Похожие Темы

[Аспарух]

Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь

[Аспарух]

Часть I. Кризис ХIII в. и становление государств нового типа

Спойлер (раскрыть)

До XII — начала XIII в. преобладающим типом хозяйства во всех странах Юго-Восточной Азии (кроме района Малаккского пролива, где находилось торговое государство Шривиджайя) было натуральное хозяйство.

Однако в XII—XIII вв. эта картина меняется благодаря важным событиям, происшедшим в мировой истории. В резуль­тате крестовых походов Европа получила плацдарм на Ближ­нем Востоке и активно включилась в восточную торговлю. Спрос Европы на пряности уже в XII в. резко оживил торговлю на всем протяжении пути от берегов Средиземного моря до Юго-Восточной Азии. Монгольские завоевания, вновь объединив­шие раздробленный Китай под одной властью, создали новый обширный рынок для товаров Юго-Восточной Азии и товаров Запада, которые реэкспортировались Юго-Восточной Азией в Китай. Юго-Восточная Азия, в свою очередь, в обмен на свои товары стала получать гораздо больше товаров с Дальнего Во­стока, из Южной и Западной Азии.

Повышение спроса на товары повлекло за собой создание в регионе новых торговых центров помимо Шривиджайи, которая в XII в. пришла в упадок в результате неудачных внешних войн. Развитие товарных отношений вызвало у местных фео­далов, как это всегда бывает, обострение жажды прибавоч­ного продукта и вызвало усиление эксплуатации трудящихся масс.

В то же время социальная структура подавляющего числа стран Юго-Восточной Азии в этот период была приспособлена к натуральной экономике. Значительная часть прибавочного продукта, который не могли потребить феодалы, шла на культо­вые нужды. Гигантское храмовое строительство поглощало огромные средства. Содержание многочисленного, могуществен­ного духовенства также очень дорого стоило народу. Прибав­ление к этим тяготам новой нагрузки не могло не вызвать взры­ва народного возмущения, которое смело государства старого типа.

В этой острой борьбе, развернувшейся в XIII в. и продол­жавшейся в части стран еще в XIV в., на стороне крестьян выступили как молодые варварские народы (таи, шаны, лао), вторгшиеся в регион с севера, так и часть мелких местных фео­далов, которые осознали необходимость уничтожения непомерно разбухшего бюрократического аппарата и привилегий духовен­ства, как единственный путь выхода из кризиса.

Борьба за разрушение государств старого типа и создание государств нового типа, как это всегда бывало в средневековье, велась под религиозными лозунгами. Так, на поверхности со­бытий мы видим борьбу буддизма хинаяны против буддизма махаяны в Таиланде, Кампучии, Лаосе, борьбу старых анимисти­ческих культов против буддизма хинаяны в Бирме, борьбу кон­фуцианства против буддизма махаяны во Вьетнаме и, наконец, борьбу синкретической религии буддизм — индуизм против жрецов каждой из этих религий в отдельности в Индонезии.

Социальная борьба XIII—XIV вв. повлекла за собой разру­шение значительной части старой системы феодального насилия и на некоторое время значительно облегчила бремя трудящих­ся. В то же время на развалинах старых государств возникли феодальные государства нового типа, в которых административ­ный аппарат был значительно упрощен, а духовенство лишилось своих огромных доходов. Новые феодальные системы были больше приспособлены к товарным отношениям и оставались жизнеспособными до конца рассматриваемого периода.

Укреплению новых государств Юго-Восточной Азии способствовал также происходивший во второй половине XIII в. подъ­ем освободительной борьбы против монголо-китайской агрес­сии[1], которая завершилась полным изгнанием монголо-китайцев.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 1. Конец Паганской империи и монголо-китайская агрессия

Спойлер (раскрыть)

Первое общебирманское государство Паган, сложившееся в XI в., пало в конце XIII в. под ударами монголо-китайской им­перии Юань. В 1277 г. в Бирму вторглись войска империи Юань под командованием генерала Насреддина. Участником этого похода был великий итальянский путешественник Марко Поло, оставивший его подробное описание [29]. Войска бирман­ского царя Наратхипати (Кансу III — 1254—1287) были наго­лову разбиты. От этого поражения Паган, клонившийся к упад­ку, уже не смог оправиться.

Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь
Индокитай в начале XIII в.

В 1281 г. юг страны, населенный монами, восстал против паганской власти. В Мартабане моны под предводительством Вареру убили бирманского губернатора и изгнали бирманские гарнизоны из юго-восточной части страны. Одновременно нача­лось монское восстание в Пегу. Его возглавил перешедший на сторону повстанцев паганский наместник Пегу Тарабья. На за­паде перестал признавать вассальную зависимость от Пагана Аракан. На востоке против Пагана поднялись шанские княже­ства и начали наступление на коренные бирманские земли в центре страны [38, с. 62].

Кансу III тщетно пытался остановить этот распад Паганской империи. В 1283 г. его войскам удалось вновь подчинить часть монского юга. Но в том же году монголо-китайская армия опять вторглась в Паган. В решающем сражении под Каунгсином лучшие части бирманской армии были разгромлены. Кансу III начал было подготовку к обороне Пагана, столицы империи. Он снес сотни пагод, чтобы соорудить из них оборонительные стены. Но потом боевой дух ему изменил и он бежал на юг. Войска империи Юань заняли города северной и центральной части, оказывавшие разрозненное сопротивление. Верхняя Бирма была объявлена китайской провинцией. Кансу III получил позорную кличку Тарокпьимин — царь, который бежал от китайцев [145, с. 68].

Обосновавшись в Бассейне (дельта р. Иравади), Кансу III послал в Китай посольство с изъявлением покорности (1285 г.). Император Хубилай согласился признать его своим вассалом. Ободренный Кансу III решил вернуться в Паган, но по дороге был убит одним из своих сыновей, губернатором Прома, стре­мившимся к короне. Но Хубилай не утвердил его царем. В 1287 г. китайские войска под командованием внука Хубилая Е Су Тимура заняли бирманскую столицу. Этот год принято считать концом Паганского царства. Центральная Бирма была объявлена китайской провинцией Мянчжун (Северная Бирма еще в 1284 г. была превращена в китайскую провинцию Чин-мян) [38, с. 64].

Но китайцам не удалось долго удерживать власть над Бир­мой. Вскоре против них поднялись новые силы сопротивления. Тайскоязычные племена — шаны (большие таи), тайцы (малые таи), лао — во второй половине XIII в. завершили свое движе­ние на юг из южной части нынешней территории Китая и об­разовали ряд молодых варварских княжеств и королевств на севере и в центре Индокитайского полуострова, а также на северо-востоке Индии — в Ассаме. На территории нынешнего Лао­са и Таиланда они вытеснили или ассимилировали живших там ранее кхмеров и монов. Несколько иная обстановка сложилась на территории Бирмы. Шанские племена прочно заняли северо­восточные гористые районы страны (где шаны проживают и в настоящее время), а также значительную часть северо-запада, охватив полукольцом равнинную часть Бирмы. В этих перифе­рийных районах образовалось множество небольших независи­мых шанских княжеств.

Шанам, однако, не удалось поглотить и ассимилировать бир­манское население основного ядра Паганского государства, не­смотря на то, что массовое проникновение шанов в централь­ные районы Бирмы в последние годы Паганской империи (сна­чала, по-видимому, в качестве военных наемников) привело в конечном счете к существенным этническим изменениям в выс­ших слоях правящего класса этой страны. Уже в конце прав­ления Кансу III большая часть власти в Пагане была сосредо­точена в руках трех могущественных феодалов — так называе­мых трех шанских братьев, занимавших посты царских минист­ров [19, с. 75—76]. Во время хаоса, наступившего после падения Паганской империи, братья — Асанкхья, Раджасанкрам и Сихасура — сумели закрепиться в ключевых районах Бирмы, вы­кроив здесь себе удельные княжества. К 1289 г. старший брат стал владетелем Мьинсайна, средний — каруина Меккаи, млад­ший — каруина Пинле. Как отмечает советский историк И. В. Можейко, «История повторялась: тот, кто контролировал каруины (основные хлебородные районы Бирмы. — Э. Б.), стал править Бирмой» [37, с. 67].

Новоявленные шанские феодалы опирались на реальную военную силу в виде боеспособных дружин из своих единопле­менников, которые постоянно пополнялись за счет новых шан­ских переселенцев. В то же время их отношения с коренным бирманским населением не были, как правило, враждебными. Перед лицом общей угрозы со стороны Китайской империи танская верхушка объединилась с низовыми и средними бир­манскими чиновниками, которые также стремились сделать свои условные владения наследственными. Под их совместными ударами развалилась только политическая надстройка ранне-феодальной Бирмы — жестко централизованное Паганское государство. Культурное наследие Пагана было в значитель­ной степени сохранено и усвоено шанской правящей верхуш­кой.

Реальная власть некогда всесильного паганского царя огра­ничилась теперь только крошечным районом вокруг столицы Пагана, где бессильные потомки паганской династии сохраня­ли свою резиденцию вплоть до 1369 г. В конце XIII — в XIV в. ведущей формой феодализма в Бирме стал развитой феода­лизм, что следует считать шагом вперед по пути историческо­го прогресса, несмотря на раздробление страны и частые меж-фебдальные войны.

Исчез громоздкий чиновничий аппарат, пожиравший огром­ную часть прибавочного продукта, прекратилось истощавшее население строительство бесчисленных храмов (в одном только Пагане их было до 5 тыс.), новые мелкие и средние феодалы кё обладали в той конкретной обстановке достаточными сила­ми, чтобы выжимать из крестьянина весь прибавочный про­дукт. Натурализация хозяйства к тому же существенно снизи­ла потребности этих феодалов. Поэтому, несмотря на войну и разруху, положение крестьянства в Бирме явно облегчилось, и это было одной из важных причин успешного отражения монголо-китайской агрессии.

В 1289 г. монголо-китайцы объявили царем родственника Кансу III — Руйнасьяна и сделали его губернатором пров. Мян-чжун [37, с. 66]. «Шанские братья» на первых порах поддержи­вали этого губернатора с царским титулом, так как после его назначения китайские войска были выведены из страны. Это дало возможность передышки и организации сил сопротивле­ния, в частности, позволило подавить тех бирманских феодалов (например, принца Сирираджи), которые считали первоочеред­ной задачей уничтожение господства шанской верхушки [37, с. 65]. Но когда Руйнасьян сам попытался сбросить власть «шанских братьев» и с этой целью в мае 1297 г. отправился за Помощью в Пекин, они свергли его с престола 17 декабря 1297 г. — как только он вернулся из Пекина. Руйнасьян был арестован, отправлен в главную цитадель шанов Мьинсайн и там 10 мая 1299 г. казнен. Однако Асанкхья и его братья пос­ле этого не узурпировали престол. Они объявили королем сына казненного Руйнасьяна — Сохни [37, с. 65]. Это был мудрый по­литический шаг, так как он сглаживал трения между шанами и бирманцами. Царем Бирмы формально оставался коренной бирманец, более того — потомок древней паганской династии. Это безусловно способствовало консолидации сил сопротивле­ния бирманцев и шанов против внешней угрозы, так как Пекин немедленно реагировал на казнь своего ставленника.

В 1300 г. монголо-китайские войска вновь вторглись в Бир­му, везя в обозе новую марионетку — принца Кумаракассапу, брата Сохни. Они легко выбили Сохни из Пагана, но он бежал под защиту «шанских братьев» в Мьинсайн, который в эти годы стал фактической столицей Бирмы. Монголо-китайцы двину­лись на Мьинсайн, но осада этого города не принесла им успе­ха. Китайские летописцы впоследствии ссылались на тяжелые климатические условия Бирмы, якобы мешавшие имперским войскам, но это обычная отговорка неудачливых завоевателей. В сущности, монголо-китайцы не могли удержать даже Паган. Привезенный ими «царь» Кумаракассапа не мог выйти за пре­делы военного лагеря под Мьинсайном, так как вся остальная страна была в руках повстанцев.

После безуспешной трехмесячной осады Мьинсайна китай­ский командующий согласился уйти из Бирмы за умеренный выкуп в 800 таэлей[2] золота и 2200 таэлей серебра [145, с. 77], захватив с собой неудачливого претендента, Раздраженный им­ператор казнил генералов, командовавших, этой армией, но больше войск в Бирму не посылал. В 1302 г. официально была упразднена пров. Мянчжун, а в 1303 г. — пров. Чинмян. «Шан­ские братья» от имени Сохни послали в Китай посольство с данью, и Пекин ограничился чисто формальным признанием вассалитета со стороны Бирмы [38, с. 67]. Угроза китайского за­воевания перестала быть серьезным фактором в политической жизни Бирмы вплоть до XVII столетия, хотя на протяжении XIV—XVI вв. Китай продолжал активно вмешиваться в отно­шения между Бирмой и независимыми шанскими княжествами периферии, иногда натравливая их друг на друга, иногда вы­ступая в качестве «миротворца», но всегда с выгодой для себя.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 2. Первые тайские государства на территории Таиланда

Спойлер (раскрыть)

XIII век был критическим периодом в истории Индокитая. К концу его не только рухнула Кхмерская империя, но и пре­кратили существование древнее бирманское царство Паган и последнее независимое монское государство Харипунджайя. За­падные историки в качестве основной причины этой катастрофы называют завершение завоевания Китая монголами и последо­вавшую за этим (в особенности после падения в 1253 г. госу­дарства Наньчжао) мощную волну миграции тайских племен на Индокитайский полуостров.

Такое решение вопроса верно лишь отчасти. Действительно, монгольская империя во второй половине XIII в. оказывала не­малое влияние на ход событий в Юго-Восточной Азии как дип­ломатическим, так и военным путем. Но продвижение тайских племен в Индокитай и образование там ими первых самостоя­тельных государств произошло задолго до начала монгольских завоеваний к югу от р. Янцзы.

Главная же причина падения старых государств Индокитая в XIII в. заключалась не в монгольском и не в тайском наше­ствии, а во внутренней дряхлости этих раннеклассовых госу­дарств, в исчерпанности их внутренних политических ресурсов для подавления народных масс. Как и римская империя в свое время, древние государства Индокитая были окружены в тече­ние столетий воинственной «варварской» периферией, но варва­ры смогли захватить в них власть только тогда, когда эти го­сударства стали разваливаться изнутри.

В 1-м тысячелетии предки нынешних тайских народов обита­ли на обширных пространствам к югу от р. Янцзы вплоть до северных границ Индокитая. В VII в. в Юго-Западном Китае сложилось крупное раннеклассовое государство Наньчжао. До недавнего времени Наньчжао считалось прямым предшественни­ком тайских государств на территории Таиланда. Однако, по мнению одного из крупнейших французских востоковедов Ж. Седеса, жители этого государства говорили не на тайских, а на тибето-бирманских наречиях. Кроме того, сложный, тщатель­но организованный аппарат подавления в Наньчжао не шел ни в какое сравнение с примитивным устройством раннетайских государств Индокитая.

Тайские племена, принявшие столь драматическое участие в истории Индокитая XIII в., с VII по XII в., по всей видимости, занимали широкую гористую полосу между государством Нань­чжао на севере и ранними индокитайскими государствами на юге, образуя по отношению ко всем ним «варварскую» перифе­рию.

На протяжении этих веков часть тайских племен начала по­степенно просачиваться в более плодородные районы юга; в первую очередь заселялись районы, еще не освоенные монскими и кхмерскими земледельцами, например горные долины с редким охотничьим населением. Так, уже в VIII в. на крайнем севере Таиланда существовало тайское княжество Чиангсен, от княжеского рода которого вели свое происхождение правители не только Ланнатаи (Чиангмая), но и Сукотаи и Пайао (по данным лаосских хроник, город Чиангсен был основан в 773 г.).

