сажание на кол, распиливание; главарю он велел надеть на голову раскаленную корону и прибить ее гвоз­дями.580 Взирая на подобный портрет, можно спросить себя: а не слишком ли недооценивается потенциальная опасность, которая угрожала Ричарду, попавшему в руки такого человека, как будто бы заблаговременно было известно, что речь могла идти только о финансовых и политических вопросах.

С точки зрения национальной и государственной, Генрих VI олицетворял высшую фазу развития средневекового император­ства, которой он достиг гениальным государственным искусством; другие объясняют рост мирового значения империи в годы его правления рядом удач и рассматривают его политику как в конце концов обреченную на провал, от которого его спасла лишь ранняя смерть.581 Предстоит еще разобраться, кем он был на самом деле: одаренным политиком, как считали одни, или теоре­тизирующим фантазером, как полагали другие.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

ПОД АВСТРИЙСКИМ АРЕСТОМ

Спойлер (раскрыть)

Первый этап своего плена, длившийся с 21 декабря 1192 года по 21 марта 1193 года, он провел под стражей в Ав­стрии; император был для Ричарда фигурой заднего плана. Его окружала тишина, перспективы на будущее были весьма неоп­ределенными, - отчизна только начинала действовать: для ведения переговоров с императором об освобождении короля, который даже не был еще в его руках, к нему был направлен епи­скоп Саварик Батский, его дальний родственник. С того време­ни, когда Ричарду совершенно не на кого было надеяться кроме как на себя самого и когда его по существу рассматри­вали исключительно как предмет переговоров, сохранился документ первостепенного значения. Речь идет о договоре передачи, подписанном 14 февраля в Вюрцбурге между Лео­польдом и императором.582 Он не только в самой откровенной форме демонстрирует желания Генриха VI — помимо денежно­го выкупа, обеспечить себе помощь флотом и личное участие Ричарда в завоевательном походе на Сицилию до победного конца, но также отражает максимальные требования и интере­сы Леопольда, и в этом смысле представляет для нас сейчас наибольший интерес. Инициатором договора считается Лео­польд. Сам договор имел целью гарантировать, что кайзер не обманет его после передачи ему Ричарда. Итак, Леопольд хо­тел половину затребованных за Ричарда 100000 серебряных марок выкупа, то есть 50000, племянницу Ричарда, Элеонору Бретонскую, дочь покойного Готфрида и сестру Артура, объ­явленного по договору с Танкредом престолонаследником, в Качестве жены для одного из своих сыновей, причем той же осенью. Далее, он потребовал от императора гарантий того, что тот не отпустит заложников Ричарда до тех пор, пока с него, Леопольда, папа не снимет ожидаемое отлучение, в чем должен будет помочь сам Ричард. Еше он потребовал освобождения Исаака Кипрского, приходившегося ему роаственником, и его дочери - оба находилась поя арестом Ричарда, но в различных местах - Исаак под надзором иоаннитов в Маргате, дочь — в свите Беренгарии и Иоанны в Риме. То, что по Ричард по желанию Леопольда должен был за все, кроме освобождения Исаака и его дочери, — его самого не намерены были выпускать до их освобождения, — выставить заложников, доказывает важность этого пункта для Бабенбергов. Представляется совершенно оправданным предположение о том, что он наме­ревался на этом хорошенько нажиться583 Несколько позднее, со слов Говдена, описывающего ход переговоров в Вормсе в июне 1193 года, мы узнаем, что Леопольд потребовал, чтобы дочь передали ему, очевидно, в надежде получить от Исаака значительную сумму выкупа, и еще признательность за свое освобождение.

Впрочем, договор этот не указывает никаких правовых ти­тулов, на основании которых Ричард должен выполнять эти обязательства, да и само слово «выкуп» нигде не употребляется, — 50000 марок, причитающихся Леопольду, скорее, фигурируют в качестве приданого племянницы Ричарда. При этом для Ричарда преимуществом было то, что для Леопольда было недостатком, а именно, то, что император настаивал на передаче его в свое распоряжение, и Ричард не был обязан непосредственно Бабенбергам выставлять заложников в обеспечение выполнения его требований. Напротив, исполнение своих желаний Леопольд должен был перепоручить императору, от которого в их обеспечение он потребовал заложников. При этом исходили из предпосылки, что в дальнейшем для! императора особые желания его партнера имели бы подчиненное значение по отношению к его собственным требованиям: его переговоры с Ричардом из-за-Леопольда не должны были осложняться. Ненадежное положение Леопольда в будущем, его недоверие к императору, естественная напряженность ме­жду обоими — все это давало Ричарду простор для лавирования. В этой ситуации, когда Леопольд должен был его непременно передать императору, Ричарду, как представляется, совершенно не было необходимости начинать с ним сотрудничать. Но договор показывает, что Ричард, очевидно, заверил герцога в готовности выполнить его требования, или, по крайней мере, симулировал подобное желание. Более того, возможна следующая интерпретация: в договоре Леопольд полностью идентифицировал свои интересы с интересами Ричарда, они даже стали ему близки, так что ему не оставалось ничего иного, как в дальнейшем самым естественным образом дейст­вовать в качестве союзника и адвоката Ричарда. И в самом деле, ни один из источников не сообщает о том, что в Шпейере Леопольд выступал обвинителем английского ко­роля, напротив, Коггесхолл даже свидетельствует, что среди тех присутствовавших, кто высказался за оправдание Ричарда, был и Леопольд: «qui pro eo tunc plurimum lacrymabatur»* (* «Который там пролил за него много слез» (лат.).). И Говден584 также указывает на то, что в Шпейере Леопольд взял на себя роль посредника между Ричардом и императором, когда Ричард «mediante duce Austriae»** (** «Через гериога Австрийского» (лат.).) передал императору 100000 серебряных марок, но не в качестве выкупа, а совер­шенно под другим титулом. Ясно, что Леопольд был заинтере­сован в том, чтобы император получил эти 100000 марок, по­скольку только тогда он смог бы получить свои 50000 марок, и за эту цену он вполне мог обеспечить ему достойное обра­щение, о чем вместе с другими свидетельствует и Ансберт. Также совершенно очевидно, что Леопольд вовсе не был заин­тересован в том, чтобы Ричарда выдали Франции, Так что нельзя признать невозможным то, что сообщает нам Говден:585 в конце концов, как и другие князья, Леопольд совершил homagium*** (*** Ноmagium (старофр.) означает то же самое, что и hominium (лат.) — см. сноску на с. 12. (Примеч. пер.)) Ричарду за рентные лены, намереваясь снять на­пряженность в отношениях с будущим родственником. Следо­вательно, Леопольд в качестве «друга» и сторонника, а также гаранта по исполнению императором его главного стремления - не быть выданным Франции - все это первая большая дипло­матическая победа Ричарда над Генрихом VI, причем еще до того, как дело дошло до его собственных переговоров с импе­ратором. Тот мог угрожать судом в Шпейере, но его исход был предрешен Вюрцбергским договором: «приговор» был предопределен политическими условиями. При повышенной актив­ности княжеской оппозиции Генрих VI едва ли мог себе по­зволить потерять такого союзника, как Леопольд, а если бы ему вздумалось отойти от достигнутой с тем договоренности, риск был бы достаточно велик. Даже при удовлетворении фи­нансовых аппетитов Леопольда, никто не смог бы обеспечить ему племянницу Ричарда, если бы того передали Франции, и в выс­шей степени перспективный брак просто не состоялся бы, да и как смог бы тогда получить свободу Исаак и как можно было бы взять с него деньги за освобождение дочери, и кто бы походатайствовал за него перед папой о снятии отлучения? Все это мог исполнить только сам Ричард, и для этого было необ­ходимо, чтобы он оставался полноправным королем, что было невозможно при передаче его в руки французов. И совершен­но исключалось нанесение Ричарду физического ущерба, об­стоятельство, особо отмечаемое Жильбером Монским586, лич­ная неприкосновенность, а также устанавливаемый с Ричардом мир подчеркивались как в начале, так и в конце договора. «Super incolumitate et pace regis Anglorum»* (* «С гарантией физической неприкосновенности короля Англии» (лат.).), — заключал Лео­польд с Генрихом VI свой договор. Но для осуществления желаний Леопольда сверх этого необходима еще и добрая воля Ричарда, согласие по существу. Следы этого согласия просмат­риваются в определенных формулировках, в которых делается ссылка на обещания Ричарда, но видны также и следы разно­гласий., и даже в отношении требования императора о личном участии Ричарда в сицилийском походе и помощи флотом. В нем мы читаем, что Ричард обязан исполнить все, за исклю­чением того, от чего император освободит его по собственной воле. На сотрудничество Ричарда с Леопольдом указывает прежде всего то, что последний определенные желания Ричар­да делает своими и включает в качестве требований в договор. В нем перечисляются обстоятельства, при которых должны отпускаться выставленные Ричардом заложники, а также ого­варивается, что его племянник из династии Вельфов, а также Артур, исключаются из числа заложников. Главный аргумент, подтверждающий преюдициальность императора — ни в коем случае никакой передачи Франции — видится в том, что Ри­чард, даже если он в течение полугода не сможет выполнить ни одного обязательства, то есть не будет выкуплен или заме­нен заложниками, все же не останется в полном распоряжении императора, а будет возвращен Леопольду. Пусть это только в теории, но данное положение все же демонстрирует, что по Вюрцбургскому договору Ричарда и Леопольда объединяла оппо­зиция в отношении Франции. Для герцога Австрийского уже на этом раннем этапе Филипп, следовательно, однозначно исключался из игры.

Это тем показательнее, что сам Филипп предположительно уже связывался с Леопольдом. В это нас заставляет поверить письмо Филиппа, о котором сообщает Ансберт587. В нем со ссылкой как на общеизвестный факт, будто Ричард был причастен к убийству их общего родственника Конрада Монферратского, выражалась просьба ни в коем случае не освобож­дать Ричарда, не проконсультировавшись с ним и императо­ром. Общепризнанно, что письмо это — подлинное. Но в то же время появились и сомнения: оно в определенном смысле слишком красивое, чтобы быть правдивым. Письмо может слу­жить неопровержимым доказательством того, что клеветниче­ские измышления относительно Конрада действительно исхо­дят от самого Филиппа. Причина, по которой Ансберт сообщает о письме, несомненно сводится к желанию показать, откуда взялись обвинения Ричарда в убийстве Конрада, от которых впоследствии пришлось отказаться: Леопольд должен быть оправдан - тогда он, вероятно, действовал в полной уверенности в своей правоте, задерживая крестоносца, ведь даже сам фран­цузский король и соратник по крестовому походу, люди кото­рого еще находились в Святой Земле в момент ареста, был убежден в виновности Ричарда. Следовательно, письмо носит характер доказательства, имеет функцию оправдательного до­кумента и содержит попытку переложить ответственность на других; однако его политическая значимость в качестве орудия вмешательства практически равна нулю. Но оно не принадле­жит перу Ансберта, как показывает сравнительный анализ с остальным текстом. Ошибка в титуле французского короля, а также совершенно не французское написание имени Конрад как «Сhunrad», что является германизированной латынью, также ничего не доказывают. Копия этого якобы подлинного письма, однако, имеет тот недостаток, что не содержит даты и места написания, хотя некоторые его строчки почти дословно цитируют Вюрцбургский договор. Таким образом, у нас нет возможности установить подлинность этого документа путем сопоставления с данными о местонахождении Филиппа в это время. Тем более, что отсутствует какое-либо указание на по­дателя этого письма, который должен был быть наделен осо­быми полномочиями, чтобы сделать Леопольду подобное предложение. И с какой стати Леопольду было бы прислуши­ваться к пожеланиям Филиппа, выраженным в частном пись­ме? С другой стороны, из последующего поведения Филиппа по отношению к императору, видно, что он явно не знал, как выпросить или даже перекупить Ричарда. А временами ему даже казалось, что он вправе его потребовать.588 Если письмо подлинное и не является абсолютной фальшивкой, то оно доказывает не только то, что Филипп был инициатором кам­пании против Ричарда, но и свидетельствует о том, что он избрал совершенно неверную стратегию переговоров во время пленения Ричарда. Стилистический анализ позволяет без сомнения поставить это письмо в один ряд с другими письмами Филиппа589 — но также без особого труда оно могло бы быть состряпано в английской канцелярии. Является ли оно, таким образом, фальшивкой, всплывшей на гребне достигнутого ав­стро-анжуйского взаимопонимания? Было ли оно написано по инициативе Ричарда, чтобы согласно условиям Вюрцбургскогс договора Леопольд при необходимости мог представить его папе с целью снятия с себя отлучения? Даже если предположить, что Филипп действительно предпринимал попытки ус­тановить контакт, то возможно оригинал письма содержал такие места, которые делали его малопригодным для указанной цели. Ричард вновь мог оказать Леопольду столь незначительную услугу, — в конце концов, в его окружении были луч­ше осведомлены об особенностях французского делопроизводства, чем в Вене, — и в этом случае, когда ему ничего не надо было доказывать, не только бы не пострадал от самооговора, но, скорее, выиграл бы. И если родиной этого письма, которое приводит Ансберт, не была Австрия, остается одно из двух: это доказательство либо гибкости Ричарда, либо неверной оценки Филиппом ситуации.

Как бы там ни было, у нас достаточно свидетельств того, что Ричард был способен на весьма длительное притворство. В случае с Леопольдом он совершенно очевидно дожидался своего освобождения, прежде чем сбросить маску желания сотрудничества. Во время плена его могло совершенно не ин­тересовать отлучение Леопольда, но поскольку подобная перспектива все же постоянно маячила перед глазами последнего, его опасения можно было бы использовать для оказания на него еще большего давления. Временно удовлетворить Бабенбергов, возможно, было для него важнее, чем добиться преждевременного и малоэффективного реванша. К тому же с переходом под юрисдикцию императора Ричард уже не смог бы получить для себя никаких поблажек путем давления церкви на герцога Австрийского. Так что официально Леопольд был отлучен только в 1194 году, и, по всей видимости, по личной инициативе Ричарда. 6 июня 1194 года папа Целестин III писал епископу Веронскому590, при каких условиях с Леопольда будет снято отлучение: освобождение заложников Ричарда, аннулирование всех обязательств Ричарда перед ним, покаяние и служба в Святой Земле в течение такого периода времени, какой английский король провел в плену. Но Леопольд и не думал отказываться от своих требований. Едва успевает истечь установленный в Вормсе семимесячный с момента освобожде­ния Ричарда срок, а тот не выполняет ни единого своего обяза­тельства, Леопольд направляет ему серьезное предупреждение о том, что жизнь семи заложников, которыми он поручился за исполнение последнего соглашения, в большой опасности. Говден сообщает, что он якобы поклялся их казнить. Среди них находился младший сын Генриха Льва, Вильгельм, предок всех будущих гвельфов. Ричард сразу же оценил серьезность ситуации, возможно, вспомнив о том, как он сам решил судь­бу заложников Акки в ответ на медлительность Салах ад-Дина, и предпочел — в опровержение всех подозрений в обратном, — остаться верным слову, данному Леопольду. 12 декабря 1194 года в Вену в качестве представителя заложников отпра­вился Бодуэн Бетюнский вместе с племянницей Ричарда и дочерью Исаака. О пересылке денег мы пока ничего не слышим, но распоряжение об освобождении Исаака хорошо бы вписалось в это время, так как в 1195 году тот снова оказы­вается на свободе, что, однако, ничего не дало ни Бабенбергам, ни ему самому, поскольку в том же году он умирает, и, как говорили, от яда. Когда Бодуэн прибывает в Австрию, он узна­ет о смерти герцога Леопольда и отправляется с обеими прин­цессами в обратный путь. Ричард вел с Леопольдом игру на выигрыш времени, и исполнение обязательств по Вюрцбургскому договору было в конце концов отсрочено, а его расчет оправдался. Когда 31 декабря 1194 года в Граце Леопольд уми­рал после неудачного падения с коня, он, в надежде получить освобождение от наложенного на него отлучения, избавил Ричарда от всех обязательств и обязал своих наследников ис­полнить его клятвенное обещание. И юный Фридрих Аветрийский уже не мог этому воспротивиться, поскольку архиепи­скоп Зальцбургский поставил в зависимость от сыновьего по­слушания возможность захоронения отца по обряду церкви и пригрозил интердиктом всей стране. Уже 25 января 1195 года Ричард мог поблагодарить архиепископа за освобождение своих заложников, при этом попросил его похлопотать о возмеще­нии выплаченного им денежного выкупа. То, что архиепископ Адальберт Зальцбургский, присутствовавший при освобожде­нии Ричарда в Майнце и находившийся у смертного одра Лео­польда, энергично выступал за исполнение папской воли и отстаивал интересы Ричарда, следует из письма, которое он написал в начале 1195 года папе Целестину о предсмертных часах Леопольда.591 Из него мы узнаем, что Леопольд готов отказаться от тех 20000 марок, которые причитались ему непосредственно от Ричарда, а не от императора, «et uno»* (* «И только» (лат.).), также от тех 1000 марок, которые, возможно, представляли собой проценты: при этом он признается в том, что у нег остаются еще 4000 марок из назначенных ему откупных денег, и от Говдена мы узнаем, что его сын был готов передать сумму с отъезжавшими домой заложниками, но те из-за риска быть ограбленными в дороге отказались взять деньги для передачи Ричарду.

Возникает вопрос, насколько выгоден был для Леопольда! Вюрцбургский договор. Нефинансовые его условия, открывающие большие перспективы в будущем, остались невыполненными, а денежная доля получилась, по крайней мере, на 20000 марок меньше, чем ожидалось. Источники, которые опираются на факты, действительно имевшие в то время место, приписывают денежному выкупу Ричарда определенную роль в расширении Вены, основании там Нового города, закладке укреплений Эннса и Хайнбурга и стабилизации венского пфеннига.592 Для года с небольшим, который в лучшем случае оставался в распоряжении Леопольда, это была бы слишком широкомасштабная программа. Но что-то из названного было определенно сделано, так как до своей смерти он все же успел потратить определенную часть суммы. Если же мы попытаемся представить себе сумму, которую в итоге Ричард выплатил императору, вновь вспоминается доля Леопольда. Но при этом сейчас уже установлены два факта: совершенно невероятно, чтобы Леопольд, позиция которого не могла укрепиться после Вюрцбурга, повысил бы свои требования сверх 50000 марок, а от императора он мог получить лишь 30000 марок, и лишь в том случае, если бы тот, несмотря на ожидавшиеся от Ри­чарда еще большие суммы, сразу же и сполна расплатился бы с Леопольдом. Здесь появляется элемент неуверенности: нам неизвестно, насколько пунктуально расплачивался император, и все свидетельства источников о полученной Леопольдом выгоде в итоге лишены достоверности. Не вызывает сомнения лишь то, что он не мог получить от Ричарда непосредственно ничего, что было бы достойно упоминания, иначе в сделанных расчетах доля императора оказалась бы слишком мала.

И все же финансовую выгоду Бабенберги могли получить, хотя бы она даже была меньше ожидаемой, и пока Ричард был жив, она оставалась бы ненадежной. Собственно говоря, со­вершив авантюру Леопольд вышел за пределы своих возмож­ностей, так как чего папа не рискнул бы без опасения последствий предпринять по отношению к императору, то могло быть легко и в любое время осуществлено по отношению к какому-то австрийскому герцогу: отлучение и интердикт. Интердикт, распространявшийся на всю страну, при котором, помимо всего прочего, запрещалось производить обрядовые захоронения, представлял настолько сильное средство воздей­ствия, что против него невозможно было долго устоять. С та­кой перспективой Австрия вновь столкнулась в 1198 году. Сра­зу после избрания нового папы, Иннокентия III, Ричард обра­тился к нему с просьбой посодействовать в вопросе возвраще­ния уплаченных в качестве выкупа денег.593 В отношении ав­стрийской доли папа обещал немедленно удовлетворить его просьбу, и 30 мая 1198 года он направил герцогу Фридриху послание, в котором под угрозой церковных санкций прика­зывал тому вернуть уплаченный Ричардом выкуп. Но посколь­ку незадолго до этого по дороге из крестового похода Фридрих скончался, послание это до адресата не дошло. Нет ни малей­ших оснований предполагать, что Ричард отказался бы от своего требования в пользу брата Фридриха, Леопольда VI, но из-за смены власти в Австрии случилась задержка, а через год не стало и самого Ричарда. Ему удалось держать Леопольда в узде, использовав его амбиции для собственной безопас­ности.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

МЕЖДУ ШПЕЙЕРОМ И ВОРМСОМ

Спойлер (раскрыть)

Второй этап плена Ричарда, длившийся с Вербного воскре­сенья, 21 марта, до 29 июня 1193 года, то есть от рейхстага в Шпейере до рейхстага в Вормсе, является наиболее насы­щенным событиями и документированным периодом его пре­бывания в Германии. 21 марта состоялись первые переговоры между Ричардом и императором, они велись через посредника и закончились неудачей. Ричард отказывается удовлетворить требования императора, даже если это будет стоить ему жизни, как сообщает Говден. На следующий день, в понедельник страстной недели, Шпейер становится свидетелем торжествен­ного въезда Ричарда в город. Собрание князей становится вер­ховным судом, перед которым император обвиняет Ричарда в различных преступлениях. Тягчайшими среди пунктов обви­нения были соучастие в убийстве Конрада Монферратского и предательства в Святой Земле; впрочем, оба эти деликта император упомянул в своем письме к Филиппу.

Однако собрание князей в Шпейере никак нельзя было назвать представительным. К сожалению, список свидетелей документа, составленного 23 марта,594 в высшей степени ден, а составленный на праздник Пасхи и вовсе заставляе думать скорее о семейной встрече дома Гогенштауфенов, в которой помимо нескольких князей церкви, преимущественнс из ближайших окрестностей, участвовали только графы и го­сударственные высшие чиновники. И ничего удивительного, поскольку влиятельные князья в ту пору находились в оппози­ции к императору. Высоким рангом из присутствующих, если не считать двух Конрадов — пфальцграфа Рейнского, дяди Генриха, и герцога Швабского, — могли похвастаться разве что Отго, пфальцграф Бургундский, еще один брат Генриха, архиепископ Трира и епископы Шпейера, Ворсма, Пассау, Фрайзинга и Цайеца, а также Леопольд Австрийский. Любопытнс отметить участие старшего пастора Кельна Адольфа, которь в последующие шесть месяцев станет архиепископом Кельна и одним из самых решительных сторонников Ричарда.595

Являлся ли подобный состав судей столь же компетентным для вынесения приговора как и любой другой? Во всяком случае, как мы уже видели, Леопольд поставил условия передачи Ричарда, и, если некоторые выдвинутые императором к последнему требования еще могли рассматриваться в качестве меры наказания по вынесенному приговору, то о других такого не скажешь, так что Ричарду, но и в не меньшей степени его стране, которой предстояло собирать деньги, должны были быть предъявлены побудительные мотивы к исполнению обязательств. Если обвинительный приговор и был запланирован, то, надо признать, что Генрих VI не знал, как провести соответствующий процесс.596 Напротив, этот рейхстаг предоставив Ричарду возможность блистательно оправдаться. Не только английские хронисты свидетельствуют об истинно королевской манере держать себя, продемонстрированной Ричардом, но и придворный поэт Филиппа Гийом Бретонский рисует в своих Philippidos весьма импозантную картину поведения Ричарда в Шпейере. Словно он находился в тронном зале Линкольна или Канн и произносил тронную речь. «Cordo leonino»* (* «Львиное сердце» (лат.).) умел защищаться и готов был вызвать на единобор любого, кто бы осмелился упрекнуть его в предательстве, подробность, о которой сообщает также Петр Эбулоский в панегирике, посвященном Генриху VI.597 При этом мы узнаем, что, предъявляя красноречивые аргументы в свою защиту, он не переходит границ расчетливой скромности. В конце своей речи он склоняется или преклоняет колено, и среди воцарившей в зале тишины Генрих VI вдруг чувствует, что ему не остается ничего иного, как скрепить поцелуем их примирение. Все обвинения сняты и больше никогда о них не было речи.

Даже если обвинение было всего лишь средством запугива­ния и события разворачивались вопреки желаниям Генриха, процесс все-таки решил для него важную задачу: свою пози­цию в отношении Ричарда теперь он мог по меньшей мере как-то оправдать. И хотя законных оснований для удержания Ричарда больше не существовало, элегантная инсценировка примирения удовлетворила, казалось, всех. Едва успев «по­брататься» с Ричардом, Генрих изъявляет желание примирить его с Филиппом, и, как пишет Говден, в благодарность за хло­поты, «mediante duce Austriae»* (* «Посредничество герцога Австрийского» (лат.).), и «quasi pro mercede»** (** «Как бы в качестве платы» (лат.).) Ричард готов заплатить ему 100000 серебряных марок.598 Но и это еще не все, благоволение императора простирается гораздо дальше: Генрих VI делает вид, будто деньги эти в качестве подарка не примет. Если ему не удастся примирение, Ричард будет отпущен с богом. Впутывание во все эти дела Филиппа едва ли было приятно Ричарду, — этим император, по-видимому, намекал на свое недовольство последним, — но, по крайней мере, открыто, так чтобы не переполошился Лео­польд, Ричард подтверждает готовность заплатить ранее огово­ренную сумму, которую, ввиду оправдания Ричарда по всем пунктам обвинения, официально уже нельзя было назвать вы­купом. Хотя подобным формальностям никто тогда не прида­вал значения, Ричард их все же достойно оценил: своим пове­дением он доказал, что прекрасно осознает то обстоятельство, что дело разбирается не у него на родине, и он не собирается смешивать право с правом сильного и не провоцирует Генри­ха VI, напротив, охотно подыграет ему и поможет не уронить престиж. Согласно Дицето, определенно несколько путающего Даты, на следующий день, во вторник 23 марта, Леопольд официально передает Ричарда императору. В святой четверг, 25 марта, вступает в силу «мир», стоивший английскому коро­лю 100000 кельнских серебряных марок, а также 50 полностью Укомплектованных галер и 200 рыцарей, выделенных импера­тору на год.

На следующий день, в страстную пятницу, 26 марта, Ри­чард пишет приору и Кентерберийскому конвенту послание,599 в котором призывает церковь не поскупиться при сборе денег на выкуп. Он сообщает, что «nullo modo»* (* «Никоим образом» (лат.).) не сможет получит свободу, не внеся 100000 марок. Далее Ричард информирует монахов о том, что император поцеловал его в знак дружбы и пообещал ему и его королевству «consilium et auxilium»** (** «Совет и помощь» (лат.).). При этом наметился коренной поворот в их отношениях, по­скольку, когда после заключения соглашения явились послы Филиппа и заявили о прекращении его вассальных обязательств по отношению к Франции, что de facto уже произошло в силу принятия от Иоанна ленной присяги в отношении владений Ричарда, а de jure означало объявление войны, Генрих отослал их с негодованием. Ричард при этом подтверждает готовность ответить по всем обвинениям в курии Филиппа, что, впрочем, его ни к чему не обязывало, ведь теперь он был не волен распоряжаться собой, а когда выйдет на свободу, в оправданиях отпадет нужда. Подобное развитие событий, а именно, довольно запоздалое появление французских ге­рольдов войны в Шпейере, пожалуй, можно рассматривать как доказательство абсолютной убежденности Филиппа в осуждении Ричарда в Шпейре, на основании чего можно сделать вывод о сговоре французского короля с императором и соответствующих планах Филиппа.600 Несвоевременность очевидна. Но поскольку осуждения Ричарда не последовало, то время для французской пропаганды оказалось не самым подходя­щим: Ричард даже доказал свою невиновность — согласно Коггесхэйлу и Philippidos,601 император включил в свою обви­нительную речь даже упрек Филиппа, будто Ричард хотел его, своего сеньора, убить с помощью ассасинов, и в виду того, что это обвинение разделило судьбу прочих, объявление францу­зами войны лишь доказывало злые намерения Филиппа, вос­пользовавшегося беззащитным положением пленного. Даже если прямой выгоды в этом для Ричарда не было, все же это доказывает, что с его появлением в Германии, средства на­правленной против него кампании перестали действовать. Больше не представлялось возможным вешать на него беспоч­венные обвинения, и, если это не могло помочь ему во взаи­моотношениях с императором, то способствовало вербовке союзников. Император, казалось, всерьез отнесся к своей «посреднической миссии» и принял доставленное архиепископом Реймским предложение о личной встрече с французским королем, которая должна была состояться 25 июня в традици­онном месте германо-французских встреч на границе между Вокулером и Тулем. Это, должно быть, сильно встревожило ричарда. «Рах»* (* «Мир» (лат.).) между императором и английским королем был очень хрупок, несмотря на все заверения в обратном.

19 апреля Ричард пишет из Гагенау воодушевленное пись­мо на родину: 602 император обращается с ним уважительно, и даже удалось договориться о единовременной выплате лишь 70000 марок, из чего можно заключить, что за остальные 30000 теперь появилась возможность выставить заложников. С просьбой приступить к сбору денег было связано сообщение о том, что с императором заключен «mutuum foedus amoris»** (** «Взаимное полюбовное соглашение» (лат.).), который был бы взаимовыгоден «in jure suo obtinendo et retinendo»*** (*** «Во осуществление и сохранение своих прав» (лат.).). Надо понимать, имелась в виду помощь Генриха в отвоевании потерянных французских владений Ричарда за содействие последнего в завоевании Сицилии. Чтобы под­черкнуть значение этого союза, Ричард заверяет, что, даже будучи свободным, охотно заплатил бы эту сумму, а то и большую. Но мы не настолько наивны, чтобы принимать это за чистую монету. Просто надо было морально поддержать своих, тех, кому предстояло напрячь до предела свои силы при сборе необходимой суммы, а также подготовить всех к тому, что освобождение может стоить еще дороже, поскольку он прекрасно понимал принципиальное противоречие его интере­сов с интересами императора. В скрепленном золотой печатью послании императора,603 датированном тем же числом, 19 апре­ля, и адресованном английской знати, похоже, только ей, а не вассалам французских владений Ричарда, толкование тогдаш­них отношений, представленное Ричардом, получает полное подтверждение: «in coccordia et bona pace»**** (**** «В мире и согласии» (лат.).) пребывает Ген­рих с английским королем, который для него «carissimus noster»***** (***** «Драгоценнейший наш» (лат.).), следовательно, они «corde et animo uniti»****** (****** «Едины, как сердце и душа» (лат.).). Но о Пакте взаимопомощи в письме императора, однако, нет ни слова, так что упомянутое соглашение, скорее, следует понимать как принятие Ричардом финансовых обязательств, а смысл письма усматривать в напоминании о настоятельной необходимости сбора денег, завуалированном смутными обещаниями и угрозами. После подобного недвусмысленного намека на то, что только после уплаты выкупа он сможет получить свободу, становилось маловероятно, чтобы Ричард мог рассчитывать на скорое возвращение домой.

И совсем непонятно, чем объяснить кратковременное заточение Ричарда в государственной темнице Трифельс. Быть может, этот замок из красного песчаника, расположенный в Райнпфальце, с самого начала должен был стать тюрьмой Ричарда, так что неожиданный перевод его туда не следует воспринимать как резкую перемену в отношении к нему императора по сравнению со Шпейером, или, как предполагают английские источники, причина тому кроется во влиянии французских послов на Генриха, заставивших его изменить свои взгляды. Этот перевод можно рассматривать в качестве вынужденной меры предосторожности ввиду активности княжеской оппозиции и, таким образом, как совершенно ней­тральное по отношению к Ричарду действие. В любом случае эта изоляция была в высшей степени нежелательна для английского короля. К счастью, в Трифельсе он провел не боле трех недель, судя по его путевому журналу: 30 марта он пишет еще из Шпейера, 19 апреля — уже из Гагенау,604 живописного, несомненно комфортабельного, вместе с тем хорошо укреп­ленного императорского замка в Эльзасе, где, благодаря при­сутствию самого Генриха, Ричарда окружили атмосферой при­дворной любезности, полагавшейся гостям королевских кровей. Бесценную услугу освобождения из темницы оказал ему, одна­ко, не трубадур Блондель, приключения которого местный предания, в отличие от австрийских, переносят в Трифельс, но вполне реальный верноподданный, объявленный в Англии вне закона канцлер Лоншан, приехавший, чтобы провести с императором переговоры о судьбе Ричарда, как писал последний в письме из Гагенау. Связи с родиной постепенно налаживались, но основы политики открытого подыгрывания императору и тайного противодействия официальной линии сотрудничества были заложены именно в Шпейере. Здесь побывали не только аббаты Боксли и Робертсбридж, но и друг и спод­вижник Ричарда по крестовому походу будущий архиепископ Кентерберийский Хьюберт Уолтер. Незаметно для императора здесь на пороге великих переговоров в обстановке строжайшей секретности были достигнуты договоренности, которые, несмотря на полную недооценку их значения в исторической литературе, следует отнести к важнейшим достижениям Ри­чарда в период пребывания в плену, в чем у нас еще будет возможность убедиться.

29 июня, после состоявшейся 25 июня последней пробы сил с императором, переговоры подошли к своей финальной стадии в Вормсе. На сей раз рейхстаг был более представи­тельным, что доказывает список свидетелей договора:605 среди видных участников теперь можно заметить примирившихся с императором герцогов Брабантского и Лимбургского, а также ландграфа Тюрингского и маркграфа Мейсенского; участие Леопольда Австрийского, напротив, не засвидетельствовано. Некоторые важные для него требования в Вормский договор, который нам известен в изложении Говдена, не включены, а именно, положения, касающиеся Исаака и его дочери, хотя они могли попасть в дополнительное соглашение, поскольку Говден упоминает о них в другом месте. Однако в договор с императором был включен пункт о выдаче племянницы Ри­чарда за сына Леопольда не позднее, чем через семь месяцев после освобождения английского короля. Но вернемся к основным положениям договора: Ричард обязан - без обос­нования причин — заплатить 100000 серебряных марок, для взвешивания и опечатывания которых в Лондон будут направ­лены представители императора. В качестве гарантии уплаты остальных 50000 марок Ричард будет обязан выставить залож­ников: 60 человек за 30000 марок императору и семь человек за 20000 марок герцогу Австрийскому. После выплаты первой суммы и предоставления заложников за вторую Ричарду должны были возвратить свободу. При этом обращает на себя внимание увеличение суммы выкупа в полтора раза против первоначаль­но оговоренной и новое распределение долей между импера­тором и герцогом: Леопольд больше не участвует на равных в дележе надбавки и должен из общей суммы получить теперь не 50000 непосредственно от императора, но только 30000, а остальные 20000 уже от самого Ричарда. Он должен был со­гласиться на отсрочку платежа, что в итоге, как мы увидим, приведет к недополучению предназначавшейся ему суммы. Таким образом, император получал от Ричарда 130000 марок, из которых должен был передать Леопольду 30000, после чего у него осталось бы 100000. Следовательно, по сравнению с Вюрцбургским договором его доля увеличивалась на 100 про­центов. Это перераспределение выкупа, а также соотношение выставляемых заложников, как нельзя лучше соответствовало различию в ранге между императором и герцогом, и Генрих с Ричардом без особого труда договорились между собой счет Леопольда. Но то, что Леопольд в общей сложное не мог рассчитывать больше, чем на 50000 тысяч, ясно вытека­ет из выкупного характера этого платежа.

Даже если бы Говден ничего не сказал на этот счет, не­трудно было бы догадаться, что дополнительная сумма заменила первоначальное требование о предоставлении непосредственной помощи в сицилийском походе. О ней, собственно говоря, больше нигде не вспоминается, да и в секретном протоколе она не могла быть зафиксирована, поскольку в противном случае из-за невыполнения этого обязательства Ричардом после его возвращения домой между ним и Генрихом наверняка возникли бы серьезные проблемы. Однако, и это наиболее любопытная часть соглашения, даже от этих финансовых претензий Ричард мог быть частично освобожден, а именно, посред­ством обязательства, которое исполнил бы не он сам, а его шурин, Генрих Лев, с кем император до сих пор враждовал: «Но если Его Величество король исполнит обещание, данное Его Высочеству императору в отношении Генриха, бывшего герцога Саксонского», — говорилось в договоре (этот пункт обозначает альтернативное решение, к нему никогда не относились с большим доверием), — тогда император удовлетворил бы из собственной доли требования Леопольда в размере 20000 марок и Ричарду не пришлось бы выставлять за эту сумму заложников. Следовательно, речь должна была идти о каком-то важном обязательстве Генриха Льва, если император соглашался расстаться с такой суммой, и возникает вопрос, чем именно мог сберечь Генрих Лев своему шурину 20000 марок. Помимо личного поощрения английским коро­лем племянника из династии Вельфов у нас не имеется ни единого доказательства существования доверительных отноше­ний между Ричардом и самим Генрихом Львом,606 и обязатель­ство последний не исполнил. Часто обсуждаемый вопрос, а что бы это могло значить,607 оставим открытым. Для нас важнее взаимообусловленность как таковая: попытка замены финансового обязательства, пришедшего, в свою очередь, на; смену первоначально военному, на политическое. Но самым важным безусловно является то, что в конце договора делается ссылка на секретное соглашение, оформленное в скрепленном печатями с обеих сторон документе и определяемое в качестве неотъемлемой части заключенного договора. Неужели речь шла о письменном закреплении положений, касающихся судь­бы Кипра, интересовавшей Леопольда? Тогда непонятно, почему этот вопрос, открыто обсуждавшийся в Вюрцбурце, вдруг стал закрытой темой. Кроме того, Исаака освободили на усло­виях «sine restitutione imperii»* (* «Без права восстановления своей империи» (лат.).), что не могло привести к воз­никновению политически взрывоопасной ситуации, а плани­руемая Леопольдом финансовая операция по продаже его дочери едва ли могла иметь такое большое значение для Ген­риха VI, чтобы он включал ее в свой договор с Ричардом. Та­ким образом, разгадку тайны этого секретного протокола сле­дует искать совсем в другом месте. Единственное обязательст­во императора по договору состояло в обеспечении безопасно­го проезда Ричарда до порта, из которого он пожелал бы от­плыть в Англию. Следовательно, ни о какой взаимности в договоре речь не идет и на паритетные начала нет ни ма­лейших указаний.

Чтобы пробиться к истине сквозь тогдашние официальные высказывания относительно пленения Ричарда, нам пришлось отмести в сторону все наслоения красивой лжи, как это при­ходится делать при оценке политических заявлений во все времена. Неоднократно мы уже указывали на приукрашивание действительности и стыдливое использование эвфемизмов, например, неупотребление с самого начала неблагозвучного слова «выкуп», определение доли Леопольда как приданого за племянницей Ричарда. Слышали мы уже и об обмене любез­ностями в Шпейере и о том, что Ричард сам предложил Ген­риху деньги, а именно, в знак признательности за предстоящее «примирение» с Филиппом, которое было в принципе невоз­можно и нежелательно как вмешательство в чужие дела. И когда император заявил, что в случае неудачи примирения отпустит Ричарда без выкупа, то тот должен был услышать в его словах угрозу - он может получить столько же и от Фи­липпа, если выдаст ему Ричарда. В Германии наступило клас­сическое время изысканных манер, и утонченность, поражаю­щая нас в придворных эпосах того времени, осязаемо ощуща­ется и в этой придворной пьесе, разыгрываемой для всего ми­ра Ричардом и Генрихом при каждой публичной встрече. И никого не должно удивлять изъятие из официального обо­рота определенных понятий, контрастирующих с общей кон­цепцией прекрасного. Чисто филологическое толкование текста без учета политической реальности должно привести к тому, что по Вюрцбургскому договору от Ричарда требовалась лишь во­енная помощь в сицилийском походе, после чего, если приниматъ на веру упомянутое выше его собственное письмо из Гагенау, появляется пакт о взаимопомощи. И все это не имеет ничего общего с потребованной от него в конце присяги лен­ной зависимости Англии от Германии. Это предложение о присяге сделано, скорее всего, им самим, а вернее, его мате­рью для выхода из критической ситуации.608 При таком под­ходе, учитывая неизменно колеблющуюся позицию Генриха VI, ; пришлось бы предположить, что положение Ричарда попере­менно то улучшалось, то ухудшалось. А это привело бы к совершенно неадекватной оценке обоих противников. По­добный подход не учитывает прежде всего различных требо­ваний к режиссуре, предъявляемых нашими героями: импе­ратору, должно быть, было важно, чтобы присяга Ричарда выглядела как полностью добровольная,609 а для того как нельзя лучше было бы принести ее уже после своего освобож­дения. Но если Генрих и не имел бы ничего против более ранних сроков принесения присяги, то у Ричарда на этот счет были серьезные возражения, что можно заключить из его сопротивления — «nec etiam pro mortis periculo»* (* «Даже под угрозой смерти» (лат.).) не желал он, согласно Говдену, во время встречи в Шпейере удовлетворить требования Генриха, — а также в силу напряженности, воз­никшей в их отношениях перед Вормским рейхстагом, и, на­конец, перед Майнцским. Но при этом упускается из виду прежде всего то обстоятельство, что личное участие в военном походе, предоставление флота и дружины, чего требовал от него Вюрцбургский договор с Генрихом VI и Леопольдом, — не что иное, как сама суть обязанностей вассала. Военная помощь без hominium между неравными по рангу — такого в ту пору практически никогда не случалось. Теоретически между императором и королем существует иерархическая ступенька -по крайней мере, для Генриха, — тем более, в пленнике он еще меньше мог видеть себе равного. И поскольку после возник­новения между ними разлада Ричард в конце концов все же приносит вассальную клятву, то, надо полагать, подобное тре­бование, хотя никогда и не предъявлялось публично, все же возникло еще в самом начале и было зафиксировано в упоми­навшемся секретном дополнительном соглашении к Вормскому договору. Можно было бы возразить, что вассалитет не обяза­тельно должен быть связан с превращением Англии в лен,610 — аргумент, к рассмотрению которого мы еще вернемся, — но я считаю, что Генрих с самого начала стремился к этому опти­мальному для него решению с соблюдением всех формально­стей.611

В этом пункте Ричард мог занести в Вормсе в свой актив решительную победу: она выражалась в снятии требований о личной военной повинности, о предоставлении флота, кото­рый приобретал для Англии как островного государства жиз­ненно важное значение, и о командировании рыцарской дру­жины. Все это было не только чрезвычайно обременительно, но из-за состояния войны с Францией могло иметь трагиче­ские последствия. Ричард начал бороться за отмену этих тре­бований сразу же после того, как они впервые были выдвину­ты в Вюрцбургском договоре, и уже в Шпейере ему удалось добиться того, что первоначально бессрочная военная помощь была заменена на годичную, теперь же это положение и вовсе было изъято. Поэтому правильнее говорить сейчас не о повы­шении суммы выкупа в Вормсе, а, скорее, о замене, в сущно­сти, военно-политического обязательства чисто финансовым. О связывании Ричарда узами вассальной зависимости открыто речь пока не заходит, да и суть их теперь выхолощена: импе­ратор отказывается от власти ради денег. Ричард, однако, не перестает размышлять о том, как сократить это дополнитель­ное денежное обязательство, что доказывает статья, относя­щаяся к Генриху Льву, и, в конце концов, ему удается запла­тить лишь часть этих фактически откупных денег. И снова капиталы Плантагенетов играют роль политического оружия. Секретность должна была помочь Генриху инсценировать осо­бо впечатляющий спектакль освобождения Ричарда, но для самого Ричарда она несомненно исполнила ту же функ­цию, которую в свое время имело им самим взятое, но хранимое в тайне обязательство жениться на Алисе; он и не думал его выполнять.

Все это лишний раз убеждает, сколь ненадежны выводы, сделанные на основе умолчания; (например, поскольку о лен­ной присяге нигде не упоминается, значит, ее никогда не тре­бовали), и сколь мало можно почерпнуть, дословно трактуя публичные письма Ричарда. Когда он пишет о mutum foedus amoris, что современные авторы берут на веру,612 то ясно, что он желает подчеркнуть взаимность установившихся отноше­ний, которые, однако, подразумеваются и в вассальной зави­симости, чтобы преодолеть таким своеобразным способом недостаток дозволенных языковых средств и намекнуть о том, как много ему потребуется денег. Из этого определения столь же оправдано делать вывод о существенной взаимности обязательств, как и из более пространного высказывания Ричарда о том, что каждый из них, заключая договор «соntra613 оmnes vivintes in juresuo obtinendo et retinendo»* (* «Против всех и вся во осуществление и сохранение своих прав» (лат.).), обязался помогать дру­гому. Речь шла в первую очередь о праве захвата, а именно, о завоевании Генрихом Сицилии, тогда как самое большее, чего мог ожидать от императора в политическом отношении Ри­чард, — это соблюдения нейтралитета. А самой большой помощью должна была стать невыдача его Франции, Для «договора о дружбе», разумеется, отсутствовали самые примитивные пред­посылки. Разбой в сочетании с шантажом и в те времена едва ли мог служить основой полюбовной сделки (foedus amoris), но уж по крайней мере современным исследователям жизни Ричарда должно было бы стать ясно, что его нельзя упрекнуть в на­стоящей любви к Генриху VI, как в свое время и к Филиппу.

Если говорить о достижениях дипломатии Ричарда до Вормса, можно было бы еще раз вспомнить все вышесказанное. Фарс дружбы растянулся на целые месяцы, что Генриху, опре­деленно, давалось с меньшими усилиями. У него не оставалось причин злиться, он даже мог обнаружить, что эти фиктивные отношения и ему самому могут пойти на пользу, но жизненно необходимой эта комедия для него не была. Другое дело для Ричарда: суть заключалось не только в сохранении престижа — не содержаться как каторжник и не выступать беспомощной жертвой насилия, — время выдвигало на передний план более важные задачи — не допустить объединения двух врагов: Генри­ха VI и Филиппа. Он счел необходимым заключить прочный союз с одним против другого, поэтому в данном случае необ­ходимо было убедить Генриха в выгодах дружбы с ним и в его преданности. И уже не впервые мы видим, как Ричард стано­вится «другом» своего смертельного врага против другого, не менее смертельного. В точности повторяется схема, впервые обо­значившаяся, когда он с помощью Филиппа боролся со своим отцом. О сдержанности Ричарда по отношению к Леопольду, с которым у него были общие интересы, мы тоже уже слышали. Следовательно, инициатором и бенефициарием «дружбы» с им­ператором совершенно однозначно следует признать Ричарда.

Скачком от «inimicus imperii»** (** «Врага империи» (лат.).), которым Ричард был в де­кабре 1192 года, до «carissimus»*** (*** «Драгоценнейшего» (лат.).) в апреле 1193 года, Ричард закладывает фундамент всем успехам, достигнутым в плену. Он осуществил этот скачок благодаря целому ряду своих лич­ных качеств, которые, совершенно не согласуясь с приписы­ваемой ему аполитичной и безрассудной заносчивостью, за­ставляли Генриха играть на людях по отношению к нему роль доброжелательного друга, что давало Ричарду несомненные преимущества. К этим качествам, в первую очередь, принад­лежит чувство реальности, позволявшее адекватно реагировать на события. Он знал цену себе и своему кошельку, и мог удов­летворять как императорские, так и герцогские денежные ап­петиты, но лишь до тех пор, пока оставался недосягаемым для Филиппа. После Шпейера Ричард отказывается от всякого выяснения своего правового статуса и делает все возможное, чтобы хотя бы временно завуалировать несправедливый харак­тер оказываемого на него нажима. И если с английской сторо­ны и предпринимались попытки решить проблему с помощью Рима,614 то это было лишь на самой ранней стадии его плена, после «Союза дружбы» с императором, ни тому, ни, как уже отмечалось, Леопольду, пока можно было не опасаться отлу­чения от церкви: в данный момент оно не отвечало бы интере­сам Ричарда. Его уступчивость и отсутствие возражений, не­смотря на столь огромную сумму выкупа, в конце концов, успокоили императора. По такому важному для императора требованию, как принесение ленной присяги, Ричард изменил позицию с первоначально категорического отказа до, по крайней мере, видимого подчинения. И это не давало никакого повода для ужесточения режима его содержания. Столь предупреди­тельного человека, рассыпающегося в похвалах императору, едва обмолвившемуся о возможности оказания помощи против Франции, он не мог лишить скромных радостей жизни в од­ном из рейнских городков и заточить в темницу.

Непонятно тем не менее, как Ричарду удалось добиться столь неограниченной свободы перемещения, ведь в интересах императора было бы содержать его по возможности в самой строжайшей изоляции, для чего, надо полагать, и предназна­чался первоначально Трифельс. Но между концом мая и кон­цом сентября 1193 года мы можем обнаружить множество до­кументальных подтверждений пребывания Ричарда в Вормсе, причем довольно продолжительного, а затем, с конца ноября 1193 года и до конца января 1194 года в Шпейере, тогда как Генрих постоянно находится в Рейн-Майнской провинции615. Города эти были культурно-историческими центрами Герма­нии, где находились императорские соборы и связанные с ними епископские пфальцы, принимавшие при приезде императора его двор и служившие местом проведения рейхстагов. Здесь теперь проводил время Ричард. В Шпейере, кроме усы­пальницы императора салических франков, находились гроб­ницы матери Генриха и его малолетней сестры Агнессы, через которую Ричард чуть было не породнился с Генрихом какой-то десяток лет тому назад. «Ze Wormez bi dem Rine», то есть, перед «кафедральным собором», а также там, где долгое время пролегал путь Ричарда от его резиденции к собору, было место известного спора королев из «Песни о Нибелунгах». И всего через несколько лет после Ричарда один, по-видимому, авст­рийский поэт, тесно связанный с Веной и интересующимся литературой епископом Пассау, знавшим Ричарда в те време­на, введет в решающую битву «Песни о Нибелунгах» героя с таким не вписывающимся в контекст именем как «Ritschart».616 Примерно через сорок лет, в 1235 году, в Вормсе сыграют свадьбу между родившимся у Генриха в 1194 году сыном Фридрихом II и племянницей Ричарда, Изабеллой, сестрой Генриха III; и хотя жених и невеста были столь близ­кими родственниками соответственно Генриха и Ричарда, поли­тический мир к тому времени совершенно преобразился, и ни отца, ни дяди уже десятки лет не было в живых. Таким образом, в наиболее активный период своего пребывания в плену Ри­чард жил в Вормсе - городе, игравшем немаловажную роль в жизни Германии и предоставлявшем широкие возможности для связи с внешним миром. И отсюда он не только развивал государственную деятельность с официальной корреспонден­цией, но и вел тайную дипломатию и поддерживал тайные связи, которые противоречили интересам императора.

Постоянный наплыв гостей из всех уголков империи удив­лял местных жителей, сообщает Дицето, а Ньюбург замечает, что на протяжении всего плена в Ричарде принимали деятель­ное участие его соотечественники. И король не только посы­лает из Германии указы, но и руководит церковными назначе­ниями, разрешает и повелевает, как истинный король. Ожив­ленные контакты с отчизной выбивают почву из-под ног Иоанна; и Филиппа, ведущих пропаганду против Ричарда. Ведь, если вначале Иоанн утверждал, что его брата больше нет в живых, то позднее он стал уверять, очевидно полагаясь на заверениям Филиппа, что Ричард никогда не вернется. Но и этому верили все меньше и меньше — возвращавшиеся из Германии привозили с собой совсем иные известия, а именно, что освобождение задерживается только из-за промедления со сбором выкупа, и механизм сбора средств набирал новые обороты. Ричард распорядился завести ведомость, где указывать имена пожертвователей и вносимые ими суммы, чтобы он мог знать сколько и кому должен,617 и выявляются удивительные последствия. Королева-мать и юстициарии, ведавшие практической сторо­ной дела, обложили для начала все рыцарские поместья, ввели общий налог на светские сословия в размере четверти годового дохода и реквизировали у церкви всю золотую и серебряную утварь, стоимость которой Ричард впоследствии частично воз­местил.618

Среди тех, кто посетил Ричарда в плену, было немало до­веренных лиц короля, через которых он передавал секретные послания. Из его канцелярии вместе с ним в плен попал ма­гистр Филипп,619 позднее к ним присоединится канцлер Лоншан, как и многие другие. Согласованность действий с лон­донским правительством была отменная, поскольку Ричард имел возможность не только передавать свои пожелания, но и позаботиться о том, чтобы его на первый взгляд не совсем понятные распоряжения верно истолковывались. Дицето со­общает об одном адресованном верховному судье Уолтеру Ру-анскому послании, в котором Ричард отдает распоряжение исполнять только те его указания, которые будут для него полезны и не уронят его чести,620 а на прочие не обращать внимания. Это свидетельствует о его вере в способность пра­вительства принимать решения, и посему не выглядит столь двусмысленно, как могло показаться вначале, поскольку, с одной стороны, все друг друга знают, а с другой, в то время меньше доверяли писаному слову, чем переданному устно ком­ментарию надежного подателя письма. А в таких людях и в Гер­мании у Ричарда недостатка не было. Для нас этот пример с письмом прекрасное доказательство его двойной стратегиче­ской игры и тактики неагрессивного, но разумного и тайного сопротивления. Есть один еще более удачный пример...

В душещипательном письме от 30 марта621 («mater dulcissima»* (* «Милейшая матушка» (лат.).)), которое одновременно носило как благодарственный, так и просительный характер, он обращается к матери с просьбой лично позаботиться о том, чтобы Хьюберта Уолтера избрали архиепископом Кентерберийским. Тем же числом Датирован и соответствующий приказ Уолтеру Руанскому и юстициариям. Этот близкий друг Ричарда, Хьюберт Уолтер, еще по пути из крестового похода узнал в Италии о пленении Ричарда и немедленно сделал соответствующее представление в римскую курию, после чего поспешил к королю в Шпейер. Теперь Ричард хотел сделать его гарантом сво­его скорейшего освобождения и стабильности в Англии. Реа­лизацию своего выбора Ричард определяет как самое свое за­ветное желание после стремления к свободе. И с полным ос­нованием: и в спокойные времена своенравный архиепископ Кентерберийский был бы тяжкой обузой для английского престола, а уже теперь, когда церкви предстояло внести ос­новную сумму выкупа, послушный первосвященник был жизненно необходим. Но и это еще не все: он должен был стать двигателем машины по сбору средств и потеснить на вершине власти Уолтера Руанского, более того, — и это ему удалось как нельзя лучше, - он должен был обеспечить на время войны с Францией мир в островном королевстве и по возможности избавить короля от английских забот в будущем. Одно это уже заставляет Ричарда умолять ни в коем случае не медлить. Того же 30 марта летит из Шпейера приказ приору и конвенту Кентерберийского монастыря,622 «sub omni celeritate»* (* «Среди всех лиц духовного звания» (лат.).) приступить к избранию архиепископа, причем предписы­вается строжайше следовать указаниям королевы-матери и подателя письма протонотариуса Вильгельма де Сен-Мер Леглизского. Следовательно, такое безотлагательное распоря­жение отдает Ричард, прежде чем исчезнуть в Трифельсе, а насколько он там задержится, ему было вовсе неизвестно. 30 мая Хьюберт был действительно избран. Это оказалось не таким уж простым делом, учитывая давнишние споры между епископами и монахами, из которых был найден остроумный выход, заключавшийся в том, что обе комиссии на отдельных заседаниях выбирали королевских кандидатов.

Как мы уже слышали, в 1191 году монахи выбрали Режинальда Батского, обведя, таким образом, вокруг пальца Уолте­ра Руанского, который должен был обеспечить выбор королев­ского кандидата, и победоносно довели до конца исподволь готовившуюся интригу. Предотвратить нечто подобное на этот раз должны были авторитет Элеоноры и бдительность прави­тельства. Определив своим кандидатом Хьюберта Уолтера, Ричард доказал всем, что в кадровых вопросах у него верные критерии: его избранник не только получил боевое крещение в крестовом походе, где напоследок возглавил делегацию к Салах ад-Дину и способствовал заключению перемирия, его авторитет был тут же признан в Англии, а это являлось хоро­шей предпосылкой эффективной деятельности. Даже Гервасий

Кентерберийский,624 представлявший партию весьма критиче­ски настроенных против короля монахов, хвалебно отозвался о нем, назвав справедливым и добронравным, и вынужден был признать, что тому сразу же удалось взять под контроль ситуа­цию в Англии и стать объединяющим фактором внутренней политики. Но даже присутствие короля, чему свидетельство результат выборов 1191 года, не всегда обеспечивало на сто процентов избрание королевского кандидата, и еще менее способствовало тому пребывание короля в плену, усугубленное противоречивыми инструкциями и новыми интригами Саварика Батского.

28 мая Ричард пишет в Кентербери,625 что недавно ото­сланное им рекомендательное письмо, в котором он назначает своим кандидатом на пост архиепископа Саварика Батского, подлинно и составлено им «раrа conscientia et bona voluntate»* (* «По совести и доброй воле» (лат.).). Правда, нигде не подтверждается надежность подателя письма. Таким образом, монахи заблаговременно получив от Ричарда рекомендательное письмо, которое совершенно, естественно, расходится с инструкциями королевы-матери, сделали королю запрос, — что само по себе показательно для авторитета нахо­дящегося в плену Ричарда, — а подлинно ли его послание во­обще? В подтверждение Ричард отписал им несколько слов, но 8 июня посылает вслед, на этот раз в адрес своей матери, крайне срочное письмо, в котором просит все же, поскольку его распоряжение все еще не выполнено, — а оно было выпол­нено уже неделю назад, о чем Ричард, естественно не мог до­гадываться, — провести кандидатуру Хьюберта Уолтера. Это письмо послужило Ричарду самооправданием его — не впервые уже примененной - тактики. Он сообщает, что воля его тверда и неизменна («voluntas nostra est firma et immutabis»** (** «Воля наша тверда и непоколебима» (лат.).)), и в ка­честве примаса он желает видеть только Хьюберта Уолтера. И если он посылал рекомендательные письма в пользу кого-нибудь другого, будь то канцлера, епископа Батского или еще бог весть кого, то пусть считают, что этих писем никогда не было. Затем следует весьма примечательное выражение: дес­кать, вы не хуже меня знаете, «что нам, пока мы в неволе, не Вольно перечить просьбам сильных мира сего и надо ходатай­ствовать за тех, кого мы ни под каким предлогом не желали бы продвигать».623 И это относилось не только к прошлому, но и к будущему. Таким образом, Ричард вновь счел своевременным внести ясность в вопрос, почему он старается быть любезным со всеми. И тут же делается приписка о несомненной надежности подателя этого письма магистра Иоанна Бридпортского.

Кем же были эти «сильные мира сего», чьи пожелания Ричард не рискнул открыто отклонить, предпочтя прибегнуть к эзоповской манере письма? Как ни удивительно, но свою кандидатуру на этот пост выставил и канцлер Лоншан, ставший к тому времени в Англии persona non grata, очевидно рассчитывая таким образом на грандиозный триумф над свои­ми недоброжелателями. И, поскольку Ричард все же считал его способным и полезным политиком, он решил не охлаждать его пыл прямым отказом. Но великим человеком Лоншан в его глазах, разумеется, не был, еще меньше таковым мог быть Саварик Батский. Нелишне вспомнить, что именно его, своего «любимого родственника» император еще в 1191 снабдил рекомендательным письмом, немало способствовавшим его карьере и оказавшимся полезным на выборах в Кентербери его родственнику епископу Батскому. Этот весь­ма энергичный епископ, который немедленно по получении официального подтверждения пленения Ричарда был отослан Уолтером Руанским к императору, явно занимался там не только вопросами освобождения Ричарда — он упорно добивался поддержки своей кандидатуры на пост архиепископа Кентерберийского. И разве не мог император теперь оказать ему услугу в виде своей рекомендации? Еще один показатель­ный пример соблюдения внешней формы — попытка оказать влияние на исход выборов предпринимается не через голову Ричарда, но путем оказания на него давления. Впоследствии епископ Батский будет вовлечен в другой важный проект, разрабатываемый во время пребывания Ричарда в плену. Но если человек этот пользовался доверием Генриха VI, то одновре­менно он не мог быть доверенным лицом Ричарда, видевщим перед собой тревожную перспективу: а именно, архиепископа, обязанного своим положением императору и демонстрирующего тому свою признательность, а через него император мог бы влиять на расстановку сил на политической арене Англии, и даже на длительность пребывания его самого в плену. Важное политическое положение архиепископа Кентерберийского с тем же успехом, что и требование личного участия Ричар­да в сицилийском походе, могло бы вдохнуть жизнь в пла вассального подчинения Англии, питаемые императором, и сделать их реальными. Эта мысль, к сожалению, не получила до сих пор надлежащего развития в исторической литературе.

Соответствующие намерения Генриха,, конечно же, не под­тверждаются ни одним источником, хотя они настолько оче­видны, что было бы странно, если бы Генриху ни разу не пришла в голову идея о возможности подобного реального владычества. Незамедлительная реакция Ричарда и показное удовлетворение желаний Саварика позволило ему выиграть время, благодаря чему кандидатура императора была провалена до того, как Генрих успел внести свое пожелание в качестве существенного требования в Вормский договор. Неуемное честолюбие Саварика вынудило Ричарда выделить ему аббат­ство Глэстонберийское, но с королевской благосклонностью эта милость не имела ничего общего. Впоследствии Ричард его отобрал, аргументируя свой поступок тем, что был в свое вре­мя вынужден пойти на это по настоянию императора.626

В то самое время, когда Генрих якобы хлопочет о том, что­бы установить мир между Ричардом и Филиппом, Ричард вы­ступает посредником между императором и княжеской оппо­зицией.627 К началу 1193 года сформировалась коалиция между герцогами Брабантским и Лимбургским с одной стороны, и архиепископом Бруно Кельнским — с другой. К этому ниж­нерейнскому ядру присоединяется архиепископ Майнца, через которого устанавливаются связи с Саксонией, с маркграфами Германом Тюрингским и Мейсенским. К союзу примыкает герцог пограничной Богемии, а юго-запад Германии представ­ляет герцог Бертгольд Цэрингский, давний соперник Гогенштауфенов. Весной, после Шпейерского рейхстага, пока Ри­чард находится в замке Трифельс, движение, число сторонни­ков которого возрастает как снежный ком, по-видимому стре­мительно набирает силу. К заговору в конце концов присое­диняются Вельфы. Целью движения было свержение импера­тора и выбор королем юного герцога Брабантского, на что, очевидно, было получено согласие папы. Для Генриха склады­валась весьма опасная ситуация. Могло случиться так, что ради сохранения власти пришлось бы искать помощи против рейнского крыла оппозиции у французского короля. В качест­ве цены за поддержку, вероятно, пришлось бы уступить Фи­липпу своего пленника. Так, по крайней мере, представлялась, по сообщениям Говдена, ситуация Ричарду, и поэтому он приложил все усилия, чтобы сорвать намеченную на 25 июля 1193 года встречу между Генрихом и Филиппом и добиться примирения императора с оппозицией. И то, и другое удалось. В середине июня, то есть незадолго до Вормского договора, в Кобленце был достигнут компромисс между императором и князьями. Предвестником выступления оппозиции стало убийство епископа Льежа, Альберта Льва, брата герцога Брабантского, совершенное 24 ноября 1192 года в Реймсе, куда бежал от немилости императора. До этого, воспользовавшись ситуацией двойных выборов, Генрих назначил туда третьего кандидата, своего ставленника, проигнорировав признание папой Альберта и применив грубую силу. Но одновременнс с этим Альберт Лев был посвящен распоряжением папы в сан епископа Льежа. И поскольку Генрих принимал убийц при дворе, для всех он стал подстрекателем злодеяния и должен был принести в Кобленце очистительную клятву против этого обвинения. Таким образом, императору самому теперь пред­стояло оказаться в ситуации, которую совсем недавно пережил Ричард — обстоятельно доказывать свою непричастное к убийству. Однако серьезность положения не давала Ричарду ни малейшего повода для злорадства. Генрих предоставил брабантской партии полную свободу выбора епископа Льежа и пошел на еще более существенные уступки, так что о подав­лении оппозиции в прямом смысле не могло быть и речи. Только герцог Оттокар Богемский покаялся в бунтарстве и удалился на покой в Вормс, вражда Генриха Льва с императором длилась до самого марта 1194 года. И хотя заговорщики и не достигли своей цели, то есть свержения Генриха, им удалось предотвратить нависший германо-французский союз, который мог оказаться пагубным для западной группировки. Предотвращение военной конфронтации принесло Ричарду огромное облегчение, так как отпала необходимость в германо-французском альянсе. Но и для Генриха VI посредничество Ричарда бьшо выгодным, так как позволило достичь компромисса без единого взмаха меча и на вполне приемлемых условиях. Но те, кто усматривают «гениальный шахматный ход» Генриха в том, что ему удалось запрячь Ричарда в свою упряжку,628 очевидно, забывают о цене, которую тому пришлось заплатить и о тех уступках, причем весьма существенных, которые он был вынужден пойти в пользу герцога Брабантског и его партии. Ему не оставалось ничего другого, как обратиться за помощью к Ричарду, поскольку тот был единственным, кому посредничество не могло пойти во вред, а сулило только выгоды. Теперь он мог быть полностью уверен в том, что его не выдадут Франции, ведь Генрих позволил ему сыграть роль, которую никогда не исполняли узники. Генрих по своей воле окунул Ричарда в глубины государственной политики империи, сблизил его с представителями оппозиции, позволил ему установить далеко не безобидные связи, которые впоследствр императору не так-то просто было бы разорвать или использовать по своему желанию. Авторитет Ричарда поднялся, у него появились сторонники, и вокруг него стали группироваться приверженцы. Примиренные им с императором князья стали его поручителями по Вормскому договору, который, несом­ненно, содержал тайную статью о будущей вассальной зависи­мости Ричарда от Генриха.

Образ действий Генриха по отношению к Ричарду, с одной стороны, и его «гениальный шахматный ход», с другой сторо­ны, обозначили ситуацию, в которой впервые отчетливо стала вырисовываться глубокая пропасть между реальностью и ил­люзиями: Генрих хотел при помощи вассальной зависимости добиться жесткого контроля над Ричардом, но при этом про­демонстрировал ему, сколь непрочно бьшо его собственное положение, и даже свою потребность в нем как в человеке, который может помочь сохранить власть, причем совершенно не в качестве вассала. Из-под ног Генриха уходила политическая почва, на которую ему уже не суждено было вернуться. Вол­шебные фокусы не удавались и Генриху VI, и в Вормсе каждый расплачивался тем, чем обладал в тот момент в большей мере, чем его противник: Ричард деньгами, а Генрих — властью.

Не следует забывать, что Ричарду пришлось искать проход между Сциллой и Харибдой, и ему это, как и хитроумному Одиссею, чьим умом наделяет Ричарда автор Мпегагшт,629 в конце концов удалось. Главным врагом, естественно, был Филипп, и надо бьшо его нейтрализовать, при этом не разо­блачив себя полностью перед императором. А чем же занимал­ся в это время Филипп? Сразу же после получения послания императора, в котором тот сообщал ему о пленении Ричарда, он принимается за осуществление своих давнишних планов, прерванных в предшествовавшем году, причем на сей раз до­вольно успешно. Пообещав Иоанну Алису, континентальные владения Ричарда и корону Англии, он добивается его переез­да во Францию. Как только Иоанн появляется в Нормандии, местный сенешаль от имени дворянства предлагает ему обсу­дить меры по освобождению Ричарда. Но тот заявляет, что к нему должны относиться как к своему новому повелителю, только тогда он сможет настроить Филиппа милостиво по от­ношению к нормандцам. Затем, до прихода соответствующего Циркуляра, положившего конец его проделкам, он собирает «выкупные» деньги, но в собственный карман. Кроме того, ему приписывали злоупотребление государственной печатью и получение от Филиппа займа в размере 6000 марок на предательскую деятельность.630 После того как Иоанн дает ему клятву о вассальной верности всех французских владений дома Анжу и, как утверждают, даже Англии, и уступает Вексен, Филипп получает в свое распоряжение плацдарм, с которого можно было начинать наступление.

При этом первый удар планировалось нанести по самс главной цели. Еще до Пасхи, Филипп стягивает в один из своих портов, Виссант, флот, укомплектованный фландрскими и французскими командами, чтобы совершить высадку в Англии, причем Иоанну в это время предстояло возглавить наемное войско и повести наступление на суше с целью совершения государственного переворота. Гервасий Кентерберийский, находившийся в то время ближе других к месту предполагаемой высадки и в силу этих причин оказавшийся вполне надежным свидетелем, сообщает, что интервенцию предотвратили решительные действия королевы-матери Элеоноры. Она призвала к оружию не только рыцарство, но и весь народ, расставила по побережью дозоры, и, как добавляет Говден, после пленения лазутчиков и благодаря этим мерам предосторожности высадку так и не предприняли. Юстициариям не составило особого труда охладить пыл Иоанна — его крепости были просто осаждены. И хотя в ряды его сторонников вливались всякого рода недовольные, из государственных мужей на его сторону не перешел ни один. Король Шотландский также отказал Иоанну в поддержке, и это обстоятельство, утверждает Говден, окончательно успокоило Ричарда относительно судьбы Англии. У удовлетворенного соседа не было никаких причин для вторжения, и планируемого двойного наступления — с моря и с суши, с юга и с севера, — так и не получилось. Его брат, как однажды выразится Ричард, не из тех, кто способен завоевывать королевства, к тому же если хоть кто-то окажет малейшее сопротивление. Но Ричард и не думал за это сурово карать Иоанна, напротив, чтобы не доводить его до отчаянных поступков, всегда оставлял ему путь к отступлению. В конце концов юстициарии заключили с ним перемирие до осени,631 гарантировавшее ему сохранение всех его владений. Поскольку Хьюберт Уолтер, находившийся с 20 апреля в Англии, принимал самое деятельное участие в заключении этого перемирия, можно предположить, что он получил от Ричарда инструкции относительно того, как обращаться с Иоанном. По мирному договору, который Ричард через своего представителя заключил 9 июля 1193 года в Нанте с Филиппом,632 подтверждались права Иоанна на владение поместьями. Единственной санкцией было требование вернуть собранные обманным путем деньги. Поведение Иоанна окончательно подорвало его авторитет в Англии. Его беспомощность и пресмыкательство перед Филиппом могли, конечно, радовать последнего, но в то же время они мешали осуществлению предусмотренного им «разделения труда»: Филипп должен был завоевать француз­ские владения Ричарда, Иоанн — пусть и с французской помо­щью — подчинить себе Англию. В отношении Англии Филипп, похоже, вел двойную игру: очень скоро выяснилось, что он стремился заполучить право на престол для собственной ди­настии. Поэтому трудно судить, насколько соответствует действительности слух о том, что он принял от Иоанна вассаль­ную присягу на верность Англии французской короне. Хотя было бы вполне понятно, если бы за свою поддержку Фи­липп запросил самую высокую цену, но было бы нелепо пре­доставлять правовые гарантии, если бы он хотел это право как таковое оспаривать. Конечно, в то время в голове у Филиппа могло быть столько сумбурных и противоречивых планов, что в спешке они могли выстроиться не в логическом, а в произволь­ном порядке. По крайней мере, это подтверждает слух, что в Англии Иоанна считали способным на такого рода предательство.

Свою активную возню вокруг Англии Филипп и Иоанн на­чали еще перед объявлением войны в Шпейере. Время для этого было выбрано не совсем удачно, без какого-либо право­вого базиса, просто в надежде на то, что Ричард de facto ис­ключен из политической игры. Нападение на Нормандию Фи­липп планировал уже как законное действие и приступил к нему в том же апреле. Наступление началось триумфально: 12 апреля комендант Жильбер де Васкель633 открывает ему ворота Жизора. Последствия были удручающие: пали другие крепости Вексена. Во время весеннего похода Филипп также овладел расположенными севернее Вексена стратегически важными и лишившимися владельца, который умер, погра­ничными графствами Омалъ и Ю. Нормандскую линию обо­роны прорвал Филипп и в третьем месте, а именно, в долине Реки Ер, где он захватил города Паси и Иври. Таким образом, обнажились юго-восточные подходы к долине реки Сены. Важнейшей стратегической цели он, однако, не достиг: столицу Нормандии Руан не завоевал. В нужный момент появляется граф Роберт Лейчестерский, неоднократно в крестовом походе, согласно Амбруазу, отважно приходивший на помощь Ричарду, и воодушевляет уже ставших терять волю к победе горо­жан. И с крепостных стен жители начинают высмеивать французского короля, обложившего город кольцом осады, так что тот в конце концов не выдерживает, сжигает осадные машины и убирается восвояси. Под Руаном с ним был его тесть, граф Бодуэн Фландрский-Хеннегауский; появление на стороне фран­цузов фландрцев могло означать только то, что они попрося политической помощи в будущем.

Успехи Филиппа, сколь бы значительными они ни казались, все же далеко не оправдывали его ожиданий, связанных с той ситуацией, к которой он так долго стремился. После отказа императора приехать на намеченную встречу в Вокулере и после подписания им в Вормсе договора с Ричардом шансы на свержение последнего вновь приближались к нулю. Весть, которую после Вормских событий он послал Иоанну, если верить Говдену, звучала лаконично и ярко: «Берегись, дьявол на свободе». После этого Иоанн бежит во Францию. И хотя «на свободе» Ричарда не будет еще добрых полгода, но его возвращение действительно стало реальностью. И Филипп готовился учитывать эту ситуацию.

9 июля 1193 года он заключает с одной из возглавляемых Лоншаном делегаций Ричарда «мирный договор».634 Для анжуйцев выгодным он быть не мог, и мы вновь видим, как неизменно непостоянные в своей лояльности пограничные бароны Гурнэ-Кэоский и Меланский, и даже граф Першский, за которого Ричард отдал свою племянницу, перешли на сторону французского короля. Вдобавок за 20000 марок дядя Филиппа, архиепископ Вильгельм Реймский, должен был заложить Филиппу важные замки Лош и Шатийон-сур-Андр, а также рас­положенные к юго-востоку от Дьеппа Дранкур и Арке, что позволяло бы провести наступление из Омаля и Ю с северо­восточного направления в самое сердце Нормандии. Но Ричард и не возлагал на этот договор никаких надежд. Согласно Говдену, инструкции, которыми снабдил Ричард своих уполпомеченных, звучали предельно просто: с Филиппом надо заключить «какой-нибудь» договор. Ведь он и не собирался его придерживаться, но сдачей на время четырех крепостей достиг того, что уже спустя три месяца после аннулирования Филиппом его вассального статуса в отношении всех конти­нентальных владений он вновь был признан законным владельцем этих ленов. Своим признанием Филипп как бы давал молчаливое согласие снять все выдвинутые против Ричарда обвинения, которые должны были служить оправданием нача­той им «тотальной» войны против английского короля. Так что, если не принимать в расчет территориальных потерь, они вновь как бы стали на исходные позиции. Сестра Алиса после овладения Вексеном, по-видимому, уже не представляла для Филиппа большого интереса, а может, на ее выдачу делегация Ричарда не была уполномочена, во всяком случае, в договоре она не упоминается.

К сожалению, о германской дипломатии Филиппа этого периода известно крайне мало. Беседа архиепископа Виль­гельма Реймского с Генрихом VI, в ходе которой была достиг­нута договоренность о встрече в Вонкулере, по свидетельству Говдена состоялась сразу же вслед за Шпейерским договором, Если верить Гервасию, Филипп спустя какое-то время после снятия осады Руана посылает к Генриху посольство «cum infinita pecunia»* (* «С большими деньгами» (лат.).) и просьбой передать ему его вассала или по­дольше продержать того в плену. Но подобное посольство могло прибыть к Генриху только через несколько недель после Шпейерского рейхстага. Помимо этого, общие упоминания о контактах Филиппа с императором можно обнаружить толь­ко в отдельных второстепенных источниках.635 Удивляет то обстоятельство, что к императору Филипп посылает архиепи­скопа Реймского, то есть именно того, кто всего за пару меся­цев до этого возвел в сан епископа Льежа, столь яростно про­клинаемого императором брабантца Альберта, после чего страх Генриха перед княжеской оппозицией стал почти паническим. Разве не мог бы дружелюбно настроенный к императору ко­роль Франции и вовсе избавить его от подобных переживаний? Но как в этом деле, так и в последующих Филипп продемон­стрировал фатальное отсутствие дипломатических способно­стей. Создается впечатление, будто он в одночасье лишился всех своих расписываемых достоинств. Нам, конечно, неиз­вестно, в какой мере они бы могли ему в данном случае при­годиться.

Если допустить, что с самого начала Генрих VI желал сде­лать Ричарда своим вассалом, надо признать, что он не мог бы одновременно с этим рассматривать в качестве равноценного варианта его выдачу во Францию. Разве что как крайнюю меру на случай категорического отказа Ричарда сотрудничать или крайней военной необходимости, которая могла возникнуть в связи с активностью княжеской оппозиции, Но даже если в вопросах стратегического планирования Генрих никогда не колебался, по названным причинам выдача все же могла состояться, и ее не следовало рассматривать как пустую угрозу, Тактика дружелюбия Ричарда по отношению к императору и княжеский заговор являются теми факторами, которые не те­ряют своего значения только потому, что Филипп не сумел выступить в роли привлекательного союзника. Поглощенный собственными военными и политическими наступлениями, французский король проглядел возможность создать у импера­тора впечатление своей полезности в качестве союзника. Но стремительное наступление французов в Нормандии наверняка встревожило Ричарда — он опасался, что военные успехи Фи­липпа заставят императора взглянуть на него как на потенци­ального военного союзника в Рейнской области. Только вме­сто того, чтобы заставить императора уверовать в то, что французская дипломатия заслуживает большего доверия, чем химерные заверения англичан, он провоцирует Генриха брач­ным союзом с датчанами, чей правитель Кнут VI отказался, принести присягу о вассальной зависимости своей страны от империи и потому превратился в опаснейшего врага. Открытое посягательство Филиппа на Англию, будь то в форме создания права притязания на престол путем династического брака или принятия от Иоанна присяги о вассальной зависимости, могло напрочь лишить императора всякого желания с ним сотрудни­чать. Или из-за тайной дипломатии Генриха и Ричарда он пребывал в полном неведении относительно целей английской политики императора? Даже если это не так, Филипп, надо полагать, все же не хотел платить за отсутствие Ричарда низким пресмыкательством перед императором. Но, похоже, второй и третий шаги он делает перед первым, который заклю­чался в том, чтобы заполучить Ричарда в свое распоряжение. Не желая скрывать свои намерения, он разоблачил себя в ка­честве врага империи, и все действия, которые, как ему хоте­лось верить, должны были служить его пользе, вели к возмути­тельному, по крайней мере в представлении Генриха, ущемле­нию интересов империи.

Но и Генрих вел себя так, словно Ричард уже не представ­лял собой никакой политической силы и словно он уже самл находился в состоянии войны с Францией. Но, вероятно с целью держать Ричарда в постоянном напряжении, все же поддерживал минимальные контакты с врагом английского короля и, возможно, даже координировал с ним свои дейст­вия. Не исключено, что объявление Филиппом войны Ричарду действительно вызвало у него то неодобрение, которое он за­тем продемонстрировал в Шпейере. Фатальным образом он должен был в своем стремлении к достижению высших целей вступать в конфронтацию с бренностью мира. С одной сторо­ны, Генрих VI хотел вынудить английского короля связат себя с ним узами вассальной зависимости, и неблагоприятное для последнего в военном смысле развитие событий во Франции могло способствовать тому, что Ричарду, возможно, даже пришлось бы искать помощи у императора, с другой стороны, ни для кого не было секретом, что он сам хотел как можно скорее покорить Сицилию, и поэтому реальной помощи Ри­чарду ждать от империи не приходилось. Более того, он дол­жен был лично помочь императору завоевать норманнское государство, но именно этого из-за военных действий Филип­па он себе теперь никак не мог позволить. Собственно говоря, он мог заявить, что предпочтет остаться в плену, чем в подоб­ной ситуации вести войну за чужие интересы. На что Генрих мог возразить, что у Ричарда нет выбора, поскольку в случае отказа он будет выдан Франции — но в подобном случае Ген­рих больше не мог рассчитывать даже на номинальное влады­чество над Англией и в политическом выигрыше остался бы только Филипп. Но даже если бы, несмотря на все, ему все-таки удалось бы убедить Ричарда пойти с ним в поход на Си­цилию, английский король, чего доброго, мог бы лишиться своего королевства. И вновь упования Генриха на сюзеренитет над Англией оказались бы тщетными. И между этими полюса­ми — реально осуществимым и номинальным сюзеренитетом — и находилось поле возможностей Ричарда по ведению перего­воров, так как в конкретной ситуации одно исключало другое, и эту дилемму Генриха Ричард использовал в своих интересах. В условиях противоречия интересов Генриха и Филиппа один из них должен был быть гениальным политиком, чтобы ввести другого, по крайней мере на короткий срок, в заблуждение относительно своих намерений и заставить действовать в своих интересах. Таким Филипп не был, и он совершал один невер­ный шаг за другим, еще в меньшей мере был таким политиком Генрих, в результате чего он, воодушевленный обходительно­стью своего английского друга, взял след, ведущий в никуда.

Но прежде чем мы последуем за ним по этому пути, поста­вим еще раз, теперь уже с оглядкой на возможную альтернати­ву, вопрос о мотивировке: как могло случиться, что Генрих взял в плен Ричарда, а не возвращающегося из крестового похода Филиппа, который в 1191 году был таким же врагом Германии, как и в 1184—1185 годах, когда от войны с Франци­ей на стороне Фландрии Генриха удержал только запрет отца? Наличие у императора подобных намерений действительно подтвердилось впоследствии,636 и с помощью Ансберта можно было бы сделать вывод о том, что задолго до встречи в Милане °н испытывал к Филиппу чувство неприязни.637 Как бы там ни было, но повод для принятия по отношению к Филиппу крутых мер отыскать было не труднее, чем для пленения Ри­чарда, причем перспективы успеха как в финансовом так и в политическом смысле были бы даже намного благоприятнее. К тому же, не было бы таких конъюнктурных осложнений, которые мы описали выше, так как третье заинтересованное лицо, Ричард, во время возвращения Филиппа домой все еще находился в Святой Земле. И благодаря непосредственному соседству Франции с империей Генрих имел бы реальную воз­можность усилить свою власть: как благодаря вынужденным территориальным уступкам Филиппа, так и обеспечением себе в высшей степени полнокровного сюзеренитета. То; что он предпочел синице в руке журавля в небеэ да еще такого, которого потом не смог приручить, весьма показательно для характери­стики личности Генриха. Поэтому его целевую установку следует рассматривать во взаимосвязи с его конкретным положением.

В 1192 году, когда Ричард занимался урегулированием во­проса о престолонаследии в Святой Земле, и его имя было у всех на устах, а папа передал Сицилию в лен Танкреду, Ген­рих с переменным успехом вел борьбу с итальянскими городами, разочаровывая саксонских противников Генриха Льва тем, что часто бросал их на произвол судьбы, и распорядился убить епископа Льежа, что послужило толчком к выступлению оппо­зиции. Нужда подвигла Генриха VI на неожиданно смелое действие против Ричарда, до этого ему никогда не приходилось пережить более успешного политического или военного собы­тия. Будучи ровесником Филиппа, — оба родились в 1165 году, он, таким образом, был восемью годами моложе Ричарда, — в четыре года отроду Генрих становится германским королем и в отсутствие отца вершит государственные дела. Переход власти после смерти Барбароссы происходит без эксцессов, и регент­ство плавно трансформируется в самодержавие. Неприятности ожидали его со стороны начинавших поднимать голову Вельфов, хотя настоящий вызов его власти был брошен в связи с возникшим у него по линии жены, Констанции, правом на сицилийское наследие после смерти в 1189 году Вильгельма II Сицилийского. До появления осенью 1190 года на Сицилии Ричарда, в военных операциях против норманнского государства императорская армия уже успела потерпеть неудачу, но круп­нейшее военное поражение самого Генриха еше ждало его впереди. При осаде Неаполя весной 1191 года в лагере осаж­давших разразилась эпидемия, послужившая причиной прова­ла всего похода. Генрих тяжело заболел, а Констанцу взяли в плен и отправили к Танкреду. За несколько месяцев до этого Ричард в мгновение ока завоевал Мессину, продемонстрировав тем самым, как надо побеждать, и заставил Танкреда признать все свои завоевания. Даже если бы тот не уступил, Ричард вполне смог бы совершить новые завоевания. Да, именно по­тому, что он мог делать то, чего не в состоянии был сделать Генрих, — к тому же по милости английского короля ему те­перь самому предстояло покорять норманнское государство Танкреда, - императорское самолюбие наверняка было сильно ущемлено.

Этот сицилийский эпизод уже сам по себе можно воспри­нимать как особенно провокационный, но он был лишь одним звеном в цепи неизбежных провокаций. В Средиземноморье, на Кипре, в Святой Земле, то есть везде, где через несколько лет можно будет обнаружить самый живой интерес императо­ра, победы Ричарда были впечатляющими, и везде он испол­нял роль, которая, как должно быть представлялось Генриху, более подходила бы ему, императору. Так что на часто подни­маемый вопрос, а можно ли ему приписать притязания на «мировое господство»,638 если вспомнить о его последующих попытках вмешательства в дела почти всех без исключения регионов, как мне представляется, можно с полным основани­ем ответить утвердительно. Конечно, мы не знаем наверняка, но выбор им Ричарда вместо Филиппа указывает на то, что у него давно уже зрели грандиозные планы, поскольку Ричард мог быть ему врагом только в «мировом» масштабе, тогда как Филипп был таковым только в узко территориальном. Генрих никогда не забывал о своем втором враге, но выбор приорите­тов указывает на то, что предпочтение он все же отдал гло­бально политическим целям. Таким образом, финансовый аспект — обогащение Ричарда за счет казны норманнского государства, — не мог иметь определяющего значения. К тому же третья часть этих денег досталась Филиппу, и Генрих впол­не мог получить их у французского короля в форме выкупа. И никто бы не посмел помешать императору получить осталь­ную сумму в рамках «добровольного соглашения». Итак, клю­чевой ошибкой его политики по отношению к Ричарду можно считать то, что он не сумел решить для себя вопроса, что для него важнее: политика или финансы. Генрих не понял, что в сложившейся обстановке от анжуйского правителя, в отли­чие от его французского коллеги, получить сразу и то и другое было просто нереально: деньги и существенные политические уступки — или только их видимость, подозрение зародилось у него лишь в самом конце, когда было уже слишком поздно.

Рациональное решение, которое состояло бы в лишении Ри­чарда власти и получении денег с Франции из-за потери для империи вассала, показалось Генриху недостаточно привлека­тельным. И он демонстративно устремляется побеждать побе­дителя, в чем проглядывает лишь попытка самоутверждения. Несмотря на его полную уверенность в успехе, в этом нет ни доли политического реализма, лучшее подтверждение чему рассматриваемый ниже Бургундский проект. С чисто истори­ческой точки зрения ввиду его неосуществленности он не име­ет слишком большого значения, но в смысле характеристики личности Генриха весьма показателен. Благодаря своей пре­дельной умозрительности он не только демонстрирует полет фантазии Генриха в выборе средств, но и то, насколько эф­фективными оказались отвлекающие маневры Ричарда и как умело тот использовал в своих интересах юношескую пере­оценку собственных возможностей и цезаристские замашки своего противника.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

БУРГУНДСКИЙ ПРОЕКТ

Спойлер (раскрыть)

Третий этап пребывания Ричарда в плену, охватывающий вторую половину 1193 года, представляется нам периодом кон­солидации, — Ричард, избавленный от сюрпризов судьбы, до­жидался в относительно спокойной обстановке денег и нахо­дил время сочинять свои «стихи из неволи», сдержанно сетуя: на то, что уже вторую зиму томится в неволе, и что его васса­лы не слишком торопятся его выкупить, — хотя по объектив­ным причинам быстрее никак и не получалось — и благородно жалуясь на поведение Филиппа.639 Но под тихой гладью долж­но быть вовсю бурлили подводные круговороты, так как на рубеже столетий появится готовая концепция, нацеленная то, чтобы документально подтвердить грандиозные масштабы закладывающейся германо-анжуйской дружбы: Ричард должен был получить от императора Бургундское королевство, по существу буферное государство, простирающееся от линии Рона-Сона к Альпам и на севере до излучины Рейна у Базеля и Бургундских ворот. Эта богатая в культурном и хозяйственном отношении страна не в последнюю очередь была важна для итальянской политики императора своими альпийскими пере валами и по договору о разделе наследства с 1033 года была третьим по счету королевством империи. В южной ее части ожесточенно переплелись в борьбе за господство германские, французские и испанские интересы.640

О существовании этого проекта имеется три свидетельства, сообщаемые Говденом. В одном из писем Ричарда Хьюберту Уолтеру, датированном 22 декабря 1193 года, Ричард извещает о том, что его освобождение назначено на 17 января 1194 года, сопровождая это известие следующей строкой: «et diu Dominica proximo sequenti coronabimur de regno Provenciae quod (imperator) nobis dedit»* (* «И перед Рождеством был коронован на королевство Прованское, которым (император) нас наделил» (лат.).).641 В одном из посланий Генриха VI вассалам Ричарда, датированном 20 декабря, подтверждается дата освобождения, и на 24 января назначается коронация Ричарда: «et inde in septem diem posuinus ei diem coronationis suae de regno Provenciae, quod ei promisimus»** (** «И через шесть дней назначена коронация его королем Прован­са, что мы ему обещали» (лат.).).642

Прежде всего следует отметить, что «regnum Provenciae»*** (*** «Королевство Прованс» (лат.).) с X в, уже не существовало, поскольку оно тогда было присо­единено к северному соседу - королевству Бургундскому.643 В обиходной речи того времени употребление термина «regnum Burgundiae» **** (**** «Королевство Бургундия» (лат.).) 644 означало устранение прежней равно­значности Бургундии и Прованса в этом политическом образо­вании в пользу первой. Налицо обозначение целого названием части, pars-pro-toto***** (***** Часть за целое (лат.).), и, поскольку, «Верхняя Бургундия» — собственно графство Бургундское - становится частным вла­дением дома Гогенштауфенов, название это перешло в офици­альную речь и закрепилось по вполне понятным причинам политической прагматики. Но вскоре после описываемых здесь событий появляется новое название всей этой области — «regnum Arelatense»****** (****** «Королевство Арлитанское» (лат.).),645 указание на Арли — следствие вы­движения на первый план по значимости Нижней Бургундии. Так что не следует очень удивляться тому, что и впредь ис­пользуемое с упорной последовательностью в ХП веке выраже­ние regnum Burgundiae 646 будет иногда опускаться и заменяться другим, которое представляется нам политическим анахронизмом. Возможно, это даже исходит из понимания ряда про­граммных документов императора: Бургундией для вассалов Ричарда был прежде всего французский коронный лен, герцог которого во время крестового похода стал притчей во языцех; Прованс же, напротив, был определенно не французским, и император мог здесь напоминать о своих правах выбора назва­ния. И уж совершенно неверно было бы из-за неточности терминологии делать вывод о том, что предполагалось пере­дать только Нижнюю Бургундию.647 Какие злые умыслы ни приписывали бы «гениальности» Генриха, все же маловероят­но, чтобы он желал расчленить существовавшее Бургундское королевство. Поскольку Ричарда предполагалось короновать, то вначале надо было еще создать «королевство Прованское», при этом остается неясным, какое бы положение в Империи заняли определенные как «пфальцграфство» владения Гогенштауфенов в Верхней Бургундии. Хотя почва для идеи о пере­ходе на представительскую императорскую власть в Бургунд­ском королевстве была подготовлена еще Барбароссой,648 образование лоскутных государств было бы пока что беспреце­дентным, Решающее значение здесь имеет, однако, не отсутст­вие возможности реализации политических намерений. Вот свидетельство Говдена, который к достаточно полному списку того, что касалось наделения нижнебургундским леном, добав­ляет: «et quicquid imperator habet in Burgundia»* (* «И все владения императора в Бургундии» (лат.).). Хотя в позднее добавившихся геополитических соображениях ничего не изме­нилось бы, если бы Ричарду вместо regnum Burgundiae предна­значался только regnum Provenciae, все же с целью приближе­ния к реальности дня и вслед цитируемому месту этого же автора, которого мы должны благодарить за странные назва­ния в обоих письмах, разумнее отдавать предпочтение назва­нию «королевство Бургундское» перед названием «королевство Прованское», появившимся, скорее, как случайное словообра­зование в рамках декларации политической программы.

С другой стороны, бросается в глаза следующее несоответ­ствие: Генрих VI как будто только обещает Ричарду королевст­во (quod ei promisimus** (** Которое ему обещал (лат.).)), тогда как Ричард пишет так, словно он его уже получил («quod nobis dedit»*** (*** Которое нам пожаловал (лат.).)) Письмам у Говдена предшествует глава с названием «De terris quae imperator dedit Ricardo regi Arqliae pro homagio suo»* (* «Земли, которыми наделил император короля Англии за его hominium» (лат.).). Это третье свидетельство начинается словами: «Praeterea649 predictus imperator dedit regi Angliae et carta sua confirmavit has terras subscriptas»** (** «В соответствии с обещанием император жалует короля Англии и своей грамотой подтверждает наделение его этими землями» (лат.).). Здесь речь идет только о свершившейся инве­ституре с составлением грамоты о пожаловании леном, что созвучно со словом «dedit»*** (*** «Пожаловал» (лат.).) у Ричарда. Остается гадать, то ли передача королевства не состоялась — ведь о ней дальше ниче­го не слышно650, но, с другой стороныэ в источниках всегда достаточно пробелов, — то ли все-таки состоялась.651 Решаю­щих доводов невозможно привести ни за, ни против, но бросается в глаза, что инвеститура упорно смешивается с ко­ронацией, хотя одно не обязательно предусматривает другое. То, что коронация Ричарда не состоялась, сомнений не вызы­вает, поскольку столь помпезное событие не могло бы пройти мимо внимания хронистов. А если она не состоялась, то впол­не возможно, что в Майнце после упомянутого скандала во­круг превращения Англии в лен, передача в лен regnum Burgundiae уже не могла состояться, и в действительности сло­во «dedit» в письме от 22 декабря 1193 года скорее всего имеет отношение к более раннему, чисто формальному акту. Впро­чем нетрудно себе представить, что присланная в 1195 году Ричарду императором корона в каком-то смысле имела отно­шение к Бургундии. Но в настоящий момент для нас совер­шенно не важно, были ли какие-нибудь формальные ритуалы и какие именно. Важнее понять цели, которые преследовали участники этого проекта, имевшие совершенно противоположные намерения.

В литературе, вместе с тем, встречается мнение, что пожа­лование Бургундии в лен рассматривалось как замена ставшего в глазах императора нереальным вассального подчинения Анг­лии и что оно не состоялось потому, что окончательное пред­ложение Филиппа императору, поставило Ричарда в столь тяжкое положении, что он счел за лучшее признать вассаль­ную зависимость Англии в целом.652 Подобная функция Бургундского королевства предполагала бы такую расстановку сил, при которой Генрих был с самого начала слабее, а Ричард сильнее, и опирается на мнение, что не нашедшее отражения в Вормском договоре превращение Англии в лен с помощью Ричарда, в действительности никогда бы не могло быть предме­том соглашения. Данная теория представляется крайне несо­стоятельной уже потому, что исходит из предпосылки о полной неожиданности предложения Филиппа, тогда как нам извест­но, что тот с самого начала добивался выдачи Ричарда, хотя Генрих никогда и не рассматривал французский вариант как равноценный, чему в немалой степени способствовали уступки Ричарда. То, что финансовое предложение Филиппа ни в коем случае не было настолько выгодным, чтобы объяснить перемену во взглядах Генриха, будет нами еще продемонстрировано. Скорее, изменилась сама ситуация для Генриха, и произошло это вследствие отказа Ричарда принять от него Англию в каче­стве лена, и нам остается гадать, не потому ли потерпел неудачу бургундский проект, что он потерял для Ричарда всякую цен­ность, и не потому ли он не пожелал идти на большие уступ­ки, то есть решил смириться с regnum Provenciae только для того, чтобы избежать превращения Англии в лен, ведь именно для него, а не для Генриха, это был запасной вариант .

Согласно другому мнению в намечавшейся передаче Бур­гундии Ричарду видится вознаграждение, «своего рода ответ­ный подарок» императора Ричарду за его hominium в отноше­нии Англии 653, который, однако, так и не был сделан. Тут же возникает вопрос: почему же? Ответить на него невозможно. Прежде всего следует выяснить, могло ли вообще быть коро­левство подарком, и был ли Генрих VI способен на такой по­дарок. В конце концов подарок становится таковым лишь в том случае, если он в радость получателю, и здесь не следует из­лишне теоретизировать — достаточно обратиться к реальной политической ситуации и проанализировать сферу интересов Ричарда. Утверждать, что еще Генрих II якобы планировал экспансию в этом районе, так как в 1173 году хотел женить Иоанна на наследнице Морьенн-Савойи и переносить нечто подобное на Ричарда, было бы натяжкой.654 Знакомство Ри­чарда с этой страной ограничивалось тем, что однажды ему довелось ее пересечь. Направляясь в крестовый поход, он спускался вниз по Роне от Лиона к Марселю, и при этом имел место неприятный инцидент: когда жители Монтелимара стали насмехаться над крестоносцами, — а с Ричардом были исклю­чительно его люди, так как Филипп избрал другой путь, — он взял город и какое-то время вел за собой взятого в плен вла­дельца замка. Подобная стычка могла случиться повсюду, на пути любой армии, но здесь особенно, так как Прованс север­нее реки Дюранс, «маркграфство» Прованское было доменом графа Тулузского. Следовательно, если бы Ричард захотел утвердиться в долине Роны, ему в первую очередь пришлось бы считаться с этим противником. В соседнем Дофине сидел герцог Бургундский, сильнейший вассал французского короля к западу от границы, причем умерший к концу крестового похода Гуго III вел себя так, как если бы Ричард был его лич­ным врагом. И как знать, сохранили ли бы граф Тулузский и новый герцог Бургундский лояльность по отношению к своему сюзерену-императору, если бы тот прислал в эту страну их врага номер один. Еще в южной Бургундии остава­лось «графство» Прованс, примерно в границах нынешнего Лазурного берега, арагонский Secundogenitur* (* Протекторат (лат.).), который соперничал с Тулузой за господство в разделенном с 1125 года Про­вансе. Традиционную дружбу с Арагоном, до самого недавнего времени являвшуюся одним из столпов всей его аквитанской политики, ничто не смогло бы спасти, если бы император та­ким образом пожелал бы положить конец фактической неза­висимости страны. Вместе с тем, это означало бы, что южные границы Аквитании, которым пока что не угрожал Арагон и ко­торые были защищены в результате брачного союза с Навар­рой, перестали бы быть безопасными. Альфонс П Арагонский, если бы у него отобрали Прованс, мог бы напасть прямо на Аквитанию, объединиться с аквитанскими повстанцами, воз­можно даже заключил бы еще более опасный союз с Тулузой. Уже во время тулузских походов Ричарда в конце восьмидеся­тых Филипп пытался взять на себя функции защитника Тулу­зы, и теперь появление Ричарда на юге грозило толкнуть це­лую область в объятия Франции.