С XI в., после присоединения монского государства Лаво к Кхмерской империи, кхмерские цари начинают использовать таи в качестве наемников. Об этом свидетельствуют надписи госу­дарства Тямпа[3], где при перечислении военнопленных наряду с кхмерами упоминаются также воины «сиам», т. е. таи. На барельефах крупнейшего кхмерского храма Ангкор Ват (пер­вая половина XII в.) имеются изображения тайских воинов в специфической одежде. Здесь их также называли сиам (точное значение этого слова неизвестно, но и местные народы и китай­ские летописцы начиная с XIII в. называли так тайские госу­дарства Сукотаи, а затем Аютию на территории Таиланда).

По-видимому, не позже чем при Сурьявармане II (1113— 1150), а, скорее, даже раньше кхмерские цари начали исполь­зовать таи в качестве военных поселенцев для охраны своих северных границ (к такой же практике прибегали и поздние римские императоры).

До XI в., как показывают результаты археологических ис­следований, между монскими государствами Лаво и Харипун­джайя в области среднего Менама существовала широкая ней­тральная полоса, заселенная крайне слабо. Эту-то пограничную полосу кхмерские цари и предоставили тайским переселенцам. В XI—XII вв. здесь возникают крупные, сильно укрепленные го­рода Сукотаи[4], Саванкалок, Питсанулок и др., в архитектуре которых заметно сильное кхмерское влияние.

По мере того как в Кхмерской империи все чаще происхо­дили мятежи, народные восстания, религиозные войны (1050— 1066 гг., 1080—1113 гг., 1160—1181 гг.), скромные военные посе­ленцы набирали силу, постепенно проникая и в чисто монские районы. Разоренные непосильным двойным гнетом кхмерских и монских вельмож, без конца отрываемые от своего хозяйства великодержавными войнами кхмерских царей против Вьетнама и Тямпы и колоссальным культовым строительством, монские крестьяне, предпочитая из двух зол меньшее, стремились попасть под власть патриархальных тайских князей. Такая же картина, по-видимому, наблюдалась и в тогдашней Бирме.

В 1096 г. у слияния рек Мепинг и Меванг образовалось не­зависимое тайское княжество Пайао. В 1215 г. на территории современной Бирмы к северу от Бхамо было основано тайское княжество Могаунг. В 1223 г. на западном притоке Салуэна возникло тайское княжество Моне (Мыанг Най). В 1229 г. таи завоевали Ассам и создали там свое государство.

В 1238 г. ослабевшей Кхмерской империи был нанесен ре­шительный удар на среднем Менаме. За несколько лет до этого кхмерский император Индраварман II (1218—1243), стремясь заручиться поддержкой тайского вождя Па Мыанга, правившего в Мыанг Рате (верхнее течение р. Намсак), выдал за него свою дочь и пожаловал ему титул Камратен Ань Шри Индрапатиндрадитья. Этот титул относился к титулу самого Индравармана II примерно как титул «царь» к титулу «царь царей», т. е. был вторым в империи.

Эта мера, однако, не обеспечила лояльности тайского кня­зя. Вступив в союз с другим тайским вождем — Банг Клангом (правителем вассального княжества Банг Янг), Па Мыанг на­чал освободительную войну против кхмеров. Быстро овладев Саванкалоком, вторым по значению городом на среднем Мена­ме, союзники двинулись на Сукотаи, резиденцию кхмерского гу­бернатора, и в 1238 г. взяли его штурмом. В завоеванной сто­лице Па Мыанг передал свой полученный от кхмерского импе­ратора титул Банг Клангу, который под сокращенным именем Шри Индрадитья стал основателем династии сукотайских ко­ролей[5].

Мотивы, которыми при этом руководствовался Па Мыанг, в летописи не указаны. Возможно, помимо прочего, здесь сыграл свою роль вопрос политического престижа — правитель нового независимого государства был коронован на царство своим со­племенником, а не получил свой титул от кхмерского императо­ра. Возможно, сыграло свою роль и то, что Банг Кланг был вы­ходцем из древнейшего тайского княжеского рода — чиангсенского.

Политическая история государства Сукотаи в последующем сорокалетии освещена в источниках крайне слабо. Ясно толь­ко, что Шри Индрадитья и сменивший его старший сын Пан Мыанг продолжали борьбу с кхмерами и в то же время подчи­няли себе соседние мелкие тайские и тайско-монские княжества.

Первая дошедшая до нас надпись на тайском языке при­надлежит преемнику Па Мыанга, его младшему брату Раме Камхенгу (1275—1318) и датируется 1292 г. Ко времени состав­ления этой надписи Сукотаи была уже могущественной державой, простирающейся от верхнего Меконга до Малаккского по­луострова. Содержание надписи во многом проясняет причины такого стремительного роста. «При жизни короля Рамы Кам-хенга государство Сукотаи процветает, — сообщает надпись. — В водах есть рыба, на полях — рис. Господа земель не повы­шают налогов на своих подданных, которые движутся по доро­гам, ведя быков для торговли, и едут на лошадях, чтобы про­дать свои товары. Кто желает торговать слонами — свободно торгует. Кто желает торговать лошадьми — делает это беспре­пятственно. Кто желает торговать серебром или золотом — тор­гует им... Когда кто-нибудь насаждает новую плантацию, ко­роль не запрещает это... Если человек из народа, или знатный, или вождь заболеет и умрет, дом его предков, его слоны, его домашние, его амбары с рисом, его рабы, его насаждения ареки и насаждения бетеля, принадлежавшие ему и его предкам, переходят целиком и полностью к его детям... Если король ви­дит чужой рис, он не зарится на него. Если он видит чужое бо­гатство, он не возмущается. Тем, кто приезжает к нему на сло­нах, чтобы отдать свою землю под его покровительство, он ока­зывает помощь и поддержку. Тем, кто приходит к нему, не имея ни слонов, ни лошадей, ни слуг, ни жен, ни серебра, ни золота, тем он дает все это и делает так, чтобы они чувствова­ли себя как в родной стране. Если он захватывает пленных, он не убивает и не истязает их.

В нише у двери дворца подвешен колокол. Если с жителем корол.евства случится какое-нибудь горе или иное дело, кото­рое раздирает его внутренности и мучит его душу, и если он желает рассказать об этом королю, он может сделать это, сто­ит только позвонить в этот колокол. Всякий раз, когда Рама Камхенг слышит этот призыв, он расспрашивает жалобщика и решает дело по справедливости» [13, с. 41—42].

Разумеется, сами по себе эти декларации еще не означали, что все в государстве Сукотаи обстояло именно таким образом. Но главное здесь в том, что надпись Рамы Камхенга излагала политико-экономическую программу сукотайского правительст­ва, противопоставлявшего себя Кхмерской империи, где все эти «свободы» отсутствовали. Все торговые сделки, в том числе и продажа земли, там находились под строгим контролем прави­тельства и несомненно облагались весьма тяжелыми налогами. Не исключено, что там существовала и государственная торго­вая монополия на целый ряд товаров. Государство, по всей ви­димости, контролировало и размещение сельскохозяйственных культур. Не только покупка, но и наследование земли в X— XII вв. утверждалось императором. При отсутствии прямых на­следников, а часто и по произволу властей наследство отходи­ло в казну. Личная собственность даже высших чиновников не была обеспечена. Как сообщала хвалебная надпись императора Сурьявармана I (1011—1050), «...он лишал имущества и превращал в бедняков, как преступников, тех, кто нажил большие богатства, независимо от того, было ли это богатство получено по наследству, или заработано на верной службе ему самому» [13, с. 43].

Наконец, громоздкий государственный аппарат со сложной системой судопроизводства делал правосудие недоступным для большинства населения.

Под флагом борьбы со всеми зтими «злодействами» в Кхмер­ской империи Рама Камхенг и развернул наступление на подчи­ненные ей земли. Как сообщает надпись 1292 г.: «На востоке он покорил земли до берегов Меконга, до самого Вьентяна. На юге он покорил земли до Кионти (на р. Мепинг между Кампенгпетом и Наконсаваном), до Прека (Пакнампо), Супанна-пума (Супанбури), Ратбури, Петчабури, Си Таммарата (Лиго-ра) и до моря, которое служит южной границей его владений. К западу он покорил земли до Мыанг Чота (Месота), Хонгса-вати (Хантавади) вплоть до моря, которое служит границей. К северу он завоевал земли до Мыанг Пле (Пре), Мыанг Мана, Мыанг Плыа (на р. Нан) и земли на левом берегу Меконга до Мыанг Чава[6] (Луанг-Прабанга)» [13, с. 43]. Как видно из этого перечисления (это подтверждается и другими документа­ми), кроме кхмеров Рама Камхенг нанес тяжелые удары так­же индонезийской империи Шривиджайя и бирманскому государству Паган, которые в этот момент также находились в со­стоянии тяжелого кризиса.

В первой половине 90-х годов XIII в. Рама Камхенг, по-ви­димому,, оккупировал весь Малаккский полуостров. Дальнейшее его наступление было приостановлено только прибытием к его двору монголо-китайского посольства с категорическим требо­ванием прекратить войну со Шривиджайей (1295 г.).

На западе в начале 80-х годов XIII в., воспользовавшись вторжением монголов в Северную Бирму в 1277 г., Рама Кам­хенг установил протекторат над Южной Бирмой, вице-королем которой стал авантюрист шанского (западнотайского) проис­хождения Вареру (он же Макатхо), бывший до того придвор­ным сукотайского короля. На востоке в державу Рамы Кам-хенга вошла большая часть современного Лаоса.

Основную массу новых подданных Рамы Камхенга составля­ли моны, в отношении к которым он был терпим, хотя и стре­мился постепенно ассимилировать их с тайским населением. На первых порах он пошел даже на восстановление старого мои-ского государства Лаво, правда, в сильно урезанных границах (левобережье Нижнего Менама с центром в Лопбури). Вплоть до 1299 г. из Лаво посылались посольства в Китай и оттуда принимались послы — наравне с Сукотаи.

Дипломатическая одаренность Рамы Камхенга ничуть не уступала его военным и политическим способностям. Он хоро­шо ориентировался и в международной обстановке, и во внут­реннем положении завоевываемых земель. Между тем эта об­становка была весьма сложной. Главными ее факторами в этот период были окончательное объединение Китая монгольской династией и начало монголо-китайской экспансии на Юг. На протяжении последней четверти XIII в. монголо-китайские войска с переменным успехом вторгались в Северный и Юж­ный Вьетнам, Кампучию, Индонезию, Бирму и Северный Таи­ланд.

В западной исторической литературе бытует устойчивое мне­ние, что монголы поощряли нападения молодых тайских госу­дарств на Кхмерскую империю и другие старые государства Юго-Восточной Азии. Однако конкретное сопоставление дат свидетельствует об ином. В 1282 г., через год после вторжения монгольских войск в Тямпу, в Сукотаи и во вновь получившее независимость Лаво прибывают послы Хубилай-хана. Их тре­бования всюду были стандартными — признание власти мон­гольского императора и уплата дани. Оба государства остави­ли эти посольства без ответа. Теперь санкции со стороны мон­гольской империи становятся только вопросом времени. В сле­дующем, 1283 г. монголы вторгаются в Кампучию и начинают свой второй поход против Паганского царства. Кампучии и Тямпе в конечном счете удается отразить вооруженное вторже­ние, но ценой такого напряжения сил, что в октябре 1285 г. обе они вынуждены направить к Хубилай-хану посольства с признанием своей вассальной зависимости и данью.

Борьба в Бирме кончается в 1287 г. захватом Пагана монго­лами и аннексией Паганского царства. Теперь границы импе­рии Чингизидов вплотную подошли к Сукотаи.

В этот драматический момент по инициативе Рамы Кам­хенга был заключен тройственный союз (1287 г.) молодых тай­ских государств — Сукотаи, Чиангсена (правитель Менграй) и Пайао (правитель Нгам Мыанг), которые еще не признали власти монголов (практически — единственные в Индокитае). Из этих трех государств Пайао, небольшое княжество, возник­шее в конце XI в., играло тогда второстепенную роль.

Что же касается государства князя Менграя (1261—1317), ядром которого было древнее тайское княжество Чиангсен, то оно в этот период повторяло путь развития Сукотаи, энергично расширяясь за счет пришедшего в упадок монского царства Харипунджайя. Уже во второй год своего правления Менграй основывает новый город Чианграй и переносит туда столицу. Затем, постепенно продвигаясь на юг, он захватывает в 1269 г. город Чиангконг, в 1273 г. основывает город Мыанг Фанг. Вслед за этим, однако, его наступление на Харипунджайю при­останавливается более чем на полтора десятилетия. Этот пере­рыв совпадает с появлением монголов в Северной Бирме.

После заключения тройственного союза Менграй вновь об­ращается к своим планам завоевания Харипунджайи, но те­перь он бережет свои войска и, вместо прямого натиска, прибе­гает, согласно легенде, к своеобразной военной хитрости. Он засылает в эту страну своего агента, который, войдя в доверие к царю Джиба и получив важный пост, различными притесне­ниями вызывает в народе отвращение к существующей власти. Суть этого беллетризированного рассказа, видимо, в том, что Менграй, как и Рама Камхенг, умело использовал глубокое не­довольство населения пришедшего в кризисное состояние дес­потического государства.

В 1292 г. Менграй после краткой осады занял столицу Ха­рипунджайи Лампун. Последний монский царь бежал в кре­пость Лампанг, где пытался организовать сопротивление. И в том же году, возможно, по приглашению побежденного, в го­сударство Менграя вторгаются монголы.

В такой критической обстановке Рама Камхенг вновь про­являет свое незаурядное дипломатическое дарование. Десять лет спустя после визита монгольских послов, он впервые от­правляет посольство (1292 г.) к Хубилай-хану с данью и при­знанием верховной власти императора. При этом он, несомнен­но, действует и в интересах своего союзника. В 1293 г. монголь­ские войска покидают Харипунджайю, а ее незадачливый по­следний король получает разрешение поселиться на террито­рии Сукотаи в Питсанулоке.

Однако монголо-тайские отношения на этот раз еще не бы­ли улажены. В 1294 г. Хубилай-хан приказывает Раме Камхенгу явиться для объяснений. Рама Камхенг выполнил это тре­бование, но личные переговоры, видимо, не дали императору полного удовлетворения. Уже в 1295 г. сукотайский посол в Ки­тае получает от нового императора Тэмура категорический приказ прекратить войну со Шривиджайей (вернее, остатками этой империи, которую с севера теснили тайцы, а с востока яванцы, разгромившие в 1293 г. монгольскую экспедицию). Но этот приказ носил явно запоздалый характер, так как к этому времени, по-видимому, весь Малаккский полуостров уже попал под власть Сукотаи. В 1296 г. положение тайских государств, стабилизировалось настолько, что в этом году Менграй после консультации с двумя своими союзниками основывает новую столицу — Чиангмай (Новый город). Под этим названием, реже под названием Ланнатаи (Миллион рисовых полей таи), новое северотайское государство существовало до XVIII в.

Уже в следующем году Менграй включается в борьбу, ко­торую шаны и бирманцы вели против монгольского господства, и вторгается в княжество Че-ли (Чиангрунг) на бирмано-ки-тайской границе. В конце 1297 г. против Чиангмая направляет­ся карательная монголо-китайская экспедиция, но уже к лету 1298 г., когда повстанцы в Бирме под предводительством своих вождей — «трех шанских братьев» освобождают Паган и арестовывают короля, принесшего присягу Китаю, монгольские завоеватели вынуждены перейти к обороне, а затем и отсту­пить. Последний набег монголов на Бирму и Чиангмай, начав­шийся осенью 1300 г., в апреле 1301 г. окончился их сокруши­тельным поражением на территории Чиангмая. Два года спус­тя, в апреле 1303 г., китайская провинция Чинмян в Бир­ме была официально ликвидирована императором. Одновремен­но исчезает угроза китайского вторжения в Сукотаи. Если с 1292 по 1300 г. Рама Камхенг направил в Китай шесть по­сольств (в том числе дважды ездил туда сам), то после 1300 г. и до 1318 г. к императорскому двору было послано только одно посольство — в 1314 г. Необходимость в напряженной диплома­тической борьбе отпала.