Мнение о том, что, вступив во владение «Аrelats»** (** «Арлитанией» (лат).), Ричард мог бы «окружить» Францию,655 не более как чисто теоретиче­ское рассуждение. Вначале ему пришлось бы завоевать эту страну, точнее, он должен был в первую очередь обеспечить себе туда доступ. Овернь представляла в высшей степени не­надежный путь сообщения с долиной Роны, поскольку с дав­них времен за нее велась ожесточенная борьба между Франци­ей и Анжу, и Ричарду пришлось в ней участвовать в 1189 году, пока он не уступил ее, находясь в 1191 году в Мессине. Так что полем сражения стала бы именно Овернь, и проблемы возникли бы у него с двух сторон: с севера из Бургундии и с юга из Тулузы. Абсурдно было бы предпринимать наступ­ление на юго-востоке своего государства, в то время, когда на севере в его отсутствие рушилась бы оборона Нормандии под натиском Филиппа. Ричард наверняка понимал, что его перво­степенная задача на ближайшее будущее будет заключаться в том, чтобы отвоевать нормандский Вексен и другие утерянные об­ласти, и в укреплении обороны Нормандии. Поэтому после возвращения он позаботился о полном устранении угрозы войны на юге: заключил с Раймундом VI Тулузским, сыном своего старого врага, мир, и в 1196 году отдал ему в жены свою сестру Иоанну. И хотя впоследствии ему приходилось возвращаться в Овернь с оружием в руках, но поскольку он не хотел выходить за ее пределы, она играла роль лишь побочно­го театра военных действий, прикрывая фланг, и эти операции не означали пренебрежения жизненно важным северным фронтом. Выступление Ричарда на юго-востоке вместо севера означало бы отказ от стратегических задач, тогда как окруже­ние Франции путем присоединения Бургундии нельзя было бы осуществить до тех пор, пока она сама не была бы окружена. Следовательно, чтобы взять под контроль новоприобретенное королевство, потребовалось бы эффективное военное взаимо­действие с императорскими войсками. Но свое участие в войне здесь Генрих VI не предусматривал, так что весь проект сводил­ся к тому, чтобы осложнить жизнь Ричарду. Не этого ли хотел, император? Но какой был в этом смысл? Если он хотел выпус­тить из своих рук целое королевство, то, надо полагать, дол­жен был надеяться таким образом защитить собственные стра­тегические интересы. В качестве простого данайского дара, с тем лишь, чтобы найти Ричарду работу или втянуть обе запад­ные державы в длительную войну в надежде извлечь из нее впоследствии выгоду,656 добровольное предоставление террито­рии империи в качестве театра военных действий представляет­ся крайне нелепым решением. Поскольку Генрих определенно не имел намерений уступить своему пленнику страну, то главной целью передачи Бургундии в лен Ричарду следует признать желание продемонстрировать свой сюзеренитет над страной.

Однако было бы неверно, следуя Говдену, утверждать, что Генрих совершенно не контролировал соответствующие терри­тории, и в первую очередь это касается северной части земель. Здесь находилось наследство его матери и правил в качестве пфальцграфа его брат, Отто. Когда в 1156 году Барбаросса женился на Беатриссе, наследной принцессе Бургундской, ему удалось здесь закрепиться. Десятилетиями терпеливо и последовательно укреплял он здесь свое положение, и, когда в 1178 го­ду в Арли его провозгласили королем Бургундским, влияние империи в этом регионе достигло своего апогея. Во второй половине восьмидесятых годов Генрих VI в качестве герман­ского короля во всем следовал намеченному отцом курсу. Он сажает в Дофин герцога Бургундского, воюет с Умбером III Морьенн-Савойским, на чьих землях были расположены перевал Мон-Сени и Большой Сен-Бернарский перевал, проявляя повышенный интерес к обеспечению контроля над этими пу­тями сообщения, и в 1188 году выходит на среднее течение Роны Так что проблемы страны были ему хорошо знакомы, и, по крайней мере, с самого начала он осознавал их значение. В любом случае передача этого королевства Ричарду означала бы смертельный удар по всему достигнутому в этом регионе политикой Гогенштауфенов. И что бы здесь сделал или не сделал Ричард, непременно сказалось бы на авторитете импе­ратора. Не предпринимая ничего, он не смог бы удержаться, страна так или иначе превратилась бы в растревоженный му­равейник, и пользу от этого получила бы только Франция. И даже если бы ему каким-то образом все же удалось закре­питься в столь отдаленной от его государства провинции, в выигрыше едва ли остался бы император.

Весь проект приобретал смысл только в том случае, если бы Генрих VI хотел сделать Ричарда генеральным представителем интересов империи в этом регионе и, возможно, он рассмат­ривал такой вариант в качестве альтернативы несостоявшейся помощи в завоевании Сицилии. При этом он, должно быть, забывал, что Ричард был его врагом и таковым бы всегда оставался, и полагал, что сопряженная с этим ленная присяга уже гаран­тировала его власть, а победы Ричарда автоматически бы пре­вращались в его собственные. Данная политическая концепция несла миру двойной смысл: во-первых, грандиозной церемонией пожалования короны император мог показать, как он способен вознаграждать за подчинение, и во-вторых, направлением Ричар­да в этот регион мог пригрозить Франции и Арагону.

Впоследствии Иннокентий III обвинит Генриха в том, что он хотел и Францию превратить в своего вассала.657 Действи­тельно, создается впечатление, что и на Филиппа у него име­лись некоторые виды, так как в 1195 году, когда Ричард и Фи­липп в очередной раз готовились заключить тактический мир, Генрих, если верить Говдену, не только запретил Ричарду ду­мать о каком-либо мире, но и послал ему вместе с упомянутой короной приказ перенести военные действия на территорию французского короля, обещая при этом ему свою поддержку. Каких-либо конкретных поводов для враждебности по отно­шению к французскому королю не имелось. Массированное вторжение во Францию было не в интересах Ричарда, поэтому оно не состоялось, но в требовании слышен, похоже, отзвук ста­рых, естественно, давно уже утративших актуальность, совмест­ных планов. Мы еще увидим, какой эффект произвела эта чисто словесная попытка интервенции Генриха. Установлено, что в 1193 году, он, совершенно не думая о последствиях, был готов пожертвовать ради призрака, грандиозных целей и неопре­деленности, близким и доступным — постепенным дальнейшим укреплением позиций Гогенштауферов в Нижней Бургундии. Однако иллюзия, что его бургундский проект мог бы оказаться именно средством, позволяющим достичь одновременно не­скольких целей, должно быть, поддерживалась Ричардом, и, вполне возможно, что в лице уже упоминавшегося епископа Саварика Батского мы встретим особенно усердного сторон­ника этого совместного германо-анжуйского предприятия. Об этом человеке мы знаем слишком мало, чтобы понять, на чьей стороне, в конце концов, он выступал. Исполнение намерений императора имело бы столь же пагубные последствия как для Ричарда, так и для Генриха, если бы Ричард ушел с севера и тем самым развязал бы руки Филиппу. Генриху, как он себе это представлял или как утверждали историки, ни за что бы не удалось подчинить себе Францию.

Нетрудно допустить, что инициативный епископ, чье род­ство с императорским домом было лишь по бургундской линии через мать Генриха,658 преследовал в этом деле собственные интересы. О его тесной связи с Бургундией сообщает не только Говден, но и Адам Домерхэмский, писавший в ХШ веке в при­ходе Саварика летопись: согласно обоим авторам, Саварик исполнял обязанности канцлера императора в Бургундии. Но это, увы, не подтверждается официальными германскими ис­точниками. По утверждению Говдена, в 1197 году умирающий Генрих даже послал его к Ричарду, чтобы освободить того от ленной присяги и предложить денежную или земельную ком­пенсацию, при этом под последним можно было бы предпо­ложить предложение Бургундии. К сожалению, после того, как в 1193 году засвидетельствовано его пребывание в Германии,659 в качестве заложника по обязательствам Ричарда, а в 1194 году его имя как посла короля к императору появляется в докумен­тах, сведения о его деятельности в последующие годы отсутст­вуют. Вновь он появляется только в октябре 1197 года при дворе Ричарда,660 и это уже после его возвращения с последними новостями от Генриха из Италии, где документально подтверждается его нахождение только в 1196 году.661 Разуме­ется, по подобным отрывочным сведениям невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть сообщения Говдена. Таким обра­зом, епископ Батский играет не совсем понятную роль, и хотя он исполнял функции посредника между Генрихом и Ричар­дом, к числу лиц, пользовавшихся доверием последнего, Сава­рик определенно не принадлежал.

И если он по каким-то причинам оказался вовлеченным в Бургундский проект, то защищать интересы Ричарда — соз­нательно или невольно, — мог только осуществляя отвлекаю­щий маневр. Его более поздняя политика позволяет заклю­чить, что на самом деле он не смог бы сыграть в Бургундии ту роль, которую ему отводил Генрих. Но в погоне за успехом император вышел на путь, который уводил его от реального влияния на анжуйское государство. Ленная присяга в отноше­нии regnum Burgundiae была не более как обязательством по фиктивной сделке, поскольку предметом ее была лишь види­мость, а не необходимость или желание. Если бы с ее помо­щью Ричарду удалось избежать принятия на себя вассальных обязательств по Англии, то это еще могло бы компенсировать тот вред, который нанесла бы временная дестабилизация на аквитанской границе. Но не удалось. Значит, не существовало больше причин мириться с этим вредом, к тому же в конце лишь на вид прочная гармония отношений была подвергнута тяжкому испытанию, так что Генрих сам получил повод усом­ниться в будущей благонадежности английского короля. И все же проводимую Ричардом во время плена бургундскую полити­ку надо признать верной, потому что она в его интересах на­правляла всю мощь дипломатии императора в совершенно глухой тупик.

Под самый конец нахождения Ричарда в плену произошло событие, потрясшее императорский двор, причем все терялись в догадках, приложил ли к этому свою руку Ричард и если да, то в какой степени. Его племянник из династии Вельфов, Генрих Брауншвейгский, неожиданно женился на кузине Генриха VI, Агнессе, дочери пфальцграфа Конрада Рейнского, и приобрел тем самым право претендовать на Рейнпфальц. По установив­шейся традиции брак был организован исключительно по инициативе слабого пола. С согласия дочери мать, не дожидаясь возвращения супруга, вызвала долголетнего жениха, и была сыграна свадьба. Тем самым рушились планы не только Ген­риха VI, но и Филиппа Французского. Остается гадать, а не пре­дусматривал тот пункт Вормского договора, касавшийся Генри-ха Льва, именно отказ Вельфов от этого брака?662 С полной уверенностью можно утверждать лишь то, что свершившийся факт Генрих воспринял с крайним неудовольствием. И хотя впоследствии он простил Генриха Брауншвейгского, который появляется при его дворе, еще когда Ричард находится в пле­ну, и даже вскоре после этого примиряется с самим Генрихом Львом, но цена за компромисс оказывается слишком высокой — Рейнпфальц, Вероятнее всего, Генрих VI намеревался передать его герцогу Людвигу Баварскому — после разведки боем Вельфов в Рейнпфальце действительно обосновались Виттелъсбахи, — а не упорно добивавшемуся того же Филиппу.

Последний же, опьяненный возможностями, которые ему открывались в связи с арестом Ричарда, дал увлечь себя в по­спешный брак и опрометчивый «развод».663 В первые полгода нахождения Ричарда в плену он ведет с Кнутом VI Датским переговоры о заключении брака с его сестрой Ингеборг. Через нее он намеревался извлечь из небытия древнее норманнское право на Англию, связанное с датским завоеванием, а также рассчитывал на помощь датского флота и армии при нападе­нии на Англию, тогда как датчане охотно воспользовались бы поддержкой французов в борьбе с императором. Когда в сере­дине августа 1193 года Филипп женится на Ингеборг, эти на­дежды рушатся, и теперь, если не произойдет драматического поворота, ему придется считаться со скорым возвращением Ричарда домой. Поэтому он спешно пытается исправить ошибку, которую совершил, нанеся такое оскорбление импе­ратору: Кнут, женатый на дочери Генриха Льва от первого брака, как мы уже слышали, пожелал избавиться от опеки империи. И Филипп бросает Ингеборг сразу же после свадьбы и с помощью своих родственников, архиепископа Рейнского и епископа Бовэского аннулирует брак по причине близкого родства, что вызывает большое неудовольствие папы Инно­кентия III, не признавшего этот развод. Однако сообщения английских источников о том, что Генрих благосклонно отнесся к брачному предложению Филиппа, представляется мало­убедительным. В конце концов, нам достаточно хорошо из­вестно его отношение к Филиппу, и если он не желал, чтобы Рейнпфальц достался Вельфам, то определенно еще меньше хотел, чтобы он попал к Филиппу, так как тот к тому же уже имел наследников, и новый брак мог бы считаться сомнитель­ным по каноническому праву, и с династической точки зрения поэтому был малопривлекательным, Несмотря на мизерные шансы на успех, которые, если смотреть объективно, имела инициатива Филиппа у Генриха, она все же наверняка встревожила Ричарда. И он, надо полагать, сразу после своего осво­бождения, еще в Германии, связывается с рейнскими князья­ми, и с учетом этого альянса утверждение Вельфов в Рейн­пфальце обретает стратегическое значение. Нам ничего неиз­вестно о роли Ричарда в заключении этого брака, но мы видим его последствия: благодаря ему на востоке смыкалось кольцо вокруг Франции.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

ПОВОРОТ

Спойлер (раскрыть)

На конечном этапе пребывания Ричарда в плену, между Рождеством 1193 года и его освобождением 4 февраля 1194 года, после, казалось бы, столь длительного периода пол­нейшего взаимопонимания, неожиданно возникает ситуация, едва не перечеркнувшая все предыдущие договоренности между Генрихом и Ричардом. В своем письме от 20 декабря, адресован­ном английским вельможам, император еще говорит о 17 ян­варя как о намеченной дате освобождения. Королева-мать и Уолтер Руанский, которого теперь сменяет на посту верхов­ного юстициария Англии Хьюберт Уолтер, а также многие другие отправляются в Германию, но император неожиданно переносит срок вынесения окончательного решения на 2 фев­раля. Эта отсрочка связывалась, впрочем, так оно и было на самом деле, с прибытием к Генриху делегации от Филиппа и Иоанна, которая привезла с собой настолько привлекательное финансовое предложение, что император, возможно, стал ко­лебаться и подумывать о том, не отказаться ли от договора с Ричардом в пользу нового соглашения с Францией. Предло­жения французов Говден передает нам во всех подробностях.

Речь шла о своего рода коммерческом предложении, включающем в себя четыре варианта и предусматривавшем либо продление срока ареста Ричарда, либо передачу его Франции» Но поскольку по наиболее привлекательному из них выплата составляла 150000 марок, из которых треть предстояло внести Иоанну, это не превышало суммы5 назначенной по договору с Ричардом. Часть ее была уже в руках Генриха. По этой при­чине вопрос о выдаче уже не мог рассматриваться всерьез, так как для подобного рода двойного инкассо Генрих не настоль­ко прочно сидел в седле, к тому же слишком много князей выступили гарантами по Вормскому договору. Следовательно, Речь могла идти только о испрашиваемой годичной задержке, что в идеальном случае, позволило бы получить со всех, то есть с Ричарда и Филиппа с Иоанном, те же 150000 марок. Подобный вариант еще мог иметь какой-то смысл, тогда как попытки Филиппа добиться выдачи Ричарда до полной уплаты последним причитающейся с него суммы должны были сопровождаться более выгодным финансовым предложением, но, поскольку тот предлагал ровно столько же, сколько и Ричард, с финансовой точки зрения сделка с Францией была для Генриха невыгодной. К тому же анжуйская администрация уже успела продемонстрировать эффективность своих действ, в сборе денег, а Ричард, соответственно, свою платежеспособ­ность. Но спрашивается, смогли бы Филипп и Иоанн, часть имущества которого была конфискована, собрать необходимую сумму в обозримое время? При этом следует иметь в виду, что оба, в отличие от Ричарда, которому при сборе средств помогало его право сюзерена, не могли воспользоваться всеобщим 25-процентным обложением и широкой поддержкой церкви для денежного покрытия данной сделки. Ко всему прочему на текущий год Филипп готовил крупный завоевательный поход, и это требовало значительных затрат. Все это заставляло сильно усомниться в финансовых возможностях союзников, и, по-видимому, потребовалось бы значительно растянуть сроки выплат и предусмотреть обстоятельные гарантии платежей, тогда как Генрих планировал собственный сицилийский по­ход, так что, надо полагать, был заинтересован в скорейшем улаживании дела с Ричардом. Во Франции он видел своего будущего врага, тогда как в Ричарде - военачальника, отстаивающего интересы империи. Но еще несколько лет в неволе, и Ричард мог лишиться власти, тогда император не только бы потерял невыплаченную сумму, но и не смог бы реализовать свою политическую концепцию.

Ввиду шаткости финансовых основ, на которые опиралось предложение Филиппа, заинтересовать Генриха могли бы только дополнительные политические уступки: Филиппу и Иоанну надо было бы предложить ему сюзеренитет над Англией, что, собственно, наиболее целесообразно было бы сделать сразу же после того, как Ричард попал в плен, когда это еще могло су­щественно стимулировать Генриха на сотрудничество с Францией. Несомненно, убедить Иоанна в необходимости подобного шага не составило бы особого труда, и, поскольку Ричард знал своего брата, то его тревогу по этому поводу легко понять. Только подобное предложение никак не вязалось со взглядами Филиппа на будущее, так что в этом отношении опасаться его было нечего. Будь Иоанн столь же самостоятелен, сколь он был беспринципен, то мог бы сделать такое предложение императору и от себя. Но, возможно, Филипп с Иоанном даже не догадывались о сокровенных чаяниях им­ператора на этот счет, поскольку из всех официальных доку­ментов напрочь были исключены все упоминания о предстоя­щем превращении Англии в императорский лен, и засекречен­ность соответствующего дополнительного соглашения к Вормскому договору по существу оказалась скорее в интересах Ри­чарда, чем Генриха.

Случилось, однако, так, что последнее предложение Фи­липпа и Иоанна пришлось именно на то время, когда Ричард недвусмысленно дал понять, что ввиду секретности соглаше­ния и в расчете на поддержку германских князей он и не по­думает приносить присягу о вассальной зависимости Англии. Но поскольку для Генриха с самого начала не было более су­щественного политического требования, то для него это означало, что не он, а Ричард желает отступить от договора и в сложив­шейся ситуации его никто уже не сможет обвинить в нереши­тельности и алчности.664 И когда 2 февраля 1194 года в Майнце открылся рейхстаг, на который съехалось большое число германских князей и приглашенной Ричардом знати, было совершенно неясно, закончится ли он освобождением Ричарда. Генрих показывает Ричарду послов Филиппа и Ио­анна и дает ему почитать привезенные ими письма. Таким образом, он получает в свое распоряжение сильнейшее средст­во убеждения. Присутствовавший при этом Уолтер Руанский, какое-то время находившийся в Германии в качестве заложни­ка, писал одному из наших хронистов, Радульфу Дицето, о том, как ему довелось исполнять функции посредника между королем и императором, и о том, что только «post multas anxietates et labores»* (* «После больших трудов и волнений» (лат.).) и в немалой степени благодаря ходатайству архиепископа Майнца и Кельна перед императором и Лео­польдом Австрийским 4 февраля удалось добиться освобожде­ния Ричарда.665

Итак, Ричард, наконец, обнаруживает, что от ленной зави­симости ему не уклониться. Как сообщает Говден, Ричард пошел на нее по настоянию Элеоноры, из-за чего долгое вре­мя делали вывод, что именно она отыскала выход из, казалось бы, безвыходного положения, предложив идею вассального подчинения Англии.666 Конечно, она вполне могла положить свой голос на чашу весов в стремлении убедить сына в том, что из двух зол необходимо все же избрать меньшее — hominium, который только понижал его статус, но позволял избежать тем самым длительного отсутствия и даже выдачи Франции. Разумеется, последнее полностью никогда не исключалось, тем более что срывалась разрабатываемая Генрихом в последние месяцы политическая программа, и поведение Ричарда могло в конце концов убедить его в том, насколько безосновательны были по существу все его планы на будущее, построенные на предпосылках сотрудничества с Ричардом. Но, собственно, сама перспектива дальнейшего нахождения в плену, даже до достижения нового соглашения, должна была убедить Ричарда в том, как много он теряет, находясь в нево­ле. Выбирая между моральным ущербом и материальным, ме­жду, по всей вероятности, лишь формальным hominium и существенными территориальными потерями французских владений, Ричард решил поступиться своей гордостью.

При этом не следует недооценивать значение поведения Иоанна. Если бы в этот момент он повел бы себя лояльнее, ожидаемый в связи с продлением ареста ущерб французским владениям оценивался бы не столь высоко. К концу своего пребывания в плену Ричарду почти удалось с помощью Лоншана склонить Иоанна к переходу на свою сторону, но на сей раз, быть может, по недоразумению, его политику бойкотировали его же собственные подданные. Мы уже слышали об общей установке Ричарда, предписывавшей исполнять только те из его приказов, которые явно были бы ему на пользу. Когда же, после того как Иоанн принес присягу на верность Ричар­ду, ему должны были возвращаться конфискованные у него крепости, их коменданты отказались исполнять приказы коро­ля только «per breve»* (* Здесь: по бумаге (лат.).). И их трудно в чем-либо упрекнуть, поскольку, естественно, они не могли понять, каким образом восстановление в правах изменника могло быть на пользу их государю, но Ричарду виделось это по-другому: политике умиротворения Иоанна альтернативы не было. Нарушение нормального сообщения, которое, вероятно, заключалось в том, что на тот момент у Ричарда не оказалось достаточно авторитетных толкователей его воли, имело дурные последствия. Иоанн тут же вновь переметнулся к Филиппу, и в январе 1194 года за­ключил с ним договор, который был обнародован в виде циркулярного письма.667 Он показателен во многих отношениях и, в первую очередь, в психологическом: когда после ухода Ричарда в крестовый поход Иоанн перешел в оппозицию, он выступал, скорее, против Артура, чем против короля, отстаивая тем самым свое право наследования на случай возможной смерти Ричарда. Но к началу 1194 года, когда возвращение Ричарда уже рассматривалось как неминуемое, ему самому гарантировалось прощение, и его жизни ничего не угрожало, смягчающих вину обстоятельств больше не существовало. Он предавал не только своего брата, но и интересы всего государ­ства, а, в конечном счете, и свои собственные. О его недос­тойном самоуничижении, с которым он бросился в объятия Филиппа, едва ли забудут тогда, когда ему самому придется всходить на престол. С тех пор французский король знал, что можно позволить себе по отношению к Иоанну, но и вассалы его французских владений увидели, что от него можно было ожидать. И, наконец, исследуя причины стремительного раз­вала анжуйского государства после смерти Ричарда, необходи­мо иметь в виду и этот договор: достаточное объяснение дает патологический характер самого Иоанна.668

Появившийся на свет в 1194 году документ по существу был отказной грамотой, по которой Иоанн, не требуя ничего взамен, отказывался от Нормандии к северу от Сены за ис­ключением Руана и его окрестностей, а также от ее восточной части вплоть до реки Итон. Это означало сдачу таких военных укреплений, как Вернель на юго-востоке и Водрель на Сене напротив Руана. Сама нормандская столица превращалась при этом из центрального города в пограничный и в военном от­ношении становилась в высшей степени уязвимой; уступался также и город Эвро. О нормандском Вексене речь уже больше не заходила, поскольку он уже находился в руках Филиппа и тот теперь только расширял свое владение на север, до самого побережья. Но уступки на этом не заканчивались: в Турени Иоанн отдавал даже Тур вместе с важными укреплениями, и это означало, что Филиппу теперь открывался путь на Мэн. Его племяннику, Людовику Блуаскому, номинальному владельцу туреньского лена, Иоанн уступил пограничную провинцию Вандею, так что обнажилась вся восточная граница анжуйско-нормандских родовых земель, да и оставшаяся территория лишилась своих укреплений, обеспечивавших ее оборону. В Аквитании он признал ленную присягу, принесенную гра­фом Ангулемским Филиппу. Кроме того, он пообещал заклю­чить мир с графом Тулузским «ad laudem consilium Regis Franciae»* (* «По славному совету французского короля» (лат.).). Так Иоанн пытался принять меры предосторожности на случай возвращения Ричарда — столь же обстоятельно, как и в конечном счете, напрасно, поскольку все его действия были лишь пустым сотрясанием воздуха. Иоанн позволил диктовать себе условия — отныне он не мог даже самостоятельно вступать в какие-либо контакты с Ричардом, и любое его общение с ним должно было проходить при посредничестве Филиппа. Тот же был об Иоанне настолько низкого мнения, что после возвращения Ричарда просто прогнал своего ставшего теперь совершенно бесполезным союзника, когда тот обратился к нему за защитой.

Содержание этого договора, должно быть, стало известно Ричарду во время переговоров в Майнце, когда посланцы Филиппа и Иоанна еще были там. Разумеется, территориальные уступки не были равнозначны передаче во владение, но еще в феврале 1194 года Филипп взял Эвро и Водро и широким фронтом перешел границу по реке Итон в направлении Ньюбурга, найдя себе союзников среди недовольной аквитанской знати. Политическая нестабильность, вызванная подобным договором в этом оказавшемся под угрозой регионе могла парализовать волю к сопротивлению. У комендантов мог возникнуть вопрос, а для кого, собственно, должны они удерживать крепости, если предсказание Иоанна о том, что Ричард никогда не вернется, похоже, начинало осуществляться, а сам он как его наследник, давно уже принес их в жертву. Сложившееся положение, остроту которого Ричард пытался снять нейтрализацией Иоанна, против всяких ожиданий вновь укрепило позицию Генриха, и у него появилась реальная перспектива все же добиться своей политической цели — формального сюзеренитета над Англией. Но к этому времени Ричарду практически удалось лишить эти отношения реального содержания, и, как покажет время, Генрих смог извлечь из этого только сиюминутную выгоду сохранения престижа, достичь долговременного политического выигрыша ему так и не удалось, и даже напротив: Ричард еще выставит при случае политический счет Гогенштауфенам.

Во время принесения этой ленной присяги отмечались значительные разногласия в ее толковании,669 поскольку основной источник, Говден, сообщал о ней сразу же вслед за шпейерскими событиями. Но так как Говден никогда не отличался бережным отношением к фактам и о превращении Англии в лен сообщал одновременно с якобы назначенным по распоряжению императора на 1197 год освобождением Ричарда от вассальных обязательств, это место можно вполне рассматривать как более позднюю вставку, и оно не может служить опровержением других, преимущественно германских источников, переносящих это событие на время после Майнца. Да и сами факты говорят в пользу этой даты: подобная формальная церемония требовала гласности и не держалась бы в тайне, поэтому должна была найти отражение в Вормском договоре и письмах Генриха в Англию. Ничего такого не было, напротив, от Говдена мы узнаем, что при освобождении Ричарда император и германские князья написали Филиппу и Иоанну письмо, в кото­ром потребовали вернуть английскому королю отнятые у него земли. Связанное с этим обещание императора помочь Ричарду едва ли обошло бы молчанием правовые предпосылки оказа­ния этой помощи. В конце Дицето упоминает о «patentia scripta»* (* «Письменной грамоте» (лат.).), и в достаточно хорошо информированном «Additamentum»** (** «Дополнении» (лат.).) к «Зальцбургским Анналам» даже говорится, что Ричард, после принятия на себя вассальных обязательств и принесения присяги на верность, собственноручно подписал соответствующий документ: «privilegio exinde facto propria manu subscripsit»*** (*** «Пожалованную привилегию подписал собственной рукой» (лат.).).670

Обычно в подобных случаях предусматривалось составление грамоты, но не следует удивляться тому, что она до нас не дошла. Объяснение этому дает Дицето, когда в связи с уже упоминав­шимся письмом Уолтера Руанского о треволнениях последних дней нахождения Ричарда в плену вскользь вспоминает о ка­ком-то соглашении, которое в силу его принудительного ха­рактера следует рассматривать как неправомочное. Тесная связь автора с бывшим верховным юстициарием и канцлером — оба в это время находились с королем в Германии — придает его высказыванию характер почти официальной точки зрения. Несомненно и то, что в нем нашла отражение позиция Ричар­да по вопросу трактовки этих вассальных отношений, и это вполне могло стать причиной того, что обычно столь много­словные английские хронисты не цитируют соответствующий Документ. Хотя личная свобода и не являлась непременным условием законности принятых вассальных обязательств, воз­можно, Генрих VI считал, что ему будет выгоднее, если Ричард перейдет в ленную зависимость как свободный человек. Даже «Марбахские Анналы» подчеркивают, что Ричард «liber et absolutus absque omni coactione»**** (**** «Как свободный человек и без какого-либо принуждения» (лат.).)671, то есть после формаль­ного освобождения становится вассалом Генриха.

Говден не удосужился изобразить нам во всех подробностях все необходимые этапы процедуры наделения леном. А они были следующими: hominium, или homagium, то есть признание вассального статуса, присяга на верность и инвеститура, то есть символическая передача лена. В отношении Бургундии мы слышим лишь о том, что выдается за homagium, в случае Англии хронист описывает лишь сопровождающие формальности: Ричард якобы передает императору как властелину мира, «sicut universorum domino»* (* «Как владьше всего мира» (лат.).) сначала свою шапку, символизирующую Англию, но туг же получает ее обратно, при этом император завершает инвеституру «двойным крест­ным знамением». Говден — единственный автор, который упоминает о согласованной ежегодной дани в размере 5000 фунтов. Но в самых подробных описаниях этой сцены отсутствует упоминание не только о hominium и присяге на верность, — что должно было фиксироваться в составленной по этому поводу грамоте, — но и то, распространялись ли ленные отношения на правонаследников Ричарда и Генриха. Однако молчание Говдена едва ли можно заполнить сведениями из других источников — везде такие же неполные перечни — так что можно предположить, что ни hominium, ни присяги на верность не было, а, стало быть, и превращения Англии в лен, или таких непротокольных выражений, как «подчинился». Такой хорошо формированный источник, как Жильбер Монский вообще ничего не слышал обо всем этом. В «Дополнениях» к «Зальцбургским Анналам» упоминается о процедуре пожалований лена, в ходе которой Ричард передал императору «terram propriam»** (** «Собственные земли» (лат.).)672 и, получив взамен скипетр, присягнул на верность. Это дало повод для спекуляций относительно особой формы правового акта, которые, однако, не исчерпывают существа дела.

Совершенно по-новому освещается этот вопрос в «Марбахских Анналах». Вслед за Говденом и «Gesta episcoporum Halberstadensium» недвусмысленно свидетельствуя о принесении ленной присяги о вассальной зависимости Англии, они, однако, вносят еще большую путаницу: «homo673 factus est imperii Romani, tota terra sua Anglia et aliis terris propriis imperatori datis et ab eo in beneficio receptis»*** (*** «Стал вассалом Римской империи, после того как отдал всю Англию и другие принадлежавшие ему земли императору и получил их назад в качестве лена» (лат.).). Под «aliis terris»**** (**** «Другими землями» (лат.).), разумеется, следует понимать французские владения Ричарда. Этого упоминания, конечно, недостаточно, чтобы на его основе сконструировать факт, но оно дает представление о наличии про­белов в остальных вполне добротных документах. Разве не могла Генриху прийти в голову мысль о том, что путем про­стого формального акта он мог бы стать сюзереном не только Англии, но еще вдобавок половины Франции? Не могла бы ленная присяга Ричарда в отношении французских владений стать последовательным и логическим продолжением пакта о дружбе и взаимопомощи и эффективнейшим вызовом Франции на бой? Отклонил бы ее Генрих, если бы Ричард ему ее пред­ложил? Во всяком случае, в 1195 году он приказал ему начать войну против Филиппа из-за французских ленов. Вновь возни­кает ситуация, когда с исторической точки зрения праздный вопрос позволяет судить о манере поведения человека. Данную тему, как таковую, нельзя рассматривать вне контек­ста того времени. Ричард вполне мог бы проявить подобную инициативу. После того, как Филипп объявил о лишении его французских ленов, он мог бы ответным ходом предложить в Шпейере присягнуть на верность этих ленов императору, чтобы вновь приобрести на них правовой титул. В анжуйско-французских войнах отказ от лотшшт. по отношению к од­ному сюзерену и передача его другому были самым обычным делом среди вассалов, и все сводилось лишь к вопросу о вла­сти. Кто не опасался последствий, тот просто объявлял об изменении правового статуса. Достаточно только вспомнить о том, что Филипп предполагал выделить Иоанну в качестве лена Англию, на что он определенно не имел никакого права. Разумеется, Ричард, подобно своему отцу, никогда не ставил под сомнение номинальное право Филиппа на сюзеренитет над континентальными анжуйскими владениями. В июле 1193 года, вскоре после подписания договора с императором в Вормее, в Мантуйском договоре он подтверждает свою ленную зависи­мость, даже уговаривает Филиппа вновь ее признать, и в Майвде он теперь становится вассалом императора, как король Англии, однако это не означает, что от него никогда не требовали вас­сальной присяги на верность французских ленов. Подобной при­сягой он никак бы не повредил своему престижу, но потерял бы ту правовую базу, которая всегда была для него важна в борьбе с Филиппом. При этом он смог бы выторговать взамен у импера­тора военную помощь. И не имеет значения то, что в 1193 году Уже стало ясно: дальше словесного вмешательства в войну меж­ду западными державами Генрих не пойдет. Исключение с гер­манской помощью Франции как силового фактора было, ко-нечно, из-за возрастания влияния императора нежелательной альтернативой. Поэтому при толковании принятых Ричардом ленных обязательств в отношении Англии следует учитывать, что он совершенно очевидно не брал подобных в отношении находящихся под серьезной угрозой французских владений, означает, что, несмотря на свое крайне стесненное положений Ричард остерегался вовлекать императора в свое противостояние с Филиппом в качестве предполагаемого готового прийти помощь третьего и не питал никаких иллюзий относительно реальной ценности столь высоко оцененного им для видимс весной 1193 года «foedus amoris»* (* «Полюбовного соглашения» (лат.).) с Генрихом.

Чтобы иметь возможность определить политическую ценность присяги о ленной зависимости Англии и оценить соотношение сил между Генрихом и получившим свободу Ричардом, необходимо бросить взгляд в будущее. Немедленно после своего возвращения из Италии, где он завоевал норманнское государство, Генрих попытался, — по сообщениям Говдена это случилось после 24 июня, — вмешаться в мирные переговоры, которые вели между собой Ричард и Филипп. О посылке Ричарду короны и приказа напасть на Францию мы уже слышали. Согласно Говдену, мандат этот мотивировался принесенной ленной присягой, связывался с безопасностью заложников Ричарда и сопровождался обещанием поддержки. Чтобы правильно оценить действия в данном случае Генриха и противодействия Ричарда, необходимо обозреть сложившуюся на тот момент ситуацию в целом: интерес Филиппа в закреплении status quo и жгучее желание Ричарда к его пересмотру, как и постоянную оглядку воюющих на то, какой эффект произведут действия в контексте ни на минуту не прекращавшейся пропагандистской кампании. Ричард хотел войны, но делал все, чтобы нимб миротворца не достался одному Филиппу, который стремился спасти свои завоевания. В конце концов и цер­ковь обычно становилась на позицию того, кто выступал за то, чтобы не отвлекать военные силы на междоусобицы, а направить на новый крестовый поход и борьбу с маврами в Испа­нии. Так что Ричард не скупился на провозглашение мирных намерений, хотя не вызывает сомнения, что вплоть до самой смерти он шел на соглашения с Филиппом только для того, чтобы либо самому их нарушить, либо спровоцировать на нарушение Филиппа. Так что приказывать ему начать войну с Францией было все равно что приказывать солнцу взойти, тем более когда оно уже начало появляться из-за горизонта.

Но даже при наличии принципиального согласия относи­тельно войны могли все же существовать различные точки зрения на ее цели и способы ведения, и Ричарда должен был раздражать сам факт вмешательства Генриха. Поскольку весь этот эпизод передается нам только Говденом, мы не имеел возможности проанализировать содержащиеся в нем сведения, и поэтому целесообразнее было бы воздержаться от предвзя­того его истолкования. Конечно, вполне можно допустить, что своими заложниками Ричард ручался не только за внесение полной суммы выкупа, но и за свою политическую благонадеж­ность, свою «верность». Одно не совсем ясное место у Говдена позволяет все же понять, что Генрих думал об агрессии, «что он (Ричард) пойдет войной на страну французского короля», и хронист связывает это с давними планами императора: «Английскому королю было доподлинно известно, что импера­тор ничего не желал так сильно, как подчинить Священной Римской империи Французское королевство».674 Продолжение не кажется логичным, поскольку тогда Ричард опасался объе­динения императора с Филиппом, что должно было бы при­вести к его поражению. Неважно, действительно ли Ричард почуял западню или просто действовал со свойственной ему осмотрительностью, но его ответная реакция, выразившаяся в нескольких шагах, в любом случае свидетельствует о таланте политика. Предоставив событиям развиваться в силу своей собственной динамики, Ричард не только не отверг вмеша­тельство императора — он не мог пойти на такой риск из-за заложников, — но и не проигнорировал его. Напротив, он по­сылает в Германию канцлера Лоншана, чтобы тот навел точ­ные справки об обещанной помощи: какого рода имелась в виду помощь, в каком объеме, где и когда.

Тем временем начались военные действия как на Сене, так и в Берри. На обоих фронтах Ричард пересекает границу Франции, причем в Берри Ричард завоевывает Иссуден и берет в плен обоих графов Овернских. На этом театре военных дей­ствий сражался он и впоследствии, когда все императорские послания давно были забыты, просто потому, что это отвечало его интересам, и совсем не беспокоился о том, как часто за последнее время он уступал эту область, но летом 1195 года это могло восприниматься как исполнение императорского повеления. Что же касается проводимых в то время перегово­ров о мире, то они на время были приостановлены, поскольку надо было теперь ждать согласия императора, Филипп обеспоко­ился и вновь послал своего дядю архиепископа Реймского к им­ператору, но его переговоры были столь же бесплодны, как и прежде. В ноябре 1195 года Лоншан дважды совершает пу­тешествие в Германию и обратно, и результат, который они принесли, объясняет, почему Ричард никогда не лишал своего доверия этого человека, не справившегося с должностью юстициария: император запретил любой мир и снизил подлежавшую еще уплате Ричардом сумму выкупа на 17000 марок675 — в чем нашел выражение его вклад в ведение войны с Филиппом, и — что самое важное, — отпустил всех английских заложников. Так Ричард вновь обретал полную политическую свободу действий по ведению переговоров и ему больше не требовалось оглядываться на Генриха и учитывать его желания.

Когда в ноябре 1195 года Филипп вторгся в Берри, чтобы отвоевать Иссуден, Ричард приготовил для него западню, так что тому пришлось срочно хлопотать о перемирии. В ослабле­нии позиции Филиппа Ричард усмотрел самый подходящий момент, чтобы восстановить свой прежний правовой статус. 5 декабря 1195 года он принес Филиппу ленную присягу в отно­шении своих французских владений, то есть Филипп, который уже успел передать их в лен Иоанну, должен был вновь при­знать его во всех отношениях полноправным владельцем. За­тем последовала договоренность об обычном Рождественском перемирии. Согласно Ньюбургу, в это время Старец Горы за­брасывает европейские княжеские дворы письмами, в которых с Ричарда снимаются все выдвинутые французской стороной обвинения в заговоре с целью убийства — своеобразное прояв­ление подготовки к общей анжуйско-французской кампании, необходимой для обоснования выторгованного мира. Да и согла­сие Филиппа снять все подозрения против Ричарда могло бы на время придать правдоподобность мнимому стремлению к миру французского короля. По окончании Рождественского пере­мирия в январе 1196 года дело дошло до Лувьерского «мира», то есть до очищенного от правовых и пропагандистских экс­цессов эпохи крестового похода и плена Ричарда обычного состояния войны, рассматривать которое дальше мы здесь не будем. Нас интересует абсолютно адекватный новой ситуации образ действий Ричарда. Во временном плане этот мир можно также рассматривать, собственно, как немедленное, ставшее возможным благодаря освобождению заложников аннулирование императорского сюзеренитета. Но Генриха VI «больше не интересовал его неблагонадежный вассал», как сформулировал один преклонявшийся перед величием госу­дарственного ума императора исследователь.676

Кое-кто позаботился о том, чтобы он не мог забыть интер­медию своего сюзеренитета над Англией. Правда это, или нет, но в 1197 году Говден утверждал, что на смертном одре Генрих освободил Ричарда от вассальной зависимости, по-видимому, именно тогда ему стало ясно, какую ситуацию он создал сам. В отличие от Англии и Франции в Священной Римской империи не действовали династические принципы наследования, и по­литику Генриха не оправдывает то, что перед своей смертью он — тщетно — старался их здесь утвердить. В 1194 году, когда он навязал Ричарду ленную зависимость, еще не было, как во времена Барбароссы, избранного и коронованного наследника, просто никакого не было. И в этой ситуации он превращал Ричарда в самого видного из светских князей империи, кото­рый в будущем получил бы не только право, но и был бы даже обязан участвовать в избрании германского короля, его самого даже могли выбрать. В кошмарной ситуации наметившейся катастрофы слабым утешением перед смертью могло быть для Генриха тоэ что в истекшем году германским королем был коро­нован еще не достигший трехлетнего возраста Фридрих (II). Пока что события развивались не затрагивая сына Генриха. Во всяком случае, оправданно или нет, но Ричард вмешался в выбор короля, и это можно понять, если вспомнить поведение Генриха. Вообразимый до этого только в страшном сне альянс между империей Гогенпггауфенов и Францией мог стать ре­альностью благодаря собственным кандидатам. Но еще при его жизни последствия нацеленной на господство западной поли­тики Генриха стали достаточно примечательны. Два враждую­щих между собой короля объединились, и если не в пози­тивном, то, по крайней мере, в негативном смысле: чтобы убрать Генриха с политической сцены. Никто из них больше не делал попыток путем принесения ему ленной присяги по­лучить преимущество над своим противником. Своей безу­держной фантазией в постановке целей и далеким от реально­сти взглядом на мир, непоследовательностью в политике он унижал сильного противника, не лишая его предварительно власти, выдвигал требования, добиться выполнения которых был не в состоянии, в политической типологии Генрих — ан­типод Ричарда,

Остается выяснить, уплатил ли Ричард при своем освобож­дении те 100000 марок по Вормскому договору, или, точнее, что действительно могло быть выплачено из общей суммы в 150000 серебряных марок. Свидетельства источников в той части, которая касается общей фактически выплаченной сум­мы, почти полностью непригодны, однако позволяют нам отследить движение денег и сделать определенные расчеты. Английские источники единодушно утверждают, что к моменту освобождения Ричарда 100000 еще не были собраны, х большая их часть уже была переправлена в Германию, показания получают подтверждение в сообщении Дицето о том, что Уолтер Руанский и другие заложники были отправлены в Германию в качестве поручительства за 10000 марок, «quae rex tenebatur ad praesens persolvere»* (* «Которые королю надлежало выплатить в самое ближайшее время» (лат.).).677 Речь шла о кратковременном поручительстве, так как 19 мая 1194 года по документам Уолтер уже находился в Лондоне.678 Отсюда хотя и не следует, но с определенной натяжкой можно заключить, что в начале 1194 года из подлежащих оплате 100000 еще не были внесены упомянутые 10000 марок и что остальные заложники — среди них племянники-Вельфы Отто и Вильгельм и наваррский принц — отвечали исключительно за те 50000 марок, которые считались отступными за неучастие Ричарда в сицилийском походе.

И если мы действительно хотим определить заплаченную в итоге сумму, придется вычесть из затребованных 150000 марок то, что по свидетельству источников Ричард не заплатил: ту 21000 марок, которую он оставался должен на момент смерти Леопольда и 17000 марок, от уплаты которых, как утвер­ждает Говден, Генрих освободил Ричарда в 1195 году. Но если рассматривать 1000 марок из предназначавшихся Леопольду 21000 марок как набежавшую по пятипроцентной ставке пеню в связи с отсрочкой оговоренных в Вюрцбургском договоре сроков платежа, то получится, что долг Ричарда точно соответ­ствует его обязательствам по Вормскому договору; тогда следовало бы рассматривать долю Леопольда как выплаченные Ричардом в полном объеме 30000 марок, и последний, таким образом, переслал бы в Германию в общей сложности 113000 марок. Возьмем эту сумму как отправную. Если отнять от нее указанную долю Леопольда., которую тот должен был получить от: императора, то на долю самого Генриха приходится 83000 марок. На эту сумму мы, конечно, также выйдем, если учитывать лишь доли Генриха по Вюрцбургерскому и Вормскому договорам. Они составляли каждый раз 50000 марок и во втором случае выступали как отступные за неоказание помощи в си­цилийском походе. Следовательно, если император отказался в пользу Ричарда от 17000, то он мог из причитавшихся ему 100000 получить только 83000 марок.

Поскольку нам неизвестно, насколько пунктуально Генрих расплачивался с Леопольдом, можно предположить, что полученная в конце 1195 года Ричардом поблажка была отнесена на счет Бабенбергов, которые недоплаченную им сумму уже не могли потребовать ввиду вмешательства папы, и что таким образом свои 100000 марок Генрих мог получить сполна,

Попытаемся теперь из надежных источников вывести в пер­вом приближении сальдо на начало 1194 года. На момент ос­вобождения Ричарда Генриху не могла быть выплачена сумма, превышавшая причитающиеся ему 83000 марок. Если вычесть из них те 10000 марок, за которые был выставлен заложником Уолтер Руанский, и далее взнос на выкуп в размере 6000 ма­рок в соответствии с записью нормандского казначейства за 1195 год, то мы выходим на сумму в 67000 марок.

Но Генрих должен был получить больше и немалую часть из этого тут же отправить Леопольду, поскольку тот к моменту своей смерти на рубеже столетий уже успел произвести инве­стиции. Но если бы мы прибавили к тем 67000 марок полную долю Леопольда в размере 30000, тогда бы мы вышли почти на те же причитающиеся 100000 марок. Куда тогда следовало бы отнести 10000 марок, за которые был выставлен заложником Уолтер Руанский? Следует также учитывать то, что за много­численных знатных заложников в 1194 и 1195 годах Ричард выплатил большие суммы, чем то документально подтвержда­ется, что вынуждает нас еще уменьшить ту сумму, которая на момент его освобождения уже была выплачена. Все же мы не можем в своих расчетах выходить за пределы конечной суммы в 113000 марок. Теперь у нас есть свидетельство источника, подтверждающее эту окончательную сумму. Уже не раз упоми­навшееся Аdditamentum к «Зальцбургским Анналам» представ­ляет собой исключение среди имеющих отношение к данному вопросу сообщений, и, хотя положение вещей в нем отражено таким образом, как если бы Ричард именно при сво­ем освобождении заплатил 110000 марок, эта некруглая сумма привлекает внимание — с одной стороны, потому что она от­личается от оговоренных в договорах сумм, с другой стороны, поскольку архиепископ Зальцбурга, который был родственником императора и присутствовал при составлении Леопольдом за­вещания и его смерти, мог иметь точное представление о пе­реведенных на самом деле деньгах. Но предположение о том, что к 4 февраля 1194 года Ричард мог бы перевыполнить свой план, не только опровергается источниками, но и представля­ется абсурдным, поскольку нет никаких оснований устанавли­вать общую сумму требований Генриха и Леопольда выше 150000 марок и превышать эту сумму добавлением всех после­довавших позднее платежей и скидок. Неизвестным членом в нашем уравнении остается конечное распределение денег между Генрихом и Леопольдом, но к Ричарду это не имеет никакого отношения. Существенно то, что культивировавшийся климат «дружбы» и тот факт, что Генрих отправлялся в Сицилию и хотел побыстрее покончить с этим затянувшимся делом, позволили Ричарду недоплатить выкуп до установленное размера. Таким образом, освобождение от обязательства ока­зания военной помощи в Сицилии он купил не за 50000, а за 13000 марок. Об упоминавшейся Говденом ежегодной дани ничего неизвестно.

Представление о реальной ценности суммы, выплаченной в качестве выкупа, мы получаем, когда узнаем из реестра казначейства, что во второй половине правления Ричарда годовой королевский доход из Англии и Нормандии составлял соответственно примерно по 20000 фунтов, что в общей сложности равнялось 60000 марок. Но при этом надо иметь в виду что сюда не включались остальные анжуйские земли, и статьи королевского дохода вообще-то ограничивались исключительно инкассацией чеков.679 Важно отметить следующее: деньги, ушедшие на выкуп Ричарда, не были вытряхнуты из государственной казны, они поступили из других финансовых источников, таких как личная собственность вассалов и сокровища церкви, которые в таком объеме вообще нельзя было бы привлечь для других нужд. Должно быть, поэтому и смог Ричард сразу же принять финансовые требования императора. В чем, сразу же после своего возвращения Ричард начинает войну с Филиппом, и это означает, что для выплаты своего выкупа имевшиеся в его распоряжении средства он использовал не до последней монеты. Из этих соображений не следует связывать представление о существенном ослаблении оборонительной мощи анжуйского государства с этим чрезвычайно крупным оттоком капитала.