Рама Камхенг, как явствует из его надписи 1292 г., прида­вал большое значение восстановлению и развитию экономики и торговли, задавленных кхмерским налоговым прессом. Имеет­ся известие, что после своего визита в Китай в 1300 г. он вывез оттуда большую группу китайских ремесленников, которые по­ложили начало знаменитой впоследствии Саванкалокской фар­форовой промышленности. Большой интерес Рама Камхенг про­являл и к внешней торговле. Его частые посольства в Китай совмещались, как это было принято в то время, с активной тор­говлей, которую вели послы.

Главным направлением его наступательной политики был несомненно широкий выход к морю — от Южной Бирмы до юга Малаккского полуострова и разгром недавнего гегемона торгов­ли в Южных морях — индонезийской империи Шривиджайи.

Многонациональный состав обширной державы Рамы Камхенга обязывал его к особой осторожности в своей националь­ной политике. Хотя прямых свидетельств об этой стороне его деятельности не сохранилось, последующая история показала, что он и здесь проявил большую гибкость. Если в соседней Бирме ассимиляция монов бирманцами тянется уже девять ве­ков и до сих пор не закончилась и не раз на протяжении этого времени Бирму раздирали кровавые межнациональные войны, то на территории Таиланда эта ассимиляция прошла быстро и безболезненно. Тайская знать охотно вступала в брачные сою­зы с монской знатью, за которой были сохранены многие клю­чевые посты в государстве. Вытеснение монского языка тай­ским (хотя последний и заимствовал, слегка модифицировав, монский алфавит), судя по надписям, в основном было завер­шено уже в XIV в. (нынешние моны, живущие в Таиланде и говорящие на монском языке, — потомки эмигрантов, бежав­ших сюда из Бирмы в XVI—XVII вв. после неудачной борьбы за национальную независимость).

Такое резкое отличие в исторических судьбах двух родст­венных народов, возможно, связано с экономическими различиями Бирмы и Таиланда. В Северной и Центральной Бирме сельское хозяйство было не только главным (как везде в сред­ние века), но и почти единственным занятием жившего здесь чисто бирманского населения. Приморская Южная Бирма (монский район) экономически была больше связана с торго­выми государствами Южных морей. Для бирманских феодалов-землевладельцев она служила главным образом объектом гра­бежа. А между Северным и Южным Таиландом не было тако­го экономического антагонизма. Здесь по крайней мере с XIII в., если не раньше, все время происходило энергичное передвиже­ние тайцев к югу, постоянное перемешивание населения, кото­рое поощрялось правительством, заинтересованным в росте на­селения на южных границах ради дальнейшей экспансии на юг. Дискриминация монов, занимавших ведущее место во внеш­ней торговле и ремесле, также никак не входила в планы Ра­мы Камхенга. Политическая организация государства Рамы Камхенга способствовала слиянию тайской и монской знати в единый правящий класс. Непосредственную власть король Сукотаи осуществлял только в своем сравнительно небольшом до­мене (земли вокруг столицы). Согласно древней восточноазиатской традиции столицу («космический центр» державы) окру­жали четыре удельных княжества, соответствующие четырем сторонам света — Саванкалок (на севере), Питсанулок (на во­стоке), Пичит (на юге), Кампенгпет (на западе). В этих кня­жествах правили сыновья короля. Остальную часть державы Сукотаи составляли вассальные княжества (Пре, Након-Сри-Дхаммарат), где власть находилась в руках тайских, монских или малайских правителей, пользовавшихся большой самостоя­тельностью. Их вассальные обязанности зачастую сводились только к посылке символической дани и военной помощи коро­лю, когда она потребуется. К этому прибавлялось, однако, важное негативное обязательство — не вести междоусобных войн и не препятствовать движению торговцев по всей терри­тории державы.

Так как сама держава Сукотаи (как и Ланнатаи) родилась в войнах, ведущую роль в ней играла военная аристократия. Об этом свидетельствует сукотайская феодальная терминоло­гия. Ниже куна (князя) стояли мын (десятитысячник, темник) и пан (тысячник).

Самоназвание народности таи (свободные), аналогичное са­моназванию западноевропейской варварской народности — франков, указывало на то, что коренные таи, в отличие от древ­него населения долины Менама не знали никаких форм личной зависимости. Тайский крестьянин платил только налог кровью, сражаясь под предводительством своих военных вождей. Что же касается местного населения, то оно в зависимости от сте­пени его сопротивления полностью или частично «порабощалось» таи, точнее сказать, обязано было нести повинности в пользу завоевателей и не имело равных с ними гражданских прав. В то же время не вызывает сомнений, что часть ранее закрепощенных мон-кхмерскими феодалами коренных жителей за поддержку завоевателей получила статус свободных (таи), что и обеспечило столь быстрое слияние пришлого и местного населения.

Цементирующую роль в становлении нового общества сыграло также распространение в Таиланде в XIII в. новой формы буддизма — хинаянской ветви (сингалезского толка). Дело тут было не в догматических различиях со старыми формами рели­гии (в том числе и буддийской), которые раньше господствовали в стране, а в том, что сторонники новой веры отвергали строительную гигантоманию прежних религий, истощавшую си­лу народа. В новой вере упор делался на приобретение духов­ных благ путем ухода в монахи (доступного для всех) или же путем материальной поддержки монахов, что обходилось гораз­до дешевле, чем возведение гигантских храмов. В то же время Рама Камхенг с необходимой тактичностью поддерживал древние народные верования, восходящие еще к культу пер­вобытнообщинного строя и упорно сохранявшиеся в местной крестьянской среде. «К востоку от мыанга Сукотаи... — сооб­щает надпись 1292 г., — находится источник, вытекающий из холма. Прана Кхабун, дух-покровитель и божество этого хол­ма, выше всех духов страны. Пока монархи Сукотаи достойно отправляют его культ и делают ему ритуальные жертвоприно­шения — страна спокойна и процветает. Но если ему не будут оказывать предписанных почестей и приносить ритуальных жертв, дух-покровитель этого холма не станет больше защищать и почитать страну и она придет в упадок» [13, с. 49]. Такие по­чести местному божеству также должны были способствовать быстрейшему слиянию пришлого и коренного населения.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 3. Распад державы Рамы Камхенга. Образование королевства Аютия

Спойлер (раскрыть)

После смерти Рамы Камхенга при его сыне Ло Таи (1318— 1347) держава Сукотаи начинает проявлять признаки упадка. Уже в начале его правления от державы отпадает Южная Бир­ма, войска которой нанесли вторгнувшейся туда армии Ло Таи тяжелое поражение. Затем отпадают княжества на территории нынешнего Лаоса и ряд княжеств Южного Таиланда. В момент вступления на трон сына Ло Таи, Лю Таи (1347—1370) волне­ния вассалов приняли такой характер, что под властью Лю Таи остался лишь осколок прежних владений — древнее ядро Сукотаи на верхнем Менаме. Такой стремительный распад государства на протяжении всего трех десятилетий был вызван отнюдь не только тем, что с исторической сцены сошла сильная личность — Рама Камхенг. Видимо, правильнее будет сказать, что задачи, стоявшие перед Рамой Камхенгом, были уже выпол­нены, и время поставило перед обществом новые задачи, кото­рые и субъективно и объективно оказались не под силу преем­никам Рамы Камхенга.

Раме Камхенгу необходимо было прежде всего «замирить» страну, потрясенную распадом старой государственности и ста­рых племенных и национальных связей. Чтобы привлечь на свою сторону народные массы, только что сбросившие гнет Кхмер­ской империи, и не утратить доверия своих соплеменников, еще хорошо помнивших старые «варварские» вольности, Рама Кам­хенг не только прибегал к самой широкой социальной демаго­гии, но и реально снизил, или по крайней мере не собирался повышать, сравнительно небольшую долю прибавочного продук­та крестьян и ремесленников, которую в это время отчуждал правящий класс. В результате такой политики экономика Таи­ланда за сто лет — с середины XIII до середины XIV в. значи­тельно окрепла, и во второй половине XIV в. Сиам уже мог играть ведущую роль в торговле стран Южных морей.

Но эти хозяйственные достижения уже в первой половине XIV в. выявили экономическое противоречие между преимуще­ственно натуральным хозяйством Северного Таиланда (где на­ходилось раннефеодальное государство Чиангмай, а также ко­ренные районы Сукотаи) и экономически развитым торговым югом Таиланда. Бывшая в течение веков пограничной между Севером и Югом область Сукотаи в силу чисто политических обстоятельств на короткое время стала центром крупной дер­жавы, но как только обстоятельства изменились, Сукотаи вновь стала периферийным районом, яблоком раздора между южным и северным центрами страны.

Другим итогом правления Рамы Камхенга была консолида­ция нового правящего класса, слияние тайской и монской зна­ти. Укрепившись на местах, южная знать разорвала свои связи с далеким и уже не нужным ей Сукотайским центром. В то же время феодалы Южного Таиланда еще не настолько окрепли, чтобы вести наступление на права крестьян в пределах своих маленьких княжеств и, наконец, самый характер экономики, торговые интересы требовали нового объединения страны, но на этот раз с центром на Юге.

История новой династии, объединившей большую часть Таи­ланда в королевстве Аютия (Сиам), в своем роде любопытна. Имеются две версии этой истории. Согласно одной, до послед­него времени общепринятой, в 1159—1187 гг. в небольшом тай­ском княжестве Чайпракан на севере Таиланда правил князь Чайсири, вассал своего дяди князя Промарата, 43-го князя Чиангсена. В 1187 г. после опустошительного набега шанов он принимает решение сжечь свой город и уходит со своими приверженцами на верхний Менам, в Бан Янг. В Бан Янге он, однако, не задерживается и, оставив там княжить своего сына Махачайчана (отца Шри Индрадитьи, основателя Сукотаи), переходит в Кампенгпет. Но и здесь беспокойный князь остается недолго. Вскоре он уходит еще дальше на юг, в старинный монский центр Након Патом, бывший некогда столицей Дваравати. Здесь он, видимо, оседает прочно вместе со своей дружи­ной, потому что в середине XIV в. мы застаем здесь правителем его потомка Чайсирн II, который, вступив в брак с дочерью монского правителя княжества Утонг, объединяет по праву на­следника оба эти владения. В 1347 г., пользуясь замешательст­вом, возникшим при вступлении на трон Лю Таи, он их значи­тельно округляет, а в 1350 г., основав в стратегически выгод­ном месте — на острове при слиянии Менама и Пасака новую столицу — Аютию, принимает титул короля и новое имя — Ра­ма Тибоди I.

Согласно другой версии, выдвинутой недавно таиландским историком Чарнвитом Касетсири, основателем аютийской дина­стии был чужеземец, выходец из богатой китайской семьи, при­бывший в Таиланд, по-видимому, в XIII в. в числе других бе­женцев, спасавшихся ог монгольских завоевателей. Чарнвит Ка­сетсири считает, что имя этого чужеземца — Утонг не может происходить от названия города Утонг, ибо, как показали недав­ние археологические раскопки, этот город был покинут жителя­ми в XI или XII в. и в XIV в. просто не существовал. Поэто­му Утонг и не мог быть князем этого города [158, с. 58].

О китайском происхождении основателя Аютии прямо гово­рится в недавно открытой рукописи И. ван Флита, написанной в 1640 г.[7]. В своей исторической рукописи он сообщает, что ки­таец по имени Чжао У-э, называвший себя сыном «провин­циального короля» в Китае, был выслан из этой страны. Он и его последователи погрузились на две джонки и, спустя некото­рое время, прибыли в северомалайский порт Патани. Оттуда они направились в Южный Сиам. Удача во всем сопутствовала Чжао У-э, и он «построил» в Сиаме много городов, в гом числе Након-Сри-Дхаммарат и Петбури. Во время своего пребывания в Южном Сиаме Чжао У-э организовал обширную торговлю между своей новой родиной и Китаем. Он посылал роскошные товары, в том числе сапановое дерево, ко двору китайского им­ператора. За эти услуги китайский император пожаловал ему королевский титул (т. е. объявил своим вассальным королем). И с этого времени Чжао У-э стал называться Тхау Утонг[8]. Ки­тайский император дал ему в жены принцессу. Живя в Петбури, Утонг решил порвать с китайской религией и стать буддистом. После обращения в буддизм Утонг отыскал незаселенное место и основал там Аютию (см. [158, с. 63]).

Сведения, сообщенные ван Флитом, уточняются и допол­няются тайскими летописными источниками. В летописи «Понг-савадан Ныа» говорится, что когда Утонг прибыл в Аютию, «... народ понял, что он пумибун[9]. И весь народ, собравшись в одном месте, избрал его королем» (цит. по [158, с. 61]). Здесь подчеркивается ненаследственный, выборный характер власти Утонга.

Другие тайские источники также говорят, что Утонг полу­чил свою власть не по наследству, но предлагают более понят­ный для феодального сознания способ — он женился на дочери местного короля (князя). Так, в той же летописи «Понгсавадан Ныа» дается другой вариант карьеры Утонга. В городе Айодхье (полумифическом поселении, предшественнике Аютии) правил король Прайя Крек (1307—1343), не имевший мужского по­томства. Он выдал свою дочь за Утонга, сына почтенного чело­века Чодук Сеттхи[10]. После смерти Прайя Крека Утонг унасле­довал его трон. В 1350 г. из-за эпидемии чумы жители Айо-дхьи вынуждены были покинуть свой город. Под предводитель­ством Утонга они переселились в другое место, указанное не­ким святым отшельником (полномочным представителем Будды, который в своем последнем существовании, посетив земли Таи­ланда, указал, где именно будет заложен великий город). Так возникла существующая до наших дней Аютия (см. [158, с. 61]). Согласно третьему варианту, изложенному в летописи «Пра-ратчапонгсавадан Крунг Сайам», Утонг, сын Чодук Сеттхи, же­нился на принцессе из кхмерской страны. Далее события разви­вались, как в предыдущем варианте. Спасаясь от чумы, он по­кинул свой город и основал новый (т. е. Аютию) в месте, ука­занном отшельником (см. [158, с. 62—63]).

Другие варианты отличаются исходным пунктом, из которо­го Утонг пришел в Аютию (Петбури, Саванкалок, Айодхья), но все эти города располагаются на территории Южного Таилан­да. Даже кхмерская страна, в летописи «Праратчапонгсавадан Крунг Сайам», согласно хорошо обоснованной гипотезе Чарнви-та Касетсири, находилась не на территории современной Кампу­чии, а на левобережье Менама, до XIII в. входившего в состав Кхмерской империи (центром этой области был древний город Лопбури, на дочери короля которого и женился, по мнению таи­ландского историка, Утонг [158, с. 64—65]).

Во всех этих источниках подчеркивается незнатное проис­хождение Утонга. При этом особый интерес представляет имя отца Утонга — Чодук Сеттхи. В сущности говоря, это не имя, а титул, и этот титул в феодальном Сиаме (вплоть до XIX в.) носил глава китайской общины [158, с: 67]. Здесь версия сиамских летописей смыкается с версией ван Флита, с той поправкой, что Утонг, конечно, не был сыном китайского принца, а был сыном богатого китайского купца.