Но вернемся в Майнц к освобождению Ричарда. Наделяя Ричарда Бургундским королевством, Генрих VI намеревался сгладить впечатление о принудительном характере его отношений с английским королем и вместо этого продемонстрировать в полном блеске императорскую милость. Между тем мы знаем, что заключительный этап переговоров протекал далеко не гармонично, Генриху не оставалось ничего иного, как сбросить маску доброжелательства и доигрывать спектакль в роли вымогателя. Из-за маневров Ричарда Генриху стала грозить опасность навлечь на себя дурную славу нарушителя договора, которого должны были сдерживать собственные князья, чтоб он из корыстолюбия не захотел принять французские предложения. Ричарду же удалось доказать свою финансовую щед­рость и хорошее взаимопонимание с этими же князьями. И хотя он одновременно выставил заложников за остаток сум­мы по выкупу, это не мешало ему раздавать рентные лены, так называемые пенсии, пусть хотя бы для того, чтобы подчерк­нуть, что он еще достаточно богат и может покупать себе кня­зей империи. Остается гадать, были ли эти homagia совершены еще в Майнце, как предполагает Говден и что, похоже, следу­ет из его списка тех, кого это коснулось, или во время проезда Ричарда по территориям названных лиц по пути домой, как утверждает другой компетентный хронист, Жильбер Монский.680 В любом случае завязывание этих узелков дружбы происходило практически перед самым носом императора. Да­же если речь шла о соглашениях «salva fidelitate imperatoris»* (* «На верность императору» (лат.).) и удар направлялся по Франции, не следует забывать, что в лице Ричарда оппозиция, с которой он сам примирил Генри­ха в предыдущем году, приобретала потенциального вождя. С учетом реальной ситуации эта политика заключения союзов должна была выглядеть по меньшей мере двуличной.

Согласно хеннегаускому хронисту Жильберу, в список пен­сионеров входили архиепископ Кельна, герцоги Брабантский и Лимбургский и избранный епископ Льежа, шестнадцатилет­ний сын последнего. Его избрание Генриху пришлось признать поздней осенью 1193 года, чтобы не поставить под угрозу мир в этой нижнерейнской области, через которую доставлялись деньги Ричарда. Говден значительно расширяет круг ленников, включая в него еще и архиепископа Майнца, сына графа Фландрского-Хеннегауского, графа Голландского, герцога Австрийского, Бонифация Монферратского, брата убитого Конрада, и даже таких членов рода Гогенштауфенов, как гер­цога Швабского и пфальцграфа Рейнского. Как бы то ни было, ясно одно: ядро альянса формировалось на Нижнем Рейне, следовательно, в наиболее удобном месте для вбивания клина между Францией и империей. В любом случае, список Жильбера представляется усеченным, поскольку по записям нор­мандского казначейства маркграф Монферратский в 1198 году получил 800 анжуйских фунтов «de feodo suo»** (** «Со своего лена» (лат.).).681 Своему будущему союзнику, графу Бодуэну IX Фландрскому, Ричард в 1197 году заплатил пенсию за три года,682 и это, похоже, подтверждает свидетельство Говдена о том, что в 1194 году сын на ту пору состоявшего в союзниках Филиппа правящего графа принадлежал к поставленным на довольствие Ричардом князьям.

Политическая слабость Генриха VI, о которой ему при­шлось сигнализировать недавно еще оппозиционной группе нижнерейнских князей, усугублялась их тесной экономиче­ской связью с Англией и Нидерландами.

В соперничестве с Францией светский глава группы, герцог Генрих I Брабантский, имел самую сильную личную заинтере­сованность. В наследственном споре о Фландрии он проиграл хеннегаусцу Бодуэну V, тестю Филиппа. Несомненно, уже тогда Ричард поставил перед собой цель вывести Фландрию, которая принимала участие в интервенции Филиппа в Нор­мандию, из числа союзников Франции. И он добился этого впоследствии сильным экономическим нажимом. Но в 1194 он завязывает политические отношения с фландрским наследником, одновременно приобретая союзников среди соседей старого графа. И когда Жильбер добавляет, что соглашения никогда не соблюдались, поскольку обе стороны — Ричард и его союзники — вообще никогда их не соблюдали, то это тенден­циозное и ложное утверждение: Генрих Брабантский получил значительный лен в Англии.683 Исход войны между Фландрией и Брабантом еще летом 1194 года был предрешен в пользу Фландрии, но в год подписания мирного договора, 1195-й, старый хеннегаусец умер, и его сын, как Бодуэн IX, граф Фландрский и Бодуэн VI, граф Брабантский, был использован Ричардом как орудие войны. С 1197 года Фландрия выступает на стороне Брабанта в антифранцузской коалиции. Безоблачные отношения Брабанта с Ричардом нашли свое проявление также в том, что коронация Отто германским королем в 1198 году сопровождалась помолвкой с Марией, малолетней дочерью герцога Генриха; свадьба состоялась в 1214 году, после недолговечного брака Отто с представительницей рода Гогенштауфенов. Отчетливее всего двойной характер оформившегося альянса раскрывает архиепископ Кельна. Адольф Альтенский, который уже при освобождении Ричарда был избран на свой пост и демонстративно осыпал почестями возвращавшегося домой английского короля, впоследствии будет представлять коронацию Отто как кульминационную точку антигогенштауфенского курса. Но все это время архиепископ Кельнский числился таким же получателем английских денежных ленов, как и герцог Генрих III Лимбургский.684

Ценность подготавливаемых Ричардом в 1193 году и оформившихся в 1194 году политических союзов проявляется в долговечности. Вплоть до Бувенской битвы в 1214 году они оставались константой европейской политики. Это была столь же простая, сколь и прочная коалиция, порожденная естест­венными интересами. Удивительно лишь то, как Ричарду, ко­торый находился в плену, удалось ее выковать, тем более, что в это время он активно разрабатывал с императором «гениальные» планы будущего сотрудничества. Но последние были только прикрытием, за которым зарождались привязан­ные к реальности отношения. Свой путь на родину Ричард начал в Майнце, Это, скорее, напоминало триумфальное ше­ствие. Неторопливо двигаясь вниз по Рейну, он делает сле­дующую продолжительную остановку в Кельне, где местному архиепископу удается уговорить его задержаться на три дня в городе и пожаловать горожанам Кельна торговую привиле­гию. Проскакав через Брабант, Брюссель и Антверпен — все это были дружественные ему земли, он, в конце концов, от­плывает из небольшого фландрского порта в Англию. Когда 13 марта 1194 года он высаживается в Сэндвиче, то встречает только разрозненные очаги сопротивления сторонников Иоан­на. Их силы были сконцентрированы в замках Ноттингем и Тикхил, и через нескольких дней они сложили оружие. Лон­дон встречал своего уже против всех ожиданий счастливо воз­вращавшегося домой и во всех отношениях дорогого короля пышными торжествами. В конце марта — начале апреля в Нот­тингеме он проводит многодневный вселенский собор, на ко­тором присутствовал и шотландский король и в ходе которого он потребовал вынести приговор Иоанну. Того пригласили на суд. К тому же времени относится и ставшая легендарной охо­та Ричарда в Шервудском лесу, где ему очень понравилось, но Робина Гуда он там определенно не встречал, поскольку тот был лишь воплощением чаяний бедняков о справедливости и равенстве.685

17 апреля Ричард в Винчестере участвует в так называемой второй коронации, которая, естественно, сводилась к торжест­венному шествию в короне и должна была положить конец всем сомнениям о каком-либо ущемлении суверенитета. Затем он отправляется в Портсмут, где, распираемый нетерпением, ожидает благоприятной погоды для того, чтобы переплыть на материк. Наконец, 12 мая он выходит в море курсом на Бар-фле, оставив Англию в умелых руках пользующегося полным королевским доверием и наделенного всей полнотой власти Хьюберта Уолтера. Англия Ричарда больше никогда не увидит. В Нормандии его прибытие вызывает такую же безудержную Радость. Через Кан он держит путь на Лизо, где его посещает исполненный раскаяния грешник Иоанн. Эту сцену нам описывает биограф Вильгельма Маршалла: и повалился Иоанн своему брату в ноги, тот же поднял рыдающего, обозвав нера­зумным дитятей — а тому на ту пору было примерно 27 лет, — простил и пригласил за стол. Имущество его он пока что при­держал, тогда как его советчиков и сторонников преимущест­венно карал денежными штрафами. В Лизо Ричард получает тревожную весть об опасности, нависшей над важным пограничным укреплением Верно. И он торопится туда со своими войсками, тем временем Филипп отступает, и 30 мая он также триумфально вступает в Верно, Похоже, после всех метаний и окольных путей он вновь нашел цель в жизни; отвоевать и закрепить Нормандию в прежних границах, поскольку все его будущие военные и политические усилия концентрируются на ее осуществлении. Север он покидает теперь только для случайных военных вылазок в ближайшие окрестности. Герцог Аквитанский, судя по всему, превращается в герцога Норманд­ского.

Одновременно, кажется, разрушаются чары. Вместо того, чтобы как всегда находиться меж двух врагов и, следовательно, внешне в безвыходной ситуации, самое позднее с 1195 года неожиданно у него остается только один противник,, а именно, Филипп. В этом упростившемся положении события начинают прямолинейное развитие. Успехи Ричарда по этой причине легко признать без глубокого анализа, что обычно и делается. Только он не становится в одночасье другим человеком, меня­ется исключительно ситуация, крестовый поход, который внес в жизнь столько путаницы, с его прологом, основным дейст­вием и эпилогом ушел, наконец, в прошлое, И мы будем рас­сматривать прямолинейное развитие событий последних пяти лет — а дольше, можно сказать, такой ситуации Ричард не выдержал, но это, конечно, непозволительное замечание, — без поправки на прямолинейность, в зависимости от значимо­сти событий.

[Аспарух]

НА ПУТИ К ПОБЕДЕ:

КОЛЬЦО ВОКРУГ ФИЛИППА СЖИМАЕТСЯ

Спойлер (раскрыть)

Нельзя сказать, что в последние годы жизни Ричарда все государство Анжу было охвачено пламенем войны. Конечно, источники686 сообщают о постоянных боевых действиях, при­чем перемирие и подготовка к заключению мирных договоров были только тактическими маневрами для получения пере­дышки, следовательно, ненависть с обеих сторон усиливалась. Так, мы слышим об ослеплении и убийстве пленных, о мести и возмездии, о пренебрежении к посту и — в одном француз­ском источнике — об ужасных военных преступлениях, совер­шенных Ричардом687 в страстную пятницу. Не следует, однако, забывать о том, что в Англии царил мир, и военные столкно­вения происходили только в пограничных районах француз­ских владений Анжу. В издавна неспокойных областях, таких как центральная Аквитания или Бретань, восстания подавля­лись столь быстро, что Ричард очень скоро снова мог уделить все свое внимание основному театру военных действий в Нор­мандии. О его важности он не забывал ни в «святые времена», ни когда война с Филиппом на мгновение прекращалась.

При этом к своей основной цели, возвращению норманд­ского Вексена, он приближался как бы концентрическими кругами, вместо того чтобы — это было бы также возможно — начать поход против Филиппа наступлением на Жизор и, воз­можно, взять его в осаду. Он же, напротив, своей первооче­редной задачей считал стабилизацию всего фронта. Уступка Иоанном территории в январе 1194 года разорвала весь вос­точный фронт, и Филипп продвинулся вперед там, где только смог, Обеспечив защиту Верно, Ричард тотчас же повернул на юг, в Турень, где войска его шурина, Санчо Наваррского, осаждали отданный французам Лош, одну из основных крепостей этого района. Вскоре он смог занять и эту крепость, и надеж­ды Филиппа на вторжение в долину Луары через слабо укреп­ленную границу исчезли. Но так как он хотел показать там свое присутствие, то стал продвигаться с войском на юг к гра­нице Мэна. Ричард расположился лагерем в открытом поле у Вандома и с нетерпением ждал личной встречи с Филиппом, но последний, вероятно, решил не испытывать судьбу. А пото повернул назад. Ричард преследовал его и 4 июля 1194 года под Фретевалем догнал бегущее французское войско. Впереди всех бежал Филипп, Ричард захватил обоз, и так как там нахо­дились ценные документы, изобличавшие анжуйских перебеж­чиков, то снова смог денежными штрафами пополнить воен­ную кассу.688 Как уже случалось под Верно, одно только известие о его приближении обратило врага в бегство и при­несло Ричарду большую военную добычу. Филипп уклонился от сражения, и Ричард напрасно пытался вынудить его к это­му. Тот ускользнул. Но военной альтернативой решающему сражению была дорогостоящая и кропотливая работа, связан­ная с осадой замков.

Прежде чем Ричард смог полностью посвятить себя Нор­мандии, на юге предстояло покорить графа Ангулемского и его союзника Готфрида Ранконского, закоренелых мятежников, с которыми Ричард познакомился еще будучи герцогом Аквитанским. Подавление восстания летом 1194 года напоминало блицкриг, и Ричард сообщал Хьюберту Уолтеру в Англию о том, как он в течение одного дня взял город и крепость Ангулем. Бертран де Борн, давно поставивший свою музу на службу власти, прославил короля в песне уже во время его возвращения, не оставив мятежникам ни единого шанса в борьбе с ним.689 В следующем году Ричард отправился в другой пограничный регион, на этот раз в Берри, где ему удалось без ущерба для предыдущих уступок сделать территориальные приобретения и, взяв в плен одного из графов Овернских, снова перенести на его земли спорную границу между Анжу и Капетингами. Для Турени это означало дальнейшее освобождение от военного гнета Филиппа. Событий 1195 года мы уже не раз бегло касались. Вспомним о возвращении в конце того года последних заложников из Германии. Это означало, что Ричард вернул себе прежнюю политическую свободу действий, а Филипп, после того как попал в Берри в плен, был вынужден подписать в январе 1196 года мертворожденный Лувьерский мир690 и отказаться от своих притязаний. Принятые в то время соглашен в отличие от заключенного за полтора года до этого перемирия (Тийерского),691 признавали за Ричардом право на отвоеван­ные земли. В 1193 — начале 1194 года Филипп захватил часть восточной территории Нормандии серповидной формы, к началу 1196 года он все еще удерживал нормандский Вексен и замки на берегу Сены. Важный в стратегическом отношении Водро на Итоне вблизи мостовой крепости Понделярш через Сену, контролирующий путь на Руан, в предыдущем году сно­ва перешел к Ричарду. Это показывает, что в то время в Нор­мандии основное внимание он уделял завоеванию территорий, расположенных в низовьях рек Итон, Эр и Авр, южнее Сены. Филипп был вытеснен из юго-восточной части Нормандии, однако удерживал на Сене наряду с замками Гайон и Вернон немало других не менее важных, и на этот ключевой район Ричард вскоре обратит все свое внимание.

Борясь за центральные крепости, Ричард отдавал предпоч­тение двум методам: 692 либо прорывал ряды осаждающих и вступал в замок, чтобы возглавить оборону, в то время как основные силы, подтягиваясь, брали неприятеля в кольцо, либо стремился изолировать основные крепости от окрестных укре­пленных форпостов и предместий и, захватывая маленькие замки-сателлиты, постепенно прерывал все коммуникации с центральной крепостью. Первым способом он старался зама­нить в ловушку Филиппа в 1194 году под Верно, но последне­му все же удалось выскользнуть и спастись бегством, но в конце 1195 года под Иссуденом в Берри судьба не была к нему столь благосклонна. Второй метод Ричард применил под Жизором. Наряду с военными, гарнизону крепости прихо­дилось исполнять и административные функции — собирать налоги с близлежащей территории. Но поскольку из крепости теперь невозможно было выйти, так как местностью овладел враг, который принял на себя указанные функции, то хозяину крепости пришлось призадуматься над тем, не выгоднее ли при сложившихся обстоятельствах отказаться от этого опорно­го пункта и использовать деньги, идущие на содержание гар­низона, в других целях. В этой ситуации Филипп оказался под Жизором в 1198 году. Как мы знаем, уже отказавшись от всего остального нормандского Вексена, он все еще судорожно цеп­лялся за крепость, пытаясь то закрепить ее за собой по мир­ному договору, то превратить ее в приданое. Но Ричард, для которого отвоевание Жизора давно стало одной из главных Целей, методично приближался к ее осуществлению, теперь она была близка: даже без осады крепость должна была рано или поздно сдаться. Когда в 1198 году он снова преследовал Филиппа, которому удалось укрыться только в Жизоре, каза­лось, что война близится к завершению. Прежней погранич­ной войне, которая могла продолжаться вечно, Ричард придал четкие очертания и заставил Филиппа перейти к обороне. В кон­це своего жизненного пути он почти выполнил поставленную самому себе задачу Казалось бы, нет ничего удивительного в том, что он преследовал цель возвратить потерянные земли, но это не так, В конце концов, кто бы удивился, если бы он начал поход из мести и вторгся бы в страну Филиппа? Хотя он при случае нападал и на французские земли, его действия; не угрожали самому существованию французского королевст­ва. В этом и состоит существенное отличие его целей от сугубо агрессивных наступательных военных целей, которые пресле­довал Филипп в отсутствие Ричарда,

Для восстановления своего государства Ричард использовал не только военные средства. Ведение войны было дорогим делом, и хотя он знал толк в искусстве добывания денег и к тому же благодаря Хьюберту Уолтеру смог убедить английских ба­ронов в целесообразности уплаты ими военного налога,693 добиться победы с помощью финансирования чисто военной стратегии было невозможно — и ее трудно было бы закрепить политически. Его владения были значительно обширнее, чем у Филиппа, и тот только и ждал удобного случая, когда его противник замешкается в одном из уголков своего государства, чтобы напасть на другой. Одной только военной тактики мог­ло оказаться недостаточно: крепости брали, но их в любой момент мог отвоевать неприятель, что подтверждается примером Омаль в 1196 году. Если рассматривать половину десятилетия, оставшуюся Ричарду для консолидации своего государства, то окажется, что решающее значение имели не военные его дей­ствия, а политические,

С 1196 года все эффективнее пользуясь дипломатическими I средствами, он ставит Филиппа в безвыходное положение. В октябре, после того как Иоанна вышла замуж за нового гра­фа Тулузского, Раймунда VI, был положен конец старой тяжбе с давнишним южным врагом. Ричард отказался от своих при­тязаний, уступил Кверси и в качестве лена пожаловал графу Ажен, назначенный Иоанне в приданое. Это решение отняло у Филиппа, уже давно открывшего для себя, что конфликт Ричарда с Тулузой можно использовать как повод для интер­венции приберегаемого про запас потенциального союзника. Таким образом, Ричард, сохраняя за собой инициативу и пра­вильно устанавливая приоритеты, предпочитал добровольно, и это было для него в высшей степени характерно, делать то, к чему рано или поздно его все равно вынудили бы обстоя­тельства: так как его военное присутствие было невозможно одновременно на севере и на юге, он должен был отказаться от силового решения тулузской проблемы, видимо, осознав неосуществимость притязаний — герцоги Аквитанские неиз­менно требовали не только верховной ленной власти, но даже передачи графства на основании права наследования — и ре­шив, что коалиция Филиппа с этим противником сулила большие беды. Теперь Тулуза, за приемлемую цену, Кверси, переходили в качестве надежного союзника в его лагерь. Что в общем-то было обычным, проявилось преобладание одного из партнеров по договору, вызванное установлением ленных отношений.

Летом 1197 года Ричард подтверждает союз с графом Флан­дрским — Хеннегауским,694 тем Бодуэном IX (VI), будущим ла­тинским императором Византии, который в 1194 году за рент­ный лен присягнул ему на верность, но затем, следуя политике своего отца, перешел на сторону Филиппа. Благодаря эконо­мическому эмбарго и штрафным санкциям против нарушите­лей блокады, ощутимо сказавшихся на экономике зависимого от английского импорта региона, а также щедрым взяткам, граф начал понимать, что для его страны, возможно, выгоднее быть не на стороне Франции. Методы экономической войны напоминают нам современность, но и в средние века, разуме­ется, осознавали, что экономика является основой власти и богатства. При общей опенке качеств Ричарда Пшегапит, как и другие источники,695 вспоминает некоторые хозяйствен­ные мероприятия, которые он осуществил, став английским королем. При этом унификация мер веса определенно доказы­вает его понимание требований возрастающего хозяйственного пространства. Ряд документов подтверждает, что Ричард по­ощрял городские привилегии.696 Конечно, самым лучшим средством, способствовавшим экономическому процветанию и получению дополнительных доходов, был мир: радостная перспектива встала перед соседями по реке Гаронна после окончания войны между Аквитанией и Тулузой. Оценивать финансовое положение целого государства лучше при анализе экономических условий богатых французских владений Плантагенетов,697 чем при знакомстве с записями английского и нормандского казначейств. Подтверждается мнение всех источников о том, что Ричард был значительно богаче Филип­па. Массированному применению этой огромной финансовой силы и экономических средств давления последний не мог противопоставить ничего равноценного. Такова была причина измены графа Фландрского, а это означало для Франции не только потерю союзника, но и начало войны на два фронта, так как граф Бодуэн тотчас же вторгся в Артуа — приобретение Филиппа из наследства Филиппа Фландрского, доставшееся ему во времена событий под Аккой. Англо-фландрский союз выдержал испытание временем, и Ричард, заставив Иоанна присягнуть на верность этому союзу,698 тем самым позаботился о его сохранении и после своей смерти, молчаливо признавая брата своим наследником.

Впрочем, в последние годы Иоанн был лоялен по отноше­нию к нему и даже участвовал на его стороне в военных дей­ствиях. В 1194 году, очевидно, в надежде умилостивить брата, в городе Эвре, который незадолго до того был им самим сдан Филиппу, он, сменив фронт, вырезал французский гарнизон — еще одно доказательство его человеческой неполноценности. Событие это вызвало осуждение с обеих сторон. Когда фран­цузский король, в конце концов, снова попытался посеять раздор среди братьев, сообщая о вероломстве Иоанна, то до­бился лишь кратковременного успеха, так как вскоре Ричард убедился в том, что это бьша только попытка Филиппа ком­пенсировать выход из-под его влияния Артура Бретонского. В 1196 году Ричард потребовал опеки над своим племянником и вызвал его к себе. Однако по дороге тот был похищен свои­ми же людьми и передан под защиту Филиппа, что послужи­ло причиной похода Ричарда на Бретань. В 1198 году Артур, как и многие другие, перешел к Ричарду, и все члены семьи Анжу, что случалось довольно-таки редко, были в мире с гла­вой семьи. Филипп, казалось, ничего не мог изменить. Из-за анжуйского альянса с фландрами и нижнерейнскими князьями, вступившими в союз с Ричардом в дни его пребывания в плену — с архиепископом Кельна, герцогами Брабантским и Либургским и графом Голландским — он оказался зажатым с флан­гов, и ко всему этому Ричард добился коронации своего племянника Отто Брауншвейгского 12 июля 1198 года в Аахене германским королем.

Тот сын Генриха Льва, родившийся во второй половине семидесятых годов у сестры Ричарда — Матильды, постоянно упоминается в немецких источниках как «граф Пуатунский».699 Таким образом он носил титул, принадлежавший самому Ричарду до его вступления на престол, который давал право считаться номинальным герцогом Аквитанским. Мы помним о чрезвычайных волнениях, вызванных попытками Генриха II посягнуть на положение Ричарда в Аквитании, по­этому состоявшуюся в 1196 году передачу Отто Аквитании в качестве лена можно расценить как особое проявление доверия и благосклонности Ричарда к своему племяннику. После окончания ссылки отца, Отто не вернулся в Германию, а, как и его младший брат, Вильгельм, оказался в Англии,700 что подтверждается записями английского казначейства. Сначала Ричард старался создать ему положение там — перед кресто­вым походом (1190) путем передачи ему графства Йорк, что не удалось; неудачно окончилась и попытка выдвинуть его кандидатуру на шотландский престол путем заключения брач­ного союза (1195) — из-за беременности шотландской королевы. Теперь он был свободен для более грандиозных дел. Своим внешним обликом Отто, вероятно, очень походил на Ричарда. Его также изображают статным, красивым, отважным рыца­рем, но при этом не наделяют политическими талантами по­следнего. Он не смог полностью использовать представивший­ся удобный случай, когда был убит король из династии Гогенштауфенов (1208), хотя и получил титул императора (1209), но, в конце концов, оказался неспособным противо­стоять политике французского короля; в решающем Бувен-ском сражении (1214) он проиграл ему и в военном отноше­нии, и императором стал еще в 1198 году претендовавший на трон Фридрих II.

В 1218 году, приблизительно в возрасте своего дяди, без­детный, Отто умер в Гарцбурге, полностью не состоявшись как политик. Иоанн также мало смог поддержать его в начале, как и в конце. Ричард создал систему союзов, обеспечивавшую победу, да вот умер не вовремя,

Характерно, что Ричард, несмотря на всю симпатию, кото­рую он, несомненно, испытывал к Отто, сначала собирался сделать королем его старшего брата. У Генриха, пфальцграфа Рейнского, имевшего имперское графство, и благодаря его женитьбе на одной из представительниц дома Гогенштауфе­нов, исходная позиция, несомненно, бьша лучше, но в это время он не мог стать шахматной фигурой Ричарда, потому что, как и большинство немецких князей, еще не вернулся из крестового похода. Но инициатор антигогенштауфенской пар­тии архиепископ Кельна, должно быть, стремился быстро про­тивопоставить своего кандидата уже избранному младшему брату Генриха VI, Филиппу Швабскому.701 Итак, сошлись на Отто. Согласно Говдену, архиепископ Адольф Альтенский официально пригласил Ричарда в 1197 году на Рождество уча­ствовать как «praecipuum membrum imperii»* (* «Как принципал империи» (лат.).) в выборе короля, правовую предпосылку к чему создал сам Генрих VI. Ничто так хорошо не раскрывает большое значение личных и поли­тических связей, установленных Ричардом с архиепископом Кельна и городом во время его пребывания в плену, как мета­морфозы с архиепископом — традиционный враг Вельфов и, следовательно, человек, крайне незаинтересованный в их возведении на престол, к тому же выдвинувший уже другого кандидата, прежде чем поручить это дело Ричарду, конечно, должен был знать, кого тот будет поддерживать. Хотя инициа­тором вельфского выбора тоже был не Ричард, однако, он пустил в ход всю силу своего политического и финансового влияния, чтобы продвинуть кандидатуру Отто. Источники подтверждают, что английский король инвестировал огромные денежные средства, чтобы выбрали его племянника. Быть мо­жет, финансовые интересы города Кельна, экономическому развитию которого Ричард способствовал уже во время своего возвращения домой из плена, и послужили причиной выбора королем Отто.702

В венской сокровищнице хранится ставший еще одним ат­рибутом императорской власти меч Отто (меч Маврикия). На одной из сторон его набалдашника герб Отто, состоящий из трех львов и половины орла.703 С 1198 года три льва стали гербом Ричарда,704 и как бы символизируют удавшуюся месть, так как выбор Отто означал для государства десятилетнюю гражданскую войну, значительно ослабившую королевскую власть. Для Ричарда это, конечно, было венцом его антикапетинговской системы союзов. Поддержав Филиппа Швабского, Филипп нанес ответный удар, но уже с чисто геостратегиче­ской точки зрения это не привело к облегчению его положе­ния, существовало опасение, что новый папа, Иннокентий III, поддержит Вельфов.705

Почти что в то же самое время Ричард достигает еще одно­го, в прямом смысле этого слова, конструктивного успеха. Всего за два года строительства в изломе излучины реки Сены, в 35 километрах восточнее Руана, в Лезандели, возникает кре­постной комплекс, который мог использоваться как для отвоевания Жизора и укрепления нормандского Вексена, так и для — и при Иоанне это станет его фактической функцией — защиты нормандской столицы и Нормандии вообще. Если предполо­жить, что именно тогда Иоанн, как будущий наследник, включается в политическую систему союзов, то можно было бы допустить, что именно недостаток времени заставил Ричар­да пойти на столь огромные расходы — о чем можно прочесть в записях нормандского казначейства за 1198 год,706 — чтобы на случай войны дать своему некомпетентному наследнику воз­можность все-таки выполнить его задачу.

Предыстория строительства также хорошо подтверждается документально, как и конфликты на этой почве с церковью в лице архиепископа Руана, бывшего верховного юстициариея во время крестового похода. Его история5 изложенная во взволнованной переписке бывшего королевского доверенного лица с Радульфом Дицето,707 интересна не столько тем, как широко были затронуты права церкви — речь шла об отчужде­нии церковной собственности и обычных в этих случаях пра­вовых последствиях, — как количеством тайных оговорок и мас­штабами притворства в скрытом под личиной сотрудничества состязании двух королей под покровом дымовой завесы Лув рьерского «мира», к принятию которого он был причастен и который разоблачал как низкопробный фарс. В составленном в начале 1196 года документе содержится оговорка, что ни одна из сторон не имеет права укреплять Лезандели:708 верный признак того, что именно это и планировалось сделать, так что вопрос был только в том, кто из королей первым завладеет естественным опорным пунктом,, меловым утесом на Сене высотою 100 метров. Вторгшись в Нормандию, Филипп присвоил себе также владения архиепископа Руана, в том числе и прибыльную таможню на острове Андели. Тогда была пред­принята попытка тайной статьей договора, которую архиепи­скоп не знал, уменьшить его право налагать интердикт, создав комиссию, состоявшую из духовных лиц, назначаемых обоими королями, но тот, заподозрив неладное, отказался от присяги и поручительства за Ричарда и, бежав, уклонился от возмож­ных последствий. В актуальном политическом контексте эта статья, казалось, была предназначена для того, чтобы предоста­вить Филиппу лазейку для дальнейшего продвижения по доли­не Сены — в действительности же, вероятно, Ричард уже решил сам строить там, и когда возмущенный Уолтер Руанский не со­гласился на предложенный обмен, он начал осенью 1196 года укреплять остров Андели. Последовало наложение интердикта на Нормандию, апелляция к Риму и диспут делегатов короля и архи­епископа перед папой. Убеленный сединой Целестин, не су­мевший обеспечить защиту возвращавшегося домой короля-крестоносца, легко позволил убедить себя в том, что можно было бы по крайней мере не мешать Ричарду эффективно защищать свою страну. Он разъяснил сварливому норманд­скому архиепископу, что без этих утесов церковь обойдется, и склонил его принять компенсацию,709 достаточно велико­душно выделенную Ричардом для облегчения примирения.

В течение следующего года на острове наряду с военными сооружениями был возведен маленький дворец, у подножия скалы основан новый город — сегодняшний При-Адли, — бы­ли построены мосты от него к острову и от острова к проти­воположному берегу Сены и установлен через реку палисад, прекративший там всякое судоходство и отгородивший Сену от французской коронной земли. Из документов видно, как часто Ричард во время строительства на острове, затем в кре­пости, которую он неофициально назвал Шато Гайяр — «замком смелых», останавливался там.710 Кажется, будто после долгих странствий, средневековый король нашел спокойное место отдохновения, где сочеталось необходимое, то есть во­енная сила, с приятным, — местность, расположенная там, где Сена образует петлю, была на редкость живописна. В этой резиденции был заключен союз с фландрами, ее посетил воз­вращавшийся из крестового похода домой племянник, пфальцграф Генрих. Сегодня о былом величии сооружения свидетельствуют только руины на крепостной горе, а в то вре­мя вся местность была укреплена и оборудована.711 В систему укреплений входили: скала, река, остров, образуемый рукавами Сены, противоположный полуостров, два форта вверху по течению Сены, старый город Андели — Гранд Андели — на реке Гамбон в долине Сены, новый город — вот почему эта местность из-за двух расположенных рядом городов называет­ся Лезандели, — еще одна параллельно к Гамбон протекающая река (эти две реки, как клешни рака, зажимали новый город) и пруд, прикрывавший его с тыла и одновременно соединяв­ший со старым городом. Сама крепость, гордость Ричарда, состояла из передового укрепления, предназначавшегося для прикрытия единственного подхода к ней со стороны плато, расположенного в ее тылу, и главной крепости с двумя окруж­ными стенами, внутренняя из которых, еще хорошо сохра­нившаяся эллиптическая «волнистая» стена, состоит из круга полуцилиндров, конструкция которых улучшала оборонитель­ные возможности. На внутреннем дворе еще и сегодня возвы­шается донжон, прославленное и хитроумно построенное со­оружение с двойным покрытием, учитывающее баллистические требования, чье основание в любом месте можно было при помощи обстрела защитить от подкопов. Все стены, а также мощная круглая башня передовых укреплений были обложены скальной горной породой, в которой высекались многочис­ленные глубокие укрытия. Все, что было нужно для жизни, находилось внутри сооружения: колодец и пещерные погреба располагались в первом внутреннем дворе крепости, был обеспечен защищенный подход к Сене, и кроме того, во всякое время осуществлялось снабжение из обоих входивших в кре­постной комплекс городов. Все это позволяло держать дли­тельную осаду. Хотя ансамбль служил военным целям, наруж­ные стены выложены из хорошо отесанных камней, а большие двойные окна в недоступной части донжона и жилом здании над Сеной снаружи перекрывались изящными стрельчатыми сводами. То немногое, что было необходимо для проживания, располагалось в четырех помещениях двух этажей, где еще видны основания каминов и сохранились каменные скамьи в нишах окон, отличавшихся необычайно широким обзором.

Шато Гайар стоит сегодня перед нами как величественный символ тщетности любых заблаговременных мер перед лицом неизбежного конца. Гигантское сооружение с его передовой техникой не могло функционировать автоматически, для его обслуживания требовались соответствующие люди. Таковыми не были ни Иоанн, ни комендант. Без желания герцога Нор­мандского защищаться и умения воспользоваться всей полно­той вспомогательных средств размеры и мощь сооружения были почти бесполезными для осажденных, и, следовательно, это строившееся на века укрепление лишь доказывает невоз­можность компенсировать техническими средствами человече­скую неспособность. Несомненно, Ричард не рассчитывал, что при приближении врага у осажденных не окажется сильного вой­ска и бой будет идти на подступах к крепости. Система была соз­дана для активной разумной обороны, а не только для того, что­бы прятаться за стенами и выжидать. Когда весной 1204 года после длившейся несколько месяцев осады пал Шато Гайар, а с ним была потеряна и Нормандия, старая королева-мать Элеонора должна была взять с собою в могилу и эту боль — она умерла почти сразу же после этого. Случившееся стало куль­минационной точкой в цепи катастрофических упущений и ошибок. Если, забежав вперед, взглянуть на то, как прохо­дила осада, то, вероятно, станет понятно, почему этот эпизод лучше всего показывает, за какое безнадежное дело, несмотря на все его успехи, взялся Ричард в конце своей жизни.

Вот как была потеряна ключевая крепость Нормандии.712 Летом 1203 года не удалось согласованное наступление состо­явшей из сухопутных войск и флота анжуйской армии под руководством Вильгельма Маршалла, которое должно было прогнать осаждавших крепость французов, укрепившихся на обоих берегах Сены. После этого осажденным не приходилось рассчитывать на помощь, и нападающие могли беспрепятст­венно брать один барьер за другим. Все подкрепление Иоанна, которое он послал коменданту прежде чем бежать в Англию, состояло из одного письма. Хотя коменданта описывают нам как смелого и преданного человека, но очевидным становится только его безрассудство в решающих ситуациях. Так, он преждевременно развел огонь и выгнал бежавших в крепость жителей нового города как лишних едоков, и те поздней осе­нью на склонах крепостной горы пережили свою собственную трагедию, — они умирали от голода и замерзали, потому что и осаждавшие не сжалились над ними — между тем можно уста­новить, что, в конечном счете, гарнизон в крепости оказался слишком мал. И прямо-таки гротескно выглядело вторжение врага во внешний крепостной двор. В предыдущем году Иоанн велел пристроить сооружение к внутренней стороне наружной стены, его единственный вклад в созданное братом чудо техники. Это было здание, в котором располагались часовня и отхожие места. В значительно возвышавшемся над стеной строении окно уборной находилось слишком низко, что было уже весьма сомнительным с точки зрения целесообразности, и — непро­стительная ошибка коменданта — оно было неохраняемым и от­крытым. Четверке известных по имени и вошедших в историю отчаянных французов нужно было только влезть в окно и под прикрытием клубов дыма от разведенных по распоряжению коменданта костров открыть осаждавшим главные ворота. На­падающие подошли к волнистой стене, защита ворот которой без помощи, вероятно, предусмотренных Ричардом мер была недостаточной.713 Осаждающим удался прорыв там, и непри­ступный донжон потерял свое значение, за него больше не сража­лись. В узком пространстве второго двора сдался в плен обес­силенный, не знакомый с тайнами сооружения и их использо­ванием, слишком маленький гарнизон.

Вернемся к последним годам жизни Ричарда. В январе 1199 года Филиппу при посредничестве церкви удалось скло­нить его принять пятилетнее перемирие, он снова хотел свя­зать Ричарда брачным союзом между своим сыном Людовиком и племянницей Плантагенета. Правда, Ричард, умирая, не согла­сился с этим условием, и если этот брак и состоялся при Ио­анне, то из этого еще не следует делать вывод, что он его так­же одобрял, так как с обеих сторон отсутствовало главное условие, необходимое для заключения брачного альянса, а имен­но: желание достичь примирения. Готовность Филиппа заклю­чить мир объясняется исключительно стремлением стабилизи­ровать свое тогдашнее положение. Уже в 1197 году к Ричарду вернулись те нормандские пограничные бароны, которые по­кинули его, пока он был в плену, приспосабливаясь к сложившимся условиям: владельцы Гурнэ, Мелана и Кэо. Насто­раживало то, что в 1198 году собственные вассалы Филиппа, графы Булонский, Сент-Польский, Першский и Блуаский, пере­шли на сторону Ричарда.

Естественно, в этой ситуации, готовясь к ответному удару, Филипп со своей стороны высматривал союзников в землях Ричарда и нашел одного в лице виконта Эмара Лиможского, Так как его восстание против дома Анжу восходит к 70-м го­дам, когда Генрих II нанес ему ущерб, лишив его супругу на­следства, то мы можем к конфликтным ситуациям, связанным с Аквитанией и Филиппом, причислить еще одну, созданную отцом Ричарда. Впрочем, речь шла, в отличие от предыдущего, об изолированном восстании, а не о всеобщем переходе на сторону Филиппа, и сводный брат Эмара, граф Ангулемский, заключает прочный союз с Филиппом, как мы узнаем, также только после смерти Ричарда.

Ряд источников утверждает,714 что король отправился к замку Шалю-Шаброль в Лимузене, потому что виконт пря­тал там и не отдавал своему ленному господину клад, несмотря на его требование. Но теперь документально подтвержден его союз с Филиппом,715 и это вполне достаточная причина для военного присутствия там Ричарда, так что долгое время рас­пространяемой истории о сокровищах, даже если она, должно быть, и возникла не на пустом месте, не следует придавать особого значения. Ричард решил взять все замки и города Змара, и одновременно с осадой расположенного около 30 кило­метров южнее от Лиможа Шалю-Шаброль военные действия велись и у других замков и городов. Вся окрестность стала районом военных действий. Так как с Филиппом в то время было заключено перемирие, Ричард мог сконцентрировать все свои силы для подавления восстания виконта. Ожидалось, что очень скоро он продемонстрирует тому, чего стоит союз с французским королем в случае войны. Во всяком случае, он не допустил бы открытия виконтом и аквитанскими повстан­цами нового фронта на юге.

Смерть Ричарда описывается многими источниками,716 и среди них есть такие, которые позволяют до мельчайших деталей проследить обстоятельства, приведшие к ней. Точные причины смерти средневековых государей крайне редко из­вестны достоверно, и возможность в данном случае выделить Некоторые факторы, вероятно, является почти уникальной. Гийом Бретонский пытается объяснить эту смерть появлением Парок и их решением перерезать нить жизни Ричарда. Однако имеются все основания считать судьбу Ричарда независимой от воли этих старых дев. Кажущаяся случайность является завершением логической последовательности, возникшей благодаря его характеру, причем неизвестной в ней оставалась только дата, — все это могло произойти намного раньше, но также и позже. Смерть эту нужно считать полностью соответствующей предшествующей жизни. Среди источников можно выделить в данном случае два основных: один — короткое сообщение Бернарда Итьера, образованного и стремящегося к точности бенедиктинца из монастыря Сан-Мартьяль в Лиможе,717 из-за близости его автора к месту событий; другой — подробное описание цистерцианца Радульфа Коггесхэйла,718 так как можно предположить, что его информатором был постоянно находившийся при Ричарде Альмосеньор Мило, аббат цистерцианского монастыря Ле Пан под Пуатье, участвовавший в походе и бывший очевидцем всех событий.

Согласно Бернару Итьеру, во время осады Шалю719 в замке находилось около 40 мужчин и женщин, в том числе двое названных по имени рыцарей. Радульф Коггесхэйл упоминает о том, что маленький гарнизон напрасно ожидал помощи от своего господина и не мог поверить, что сам король участвует в осаде. И было бы неудивительно, если бы никто из осажденных не мог понять, как их небольшой замок мог привлечь внимание короля. После трехдневных беспрерывных атак состояние башен замка из-за подкопов и обстрелов камнями было безнадежным, в то время как осажденные не имели возможности обороняться, потому что королевские арбалетчики отгоняли от бойниц каждого — или почти каждого, как впоследствии выяснится. Здесь нужно вспомнить об одной подробности, сообщаемой нам хотя и не главными источниками Гервасием и Эраклом-«Эрнуль»720, а только Говденом — который для этого периода времени таковым не был, — но, несмотря на это, кажущейся правдоподобной: имеется в виду предложение о сдаче крепости, которое было отклонено, из чего Гервасий делает правильный вывод, что король забыл, как опасен тот, кто доведен до отчаяния. Согласно Говдену, осажденные предложили сдачу на условиях «salvis vita et membris et armis», следовательно, требуя сохранить жизнь, свободу и оружие. В ответ Ричард поклялся взять замок силой, а гарнизон повесить, что потом и случилось, пощадили только совершившего покушение. Эракл-«Эрнуль» сообщают об угрозе виселицы, если осажденные не сдадут замок, Гервасий утверждает, что они якобы выпрашивали «misericordiam»* (* «Милосердия» (лат.).) и «vita»* (* «Жизни» (лат.).). Хотя названные источники, частично из-за фактиче­ских подробностей, таких как история о кладе (Говден, Эракл-«Эрнуль»), или очевидно неправильного имени совершившего покушение (Говден), частично из-за подчеркивания неблагочестивости Ричарда, указывают на французскую версию смер­ти Ричарда, но из-за молчания других источников об этом обстоятельстве не следует делать вывод о предвзятой выдумке французов, либо о сознательном сокрытии доброжелательны­ми хронистами позорного пятна. К тому же для непредубеж­денных современников поведение Ричарда было, пожалуй, само собой разумеющимся. Мы же, вообще, воспринимаем это обстоятельство как решающее только благодаря морализи­рующей, литературно-дидактической тенденции, созвучной с Philippidos. При сравнении этого события с аналогичными становится очевидным, что даже само желание сохранить жизнь уже было слишком большим условием.

Хорошим примером для сравнения является подробно опи­санное Говденом взятие в 1194 году Тикхилла и Ноттингема, последних центров сопротивления Иоанна. Оба раза мы чита­ем о посылке делегатов, которые сначала убедились в присут­ствии короля и двух высших духовных лиц, выступавших в роли посредников. Под Тикхиллом это был епископ Дарн-хемский, Гуго дю Пуисэ, который смог склонить гарнизон к безоговорочной сдаче, как будто поручившись капитулянтам за то, что в этом случае им будет гарантирована «vita et membra»** (** «Жизнь и свобода» (лат.).). Он, вероятно, до некоторой степени знал Ричарда. В Ноттин­геме, где дело дошло до боя и виселиц, убедить гарнизон в преимуществе капитуляции «in misericоrdiam»*** (*** «На милость победителя» (лат.).) смог Хьюберт Уолтер. Автор «Нistoire de Guillaume le Marechal», сообщая об этих событиях и комментируя последовавшую в конце концов безоговорочную сдачу, замечает, что осажденные поступили благоразумно, так как благодаря этому значительно смягчили свою участь. 721 Затем он хвалит Ричарда за снисходитель­ность, и хотя он, что касается кротости, видит его из-за рас­стояния во времени, вероятно, слишком преображенным, со­ответствует действительности то, что над сторонниками Иоанна не устраивался кровавый суд, и их, как правило, от­пускали после уплаты денежного штрафа. У нас есть и другой подходящий пример, на этот раз подробно описанный Амбруазом, который, в сущности, подтверждается Радульфом Коггесхэйлом, а также арабской стороной.722 Речь идет о взятии ад-Дарума в мае 1192 года. Мы узнаем от Амбруаза, как Ричард во время осады отклонил предложение о сдаче на определенных условиях — он не был также сторонником этого и под Аккой, что привело к штурму и смерти многих мусулъман. Однако части осажденных удалось укрыться в башне, и когда их положение стало безнадежным, они сдались, не выдвигая никаких условий. Не было никакой резни, они были взяты в плен. Следовательно, условием для пощады была безоговорочная капитуляция «in misericоrdiam», во всяком случае в ситуациях, когда падение крепости было неизбежным. В падении же маленького замка Шалю никто не сомневался. Кроме того, речь шла о мятежниках. Желание вести переговоры было самой большой ошибкой, которую мог допустить гарнизон в этой ситуации, и едва ли, предлагая сдачу непригодной для обороны крепости, можно было купить королевскую милость. Впрочем, Ричард, как сообщают Коггесхэйл, Гервасий и Говден, — милость не предсказуема — подарил жизнь именно стрелку, смертельно ранившему его.723 Итак, то, что преподносится нам как особая жестокость, при более близком рассмотрении становится нормой. При этом особый барьер нашего понимания представляет существовавшая в то время «круговая порука»: наказывались, по крайней мере лишались жизни, не восставшие феодалы, а их вассалы и крестьяне. Для иерархически мыслящего жителя средневековья было, очевидно, также и с точки зрения теории оправданным — к тому же еще и во время войны, — что желая наказать господ, наказывали слуг, и даже церковь, как подтверждает практика наложения интердиктов, следовала этим правилам. Только тогда государя считали жестоким, когда он при подавлении восстания посягал на жизнь дворянина. Те несколько человек, удерживавшие по приказу своего господина замок Шалю-Шаброль, знали, что вследствие обычной для их культурного круга «представительской системы» при немилости короля они будут повешены.

Возможно, изложение событий Коггесхэйлом позволяет нам более точно восстановить начало развития событий перед замком, чем категорическое свидетельство Говдена об отказе принять капитуляцию на определенных условиях. Именно здесь мы читаем, что маленький гарнизон ожидал помощи виконта и считал, что осадой руководит не сам Ричард, а кто-то из его свиты. В конце кондов, несколько незначительный рыцарей могли, конечно, и не знать короля лично. Это привело бы к смещению акцентов: речь шла бы не о предложении королю неприемлемой сделки и тем самым о дальнейшем продлении непокорности, просто горстка защитников непра­вильно оценила ситуацию, но так как они уже оказали сопро­тивление и этим задержали Ричарда перед своим замком, то теперь не могло быть и речи о милости. Вполне возможно, что тот поклялся одной из обычных в то время кощунственных клятв724 повесить их. Во всяком случае, при первой встрече осаждавших с защитниками ошибку, должно быть, допустил гарнизон, который находился в полном неведении о механизме проявления королевской милости, или, согласно Когтесхэйлу, не понимал, в каком положении оказался. Маловероятно, что Ричард исключительно из кровожадности отклонил безогово­рочную капитуляцию, морально обязывавшую его помиловать защитников. Он безусловно стремился к скорейшему успеху, что едва было бы возможно, если бы он настаивал на осаде каждой отдельной крепости до ее падения. Оптимальным был бы вариант, когда бы все крепости открывались сразу же, без осады. Но если бы никто не ожидал пощады, то нужно было бы рассчитывать на более длительный поход. Так как войско Ричарда состояло из наемников, то это означало бы, что кам­пания обошлась бы ему дороже. С другой стороны, можно предположить, что гарнизон не продолжал бы сражаться, на­ходясь в безнадежном положении, если бы ему была предло­жена альтернатива. И если он не сдавался, то, вероятно, толь­ко потому, что всем, действительно, было объявлено, что они будут повешены. И тогда только угроза неминуемой смерти объясняет поведение стрелка. Мы видим, что фатальным фак­тором, имевшим столь трагические для Ричарда последствия, стала не его беспощадность, заключавшаяся в том, что он имел обыкновение казнить гарнизоны мятежных крепостей, или решил повесить именно этот после взятия замка, а в том, что он пообещал ему это, заставив тем самым всех несколько дней жить в смертельном страхе, поэтому, несмотря на про­должительные бомбардировки и угрозу обвала башни, защитники все еще оставались за ее стенами. Сочетание безвыходного положения одной стороны с беспечностью другой — его собст­венной, с которой он находился под стенами обреченного на гибель замка — оказалось для него в итоге смертельным.

26 марта 1199 года после ужина, в сумерках, Ричард отпра­вился к замку, без лат, защищенный только шлемом и большим прямоугольным щитом, который, как обычно, несли перед ним. Подробности, сообщаемые нам Коггесхэйлом, вместе со сведениями, знакомящими с особенностями местности, позволяют предположить, что эти события можно восстановить вплоть до последовательности движений. Вот как все происходило. Осада продолжалась уже три дня, были взяты внешние и внутренние стены, для чего, вероятно, не потребовалось особых усилий. Теперь король стоял под круглой башней небольшого диаметра, но значительной высоты. Чтобы обрушить это последнее убежище осажденных, саперы рыли подкопы. Памятный знак указывает сегодня место, где, должно быть, стоял Ричард:725 всего в нескольких метрах от башни. Если он пришел, чтобы ускорить саперные работы, для этого больше подошло бы место напротив башни, ввиду ограниченного пространства; но будь это также любая точка рядом с фундаментом башни, стрелок находился бы в тех же самых условиях: во всяком случае, он был на самом верху башни, а его жертва слишком близко к основанию, но, однако, вне мертвого угла. Это и сыграло решающую роль. Условия видимости, вероятно, были не из лучших, но силуэт Пьера Базиля726 — это имя рыцаря, который согласно Бернару Итьеру и Дицето произвел выстрел, — достаточно отчетливо выделялся на фоне неба — как бы то ни было, нужно было сильно запрокинуть голову, чтобы наблюдать, находясь у основания башни, за тем, что происходило у бойниц. Но это было задачей нападающих, и не осталось незамеченным, что там уже целый день находился человек, которому удалось остаться невредимым. В то время, как он внимательно наблюдал за событиями внизу, его никто не принимал всерьез. Затем этот одинокий страж выступает вперед. Ричард увидел его и что-то крикнул ему — тогда тот неожиданно поднял арбалет и прицелился в короля. Тот развернулся, и стрела глубоко вонзилась в его левое плечо, рядом с шейным отделом позвоночника. Стрелок, наверное, целился прямо в сердце. Коггесхэйл отмечает, что Ричард недостаточно пригнулся, укрываясь за щитом. Несомненно, так оно и было, но это, пожалуй, не главное. Так как даже если бы он, оборачиваясь, еще сильнее наклонился, то щит, который «несли перед ним», не смог бы защитить его от стрелы, пущенной почти вертикально сверху. Следовательно, положение щита было неэффективным, а его использование механически бездумным. Если бы щит удерживался непосредственно над головой, — что уже едва ли было возможно, принимая во внимание рост щитоносца, — то Ричард не смог бы увидеть стрелка. Но так как он его видел, означает также, что Ричард находился в его власти. Времени, для того чтобы воспользоваться щитом, уже не было. Возможно, конечно, король и его окружение счита­ли, что у человека на башне нет арбалета, а в тексте Коггесхэйла высказывается предположение, что стрелок, прибегнув к хитрости, таился до тех пор, пока его цель не попала в прицел. Во всяком случае, шансы Ричарда противостоять полному решимости стрелку были малы, тем более, что он не осознавал грозившей ему опасности.

Не был задет ни один жизненно важный орган, и Ричард, не подав виду, что ранен, поскакал в свой лагерь, приказав продолжать осаду. Прибыв в лагерь, он попытался самостоя­тельно выдернуть стрелу из раны, но в своем нетерпении до­бился только того, что сломал стрелу, и железный наконечник длиной с ладонь остался глубоко в теле. Ночью при слабом свете масляной лампы один из фельдшеров, Меркадье, долго напрасно старался найти его в массивной спине. Когда, нема­ло потрудившись, он все же извлек наконечник ножом, рана превратилась в смертельную. Заражение крови уже нельзя бы­ло остановить. Полностью осознавая свое положение, Ричард отдавал последние распоряжения. Он назначил Иоанна своим преемником, послал за матерью и составил завещание, в кото­ром не забыл также своего племянника Отто. Вопреки советам врачей, он, как мы слышим, проявил невоздержанность, тем самым, должно быть, ускорил свой конец. Народная медици­на, правда, была противоположного мнения об эффекте, достигаемом физической близостью при опасных для жизни забо­леваниях, следовательно, может быть то, о чем нам сообща­ется как о распутстве, было не столько желанием получить удовольствие, сколько своеобразной борьбой со смертью. На­ивные души полагали, что набожные князья и крестоносцы предпочли бы скорее умереть, чем нарушить супружескую верность. Ричард таким не был, он, несомненно, отдал бы предпочтение жизни. Однако смерть его была несчастным случаем, и не следует отвергать утверждение, что не умирает тот, кто хочет жить, ни в чем себе не отказывая.727

Во время болезни, длившейся одиннадцать дней, он, на­верное, почувствовал бессмысленность своей борьбы, так как, Пожалуй, достаточно хорошо знал Иоанна. Как и его современники, он, вероятно, не строил иллюзий относительно будущего государства, которое создал его отец и которое он сам защищал от Филиппа. Надгробный памятник на могиле,728 кажется, как нельзя лучше отражает трагизм его жизни. В то время как другие члены королевской семьи, например Генрих П или Элеонора, застывшие в умиротворенном покое, изображены лишенными индивидуальности, на исполненном достоинства лице Ричарда — вероятно, попытка реалистического портрета — линия вокруг рта запечатлела глубокую разочарованность.

Ричард умер под вечер 6 апреля 1199 года, во вторник, перед вербным воскресеньем. Ему шел 42-ой год. После его смерти со стрелка, которого он пощадил, Меркадье, как говорят, приказал содрать кожу. С зачинщиком мятежа, Эмаром Лиможским якобы еще до конца года поквитался незаконнорожденный сын Ричарда, Филипп Коньякский: согласно Говдену, он убил его. И, таким образом, отомстил за отца. Из тела Ричарда, согласно обычаям того времени, были вынуты и отдельно похоронены внутренности и мозг, прежде чем его предали земле в Фонтевро729 в Турени, Сердце, необычной величины, как сообщает Гервасий, король в знак своей любви завещал столице Нормандии, которая очень скоро пережила нелегкие дни. Оно нашло место успокоения в Руанском соборе.730

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Спойлер (раскрыть)

Научная биография сегодня отличается тем, что больше не решаются на синтез. В отличие от ХГХ века, презиравшего умозрительность, но создавшего яркие образы исторических личностей, предпочтение ныне отдается анализу существенных вопросов. В результате чего удается собрать точный и обшир­ный материал. А где же остается личность? Она остается для будущих биографов, так как ее невозможно раскрыть чисто аддитивным путем. Между тем историк-исследователь вынуж­ден добавлять личностный фактор там, где он имеет значение, своей фантазией или использовать избитые клише. Так что все возвращается на круги своя: где — часто для пущей серьезно­сти — сознательно гонят в дверь синтез, он возвращается через окно. Наши самые добросовестные исторические исследования населены героями романов. И Ричард Львиное Сердце — не исключение.

Нельзя сказать, что в его случае уже давно произведен анализ источников и отсутствует только синтез. Специалисты в дан­ном случае оказались настолько некомпетентны, что все этапы его жизни оцениваются лишь фрагментарно и относительно, Как историческая личность Ричард нам совершенно не зна­ком, так как его образ скрыт за толщей неисследованного ма­териала. Вместе с тем лучшие специальные работы доказыва­ют только то, что все — историки крестового похода, исследователи государства Плантагенетов, специалисты по эпохе Штауфенов — убеждены, будто прекрасно его знают. При этом отличительной чертой вымышленного образа Ричар­да, проходящего через специальную историческую литературу, является отрицание его политических способностей. Но ведь чем сильнее личность влияет на ход истории, тем серьезнее и об­ширнее последствия вопиющей несправедливости в оценке ее значения, рождающей целый ряд ложных выводов. Это и произошло. Поэтому устранение белых пятен истории возможно лишь при взаимодействии различных исторических дисциплин, и, прежде всего, совместных усилий западноевропейских и центрально-европейских исторических школ, что позволит свести воедино разрозненные исследования отдельных эпи­зодов жизни Ричарда. А это означает: получить самое глубокое и полное представление о жизни, протекавшей поистине в мировых масштабах и для понимания которой средиземноморский период столь же важен, как и соответствующий пе­риод англо-французской истории и немецко-австрийские пе­рипетии.

Если же биография претендует не просто на роль призмы, преломляющей соответственно последний уровень научных знаний по ряду существенных вопросов, то ей следует стре­миться к созданию цельного образа. Но любой синтез субъективен, а слишком поспешный приводит к беллетристике. Се­годня ни у кого не возникает сомнений, что абсолютная объективность - не более как неосуществимая мечта, так как ни для кого не секрет, что любая постановка вопроса и подбор материала сами по себе субъективны. Научная биография в этом смысле ничем не лучше любой другой ветви научного познания, напротив, сталкивается к тому же еще и со специфической проблемой, связанной с тем раздражением, которое, очевидно, вызывает у исследователей аморфность человеческого бытия. И в то время как стремление найти формулу характера и жизни уводит из области доказуемого в мир трансцендентального, другая опасность заключается в том, что профессиональный арсенал пополняется обычными в повсе­дневной практике методами. Теми, используя которые мы так часто выносим приговоры людям, о которых почти ничего не знаем. Имеет ли значение интуиция при написании научной биографии? Она может направить по правильному пути - но не является аргументом и, следовательно, не может лежать в их основе. Выход, позволяющий биографам раскрывать образ, не греша против истины, возможно, состоит в том, чтобы никогда не стирать грань между тем, что можно доказать, и тем, что существует только в теории. Не следует отказываться от общего плана, но не следует также злоупотреблять крупным планом там, где возможна лишь туманная перспектива, а где бессильна даже основательная теория, необходимо оставлять личности ее тайну. Умозрительное рассуждеяие в качестве отправного пункта, наверное, недопустимо в любом случае, зато в качестве откровенно субъективного вывода оно может появляться там, где его невозможно спутать с результатом ис­следования. Речь идет о понимании проблем, присущих этому жанру.

То, что в отношении человека нашего столетия было бы очень странным — а именно, замена недостающих сведений о его юности политическим вымыслом, — совершенно недопустимо, когда речь идет о Ричарде Львиное Сердце. Со своим братом Иоанном Безземельным Ричард жил в одну историческую эпо­ху, но это еще ничего не объясняет. Поэтому те немногие известные факты из его юности не должны расплываться в об­шей картине того времени. Его юность должна стать темой другой книги, в этой же анализировались достаточно подтвер­ждаемые документами периоды взрослой жизни Ричарда. При этом принималось во внимание, что в жизни все взаимосвяза­но. Но, даже максимально сосредоточившись на главном ге­рое, нельзя упускать из виду индивидуальные позиции второ­степенных действующих лиц: отца, французского короля и императора Генриха VI. Это отнюдь не само собой разумею­щееся: слишком часто ситуации, в которые попадал «герой» истории, объяснялись почти исключительно с точки зрения его интересов, что приводило к искажению естественной взаимосвязи. Но наиболее полно охарактеризовать героя био­графии эти якобы второстепенные действующие лица могут лишь в том случае, если рассматривать их как равноценных персонажей истории.

Еще одним требованием биографической историографии сегодня является применение методов смежных наук. Истори­ческая фигура не может больше рассматриваться исключи­тельно как объект исторического исследования, а текст — этот основной инструмент познания — только с филологической точки зрения. Особенность объекта — человек за текстом — тре­бует компетентного способа рассмотрения. В конце XX века уже невозможно создать научный портрет исторической личности без применения основных знаний нашего времени о человеке. Сейчас в цене не вульгарно-психологическое, неистори­ческое и поспешное деление на категории, — жертвой которо­го не в последнюю очередь стал Ричард, — а непредвзятый взгляд на передаваемый из поколения в поколение и индиви­дуальный облик человека. Сегодня мы считаем, что обладаем более глубокими знаниями психологии человека, чем наши предшественники. И нас уже не удивляет, как поразительно быстро рассеиваются многие устоявшиеся тайны личности, а также истории при рассмотрении их с позиций последи: достижений учения о неврозах. И если историк боится поставить диагноз, то его неосведомленность в отношении достаточно хорошо доказанных феноменов грозит обернуться поте­рей самого объекта исследования.

Но компетенция биографа все же должна быть более уз­кой: пренебрежение специфическими особенностями сущест­вования описываемой личности является источником глубоких недоразумений. А главной особенностью жизни Ричарда Льви­ное Сердце было искусство выживания в сфере власти. Уче­ным, формировавшим его образ согласно своему складу ума, этот мир был недоступен. Сегодня у нас гораздо больше возможностей эмпирически познакомиться с правилами политической игры. Судя по всему, существует канон обязателы для всех основных правил, пренебрежение которыми во все времена обрекает на поражение как «судей», так и «аван­тюристов». Ричард не был политиком-неудачником. Не только потому, что из-за недостатка информации нельзя заполнить книгу рыцарскими подвигами, совершенными восемьсот лет тому назад, его деятельность следует рассматривать с политиче­ской точки зрения: перед нами человек, который, обладая вла­стью, хотел ее сохранить и сохранил. И в этом, как представ­ляется, кроется ключ к пониманию его личности. Непосредственной задачей историка является выявление раз­личий. Но просеивание источников через сито менталитета позволяет характеризовать только эпоху, а не личность — биография так не рождается. Ее можно создать только с верой в существование вневременных общих понятий. В борьбе ба­нальности и шокирующей необычайности она встает на сто­рону личностей целостных. При этом она стремится отыскать самое существенное, но чаще всего у нее нет выбора, так как для выделения из специфики эпохи конкретной индивидуаль­ности, как правило, совершенно отсутствует документальный; базис.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

ПРИЛОЖЕНИЯ
ИСТОЧНИКИ

Спойлер (раскрыть)

Roger von Howden. Chronica,Hg.W.Stubbs, 4 Bde4,Rolls Series 51, London 1868-1871.

Roger von Howden, Gesta regis Henrici secundi Benedicti abbatis3 Hg. William Stubbs, 2 Bde Rolls Series 49, London 186?.

Radulph von Diceto, Opera historica, Hg, W, Stubbs, 2 Bde.s Rolls Series 68, London 1876.

Gervasius von Canterbury, The historical works of Gervase of Canterbury, Hg. W. Stubbs, 2 Bde., Rolls Series 73, London 1879,1880.

Radulph von Coggeshall, Chronicon Anglicanum, Hg. J. Stevenson, Rolls Series 66, London 1875.

Richard von Devizes, Chronicon, hrsg. u.tibers. von J. T. Appleby, London 1963.

Giraldus Cambrensis, De instructione principum, London 1846, Giraldus Cambrensis, Opera, Hg.Brewer, Dimock, Warner, 8 Bde., Rolls Series 21, London 1861-1891.

Gervasius von Canterbury, Historical Works, Hg. W. Stubbs, 2 Bde., Rolls Series 73, London 1880 (1965).

Wilhelm von Newburgh, Historia rerum Anglicarum, in: Chronicles of the Reigns of Stephen, Henry II, and Richard I, Hg. R. Howlett,2 Bde., London 1884/85.

Itinerarium peregrinorum et gesta regis Ricardi, in: Chronicles of the reign of Richard the First. I, Hg. W/ Stubbs, Rolls Series 38, London 1864.

Histoire de Guillaume le Marechal, Hg. Paul Meyer, 3 Bde., Paris 1891-1901 ( Soctete de I'histoire de France).

Epistolae Cantuarienses (1187-1199), in: Chronicles and memorials Richard the First II, Hg.William Stubbs, Rolls Series 38, London 1865.

Rigord, Gesta Philipp, in: Historiae Francorum Scriptores, Hg. F. Duchesne, Bd. 5, Paris 1649.

Guillaume le Breton, Philippidos, in: Euvres de Rigord et Guillaume le Breton. H, Hg. H.Fran$ois Delaborde, Paris 1885.

Guillaume le Breton, Historia de vita et gestis Philippi, in: Historiae Francorum Scriptores, Hg. F. Duchesne, Bd. 5, Paris 1649.

Bouquet (Hg.), Recueil des Gaules et de la France, Hg. Spater von der Academic de Inscriptions et Belles-Lettres, 24 Bde., Paris 1738-1904.

Labbe, P. (Hg), Novae Bibliothecae Manuscriptorum, 2 Bde, Paris 1657 Ambroise, L'Estoire de la Guerre Sainte, hrsg, und ins Ncufrz iibers v, G Paris, Paris 1897. L'Estoire de Eracles, in: Recueil des Historiens des Croisades (RHC),

Historiens occidentaux, Bd. 2. Chronique d'Ernoul et de Bernard le Tresorier, Hg. L. De Mas Latrie, Paris 1871.

Monumenta Germaniae Historica, Scriptores = MGH. SS, «Ansbert»: Historia de expeditione Friderici imperatoris. MGH. SS, Novi

Series, Bd. 5, Hg. A.Chroust, Berlin 1928. Baha' ad-Din ibn Saddat, Recueil des Historiens des Croisades (RHC),

Historiens Orientaux III, Paris 1884 (arab, u. frz,). 'Imad ad-Din al-Isfahani, al-Fath..., ed.Landberg, Leiden 1888.

Masse, H. (libers, dess.), Conguete de la Syrie et de la Palestine paij Saladin, Paris 1972.

Abu Sama, Kitab ar-raudatain, ed Kairo 1287/1870.

Abu Sama, Livre des deux Jardins (Kitab...) des Croisades (RHC), Historiens Orientaux IV, Paris 1898 (arab. u, frz.).

Ibn al Atir, Qironicon quod perfectissimum inscribitur (Kamil at-tawarih), Bd. 12, hrsg. Tomberg C.J., Uppsala.

Gabrieli, R, Die Kreuzzuge aus arabischer Sicht (deutsche Ubers, einer ital. Ubers. aus dem Arab.), Ziirich-Munchen 1973.

Gergens, E.P.- Rohricht R. (Ubers.), Arabische Quellenbeitrage zur Geschichte der Kreuzzuge, Berlin 1879.

Reinaud, M.(Ubers.), Chroniques arabes, in: Bibliotheque des Croisades, hrsg. v. M. Michaud, IV, Paris 1829.

The Great Roll of the Pipe for the first year of the Reign of King Richard 1 I,hrsg. J. Hunter, Record Commission 1833.

The Great Rolls of the Pipe for the 2-10 year of the Reign of King Richard I, 8 Bde., Publications of the Pipe Roll Society N.S. 1-3 und 5-9, 1925-1932.

Fagnen, C, Les actes normands de Richard Coeur-de-Lion. Edition critique (masch.), Archives Nationales, Paris, Serie AB XIX.

Magni rotuli scaccarii Norvanniae sub regibus Angliae, hrsg. Thomas Stapleton, 2 Bde., London 1840-1844.

Foedera, conventiones, litterae... I, 1, 1061-1272, hrsg. Thomas Rymer, neubearb.v. A, Clarke, F.Hoibrooke, J. Caley, London, Record Commission edition 1816.

Codice diplomatico della Rehubblica di Geneva = Cod.dipl.Gen.Fonti per la Storia d'ltalia 77, 1936, 3 Bde.

Migne, J.P. (Hg.), Patrologiae cursus completus...Series Latina, 221 Bde., Paris 1844-1865.

Urkundenbuch rur Geschichte der Babenberger in Osterreich, I (die Siegelurkunden der Babenberger dis 1215), IV, 1 (ergSnzende Quellen 976-1194), bearb. v. H. Fichtenau und E. Zollner, Wien 1950, 1968 (Publ. des Instituts fur osterr. Geschichtsforscnung, R.3).

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

ЛИТЕРАТУРА

Спойлер (раскрыть)

Ahlers J., Die Welfen und die englischen Konige 1165-1235. Quellen und Darstellungen zur Geschichte Niedersachsens, Bd. 102, Hildesheim 1987.

Appel, C., Bertran Born, Halle 1931.

Appel, C.(Hg.), Die Lieder Bertrans von Bom, Halle 1932.

Appleby, J.T., Henry II. The Vanquished King, London 1962 (dtsche. Ubers. Stuttgart 1966).

Appleby, J.T., England without Richard 1889-1199, London 1965.

Arbellot, La Verite sur la Mort de Richard Coeur-de-Lion, Paris 1878.

Baldwin, J. W., The Goverment of Philip Augustus, Berkeley-Los Angeles-London 1986

Barlow, F., Roger of Howden. English Historical Review 65 (1950), S. 352ff.

Bloch, H., Forschungen zur Politik Kaiser Heinrichs VI., Berlin 1892.

Bohmer, J.E., Baaken, G., Regesta Imperil, IV/3. Die Regesten des Kaiserreichs unter Heinrich VI, 1165 (1190)4197, 2 Bde., Koln-Wien 1972,1979.

Boussard, Jacques, Le gouvernement d'Henry II Plantagenet, Paris 1956.

BuUinger, Gtinter, Konig Richard Lowenherz und Kaiser Heinrich VI., Diss. (masch.). Tubingen 1947.

Broughton, B., The Legends of King Richard I Coeur de Lion. Paris 1966.

Brundage, J.A., Richard Lion Heart, New York 1974.

Cartellieri, A.,Philipp II. August Konig von Frankreich, 4 Bde., Leipzig

1899-1921. Csendes, P. .Heinrich VI., Darmstadt 1993.

Deville,A.,Histoire du Chateau Gaillard, Rouen 1829, Duby G., Le chevalier, la femmc et le pr^tre. Le manage dans la France feodale, Paris 1981 (dtsche. Ubers. Frankf. a. M. 1988).

Edbury P. W., The Kigdom of Cyprus and the Croisades, 1191-1374. Cambrigde etc. 1991.

Erlande-Brandenburg, A., Le «Cimeti6re des Rois» & Fontevrault, in: Congres archeologiques des France, 1964 Anjou, Paris 1964.

Fagnen, C., Essai sur quelques actes normands de Richard Coeur de Lion, Positions des Theses, soutenus par les eleves de la promotion de 1971 pour obtenir le diplome d'archiviste paleographe, Paris Ecole des Charles 1971.

Fagnen, C., Le vocabulaire du pouvoir dans les actes de Richard Coeur de Lion, due de Normandie (1189-1199), in: Actes lu 105e Congres national des societes savantes, Caen 1980, Section de philologie et histoire jusque a 1610,Bd. 1, Paris 1984.

Fichtenau, H., Akkon, Zypem und das Losegeld fiir Richard Lowenherz, Arch. f. 6sterr. Gesch. 125 (1966), S. llff. La France de Philippe Auguste: Le tempos des mutations: actes du colloque Internationale organist par le C.N.R.S., hrsg. v. Robert-Henry Bautier, Paris 1982 (Cjlljques internationaux du Centre national de la recherche scientifique, 602).

Gillingham, J., The Angevin Empire, London 1984.

Gillingham, J., Richard I and Berengaria of Navarre. Bulletin of the Institute of Historical Research 53 (1980), S. 157-173.

Gillingham, J.,Richard the Lionheart, London 1978 (1989) (dtsche.Ubers.Diisseldorf 1981).

Gillingham, J., The unromantic death of Richard I, Speculum 54 (1979), S. 18-41. Gransden, A., Historical writing in England c.550 to c, 1307, London 1974.

Grousset, R., Histoire des croisades et du royaume franc des Jerusalem, 3 Bde., Paris 1934 bis 1936.

Hill, G., A History of Cyprus, 4 Bde., Cambridge 1940-1952.

Henderson, Ph., Richard Coeur de Lion: a biography, London 1958.

Hodgson, M, The Order of assassins. The struggle of the early Niz lart Isma'ilis against the Islamic World, Gravenhage 1955.

Holt, P.M. (Hg.), The Age of the Crusades. The Near East from the eleventh century to 1517, London-New York 1986.

Holt, P.M. (Hg.), The Eastern Mediterranean Lands in the Period of the Crusades, Warrninster 1977.

Holzapfel, Th., Papst Innozenz II., Philipp II. August, Konig vo Frankreich und die englisch-welfische Verbindung 1198-1216, Frankfu:a. Main, Bern, New York, Paris 1991.

Hucker, B.U., Kaiser Otto IV., Hannover 1990.

Jolliffe, J.E.A., Angevin Kingship, London 1955 (1963).

Jamison, E., Admiral Eugenius of Sicily. His Life and Work and the Authorship of the Epistola ad Petrum and the Historia Falcandi Siculi, London 1957,

Jamison. E., Alliance of England and Sicily in the second half of the 12th century. Journal of the Warburg and Courtauld Institutes 6 (1943), S, 20ff.

Kelly, A,, Eleanor of Aquitaine and the four kings, 12, Aufl. Cambridge (Mass.) 1966,

Kibler, W.W. (Hg.), Eleanor of Aquitaine. Patron and Politician, Austin-London 1973.

Kienast. W., Deutschland und Frankreich in der Kaiserzeit (900-1270) tWeitkaiser und Einzelkanige, 3 Bde., 2., neu bearb, Aufl., Stuttgart 1974 (Monographien zur Geschichte des Mitteialters, 9,1-III).

Kindt, Ae. R., GrUnde der Gefangenschaft Richards I von England, Diss. Halle 1892,

Kirfel, HJL Weltherrschaftsidee und Bondnispolitik. Untersuchungen zur auswflrtigen Pohtik der Staufer, Bonner Hist. Forschungen 12, Bonn 1959,

Kneller, Karl Alois, Des Richard Lowenherz' deutsche Gefangenschaft (1192-1194), Freiburg 1893 (Erganzungshefte zu den «Stimmen aus Maria Laach», 59).

Kolzcr, Th-, Sizilien und das Reich im ausgehenden 12. Jahrhundert, in: HistJahrb. 110(1990), S.3ff.

Labande, ErR.,Pour une image vendique d'Alienor d'Aquitaine, in.Bulletin de la Societt des Antiquaires de I'Ovest, Poitiers 1952.

Landon, L., The itinerary of King Richard I with studies on certain matters of interest connected with his reign. Publications of the Pipe Roll Society, N.S.13 (1935).

Le Patourel, I, The Plantagenet dominions, History 1 (1965), S. 289ff.

Lewis, B.- Holt, P.M. (Hg.), Histoirians of the Middle East, London 1962.

Lot. F - Fawtier, R.,Histoire des Institutions Frangaises au moyen age, Bd. 1, Paris 1957.

Maleczek, W., Papst und KardinalskoUeg von 1191 bis 1216. Die Kardinale unter Coelestin III. Und Innocenz II. In: Publikationen des Historischen Institutes beim osterreichischen Kulturinstitut in Rom, 1. Abt, Abhandlungen, Bd. 6, Wien 1984.

Mas-Latrie, L. De, Histoire de L'tle de Chypre sous le r6gne des princes de la maison de Lusignan, 3 Bde., Paris 1852-1861.

Mayer, H.E.,Geschichte der Kreuzzuge, Stuttgart 1965.

Mayer, H.E. (Hg.), Das Itinerarium peregrinorum. Eine zeitgen5ssische englische Chronik zum dritten Kreuzzug in ursprtinglicher Gestalt, Stuttgart 1962.

Mayer, H.E., Kaiserrecht und Hehges Land, in: Aus Reichsgeschichte und Nordischer Geschichte: Festschrift zum 65. Geburstag von Karl Jordan, Stuttgart 1972, S. 193ff.

Mayer, H.E.,Die Kanzlei Richards I. von England auf dem Drit Kreuzzug, MIOG 85 (1977), S. 22ff.

Mitteis, H., Lehnrecht und Staatsgewalt: Untersuchungen mittelalterlichen Veifessungsgescnfchte, Weimar 1933 (1974).

Mohring, H., Saladin und der dritte Kreuzzug. Frankfurter HistorJ Abhandlungen, Bd. 21, Wiesbaden 1980.

Morgan, M.R., The Chronicle of Emoul and the continuations of William of Tyre, Oxford 1973.

Morgan, M.R., La Continuation de Guillaume de Tyr (1184-1197),Paris 1982.

Norgate, K., England under the Angevin kings, 2 Bde., London 1887.

Norgate, K., Richard the Lion-Heart, London 1924.

Oppl, F, Friedrich Barbarossa, Darmstadt 1990.

Pacaut, M.,Louis VII et son royaume, Paris 1964

Pernoud, R., AliSnor d'aquitaine, Paris 1965.

Pernoud, R., Richard Coeur de Lion, Paris 1988 (dtsche. Obers. 1994). Y a-Til une civilisation du monde Plantagenftt? Actes du Collogue d'Histtoire Medievale, cahiers de civilisation medievale, Jg. 29/1. 2., Poitiers 1986.

PlSchl, W. M., Geschichte des Kirchenrechtes, II. Das Kirchenrecht der abendlandischen Christenheit 1055-1517, Wien 1955.

Poole, A.L., England and Burgundy in the last decade of the twelfth century, in: Essays in history presented to Reginald Lane Poole, hhrrsg. V. H.WC.Davis, Oxford 1927, S. 216ff.

Poole, A.L., Richard the First's alliances with the German princes in 1194, in: Studies in medieval history presented to Frederick Maurice Powicke, Oxford 1948, S. 90ff.

Poole, A.L., Die Welfen in der Verbannung. Aus dem Englischen ubersetzt von E. Schramm von Thadden, DA 2 (1938), S. 129ff.

Powicke, F.M., The loss of Normandy (1189-1204), 2. Aufl. Manchester 1961.

Prawer, J., The Latin Kingdom of Jerusalem. European Colonialism in the Middle Ages, London 1972.

Prawer, J., Histoire du royaume Latin de Jerusalem, 2. Bde., 1969/70.

Prawer, J.,Crusader Institutions, Oxford 1980.

Quenedy, R., Le stege du Chateau-Gaillard en 1203-1204, in: Bulletin des Amis des Monuments Rouennais, 1913, S. 51ff.

Reisinger, Ch., Tankred von Lecce. Kahier historische Abhandlungen, Bd. 38, KOln-Weimar-Wien 1992.

Riccardo Cuor di Leone nella Storia e nella Leggenda, Colloquiio Italo- Britannico. Accademia Nazionale dei Lincei. Problemi attuali di scienza e di cultura 253, Rom 1981.

Richard, A., Historic des comtes de Poitou 778-1204, 2 Bde., Paris 1903.

Richardson, H.G., The letters and charters of Eleanor of Aquitaine/ English Historical Review, Bd. 74 (1959), S. 193ff.

Riley-Smith, J., The Knights of St. John in Jerusalem and Cyprus, c. 1050-1310, London 1967.

Riley-Smith, J.,The Feudal Nobility and the Kingdom of Jerusalem, 1174-1277, London 1973.

Rdhrichtj R., Geschichte des Kflnigreichs Jerusalem, 1100-1291, Innsbruck 1898.

Round, J. H., Feudal England, London 1909.

Runciman, St., A History of the Crusades, 3 Bde., Cambridge 1951-1954, neue Ausgabe, Manf. NB Verlagdienst.

Setton, K. M., A History of the Crusades,2 Bde., Philadelphia 1955, 1962.

Seltman, J., Heinrich IV. Herrschaftspraxis und Umgebung, in: Erlanger Studien 43, Erlangen 1983.

Schreiber, A.,Drei Beitrage zur Geschichte der deutschen Gefangenschaft des Ksnigs Richard Lewenher, Hist. Vierteljahresschrift, 26 (1931), S. 268ff.

Smail, R.C.,Cmsading Warfare (1097-1193), Cambridge 1956.

Stehkamper, H., Der Kdlner Erzbischof Adolf von Altena und die deutsche Kdnigswahl (1195 bis 1205), HZ Beiheft 2 (N.F.) 1973, S. 5ff. (Beitrage zur Geschichte des mittelalterlichen Kflnigtums, hrsg. v. Th. Schieder).

Stenton, D.M., Roger of Howden and Benedict, in: Englisch Historical Review, Bd.68 (1953), S. 574fF.

Toeche, Th., Kaiser Heinrich VI., Leipzig 1867 (Jbb. Der Deutschen Geschichte).

Trautz,F., Die Kftnige von England und das Reich 1272-1377: mit einem Riickblick auf ihr Verhaltnis zu den Staufern, Heidelberg 1961.

Turk, E., Nuguae Cutialum. Le regne d'Henri II Plantagenet (1145-1189) et 1'etique politique. Hautes etudes metlievales et modernes, Genf 1977.

Waas, A., Geschichte der Kreuzztige, 2 Bde., Freiburg/Br. 1956.

Warren, W.L., Henry II, London 1973 (1977).

Wattenbach, W.-Schmale, F.J., Deutschlands Geschichtsquellen im Mittelalter vom Tode Kaiser Heinrichs V, Bis zum Ende des Interregnums, I, Darmstadt 1976.

Winkelmann, E., Philipp von Schwaben und Otto IV. von Braunschweig, 2 Bde., Leipzig 1873, 1878 (Jbb. der Deutschen Geschichte).

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

ПРИМЕЧАНИЯ

Спойлер (раскрыть)

Исчерпывающий подбор документальных источников — непрехо­дящая заслуга старой классической литературы — Картелльери (Cartellieri), Рерихт (Rohricht), Тёхе (Тоесhе), поэтому ссылка на них ограни­чивается лишь особыми случаями и производится, главным образом, при необходимости критической оценки источников. Для наглядного расположения событий в классических изданиях источников число доку­ментальных свидетельств вне хронологической зависимости и дословных цитат может ограничиваться.

1 Личное прозвище Готфрида начало употребляться только в XV в. королевским домом и в XVIII в. историками. Примеры современ­ного употребления имени в кн.: «Археология, или различные трак­таты, относящиеся к древности» (Archaelogia, or Miscellaneous Tracts relating to Antiquity). Лондонское общество любителей древ­ности (Society of Antiquaries of London), т. 29, Лондон. 1842, с. 42. Радульф Черный (Radulf Niger), «Хроники» (The Cronicles), изд. R.Anstruther, Лондон 1851, с.165,188.

2 Ср. Готфрид Вижуаский, в: Лаббе (Labbe) II, с. 318 и след. В Пуатье Ричард принял из рук архиепископа Бордо и епископа Пуатье копье и знамя герцогства в церкви аббатства Св. Иллариона (Saint Hilaire) и был провозглашен аббатом этого монастыря. В Лиможе священная часть церемонии возведения на престол состояла в том, что Ричарду на палец было надето кольцо местной святой, Вале­рии, и, таким образом, он как бы вступил в символический брак с этой землей.

3 Относительно Пуату и Аквитании ср. И. Ренуар (Y. Renouard), Les institutions du duch d`Aquitaine des origins a 1453, у Ло-Фотьера (Lot-Fawtier), Париж, 1957, с. 157 и след. В X в. графский титул надолго переходит к Пуатунской графской династии, в XI в. была приобретена Гасконь. Двойственность титулования — граф Пуатунский и герцог Аквитанский — исчезла из документов и печатей только при Элеоноре, графский титул был поглощен герцогским, в то время как в современных исторических источниках герцог Аквитанский (Ричард, Отто Брауншвейгский) почти всегда фигу­рирует только как граф Пуатунский.

4 Ср. Ричардсон (Richardson), «Письма и договоры» (Letters and Charters), с, 197.

5 Ср. Гиллингем (Gillingham), «Ричард I и Беренгария», с. 161, а также Гиллингем, «Анжуйская империя» (The Angevin Empire), с. 27, и прим. 278.

6 Правда, только по Говдену, Gesta I, с 36 и Chronica II, с. 45.

7 Дицето 11, с.18.

8 Запрос Ричарда касается, пожалуй, особой последовательности норманнского права наследования, Его родовая система регулиро­вала для младших сыновей участие в отцовском наследстве только с точки зрения семейного права, а не ленного; принесение млад­шим братом присяги на верность старшему не исключалось, но лишало семейных прав, например, наследство младшего уже боль­ше не могло перейти к старшему брату. Ср. Митэ (Mitteis), с. 663. Итак, то, что выглядит как усиление единства, могло также спо­собствовать обособлению,

9 Ср, Эпплби (Appleby), «Генрих II» (Неnry II), с. 281.

10 Это намерение ставит под сомнение Буссар (Boussard), с.457, Уор­рен (Warren), с,228 и след., 627, и Гиллингхем, «Анжуйская импе­рия» (Angevin Empire), с. 29. Концепция господства только в од­ном поколении предполагает, конечно, отказ от имперских пла­нов. О том, что следует говорить о пространстве Плантагенетов («espase Рlantagenet»), а не об империи Плантагенетов («empire»), утверждает Ботьер (Bautier) в резюме к проводившемуся в 1984 го­ду коллоквиуму о Плантагенетах: «Существует ли цивилизация Плантагенетов?» («Y а-t-il une civilization Plantagenet?»), с. 139 и след. Этот вывод - очевидное предубеждение, явившееся результатом проводившегося в 1980 году конгресса, посвященного 800-летнему юбилею правления Филиппа Августа; опубликовано в: «Франция» (La France); из-за персонифицированной организации обсуждения и явной неправомерности постановки вопроса (культурный ас­пект) и резюме (политический аспект) остаются актуальными (Повике (Роwicke); Буссар, Гиллингхем) установившиеся сильные стремления к унификации в доминионах Плантагенетов. Решающим для возможности интегрирования частей государства пред­ставляется то обстоятельство, что при большом количестве титулов (король, герцог, граф) Плантагенеты обладали суверенными пра­вами монархов во всех доминионах (превосходство во власти перед Капетингами и Штауфенами).

11 «Паломничество» (Итегапшп), с.144.

12 «Топография Ибернии» (Topographia Hibernica), Соч., т,5, с, 195 и след., и «Об основных положениях» (Dе instr. Рrinc.), с. 104 и след.

13 Ср. также свидетельство Жиро де Борнеля (Giraut de Bornelh) у А.Кользена (А. Коlsen), «Полное собрание песен G.d.В», Галле,, 1910, т. 1, N 173/VI/1, а также Мэттью Пэрис (Matthew paris), «Главная хроника» (Chronica majora), изд. под редакцией Н.R.Luard, Т.З, Лондон, 1876, с. 213.

14 У Аллель (Арреl), песня N 24/19. В еще одном произведении: «Бертран де Борн» (Bertran von Born) Аллель приводит переводы всех песен.

15 Ригор, с. 29, и Говден, «Хроника III» (Chronica III), с. 37,55; «Подвиги II» (Gesta II), с.121.

16 Так у Гиральда, «Топография Ибернии» (как прим. 12), с.196; «Об основных положениях», с. 105; Ньюбург I, с.325, 407; Коггесхэйл, с.45; Бурхард Урсбергский (Burchard von Ursberg), «Памятники германской истории» (ПГИ), т.23, с. 361; Жильбер Монский, ПГИ, т.21, с.513 («atrocissimus»); часто по смыслу в сочетании со львом, Коггесхэйл, с.92; Девиз с.20; Translatio S. Juliani sub Hamelino episcopo (документ Картелльери), т.4, с. 659 и след.); Aнсберт, с.99.

17 Гиральд (как в прим.16); Аллель N 34/50; «Кельнские Анналы» (Ann. Colon.max.), ПГИ, т.17, с. 808.

18 Ср. Гиральд (как в прим. 16); Гервасий, II, с.86; Коггесхэйл, с. 92; Ньюбург II, с.421.

19 Изложение его функций при Ричарде и сообщение о наделении ленном Beynac/Dordogne в 1194 году напечатано у Буке (Bouquet), сб.,т.18, с. 710 и след.

20 Ср. Буссар, Ло-Фотьер, с. 162 и след., о нормандской судебной практике: денежные штрафы как обычное наказание для дворянст­ва; но фискальные штрафы предпочитал и Филипп, ср. Ботьер, в кн.: «Франция», с.162 и след. Следовательно, феномен обусловлен, скорее всего, обычаями, принятыми в культурной среде.

21 «Подвиги I», с.292.

22 Подбор документов об этом у Гиллингхема, «Ричард», с. 299 и «Ричард I и Беренгария», с. 171; прим.85.

23 Ср. прим. 214 и 389. Список тех трубадуров, которые упоминают Ричарда, приводит: Беццола, Р. (Bezzola, R).: «Истоки и становле­ние куртуазной литературы на Западе» (Les origins et la formation de la literature courtoise en Occident) (5001200) III/I, Париж, 1967, с. 220 и след.

24 Коггесхэйл, с. 97.

25 Ср. Гиральд, Соч., т.7, с.30.

26 Дицето II, с. 26. Хотя современные авторы, в отличие от хрони­стов, оценивают отношение Генриха к Ричарду как роковую ошибку (Стаббс, Stubbs), в: Введении к «Подвигам» II; Норгейт (Norgate), «Ричард», с. 87; Буссар, «Правительство» (Le Gouvernement), с.87; Эпплби, «Генри II» (Неnry II), с.332, Уоррен, с.622; Гиллингхем, «Ричард»), никто не сомневается в приоритете рационально-политической мотивации Генриха в его споре с Ричардом. По-разному акцентируется только значение заботы об Иоанне. Ср. также прим. 29.

27 См. Раймер (Rymer), «Договоры» (Foedera I), стр. 54.

28 О различии между патримониумом и приобретением, ср. Митгэ, с.658, и Гиллингхем, «Анжуйская империя» (Angevin Empire), с. 32 и след.

29 Гиральд, «Об основных положениях», с. 148, и «Жизнь Готфрида» (Vita Galfridi), Соч., т.4, с.368 и след.; Ньюбург I, с.277; «История де Гийома ле Марешаля» (Histoire de Guillaume la Mar.), с. 327. Такие авторы как Уоррен и Гиллингхем, разумеется, не ве­рят в серьезность намерения Генриха лишить наследства Ричарда в пользу Иоанна. Критическое исследование источников об Иоан­не предлагает Хоулт (Ноlt), «Король Джон» (Кing John).

30 Он описал поход на Ирландию в кн: «Завоевание Ибернии» (Expugnatio Hibernica), Соч., т.5, с. 207 и след.

31 Гервасий I., с. 447; Радульф Черный (как в прим.1), с. 95; Эракл, с. 144, и «Эрнуль» («Еrnoul»), с.260.

32 «Жизнь Готфрида», Соч., т.4, с.368.

33 Приблизительно так у Аллель, N 20/52; N 15/19; «Нашей историей» («Nostre reis») стал для него позже и Ричард: ср. Аллель, N 36/13.

34 Подбор источников о характере Генриха у Уоррена, с.207 и след. Важные сообщения принадлежат Гиральду, Питеру Блуасскому (Peter von Blois), Уолтеру Мэпу (Walter Мар), Ньюбургу I, с. 280 и след., и Радульфу Черному (как в прим.1), с. 167 и след., Коггесхэйлу, с.25.

35 Гиральд, «Об основных положениях», с.33, подобное также на с. 91.

36 Уолтер Мэп (Walter Мар), «О праздных царедворцах» (De nugis curialum), изд. под редакцией М.R.James, Оксфорд 1983, с.2.

37 Минь (Migne), т. 207, С.Х1У.

38 То, что правовые реформы не ограничивались Англией, а прово­дились на всей территории государства Анжу, подчеркивает Бус­сар, у Ло-Фотьера, с.63.

39 Ср. Andr.March., ПГИ, т.26, с.20; Говден, «Хроника II», с. 273.

40 Жолифф (Jolliffe): (1955), с. 50 и след.

41 Ср.также Лэндон (Landon), с. 228, прим.5.

42 Говден, «Хроника II», с.363.

43 Аллель, N 15/24; N 10/62.

44 Аллель, N 30/10.

45 Говден, «Подвиги I», с.306.

46 Солсбери (Johann von Salisbury), с. 285; в: Минь, т. 199, колонка 325. Об Алисе ср. Лэндон, Арр. Н, с. 223 и след.

47 Напечатано у Буке, сб. т. 15, с. 954.

48 Ригор, с.27 и след.

49 О германо-анжуйских отношениях ср. Алерс (Аhlers), «Вельфы» с.52 и след.

50 Ср. Повике, с. 167 и след.

51 Веронская встреча была показана Энглз (Еngles. О), «О лишении власти Генриха Льва», в кн.: Юбилейный сборник, посвященный Андреасу Краусу (Andreas Kraus), Кадьмюнц. 1984, Мюнхенские исторические исследования, отдел баварской истории, 10, с.44 и след., ср. также Пуль (Рооlе), «Вельфы в изгнании».

52 Ассманн, Е., «Дети Фридриха Барбароссы. Немецкий архив иссле­дования средневековья», 3 (1977), с. 435 и след.

53 Доказательством того, что автором «Подвигов» был Говден «бенедектинец из Питерборо («Benedikts von Peterborough») приводит Стентин (Stentin), «Роджер Говден» (Roger of Howden); ср. также Барлоу (Ваrlow, Р).: «Роджер Говден: Английское историческое обозрение» (Roger of Howden, English Historical Rewiew) 65 (1950), с. 352 и след., а также Грэнсден (Gransden), с. 226 и след.

54 Напечатано у Лэндона (Landon), Прил. Н, с. 225 и след.

55 «Собрание актов Филиппа Августа» (Recueil des Actes de Philippe Auguste), изд. Delaborde, Париж, т.2, 1943, N 633.

56 Ригор, с.27; Гийом Бретонский, «История жизни и подвигов Фи­липпа» (Hist.), с. 75, «Филиппиды» (Philippidos), III, стих 631 и след.; Говден, «Хроника II», с.143, 355, 363, «Подвиги I», с. 181; Дицето И, с.51; Герв.1, с. 447; Гиральд, «Об основных положени­ях», с.91; ср. также прим. 47.

57 Аппель N 29/27 и след. В песне «S`ieu fos aissi senher». Амбруаз, стих 1150 и след., и Itin., с.475, утверждают, описывая прибытие Беренгарии в Мессину, что Ричард добивался ее руки, еще будучи графом Пуату.

58 Гийом Бретонский, «История», с.74.

59 Andr.March., «История французского королевства» (Hist. reg. Franc), ПГИ, т.26, с.211.

60 Ср. прим. 53.

61 Гийом Бретонский, «Филиппиды III», стих 636, IV, стих 126 и др.

62 Ср. Плехль (Plochl), с.322.

63 Гиральд, «Об основных положениях», с.91; Гервасий I, с.256.

64 «Мельзская хроника» (Cronica de Melsa), изд. Е.А. Воnd, Лондон, 1866, т.1, с.207 и след.

65 Говден, «Подвиги II», с.71, «Хроника II», с. 367; Гиральд, «Об ос­новных положениях», с.157; «О жизни Готфрида», Соч., т.4, с.372; «Песнь о Нибелунгах» (Nibld). Бротон (Broughton), «Легенды» (Legends), с.88 и след.

66 Передано Аппель в песне «Puois als baros enoia» N 27. О требуемом принесении присяги на верность см. Буссар, «Филипп Август и Плантагенеты» (Philippe Auguste et les Plantagen(ts), в кн.: «Франция», с.269.

67 Гиральд, «Об основных положениях», с. 98; Ньюбург II, с.10. Аndr. Маrch. ПГИ, т.26, с.211; Соnt. Aquicinct. ПГИ, т. 6, с.425; Радульф Черный (как в прим.1), с.95.

68 Из источников это утверждает только Гервасий, «Подвиги короля» (II, с.83). С момента появления Введения Стаббса к «Хронике» III/ХХХП Говдена, «политика надувательства» («fickle policy») Ри­чарда считалась в общем очевидной.

69 Гервасий I, с. 435; ср. также Дицето II, с.57.

70 Говден, «Подвиги II», с. 70 и др.; «Хроника II», с. 365 и след.

71 Место погребения «у ног его отца» отмечают: Говден, «Хроника IV», с. 84; Дицето II, с.427; «История нормандских герцогов и анг­лийских королей» (Histoire des Ducs de Normandie et des Rois d`Angletter), изд. F.Мichel, Париж, 1840, с.90. О захоронении Плантагенетов ср. прим. 729.

72 Так Ньюбург I, с. 277; «История де Гийома ле Марешаля», строфа 8071 и след. Затем: Буссар, «Правительство» (Le Gouvernement), с.575; Эпплби, «Генрих II» (Неnrу II), с. 317; Уоррен, с. 616 и след., 623; Брандейдж (Brundage), с.254 и след., Болдуин (Ваldwin), с.21; Ботьер, в кн: «Франция», с. 44. Интересы Филиппа совер­шенно не попали в поле зрения. За исключением популярной биографии Жаллю (Jallut) (1963), личностью Филиппа основатель­но занимался только Картелльери. Болдуин (структурные исследо­вания правления Филиппа) и Ботьер, в кн.: «Франция», полно­стью зависимы от него в своих оценках. Полемика с Картелльери остается необходимой для каждой биографии Ричарда. Из всех биографов Ричарда только Коща(е, с. 85, не считает наивной его политику по отношению к Филиппу в качестве крон-принца. От­носительно Хендерсон (Henderson) и Брандейдж ср. прим. 100. Своеобразие ситуации Генрих-Ричард-Филипп не нашло серьез­ного объяснения в литературе.

73 Внешность Филиппа описывает хронист из Тура Буке, сб. т. 18, с. 304. Литературный портрет предлагает Картелльери IV/2, с.577 и след., и вслед за ним Ботьер, в кн.: «Франция», с.32 и след.

74 Болдуин подчеркивает в своем портрете Филиппа, с.356, следуя Картелльери: неврастению, предрасположенность к заболеваниям (Акка), временную импотенцию (по отношению к Ингеборг); Майер (Маyer), «Крестовые походы», с. 137, считает, что в Филиппе можно увидеть черты вегетативного дистоника. Ср. также прим. 412.

75 Гервасий, I, с.371.

76 Ср. Буссар, в кн: «Франция», с. 25 и след.

77 Согласно Говдену, «Хроника II», с. 319, Людовик родился 3 сен­тября 1187 г., согласно Ригору, с.24 - 4 сентября 1187 г.

78 Мнимый гомосексуализм Ричарда уже Гиллингхем, в «Ричарде», с. 161, 298; «Некоторые легенды о Ричарде Львиное Сердце: их возникновение и влияние» (Some Legends of Richard the Lionheart: Their development and their influence), «Ричард Львиное Сердце» (Riccardo Cuor di Leone), с.43 и след.; «Ричард I и Беренгария» (Richard I and Berengaria), с. 169 и след., охарактеризовал как ле­генду, возникшую в нашем столетии и обязанную своим происхо­ждением книге Дж. Харвиз (J. Harveys), «Плантагенеты» (Тhе Plantagenets) (1948). При этом речь идет о ненаучном, слишком предвзятом, беглом описании характера на 18 страницах, впослед­ствии оказавшем влияние на образ Ричарда. С того времени уста­новление конкретных свойств было заменено феноменологией мужского гомосексуализма (Хендерсон, Брандейдж). Правда, «доказательство» гомосексуализма основывается на единственном предложении Говдена, в котором к тому же все зависит от интер­претации неверифицированных ассоциаций хрониста.