Если мы примем эту гипотезу Чарнвита Касетсири, многие наши представления об экономике и социальной структуре Таи­ланда (особенно его южной части) неизбежно претерпят изме­нения. Так, из этого факта следует, что внешняя торговля Таи­ланда, и в особенности его торговля с Китаем, носила неизме­римо более широкие масштабы, чем полагали до сих пор. Ста­новится также ясным, что крах архаической феодальной систе­мы — великое социальное потрясение, поразившее Индокитай­ский полуостров в XIII в., в Южном и Центральном Таиланде не завершился еще к середине XIV в. Старые социальные связи были так расшатаны, что местные феодальные кланы сочли до­пустимым избрать королем всей страны[11] безродного чужезем­ца, за которым стояла лишь большая экономическая сила его купеческой общины. В этом случае Утонг явился бы предшест­венником тех индийских и арабских мусульманских купцов, ко­торые в XV—XVI вв., опираясь на силу своей торговой общины, захватывали власть в прибрежных индонезийских государствах. Возможно, впрочем, что приход к власти Утонга явился резуль­татом компромисса, на который пошли южнотайские князья, не желавшие уступать верховной власти друг другу и сошедшиеся на нейтральной личности, которая, как они полагали, стала бы королем лишь номинально. Если это было так, то они жестоко ошиблись. Новый король, принявший тронное имя Рама Тибоди I, повел твердую централизаторскую политику и быстро пре­сек автономистские поползновения крупных феодалов, превра­тив Аютию в действительно могущественную державу.

При Раме Тибоди I (1350—1369) начинается стремительный процесс закрепощения свободного крестьянства. Личную свобо­ду в это время можно было утратить либо попав в плен на вой­не, либо задолжав и не имея возможности вернуть долг, либо в результате прикрепления крестьян к определенному феодалу.

Именно при Раме Тибоди I началась серия войн, главной целью которых было не расширение владений, а угон населения с чужой территории на свою, где военнопленные получали от государства землю и иногда даже скот и инвентарь для веде­ния хозяйства. Но юридически они были не свободными, как ко­ренные жители страны, а «рабами» короля. Часть таких «ра­бов» король жаловал феодалам, которые использовали их как для личных услуг, так и в земледелии. Эти «рабы» вплоть до начала XIX в. не пользовались правом выкупа.

В долговое рабство глава семьи мог продать самого себя или любого члена своей семьи. Но если продажная цена была ниже определенной, установленной законом «полной стоимости» раба, то такой раб имел право выкупа в любое время за ту же сумму, за которую его продали. Эта группа зависимых людей в первые века существования Аютийского королевства, по-ви­димому, была сравнительно невелика.

Последний из перечисленных способов закрепощения выте­кал из военно-феодальной системы ранней Аютии. Каждый взрослый сиамец (мужчина от 18 до 60 лет) теоретически счи­тался военнослужащим и был обязан являться на военную службу по приказу того военачальника (ная), в отряде которо­го он числился. По традиции восемнадцатилетние юноши обя­заны были проходить двухлетний срок обучения (в первую оче­редь — военному делу) в усадьбе своего ная, который в течение этого периода мог бесплатно пользоваться их трудом. Эта кате­гория податного населения называлась прай сом. После этой двухлетней службы юноши переходили в разряд королевских людей (прай лыанг) и считались находящимися на королевской службе (6 месяцев в году) и формально свободными. Однако с течением времени феодалы-наи стали стремиться удержать прай сом на своей службе как можно дольше, и для многих крестьян юридическое положение прай сом стало пожизненным. Формирование этой категории было закреплено Рамой Тибоди I в законе 1355 г., где говорилось, что прай сом принадле­жат наю так же, как его рабы, жены и дети. Хотя юридически люди этой категории не считались рабами, их реальное эконо­мическое положение фактически мало отличалось от положений рабов по закону.

Процесс закрепощения крестьян в Аютии повел к обостре­нию классового антагонизма, который в более архаическом по устройству государстве Сукотаи был гораздо слабее. Если Ра­ма Камхенг, судя по его надписи, судил лично, опираясь, по всей видимости, на обычное право и собственное правосознание, то Рама Тибоди I приступает к созданию кодифицированного права — письменного законодательства. Весьма характерно, что в первый год своего правления Рама Тибоди I издает закон «о разбойниках», а к концу правления появляется еще один закон под тем же названием. Ясно, что проблема защиты феодальной собственности в этот период была очень острой. Не исключено, что основателю королевства Сиам приходилось подавлять кре­стьянские восстания.

Другие законы Рамы Тибоди I также в большей или мень­шей степени имели целью укрепление сиамского феодального государства. Так, закон 1356 г. обязывал каждого простолюди­на (прай) иметь начальника — ная. Увод чужого прай (одним наем у другого) карался наравне с кражей. В то же время най нес личную ответственность за поведение своих прай и в случае преступления, совершенного одним из них, он был обязан сам его ловить. Закон 1350 г. о свидетелях ограничивал юридиче­ские права целого ряда категорий населения. Он запрещал выступать в суде не только явно антисоциальным элементам (проституткам, ворам, игрокам, колдунам, ведьмам) и людям с физическими недостатками (слепым, глухим, лунатикам и т. д.), но также и рабам тяжущихся сторон, должникам тяжущихся сторон, нищим, бездомным, рыбакам и сапожникам. Закон о преступлениях против государства вводил восемь степеней на­казаний за подобные преступления — от смертной казни до от­странения от должности. Укреплению патриархальной семьи был посвящен закон, изданный в 1355 г.: «Если какой-нибудь недо­стойный человек обратится в суд против своих родителей или деда и бабки, его следует жестоко избить палками в назидание остальным, а жалобу не принимать» [13, с. 54]. В 1359 г. был издан закон, сурово карающий кражу урожая, отвод ороситель­ных каналов и другие нарушения прав земельной собственности. Весьма любопытны статьи закона, принятого в 1356 г., регулирующие вопрос о рабах, бежавших с территории Аютии в Суко­таи. Очевидно, такие побеги стали принимать массовый харак­тер, и это также было не случайно.

Преемники Рамы Камхенга в Сукотаи, в противовес аютий-ским королям, продолжали проводить старый курс патриархаль­ной политики и даже сами настойчиво пропагандировали его в своих сочинениях. Внук Рамы Камхенга Лю Таи еще в 1345 г., в бытность свою наследником престола и вице-королем, напи­сал трактат, в котором перечислял, каковы должны быть обя­занности истинно буддийского государя. Правитель, по его мне­нию, не имеет права взимать со своих подданных более десятой части урожая; он должен освобождать крестьян от уплаты на­логов в тех местностях, которые поразил неурожай; он может требовать от населения только умеренных общественных работ и должен освобождать от них стариков; он не должен облагать подданных слишком большими налогами [13, с. 54—55].

Все эти нормы, безусловно, уже нарушались на юге, да и часть северных феодалов в коренном Сукотаи, видимо, была не прочь последовать примеру южан. Недаром восхождение на трон Лю Таи в 1347 г. сопровождалось серьезными смутами. Лю Таи, однако, сумел удержать власть и сохранить целост­ность коренного Сукотаи, не изменяя своим принципам во все время своего правления (1347—1370), практически совпавшего с периодом правления Рамы Тибоди I в Аютии.

Лю Таи, получивший «за благочестие» почетный титул Таммарача (Король дхармы), был незаурядным, человеком, глубо­ко изучившим философию, астрономию того времени, буддий­ские писания, веды. Он был автором нового календаря и буд­дийского космологического трактата «Трайпумиката». Это не было, однако, признаком его отрыва от жизни и ухода от госу­дарственных дел, как представляется некоторым западным историкам. Теорию гуманизма в его буддийской трактовке он применял в своей политической практике. Во время войны с княжествами Пре и Нан в 1359 г. он, к удивлению современни­ков, не обратил пленных в рабство.

Лю Таи приписывается надпись следующего содержания (некоторые оспаривают ее подлинность): «Он (Лю Таи. — Э. Б.)... прощает преступников. В его время не было рабов во всей стране. Все были свободны и счастливы» [13, с. 55]. Дру­гая, бесспорная, надпись Лю Таи гласит: «Этот король правит, соблюдая десять королевских заповедей. Он знает, как надо жалеть своих подданных. Если он видит чужой рис, он не же­лает его; если он видит богатство других, это его не раздра­жает... Если он обнаруживает людей, виновных в обмане и на­глости, людей, которые подкладывают яд в его рис, чтобы он заболел и умер, он никогда не убивает и не бьет их. Он про­щает всех, кто причиняет ему зло ...потому что он хочет стать Буддой и хочет перенести все существа через океан страданий перерождения» [13, с. 55]. Разумеется, нельзя принимать каж­дое слово этой надписи буквально. Но совершенно ясно, что эта набор конкретных политических лозунгов, а не безответственная болтовня впавшего в религиозную манию юродивого.

Реальность политики Лю Таи подтверждается тем, что за 23 года своего правления он не только сохранил, но и несколь­ко расширил свои владения (за счет Пре и Нана). В государст­ве не наблюдалось признаков экономического упадка. Напро­тив — энергично велось дорожное и иное строительство; были установлены тесные дипломатические и культурные связи с далекой Шри Ланкой. И главное, грозный южный сосед — Аю-тия, несмотря на угрожающую утечку беглых рабов через суко-тайскую границу, при его жизни ни разу не решился вторгнуть­ся в Сукотаи, хотя в тот же период войска Рамы Тибоди I на­носили тяжелые поражения более крупным государствам — Кампучии и Южной Бирме (Пегу). В этом случае, пожалуй, роль личности в истории заметна гораздо больше, чем в случае Рамы Камхенга, который выполнял задачи времени, а не от­стаивал уходящее прошлое.

При сыне Лю Таи — Сае Таммараче II (1370—1378), по­следнем независимом короле Сукотаи, наступает быстрая раз­вязка. Уже в 1371 г. войска Аютии вторгаются в Сукотаи и за­хватывают несколько городов. Так начинается семилетняя вой­на, на протяжении которой сиамский король Бороморача I (1370—1388) проводит шесть походов на Сукотаи. Первые годы война идет с переменным успехом. В 1373 г. Бороморача I вы­нужден был отступить от стен Кампенгпета. Но уже в 1375 г. сиамцы захватывают Питсанулок, второй по значению город Сукотайского королевства, и угоняют в Аюгию массу пленных. Теперь инициатива прочно находится в руках Бороморачи I. Вмешательство в борьбу Чиангмая не изменило положения к лучшему. Войско, направленное чиангмайским королем Куэна в помощь Таммараче II, в 1376 г. было разгромлено сиамцами. В 1378 г. сдается выдержавший три осады Кампенгпет. Считая «вое положение безнадежным, Таммарача II капитулирует. Западная половина Сукотаи непосредственно аннексируется Сиа­мом, а Таммараче II в награду за покладистость предоставляет­ся вассальное княжество на развалинах Сукотаи. В 1438 г. по­томки его были отстранены от власти и Сукотаи было пол­иостью поглощено Сиамом.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 4. Переход от империи к моноэтническому государству в Кам­пучии

Спойлер (раскрыть)

В XIII веке начинается постепенный упадок Кхмерской им­перии. В 1220 г. кхмерское иго сбрасывает с себя Тямпа. Вскоре после этого от империи отпадает княжество Тамбралинга. В 1238 г. тайские племена на среднем Менаме изгоняют кхмер­ского губернатора из Сукотаи, и новое тайское государство по­степенно распространяет свою власть на весь Центральный и Южный Таиланд, территорию, ранее принадлежавшую Кхмер­ской империи [56, с. 105].

При царе Джаявармане VIII (1243—1295) признаки упадка становятся все более отчетливыми. В народных массах начи­нает распространяться пришедший с запада (через Бирму и Таиланд) буддизм хинаяны, религиозное учение, резко оппози­ционное прежним государственным культам — индуизму и буд­дизму махаяны. В конкретной исторической обстановке буд­дизм в форме хинаяны (тхеравады) был движением против не-лосильного храмового строительства, против гигантских храмо­вых хозяйств, эксплуатировавших труд тысяч деревень, против изживающей себя власти кхмерского деспотического государст­ва, сложной феодально-бюрократической надстройки. Это дви­жение, естественно, встретилось с ожесточенным сопротивлени­ем правящей верхушки. Джаяварман VIII занял резко враж­дебную позицию по отношению не только к буддизму хинаяны, но и к буддизму махаяны, который при его предшественниках, особенно при Джаявармане VII (1180—1220) был приспособлен для имперских нужд и мирно уживался с индуизмом. При дво­ре Джаявармана VIII ведущую роль заняли шиваитские брах­маны. Ревностные шиваиты разрушали буддийские изображения в храмах XII — начала XIII в. Следы этих разрушений видны и в наше время. Разрушениям подвергались и построенные в XIII в. святилища хинаянского буддизма, но так как это были легкие сооружения из дерева (деревянными были и статуи Буд­ды), они исчезли без следа.

Джаяварман VIII не смог, однако, подавить движение за ре­лигиозную реформацию. Войны, разразившиеся в конце его правления, еще больше расшатали авторитет царя и окружав­ших его шиваитских жрецов. С запада Кампучии стала угро­жать агрессия молодого тайского государства Сукотаи, с востока над страной нависла еще более грозная опасность — войска первого императора династии Юань Хубилая, в 80-х годах XIII в. приступившие к завоеванию Вьетнама и Тямпы. Посоль­ство Хубилая с требованием подчинения прибыло в Ангкор в 1283 г., но было арестовано кхмерским царем. Началась война. Захватив северные и центральные районы Тямпы, монгольский командующий Сагату направил против Кампучии армию во главе с генералом Сулейманом. Но кхмерские войска отбили нападение. Сулейман и другие монгольские военачальники по­пали в плен. В 1285 г. Джаяварман VIII направил в Пекин по­сольство с формальным признанием сюзеренитета Китая. Хуби-лай удовлетворился этим чисто символическим знаком подчи­нения и больше не посылал свои войска в Кампучию [36, с. 167—168].

Между тем государство Сукотаи в конце 80 — начале 90-х годов XIII в. продолжало нападать на Кампучию. В вой­нах 1280'—1290 гг. на первое место выдвинулась военная часть кхмерской правящей верхушки. Способный полководец Индраварман, отразивший тайское и монгольское вторжения, сверг Джаявармана VIII и, узурпировав власть, сам стал царем под именем Индравармана III (1295—1307) [114, с. 50].

Шиваитские жрецы были отстранены от власти. Индраварман III первым из кхмерских монархов открыто признал буд­дизм хинаяны, заменил в надписях санскрит на пали — священ­ный язык хинаяны. Он проводил политику мира как с Сукотаи, так и с Китаем, сюзеренитет которого он формально признал. При нем вновь наступил период относительного процветания.

Прибывший в 1296 г. с китайским посольством в Ангкор Чжоу Да-гуаиь восхищался богатством Кампучии, пышностью ее королевского двора. Он, в частности, описал три категории священников: панки, «одевающихся, как остальные люди, за исключением белой тесьмы вокруг шеи, которая служит знаком принадлежности к образованным», чу-ку, которые «бреют голо­ву, носят желтые одежды, оставляя открытым правое плечо, и ходят босыми, стремясь во всем подражать Будде Шакья-муни, которого они называют По-лай»; па-ссе-вей — «почитателей лин-ги, большого камня, похожего на камень алтаря бога земли в Китае» (цит. по [36, с. 159]). В этом отрывке легко узнать брах­манов, буддийских монахов и шиваитских аскетов. Религия хи­наяны, судя по описанию Чжоу Да-гуаня, стала в Кампучии господствующей. Каждый человек, по его словам, поклоняется Будде (см. [56, с. 107]). Но и прежние религии продолжали существовать, и приверженцев их не преследовали.

Однако переход к новой форме феодального государства с более простой надстройкой не завершился при Индравармане III. Силы старого порядка, духовная и светская бюрокра­тия, идейно связанные с индуизмом, были еще сильны. При но­вом монархе Индраджаявармане (1307—1327), сменившем ушедшего в монастырь Индравармана III, наступает шиваит-ская реакция. К власти вновь приходит престарелый брахман Джая Мангаларатха, шравший видную роль при прежних ши­ваитских царях (он умер в первой четверти XIV в. в возрасте 104 лет). Начинаются гонения на буддистов, разрушаются буд­дийские храмы. Новый царь берет курс на войну с буддийским государством Сукотаи. В 1312 г. войска Рамы Камхенга втор­гаются в Кампучию с запада, в то время как с востока на нее наступают тлмы. Все это продолжало ослаблять государство, и без того ослабленное внутренней борьбой [114, с. 51]. При сы­не Индраджаявармана Джаявармане IX Парамешваре (1327— 1336) шиваитская реакция продолжалась. Этот последний царь древней Кампучии приказывал вырезать санскритские надписи на буддийских храмах (в том числе на знаменитом Байоне), чтобы приспособить их к нуждам шиваитского культа. Но такое попятное движение не могло продолжаться слишком долго, Джаяварман IX лишился престола и жизни [114, с. 52].