Теперь о фактах. В начале 1195 г. Ричарда посетил отшельник, читавший ему наставления, на которые тот не обращал внимания. Вскоре после этого он заболел и покаялся. Как и в 1190 году в Мессине для исповеди и наказания он велел явиться священникам. Сверх того, ов совершил поступок, доказывающий его раскаяние на деле, и позвал к себе свою супругу, которой долгое время пренебрегал, «и они стали одной плотью». Что этому предшествовало, Говден не уточняет, говоря, что король тогда отказался от непозволительного полового сношения («аbiecto cocnubiti illicito»). Предостережения отшельника он передает словами: «Помни о разрушении Содома, воздержись от запретного; если ты этого не сделаешь, то тебя может постигнуть справедливая кара Божья». («Esto memor subversionis Sodomae, et ab illicitis te abstine; sin autem, veniet super te ultio digna Dei.») Гиллингхем объясняет, как неправильно истолковываются хорошо известные в время слова Ветхого Завета о гибели Содома: картина наказания - следствие, а не причина, овладела фантазией. Несомненно, Говден не утверждал, что Ричард был содомитом («Sodomit»), и даже, принимая во внимание пристрастие того времени к намекам и, вероятно, считавшуюся необходимой сдержанность Говдена, отсутствие слова содомия («Sodomie») является достойным внимания отличием по отношению к Вильгельму Руфусу (Wilhelm Rufus), которому с давних пор приписывался гомосексуализм (для сравнения Ф.Барлоу (F. Ваrlow), Уилльям Руф (William Rufus), Лондон, 1983, с. 101 и след., здесь также примеры из источников). Если у Йдмера Кентерберийског (Еаdmer von Canterbury) архиепископ Ансельм (Аnselm) призывает Руфа (Rufos) вместе с церковью бороться с распространяющимся при его дворе гомосексуализмом, и повсюду описываются «феминизированные», то создающее фон окружение оказывается совершенно другим, чем в случае с Ричардом. Пристальное внимание и ставшее явным благодаря описанию ситуаций намерение хронистов, с одной стороны, противостоят абсолютному отсутствию соответст­вующих ссылок с другой (мнимые «доказательства» опровергает Гил­лингхем, «Ричард», с. 107, 130). Итак, это одно слово Говдена не имеет соответствующего обоснования, и совершенно излишним было передавать его из поколения в поколение. Трудно представить, что Ричард в условиях лагерной жизни, после публичной исповеди в Мес­сине и его пребывания в плену - всегда окруженный врагами — мог бы создать такой отличный фасад, что соответствующие факты ускольз­нули бы от пропагандистов из враждебного лагеря. Благодаря развя­занной герцогом Бургундским в конце крестового похода вульгарной кампании и общественным нравоучениям, слухи о гомосексуализме должны были бы получить широкое распространение. Если ничего подобного до нас не дошло, и «Sodom» Говдена остался незамечен­ным современниками, то это должно означать, что в этом направлении нет отправной точки для диффамации. Зато в современных источниках неоднократно подтверждена примерами ярко выраженная чувствен­ность Ричарда (Примеры у Гиллингхема, в «Ричарде», с. 162 и след.; также совершенно неспоцифическое сообщение Говдена по времени и месту действия и соответствующее истории Ньюбург II, с. 345, о демоне, сознающемся, что он поселился в спальне и сокро­вищнице Ричарда). Единственное сообщение - как раз у Говдена - в «Подвигах», относящихся к 1183 году, приводит подробности изли­шеств у Ричарда, в которых его обвиняли: пуатунцы («Homines Pictaviae»), восстав, хотели избавиться от его власти также потому, что он насиловал жен и дочерей своих подданных, а потом передавал их своим солдатам. Итак, здесь перед нами доказательство многого: крайнего распутства (если речь идет не о военном обычае), попытки извлечь из него политическую выгоду, и его гетеросексуальной природы. Отсутствие другого рода упреков от соседей Ричарда весьма красноре­чиво. Из-за долгого воздержания в браке, из-за отсутствия у них детей, а у него - традиционных внебрачных связей с женщина­ми нельзя, конечно, делать вывод о гомосексуализме, а из-за одного внебрачного сына - о том, что он — наряду с выраженным гомосек­суализмом — только время от времени имел контакты с женщинами (Pernoud, Pirotte; Choffel; Меаdе, Eleanor) или только всего один раз у него была любовная связь (Брандейдж). Множество гетеросексуаль­ных контактов может объяснить большинство этих обстоятельств. Во всяком случае, сам Ричард, а не Беренгария, несет главную ответст­венность за отсутствие наследника: если он, заключив брак, пренебрег женой, однако, не позаботившись о том, чтобы поскорее расстаться с ней, то оснований для этого достаточно. (О предположениях относи­тельно подготовленного Ричардом «развода» из-за возможного бес­плодия Беренгарии ср. Гиллингхем, «Ричард», с. 162 и след., 271).

79 Говден, «Подвиги П», с.7, «Хроника» П, 318.

80 Гийом Бретонский, «История», с. 73; Ритор, с.20; Гиральд, «Топо­графия Ибернии», Соч., т.5, с. 199 и след., «Об основных положе­ниях», с.34.

81 О характере Готфрида см. Гиральд, «Топография Ибернии» (как в прим. 12), «Об основных положениях», с.34 и след.

82 Говден, «Подвиги I», с.298, «Хроника II», с. 277

83 Гиральд, «Об основных положениях»,с.92; Гервасий I, с.370 и след.

84 Ср. распоряжения Генриха у Говдена, «Подвиги II», с.31 и след., и «Хроника II», с. 335 и след.; Ритор с.25 и след.

85 Гиральд, «Об основных положениях», с. 103; Дицето II, с.55.

86 Жильбер Монский, Соnt. Аquicinct., ПГИ, т.21, с. 552; Гийом Бретонский, Philippidos III, строфа 30 и след.; «Бертран де Борн», Аллель, N 27.

87 Аллель, N 26.

88 У Аллель, с.65 и след., N 26.

89 Мало о чем говорит то, что у Гийома Бретонского III, стих 445, слово «лев» встречается во множественном числе. На гербе герцогов Аквитанских изображен один стоящий прямо лев. На покрытой эмалью надгробной плите Готфрида Анжуйского (сегодня в Музее изобразительных искусств в Леман) — несколько стоящих прямо львов на голубом фоне (позже герб Вильгельма Длинного Меча, внебрачного сына Генриха II, как это представлено у Мэттью Па­риса, «Главная Хроника»). Трех шествующих один над другим львов (в геральдическом смысле пантер), которые на второй печати Ричарда изображены на его шите, и с тех пор появляются на анг­лийском гербе, Ричард перенял только будучи королем в последние годы своего правления. На первой печати — еще один или несколько стоящих прямо львов. Изображение печати у Девилля (Deville), «Замок Гайар» (Chateau Gaillard), с.20 и у Лэндона, с.181.

90 Гийом Бретонский, «Филиппиды», стихи 444 и след.

91 Ср. Аппель, N 28/3; N 26/50 и след.

92 Аппель, N 26/52 и след.

93 Аппель, N 28/12, 20.

94 Противоположная оценка «Да и Нет» (Ос-е-Nо) в специальной литературе и популярных изложениях; что касается точности Эпплби, «Генрих II» (Неnrу II), с. 282; Гиллингхем, «Ричард», с.243; Гарви (Наrvey), см. прим. 78; Шоффель (Choffel), 1985; Обермайер (Оbermeier), 1982; как нерешительность: Перну (Реrnoud) («Ричард», 1988); Пиротт (Рirotte), 1981.

95 Ср. с тем, как Ричард сам описывает в своей сирвенте, с.183. Из­менником является Жильбер Васко (Gilbert de Vascoeuil), сдавший весной Жизор Филиппу. О нем см. Тардиф О.Ж. (Таrdif, Е.-J.): Coutumiers de Normandie, Руан, 1881, т.1, с.108 и след.

96 Говден, «Подвиги II», с.70; «Хроника II», с. 365.

97 Ригор, с,32; Гийом Бретонский, «История», с,75; Эракл, с. 145 и след., 203; «Хроника Эрнуля» (Chronique d`Ernoul), с.261, 298; Де­виз, с.26; Говден, «Хроника III», с.99; «История нормандских гер­цогов» (Hist. des Ducs dе Normandie) (ср. прим. 71), с. 85 и след.

98 Эракл, с.14бб «Етош»., с. 261. ср. Гоуз (Goes W.), «...iuravit in anima regis»: «Случаи неблаговидного поведения королевских особ в период позднего средневековья, Немецкий архив исследований средневековья» (Hochmittelalterliche Beschrankungen koniglicher Eidesleistung, Deutsches Archiv fur Erforschung des Mittelalters) 42 (1986), с.517 и след.

99 Ригор, с. 32; ср. Гийом Бретонский, «История», с. 75.

100 О захвате документов Ричардом после бегства Филиппа при Фретевале, июль 1194 г, ср., прежде всего, Говден, Гийом Бретон­ский, «История» и «Филиппиды». О квалификации большого ко­личества потерь см. «Собрание актов» (Recueil des Actes) (как в прим.55), с.VI и след., и Болдуин, с. 408 и след. О принципиаль­ной расписке, которую Филипп требует в «reconnaissances», правда, только с 1200 г., ср. Ботьер, в кн.°. «Франция», с. 18.

101 Аппель, N29.

102 Гийом Бретонский, «Филиппиды IV», стихи 128 и след.

103 Девиз, с.35.

104 Ср. Плехль, с.36 и след. О тогдашнем изменении понимания брака см. также Дьюби (Duby), «Рыцарь, женщина, священник» (Ritter, Frau und Priester). «Брак в феодальной Франции», Франкфурт, 1988.

105 Гервасий I, с. 447 (и по смыслу I, с. 346), II, с.84; Ригор, с.27; Гийом Бретонский, «История», с. 75. Ср. также Дицето, с.382.

106 Напечатано у Минь, «Полный курс патрологии» (Раtr. Lat.), т.214, колонка 196 и след.

107 Предположение о слишком большой импульсивности Ричарда (ср. с высказываниями о порывах гнева Филиппа у Картелльери, т. IV/2, с. 578 и Ботьер, в кн.: «Франция», с.40, 42) высказывает Стаббс в предисловии к «Паломничеству», 1864 г. Главным недос­татком его «анализа характера» Ричарда является дедукция всех свойств характера из его пристрастия к войне, причем, с одной стороны, не принимаются во внимание степень необходимости ведения войны, с другой стороны, направляющим есть разделение функций военного и штатского политического деятеля времен Стаббса. «Импульсивному воину» («impetious soldier») приписыва­ются стереотипные недостатки и достоинства: например, очень благородная вера в то хорошее, что есть в человеке («slow to suspect evil in the worst of men» - не торопился заподозрить в чело­веке наихудшее) прощает совершенно аполитичное, как утвержда­ют, поведение («utter want of political common sense, the veriset tyro in politics» - абсолютное отсутствие политического здравого смыс­ла, самый настоящий дилетант в политике). Еще один недостаток заключается в явной противоречивости а рriori составленных ка­честв Ричарда с теми, которые имеет в своем распоряжении зна­ток источников Стаббс — вот почему он, подробно описывая свой­ства характера Ричарда, часто возвращает ему то, в чем прежде отказывал при более общем описании. Эта раздвоенность его суж­дения осталась нераскрытой, хотя существует большое количество его последователей, в том числе Рансиман (Runciman) III, с.34 и след.; Эпплби, «Англия», с.129; Брандейдж, с.256. Предпочитаемая характеристика Ричарда в кн.: «Франция», в том числе у Ботьера в кн.: «Неуживчивый» («Lе brouillon»), с. 49.

108 Ср. Реестры казначейства (Рiре rolls I), Ричард I, с.5. Такую же сумму (20000 марок) требует Филипп в 1193 году по Мантскому договору, позже в качестве «rachatum», выкупа лена в 1200 году в Легулетском договоре с Иоанном. Ср. об этом у Картелльери, т.З, с. 55 с цитатой Норгейта.

109 См. прим. 67.

110 Аппель, N 34/41 и след.

111 Раймер, «Договоры», с. 54; ср. с «Преданиями» Повике, с. 83 и след., прим. 17.

112 Говден, «Хроника III», с,99 и след.

113 Родовой закон Филиппа от 1209 г. ср. П. Урлиак (Р.Оurliak), «Законодательство» (Legislation), с. 473 и др.

114 См. прим. 106.

115 Картелльери, т. 2, с.259, т. 3, с. 14.

116 Аппель, N 32/8 и др.

117 Ср. письмо Филиппа Ричарду от октября 1189 г. у Дицето, с.71, и соглашение королей от 30 декабря 1189 г., там же, с. 73.

118 Говден, «Подвиги II», с.75 и след.; «Хроника III», с.5 и след.; Де­виз, с.76; Ньюбург, I, с. 293; Саntiones «Redit aetas aurea» и «In оссаsu». В кн: «Избранные средневековые гимны» (Аnalecta hymnica medii aevi), изд. G.М. Dreves. т. XXI, Лейпциг, 1895, с. 177 и др.

119 Стаббс: «Введение к «Хронке III» Говдена»: уничтожающая крити­ка административных мероприятий Ричарда в Англии (во Вступ­лении к «Паломничеству» дается общая характеристика Ричарда); к этому: Эпплби, «Англия», и Введение к Девизу; о влиянии Ри­чарда на английские интересы, даже при Хьюберте Уолтере; ср. Хоулт (Ноlt J.С)., Рикард (Ricardus) «Король Англии и герцог Нормандии» (Rex Anglorum et Dux Normannorum), в: «Ричард Львиное Сердце» (Riccardo Cuor di Leone), с.20, с.32.

120 От англо-центрированного подхода отошли: Буссар, Le Patourel; Уоррен; Гиллингхем; Хоулт, Рикард (Ricardus) (как в прим. 119).

121 Говден, «Подвиги II», с.143.

122 Девиз; с.28.

123 Ср. «Генрих II» Методы получения денег у Уоррен, с.382 и др.

124 Девиз, с.7.

125 Девиз, с.6, и Ньюбург, I, с.305.

126 Пример его деятельности приводит Лешод (Lechaude) (HG), «Великие роли епископов Нормандских» (Grand's Roles des Echiquiers de Normandie), Париж, 1845, т.1, с.199.

127 Реестры казначейства (Рiре Roll) II во время правления Ричарда I, с. 21.

128 Девиз, с. 5 и след.; Коггесхэйл, с. 92; Ньюбург, I, с. 306. Дицето, I, с. 280; Гервасий I, с.203.

129 Ньюбург, I, с.306.

130 Девиз, с.9; Ньюбург, I, с. 306.

131 Девиз, с.П. Ср. к тому же Гиллингхем, «Анжуйская империя», с.39, а также Хоулт, «Ричард» (как в прим. 119), с. 32 и след.; ко­ролевское слово важнее, чем королевское письмо («writ»).

132 Девиз, с.П и след., 14.

133 Ср. с. 272 и след. I

134 Так Эпплби во Введении к Девизу (Einleitung zu Devizes), с. XIII.

135 Ср. Девиль, «Замок Гайяр» (Cgateau Gaillard), с.20; Раунд (Round), с.539 и др.; Лэндон, Прил. А, с.173 и др.

136 Говден, «Хроника IV»; Дицето II, с. 120, и Прил, VII, с. LХХХ и след.; Ньюбург, II, с.422 и след.

137 См. прим. 693.

138 Говден, «Хроника IV», с. 5 и след., сообщает с позитивным, Нью­бург, II, с. 466 и др., с негативным акцентированием. Дицето П, Прил. VI, приводит письмо Ричарда к Хьюберту Уолтеру от 15 апреля 1196 г., в котором он, в частности благодарит за решительные ме­ры, принятые по делу Фитц Осберта (Fitz Osbert). Говден, «Хроника IV», с. 47 и след., приписывает отстранение Хьюберта Уолтера от должности верховного судьи, произведенное Ричардом по требованию папы Иннокентия III, инициативе кентерберийских монахов, которые таким образом отреагировали на кровавый суд своего архиепископа. Следует принять во внимание, что внут­реннее распределение обязанностей в общине было делом ее чле­нов, уже поэтому посещение Вильгельмом Ричарда в Нормандии не могло принести ожидаемых результатов. Хотя мотивы Вильгельма неясны, этот эпизод, во всяком случае, освещает реальность, скры­ваемую за легендой о Ричарде как защитнике Робин Гуда и людей, находившихся вне закона, то есть всего бедного люда.

139 Коггесхэйл, с. 93.

140 Ср. Г. Дьюби (О. Duby), «Гийом ле Марешаль, или самый лучший рыцарь» (Guillaume le Marechal oder Der beste aller Ritter), Франк­фурт, 1986.

141 Ср. прим.186. О конфедерации бретонцев с Ричардом и Филиппом в конце правления Генриха также Говден, «Подвиги II», с. 72; «Хроника II», с. 362; Дицето II, с.63 и Ньюбург I, с. 277.

142 «История де Гийома ле Марешаля», строфа 9376 и др.

143 Ср. Говден, «Подвиги II», с.76, «Хроника III», с.6.

144 «Паломничество»., с.447.

145 Ср. Уоррен, с.143.

146 Говден, «Подвиги II», с.85; «Хроника III», с. 15 и след.; Девиз, с.91; Коггесхэйл, с.28, 91, 97; Дицето II, стр 69; Ньюбург, I, с.300; о великодушии Ричарда по отношению к церкви ср. Фаньен (Fagnen), «Позиции» (Positions), с. 72; требование цистерцианцев: Коггесхэйл, с.97.

147 Ср. С.Р. Чиней (С.R.Сheney), «Хьюберт Уолтер» (Нubert Walter), Лондон, 1967.

148 «Жизнь Готфрида», Соч., т. 4, с.374, 379 и др.

149 Ср. отн. Готфрида — Введение Стаббса к «Хронике III» Говдена (Еinleitung zи Ноwden, «Chron. III»), с. LХV и след.

150 Подробно документировано Гервасием I, с. 461 и след., и «Перепиской с кентерберийцами», с.8 и след.

151 Гервасий I, с.474; «Переписка с кентерберийцами», с. 322; Дицето II, с.72.

152 Гервасий I, с.479.

153 Следующий спор велся вокруг Ламбета (Lambet), сегодня Лон­дон, а в 1198 году при Иннокентии III он возник снова, чтобы по­сле смерти Ричарда быть решенным в пользу монахов. Ср. корреспон­денцию к этому в «Переписке с кентерберийцами», с. 339 и след.

154 Говден, «Подвиги II», с. 102 и след., «Хроника III», с. 25 и след.

155 Говден, «Хроника III», с.243 и след., 250.

156 Ньюбург, I, с. 332.

157 «История де Гийома ле Марешаля», стихи 8327 и след.

158 Ср. Говден. «Подвиги II». с. 143, «Хроника ПЬ. с. 72: Гервасий «Жизнь Готфрида», Соч., т. 4, с. 416, 420 и др.

159 Ср. прим. 384.

160 Ср. Эпплби, Девиз, Прил. К с. 90 и след.; Лэндон, Приложение Е, «Принц Джон» (Count John), с. 196 и след,

161 О жестоком обращении сообщают Дицето II, с 101 и Гервасий I с, 508; Ньюбург I, с. 340.

162 Согласно «Подвигам» и «Хронике» Говдена и Ньюбурга, для Ио­анна речь, прежде всего, шла о его признании наследником Ри­чарда, ср. также Дицето II, с. 106.

163 Ср. Девиз, с. 30,32; Гиральд, «Жизнь Готфрида», Соч., т 4, с 408-Ньюбург I, с. 336.

164 Стаббс, Введение к «Хронике III» Говдена, с. LХХХШ и след. Эпплби, «Англия» (Еngl.), с.234; Брандейдж, с. 258.

165 Дицето II, с.90 и след, Гиральд, «Жизнь Готфрида», Соч., т 4 с, 400 и след,

166 О значении формулы ср, Фанен, «Словарь» (Le vocabuiaire) с 89 и след., и Holt, Ricardus (как в прим. 119), с. 29. Фанен доказывает, что Ричард (не Иоанн) был автором реформы анжуйской канцеля­рии (в том числе изменение титула с «король английский» (гех Anglorum) на «король Англии» (rех Angliae); Plural Madjestatis (всеобщее упрощение и формализация).

167 Дицето II, с.91, прим.1.

168 Дицето II, с.90.

169 Гервасий I, с.497.

170 Говден, «Хроника III», с.140,

171 Говден, «Подвиги II»., сЛ58.

172 Гервасий I, с.493 и след.

173 «Переписка с кентерберийцами» с.329.

174 Ср. Джемисон (Jamison), «Союз» (Alliance), с.27

175 «Хроника Шь с.87; «Подвиги II», с: 147

176 «Переписка с кентерберийцами», с.354.

177 Девиз, с.29; Гервасий I, с. 504.

178 «Переписка с кентерберийцами», с.351.

179 «Переписка с кентерберийцами», с.350 и след.

180 Говден, ср. прим. 138.

181 Эпплби, Введение к изданию Девиза, с. XII.

182 Говден, «Хроника III», с.35: ср. «Письма Ричарда у Дицето II» (Richards Brief bei Diceto II), с. 83.

183 Ср. Гиллингхем, «Ричард», с.138 и др.; «Ричард I и Беренгария» (Richard I and Berengaria), с.163.

184 Говден, «Подвиги», II, с.135,137, «Хроника III», с.63, 65.

185 Ньюбург I, с. 301 и след.; Дж.Т.Апплби (J.T. Appleby), «Король Джон» (King John) (нем. пер., Штутгарт, 1958, с.69).

186 Ср. прим. 141.

187 Дицето И, с. 91,

188 Ср. Хоулт, «Алиенора Аквитанская, Иоанн Безземельный и собы­тия 1199 г.» (Alienor d'Aquitaine, Jean sans Tenc et la succession de 1199), в кн: «Существует ли...» (Y a-t-iL) Kaйep (Caruers) вып. 29Ц986),с,99ислед.

189 Ср. Раймер, «Договоры», с.67 и прим 709

190 Это определяли ее биографы - последователи А. Келли (А. Kelly) и Р.Перну (R Pernoud): M.Meade (Нью Йорк) и большое количество популярной литературы: в т ч, Шабан-Дельна (Chaban-Deimas) (1987), П.Шуэр-Брукс (P. Schouer-Brooks) (1983). Полное едино­образие изображения и беллетристическое проникновение в сущность ее мотивов, предположение о том, что она вышла замуж за Генриха II по любви, а поводом для ее восстания против него бы­ла ревность, доминируют над совершенно оторванным от полити­ки описанием Ричарда, Отказываясь от Алисы, он, следовательно, выбирает Беренгарию. Это повлияло в дальнейшем на образ Ри­чарда также и в специальной литературе. Социологический аспект и возникновение легенд вокруг Элеоноры подчеркивает Ж.Маркаль (J Markale), Париж, 1979, на нем. яз.: Тюбингем, 1980). Про­водя психологический анализ, женщину-политика и властвующую мать особо выделяет Е.Браун (Е. Brown), у Киблера (Kibler), Наи­более дельным является краткое,, но снабженное научным аппара­том изложение у Лабань (Labande), Некоторые наивные иденти­фикации легко вписываются в вульгарно-психологический способ рассмотрения в случае с Элеонорой и Ричардом (средневековой княжеской семьи с семьей мелкого буржуа 19-20 вв.), перенесение классического комплекса Эдипа со взрослого возраста Ричарда на накладывающую свой отпечаток фазу раннего детства. Мнимая проблематичность материнской привязанности и дефицит отцов­ской любви легко питают иллюзию полного понимания, в том числе и формирования предполагаемого гомосексуализма. В про­тивоположность этому следует отметить, первое сообщение, упо­минающее Ричарда вместе с Элеонорой, относится к 1165 году (согласно Торинь, в то время восьмилетний Ричард прибыл вместе с матерью в Нормандию). После восстания 1173 г. заканчивается совместная жизнь в Аквитании, мать почти полностью исчезает из поля зрения Ричарда на последующие 17 лет. Доказательство большого влияния его кормилицы Годьерны (которая, вероятно, для Ричарда-ребенка была важнее, чем мать) приводит Стаббс, Введение к «Хронике III» Говдена, с. XVIII.

191 Относительно ее дяди, Раймунда Антиохийского. О нарушении супружеской верности сообщает также Вильгельм Тирский «Сборник историков крестовых походов» (RНС), вып. I, т.2., с.752 и след. Уолтер Мэп (как в прим.36), с. 474, и Гиральд, «Об основ­ных положениях», с. 153, утверждают, что она, будучи французской королевой, нарушила супружескую верность с отцом Генриха II Готфридом. Подбор источников у Лабань (Labande), с.185 и след.

192 Ньюбург I, с. 93.

193 Там же.

194 О возрасте Готфрида ср. Гиральд, «Жизнь Готфрида», Соч., т.4, с. 384, и Уолтер Мэп (как в прим. 36), с. 478. Еще один незаконо-рожденный сын Генриха, Вильгельм Длинный Меч, позже граф Солсберийский, родился в 1160 году.

195 Ср. РЛежон (R. Lejeune), «Роль Элеоноры в развитии литературы» (R61e Litteraire d'Alienor), в кн: «Неолатинская культура» (Cultura neolatine), т. 14 (1954), с. 5 и след.

196 Девиз, с. 25; Ныобург I, с. 346; Дицего II, стр.68.

197 Ричард - ее шестой ребенок, третий сын, принимая во внимание рано умершего Вильгельма.

198 Ср. Бемер-Баакен (Bdhmer-Baaken), N 116 (20 января 1191).

199 В году 1198 Говден, «Хроника IV», с. 40 и след.

200 Ср. Мёринг (Mfihring), с. 77 и след. О Ричарде как основателе флота и военно-морской базы Портсмута ср. Прествич (Prestwich J.O.), «Ричард Львиное Сердце: король-воитель» (Richard Coeur de Lion: rex bellicosus), в: «Ричард Львиное Сердце», с.12.

201 В то время как небольшие контингенты войск уже прибыли морем.

202 Ж.Ришар, в кн: «Франция», с.414 и след, обращает внимание на то, что часть французского войска уже принимала участие в осаде Акки до приезда Филиппа; вообще, можно считать, что у Ричарда и Филиппа были сотни рыцарей и тысячи пехотинцев. Ср. прим. 267.

203 Гиральд, «Об основных положениях», с. 102 и след. А Генрих II, как подтверждает его корреспонденция с Барбароссой, Бела Вен­герским и Исааком Ангелом Византийским, готовился идти сухо­путным путем (Дицето II, с. 52 и след.)

204 Относительно кардинала Октавиана ср. Малечек (Maleczek), с. 80 и след.

205 Cont. Acquicint, ПГИ, т.6, с. 426, и Hist. teg. Franc. De Andr. March, ПГИ, т.26, с. 211; Везелейский договор от июля 1190 г. устанавли­вал, что тот король, который первым прибудет в Мессину, должен был подождать там другого («Паломничество», с.150, Амбруаз, стих 365 и след.).

206 Иметь соколов было рыцарской сословной привилегией, чем мож­но объяснить попытку Ричарда отнять сокола.

207 Ваас, с. 215.

208 Груссэ, т.3, с.2.

209 Ср. прим. 107.

210 Рансиман Ш,с.35.

211 Ср. Гийом Бретонский, «История жизни и подвигов Филиппа», с.75; Аноним Лоденский (Anonymus Laudun), ПГИ, т.26, с. 451.

212 Это принадлежало одному из членов семьи Моас. О ней и ее от­ношениях с Вильгельмом II ср. Стаббс, Прим, к «Подвигам II», с. 126, и Джемисон, «Маршал Евгений Сицилийский» (Еивешш), с. 54.

213 Ср. Л. Шмугге (Schmugge, L.), «О национальных предрассудках в средневековье», немецкий архив исследования средневековья 38, вып. 2 (1982), с. 214.

214 В его сирвенте против дофина Оверни. Напечатано в кн.: «Сборник французских исторических песен» (Recueil de Chants historiques fran9ais), Париж, 1841, т.1, с 65 и след,

215 Ср„ Тёхе, с.156, прим. 2, и Картелльери, т.2, с. 129 и след.; относи­тельно Гуго Фальканда (Hugo Falcandus) ср. Джемисон, «Маршал Евгений Сицилийский», с. 177 и др.

216 Ср. прим.213.

217 О норманнском завоевании Сицилии ср. РА. Браун (R.A. Brown), «Норманны» (The Normans) Саффолк, 1984 (нем.: Мюнхен—Цюрих, 1991); о конце сицилийского норманнского государства ср. работы Джемисона, также: «Сицилийское норманнское королевство в представлении англо-норманнских современников. Ежегодные итальянские чтения Британской академии» (The Sicilian norman Kingdom in the Mind of anglo-norman Contemporaries, Annual Italian Lecture of the British Academy), т.24, Лондон, 1938; о Танкреде ср. его биографию у Райзингера.

218 Обзор уровня исследований в спорном вопросе посредничества в заключении браков приводит Райзингер, с. 43 и др.; см. прежде всего Г.Баакен (G.Baaken), Unio Regni ad imperium: Веронские перего­воры 1184 г. и брачное соглашение между Генрихом VI и Кон­станцией Сицилийской, в: «Источники и исследования итальян­ских архивов и библиотек», т.52 (1972), с. 219 и др. Г.Уолтер (Н. Wolter), «Помолвка Генриха VI с Констанцией Сицилийской в 1184 году». Исторический ежегодник 105 (1985), с. 30 и др.; Т.Кельцер (Th. Kolzer) - Учитывая одновременность предусмот­ренного брака Ричарда с дочерью Барбароссы, О. Энгельс (О сверже­нии Генриха Льва, в Юбилейном сборнике в честь 60-летия Андреаса Крауса, Мюнхенские исторические исследования, отдел Баварской Истории 10, Кальмюнц 1982, с. 45 и др.) предполагал даже, что Генрих II имел отношение к сицилийской помолвке.

219 Неанглийское доказательство оскорбления Ричарда жителями Мес­сины приводит Аноним Лоденский (Anonymus Laudun), ПГИ, т.26, с.451.

220 Ср. Джемисон, «Маршал Евгений Сицилийский», с.23, 81 и след.

221 Ср. Мёринг, с. 141.

222 О Маргарите (Margaritus) и Иордане Люпине (Jordanus Lupinus) cp. Jamison, Eugenius, perac. О Маргарите также Мёринг, с. 149 и след. Названный в «Стадентезских Анналах» (Annales Stadenses), ПГИ, т.16, с. 352 и след, к 1196 году предводитель восстания против Генриха VI «Jordanus de Sicilia», которому в наказание была надета раскаленная корона, сравнивается с последним; там же, с. 159.

223 Относительно Лузиньянов ср. С.Пейнтер (S.Pahlter): «Луэиньяны в XI и XII веках» (The Lords of Lusignan in the Eleventh and Twelfth Centuries), Speculum XXXII (1957), с.27 и др.

224 Ср. письмо Иннокентия III от 1198 г. (как в прим. 106); Говден, «Подвиги II», с.129, «Хроника III», с. 57; Гервасий II, с. 87; Ньюбург I, с.325; Гиральд, «Об основных положениях», с. 106.

225 Говден, «Подвиги II», с. 127, «Хроника III», с.56; «История нор­мандских герцогов» (как в прим. 71), с. 86.

226 Ср. отступление Генриха II от Тулузы в 1159 г., когда Людвиг VII находился в городе; Радульф Черный (как в прим.1), с. 99.

227 Амбруаз, стихи 559 и др. Ср. Г.Фихтенау (Н. Fichtenau), «Уклад жизни в X в.» (Lebensordnungen des 10. Jh.s), Мюнхен, 1992, с.74 и др.

228 Ср. прим. 205.

229 Говден, «Подвиги II», с. 133, «Хроника III», с.61; Дицето II, с.85; Девиз, с. 17; Амбруаз, стихи 986 и др.; «Паломничество», с. 169.

230 Говден, «Подвиги И», с. 133 и др., 136 и след.; «Хроника III», с.61 и др., 65 и след.

231 40000 унций золота составляют, так как тессинская унция равня­лась 26,49 г, принимая во внимание соотношение золота и серебра 1:10, свыше 10 тонн серебра (10596 кг). Так как кельнская марка равняется 233,856 г, то можно установить эквивалент к унциям в сумме свыше 45000 марок. К этому следует прибавить сумму, полученную Иоанной, согласно Говдену и Девизу, от Танкреда, когда он отправил его к Ричарду. Речь шла об одном миллионе тари. Тари составляет одну тридцатую часть унции, т.е. 0,883 г золо­та. Следовательно, 1 млн. тари имеет стоимость 8830 кг серебра, что можно приравнять к сумме приблизительно равной 38000 ма­рок. В сумме это составляет 83.000 марок. При соотношении золота к серебру 1:12 конечная сумма составляла бы 99600 марок. Ср. Шретгер (Schrotter), «Словарь по нумизматике». Профессор Хан (Hahn) из Ин­ститута нумизматики, Вена, считает более вероятным соотношение золота к серебру 1:12. Стейплтон (Stapleton), Марп го1., т.2, с. XIX, приводит для 1198 г. соотношение 1:8.

232 Согласно Анониму Лоденскому (Anonymus Laudun.), ПГИ, т. 26, с. 452; Пьер де Эбуло (Pietro da Ebuli), «Песни в честь Августа» (Liber ad honorem Augusti), Рим, 1906, стихи 1059 и др.

233 Ср. с. 301 и др..

234 Говден, «Подвиги II», с.134, «Хроника III», с.62.

235 Там же.

236 О судьбе заложников ср.Тёхе, с.579 и др.; Джемисон, «Маршал Евгений Сицилийский», с. 155 и др.

237 П.Рейзингер, с. 75 и след., 246 и след.

238 Визит Элеоноры к Генриху VI доказан: Бемер-Баакен, список свидетелей, к N 116.

239 Говден, «Хроника III», с. 186; Коггесхэйл, с.59. Ср. также письма Генриха (как в прим. 557), Сикард Кремонский, Chronicon, Rer. Italic. Script., изд. Muratori, т.7, колонка 616 и след.; ср. также Пьер де Эбуло (как в прим. 232), стих 1082.

240 Ср. с. 254.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Спойлер (раскрыть)

241 Гийом Бретонский, «Филиппиды IV», спас 160; ср. Ритор, с.32.

242 О якобы запланированной задержке ср. Ригор, с.32; утверждение императора в «Филиппинах IV», стихи 378 и др,

243 Ср., кроме Райзингера, также Техе.

244 Ср. также у Гакера (Hucker) о раскаянии Отто IV на смертном одре, с.339.

245 О кораблях и их количестве сообщает Девиз, с. 28, 35; Дицето II, с.93, Говден, «Подвиги II»,, с. 162, и «Хроника III», с, 105; Герва­сий II, с. 88, Амбруаз, стих 1753; «Паломничество», с. 196,

246 О связи Амбруаза с «Паломничеством» ср. Введение к Амбруазу, Дж. Пэрис (G. Paris) и Г.Е. Майер (H.E. Mayer), «Паломничество», с. 192.

247 Говден, «Подвиги И», с Л 63, «Хроника III», с. 105; Амбруаз, стихи 134 и след.; Девиз, с. 135; Дицето II, с.91; Гервасий, с. 489; Ньюбург I, с. 350; Гииом Бретонский, «История жизни и подвигов Филиппа» с, 75; Ритор, с.32; Эракл, с, 163; противоположного мнения только Коггесхэйл, с. 31.

248 «Переписка с кентерберийцами», с. 347.

249 О присутствии последнего сообщает Эракл» версия №1, «Сборник историков крестовых походов»., с. 207.

250 Спонтанное действие предполагают: Ма Латри (Mas Latrie), с.5 и след.; Рерихт, с, 551; Рансиман III., с. 44; Груссэ, т. 3, с. 47 и след.; Н.Жорга (N. Jorga), «Франция и Кипр» (France et Chypre), Париж, 1931, с.7 и др.; Правер (Prawer), «История», т.2, с.64 и след.; Эдбери (Edbury), с.8. Запланированное действие предпола­гают: Картелльери, т.2, с. 189, прим. 3; Ваас (который, конечно, считал также запланированным завоевание Сипилии),с.199 и след.; Брандейдж, с. 100, в своей биографии Ричарда, в то время как он в кн . «Ричард Львиное Сердце и Византия» (Richard the Lionheart and Byzantium). «Исследования средневековой культуры» (Studies in Medieval Culture) VI/VII (1976), считает возможными даже вра­ждебные намерения Ричарда против Византии, что является со­вершенно необоснованным. Как стратегическую необходимость рассматривает это действие Престуич (Prestwich) (как в прим. 200), с, 8 и след. Относящейся к этому обработки материалов источни­ков пока не существует.

251 Говден, «Хроника III», с.105. Ср. «Паломничество», с. 187: никто из людей Ричарда на Кипре, даже Иоанна, ничего не знали о ме­стонахождении флота, из чего следует, что и Ричард не мог ничего знать о судьбе потерпевших кораблекрушение до своего прибытия на остров.

252 Подбор источников у Колленберга (Collenberg) (как в прим.254), с. 125 и след. О существовании союза с Салах ад-Дином утвер­ждают: Амбруаз, стих 1389; «Паломничество», с.183, Ньюбург I, с.350, Альберик де Труа Фонтэн (Alberic de Trois Fontaines), ПГИ, т.23, с.866.

253 Фрагмент письма у Абу Шама (Abu Sama), RHC Or.IV, с. 509 след., конечно, соотносимый с 1190 г. и в некоторой степени не­ясный, так что издатель КНС, называя властелина Кипра «al-ati (что также может означать «освобожденный»), подразумевает Гвидо Лузиньяна в 1192 г. О натянутых отношениях между Ричардом и Гвидо в 1192 г. ср. прим. 308. Сообщения, касающиеся войны, никоим образом не относятся к Гвидо. Разбор этого места также Мёринга, с. 186 и след. Об Абу Шама (Abu Sama) и кади аль-Фадиле ср. Хоулт-Льюис (Holt-Lewis) (HG), «Историки Ближнего Востока» (Historians of the Middle East). Короткие биографии араб­ских авторов также у Габриели (Gabrieli), «Крестовые походы». О проблематике переводов (перевод той части текста, в которой описываются события на Кипре у Гергенс (Gоrgens), с. 161 и след. (см. прим. 308).

254 Относительно Исаака ср. В.Г.Рудт де Колленберг (W.H. Rudt d$ Collenberg): «Император Исаак Кипрский и его дочь» (L'emperevtf Isaac de Chypre et sa fille) в кн.: «Византия» (Byzantion), т.38 (1968), с. 123 и др.

255 Неофит (Neophytos), с переводом на английский язык опублико­вано Стаббсом, «Паломничество»., с. CLXXXIV и след.; Никита Хониат, в: «Авантюрист на императорском троне», перевод Ф.Греблер (F. Grabler), серия «Византийские летописцы», Т.VIII, Грац, Вена, Кельн, 1958, с. 172 и след., 222 (завоевание Кипра); о характере Исаака см. также прим. 252, 427.

256 Коггесхэйл, с.59; Айсберг, с. 102.

257 Ср. во время третьего крестового похода военная конфронтация между Барбароссой и Византией зимой 1189/90 г.; ср. Никита Хо­ниат (как в прим. 255), с. 204 и след.; «Паломничество»., с. 45 и след.; «Ансберт», с. 40 и след.

258 Согласно Баха ад-Дину, с. 213.

259 Под «Эрнулем» всегда подразумевается изданный Ма-Латри как «Хроника Эрнуля» текст.

260 Ср. Говден, «Подвиги II», с. 140, «Хроника III», с. 68. О привиле­гиях Генриха I и Генриха II у Дицето II, с. 86, и Ньюбурга, I, с. 282; ср. также имеющую отношение к этому Constitutio (распоряжению) Генриха VI от 1196 г. в «Памятниках германской истории» Leg. Sect. IV, 1, с. 521. О старом английском праве в от­ношении потерпевших кораблекрушение сообщает Гиральд, «Об основных положениях», Приложение VII, с.190. — О различных правовых положениях на христианском Востоке ср., например, Правер (Prawer), «Институты крестоносцев» (Crusader Institutions), с. 36 (после судебного разбирательства короля Амори в середине XII в. право на собственность потерпевших кораблекрушение в королевст­ве Иерусалим переходит от короля к феодальному дворянству).

261 Обратите внимание на заступничество тамплиеров за Исаака во время его плена, на военную поддержку Вильгельма II Сицилий­ского (с. 130 и след.); Дицето II, с. 92, сообщает о частом причаливании кораблей в Киренее; Рейнхардсбрюнненская хроника (Reinhardsbrunnensis) сообщает о захоронении внутренностей ланд­графа Людовика III Тюрингского в октябре 1190 г. на Кипре: ПГИ, т.30,1, с. 546.

262 Картелльери, т.2, с.194; Рансиман III, с. 43.

263 Согласно Абу Шама, как в прим. 253

264 Ср. Мёринг, с. 174 и след.

265 о датировании сообщения французской миссии у Дицето ср. Мё­ринг, с. 82 и др.

266 Согласно Лэндону N 54. Относительно Гарнье де Наблю (Gamier de Nablus) ср. Райли-Смит (Riley-Smith), «Рыцари св. Иоанна» (The Knights of St. John), с.107 и след.

267 Договор Филиппа с Генуей на перевозку от 16 февраля 1190 г. в: Cod. Dipl. т.2, с.364 и след., об этом также в Отобонских Анналах (Otoboni Annales), ПГИ т.18, с. 103 и след. Об остановке Филиппа в Генуе сообщают: Ритор, с.113, и «Хроника III», с.39, Cont.Aquicinct., ПГИ, т.6, с. 426; Andreas March., Hist. reg. Franc., ПГИ, т.26, с.211; об отношении Монферратских с Генуей ср. Дей Г.В. (Day, G.W), «Интересы генуэзцев в Византии» (Genoese Involvement with Byzantium) 1155-1204: A diplomatic and prosopographical study. Университет Иллинойса, Урбана-Шампань (Urba-na-Champaign), 1978.

268 О возможных контактах между Маргаритом (Margaritus) и Конра­дом Монферратским в 1187 г. ср. Мёринг, с.58.

269 Ср. при этом исследования Моргана со Стеммата (Stemmata) («Хроника Эрнуля», с.96; «Продолжение», с.9 и след.)

270 «Эрнуль», с. 149.

271 Вариант д в «Сборнике историков крестовых походов» и у Морга­на (Morgan), продолжение, и только у Моргана, «Флорентийский манускрипт» (Фл).

272 Подробный разбор необоснованности этого предположения и литературных сведений у Гиллингхема, в «Ричарде», с. 139 и др., в кн.: «Ричард и Беренгария», с.159; об этом также Алерс, с. 152 и др.

273 Ма Латри.

274 Хилл (Hill), «История Кипра» (History of Cyprus).

275 Ср. прим. 271.

276 Ср. Р. А. Браун, с.53.

277 О турецком способе ведения боевых действий см. Смейл (Smail), «Военная тактика крестоносцев» (Crusading Warfare).

278 Документы о вдовьем праве Беренгарии (в частности на Гасконь) напечатаны у Мартен-Дюрана (Martеne-Durand), Veterum Scriptorum... Collectio, т.1, собр. 995 и след. Ср. к этому прим. 5, а также Гиллингхем, «Ричард и Беренгария», с. 161; то же: «Анжуйская империя», с.27 - Резиденцией вдовы Беренгарии был Ман, в ок­рестностях которого она основала в конце своей жизни цистерцианское аббатство Лепо (L'Epau), где находится ее могила. Ее дого­вор об обмене с Филиппом в 1204 году у Мартен-Дюран, (Martene-Dutane) собр.1046.

279 «Паломничество», с. 197 и след.

280 Ср. также небесные знаки на лицевой стороне обеих печатей Ри­чарда, а также на печати Отто IV и его императорском плаще, изображены у Хакера, рис.5,10 и след.

281 Е.Г. Канторович (Е.Н. Kantorowicz), «Два тела короля» (The King's Two Bodies), Принстон, 1957, 2.изд. 1966 (нем. 1990).

282 Баха ад-Дин, с.220; Ибн аль-Атир, изд. V. Tornberg. т.12, с. 64, перевод на немецкий Гёргенс, с.251.

283 Ср. Мёринг, с.173 и др.

284 Ср. Фихтенау (Fiehtenau), с.ЗО; Колленберг (как в прим. 254), с. 165 и др.

285 «Хроника Мельзы» (как в прим. 64), с. 260; ср. там же., с.ЬХХУШ.

286 Введение к «Паломничеству», с. XXV; Эракл, с. 245.

287 Эракл, с. 189 и след.; Эракл, Фл. и версия ё: Морган, с. 134 и след.

288 Как таковой впервые появляющийся 13 октября 1191 г. (Лэндон N 365).

289 Эракл, с.191, 208 и др.; Эракл, Фл. и версия д: Морган, с. 136 и др., 150,158 и др.

290 Эракл, с. 245; «Хроники Эрнуля», с. 338. Инициатором четвертого крестового похода был к тому же папа Иннокентии III, который не предусматривал участия королей.

291 «Паломничство», с, 121; Дицето II, с.86; Рей (Key, E.G.). (изд.), «Знатные рода Заморской земли» (Les Families d'Outrе-Mer), Па­риж, 1869, сер.1. «Политическая история» (Hist. Politique) ч, IX, с. 265 и след. Ср. также прим. 299.

292 Эракл, с. 154; Амбруаз, стих 4148; «Паломничество», с. 122. Ср. также Сикард (как в прим. 239. Столбец 612. Кроме того, родст­венные связи являлись каноническим препятствием для заключе­ния брака; ср. с. 152, 154.

293 Майер Г.Е. (Mayer, Н.Е), «Паломничество» приводит текст и его подробный разбор.

294 Ср. Райли-Смит, «Феодальная знать» (Feudal Nobility), с. 113.

295 Ср. генеалогическую таблицу у Колленберга (как в прим. 254), с. 128.

296 Племянницы императора Мануила; о родстве Леопольда с Исаа­ком ср. Колленберг (как в прим. 254).

297 Амбруаз, стихи 1879 и след,; «Паломничество», с. 199 и след.; Гервасий II, с. 88, Альберик Труа-Фонтэн (Alberic de Trois Fontaines), ПГИ, т. 23, с. 867.

298 Гийом Бретонский, «Филиппиды IV», стихи 210 и след., Альберик Труа-Фонтэн, ПГИ, т. 23, с. 866.

299 Г.Л. Тафель-Г.М.Томас (G.L. Tafel, G.M. Thomas), «Документы по истории торговли» (Urkunden zur alteren Handels) и «История Ве­нецианской республики» (Staatsgeschichte d. Republik Venedig) 1 (Fontes rerum Anstriacarum II, раздел, 12,1856), с. 215, N 76.

300 О противоречиях между родовым, избирательным правом и правом завоевания западных королей ср. Правер, «Институты крестонос­цев» (Crusader Institutions), с. 44; Райли-Смит, «Феодальная знать», с. 116; Смейл, (Small), «Международный статус христианского ко­ролевства Иерусалим» (The international status of the Latin Kingdom of Jerusalem) 1150—1192, у Хоулга, «Страны восточного Средизем­номорья» (The Eastern Mediterranean Lands), с. 35 и др.

301 Не считая одноименного герцога Нормандского, сына и наследни­ка Роллоса (Rollos), это имя носят еще брат Генриха II (ср. А. Девилль, «Могила в кафедральном соборе Руана», Руан, 1837, с. 170 и след.) и внебрачный сын Генриха (ср. прим. 89).

302 Согласно Баха ад-Дину, с.123 и см. «Генуэзские Анналы» (Annali Genovesi di'Caffaro e de'suoi continuatori) (изд. L.T. Belgrano), I, Рим, 1890, с. 145.

303 Ср. завещание Генриха II у Гервасия I, с.289 и др., и Гиральда, «Об основных положениях», с. 47 и след. Пожертвование 3000 ма­рок по случаю визита патриарха отмечает Буке, «Воспоминания» (Rec.) т.18, «Из Анонима Лоденского», с. 705. Примеры, подтвер­ждающие использование английских денег при защите Тира, у Рёрихта, с.498, прим. 3.

304 Так, согласно Эраклу, с. 175, именно Филипп после завоевания Акки настаивал на правах бывших домовладельцев, тем самым за­щищая старую законность.

305 О схеме расквартировки ср. Дицето II, с. 79 и след.

306 Примеры источников у Мёринга, с. 170, кроме того, см. Абу Шама, «Сборник историков крестовых походов».

307 Амбруаз, стих 2340: «Le non pareil»; Ср. о военном превосходстве Ричарда также у Магнуса Рейхенсбергского (Magnus von Reichers-berg), ПГИ, т. 17, с. 520.

308 Баха ад-Дин, с. 214, 220. Цитаты из Баха ад-Дина из «Сборника историков крестовых походов», а также отрывки, ставшие доступ­ными неарабистам только благодаря переводу Гёргенса, в той сте­пени, в которой они имеют отношение к предмету обсуждения, были сличены с оригиналом г-ном Байхаммером (Beihammer); доктору Прохачка (Prochazka) (оба с кафедры востоковедения Вен­ского университета) я признательна за определение транскрипции арабских личных имен, а также за перевод трудных фрагментов аль-Фадила, ср. прим. 253. Неоценимую помощь в общей ориентации оказали переводы из академического сборника арабских текстов, выпущенного Габриели (Gabrieli) и Мишо (Michaud).

309 Ибн аль-Атир, изд. Торнберг (Tornberg), т. 12, с. 65 (Гёргенс, с. 251). О производимом на врага впечатлении ср. также у Эракла, с. 171; Эракл, Фл. и версия (1, Морган, с. 122 и след., 150.

310 Ибн аль-Атир, там же, с, 64 (Гёргенс, с. 250); Баха ад-Дин, с. 212; Имад ад-Дин, аль-Фат, с. 327 (Габриелли, с, 266).

311 Картелльери, т, 2, с. 198.

312 Менестрель Амбруаз, стих 4585, очевидно, не имел никакого представления о реальных доходах рыцарей, так как 4 безанта не составляли даже полумарки (1 безант - 2,16 г золота; 4 безанта при соотношении золота и серебра 1:10 равнялись 86,4 г серебра; 1 пенс/динарий: 1,42 г серебра; 1 марка 160 пфеннингов), Справка получена у профессора Хана (Напп) с кафедры нумизматики Венского университета. Этот доход, таким образом, в пересчете на шиллинга (1 шиллинг = 12 пфеннингов), соответственно достигает почти половины той суммы, которую Амбруаз восхваляет как щедрое месячное жалование.

313 Девиз, с. 42 и «История нормандских герцогов» (как в прим. 71) с. 86, ср. также Г.Беттин (Н. Bettin), «Генрих II Шампанский. Его крестовый поход и деятельность на Святой Земле (1190-1197)» Берлин, 1910.

314 Ср. Буке, «Воспоминания», т. 18, «Из Анонима Лоденского», с. 708.

315 Эракл, Фл. и версия б: Морган, с. 122 и след.; Гийом Бретонский, «Филиппиды IV», стих 209.; Баха ад-Дин, Ибн аль-Атир согласно Сикарду (как в прим. 239), колонка 614; Гёргенс, с. 252.

316 Баха ад-Дин, с. 233.

317 Ритор, с. 34; Гийом Бретонский, «Филиппиды IV», стих 209; Conti Aquicint., ПГИ, т. 6, с. 427; Andr. Mаrch., ПГИ, т. 17, с. 212 «Филиппиды IV», стихи 209 и след.; Сикард, как в прим. 315.

318 Картелльери, т. 2, с. 261.

319 Жанин Сурдель-омин (Janine Sourdel-Thomine), «Совет шейха Арави аюбидскому принцу» (Les conseils de Sayh al-Harawi a prince ayyubide), Бюллетень общества востоковедения (Bulletin d'etudes orientates) 17 (1962), со с. 205.; ср. с Груссэ, т. 3, с. 106, прим. 1.

320 Ср. Баха ад-Дин, с. 341, там же с. 273, после чего Салах ад-дин нанял 300 разбойников для похищения людей (информационная война!) из вражеского лагеря и грабежа.

321 Эракл, с. 183; ср. также Морган, Фл. и версия д, с. 148.

322 Баха ад-Дин, с. 227.

323 Баха ад-Дин, с. 237; Ибн аль-Атир согласно Гёргенс, с. 252; Бурхард Урсбергский, ПГИ, т. 23, с. 360, как у Бернарда Казначея (Bernardus Thesaurarius), «Итальянские историки» (Rer. Serf; Italic.), т. 7, колонка 810; Хаймар Монах, перепечатано как Прил. I к Говдену, «Хроника III», стих 825; Сикард, как в прим. 315.

324 Абу Шама, Китаб, изд. Каир, с. 187; Гёргенс, с. 174. Для перевода дат см. сравнительные таблицы Вюстенфельд-Малера, заново переработанные Б.Шпулером (В. Spuler), Висбаден, 3-е изд. 1961.

325 Баха ад-Дин, с. 234.

326 Амбруаз, стих 4953; «Паломничество», Эракл. с. 172; Морган, Фл. и вариант и, с. 122,; Амбруаз, со стиха 4927.; «Паломничество», с. 224 и др.

327 Баха ад-Дин, с. 232.

328 Сикард, колонка 614. Для корректировки данного места ср. Салимбен (Salimbene), ПГИ, т. 32, с. 15, прим. I.

329 Баха ад-Дин, Ибн аль-Атир согласно Гёргенс, с. 252.

330 ср. с. 227; Баха ад-Дин, с. 237.

331 Баха ад-Дин, с. 236.; Абу Шама, Китаб, изд. Каир, с. 188; Гёргенс, с. 252.

332 Основными источниками являются Говден, «Подвиги» и «Хро­ника»; Амбруаз, «Паломничество»; Хаймар Монах; Сикард; Баха ад-Дин; Ибн аль-Атир. Подробная библиография у Картелльери, т. 2, со с. 218. Ср. также Габриели, с. 276., Гёргенс, с. 252.

333 Статистические подробности о выкупе жителей Иерусалима в 1187 г. у Рёрихта, с. 460. Количество жителей Иерусалима согласно Хоул-ту, «Век крестовых походов», с. 33, от 20000 до 30000, Акки, веро­ятно, — 60000. Согласно Имад ад-Дину, Ибн аль-Атиру (Габриели, с. 204 и др., с. 189 и др.), а также Эраклу, Балиан Ибелинский, ве­дя переговоры о капитуляции с Салах ад-Дином, шантажировал последнего возможностью разрушения святых мест ислама хри­стианами - угроза, воплотить в жизнь которую ни одна из догова­ривавшихся сторон тогда под Аккой осуществить не могла.

334 Ср. прим. 312.

335 Ср. Гёргенс, с. 175 и 253.

336 Там же, Баха ад-Дин, с. 237, 242.

337 Говден, «Хроника III», с. 121, и «Подвиги II», с. 179.

338 Эракл, со с. 172.

339 Сикард (как в прим. 328), колонка 615.

340 Согласно Ибн аль-Атиру по Гёргенс, с. 252; согласно Имад ад-Дину, 10000 за себя, 4000 за своих друзей; согласно Баха ад-Дину, с. 237, 4000 динариев.

341 Баха ад-Дин, с. 241; об отсрочке платежа половины денежной суммы сообщает также Имад ад-Дин аль-Фат, с. 358 и др. Здесь же Ибн аль-Атир, изд. Торнберг, т. 12, с. 68, ср. Гёргенс, с. 253, письмо Ричарда.

342 В качестве исключения: С. Пейнтер в кн.: «Третий крестовый по­ход: Ричард Львиное Сердце и Филипп Август» (The Third Cruse: Richard the Lionheart and Philipp Augustus) в К.М. Сеттон (К. М. Setton), т. 2, с. 45 и след., с. 72.

343 Рансиман III, с. 53, по Баха ад-Дину, с. 241. «Благородство» в качестве доказательства намерения Салах ад-Дина исполнить обя­зательства фигурирует у Рёрихта, с. 576; Рансиман III, с. 51; с по­ниманием к его якобы тяжелому положению относятся Майер, с. 139; Мёринг, с. 210 (в виду огромной суммы выкупа, ср. прим. 330). Все же. несмотря на это, Мёринг (см. с. 218 и след.) ратует за более реалистичный портрет Салах ад-Дина.

344 Груссэ, т. 3, с, 60 и др., Ваас. с. 209.

345 Ваас, там же, с. 209, В лучших традициях галльского патриот мсье Ботьер, с. 47. и мсье Ж. Ришар (J. Richard) с. 419, подчеркивая жестокость Ричарда, похоже, совершенно забывают о том, что резни не избежала и французская часть заложников. Ср также у Хендерсена, с. 127, Брандейдж, с. 135.

346 Баха ад-Дин, с. 241 и след. Согласно Ибн аль-Атиру, изд. Торберг, т. 12, с, 68 (Гёргенс, с. 253) тамплиеры должны были выступить в качестве поручителей,

347 Имад ад-Дин у аль-Фата, с. 358 и след., с. 372 и др.; Абу Шама, согласно Гёргенсу, с. 175; Ибн аль-Атир, изд. Торнберг, т. 12, с, 6: (Гёргенс, с. 253),

348 Баха ад-Дин, с, 242, Недоверчивость Салах ад-Дина как причина отсрочки платежа выступает также у Ибн аль-Атира (как в прим. 347); сомнения советников Салах ад-Дина в искренности Ричарда см. также у Имад ад-Дина, аль-Фата, с. 358 и след.

349 Ибн аль-Атир согласно Гёргенс, с. 251, 255.

350 Баха ад-Дин3 с. 241.

351 Там же, с. 243.

352 Ср. Райли-Смит, «Рыцари св. Иоанна» (Rnigts of St. John), со с.118.

353 Говден, «Подвиги II», с, 178, «Хроника III», с, 120,

354 Эракл, с, 200; Эракл, Фл. и версия d: Морган, с, 154 и след.; Гийом Бретонский, «Филиппиды» IV, стих 331.

355 «Ансберт», с, 99,

356 «Айсберг», с. 97.

357 Относительно легенды о происхождении красно-бело-красного австрийского флага в связи с событиями под Аккой, а также соот­ветствующей версии современника осады Пьера Эбуло (как в прим. 597) ср. Э. Целлнер (Е. Zoellner) «История Австрии», (Geschichte Osterrreichs), 3-е изд., Вена, 1966, с. 72 и след.

358 Подробный подбор соответствующих цитат у Тёхе, с. 558 и след, о «vexillum» или «signum» (что не обязательно переводится как флаг) упоминают Гервасий., I, с. 514; Девиз, Коггесхэйл, с. 46 и след.; Ритор, с. 35; «Кельнские Анналы» (Аnn. Соlon. Мах)., ПГИЭ т. 17, с. 802; Отто Сен-Блазьенский (Оttо v. St. Вlasien), «Германские ис­торики в исследованиях ученых» (Script. Rеr. Germ. In usum schol1.), Ганновер, 1912, с. 54. Здание упоминается: Гервасием I, с. 514; Радульфом Черным (как в прим. 31), с, 102, Эракл, версия d, с. 201, и Фл., Морган, с. 154 и след.; в Кельнской хронике и у Отто Сен-Блазьенского это уже «башня». Куда было перевезено знамя, сообщают: Отто Сен-Блазьенский, Ригор, Девиз, Коггес­хэйл (который переносит события в Яффу). О личном участии Ри­чарда в нанесении оскорбления говорит Девиз и конкретизирует Отто Блазьенский. Все прочие источники либо упоминают об ос­корблении в общих словах, либо сообщают откровенно ложные сведения (как, например, о шатре Леопольда: Гервасий II, с. 88; Гийом Бретонский, «Филиппиды IV», стих 336; «Стаденские Ан­налы» (Аnnales Stadenses), ПГИ, т. 16, с. 352.

359 Гервасий II, с. 88.

360 «Кельнские Анналы», ПГИ, т. 17, с. 802.

361 Гийом Бретонский, «Филиппиды IV», стихи 387 и след.

362 «Ансберт», с. 98.

363 Коггесхэйл, с. 92.

364 Говден, «Хроника III», с. 114; Баха ад-Дин, с. 225; Ибн аль-Атир согласно Гёргенс, с. 255.

365 Говден, «Хроника III», с. 125.

366 Баха ад-Дин, с. 241.

367 Груссэ, т. 3, с. 60.

368 Баха ад-Дин, с. 249.

369 Относительно численного соотношения см. прим. 333, кроме того, Абу Шама, «Два сада» (Deux Gardins), КНС, с. 512 (к началу 1191 г. в Акке насчитывалось 20000 человек), Сикард (как в прим. 328), колонка 614 (50000 человек кроме женщин и детей), Амбруаз, стих 5030, и «Паломничество», стих 229 (6000 человек).

370 Ибн аль-Атир, изд. Торнберг, т. 12, с. 68, согласно Гёргенс, с. 253.

371 Баха ад-Дин, с. 243. Подборка дополнительных цифровых данных у Рёрихта, с. 575, прим. 3.

372 Говден, «Хроника III», с. 131.

373 Ньюбург I, с. 359; Ригор, с. 35; Гийом Бретонский, «Филиппиды IV», стих 220; «Ансберт», с. 99, впоследствии довольно часто в ли­тературе, как, например, у Вааса, с. 209, Майера, «Крестовые по­ходы» (Kreuzzuge), с. 139, Брандейдж, с. 135.

374 Хаймар Монах, как в прим. 323.

375 Сикард (как в прим. 328), II, с. 88.

376 Гервасий I, с. 512 и др; Ньюбург I, с. 357; Коггесхэйл, с. 34; Жильбер Монский, ПГИ, т. 21, с. 573; Апот. Магсп; ПГИ, т. 26, с. 212.

377 Ср. Гиллингем, «Ричард», с. 300, о посылке якобы Меркадье.

378 Коггесхэйл, с. 96.

379 Как в прим. 106. Говден, «Подвиги II», с. 229, «Хроника III», с. 166.

380 Ср. Дж. Брандейдж, «Крестовый поход Ричарда I: два канониче­ских вопроса» (Сrusade оf Richard I: Тwо Саnonical Questions), Speculum 38 (1963), с. 443 и след.

381 О временном периоде можно судить лишь по указанию места у «Ансберта», (с. 100) и «Дорожных записках» (Itinerar) Генриха, ср. Бемер-Баакен, с. 190 и др.

382 Говден, «Хроника III», с. 187.

383 Говден, «Подвиги II», с. 236, «Хроника III», с. 187.

384 Ср, письмо Целестина от 2 декабря 1191 г. к английскому духовенству: Говден, «Хроника III», с. 151 и след.; доклад Уолтеру о результа­тах миссии в Рим, февраль 1192 г., там же, с, 188 и след.; Андреа Шовинский как посланник Ричарда в Риме, там же, с, 193.

385 Ср. с. 107 и прим. 204.

386 К аббату Клэрво 1 октября 1191 г, Говден, «Хроника III», с, 131.

387 О тактике ведения боя и вооружении войск Салах ад-Дина ср. Смейл, с. 75 и след.

388 Баха ад-Дин, с. 251, подтверждает своим рассказом достоверность подробно описанной в: «Паломничестве», с. 249 («vexillum».i «baneria») тележки с флагом (тогда как Амбруаз, стих 6154, и Говден, «Хроника III», с. 129, говорят только о вынесенном штандарте в форме дракона). Ср. с тележками с флагами Огго IV при Бувене по Хакеру, с. 560 и след., и с ветровыми мешками в форме дракона в ка­честве штандартов у П.Е, Шрамма (Р.Е. Schiamm) «Знаки власти и го­сударственная символика» (Henschaftszeichen und Staatssymbolik), ПГИ, Ученые записки, вып. 13, т. 2 (1955), с. 659 и след.

389 Сирвента Ричарда с мелодией и рукописными вариантами текста напечатана у Ф. Жаннриша (F. Gennrich), в сборнике «Старо­французские песни», с. 12; ср. также прим. 639. Сокращенная, также приписываемая Ричарду версия в сборнике Арбелло (Arbel-lot) «Провансальский язык» (Langue d'oc), с. 99 и др.

390 Эракл, Фл. и версия д, Морган, с. 150 и др.

391 Амбруаз, стихи 9200 и др., «Паломничество», с. 317, 353.

392 Ср. Льис-Хоулт (Lewis-Holt), с. 87.

393 Ибн аль-Атир согласно Гёргенс, с. 257; «Паломничество», с. 325.

394 Баха ад-Дин, с. 14, с. 314.

395 Там же, с. 313.

396 Ср. Майер, «Крестовые походы», с. 145.

397 Рёрихт, с. 593; Груссэ, т. 3, с. 73, Ваас, с. 212; Правэ, «История», т. 2, с. 70, 77.

398 Рансиман III, с. 61; Майер, С. Пейнтер в кн.: «Сетгон» (Setton) (как в прим. 342), с. 75 и след.; Гиллингем, с. 200.

399 «Дипломатические акты Генуэзской республики» (Cod. Dipl.), т. III, с. 20 и след. Ср. также со 2-м «посланием» в Геную Майера, «Канцелярия Ричарда I».

400 «Дипломатические акты Генуэзской республики», т. III, с. 48 и след.

401 «Дипломатические акты Генуэзской республики», т. III, с. 39 и след.; относительно определения сроков предоставления военно-морской помощи там же, с. 7 и 9.

402 Амбруаз, стихи 7769 и след., стихи 10223 и след.

403 Баха ад-Дин, с. 319, Сикард (как в прил. 328), колонка 616. Эракл, Фл. и версия d, Морган, с. 150 и др.; «Эрнуль»; с. 338. О выборе между Иерусалимом или «Вавилонией» или Бейрутом известно также Коггесхэйлу, с. 40. Ср. также прим. 290.

404 Ср. с. 152. Выплата Египтом дани при Бодуэне III в 1155 году, набеги при Амори I ср. у Хоулта «Век крестовых походов».

405 Картелльери, т. 2, с. 259.

406 «Переписка с кентерберийцами», с. 347.

407 Говден, «Хроника Ш», с. 132.

408 Там же, с. 130.

409 Там же, с. 132.

410 Девиз, с. 80 и др.

411 Только Говден, «Хроника IV», указывает 1196 г.; Ньюбург II, с. 493; Дицето II, с. 152, Гервасий I, с. 544, и Cent. Aquicint., с. 434 называют 1197 г.; ср. прим. 199; напрасное предложение архиепи­скопом выкупа в 1198 г.: Говден, там же, с. 78; тщетное заступни­чество папского легата в 1199 г. согласно «Истории де Гийома ле Марешаля», стихи 11576 и след.; выпущен на волю только в 1199 г. при Иоанне, Говден, там же.

412 Ригор, с. 34; Гийом Бретонский, «История жизни и деяний Фи­липпа», с. 76, «Филиппиды IV», стихи 262 и след, стихи. У Сур-дель-Томин (как в прим. 319), с. 237, впрочем, мышьяк с симпто­мами, описываемыми у Филиппа (Гийомом Бретонским в Chronica, с. 76, и в «Филиппидах IV», с. 106 и след.), относится к ре­комендованным военным хитростям. Ср. также прим. 414 и 537. Подбор примеров, свидетельствующих о болезни Филиппа с воз­можными диагнозами см. у Картелльери, т. 2, с. 240 и др.

413 Ньюбург I, с. 358 и след.; Жильбер Монский, т. 2, с. 240 и след.

414 Эракл, с. 179 и след., а также Морган, Эракл, Фл. и версия и, с. 128 и след.; «Хроника Эрнуля», с. 277. (Впрочем, и распространение слухов, касающихся смерти родственников, приводится как деморализирующая врага «военная хитрость» у Сурдель-Томин, с. 238).

415 ПГИ, т. 26, с. 526 и след.

416 Ригор, с. 33.

417 Гийом Бретонский, «Хроника», с. 76.

418 Девиз, с. 48. По времени возникновения ср. Эпплби, «Англия», Предисловие, с. XVIII.

419 Косвенным доказательством этого, вероятно, является отмеченный Баха ад-Дином, с. 271 и относящийся к 8 октября слух о смерти французского короля в Антиохии.

420 Амбруаз, стихи 8890 и след.

421 Эракл, с. 194; Эракл, Фл. и версия ± Морган, с. 142 и след. «Хроника Эрнуля».

422 Ригор, с. 33.

423 Ньюбург I, с. 366.

424 См. В. Фляйшхауэр (W. Fleischhauer), «Старец Горы: возникнове­ние легенды» (The Old Man of the Mountain: The Growth of a Legend), в Symposium, т. 9 (1955), № 1, со с. 79 (перепечатано Нью-Йорк, 1966).

425 Говден. «Хроника Ш», с. 283; Стейплтон (8*ар!е1оп); т. II, с. 301, 303 («турецкий фрагмент»), 350.

426 Эракл, Фл. и версия d, Морган, с. 148 и др.

427 Никита Хониат, в кн. «Завоевание крестоносцами Константинополя — свидетельство византийского летописца» (как в прим. 255) т,ГХ,с.28.

428 «Эрнуль», с, 296. Эракл, с, 200 и Эракл, Фл. Морган, с. 154.

429 «Хроника Амади и Страмбальди» (Chronique d'Amadi et de Strambaldi) (под ред. Р. де Ма Латри), Париж, 1891, с. 83.

430 С Арнольдом Любекским ср. Ваттенбах-Шмале (Wattenbach-Schmaie), с. 437 и след.

431 Девиз, с. 53; Говден («Подвиги» и «Хроника»), с. 175; Коггесхэйл, с. 437 и др,

432 Коггесхэйл, там же; Эракл, со с. 185; «Хроника Эрнуля», с. 185; Эракл, Фл. и версия д: Морган, с. 132 и след.

433 Альберик де Труа-Фонтэн, ПГИ, т. 23, с. 869.

434 Баха ад-Дин, с. 315; относительно Конрада ср, Рено (Кешаий), с. 338.

435 Груссэ, т. 3, с. 73,78, 82, с 108.

436 Баха ад-Дин, с. 256 и след., 265, с. 274-291.

437 Там же, с. 275. Возможен также перевод «до реки Иордан», озна­чавший бы отказ от старых границ, однако, ничто не говорит в пользу этого.

438 Говден, «Подвиги II», с. 1805 «Хроника III». с. 115; Амбруаз, стих 7377 Ср. прим. 404.

439 Эракл, Фл. и версия ё, Морган, с. 150 и след.

440 Согласно Хоулту, «Век крестовых походов», с. 60.

441 Амбруаз, стихи 7405 и след.; «Паломничество», с. 296.

442 Эракл, Фл. и версия ё, Морган, с Л 50 и след.

443 Имад ад-Дин согласно Габриели, с. 296; Баха ад-Дин, с. 290.

444 Там же, с. 290.

445 «Дипломатические акты Генуэзской республики», т. III, с. 22 и след.

446 Ср. прим. 384.

447 С французского переведено по Мишоэ с. 337.

448 Баха ад-Дин, с. 321.

449 Напечатано у Гёргенс как Прил. IV, с. 283 и след.

450 Ср. Ассманн (как в прим. 52), с. 297 и след., Мёринг, с. 125 и след.

451 Ср. В. Шнеллеман (Snelleman): «Дом Анжу и Восток» в кн. Вольфрама (Wolfram) «Парцифаль», Нийкерк, 1941. Для образа Ричарда у Вольфрама, вероятно, имеет значение то, что названные его покровителями франкские графы Вертхейм (Wertheim) и Дюрне (Duerne) (ср. de Boor-Newald, «История немецкой литературы», т. 2, 10-е изд., 1979, с. 86), появляются при дворе во время плена Ричарда, а также во время решающих рейхстагов (ср. Бемер-Баакен, Регестен), следовательно, они должны были познакомиться с ним лично; ср, также прим. 616.

452 Бар Хеврон = «Абулъфарадж» у Рено (Reinaud), с. 334, прим. 1.

453 Баха ад-Дин, с. 180 и след., с. 225, 284; Ибн аль-Атир по Габрие­ли, с. 226.; Сикард (как в прим. 239), колонка 616; Бернард Казна­чей, колонка 814, и Бурхард Урсбергский, с. 361 (оба как в прим. 323). См. по Конраду также прим. 493.

454 Имад ад-Дин, аль-Фат, с. 420; Габриели, с. 295; «Сатана»: аль-Фат, с. 422; Ибн аль-Атир по Габриели, с. 226 и след.

455 Бернард Казначей и Бурхард Урсбергский (как в прим. 453).

456 Амбруаз, стих 8665.

457 Ср. его титулование в документе от 11 апреля 1190 г. в «Дип­ломатических актах Генуэзской республики», т. II, с. 369, и «Па­ломничество», с. 79.

458 Баха ад-Дин, с. 295. Здесь «Сборник историков крестовых похо­дов» вводит в заблуждение. Перевод как «force combinees» означал бы нечто вроде братства по оружию между Салах ад-Дином и Конрадом, хотя об этом никогда не шла речь.

459 Баха ад-Дин, с. 296 и след.

460 Там же, с. 270.

461 Ср. прим. 365. Коггесхэйл, с. 33, сообщает после взятия Акки, что Филипп хотел передать ее Конраду.

462 Айсберг, с. 89; Арнольд Любекский, ПГИ, т, 221, с. 178, сообщает, что Ричард перед отъездом Филиппа пообещал ему разделить Акку, но не выполнил своего обещания.

463 Баха ад-Дин, с. 296 и след.

464 Амбруаз, стих 5355.

465 Баха ад-Дин, с. 278.

466 Ср. Ритор, с. 34; Гийом Бретонский, «История жизни и подвигов Филиппа», с. 76, «Филиппиды IV», стих 279 и след.

467 Ср, у Анонима Лоденского, сб., т. 18, с. 708.

468 Амбруаз, стих 5355.

469 Баха ад-Дин, с. 356.

470 Имад ад-Дин, Гёргенс, с. 185.

471 Говден, «Хроника III», с. 132; Девиз, Амбруаз, стихи 816 и др.

472 Ср. с. 106; Ритор, с. 34; Гийом Бретонский, «История жизни и подвигов Филиппа»., с. 76; «Филиппиды IV», стихи 280 и след.; Говдек, «Подвиги II», с. 185, «Хроника III», с. 125; Амбруаз, стих 8359; «Паломничество», с. 472.

473 Стейгоггон, т. 1, с. 233, 239; Говден, «Хроника III», с. 125; Говден, «Хроника IV», с. 40.

474 Ср. также прим. 312.

475 Относительно расположения итальянских кварталов в Акке Правер, «Институты крестоносцев», с, 230 и след, и карту.

476 Гиллингем, «Ричард», с. 202.

477 Амбруаз, стих 8998.

478 Дееспособный рыцарский контингент под Хиттином оценивавается в 675 человек. Прибавить сюда еще несколько тысяч пехотинцев; ср. Смейл (Small), с. 89 и след.; Райли-Смит, «Высшее сословиe феодального общества» (Feudal Nobility), с. 110 и след.

479 Амбруаз, стихи 8782 и след, стих; «Паломничество», с. 339 и след.

480 Ср. кроме Хогдсона: Б. Льюис (В. Lewis), «Ассасины», Лондон 1967; Ч. Э. Ноуэлл (Ch. E. Nowell), «Старец Горы», Speculum 1947 и прим. 424 и 525.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Спойлер (раскрыть)

481 Ср Хогдсон, с 112 и след.

482 Альберик де Труа-Фонтэн, ПГИ, т. 23, с. 869; Cont. Aquicinct: ПГИ, т. 6, с. 428, 430.

483 Сикард (как в прим. 239), колонка 617.

484 Баха ад-Дин, с. 297; Имад ад-Дин, аль-Фат, с. 420-422; Габриели с.295.

485 Ибн аль-Атир, изд. Торнберг XII, с. 51; Габриели, с. 295.

486 Эракл, с. 194; Эракл, Фл. и версия d, Морган, с. 141 и др.

487 Ансберт, с. 105 и след.

488 «Кёльнские Анналы»; ПГИ, т. 17, с. 802.

489 Арнольд Любекский, ПГИ, т. 21, с. 178.

490 Амбруаз, стихи 8885 и др.; Коггесхэйл, с. 35; «Паломничество» с. 341; Говден, «Хроника III», с. 181; Девиз, с. 80; Ньюбург I, с. 365.

491 Там же.

492 Коггссхэйл, с. 59; Гийом Бретонский, «Филиппиды IV», стихи 38 и след.

493 Сопоставление мнений из старой литературы и свою собственную аргументацию приводит Илген (Ilgen, Th.), «Маркграф Конрад Монферратский», 1880, ср. также Тёхе, с. 253, с тех пор никто больше не занимался письмами. Напротив, в их подлинности, похоже, почти не сомневается Милю, «Библиотека крестовых походов» (Bibliotheque des Croisade), т. 2, с. 750.

494 Ньюбург II, с. 458.

495 Дицето II, с. 127 и др., и «Паломничество», с. 444 и след.

496 Подробно описывает визит Эракл, с. 216, и «Хроника Эрнуля», с. 323 и след. О нюансах предложения (убийства ему, а также егс друзьям по ту сторону моря) ср. Эракл, версии d, g и с, в: «Сборник историков крестовых походов», с. 216, и в Фл. и версии d у Моргана, с, 170 и след.

497 Г. М. Шаллер (Н. М. Schaller), «Король Манфред и ассасины», в «Немецком архиве средневековья», 21 выпуск (1965), с. 173 и след., цитата с. 177.

498 «Переписка с кентерберийцами», с. 348 и след.

499 Ср. Хоулт, «Ричард» (как в прим. 119), с. 18, 26.

500 Ср. Уилльямс (Williams)(как в прим. 525), с. 385; Cont. Aquicinct., ПГИ, т. 6, с. 431.

501 Перевод: «И знайте, что мы составили то письмо в нашем дому, у нашего замка «Меssiас», в середине сентября перед нашими братья­ми и скрепили его нашей печатью в году 1504 после Александра».

502 Указание года здесь по Дицето II, с. 128, потому что «Палом­ничество» сообщает невероятную дату 1505 — 1194, ср. Вюстенфельд (Wustenfeld), с. 68.

503 Эракл, с. 192 и след.; варианты d, c и g, со с. 190; Фл. и версия d, Морган, с. 140 и след. «Хроника Эрнуля», с. 288 и след.

504 Ср. в письме Ньюбурга место, где автор велит отомстить за несправед­ливость также по отношению к «amicis nostris», Ньюбург II, с. 458.

505 Тафель-Томас (Tafel-Thomas)(как в прим. 299), с. 214, и Cod. dipl., т. 2, выпуск 194, с, 371. Ср. также Рёрихт, с. 615, прим. 5.

506 Имад ад-Дин, аль-Фат (с. 420 и след.), Габриели, с. 295; Ибн аль-Атир, изд. Торнберг III, с. 51; Габриели, с. 297.

507 Ср. прим. 525.

508 Ср. прим. 550, но в Эракле это не так, с. 198, и Морган, Фл. и версия d, с. 152 и след.

509 Эракл, версия д, Морган, с. 141.

510 Частичная конфискация без убийства или ареста в вариантах с и g Эракла, «Сборник историков крестовых походов», с. 191.

511 Ср. прим. 260.

512 Ср. Б. Льюис (как в прим. 480), с. 116 и др.; Амбруаз, стихи 8819 и след.; «Паломничество», с. 339 и след.

513 Ср. Ходжсон, с. 197 и след.; Амбруаз, стихи 8814, 8819, 8831; «Паломничество», с. 513.

514 «Подвиги II», с. 175, 180; «Хроника III», с. 119, с. 122.

515 «Подвиги II», с. 175, прим. 3; но ср. Стаббс «Аламутский шейх» (Sheih of Alamoot) — идентификация «Повелителя Мюсс» («Senior de Musse»), в кн.: «Паломничество», с. 339. У Вильгельма Тирского Моссул, латинизировавшись, передается как «Musula», во фран­цузском переводе его произведения XIII в. приводится, напротив, как «Mousse» («Сборник историков крестовых походов», как в прим. 516, с. 1017 и след.).

516 Вильгельм Тирский, «Сборник историков крестовых походов», т. 1, ч. 2, с. 996 и след.; Ньюбург I, с. 364 и след.; ср. Ходжсон, с. 187.

517 Ср. Ходжсон, с. 188 и др., и мнение Вильгельма Тирского о его способностях (как в прим. 516, с. 996).

518 Ибн аль-Атир, изд. Торнберг XII, с. 51; Габриели, с. 297.

519 Как в прим. 496.

520 Баха ад-Дин, с. 296 и след.

521 Имад ад-Дин, аль-Фат, с. 422; Габриели, с. 296. Филологически возможный перевод Гёргенса, с. 186, «Убийство маркиза нас ни. чуть не удивило». Это предложение не образует с последующим логического единства, иначе, в этом месте можно было бы усмот­реть обвинение, направленное против Ричарда.

522 Имад ад-Дин, аль-Фат, с. 420-422; Габриели, с. 297.

523 Эракл, Фл, и версия и, Морган, с. 142 и след,

524 Ср. Габриели, в: Льис-Хоулт (Lewis-Holt), с. 103, и Габриели, «Крестовые походы» (Kreuzzuege), с. 24.

525 Генриха Шампанского подозревал П. А. Уилльямс: «Убийство Конрада Монферратского: еще один подозреваемый?» (The Assas­sination of Conrad of Montferrat: another suspect?», в Traditio, т. XXVI, Нью-Йорк, 1970, с. 381 и др,; Бернард Казначей и Бурхард Урсбергский, с. 361 (как в прим. 233), колонка 813.

526 Ср. прим. 343.

527 Картелльери, «Ричард Львиное Сердце в Святой Земле» (Richard Loewenherz im hi. Lande), в «Исторических записках» (Hist. Zeitschnft). выл, 101 (1908), с. 20; а также Груссэ, т. 3. с. 91 и след.

528 Ср. Говден, «Хроника III», с. 270; Собрание источников у Тёхе, с. 581; Ксендз (Csendes), с. 156. Относительно капитуляции Виль­гельма ср., Джемисон, «Маршал Евгений Сицилийский», с. 121. См. также прим 596,

529 Груссэ, т. 3, с. 90; Рансиман Ш, с. 63 и след.

530 Амбруаз, стихи 8987 и др.; «Паломничество», с. 347.

531 Ср. прим. 300.

532 Амбруаз. стихи 9042 и др.

533 По Говдену III, с. 180, «Паломничество», с. 355. По Баха ад-Дину: 23 мая, с.301.

534 Амбруаз, стихи 9433 и др.

535 Как в прим. 394.

536 Там же, с. 315.

537 Ср. Сурдель-Томин, с. 230; Баха ад-Дин, с. 315.

538 Баха ад-Дин, с. 316-323, с. 333-347.

539 Гуго де Невиль (Hugo de Neville) у Коггесхэйла, с. 45, в его сооб­щении о яффских событиях, с. 41 и др.; Амбруаз, стих 11431; Примеры из источников у Рерихта, с. 625 и след., затем «Паломничество», с. 415.

540 Баха ад-Дин, с. 332, его сообщение о яффских событиях, с. 323 и др.

541 Говден, «Хроника III», с. 183 и след., Дицето II, с. 104 и след., Сикард (как в прим. 239), колонка 616; Эракл, версии а и b, «Сборник историков крестовых походов», с. 196 и след., Эракл, Фл. и версия д, Морган, с. 142 и след.; «Хроника Эрнуля», с. 280 и след.; Дополнение к «Зальцбургским Анналам» (Ann. Salisb. Addit.), ПГИ, т. 13, с. 239.

542 Эракл, версии а, b, с. 196 и след., Эракл, Фл. и версия d, с. 146 и след., ср. также Морган, «Хроника Эрнуля», с. 73 и др., Амбруаз, стихи 11543 и др., «Паломничество», с. 419.

543 Баха ад-Дин, с. 334, Амбруаз, стихи 11128; «Паломничество», с. 408. На неудобство тяжелых доспехов при потере в бою коня обраща­ется внимание в версии ё Эракла у Моргана, с. 149.

544 Относительно ценности источника ср. Габриели; у Хоулт-Льюиса, с. 104, и Габриели, «Крестовые походы», с. 27 и след.

545 Имад ад-Дин, аль-Фат, с. 434-436; Габриели, с. 291 и след.

546 Баха ад-Дин, с. 348.

547 Баха ад-Дин, с, 318.

548 Ибн аль-Атир, изд. Торнберг XII, с. 51; Габриели, с. 298.

549 Баха ад-Дин, с. 350; Амбруаз, стихи 11850 и др..

550 Ритор, с. 35; Гийом Бретонский, «Филиппиды IV», стих 382 и др.; Соnt. Aquicint., ПГИ, т. 6, с. 429; «Марбахские Анналы», ПГИ, т. 17, с. 165; Арнольд Любекский, ПГИ, т. 21, с. 179; Ансберт, с. 99.

551 Говден, «Хроника III», с. 213.

552 Библиография у Тёхе, с. 560 и след.

553 «Жизнь епископа Альберта» (Vitа Аlberti Episc. Leoden). ПГИ, т. 25, с. 149.

554 Ср. Бёмер-Баакен, вып. 138, 155 и 220, а также прим. 401.

555 Возможно, причиной изменения маршрута был также мистраль, а не граф Тулузский, ср. яркие примеры у Бродель (Braudel), «Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филип­па II» (Das Mittelmeer und die medieterrane Welt in der Epoche Phillips II), т. 1, с. 358, 360. Для того, чтобы обойти по морю Тулу­зу, Ричард должен был бы перплыть весь Лионский залив, а затем перейти в Испании через Пиренеи.

556 Ср. Лэндон, с. 69 и след. Быть может, речь идет о самом обычном местно-патриотическом сборе денег.

557 Письмо к королю Филиппу, Говден, «Хроника III», с. 195. Ср. Говден, там же, с. 185; Коггесхэйл, с. 54; Ансберт, с. 101, говорит о Пола (Роlа), императорское письмо из некоего места «inter Aquileiam et Venetias».

558 Соnt. Aquicint., ПГИ, т. 6, с. 430; Соnt. Аdmutensis, ПГИ, т. 9, с. 587. Саксония в качестве цели также в «Истории нормандских герцогов» (как в прим. 71), с. 87.

539 Хотя Ричард, конечно, прибыл бы туда позже; ср. Бёмер-Баакен, с. 109 и след.

560 Помимо своего прежнего свойства с Маргаритой, она была по линии своей матери Констанцы кузиной кастильского зятя Ричар­да Альфонса VIII и кузиной Беренгарии.

561 Ср. Соnt. Zwetlensis altera, ПГИ, т. 9, с. 544; «Марбахские Анна­лы», ПГИ, т. 17, с. 164; Шрайбер (Schreiber), с. 273.

562 Ср. Г. Циммерманн; «История города Вены», в 8-ми томах, т. 1, Вена, 1897, с. 165.

563 Ср, Кнеллер (Kneller), с. 28, Картелльери, т. 3, с. 29, Буллингер, с. 35. О намерении Ричарда через Вену по Дунаю достичь Венгрии раз­мышляет Шрайбер (Schreiber), с. 282 и след. Все возможные пути бегства Ричарда из Штирии были, вероятно, безнадежнее, чем это было ему известно. Даже пройдя перевал Пирн, он все еще оста­вался бы в пределах распространения власти Бабенбергов: долина р.Траун с приютом на перевале Пирн с 1180 г. принадлежала Штирии, и, следовательно, Бабенбергам; уже в то время Мель­ничный район (Muehlviertel) севернее Дуная также принадлежал Австрии. Ср. Целльнер (как в прим. 357), с. 71 и след.; К. Лехнер (К. Lechner), «Бабенберги», с. 163. О незадолго до этого основанном приюте на перевале Пирн и о последовавшем вскоре взятии этой ме­стности в фогт Леопольдом V ср. О. Вониш (О. Wonisch) «Цирку­лярное письмо епископа Пассау Вольфкера (Wolflcer) в пользу приюта на перевале Пирна», в «Краеведческих записках о Верхней Австрии» (Oberoesterreichische Heimatblaetter), вып. 4 (1950), с. 241 и след., и Лехнер, с. 183; см. также Г. Аппельт (Appelt), «Осно­вание приюта на перевале Земмеринг», в «Записках Штирского ис­торического общества», вып. 43, Грац, 1952, с. 3 и др.

564 Вероятно, зимой цепь гор и холмов выглядела устрашающе; для ознакомления с картой возможных маршрутов см. П. Ксендз (Р. Csendes), «Дороги Нижней Австрии в период раннего и позд­него средневековья» (Die Strassen Niederoesterreichs im Frueh- und Hochmittelalter). Диссертация. Вена, 1969.

565 Дицето II, с. 107.

566 Все упоминаемые Коггесхэйлом элементы (кольцо, путешествие Ричарда в обществе тамплиеров, предательство) возникают в но­вом сочетании в другой основной версии, см. прим. 570.

567 Ср. с этим одиннадцатидневное путешествие Ульриха Лихтен­штейнского ради «дамы сердца» по этому же маршруту от Фризаха в Вену.

568 Перевод: «Король Англии был пленен в пригороде Вены Эрдберге герцогом Леопольдом и передан господину Гадмару Кюнрингскому для содержания под стражей в замке Дюрнштейн, ПГИ, т. 9, с. 679. Относительно замка Дюрнштейн ср. два каталога с выстав­ки «Король Англии Ричард I Львиное Сердце» Ф. Дворжака (F. Dworschak) и В. Швенглера (W. Schwengler), там же в 1966 г.

569 Очевидно, «Мемориальная плита странника», как она появляется у Эмиль Гофманн (Emil Hofmann), в «Символах Вены». Предлагает­ся в качестве памятного сувенира для молодежи на устных экза­менах (год издания не указан, примерно, последние годы монар­хии), с. 109, упоминается, когда была установлена на доме 2 по Дитрихгассе. Этого дома уже нет, как не существует больше и «Псарни» (Ruedenhaus), где содержалась свора охотничьих собак герцога, прежде Дитрихгассе 16, с ним, вплоть до его сноса во второй половине XIX в., очевидно, была связана подобная традиция; ср. К. Э. Шиммер (К. Е. Schimmer), «Старая и новая Вена», Вена-Лейпциг, 1904, т. 1, с. 141. Эрдберг («Ertpurch») засвидетельствован также Cont. Praedicat. Vindobolens, ПГИ, т. 9, с. 726; об Эдберге и «Охотничьем замке» во времена Бабенберга Фридриха II здесь ср. Циммерманн (как в прим. 562), с. 224.

570 Отто Сен-Блазьенский (как в прим. 358), с. 57; Магнус Райхерсбергский, ПГИ, т. 17, с. 519; Сикард (как в прим. 239), колонка 617; Пьер де Эбуло (как в прим. 232), стихи 1051 и др.

571 Когтесхэйл, с. 56; «Дополнение к Зальцбургским Анналам» (Addid. ann, Salisb.), ПГИ, т. 13, с. 240.

572 Дюрнштейн, как «Tyernstein juxta Danubiam» или «Dtrinstein» под­тверждается в Анналах Zwetlenses (как в прим. 568) и в Ансберт, с. 102, и «Марбахские Анналы», ПГИ, т. 17, с. 165. Ричард в Регенсбурге, по Магнусу Райхерсбергскому, ПГИ, т. 17, с. 519. В соот­ветствии с этим и согласно Ансберт (натянутые отношения между Леопольдом и императором), с. 103. Возвращение в Австрию. По со­ображениям безопасности многодневное пребывание Ричарда в Оксенфурте, пожалуй, маловероятно, ср. С. Вениш (S. Wenisch), «Майнско-франкский ежегодник истории и искусства», 41, Архив исторического общества Нижней Франконии и Ашаффенбурга, т. 1.12, Вюрцбург, 1989, с. 151, 153.

573 Ср. Менестрель Реймский (Menestrel de Reims), ПГИ, т. 26, с. 528 и след.: Ричарда держат в плену исключительно в «ояегтспе», причем долгие годы, Блондель прожил всю зиму в замке одной вдовы и подружился с кастеляном, прежде чем Ричард обращает на него внимание однажды во внутреннем дворе замка, после то­го, как тот запевает только им двоим известную песню. После этого Блондель способствует отправке двух рыцарей из Англии к гериогу, который освобождает короля только за выкуп. Об этой легенде ср. Л. фон Визе (L. von Wiese) «Песни Блонделя де Несль» (Lieder des Blondel de Nesle), Дрезден, 1904, Введение, и Бротон, «Легенды». Документально не прослеживается связь Ричарда с трувером Блонделем. Его личность идентифицируется по-разному: у Л. фон Визер (L. von Wiese) он незнатный пикардинец из того же рода Несль, что и его сеньоры-однофамильцы; у Петерсен-Дюггве (Petersen-Dyggve) (пример у Р. Беццоля (R. Bezzola), как в прим. 23), II, Париж, 1967, с. 444, - очень знатный Жеан II де Несль. Здесь также этапы его жизни: в частности упо­минается Гийомом Бретонским при описании БувенскоЙ битвы. Единственное отдаленное отношение к Ричарду через литератур­ную связь с Кононом де Бетюном и родство с графским домом Сен-Поль: Бодуэн де Бетон — его фаворит, граф Гуго Сен-Польский - во время крестового похода Амбруаз неоднократно похвально отзывался о нем — посетил Ричарда, когда тот находил­ся в германском плену («История нормандских герцогов», как в прим. 71, с. 88),

574 Примеры и разбор в сборнике документов по истории династии Бабенбергов, с. 218 и след.

575 Как в прим. 557.

576 Причиной послужили примечания в «Кёльнских Анналах», ПГИ, т. 17, с. 796, и Ансберт, с. 102; ср. Алерс, с. 145 и след.

577 Картелльери, т. 3, с. 30; Гебхардт (Gebhardt), «Справочник по немецкой истории» (Handbuch der deutschen Geschichte), изд. Грундманн (Grundmann), 8-е переиздание, Штутгарт 1965, с. 332; Ксендз, «Генрих VI», с. 124 и 140. Также по смыслу у Кельцер (Koelzer), в «Энциклопедия средневековья», т. 4, изд. Р. Г. Ботьер, Мюнхен-Цюрих, 1989; также у А. Леве (А. Loewe), «Штауфены: короли и императоры», в кн.: «Время Штауфенов». Каталог вы­ставки, Штутгарт, 1977, т. 3, статьи, с. 27; Д. Берг (D. Berg), «Сис­тема союзов» (Bundissysteme) (как в прим. 612), с. 26.

578 Ср. прим. 232.

579 Собрание источников у Тёхе, с. 497 и др., и Ксёнза, с. 220 и др.

580 Ср. прим. 222 и Тёхе, с. 575 и др..

581 Решительно позитивно оценивал его политику Тёхе, с. 473 и след., также Буллинджер, с. 176, Кинаст, ч. 1, с. 238 и след.; Винкельманн (Winkelmann), т. 1, с. 1 и след, видел в нем мечтателя. Очень негативна также оценка В. Целльнера, «Генрих VI» в: Э.Энгель (Е. Engel) - Э.Хольтц (Е. Holtz), «Немецкие короли и императоры средневековья», Лейпциг—Йена-Берлин, 1990, 2-е изд., с. 188 и след. Шаткость основ его власти видят также Кельцер, «Энцикло­педия средневековья», и Леве (L6we), «Каталог Гогенштауфенов» (оба как в прим. 577 ).

582 Ансберт, с. 103 и др..

583 Фихтенау, с. 28.

584 Коггесхэйл, с. 59; Говден, «Хроника III», с. 199.

585 Ансберт, с. 102; Эракл, Фл. и версия 6, Морган, с. 154 и след.

586 Жильбер Монский, ПГИ, т. 21, с. 583.

587 Ансберт, с. 105 и след.

588 Ср. с. 290.

589 Ср. Сборник актов (Recueil des Actes) (как в прим. 100).

590 Дицето II, с. 119.

591 Магнус Райхерсбергский, ПГИ, т. 17, с. 522. Подбор источников о смерти Леопольда и освобождении заложников, в книге докумен­тов по истории Бабенбергов, с. 232.

592 Самые ранние сообщения о строительных проектах Леопольда в названных местах приведены почти на столетие позже в книге Янса Эникеля (Jans Enikel) «Деяния князей». Имеются также до­кументальные свидетельства и комментарии об одновременном перемещении кремзерского монетного двора в Вену, в книге доку­ментов по истории Бабенбергов, с. 226.

593 Папское письмо-ответ у Минь, как в прим. 106.

594 Бёмер-Баакен, с. 115.

595 Там же, N 285 к 28 марта 1193 г., с. 116; о дате выборов Адольфа ср. Г.Шрайберляйтер (G. Scheibelreiter): «Спор о немецком троне 1198-1208 г. - отражение в частных документах и сравнительный анализ дат», 1-я часть доклада Института австрийских историче­ских исследований, т. 84 (1976), с. 39, прим. 13.

596 Но ср. поведение Генриха по отношению к королеве Сибилле и Вильгельму III Сицилийскому на Рождество 1194 г. у Джемисона в кн. «Адмирал Евгений Сицилийский», с. 122, к 1197 г., с. 128 и след.

597 Гийом Бретонский, «Филиппины IV», стихи 393 и след.; Пьер де Эбуло (как в прим. 232), альбом, Рим, 1905: текст к табл. XXXV.

598 Говден, «Хроника III», с. 199.

599 «Переписка с кентерберийцами», с. 361 и след.

600 Картелльери, т. 3, с. 33.

601 Коггесхэйл, с. 59; Гийом Бретонский, «Филиппиды IV», стихи 488 и след.

602 Говден, «Хроника III», с. 208 и след.

603 Там же, с. 211.

604 Ср. о Гагенау, Арене (Arens), «Королевские пфальцы Штауфенов», в «Каталоге Штауфенов» (как в прим. 577), с. 137.

605 Бёмер-Баакен, с. 123.

606 Подтверждаются документально только два путешествия Генриха через пролив за счет Ричарда, цитируется и комментируется у Алерса, с. 134, прим. 628, ср. также прим. 629.

607 См. прим. 662.

608 См. прим. 666.

609 См. прим. 671.

610 Ср. Миттэ, «Ленное право», с. 485 и след. («Лен искупления» и т.д., что больше бы подходило к предшествовавшим обвинениям, чем к стратегии дружбы), комментарии у Кинаста, ч. 1, с. 242, прим. 595 а. См. также с. 285 и след., 297.

611 См. прим. 669.

612 Письмо к Элеоноре и юстициариям от 19 апреля 1193 г., в: Гов­ден, «Хроника III», с. 208 и след. В немецко-английскую дружбу, по меньшей мере в общность интересов, верят прежде всего Кар­телльери, Кинаст, ч. 1, с. 243; Буллинджер, с. 58, 141 и след., Кирфель, с. 192, Алерс, с. 166. Д. Берг, «Империя и правители» (Imperium und Regna). О вкладе в развитие немецко-английских отношений в рамках внешней политики римских императоров и немецких королей в XII и XIII вв., в кн.: «Союз государств и внешняя политика в позднем средневековье», Журнал историче­ских исследований, 1988, приложение 5, с. 26 и след. Этот вопрос рассматривается в литературе особенно нереалистично, так как политические элементы своего времени проецируются на про­шлое, выводы строятся на недостаточных знаниях о соотношении сил на Западе или приводятся аргументы, заимствованные из да­леких от реальной политики абстрактно-идейных сфер. Картелль­ери, т. 3, с. 42, отводит Генриху роль педагога по отношению к Ричарду («Плен смог показать Ричарду, к чему привели его су­масбродные выходки. Разве не следовало ему преподнести урок?»), которая в Шпейере якобы ко всеобщему благу привела бы к «двойному союзу», «из которого через приобщение Франции возник бы тройной союз на благо всего христианства» (с. 44). Для предотвращения якобы угрожающего превосходства Франции на западе также Киндт, с. 28, и Кинаст, ч. 1, с. 244, и, следуя ему, Д. Берг отдают инициативу в руки Генриха. Кирфель, с. 133, 191. Буллинджер, идя за ним, понимает «mutuum foedus amoris» (взаимный полюбовный договор) буквально и интерпретирует его как основанный на паритетных началах союз.