Кампучийская летопись, которая, подобно большинству средневековых восточных летописей, изображает такие события только в завуалированном виде, мотивирует приход к власти в 1336 г. новой династии, никак не связанной со старой, при по­мощи мифологемы.

Как повествует летопись, некий бедный крестьянин по имени Чай из автохтонной народности самрэ, оттесненной кхмерами в горы, посадил в своем огороде огурцы, семена которых он по­лучил от колдуна. Эти огурцы отличались такими вкусовыми качествами, что король, попробовав их, распорядился, чтобы весь урожай шел только на королевскую кухню. Для охраны урожая он вручил Чаю копье. Однажды ночью король решил проверить бдительность огородника и забрался в огород, а Чай, не узнав владыки в темноте, заколол его подаренным копьем. После этого сановники королевства избрали Чая на место уби­того короля [36, с. 179; 135, с. 119].

Легенда об «огуречном короле» широко распространена в Юго-Восточной Азии. В частности, она имеется в бирманской «Хронике Хрустального дворца», где аналогичный эпизод отне­сен к X в.[12]. В данном контексте она подчеркивает факт замены обожествленного при жизни короля (какими были все правите­ли Кхмерской империи с 800 до 1336 г.) простым смертным плебеем. Был ли действительно Чай (1336—1340) огородником и выходцем из самрэ? Маловероятно. Но эта легенда стала обоснованием права на трон всех последующих кампучийских королей («цареубийственное» копье Чая еще в XX в. можно было видеть в королевском дворце).

1336 год стал годом полного торжества буддизма хинаяны в Кампучии. Вместе с этим идеологическим переворотом более или менее быстро произошел существенный переворот в со­циальных отношениях и административной надстройке кхмер­ского государства. Практически полностью исчезло храмовое землевладение, игравшее такую огромную роль в прежние ве­ка. Прекратилось также строительство гигантских храмов. Мо­нархия утратила свой сакральный характер, король перестал быть посредником между богами и народом. Королевская титу-латура сильно упростилась. Брахманы сохранились при коро­левском дворе только в качестве специалистов по обрядам ко­ронации (буддийские монахи формально не вмешивались в мир­ские дела). Громоздкий чиновничий аппарат был заменен бо­лее простой надстройкой, в которой функции управления осу­ществляли немногие крупные феодалы, как правило, члены ко­ролевской семьи. По-видимому, было также ослаблено налого­вое давление на крестьянство. Об этом свидетельствует то, что, несмотря на внутреннюю борьбу и неудачи во внешних войнах, Ангкорский производящий центр с его сложной системой ирри­гации существовал еще около 100 лет.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 5. Образование лаосского королевства Лансанг

Спойлер (раскрыть)

В XIII в. южная и центральная часть современного Лаоса входила в состав Кхмерской империи. Северная часть Лаоса в 80-х годах XIII в. была завоевана королем Сукотаи Рамой Камхенгом. Основную часть населения этой страны уже состав­ляли представители восточной ветви таиязычных племен — лао, начавшие постепенно проникать сюда с VII—VIII вв. В первой половине XIV в. страна была поделена между множеством мел­ких лаосских княжеств, чисто номинально подчинявшихся Су­котаи или Кампучии. Наиболее крупным из них было северо­лаосское княжество с центром в Мыонг Шва. В первой полови­не XIV в. князем Мыонг Шва был Пайя Суванна Кам Понг, из­гнавший из княжества своего сына Тао Пи Фа; последний, захватив с собой малолетнего сына Фа Нгуна, эмигрировал в Кампучию. Здесь он сблизился с кхмерским королем[13], и, когда вырос Фа Нгун, кхмерский король выдал за него свою дочь Нанг Йот Кео, предвидя, что это в будущем укрепит кхмерское влияние в Северном Лаосе. Затем Фа Нгун провел еще несколько лет в Кампучии, по-видимому, изучая военное мастерство. В 1349 г. сын Чая король Лампонг снарядил для Фа Нгуна 10 тыс. солдат для похода в Лаос. Видимо, таким образом Лампонг рассчитывал создать фланговую угрозу возникавшей на западе Сиамской державе [100, с. 224; 165, с. 40—42].

Военные успехи Фа Нгуна далеко превзошли ожидания его кхмерских покровителей. Он завоевал южнолаосские государст­ва Мыонг Паккоб и Мыонг Кабонг. Правителя первого княже­ства он сам убил в поединке на слонах, князь Мыонг Кабонга Пья Нантасен, потерпев поражение, бежал, но был пойман и казнен. Фа Нгун заставил брата казненного присягнуть себе на верность и сделал его вассальным князем Мыонг Кабонга с условием выплаты регулярной дани шелком, золотом, слонами и ^людьми (рекрутами в войско) [194, с. 110; 267, с. 28]. Поко­рив почти без боя ряд других мелких княжеств Южного и Центрального Лаоса и обложив их данью, Фа Нгун двинулся в Восточный Лаос, где было крупное княжество Сиенг Куанг, ко­торым правил князь Кампонг. По дороге к Фа Нгуну присоеди­нился сын Кампонга Кьо Камьор, в свое время изгнанный от­цом из княжества. Разгромив Кампонга, Фа Нгун посадил Кьо Камьора на его место, обязав вассальной присягой. Кьо Камь­ор поспешил укрепить свои позиции в княжестве, казнив сверг­нутого отца, а затем попытался отложиться от Фа Нгуна. Но Фа Нгун стремительно вернулся назад, усмирил Кьо Камьора и взял у него заложников [165, с. 42—45; 194, с. 111].

В 1351 г., включив армию Сиенг Куанга в свое войско, Фа Нгун пошел дальше на восток и вторгся в пределы Вьетнама, где занял три города. Вьетнам в эти годы был ослаблен рядом неурожайных лет, поэтому вьетнамский король Чан Зу Тонг (1341—1369) предпочел направить к Фа Нгуну посольство с богатыми дарами и мирными предложениями. Между Вьетна­мом и Лаосом (в лице Фа Нгуна) был заключен мир, по кото­рому лаосско-вьетнамская граница отныне должна была прохо­дить по водоразделу между бассейнами Меконга и Красной ре­ки [194, с. 111 — 112; 267, с. 29].

Затем Фа Нгун двинулся на крайний север Лаоса, покорил тамошние княжества и обложил их данью в виде золота, сереб­ра, шелка, ковров, оружия и людей [267, с. 29]. Только после этого, пройдя к верхнему течению Меконга, он двинулся вниз по реке на свое родовое княжество Мыонг Шва. Во время этого похода скончался отец Фа Нгуна Пи Фа, игравший второсте­пенную роль в кампаниях своего воинственного сына. Князь Мыонг Шва — Пайя Суванна Кампонг оказал внуку упорное сопротивление. Только после того как его войска были после­довательно разбиты в трех сражениях, он признал свое пора­жение и покончил самоубийством у себя во дворце [165, с. 43;

194, с. 112]. В 1353 г. Фа Нгун торжественно въехал в Мыонг Шва и на собрании знати и народа был провозглашен королем. Новое королевство получило название Лансанг (лан санг — в переводе миллион слонов). Теперь в состав королевства Фа Нгуна входила вся территория нынешнего Лаоса, за исключе­нием княжества Вьентян [194, с. 112; 202, с. 43].

Но прежде чем приступить к завоеванию Вьентяна, Фа Нгун совершил еще один поход на запад против королевства Чианг-май. В 1354 г., оставив правительницей Мыонг Шва свою же­ну Нанг Йот Кео, он перешел Меконг и вторгся в восточные районы королевства Чиангмай; король Пайу, не в силах отра­зить нашествие, лично прибыл в ставку Фа Нгуна и, сослав­шись на их этническое родство («мы происходим от одного предка — Кун Борома»), предложил мир. Земли, завоеванные Фа Игуном, остались за Лансангом [267, с. 30—31]. Следующие два года Фа Нгун посвятил устройству своего нового королев­ства. Он назначил своих соратников по оружию наместниками в различные города и княжества, переселил 100 тыс. кха[14], про­вел перепись, издал ряд законов. В частности, в 1355 г. он из­дал указ, ограничивающий господствовавшие в стране обычаи кровной мести и мелких междоусобных войн. Согласно этому указу «вести споры и сражаться разрешалось только пять дней из каждых десяти» [267, с. 31].

В 1356 г. Фа Нгун выступил на завоевание последнего не­зависимого лаосского княжества — Вьентян. Князь Вьентяна Тао Сиенг Мунг и его сын Прайо Пао выставили против Фа Нгуна армию в 20 тыс. пехотинцев и 500 слонов. В сражении при Вьентяне полководец Фа Нгуна Ба Чи Кэ убил на поединке князя Тао Сиенг Мунга и разгромил его армию. Вслед за этим пал оставшийся почти без гарнизона Вьентян. Прайя Пао отступил во Вьенг Кам, наиболее укрепленную крепость кня­жества. Осада ее длилась долго и стала поводом для легенд[15] 1194, с. 114—115].

Завершив объединение Лаоса, Фа Нгун решил помериться силами с самым мощным государством Индокитайского полу­острова в то время — Сиамом, незадолго до этого захватившим Ангкор и оккупировавшим значительную часть Кампучии. В конце 1356 г. или в начале 1357 г. Фа Нгун с армией в 48 тыс. человек и 500 слонов вторгся на плато Корат и занял его важный центр — Рой Эт. Плато Корат до недавнего време­ни принадлежало Кампучии и под властью Сиама было еще только несколько лет. Кхмерский король в его нынешнем трудном положении уже не был в состоянии потребовать возврата этой территории у бывшего протеже. В то же время сиамский король Рама Тибоди I, связанный борьбой с Кампучией, также не счел нужным ввязываться в борьбу с новым противником. Он уступил Фа Нгуну Рой Эт и заключил с ним мир, скреплен­ный богатыми дарами[16] и браком дочери Рамы Тибоди I с Фа Нгуном [165, с. 49; 194, с. 116—117; 267, с. 34—35].

Победоносное окончание своих походов Фа Нгун пышно от­праздновал в 1357 г. во Вьентяне, приказав зарезать для пира 10 слонов, 1 тыс. быков и 2 тыс. буйволов. Вернувшись в Мыонг Шва, Фа Нгун провел целый ряд реформ. Так, он соз­дал должность упахата (вице-короля) и организовал совет ми­нистров из принцев крови, ввел гражданские и военные ранги. Он учредил звания фельдмаршала и генералов пяти армий, на которые делилось его войско. Для охраны порядка в столице и ее округе он назначил двух начальников полиции и одного глав­ного судью Переднего дворца, а также двух начальников поли­ции и одного главного судью Заднего дворца. Все территории за пределами домена Фа Нгун разделил на 6 главных городов и 4 внешних города, во главе которых поставил губернаторов, подчинявшихся непосредственно ему. Ниже рангом стояли вспо­могательные города [267, с. 35—36].

В 1357 г. Фа Нгун издал указ, в первом пункте которого отмечалось, что в королевстве не должно быть воровства и разбоя. Видимо, буйные нравы эпохи военной демократии бы­ли еще не изжиты в молодом королевстве Лансанг. Далее, официально запрещалась кровная месть («драки и ненужное кровопролитие между людьми»). Запрещались внутренние вой­ны. Все споры в дальнейшем следовало разбирать только в су­де. Смертные приговоры указ рекомендовал выносить только в крайнем случае. Виновным назначалась тюрьма (т. е. государ­ственное рабство) на определенный срок, после чего они могли вернуться в свой прежний статус.

Функции верховного судьи брал на себя сам король, кото­рый должен был давать каждые два месяца специальную ауди­енцию для приема и разбора жалоб. Феодалы-чиновники каж­дые три года должны были прибывать в столицу, чтобы вместе с королем молиться духам земли о процветании королевства; неявка грозила наказанием. В четвертом пункте указа устанав­ливались нормы наказания за некоторые преступления: за адюльтер — штраф 5 бат, за убийство — пожизненное заключе­ние. В пятом пункте гарантировался выкуп лаосских воинов, попавших в плен, и устанавливалась предельная норма штра­фа, налагаемого на чиновников, — 100 бат [267, с. 36].

В том же, 1357 г., судя по летописям, под влиянием королевы Нанг Йот Кео (а фактически в силу объективной необхо­димости), Фа Нгун сделал первые решительные попытки пре­вратить буддизм в государственную религию Лаоса. В Ангкор, только что освободившийся от сиамцев, была направлена де­легация с богатыми дарами и просьбой прислать опытных мо­нахов для наставления народа в буддийской вере. Кампучий­ский король Сурьявамса охотно откликнулся на эту просьбу и направил в Лаос большую группу монахов во главе с бывшим наставником Фа Нгуна Пра Маха Пасманом и его коллегой Пра Маха Деваланкой, а также трех экспертов (Норасинга, Норадета и Норасада), в обязанности которых, видимо, вхо­дило увязывание буддийской религии с государственной практи­кой. Религиозную делегацию сопровождала группа опытных ремесленников и пятитысячная свита [194, с. 118—119; 267, с. 36а]. Монахи везли с собой знаменитую золотую статую Буд­ды Прабанг, отлитую на Цейлоне в IX в. (ей суждено было стать палладиумом лаосского королевства и дать название сто­лице Лаоса — Луанг Прабанг, в современном звучании Луанг-пхабанг), саженец священного дерева боддхи и полный текст буддийского священного писания «Трипитака» [194, с. 119].

Фа Нгун устроил кхмерской делегации торжественную встречу. Началось энергичное строительство монастырей, руко­водство которыми было доверено прибывшим монахам. Наряду с теравадским буддизмом сингальского толка в Лаос в это вре­мя проникает значительное число кхмерских, а также сиамских обычаев и институтов, которые закрепляются в жизни страны.

В 1368 г. умерла королева Нанг Йот Кео, основная провод­ница кхмерского влияния в Лаосе. После ее смерти Фа Нгун, если верить летописям, превратился в злобного тирана, а гнет его военных соратников, занимающих ведущие посты в коро­левстве, стал нестерпим. На деле, видимо, все обстояло несколь­ко сложнее. Смерть королевы, вероятно, действительно была переломным моментом, но не потому, что прекратилось облаго­раживающее влияние ее кротости, а потому, что уход Нанг Йот Кео с политической арены ослабил кхмерскую партию при дво­ре. Эта партия, состоявшая прежде всего из офицеров 10-ты­сячного кхмерского корпуса, с которым Фа Нгун начал свои завоевания, продолжала держаться за свои привилегии. Как пи­шет, опираясь на летописи, М. Манич, «если в чем-нибудь об­виняли слуг отца Фа Нгуна (т. е. коренных лаосцев. — Э. Б.), они подвергались жестокому наказанию. Если же вина была на друзьях Фа Нгуна, сопровождавших его в Кампучии (имелись в виду прежде всего кхмеры и лаосцы, прижившиеся в Кампу­чии.— Э. Б.), то их только слегка журили или прощали» [194, с. 120].

Против этой-то влиятельной прослойки восстало, видимо, большинство лаосских феодалов, которые в 1371 г. вынудили Фа Нгуна отречься в пользу его восемнадцатилетнего сына Оунмыонга. В 1373 г. Фа Нгун умер в изгнании в независимом тайском княжестве Нан [165, с. 50; 194, с. 120—121; 202 с 35; 267, с. 38].

[Аспарух]

Глава 6. Монголо-китайская агрессия против Вьетнама во второй по­ловине XIII в.