613 Говден, «Хроника III», с. 209 (Перевод: «Ради всех живущих в осуществление и сохранение соответствующих прав»),

614 Как хотят уверить те три приписываемые Питеру Блуаскому и составленные от имени Элеоноры письма к папе Целестину III (отчасти анахронистические и полные риторической чрезмерно­сти), у Минь, т. 206, столбец 1262 и след.

615 Ср Лэндон, с, 75 и след.; И. Сельтманн (I. Seltmann), «Генрих VI. Практика правления и окружение» (Heinrich VI. Herrschaftspraxis und Umgebung), в: «Эрлангенские трактаты» (Edanger Studien) 43 (1983).

616 «Песнь о Нибелунгах» (Nibld)., строфа. 2281/1 (К.Бартш (К. Bartsch), 11-е изд.).

617 В письме от 19 апреля 1193 г., как в прим. 612.

618 Говден, «Хроника, т. III, с, 225. О возмещении стоимости кубков Ричардом сообщает «Паломничество», с. 449 и след.

619 Ср. его характеристику у Маяера, «Канцелярия Ричарда I». Мно­гих готовых помочь соотечественников упоминает также Отто Сен-Блазьенский (как в прим. 358), с. 58.

620 Дицето II, с. 111.

621 «Переписка с кентерберийиами», с. 362 и след.

622 «Переписка с кентербериидами», с. 364.

623 Гервасий I, с. 516.

624 «Переписка с кентерберийыамя», с. 364.

625 Гервасий I, с, 517 и след., и «Переписка с кентербернйшши», с. 364 и след.

626 Говден, «Хроника IV», с. 81.

627 Ср. в этой связи Г, Блоха (Н. Bloch), «Исследования политики императора Генриха VI с 1191 по 1194 год», Берлин, 1892, с. 33 и след., и Алерса, с. 158 и след.

628 Буллинджер, с. 79.

629 «Паломничество», с. 143.

630 Аноним Лоденский, ПГИ, т. 26, с. 710.

631 См. прим. 160.

632 Говден, «Хроника III», с. 217.

633 Относительно Жильбера де Васкель (Gilbert de Vascoeuil) ср. Тардиф (Tardif), «Нормандские обычаи» (Coutumiers de Normandie), т. 1, с. 108 и след.

634 Как в прим. 632.

635 Гервасий I, с. 516.

636 От Иннокентия III в письме Филиппу Августу от 26 марта 1202 г. в кн.: Reg. Innoc. III. sup. neg. imp., изд. Кемпфом (КетрО, 1947, N 64.

637 Ансберт, с. 100.

638 Ср. Тёхе, с. 297. Кажется, отрицанию факта выдвижения подобных требований больше способствовала, и, прежде всего, после 1945 г., идеологическая обеспокоенность, чем объективные возражения. Отрицает его и Кинаст, ч. 1, с. 249 (Подбор литературы: ч. 3, при­ложение Vа, с. 67 и след.), с. 249; Кирфель, Берг (как в прим. 612), напротив подтверждается Ксендзом, с. 223 и след.; ср. также О. Хагенедер (О. Hageneder), «Идея мирового господства в средние века», в «Сообщениях Института австрийских исторических иссле­дований», 93 т., 1985, с. 257 и след.

639 См. прим. 389. Формальный разбор Жаннриша, «Старофранцузские ротруенги», Галле, 1925, с. 20 и след. Выбор этой старой, простой и общедоступной формы, вероятно, означает, что Ричард хотел со­чинить не элитарную песню, а такую, которая была бы пригодна для широкого распространения - и сбора денег на выкуп.

640 Ср. Л. Бем (L. Boehm), «История Бургундии», 2-е изд. Штуттгарт, 1979; Ф. Гютербок (Guterbock) «Об истории Бургундии в эпоху Барбароссы», в «Журнале швейцарской истории», 17 (1937), с. 145 и след.; Г. Бюттнер (Н. Buttner), «Фридрих Барбаросса и Бургун­дия. Исследования политики Штауфенов в XII в.», в кн.: «Пробле­мы XII века. Доклады и исследования», т. 12 (1968), с. 79 и след.

641 Говден, «Хроника III», с. 226.

642 Там же, с. 227.

643 Ср. Р. Бюске (R. Busquet), «Прованс» (La Provence), у Ло-Фотьера, с. 249 и след.

644 Так, в единственном документальном упоминании королевства при Генрихе VI (Штумпф-Брентано (Stumpf-Brentano), т. 3, N 5021, 28 июля 1196 г. после древней грамоты Барбароссы от 1157 г.). Ср. также: «Документы Фридриха I, обработанные Г. Аппельтом», ПГИ, Diplomata, т. 10, 1-5. Ганновер, с 1975 г. до 1990 г., ч. 1, N185, 189, 190, 191, 193, ч. 2, N 515, ч. 3, N 750-752, 754 (эти да­тированы 1178 г.). - У Рахвина (Rahewin), ПГИ, т. 20, с. 423, и От­то Сен-Блазьенского, там же (?), с. 314.

645 Так у Гервасия Тилберского, который во втором десятилетии XIII в. старается показать важность этого района для империи Отто IV, в: «Императорские досуги» (Otia imperialia) (ПГИ, т. 27, с. 376). Штауфены добивались, впрочем, установления связи между пле­мянником Ричарда и Бургундией. Это должно было быть компен­сацией за отказ Отто от короны в пользу Филиппа Швабского. Ср. подбор источников у Винкельманна, т. 1, с. 424.

646 Наряду с названием ге^пит «1о1ш5 Вищипйе» (как в прим. 644, ч. 3, N 752, 755 и след.), несколько раз встречается ссылка на две части страны, также с главенствующим положением Прованса («Provincie ac Burgundie archicancellarii», ч. 3, N 742, 744, 748), и в ч. 2, N 316, к 1160 г. пожалование привилегии «in toto regno nostro Provincie», конечно для провансальских получателей — правителей Бо и по грамоте Конрада III.

647 Буллинджер, с. 101.

648 Ср. договор Барбароссы с герцогом Бертольдом IV Цэрингским, в: «Документы Фридриха I» (как в прим. 644), ч. I, N 12; о более старой мысли о введении института представительства и назначе­нии Цэрингера наместником в Бургундии при Лотаре III и Конра­де III, ср. Бюттнер (Buttner) (как в прим. 640), с. 83 и след.

649 Говден, «Хроника III», с. 225.

650 Если не толковать в этом смысле неясное место в «Казиненских Анналах» (Casinenses), ПГИ, т. 19, с. 316 («imperator recepta ab eo fidelitate coronat, et regnum eius auget»).

651 О том, что передача не состоялась, предполагают: Тёхе, с. 297, Блох (Bloch), с. 73, Кинаст, ч. 1, с. 243; Буллинджер, с. 100 и след. Примеры противоположной точки зрения у Кинаста, ч. 1, с. 243, прим. 596. Тёхе, с. 297, говорит о несостоявшемся короновании.

652 Ср. Блох, с. 73; Буллинджер, с. 113 и след.; Кинаст, ч. 1, с. 243.

653 Картелльери, т. 3, с. 41; Кинаст, ч. 1, с. 243.

654 Кинаст, ч. 1, с. 243. Подбор источников и их анализ у Алерса, с. 75 и др.

655 В этом смысле: Тёхе, с. 289, Картелльери, с. 42, Пул, «Англия и Бургундия» (England and Burgundy), с. 263

656 Тёхе, с. 289.

657 О Франции см. прим. 674 и 636. Об Арагоне ср. «Отобонские Ан­налы» (Otoboni Annales), ПГИ, т. 18, с. 112 и разбор у Кирфеля, с. 142, но также «Дипломатические акты Генуэзской республики», т. III, N 2, с. 4 и др., о базирующихся на документе Барбароссы уступках Генуе Лигурийского побережья, ср. прим. в Бемер-Баакен, «Реестр» (Regesta), к N 155, с. 67, об обещании Генуи по­мочь в возможном походе императора против мавров Майорки и Менорки, который затронул бы также арагонские интересы; ср. «Дипломатические акты Генуэзской республики», III, с. 11.

658 Ср. Пул (как в прим. 655), с. 264 и др..

659 Ср. Лэндон, N 377, 386, 392 (между июлем 1193 г. и январем 1194 г.), а также Говден, «Хроника III», с. 197, об отправке Саварика Уол­тером Руанским в Германию для переговоров с императором сразу же после известия о пленении Ричарда.

660 Ср. Лэндон, N481,482.

661 Ср. Пул (как в прим. 655), с. 272, прим. 1.

662 Подбор различных толкований статей у Кнеллера, с. 73 и др., разбор у Алерса, с. 163 и др. Источники о женитьбе у Тёхе, с. 566.

663 Подробно у Ньюбурга I, с. 368 и др.; ср. также Картелльери, т. 3, с. 57 и др., и Т. Риис (Th. Riis), «Вокруг свадьбы 1193 г.» (Autour du mariage de 1193» в кн.: «Франция», с. 341 и др..

664 Этот очевидный вывод сделали: Говден, «Хроника III», с. 229, и Ныобург I, с„ 402, в т. ч, Картелльери, с. 291, и Трауц (Trautz), с. 87.

663 Дицето II, с. 112 и след.

666 Говден, «Хроника III», с. 202, затем у Картелльери, т. 3, с. 139, Буллинджер с. 133 и др., Алерс, с. 165.

667 Дата - январь 1194 г., (вопреки Раймеру, «Договоры» 1/1, с. 57 от 1193 г.) установлена Повике; в соответствии с этим Лэндон, Гиллингхем, «Ричард», с. 237.

668 Истощение финансовых ресурсов государства доказывает Гиллингхем, «Ричард», с. 279 и др., 303 и др.

669 На Шпейерский рейхстаг (март 1193 г.) это переносят Тёхе и Кар­телльери; на конец пребывания Ричарда в плену (Майнц) — Блох, Киндт, с. 34, Буллинджер.

670 Дополнение к «Залъцбургским Анналам», ПГИ, т. 13, с. 240,

671 «Марбахские Анналы», ПГИ, т. 17, с. 165.

672 Как в прим. 670.

673 «Деяния хальберштадского епископа» (Gesta episc. Halberstad), ПГИ, т. 23, с. ПО; «Марбахские Анналы», Как в прим. 671. (Перевод: «Он стал вассалом Римской империи, после того как от­дал всю Англию и другие принадлежащие ему земли императору и снова получил их от него в качестве лена»). - Подбор источников о жаловании леном у Тёхе, с. 565 и след.

674 Говден, «Хроника III», с. 301.

675 Там же, с. 304.

676 Кинаст, ч. 1, с. 246; там же, с. 238, речь идет об «универсальном» искусстве управления государством Генриха VI.

677 Говден, «Хроника III», с. 225; Ныобург I, с. 400, 402; Коггесхэйл, с. 62; Дицето II, с. 113. О возможности уплаты выкупа кельнским финансовым консорциумом ср. Хакер, с. 34, с. 27, прим. 21.

678 Дицето II, с. 115.

679 Ср, Гиллингхем, «Анжуйская империя», с. 41.

680 ПГИ, т. 21, с. 583.

681 ср. Стейплтон (Stapleton), т. 2, с. 301. Сенешаль (Das Senhal), «повелитель англичанин» у Рембо де Вакериаса (Raimbaut de Vaquerias) («Kalenda maia») должно относиться к Бонифацию Монферратскому. Ср. также Дж. Линскилл (J. Linskill); «Стихи трубадура Рембо де Вакериаса» (The Poems of the Troubadour Raimbaut de Vaquerias), Гаага, 1964, с. 27 и след.

682 Факты о пенсионерах собраны у Пула, «Союзы», с. 92 и др. О Бодуэне IX: с. 97.

683 Там же, с. 94.

684 Там же, с. 92., ср. Хакер, с. 27, прим. 1.

685 См. Дж. С. Хоулт, «Робин Гуд» (Robin Нооd), Лондон, 1982 (нем. пер.: 1991).

686 Наряду с Говденом, прежде всего Дицето и Ньюбург, подробности также во французских источниках и «Истории де Гийома ле Марешаля».

687 Ср. Гийом Бретонский, «Филиппиды V», стихи 147 и след.

688 Ср. прим. 100.

689 Аппель, N 36.

690 Сохранено в оригинале: Раймер «Договоры» 1/1, с. 66; см. также Лэндон, с. 107 и др.

691 Говден, «Хроника III», с. 257 и др..

692 «История де Гийома ле Марешаля», стихи 10464 и др., 11727 и др.; затем Гиллингхем, в «Ричарде», с. 247, 259, 275.

693 Ср. с. 110. Говден, «Хроника III», с. 242, «Хроника IV», с. 40, 46, 66. Виды налогов описывает Раунд (Round).

694 Раймер, «Договоры» 1/1 с. 67; ср. Лэндон, с. 118.

695 «Паломничество», с. 448 и след., Говден, «Хроника IV», с. 62.

696 Ср. Лэндон, N 64, 84, 128, 142 А, 154, 202, 227, 314, 318, 414 и след., 426 и др., и Раймер, «Договоры» 1/1, с. 48, 50, 52, 63.

697 Ср. Гиллингхем, «Анжуйская Империя», с. 42 и др., 92, и «Ри­чард», с. 304.

698 8 сентября 1197 г., подтверждение источниками и содержание уЛэндона, с. 21.

699 Список его документов и документальных упоминаний в качестве герцога Аквитанского и/или графа Пуатунского у Винкельманна (Winkelmann), т. 1, с. 507 и др.

700 Подбор у Пула, «Вельфы», с. 133, 137 и др.

701 Примеры источников у Винкельманна, т. 1, глава II. Описание фракций Ричарда и Филиппа Французского на выборах у Гервасия I, с. 545, Коггесхэйл, с. 88, и в «Истории нормандских герцогов» (как в прим. 71), с. 90. В популярной французской литературе о Ричарде общепринятый элемент изображения, который не под­тверждается немецкими источниками.

702 Хакер, с. 25 и др., Г. Штекемпфер (Н. Stehkampfer), «Кельнский архиепископ Адольф Альтенский и выборы немецкого короля (1195-1205)», Исторический журнал, приложение 2, N. Р., Мюн­хен, 1973, с. 81 и след.

703 Ср. Хакер, с. 598, с дополнительной литературой и рис. 21

704 Ср. прим. 89.

705 Ср. Хольцапфель (Holzapfel). О письмах Ричарда к Иннокентию III в пользу Отто см. В.М. Пайтц (W. M. Peitz): Возникновение Registrum super negotio Romani imperil и повод для вмешательства Иннокентия III в спор о немецком троне, Исторический ежегод­ник» 46 т.. Мюнхен, 1926, с. 354 и след., и Г. Тилльманн (Н. Tillmann), «О реестре договоров Священной Римской империи» (Regestrum super negotio Romani imperil), в сбл «Источники и ис­следования из итальянских архивов и библиотек», т 23 (Рим 1931/32), с, 53 и др.

706 Составлено Повике, с. 204 и др.

707 Дицето II, со с. 135.

708 Как в прим. 690.

709 Документ от 16 октября 1197 г. помещен у Дицето II, с. 154 и др. (Лэндон N 482). В этот же день Иоанн подтверждает изменение в своей собственной хартии (Лэндон, с. 124). Об оригинале; опи­сание и изображение (первой) печати - см. об этом прим. 89 — ср. Девилль, «Замок Гайар», с. 19 и др.

710 Согласно Гийому Бретонскому, «История жизни и деяний Фи­липпа», с. 81 а названо так самим Ричардом, после этого там же и в «Филиппидах», с. 137 (V/5) и с. 176 и др. (VII), неоднократно называется так. А в документах речь идет о «Анделийской скале», о «замке на скале» и т. д., ср. Девилль, с. 40.

711 Единственное описание того времени в «Истории жизни и деяний Филиппа» Гийома Бретонского, с. 81 и др., и в «Филиппидах VII», с. 176 и др., в связи с осадой замка Гайяр. Благодаря проводимым в настоящее время археологическим исследованиям (с 1991 г., Д. Питте (D. Pitte)) вносятся значительные изменения в старые планы Девилля, Кутиля (Coutil) и Кенеди (Quenedy). См. сообще­ние Д. Питге (D. Pitte) в глл «Из Верно в Жизор во времена Плантагенетов» (De Vemeuil ? Gisors au temps des Plamagenets), в кн.: «Знакомство с Эр» (Connaissance de 1'Eure), N 89-90, июль-октябрь 1993 г., с. 47 и след. — «Научный отчет о регионе Верхней Нормандии за 1993 г, префектуры региона Верхней Нормандии, состояние региональной культуры, региональные археологические службы, министерство культуры» (Bilan Scientifigue de la Region Haute-Normandie 1993, Prefecture de la Region Haute-Normandie, Direction Regionale des Affaires Culturelles, Service Regional de 1'Archeologie, Ministere de la Culture), 1994, с. 26 и след. -«Археология» (Archеologia), N 303, июль-август 1994, с. 60 и др., с хронологией археологических исследований и литературных све­дений. См., кроме этого, сообщение в «Средневековой археоло­гии» (Archeologie medievale), т. 23, 1993, Париж, 1993, с. 406 и след. Раскрытие тайны крепости является, принимая во внимание лич­ное руководство Ричарда ее сооружением, особым характеризую­щим фактором. Ср. ниже прим. 713 совершенно различные выво­ды из одной детали сооружения. Решающий ответ здесь следует ожидать только от результатов археологических исследований- Ко­мендант крепости Р. Кенеди («Осада замка Гайяр» - Le siege du Chateau Gailiard) знал о различных функциях сооружения. К во­просу планировки: подражание восточным образцам (М. Дьелафуа (М. Dieulafoy), «Замок Гайяр и военная архитектура в XIII в.» (Le Chateau Gaillard et 1'Architecture Militaire au XIII siecle), в кн.: «Мемуары академии исторических надписей и литературы» (Memoires de I'Acaddmie des Inscriptions et Belles-Lettres), т. 36, 1 часть, Париж, 1898) или сохранение традиций возведения запад­ных крепостей (Кенеди) ср, П. Элио (Р. Heliot), «Замок Гайяр и крепости XII и XIII веков в Западной Европе» Le ChSteau-Gaillard et les forteresses des XIIe et XII e socles en Europe occidentale), в кн.: «Замок Гайяр. Этюды по европейской фортификации» (Chateau Gaillard. Etudes de Castellogie europеenne), т. 1, Центр археологиче­ских исследований средневековья (Centre de Recherches Archdologiques Medievales), Канский университет, 1964, с. 55 и др. (Элементы восточной техники, как и образование смоляных высту­пов, в сооружении, построенном в европейской традиции).

712 Доказательство у Картелльери, т. 3, с. 156 и др.

713 Согласно «Филиппинам», с. 207 (VII/ строфа 795 и др.), оставлен­ный посередине рва скалистый массив вместе с мостом перед во­ротами облегчил минирование стен. В связи с этим Дьеляфуа, с. 57, оценивал ворота как наиболее слабое место, имеющее решаю­щее значение, в то время как Кенеди, с. 70 и след., их расположе­ние между двумя башнями — при условии сильного обстрела на­падающих оттуда — считал достаточно надежным. (Этот участок, конечно, еще мало исследован, до сегодняшнего дня открыта тай­на только одной башни). Ср. также М. Л. Кутиль (M.L.Coutil), «Замок Гайяр, сборник работ независимого общества сельского хозяйства Лера» (Le ChSteau Gaillard, Recueil des Travaux de la Soci^td libre d'Agriculture de I'Eure), IV, т, 3, Эвра, 1906, с. 69.

714 Подбор источников у Арбелло, с. 58 и др., и Гиллингхем, «Ри­чард», с. 11 и др.; см. также Гиллингхем, «Неромантическая смерть».

715 Сборник актов (как в прим. 55), т. 2, N 598 и след., относительно датирования ср. Гиллингхем, «Ричард», с. 19 и др.

716 Как в прим. 714.

717 Лаббе II, с. 342.

718 Коггесхэйл, с. 94 и др.

719 Вопреки Арбелло (прим. 713), речь идет о верхнем замке (haul-chateau): ср. А.Перрьер (А. Регпег), «Точные подробности смерти Ричарда Львиное Сердце» (De nouvelles precisions sur la mort de Richard Coeur de Lion), в «Бюллетене археолога-исторического общества Лимузена» (Bulletin de la Sociеtе archeologique et historique du Limousin) (в дальнейшем BSAHL) т. 87, Лимож, 1958-60, с. 47 и на след. Результаты раскопок опубликованы М. А. и Будри (M. -A. Und R. Boudrie) в BSAHL 1979, 1981, 1983, 1987, 1988, а также в местном путеводителе по замкам 1989 (Донжон).

720 Говден, «Хроника IV», с. 82; Гервасий I, с. 593; Эракл, с. 241; «Хроника Эрнуля», с. 335.

721 Говден, «Хроника III», с. 238 и др,; «История де Гийома ле Марешаля», т. 2, с. 5.

722 Амбруаз, стих 9355; Коггесхзйл, с. 37, Баха ад-Дин, с. 301.

723 Коггесхэйл, с. 96; Гервасий I, с. 593; Говден, «Хроника IV», с. 83; Девиз, с. 47.

724 «Горлом Бога» у Гервасия I, с. 471; Гиральд, «Об основных поло­жениях»; ср. также; Gemma Eccl. I/LIV, Соч., т. 2, с. 161, а также его письмо к Ричарду от 1189 г., в котором он упрекает того в том, что он клянется частями тела Бога, в кн.: Symb. Elect. Ep. XIV, опусы, т. 1, с. 234. — «Ногами Бога» согласно «Истории де Гийома ле Марешаля» (см. глоссарий («vocabulaire») на слове «проповеди» «serments»).

725 Также в нижнем замке (см. прим. 719) есть памятник, отмечаю­щий местонахождение Ричарда, ср. Арбелло, с. 39 и др. Двойная ошибка (не тот замок, неправильное расстояние) не позволяла по­нять ситуацию. Говоря о верхнем замке, Арбелло отмечает, с. 41, происшедший при его жизни обвал верхнего этажа башни, умень­шивший ее высоту на 25 метров. Вследствие этого, вместо преж­них четырех этажей с куполами сохранились только два. Несмотря на значительное разрушение постройки (в том числе и Ричардом), следует предположить, что башня в первоначальном состоянии была значительно выше, чем сегодня (ср. Путеводитель по замкам, как в прим. 719).

726 О Пьере Базиле (Peter Basil) см. М. Пти (М. Petit), в сб.: BSAHL 72/1928, с. LХХVШ и след., и Арбелло, с. 35 и след.

727 Есть две знаменитые скорбные песни о смерти Ричарда, выра­жающие тревогу: Готфрида Вансофа (Gottfried Vinsauf) «Neustna sub clypeo», напечатаная у Арбелло, с. 96, и у Бротона (Broughion), с. 38 и др., а также Госельма Фэди (Оаисе1т Gaucelm Faidit) «Fortz chausa es», у Ж. Муза (J. Mouzat), «Стихи Госельма Фэди» (Les Poеmes de Gauselm Faidit), Париж, 1965, N 50.

728 Время их возникновения по Эрланду-Бранденбургу (Erlande-Brandenburg), с. 491 и след., датируется началом ХШ в. О не раз перемещаемых внутри церкви надгробных фигурах Генриха II, Ри­чарда, Элеоноры и Изабеллы Ангулемской, второй супруги Иоанна, там же. Кроме того, из Плантагенетов в церкви были похоронены: Иоанна (умерла в 1199 г.), ее сын Раймунд VII Тулузский и сердце Генриха III Английского. Результаты раскопок (могилы не обнару­жены) 80-х годов XX века представил Ф. Ч. Джеймс (F.-Ch. James) в специальном выпуске «Fontevraud» журнала «Наша история», внеочередной, N 41, июнь 1991, с. 17 и др.

729 Согласно Мэттью Пэрису, «Главная зроника» (как в прим. 13), т. 2, с. 452, внутренности были похоронены в Шалю (полная цита­та и дискуссия об этом у Арбелло, с. 65 и след., с. 27 и след. Эпи­тафия, процитированная М. Пэрисом, находится с обратной по­следовательностью строф, согласно «Паломничеству». «Хроника Нормандии» (Chronique de Normandie): на плите (см. прим. 730) у надгробного памятника, установленного в Руане (об этом и примере средневекового метода вскрытия у Девилля (как в прим. 301, с. 160 и др.); согласно Говдену, «Хроника IV», с. 84. погребе­ние внутренностей состоялось в Шарру (между Шалю и Фонтевро). Ср. также К. Фанъен, «Три могилы короля Ричарда» (Les trios tombeaux du Roi Richard) в: Фонтевро, «История-археология», N 1. Исторический комитет Фонтевро, год издания не указан (1991?).

730 Гервасий I, с. 593, О нахождении Девиллем места захоронения и свинцовой шкатулки е сердцем в 1838 г. см. «Археология» (как в прим. IX с 204 и др. Изображение свинцовой шкатулки там же и в маленьком каталоге Дюрнштейнской выставки (как в прим. 568).

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ

Спойлер (раскрыть)

Абу Бакр, камергер аль-Адила 265

Абу Шама, летописец 203 и др.

Агнесса (ок 1179—1184), дочь Фрид­риха I Барбароссы, невеста Ри­чарда I Львиное Сердце 40,41,342

Агнесса (ум. 1204), супруга Генриха Брауншвейгского 367

Адальберт, архиепископ Зальцбурга 327

Адам Домерхэмский, хронист 366

Адель Шампанская (1140-1205), мать Филиппа II 64, 224 и др.

аль-Адил (Сафадин) I (ум. 1218), султан государства Айюбидов, брат Салах ад-Дина 199, 226, 250 и др., 230, 236, 265, 303, и др.,

Адольф Альтенский (ок. 1160— 1220), архиепископ Кельна 330, 386, 395

аль-Азиз (ум. 1198), султан, сын Салах-ад-Дина 303

Александр Ш (ум. 1181), папа Рим­ский (1159-1181) 36, 50, 82 и др.

Алиса (род. 1160), дочь Людо­вика VII 7, 19 и др., 33-54, 62, 79, 120 и др., 313, 339,349,352

Альберик де Труа-Фонтэн, лето­писец 247, 269

Альберт, епископ Льежа 348, 353

Альфонс П Непорочный (1157— 1196), король Арагона (1162-1195) 363

Альфонс VII (1105-1157), король Кастилии и Леона 9

Альфонс VIII Благородный (1155— 1214), король Кастилии (1155— 1214) 9,53

Амальрих (Амори I), король Иеру­салима (1163-1174) 184, 192, 287 и др.

Амбруаз, англо-нормандский хро­нист

139, 143 и др., 157 и др., 171, 173, 182, 191,200, 223 и др., 261, 266, 285, 270, 293, 303, 305, 409

Амори Лузиньян (ум. 1205), король Кипра, как Амори П — король Иерусалима 184

Андреа Маршьянский, хронист 47

Андрэ Шовнинский, рыцарь 259

Андроник I Комнин (ок. 1122-1185), император Византии 163

Ансельм, духовник Ричарда I Льви­ное Сердце 312

Арнольд Любекский, летописец 245, 270, 311

Артур (1186-1203), сын Готфрида Анжуйского, родившийся по­сле его смерти, герцог Бре­тонский 43,53, 120-126,156,293,394

Базиль Пьер, рыцарь 406

Базохский Гвидо, крестоносец 247

Балиан Ибелинский, барон 169, 182, 184, 188, 281, 283

Барбаросса, см. Фридрих I

Баха ад-Дин, кади, военачальник Салах ад-Дина 173, 176,183,198, 202, 229, 252 и др., 259-263,289 и др.

Беатрисса Бургундская (1144-1184), вторая супруга Фридриха I Барбароссы 365

Бекет Томас (1118-1170), анг­лийский лорд-канцлер, архи­епископ Кентерберийский 6,26,28,104,159

Бела Ш (1148-1196), король Венгрии 42

Беренгария Наваррская (ум. 1230), супруга Ричарда I Львиное Сердце, королева Англии 7, 44, 45, 82, 121, 129, 164 и др., 174, 207 и др.

Бернхард Клервоский (ок. 1090-1153), аббат-цистерцианец, мистик 238, 256, 263 Бернхард дю Тампль, бальи Тира 281, 282

Бертран, граф Триполийский 6

Бертран де Берн (1140-ок. 1215), виконт Отфорский, 11, 14 и др., 30,45,55, 71 и др., 89 и др., 390

Бланка Кастильская (1188-1252), супруга Людовика VIII Фран­цузского 53, 130

Бодуэн II (ум. 1131), король Иеру­салима 189

Бодуэн IV (ум. 1185), король Иеру­салима (1174-1183) 189, 256

Бодуэн V (1177/78-1186), король Иерусалима (1183-1186) 190

Бодуэн V Хеннегауский (ум. 1195), тесть Филиппа П 242, 386

Бодуэн IX, граф Фландрский, как Бодуэн VI — граф Хеннегаус­кий, император Византии 356, 386, 393

Бодуэн, граф Бетюнский 103,312,315,327

Бодуэн (ум. 1190), архиепископ Кентерберийский 106,116

Бонифаций Монферратский (ум. 1207), брат Конрада Монферратского, король Тессалоники 293

Боэмунд Ш (ум. 1201), князь Антиохии 163, 177, 178, 184

Бурхард Урсберский, хронист 199

Ваас, историк 205

Вильгельм I Завоеватель (ок. 1027-1087), король Англии (1066-1087) 5

Вильгельм I Лев (ум. 1214), король Шотландии (1165-1214) 107, 123

Вильгельм П Хороший (ум. 1214), король Сицилии 7,117, 132,140

Вильгельм Ш, сын Танкреда 292

Вильгельм Ш, граф Понтейский 92

Вильгельм IV (ум. 1159), граф Тулузский 6

Вильгельм IX (1071-1127), герцог Аквитанский и граф Пуатьерский, провансальский трубадур 6,126,189

Вильгельм X (ум. 1137), герцог Ак­витанский, отец Элеоноры 126

Вильгельм, граф Антулемский 11

Вильгельм, архиепископ Монреаля 116, 154

Вильгельм, архиепископ Реймса, дядя Филиппа II 352

Вильгельм, брат Генриха П 21

Вильгельм (ум. 1213), сын Генриха Льва 327, 395

Вильгельм (1130-1186), архиепи­скоп Тира, летописец 259

Вильгельм (1153- до 1157), сын Генриха II 5

Вильгельм де Баррэ, рыцарь 149, 227

Вильгельм де Летанг, рыцарь и доверенное лицо Ричарда I Львиное Сердце 312, 315

Вильгельм Мандевилльский, (ум. 1190), граф Эссекский и Омальский 75, 107, 108

Вильгельм Маршалл (ок. 1150-1214), герцог Пемброукский, регент Англии 61,78, 102, 112,399

Вильгельм Длинный Меч Мон­ферратский (ум. 1177), марк­граф 188, 295

Вильгельм де Прео, рыцарь 227

Вильгельм Пуатьерский, каплан 299

Вильгельм Сен-Мер Леглизский, протонотариус 344

Вильгельм Фиш Осберт "Длинно­бородый", социальный рево­люционер 102

Вильгельм Фитц Радульф, сене­шаль Нормандии 220, 224

Вольфрам Эшенбахский (ок. 1170/80-1220), немецкий поэт 255

Вульгрен, граф Ангулемский 11

Гадмар II Кюнрингский, власте­лин Дюрнштейна 315

Гарнье де Наблю, гроссмейстер ордена иоаннитов 168, 175, 207, 225

Гвидо Лузиньян (ум. 1194), король Иерусалимский (1186-1190) 10, 133, 143, 162, 169, и др., 189-195,211,252,258, 260 и др.

Генрих I Беклерк (1068-1135), ко­роль Англии (1100-1135) 5,21

Генрих II Короткий Плащ (1133-1189), король Англии (1154-1189) 5-54,61-95, 126 и др., 362, 394, 401

Генрих Ш (1207-1272), король Анг­лии (1216-1272), сын Иоанна Безземельного 102, 113,305

Генрих I (ум. 1235), герцог Брабантский 386, 387

Генрих III, герцог Лимбургский 387

Генрих V (1086-1135), император Священной Римской импе­рии (1111-1125) 5

Генрих VI (1165-1197), импера­тор Священной Римской им­перии 1191-1197) 39, 41, 81, 89, 107, 118, 129, 138-142, 151-158, 181, 267, 275, 293 и др., 330 и др.

Генрих (ок. 1170-1197), граф Шампанский, король Иеруса­лима 181, 193, 264, 273 и др., 295, 298 и др.,

Генрих Брауншвейгский (ум. 1227), пфальцграф Рейнский 156, 367, 403

Генрих Лев (1129-1195), герщ Саксонский и Баварский 9, 12 и др., 39, 54, 158, 317, 340 и др.

Генрих Младший (1155-1185), сын Генриха II 5, 11,18 идр., 39, 53, 158, 327, 336 и др.

Гервасий Кентерберийский, хро­нист 15,45,49,59,67,77,83,96, 100, 106, 109, 209, 344, 350, 402 и др., 408

Гертруда Саксонская (1154— 1196), супруга Кнута VI Дат­ского 373

Гийар Гийом, хронист 245 и др.

Гийом Бретонский, хронист 46, 55, 77, 80, 197, 241, 243, 330, 345 и др.

Гиральд Камбрийский (1147— 1223), валлийский хронист 14 и др., 23 и др., 49, 54, 60, 63 и др., 77, 86, 96, 100, 105, 112,129

Говден Роджер, английский хро­нист 10, 37, 41, 45 и др., 54, 60, 66, 69, 71, 75 и др., 90 и др., 94, 107, 114 и др., 133 и др., 145-179, 183 197, 200, 245, 262, 284 и др., 311, 316, 360 и др., 371 и др., 402 и др.

Гомфрид IV, властелин Торона 177, 182, 191, 192, 226, 260, 291

Готфрид V Великолепный (1113-1151), граф Анжуйский, отец Генриха II 5,6

Готфрид (род. ок. 1151), архиепи­скоп Йоркский, незаконорожденый сын Генриха II 24, 100 и др.

Готфрид, граф Нантский, брат Генриха П 21

Готфрид Анжуйский (1158-1186), герцог Бретонский, брат Ри­чарда I Львиное Сердце 6, 11 и др., 33,125

Готфрид Лузиньян, брат Гвидо 10, 177, 195, 177, 211

Готфрид Ранконский, повстанец 80, 390

Готфрид Фитц Питер, верховный юстициарий 120

Графы Оверньские 379

Грашин (ум. 1160), итальянский теолог и знаток канони­ческого права 82

Груссэ, историк 205, 214, 249

Гуго III (1148-1192), герцог Бур­гундский (1162-1192) 215, 248 и др., 363

Гуго де ля Мар, клирик 173

Гуго дю Пуисэ, епископ Данхемский 98, 105, 107,111,113 и др., 221,403

Гуго Лузиньян, граф 143

Гуго Нонантский, епископ Ко­вентри 110

Девиз Ричард, хронист 47, 77, 87, 96,99,100, 118,128, 137,143 и др., 243 и др.

Джульетта, супруга Вильгельма Монферратского 188

Дицето Радульф, хронист 45, 77, 86, 89,109,112,129, 182, 272, 303, 318, 331 и др., 371, 375, 397

Жильбер де Васкель, комендант крепости Жизор 351

Жильбер Монский, хеннегауский хронист 242, 328, 376, 365 и др.

Ибн алъ-Атир, летописец 176,180.381,187,195,197, 248, 202, 206, 230, 286, 291, 313 идр.

Изабелла I (ум. 1205), королева Иерусалима, в первом заму­жестве супруга Гомфрида IV Торонского, во втором заму­жестве супруга Конрада Мон­ферратского, в третьем за­мужестве супруга Генриха Шампанского, в четвертом за­мужестве супруга Амори Лузиньяна 5, 6, 226, 240, 267

Изабелла (ум. 1217), графиня Глочестерская, первая супруга Иоанна Безземельного 23

Изабелла (Элизабет) Английская (1217-1241), супруга Фридри­ха II 342

Изабелла Хеннегауская (1170— 1190), супруга Филиппа П 64

Илья, граф Перигорский 11

Имад ад-Дин, летописец, секре­тарь Салах-ад-Дина 195, 252, 206, 257, 263, 269, 289, 290, 308

Ингеборг, сестра Кнута VI Дат­ского, вторая супруга Филип­па II Французского 368

Иннокентий III (1160/61-1216), папа Римский (1198-1216) 84, 91, 329, 368, 396

Иоанн I Безземельный (1166/67— 1216), король Англии (1199-1216), брат Ричарда I Львиное Сердце 6-12, 18-32, 38,46-50, 53, 57 и др., 110 и др., 220, 266, 297, 342, 349 и др., 362, 370 и др., 387, 400 и др.

Иоанн Аленсонский, вице-канц­лер Англии 298

Иоанн Бридпортский, магистр 346

Иоанна Плантагенет (1165-1199), сестра Ричарда I Львиное Серд­це, в первом замужестве су­пруга Вильгельма II Сицилий­ского, во втором замужестве супруга Раймунда VI Тулузского 7,140 и др., 159 и др., 207, 251 и др., 364, 392 и др.

Иоахим Сорацкий, аббат цистерцианского монастыря в Фио-ре 159

Ираклий Кесарийский (ум. 1191), патриарх Иерусалима 190

Ирмгард Хеннебергская (ок. 1146/47—1197), вторая супруга Конрада, пфальцграфа Рейн­ского 372

Исаак II Ангел (ум. 1204), импе­ратор Византии (1185—95 и 1203/04) 164-168,177,181,184,188

Исаак Комнин (ум. 1195), импе­ратор Кипра 139,165 - 190, 204, 245, 273, 317, 322, 335

Итьер Бернар, хронист-бенедиктианец 402, 406

Камаль ад-Дин, летописец 284

аль-Камил (ум. 1238), султан Египта (1219-1238), 236

Канторович Альфред (1899-1979), немецкий историк и писатель 175

Каракуш, градоначальник Акки 200, 263

Карл Великий (747-814), импе­ратор Священной Римской империи (800-814) 64 Картелльери, хронист 91, 197, 292

Клеман Альберик (ум. 1191), маршал 200

Клементий Ш (ум. 1191), папа Римский (1187-1191) 109,122,133,151, 159

Клиффорд Розамунда (ум. 1176), любовница Генриха II 50,127

Кнут VI (1163-1202), король Да­нии (1182-1202) 354,368

Коггесхэйл Радульф, хронист 15,88,155,156,210,246 и др., 261, 305, 312, 332,402 и др.

Конон де Бетюн, трубадур 64

Конрад (ок. 1135-1195), пфальц­граф Рейнский 334, 372

Конрад (ум. 1195), пфальцграф Рейнский, брат Фридриха I Бар­бароссы 247

Конрад Монферратский (ум. 1192), маркграф, король Иерусалима 5, 6, 69,138, 143, 168, 171, 178,182 и др., 188,210,234, 244,249-263, 265 и др., 311 и др., 389 и др.

Конрад (ок. 1172-1196), герцог Швабский (1191-1196), брат Генриха VI 330

Констанца Бретонская, супруга Готфрида Анжуйского 122

Констанца Кастильская (113О-1160), вторая супруга Людо­вика VII 35

Констанца Сицилийская (1154-1198), супруга императора Генриха VI 35, 36,140

Кылыч Арслан II (ум. 1192), сельджукский султан 255

Лев II (ум. 1219), князь, впослед­ствии король Киликии 177, 184

Лейчестер, граф, см. Роберт Лейчестерский

Леопольд V (1157-1194), герцог Австрийский и Штирский (1177-1194) 150,184, 208 и др., 271, 313, 316 и др., 371 и др.

Леопольд V (1176-1230), герцог Австрийский (1198-1230), герцог Штирский (1195-1230) 329

Лоншан Вильям (ум. 1196), епи­скоп Илийский, канцлер Анг­лии 96, 98,100-107,109-124, 221, 266, 272, 288, 293, 334, 343, 346, 372, 379

Лузиньяны, французский дворян­ский род из Пуату 143, 179,181, 290

Людвиг I (1173-1231), герцог Ба­варский (1183-1231) 368

Людвиг Ш (1152-1190), ландграф Тюрингский 193

Людовик VI Толстый (1081-1137), король Франции (1108-1137) 126

Людовик VII (1120-1180), король Франции (1137-1180) 31, 33-36,49,50, 65, 83

Людовик VIII (1187-1226), король Франции (1223-1226) 64, 129, 246 и др.

Людовик IX Святой (1214-1270), король Франции (1226-1270) 53, 235

Людовик Блуаский, ленник по Турени 373

Люпин Иордан, чиновник Танкреда 143 и др.

Ма Латри, французский историк 170,174

Мануил I Комнин (1120-1180), император Византии 87, 163,177, 180

Манфред (ум. 1266), король Си­цилии 274

Маргарит Бриндизский, адмирал 143 и др., 164

Маргарита Капетинг (1155-1197), супруга Генриха Младшего 32 и др., 42, 52, 76

Мария (1145-1198), графиня Шампанская, дочь Людовика VII 6

Мария Брабантская (ок. 1191-1260), вторая супруга импера­тора Отто IV 386

Мария Комнин, мать Изабеллы Иерусалимской, супруга Ба-лиана Ибелинского 184

Мария, дочь Алисы 92

Матильда (1102-1167), наслед­ница престола, дочь Генриха I, в первом замужестве супру­га императора Генриха V, во втором замужестве супруга графа Готфрида V Анжуйского 5, 189

Матильда Плантагенет (1156— 1189), дочь Генриха П, супру­га Генриха Льва 5,394

алъ-Маштуб. комендант Ахки 196 и др., 263, 303

Мейнхард, граф Герцский 315

Мелизаяда. наследная дочь Бодуэна II Иерусалимского, супру­га Фулько V 189

Меркадье, предводитель наемни­ков 16,407

Мило, аббат цистерцианского монастыря Ле Пан в окрест­ностях Пуатье 402

Мэп, постоянный спутник Ген­риха 27

Неофит, святой, кипрский хро­нист 164

Нур ал-Дин (ум. 1174), правитель Алеппо, Дамаска, Месопо­тамии 389, 250, 286

Ньюбург Вильгельм (ок. 1136— 1198), английский хронист 15, 53. 87, 96, 99. 101, 123, 127, 128, 130, 242, 270 и др., 342, 374, 380

Октавиан, кардинал и епископ Остии 133, 221

Отто (ок. 1170-1200), пфальц­граф Бургундский, брат Ген­риха VI 330, 364

Отто IV Брауншвейгский (ок. 1175/76-1218), император Свя­щенной Римской империи 8, 52, 386, 394 и др., 407

Отто Сен-Блазьенский, хронист 209 и др.

Паган, см. Пайен Каифский

Пайен Каифский, правитель Хай­фы 182-186

Першский, граф 352,401

Петр Ломбардский (ок. 1095— 1160), итальянский геолог 82

Пятер Блуаский, клирик 27

Пьетр Достопочтенный (ок 1092— 1156), француз-бенедиктинец, аббат монастыря в Клюни 256

Пьер Эбулоский 335

Раймунд IV (1088-1105), граф Тулуэский, как Раймунд I, граф Трилолийский 6, 190

Раймунд V (1134-1194). граф Тулузекий, как Раймунд Ш, граф Триполийский 6, 9, 190, 191

Раймунд VI (1156-1222), граф Тулузский 7. 53, 180, 364, 392

Раймунд Беренгар IV (ум. 1162), граф Барселонский-Арагонский 6

Раймунд Пуатьерский (ум. 1149), князь Антиохский 189

Райнальд Шатильонский (ум. 1187), князь Антиохский, властелин Трансиордании 189

Райнальд, правитель Сидона 182, 199, 203, 251 и др., 258, 277

Рансиман Стивен, историк 136, 265

Ранульф де Гланвилль, воена­чальник и верховный юстициарий Генриха II 103

Рашид ад-Дин Синан (Старец Горы) (ум. 1192/93), шейх ассасинов 267 и др., 275-300, 385

Режинальд Батский, архиепископ Кентерберийскяй 118

Ренье, брат Вильгельма Длинный Меч Монферратского 192

Ритор Сен-Дениский, хронист 37,45, 55, 63, 77 и др., 80, 197,241 и др., 269

Риканда (Матильда), дочь Ген­риха Льва 53

Ричард Святотроичный, летопи­сец 182

Ричард Фитц Неал, епископ Лон­дона 104

Роберт Гискар (1016-1085), гер­цог Апулийский 140

Роберт Сабльский, флотоводец Ри­чарда I Львиное Сердце, гросс­мейстер ордена тамплиеров 180, 208

Роберт Торнхемский, сенешаль Ричарда I Львиное Сердце 166, 178, 180, 184

Роберт, граф Лейчестерский 351

Роберт, приор Херефордский 266, 301

Рожер I (1031-1101), граф Сици­лийский 140

Рожер II (1095-1154), король Си­цилии (1130-1154) 140

Рожер Аргентанский, родственник Мейнхарда Герцского 315

Рулене Ш, правитель Киликии 163

Саварик де Боюн, епископ Бат­ский 118, 321, 345 и др., 366 и др.

Салах ад-Дин (1137/38-1193), султан Сирии и Египта 57, 69, 94,174 и др., 185,269, 275,281 и др., 283, 300 и др., 327, 344

Санчо VI, король Наварры (1150-1194) 174

Санчо VII (ум. 1234), король На­варры (1194-1234), тесть Ри­чарда I Львиное Сердце 311,389

Сибилла (ум. 1190), королева Иерусалима, в первом заму­жестве супруга Вильгельма Длинный Меч Монферрат­ского, во втором замужестве супруга Гвидо Лузиньяна 190, 191

Сикард Кремонский, хронист 155, 186, 197, 201 и др., 218, 269, 243

Стаббс, английский историк 136, 180, 285

Старец Горы см. Рашид ад-Дин Синан

Стефан I Блуаский (1095-1154), английский король-времен­щик (1135-1154) 6,33

Сюжер, (ок. 1080-1151), аббат монастыря Сен-Дени, фран­цузский государственный дея­тель и летописец 126

Танкред Леиский (1130-1194), ко­роль Сицилии (1189-1194) 80, 116, 121, 134 и др., 153-158, 183, 292, 319, 356 и др.

Умбер III, граф Морьенн-Савойский 22, 365

Уолтер Кутанский, архиепископ Руана, верховный юстициариий Англии 98, 107-120, 125, 221, 266, 271 и др., 369, 375, 383

Уолтер Хьюберт (1193-1198), ар­хиепископ Кентерберийский, верховный юстициарий Англии 95, 104, 105, 120, 213, 227, 369, 387, 397 и др., 403

аль-Фадил, кади, глава канцеля­рии Салах-ад-Дина. 162, 166, 167, 198

Феодора Комнин (ум. 1184), мать Леопольда V, супруга герцога Генриха П 184

Филипп, епископ Бовэский 24-0, 267

Филипп II Август (1165-1223), король Франции (1180-1223) 6,7,10, 13 и др., 18-20,25, 29-36, 38 и др., 108, 114, 120 и др., 129, 131-142,145-160, 198 и др., 311 и др., 389 и др.

Филипп Коньякский (род. 1184), побочный сын Ричарда 1 Льви­ное Сердце 17, 408

Филипп Пуатьерский, магистр, секретарь Ричарда I Львиное Сердце 70, 312

Филипп Швабский (1176-1208), немецкий король (1198-1208) 395, 396

Филипп Эльзасский (ум. 1191), граф Фландрский 394

Филиппа, супруга Вильгельма Х Аквитанского 6

Фридрих I (ум. 1198), герцог Ав­стрийский, сын Фридриха I Барбароссы 327

Фридрих I Барбаросса (1122-1190), император Священной Римской империи 16, 36, 38-42,49, 60, 64, 69, 93, 328 и др.

Фридрих II (1194-1250), импера­тор Священной Римской им­перии (1211-1250) 181, 237, 245, 342, 381, 395

Фридрих V (1167-1191), герцог Швабский, сын Фридриха I Барбароссы 193

Фридрих Петтауский 315

Фулько V (ум. 1143), граф Ан­жуйский, отец Готфрида V Анжуйского, король Иеруса­лима (1131-1143) 5,189

Фулько Нерра, граф 159

Хаймар Монах, хронист 199, 217

Хониат Никита, летописец 164, 248

Целестин Ш (ум. 1198), папа рим­ский 109, 219, 221, 326, 397

Шекспир Вильям (1564—1616), английский поэт и драматург 17

Шиллер Фридрих (1759-1805), не­мецкий поэт 242

Эдрис, посол Рашид ад-Дин Синана 277 и др.

Элеонора (ок. 1123-1204), герцо­гиня Аквитанская, в первом замужестве супруга Людовика VII Французского, во втором замужестве — супруга Генриха П 6, 9,17,25, 49,84,106,123, 125, 127-130, 157, 170, 189, 344, 350,371,376,404

Элеонора Бретонская, племянни­ца Ричарда I Львиное Сердце 53, 252, 326

Элеонора Плантагенет (1160— 1214), королева Кастилии, дочь Генриха II 38

Эмар Лиможский, виконт 10,11,401,408

Эмар, граф Ангулемский 11,401

Энгельберт Герцский, брат Мейнхарда 3

Эрнуль, щитоносец Балиана Ибелинского, хронист 45, 77, 165, 197, 228, 235, 269

Юсуф, посланник Конрада Монферратского 260