Спойлер (раскрыть)

В 1252 г. монгольские войска под командованием Урянхатая, сына знаменитого полководца Чингисхана, вторглись в го­сударство Наньчжао (расположенное на территории нынешней пров. Юннань). В 1254 г. Наньчжао пало. В 1257 г., завершив покорение окрестных племен, войска Урянхатая вышли к гра­ницам Вьетнама. Осенью 1257 г. монгольский полководец по­требовал у вьетнамского короля Чан Тхай Тонга пропустить его войска через территорию Вьетнама для удара в тыл южно­китайской империи Сун [15, с. 75; 168, с. 180].

Вьетнам в это время вел войну со своим южным соседом Тямпой. Но перед лицом возникшей монгольской угрозы оба государства прекратили враждебные действия [54, с. 75]. Было ясно, что требование прохода только прелюдия к завоеванию Восточного Индокитая монголами. Король Чан Тхай Тонг про­явил решительность и не только отверг требование монголов, но даже арестовал их послов и заключил в темницу. Не до­ждавшись ответа, Урянхатай вторгся в пределы Вьетнама. Чан Тхай Тонг послал ему навстречу сильную армию под командо­ванием своего племянника Куон Туана [168, с. 180]. Армия Куон Туана не смогла задержать монголов в северных районах Вьет­нама и отступила к р. Сам, севернее Тханглаунга (совр. Ха­ной), куда к этому времени подошли основные части вьетнам­ского войска. Разрушив мосты через реку, вьетнамцы укрепи­лись за этим водным рубежом. Урянхатай, разведав броды, пе­реправил через реку легкую конницу. Она завязала бой, кото­рый отвлек внимание вьетнамцев от переправы главных сил Урянхатая; вьетнамцы потерпели поражение. Урянхатаю, одна­ко, ле удалось отрезать войска Чан Тхай Тонга от стоявшего на реке вьетнамского флота. Чан Тхай Тонг со значительной частью войска погрузился на суда и вышел в море, где монго­лы не могли его преследовать [15, с. 295—296]. Вслед за этим монголы пошли на Тханглаунг и в декабре 1257 г. заняли его. Вьетнамская столица была разграблена и сожжена. Но непри­вычные к тропическому климату войска Урянхатая не смогли продвинуться дальше внутрь страны. Вскоре они начали от­ступление и покинули Вьетнам [15, с. 296; 168, с. 180].

Покидая пределы Вьетнама, Урянхатай вновь послал к Чан Тхай Тонгу послов с предложением подчиниться. Но в это вре­мя вьетнамский король вернулся в Тханглаунг и, увидев разо­рение столицы, пришел в ярость. Он приказал связать монголь­ских послов и в таком виде отправить их к Урянхатаю. В 1258 г. на престол вступил новый вьетнамский король Чан Тхань Тонг (1258—1279) (король Чан Тхай Тонг, по существо­вавшей в то время традиции, отрекся перед этим от престола и принял титул короля-наставника, продолжая, однако, влиять на политику). Оба короля понимали, что монгольская угроза еще не миновала, и все же решили начать с монголами мирные переговоры.

Монгольский наместник Юннани Насреддин отправил в от­вет на посольство вьетнамцев следующую ноту от имени мон­гольского народа: «Ранее я направил послов с дружественны­ми намерениями. Ты и те, кто с тобой, арестовали послов и не вернули их. Поэтому в прошлом году (1257. — Э. Б.) я послал войска против вашей страны... Снова направили к тебе двоих послов с умиротворяющими манифестами, возвращавшими те­бе твою страну. Ты же опять связал наших послов и так от­правил их обратно. Ныне посылаю чрезвычайного посланца огласить манифест: если ты и иже с тобой чистосердечно при­соединитесь (к нам), то пусть король лично прибудет (ко мне), если же будете сомневаться и не исправите ваши ошибки, то в будущем ответите мне за это» (цит. по [15, с. 296]).

Чан Тхань Тонг уклонился от поездки в ставку хана. Тогда монголы потребовали прислать вместо него заложников — кого-нибудь из ближайших родственников короля. Чан Тхань Тонг на это ответил: «Разве прекрасные слова о подчинении могут сочетаться с присылкой в заложники сыновей и младших брать­ев» (цит. по [15, с. 297]).

В 1260 г. великим ханом был избран Хубилай (внук Чингис­хана). Его улус, однако, охватывал только Монголию, где имелась сильная оппозиция (окончательно покорить Монголию ему удалось только в 1303 г.), и Северный Китай. Поэтому Хуби­лай решил опираться главным образом на китайские резервы. С этой целью он перенес свою столицу в Пекин. Ему предстоя­ло еще завоевать Южный Китай, где правили Суны, и, предвидя трудности (завоевание затянулось на 20 лет), Хубилай ре­шил наладить отношения с Вьетнамом.

В начале 1261 г. он направил во Вьетнам посольство с письмом, гарантировавшим мир, если вьетнамский король при­знает его китайским императором и пришлет ему традиционную номинальную дань, которую Вьетнам в прежние времена пла­тил Китаю. Такой чисто формальный вассалитет, не затраги­вавший фактически независимости Вьетнама, устраивал вьет­намских правителей. Вьетнамское посольство с символической данью было отправлено в Пекин, а Хубилай, в свою очередь, официально признал Чан Тхань Тонга королем [15, с. 297].

В 1267 г. отношения Вьетнама с державой Хубилая вновь обострились. Хубилай направил Чан Тхань Тонгу ноту, в которой требовал, чтобы вьетнамский король породнился с монгольским двором; чтобы его сыновья или младшие братья были на­правлены в Пекин в качестве заложников; требовал составле­ния списков податного населения Вьетнама и отправки этих сведений в Пекин; хотел, чтобы вьетнамские войска участвова­ли в походах монгольской армии; чтобы вьетнамский король присылал налоги и повинности в пекинскую казну; чтобы в по­граничной области Вьетнама Далухуачи утвердили должность управляющего из Пекина. Принятие такого ультиматума было равносильно полному подчинению страны, поэтому Вьетнам его отверг. В 1275 г. Хубилай повторил свой ультиматум, и он сно­ва был отвергнут. Однако монголы, занятые войной в Южном Китае, а затем в Бирме, до начала 80-х годов XIII в. были еще не в состоянии послать крупные военные силы против Вьетнама [15, с. 297].

В 1279 г. сановники в Пекине предложили Хубилаю план нового военного похода на Вьетнам, но император его не одоб­рил. В то же время вьетнамскому королю Чан Нян Тонгу, толь­ко что взошедшему на трон (1279—1293)[17], было предложено вместо вассального визита в Пекин прислать свою статую из золота, а также заплатить выкуп за всех своих родственников и весь народ. Это требование вьетнамское правительство оста­вило без ответа [15, с. 302].

В том же, 1279 г. монголы потребовали прибытия короля Тямпы Индравармана V к императорскому двору. В ответ на это Индраварман V направил в Пекин в 1280 г. посольство с заверениями в преданности, сам же к Хубилаю предпочел не являться. Таким образом, обе страны не выразили монгольско­му императору ожидаемой покорности и завоевание их силой оружия стало в порядок дня.

В 1281 г. Хубилай объявил Вьетнам «самоуправляющимся инородческим округом» (сюаньвэйсы). Начальником округа был назначен Баян Тимур. Формально это означало присоеди­нение Вьетнама к империи Юань (так Хубилай именовал свою династию). В то же время, не теряя надежды получить ценного заложника, монголы вновь потребовали приезда Чан Нян Тон­га в Пекин. Он и на этот раз уклонился от приглашения, по­слав вместо себя дядю Чан Зи Ая (1281 г.). Хубилай сделал вид, что удовлетворен такой формой вассальной присяги. На деле он руководствовался испытанной монгольской стратеги­ей — бить противника по частям, по возможности заходя ему в тыл. Поэтому первой жертвой агрессии была избрана Тямпа. После ее завоевания Вьетнам оказался бы в клещах между двумя частями монгольской державы. Кроме гого, Тямпа ста­ла бы удобным плацдармом для дальнейшей агрессии Хубилая против стран Южных морей. Одновременно пекинский двор попытался подорвать единство вьетнамского государства изнут­ри. Послу Чан Нян Тонга принцу Чан Зи Аю был предложен пост вьетнамского короля с вассальным титулом Аннам Куок Выонг. Честолюбивый принц принял это предложение. В нача­ле 1282 г. в сопровождении отряда монгольской конницы Чан Зи Ай направился во Вьетнам в надежде захватить трон. Но вьетнамская разведка была осведомлена о его действиях. В горном проходе Намкуан незадачливый претендент и его войско попали в засаду и были разбиты. Сопровождавший прин­ца китайский посол Чан Чуан был ранен стрелой и бежал, сам Чан Зи Ай был взят в плен, лишен всех титулов и обращен в рабство. Так была пресечена в самом замысле монгольская ди­версия [168, с. 182].

Вскоре после этого король Чан Нян Тонг собрал всех чле­нов королевской семьи и высших чиновников двора, чтобы об­судить неминуемую угрозу монгольского вторжения. Все едино­душно высказались за военное сопротивление. Отдельные круп­ные феодалы стали формировать из своей челяди боевые отря­ды и выводить их к китайской границе. Когда осенью 1282 г. монгольский полководец Сагату собрал 200-тысячную армию для похода на Тямпу, вьетнамская граница была уже достаточ­но укреплена и Чан Нян Тонг ответил твердым отказом на требование монголов пропустить их в Тямпу [44, с. 35].

В конце 1282 г. Сагату переправил свое войско на 350 джон­ках из Гуанчжоу в Тямпу [168, с. 182]. Флот и его экипаж бы­ли целиком укомплектованы китайцами, которые в отличие от монголов были опытны в морском деле. Высадка состоялась около г. Мучэн (в китайской транскрипции). Город был хорошо укреплен. На его стенах стояло около сотни пушек арабско-пер-сидского происхождения. Индраварман V со своей армией по­спешил на помощь городу. Семь предложений Сагату о сдаче были отвергнуты. Однако монгольские войска обладали огром­ным военным опытом. В ночь на 13 февраля 1283 г. они атако­вали Мучэн с трех сторон, двумя отрядами с суши и одним с моря. В то время как тямы контратаковали один отряд, другой ворвался в город с противоположной стороны и ударил в тыл тямским войскам, вышедшим в поле. Тямы понесли большие потери, но Индраварману V с частью армии удалось скрыться в горах [15, с. 300].

Вслед за этим монголы двинулись на столицу Тямпы Ви-джайю и заняли ее без боя. Вскоре пали другие основные кре­пости страны.

Но тямы не сложили оружия. Главным вождем сопротивле­ния стал теперь наследный принц Хариджит, развернувший упорную партизанскую войну [168, с. 182]. Спустя менее месяца после взятия Виджайи Сагату получил донесение от китайского разведчика Цзэн Яня о том, что Индраварман V собрал в го­рах 3-тысячную армию. Еще через несколько дней захваченный лазутчик сообщил, что тямы располагают уже войском в 20 тыс. Весной 1283 г. Сагату направил против лагеря Индра-вармана V в горах моьтоло-китайский отряд под командовани­ем китайского генерала Чжан Юна. Тямы, заманив их в гор­ное ущелье, отрезали обратный путь. С большими потерями Чжан Юну удалось прорваться назад к основному монгольско­му войску. Сагату, не уверенный в своих силах, послал гонцов в Китай за помощью, а также обратился за военной поддерж­кой к Кампучии и Яве. Но обе эти страны сочувствовали Тям-пе, и его обращение осталось без ответа [15, с. 300—301]. Пы­таясь запугать Кампучию, Сагату решил провести против нее военную демонстрацию. Он послал отряд, занявший Саваннакет (тогда он принадлежал Кампучии), однако этот отряд был це­ликом уничтожен кхмерами [168, с. 182].

Подкрепления из Китая, шедшие морем, сильно пострадали от шторма. В этой ситуации Сагату решил отступить на север Тямпы и закрепиться в районе Мучэна. Вся остальная часть страны вновь перешла в руки тямов [15, с. 301].

Героическое сопротивление Тямпы значительно ослабило угрозу монгольской агрессии против Кампучии, Индонезии и других стран Южных морей. В Пекине было решено изменить стратегический план наступления на юг; теперь главной зада­чей стало завоевание Вьетнама, после чего монголы намерева­лись добить Тямпу.

В Тханглаунге ясно сознавали надвигавшуюся угрозу. В кон­це 1283 г. король Чан Нян Тонг предпринял необычную для вьетнамского феодального государства акцию. Он приказал пригласить в столицу старейших людей из всех деревень и за­дал им вопрос: воевать или покориться. Все единодушно отве­тили: «Воевать!» [44, с. 34].

В 1284 г. Хубилай поручил своему сыну Тугану окончатель­ное покорение Вьетнама и Тямпы. Туган собрал в Южном Ки­тае 500 тыс. воинов. Вьетнам располагал армией в 200 тыс. че­ловек. Стремясь оттянуть войну и лучше разведать военные си­лы монголов. Чан Нян Тонг направил в Китай еще одно по­сольство. Оно не дало результатов [168, с. 185].

В декабре 1284 г. монгольская армия перешла границу в районе Лангшоиа. Передовые крепости Вьетнама вскоре пали. Вьетнамские войска не могли выстоять в поле против ураган­ных атак монгольской кавалерии. Главнокомандующий Чан Хынг Дао принял решение оставить столицу без боя. Главной задачей он считал сохранение боеспособной армии. В то же время он обратился к населению с прокламацией, которую при­казал огласить во всех деревнях. В ней он призывал народ биться до смерти против агрессоров, в случае большого перевеса сил уходить в леса и горы, но не сдаваться. Прокламация Чан Хынг Дао стала программным документом развернувшейся в стране партизанской войны [168, с. 184].

В начале 1285 г. монголо-китайские войска вступили в Тхан-глаунг. Они разграбили вьетнамскую столицу, зверски распра­вились с ее жителями. Монголы пытались склонить к сотрудни­честву взятого в плен соратника Чан Хынг Дао генерала Чан Бинь Чонга. Но он гордо ответил им: «Лучше быть призраком на земле Юга (Вьетнама. — Э. Б.), чем князем на Севере (т. е. в Китае. — Э. Б.)» [44, с. 36]. В то же время часть крупных феодалов, включая некоторых членов королевской семьи, сочла необходимым перейти на сторону Юаней. Агрессоры оказали им теплый прием. В частности, брату Чан Нян Тонга Чан Ич Таку Хубилай пожаловал титул вассального короля Аннам Ку-тсВыонг [168, с. 184].

Подавленный происходящими событиями Чан Нян Тонг об­ратился к Чан Хынг Дао с вопросом: «Враг так силен, что, боюсь, долгая война принесет стране ужасные разрушения. Не лучше ли нам сдаться, чтобы спасти народ?» Согласно вьетнам­ским хроникам, полководец ответил: «Я прекрасно понимаю гу­манные чувства, которые движут Вашим Величеством. Но что будет с землей наших предков, с храмами наших отцов? Если Ваше Величество намерено сдаться, то пусть мне первому отру­бят голову» [44, с. 35—36].

Укрепив дух короля, Чан Хынг Дао обратился к своим вое­начальникам и солдатам с воззванием, вошедшим в историю. В нем, в частности, говорилось: «Я днем забываю о еде, ночью теряю сон, сердцем разрываюсь на части, тону в слезах скорби и обиды оттого, что еще не искромсал врага, не испил его кро­ви горячей... А вы, видя позор, который терпит ваш повелитель, ваше отечество, неужели не чувствуете стыда и смятения? Вож­дям королевских дружин разве не оскорбительно прислуживать за столом захватчикам, не обидно слышать музыку, приветст­вующую вражеских послов? А между тем вы как ни в чем не бывало забавляетесь петушиными боями, проводите дни в азарт­ных играх, думаете о своих садах и полях, женах и детях, в погоне за наживой забываете о делах государства, в азарте охо­ты не помните о своих воинских обязанностях, тешите себя вином и песнопениями. Если монголы хлынут в страну, петуши­ные шпоры не помогут разорвать их латы, уловки картежников не послужат верным руководством в войне. Сколько бы у вас ни было полей и садов, они не спасут вас от смерти: жены и дети станут вам в тягость; за все золото, что накопили, не ку­пите голов врагов, быстроногие охотничьи псы не обратят их в бегство, самое лучшее вино не помрачит их рассудка, сладко­звучные песни не усыпят их внимание. И я и вы станем плен­никами, рабами, разве это не ужасно будет? Не только я потеряю тогда свои владения, но и вы лишитесь всех милостей, коих удостоились, не только мои родные будут несчастны, но и ваши жены и дети окажутся в беде; не только храмы моих вен­ценосных предков будут осквернены, но и могилы ваших отцов будут растоптаны; не только я покроюсь позором в веках, но и вас будут клеймить потомки как трусов и предателей. И тогда будет ли вам до игр и развлечений?» [44, с. 50]. Пламенное воз­звание Чан Хынг Дао было направлено в первую очередь к феодалам, как к наименее устойчивой части общества. Оно, без­условно, сыграло свою роль, но еще большую роль сыграл об­щий патриотический подъем народных масс, который увлек за собой и колеблющихся феодалов. В целом число перебежчиков в этой войне оказалось весьма незначительным.

Между тем монголо-китайские войска продолжали наступать в глубь страны. После прибытия их флота под командованием Омара они заняли почти всю дельту Красной реки (Хонгха). Стоявший на севере Тямпы Сагату вторгся во Вьетнам с юга и разгромил вьетнамское войско под командованием принца Чан Куанг Кхая, которое пыталось преградить ему путь в пров. Нгеан. Король и двор укрылись в пров. Тханьхоа [266, с. 42].

Но успехи монголов достались им дорогой ценой; всюду их встречала выжженная земля, крестьяне и горожане скрывались в джунглях. Разбросанные по стране монгольские гарнизоны едва могли поддерживать связь между собой. Снаряжение и продовольствие для них с огромным трудом доставлялись из Китая. Отдельные отряды, выходившие на поиски добычи, не­медленно подвергались нападению партизан, которые действова­ли во всех районах, оккупированных монголами [27, с. 201].

К апрелю 1285 г. Сагату решил оставить Нгеан и пробивать­ся на соединение с основным войском монголов в северной части страны. Путь по суше он счел слишком рискованным. По­этому он погрузил свои войска на суда Омара и переправил их в дельту Красной реки. Вьетнамский флот, почти полностью уничтоженный в одном из более ранних сражений, не мог пре­пятствовать этой переброске [27, с. 201; 168, с. 185]. Однако Чан Хынг Дао не дал Сагату соединиться с большой армией монго­лов. Он с 50-тысячным войском преградил ему путь на р. Хам-ты в пров. Хынгйен. Сагату потерпел поражение и был вынуж­ден отступить к морю. Вдохновленные этой победой вьетнам­ские войска двинулись против войск Тугана. Генеральное сра­жение произошло при городке Тьыонгзыонг, где находился главный лагерь монголов, в 20 км от столицы Вьетнама. Войска Чан Хынг Дао и здесь одержали решительную победу. После этого Туган вынужден был оставить Тханглаунг и отступить на левый берег Красной реки [44, с. 38].

Пока монгольский главнокомандующий приводил свои войска в порядок, король Чан Нян Тонг со своим двором вер­нулся в столицу, а Чан Хынг Дао повернул свои войска к побережью против Сагату и Омара. В июле 1285 г. при перепра­ве монголо-китайцев через реку в районе Тэйнет вьетнамцы из засады внезапно атаковали. Под градом стрел в волнах реки погибла большая часть корпуса Сагату, включая командующе­го и китайского генерала Ли Хэна. Омару едва удалось спас­тись бегством [15, с. 303; 44, с. 38; 266, с. 43].

Известие о гибели корпуса Сагату окончательно деморализо­вало войска Тугана. Началось неорганизованное отступление под ударами регулярных войск Чан Хынг Дао и партизан. В ав­густе 1285 г. Туган с небольшим числом спутников пересек ки­тайскую границу. Нашествие полумиллионной армии монголо-китайцев завершилось полным ее разгромом [27, с. 201; 44, с. 38; 266, с. 43].

Этот разгром, однако, не охладил завоевательных устремле­ний Хубилая. Он даже приостановил подготовку нового втор­жения в Японию, чтобы сосредоточить все силы на подготовке нового похода во Вьетнам. К весне 1287 г. к вторжению было готово новое войско в 300 тыс. человек, набранное главным об­разом из жителей южнокитайских провинций Цзянхуай, Цзянси и Хугуан. Во главе этой сухопутной армии был поставлен гене­рал Абачи. Китайский адмирал Чжан Вэнь Ху снарядил флот из 500 кораблей. На корабли было погружено продовольствие для армии— 170 тыс. даней (около 10 тыс. т) зерна. Общее командование походом было опять возложено на Тугана [15, с. 303—304].

В декабре 1287 г. войска Тугана перешли границу Вьетнама в районе Лангшона и вдоль долины Красной реки двинулись на Тханглаунг. Формально они имели целью посадить на вьет­намский трон принца-предателя Чан Ич Така. Флот с продо­вольствием направился в залив Бакбо. Вьетнамские войска, оставив горные проходы, отступили в район к востоку от столи­цы. В начале 1288 г. монгольская армия вновь заняла Тхан­глаунг, но дальнейшее наступление не принесло ей успеха. Как сообщают летописцы Юаньской империи: «Люди в Зяоти (Вьетнаме. — Э. Б.) зарывали рис в землю и скрывались» (цит. по [44, с. 39; 168, с. 186—187]).

Вновь развернулась партизанская война. Не имея возмож­ности прокормить свои войска в районе Тханглаунга, Туган был вынужден отвести армию в район Ванкиепа (к северо-востоку от столицы), чтобы там ожидать подхода кораблей с продо­вольствием. Однако у порта Вандон китайский флот был встре­чен вьетнамскими кораблями под командованием Чан Кхань Зы. Чжан Вэнь Ху сделал попытку прорваться к Ванкиепу, но был отброшен. Затем вьетнамцы блокировали китайский флот. Что­бы вырваться из окружения, Чжан Вэнь Ху приказал сбросить весь провиант в море. Тем не менее большинство его кораблей было потоплено или захвачено. С остатками флота Чжан Вэнь Ху отплыл к о-ву Хайнань. В руки вьетнамцев попали огромные трофеи. Король-наставник Чан Тхань Тонг распорядился отпустить всех пленных, взятых в этой битве, в расчете, что они посеют панику в лагере Тугана [44, с. 304; 168, с. 187].

Поражение у Вандона действительно произвело тяжелое впе­чатление на монголо-китайские войска. Истощенные голодом и тропическими болезнями они не могли уже удерживать свои по­зиции у Ванкиепа. Туган принял решение об отступлении. Раз­делив свою армию на две части, он с одной из них двинулся по суше к китайской границе, а другой части приказал погрузиться на корабли и спуститься к морю по р. Батьданг [266, с. 44—45].

Чан Хынг Дао поручил погоню за Туганом своим соратни­кам, а сам занялся уничтожением монгольской флотилии. Он расположил свое войско в засаде у устья реки Батьданг и при­казал вбить заостренные сваи в дно реки. 9 апреля 1288 г. не­сколько вьетнамских джонок, вышедшие навстречу монголь­ским кораблям, завязали с ними бой, а затем обратились в притворное бегство. Пока монголы их преследовали, прилив сменился отливом и их корабли напоролись на сваи. Стреми­тельной атакой Чан Хынг Дао довершил разгром монгольской флотилии. Около 100 монгольских кораблей было потоплено, приблизительно 400 — захвачено. В плен попал и сам коман­дующий флотилией Омар, который еще недавно заносчиво пи­сал королю Чан Нян Тонгу: «Поднимешься в небо — я тебя и в небе настигну, скроешься в преисподней — я и в преисподней тебя найду» [44, с. 39—40; 168, с. 187].

Тем временем войскам Тугана, пытавшимся добраться до Китая по суше, преградил дорогу Фам Нгу Лао, талантливый полководец, вышедший из народа. Он заранее тайно занял гор­ные проходы в Лангшоне. Когда монгольские войска проходили узкой тесниной, на них внезапно обрушился град отравленных стрел, в завязавшейся битве погиб Абачи и большинство других военачальников. Тугану с большим трудом удалось вывести часть войска обходным путем [15, с. 304; 266, с. 45].

В Тханглаунге торжественно отмечали победу над агрессо­ром. Некоторое время спустя король Чан Нян Тонг распорядил­ся воздвигнуть почетный павильон с портретами отличившихся полководцев и внести их имена в «Истинную книгу реставра­ции». Была также объявлена амнистия всем коллаборациони­стам, кроме крупных феодалов [168, с. 188].

В то же время вьетнамское правительство реалистически смотрело на перспективы своих отношений с гигантской Юань­ской империей. Три освободительных войны тяжело дались Вьетнаму. Страна нуждалась в прочном мире. Осенью 1288 г. Чан Нян Тонг направил в Пекин посольство с предложением мира и обязательством выплачивать традиционную дань. Хубилай, однако, соглашался заключить мир только на кабальных условиях, которые он предлагал еще в 70-х годах. Вьетнамские послы отвергли его предложения, и посольство вернулось ни с чем. В начале 1289 г. Чан Нян Тонг вернул всех монголо-китайских пленных без выкупа[18]. Отношения с Юаньской империей, однако, продолжали оставаться напряженными. Хубилай не­сколько раз требовал, чтобы Чан Нян Тонг явился в Пекин, но тот каждый раз отказывался. В 1293 г. Хубилай задержал вьет­намского посла Дао Ти Ку и начал подготовку к новому похо­ду, однако его смерть остановила эти приготовления. Преемник Хубилая счел разумным принять условия Вьетнама и удовлетво­рился традиционной данью [44, с. 40; 168, с. 188; 266, с. 45].

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 7. Вьетнам с конца XIII по 60-е годы XIV в.

Спойлер (раскрыть)

Трехкратное отражение монголо-китайских нашествий силь­но подорвало экономику Вьетнама к концу XIII в. Ирригацион­ная сеть и сельское хозяйство в целом пришли в упадок. Одна­ко король и феодальная верхушка, упоенные успехом оборони­тельной войны против Китая, сочли своей первоочередной за­дачей не восстановление народного хозяйства, а наступательные, агрессивные войны против соседей на западе и юге.

В 1290--1291 гг. Чак Нян Тонг лично возглавил поход про­тив Лаоса, который в то время был разбит на множество мел­ких княжеств под номинальным сюзеренитетом Сукотаи. Лаос­цы, однако, дали захватчику достойный отпор. Авангард вьет­намской армии попал в засаду и только подход главных сил в последнюю минуту спас вьетнамского короля от плена. После нескольких новых попыток покорить Лаос, которые оказались столь же тщетными, Чан Нян Тонг отступил на территорию Вьетнама [34, с. 105].

При следующем короле Чан Ань Тонге (1293—1314) Вьет­нам сам был вынужден обороняться от лаосцев, перешедших в наступление. При этом лаосские князья часто пользовались под­держкой таиязычных племен, живших в горных областях Се­верного Вьетнама. В 1297 г. лаосские войска вторглись в погра­ничные районы Вьетнама. Вьетнамскому генералу Фам Нгу Лао с трудом удалось отразить это вторжение и вернуть захвачен­ные земли [34, с. 105—106]. В 1301 г. лаосские войска захвати­ли Дазянг. Фам Нгу Лао во главе отрядов королевской гвардии выступил против них и после упорных боев в провинциях Нге-ан и Тханьхоа отразил нападение. К концу правления Чан Ань Тонга между Вьетнамом и Лаосом установился непрочный мир [34, с. 106; 168, с. 191].

Отношения Вьетнама с Тямпой в конце XIII и в первые годы XIV в. носили мирный характер. В 1301 г. король-наставник Чан Нян Тонг лично нанес визит королю Тямпы Джайя Синхаварману III (1288 — 1307) в его столице Виджайе. Впоследст­вии их дипломатические отношения продолжались, и Чан Нян Тонгу удалось заключить с королем Тямпы весьма выгодный брачный договор. В качестве калыма за дочь Чан Нян Тонга Хюйен Чан Джайя Сивхаварман III уступил Вьетнаму две про­винции — О и Ри. Брак состоялся в 1306 г. В 1307 г. тямский король умер. Согласно существующему в Тямпе обычаю (сати), жена короля должна была взойти на погребальный костер. Но агент Чан Нян Тонга Чан Хак Чунг сумел вовремя похитить вдову и увезти ее во Вьетнам [56, с. 151; 168, с. 191]. Новый ко­роль Тямпы Джайя Синхаварман IV (1307—1312) на основа­нии этого потребовал возвращения утраченных провинций. По­лучив отказ, он попытался вернуть их силой. В этом ему по­могло восстание тямского населения О и Ри против вьетнам­ской власти. Только в 1311 г. вьетнамский король Чан Ань Тонг сумел организовать мощное контрнаступление. Три вьетнамских корпуса, двигавшиеся разными путями (по морю, по берегу и через горы), в 1312 г. сошлись у столицы Тямпы. Виджайя па­ла. Король Джайя Синхаварман IV был взят в плен и увезен во Вьетнам. Народное сопротивление захватчикам продолжа­лось; отряды народных ополченцев нанесли внезапный удар по лагерю Чан Ань Тонга, и только своевременный подход войск спас вьетнамскую армию от разгрома. В этой обстановке Чан Ань Тонг не решился на прямую аннексию Тямпы. На тямский трон был посажен брат Джайя Синхавармана IV Те Нанг, ко­торый принес присягу верности вьетнамскому королю и полу­чил от него титул вассального принца второго ранга [34, с. 108; 56, с. 146].

В 1313 г. в Тямпу (возможно, по приглашению тямских фео­далов, не смирившихся с завоеванием) вторгся король Сукотаи Рама Камхенг. Войска Чан Ань Тонга нанесли им поражение и изгнали за пределы Тямпы [56, с. 146; 168, с. 192]. Эта война, однако, ослабила вьетнамские позиции в Тямпе. В 1314 г. Те Нанг поднял восстание. Вскоре он освободил всю страну в гра­ницах 1307 года и начал борьбу за две отторгнутые провинции. Вначале успех был на стороне тямов, но в 1318 г. новый король Вьетнама Чан Минь Тонг послал против Тямпы своих лучших полководцев Чан Куок Чана и Фам Нгу Лао. В то время как армия Те Нанга успешно отражала фронтальную атаку войск Чан Куок Чана, корпус Фам Нгу Лао зашел ей в тыл. Тям-ская армия была разгромлена. Те Нанг бежал на Яву (его мать была яванской принцессой) и тщетно добивался там военной помощи [34, с. 109; 56, с. 146].

После этого Чан Минь Тонг назначил вассальным прави­телем Тямпы тямского военачальника Те А Нана (1318—1342). Однако Те А Нан уже в 1323 г. разорвал вассальную зависимость от Вьетнама. Вновь началась война. Те А Нан обратился за помощью к Юаньскому Китаю. В 1324 г. китайский импера­тор, обрадованный возможностью вновь вмешаться в дела Во­сточного Индокитая, направил королю Чань Минь Тонгу указ с требованием оставить Тямпу в покое. Вьетнамское прави­тельство, однако, не подчинилось китайским требованиям. В 1326 г. Чань Минь Тонг направил против Тямпы большое войско под командованием принца Ниена. Те А Нан разбил эту армию и :в 1326 г. был заключен мирный договор, по которому Вьетнам вновь признавал независимость Тямпы [34, с. 109; 56, с. 109; 168, с. 192].

В правление следующего вьетнамского короля Чан Хиен Тонга (1329—1341) вновь начались военные конфликты с Лао­сом. Прелюдией к ним послужило восстание племен черных таи, живших на территории Северного Вьетнама (в средней части бассейна Черной реки). Это восстание началось в 1329 г. и бы­ло окончательно подавлено только в 1337 г. Повстанцы получа­ли поддержку из Лаоса. В 1334 г. лаосские войска вторглись во вьетнамскую провинцию Нгеан и захватили там район Киемтяу. Король-наставник Чан Минь Тонг решил сам возглавить армию для изгнания лаосцев. Но пока он собирал войска и продоволь­ствие, лаосцы сами ушли из Киемтяу. Чан Минь Тонг думал преследовать их на лаосской территории, но из-за болезни ко­роля этот поход несколько задержался.

Осенью 1335 г. вьетнамские войска под командованием гене­рала Доан Ни Хая вторглись в Лаос. Первое сражение в райо­не селения Намкюнг Доан Ни Хай выиграл. Но следующая встреча с лаосскими войсками в ущелье р. Таетла оказалась для него роковой. Под прикрытием густого тумана лаосцы со множеством боевых слонов обошли вьетнамскую армию и уда­рили ей в тыл, в то время как другая часть лаосских войск атаковала с фронта. Битва завершилась полным разгромом вьетнамцев, часть войск погибла в бою, другая, спасаясь от слонов, утонула в реке. В числе погибших был и Доан Ни Хай. Чан Минь Тонг спешно вывел остатки своих войск из Лаоса. Это поражение стало началом упадка династии Чан [34, с. 106; 168, с. 192—1931.

Малые народы Северного Вьетнама воспользовались воен­ным ослаблением вьетнамского феодального государства, что­бы возобновить свою борьбу за независимость. В 1341 г. жив­шие в бассейне р. Ла племена тхай подняли восстание, которое возглавил Чинь Зак Мат [34, с. 93]. В 1353 г. вьетнамские войска предприняли поход на Тямпу, который кончился полным провалом. После этого вплоть до конца 80-х годов XIV в. воен­ная инициатива оставалась на стороне тямов, которые соверша­ли постоянные набеги на Вьетнам по морю и по суше [34, с. 109—110].

Постоянные войны подрывали и без того разоренное хозяйство Вьетнама. Уже в 1290 г. страну поразил неурожай, многие, пережившие ужасы войны, умерли от голода. Вьетнамский летописец сообщает: «В году Кань-зан (1290)... в королевстве свирепствовал голод, каждая мера риса стоила лигатуру (1 куан. — Э. Б.). Многие люди были вынуждены, чтобы добыть де­нег, продавать свои рисовые поля и даже своих детей — сыно­вей и дочерей. Король согласился даровать отсрочку по всем налогам и приказал раздавать милостыню» (цит. по [60, с. 51]). Другой источник рассказывает, что король велел открыть госу­дарственные склады зерна, но это было незначительной по­мощью. Продажа людей в рабство продолжалась. За человека давали 1 куан, т. е. стоимость корзины риса [164, с. 188]. На следующий год голод охватил всю страну, тела умерших усти­лали дороги. В 1292 г. Чан Нян Тонг издал указ, разрешающий выкупать проданных в рабство. Разрешение выкупать земли, проданные на тех же кабальных условиях, было дано только в 1299 г. уже следующим королем — Чан Ань Тонгом [34, с. 32, 93].

Вьетнамские летописцы бесстрастно отмечают неурожаи и голод, поражавшие страну регулярно в первой половине XIV в. В 1315 г. причиной голода послужила засуха, в 1320 г. — на­воднение. В 1321 г. снова был голод. В 1324 г. страну поразил налет саранчи и падеж скота. В 1333, 1336, 1338 — наводнения [34, с. 93]. «В год Кюи-ви (1343. — Э. Б.),— сообщает вьетнам­ская летопись, — пятый и шестой месяцы были засушливыми. Король своим указом снизил наполовину подушный налог с на­селения. Поскольку во втором месяце урожай погиб, голодное население объединялось в банды, занимавшиеся грабежом» (цит. по [60, с. 51]).

Стихийные бедствия, естественно, поражали Вьетнам в этот период не чаще, чем в XII—XIII вв. Но теперь была сильно по­дорвана основная функция восточного феодального государст­ва — забота о развитии сельского хозяйства; это произошло потому, что государственный земельный фонд и число свободных податных крестьян в эти полстолетия резко уменьшились и центральная власть резко ослабла. Дело здесь не только в по­следствиях военной разрухи, как таковой (ведь, например, в XV в. после китайского нашествия эти последствия были быст­ро преодолены). Суть проблемы заключена в происшедшем пос­ле победы над Хубилаем изменении структуры правящего класса, в новом перераспределении прибавочного продукта внутри этого класса.

Военное время выдвинуло на первый план талантливых пол­ководцев, которые по положению были крупными феодалами. Кроме регулярной королевской армии в их распоряжении бы­ли также личные дружины, набранные из числа челяди. В ин­тересах военно-феодальной верхушки короли вели активную военную политику на западе против Лаоса и горных народов

Северного Вьетнама и на юге против Тямпы. Усиление полити­ческой власти крупных феодалов повлекло за собой и их эко­номическое усиление.

В XI-—XIII вв. основной формой земельной собственности во Вьетнаме была государственная феодальная собственность. По­давляющее большинство эксплуатируемого класса составляли лично свободные крестьяне-общинники. Налоги, подати и тру­довые повинности накладывались не на отдельных крестьян, а на общины (са) в целом. Чиновники-феодалы, контролировав­шие сбор налогов, общественные работы и выполнявшие другие административные функции, получали отчисления от налогов с этих общин. Эту феодальную ренту они получали только на срок исполнения своих обязанностей, обычно пожизненный. По наследству эта рента не передавалась.

Частная феодальная собственность во Вьетнаме XI— XIII вв. существовала, но по размерам была относительно не­велика. Переходную форму между государственной и частной феодальной собственностью при династии Чан (1225—1400) представляли так называемые районы тхай ап — земли, пожало­ванные принцам крови и высшей титулованной знати. Кре­стьяне, сидевшие на этих землях, платили государству подуш­ный налог и одну шестую земельного налога, а пять шестых земельного налога отдавали в виде ренты феодалу, от которого они зависели. Такие земли крупные феодалы получали в на­следственное владение [34, с. 27]. Частнофеодальными землями в собственном смысле слова были земли дьен-чанг, крупные хо­зяйства знати, целинные и залежные земли, которые получали в наследственную собственность титулованные феодалы с пра­вом сажать на эти земли бродяг, беглых и собственных рабов. Кроме того, в период ослабления центральной власти крупные феодалы получали широкие возможности переманивать на свои земли крестьян из юридически свободных общин, подчиненных непосредственно государству. К середине XIV в. земли крупной титулованной знати занимали около пятой части земельного фонда Вьетнама [27, с. 195—196].

В XIII—XIV вв. получила развитие также средняя и мелкая частная феодальная собственность на так называемых землях ты-дьен и ты-чанг, которая развивалась за счет освоения це­линных и залежных земель, а также путем покупки и экспро­приации за долги у разорившихся крестьян.

В годы после монгольского нашествия во Вьетнаме оказа­лось большое количество заброшенных земель, владельцы ко­торых погибли или разбежались. Не был еще исчерпан и фонд целинных земель в Северном Вьетнаме. К этим землям в кон­це XIII — первой половине XIV в. добавились еще земли, за­хваченные у соседей, главным образом у Тямпы, колонизация которых проводилась в основном путем организации там част­ных феодальных хозяйств. В тот же период, укрепив свою власть на местах, крупные феодалы стали прибегать и к открытому захвату земель еще не закабаленных общинников [27, с. 202].

Еще одной формой феодальной собственности во Вьетнаме XI — первой половины XIV в. было церковное землевладение (ты-вьен). Оно отличалось от частной феодальной собствен­ности тем, что собственником здесь был не отдельный феодал, а монашеская община (буддийская или даосская), получавшая в вечную собственность от королей династии Ли и Чан обшир­ные земли с крестьянами, навсегда освобожденными от уплаты налогов и несения повинностей в пользу государства. Короли династии Чан конца XIII — первой половины XIV в. были рев­ностными буддистами. Они зачастую сами уходили в монахи и возглавляли основанные ими новые буддийские секты. Богатст­ва буддийской церкви, которую они одаряли щедрой рукой, при них непомерно возросли, а ресурсы государственного сектора со­ответственно оскудевали [44, с. 42—43; 168, с. 174—177].

В результате всех этих процессов численность государствен­ных крестьян во Вьетнаме в первой половине XIV в. резко упа­ла, а налоговый гнет на них соответственно возрос, так как го­сударство стремилось выжать из них такие же доходы, как и прежде. Положение осложнялось усилившимся неравенством внутри крестьянских общин. Все крестьяне внутри общин дели­лись на две категории — записных (т. е. внесенных в списки полноправных общинников) и незаписных (пришлых, разорен­ных крестьян), которые в списки общинников не вносились и не имели права на земельный надел. Положение последних было особенно тяжелым, поскольку они подвергались эксплуатации и со стороны общинной верхушки и со стороны феодалов, которые обещаниями разных льгот переманивали их на свои земли, а затем полностью закабаляли, пользуясь тем, что они лишены общинной защиты [27, с. 196, 197].

Подводя итоги, можно сказать, что положение крестьянства во Вьетнаме резко ухудшилось по сравнению с периодом до монгольских войн. Это не могло не повести к обострению клас­совой борьбы, которая сначала носила пассивный характер (бегство в джунгли, где крестьяне, скрываясь от сборщиков на­логов, расчищали новые земли), а затем переросла в активную форму антифеодальных восстаний.

В 1343 г. очередная засуха погубила урожай, но налоговый пресс не был ослаблен. Это повлекло за собой восстания сво­бодных (государственных) крестьян-общинников во многих районах страны. Правительство вынуждено было пойти на компромисс и вдвое уменьшить налоги. Восстания, однако, про­должались. Весной 1344 г. в Йенфу (пров. Хайхынг) вспыхнуло одно из наиболее упорных и длительных крестьянских восста­ний XIV в.; им руководил Нго Бе. Среди повстанцев самой мно­гочисленной и активной частью были зависимые крестьяне (нонг-но и но-ти), бежавшие из феодальных владений титуло­ванной знати (тхай-ап и дьен-чанг). Это восстание продолжа­лось 14 лет — до 1360 г. Летом 1345 г. страну снова поразила засуха. Восстание Нго Бе распространилось на новые районы. Правительство короля Чан Зу Тонга вынуждено было пойти на уступки, одновременно направив новые, значительные военные силы в пров. Хайхынг. Правительственным войскам удалось взять штурмом лагерь повстанцев в Йенфу и разгромить их главные силы. Нго Бе с частью сторонников, однако, вырвался из кольца правительственных войск и ушел в глубинные райо­ны, где снова пополнил свои ряды [34, с. 94].

В 50-х ..годах XIV в. по стране прокатилась новая волна восстаний. Весной 1351 г. вспыхнуло восстание в провинциях Тхайнгуен и Лангшон. В 1354 г. во Вьетнаме вновь разразился голод. Он послужил толчком к новому мощному выступлению нонг-но и но-ти. Во главе этого восстания встал вождь по имени Те, выдававший себя за внука знаменитого полководца Чан Хынг Дао, возглавлявшего сопротивление монголо-китайским агрессорам. Восстание под руководством Те охватило обшир­ный район от Ланзянга до Намшатя. В восьмом месяце 1355г. из-за сильного наводнения страну вновь поразил голод, за ко­торым последовала новая вспышка восстаний. Правительство тщетно пыталось смягчить обстановку в стране, раздавая голо­дающим деньги и продукты. Но это было каплей в море народ­ного бедствия. Особенно большой размах восстания приняли на северо-востоке страны (в провинциях Хайфон, Куангнинь и Хайхынг) — в районах концентрации феодальных владений дьен-чанг и тхай-ап [34, с. 95—97].

Известный средневековый вьетнамский историк Нго Тхи Ши так характеризовал в 1355 г. сложившуюся обстановку: «(С того момента как) Чан Зу Тонг взошел на престол до на­стоящего времени прошло 15 лет. За это время было шесть сол­нечных затмений, три наводнения, три засухи, однажды гусени­цы уничтожили рисовые посадки, из года в год случались не­урожаи и голод. Сейчас с весны до осени разваливаются горы, происходят землетрясения, не было ни одного месяца, в кото­рый не случилось бы беды. Будда карает жестокость и разврат, предостерегает от политического безделия. И все-таки, вокруг нашего короля постоянно процветает самодовольство и отсутст­вует беспокойство. Те, кто наверху, не хотят правдиво посмот­реть себе в душу, те, кто внизу, не имеют смекалки, как спасти жизнь и оказать помощь стране, считая обычным предзнамено­вание Неба, но не боясь его, презирают и выбрасывают людей, не заботясь о них» (цит. по [34, с. 95—96]).

В 1358 г. засуха длилась с весны до осени, водоемы высох­ли, погибло много рыбы. Цены на рис достигли одного куана за тханг. Государственные продовольственные склады были пусты. Все запасы ушли на снабжение войск, воюющих в Тямпе, или были разворованы чиновниками. Чан Зу Тонг издал указ, обязывающий богачей во всех провинциях раздавать продовольствие голодающим, обещая им за это денежную компенсацию из казны. Указ, однако, не дал желаемых результатов. В 1358 г. начался второй этап массовых крестьянских выступлений под руководством Нго Бе. Центром повстанцев стала гора Фуйен. В короткое время восстание охватило обширную территорию от Гхиенльеу до Тилиня. Одновременно с этим восстанием крестьянские движения начались практически во всех провинциях Вьетнама. В конце 1358 г. Чан Зу Тонг приказал начальникам провинций бросить все местные войска на подавление крестьянских выступлений. Но только в четвертом месяце 1360 г. правительственным войскам удалось добиться перелома. Они разгромили лагерь повстанцев в Иенфу, взяли в плен Нго Бе и 30 других руководителей восстания. Все они были отправлены в Тханглаунг и там казнены [34, с. 96].

В других местностях, однако, восстания крестьян продолжались. Кризис, охвативший страну, усугубился последствиями наводнения, поразившего Вьетнам в восьмом месяце 1360 г. В первом месяце 1361 г. Чан Зу Тонг направил против крестьянских повстанцев свой последний резерв — королевскую гвар­дию [34, с. 96—97]. В том же году к внутренней угрозе приба­вилась внешняя: тямы во главе с молодым энергичным коро­лем-полководцем Те Бонг Нга (1360 — 1389) вторглись на тер­риторию Вьетнама и осадили порт Зили [34, с. 110].

В 1362 г. страну поразило очередное стихийное бедствие — засуха. Страдания народных масс дошли до предела. Прави­тельство снова обратилось к богачам, призывая их раздавать бесплатно продовольствие голодающим, суля пожаловать за это почетные титулы. Но и эта мера оказалась малоэффектив­ной. В 1363 г. Чан Зу Тонг распорядился провести дополнитель­ный набор в местные войска, чтобы усилить борьбу с повстан­цами. Был издан указ, согласно которому все зависимые кре­стьяне но-ти, принадлежавшие титулованной знати, должны были иметь на лбу вытатуированный знак, их следовало занести в реестровый список. Тот, кто не имел такого знака и не был внесен в список, считался грабителем и с ним поступали соот­ветственно. Бегство крестьян от своих хозяев и народные вос­стания, однако, продолжались и во второй половине 60-х годов XIV ;в. Так, в 1366 г. король вновь направил строгий приказ начальникам провинций подавить крестьянские выступления на подчиненных им территориях. В том же году тямы вновь вторг­лись во Вьетнам и осадили порт Зили [34, с. 97, 110].

Борьба с крестьянскими восстаниями была затруднена еще и тем, что уже в первой половине XIV в. Вьетнам был поражен кризисом верхов. Феодалы, единодушно выступавшие в годы монголо-китайской агрессии, теперь перегрызлись в жестокой борьбе за дележ того резко уменьшившегося прибавочного продукта, который можно было выжать из обнищавшей страны. Так, в правление короля Чан Минь Тонга (1314—1329) произо­шло столкновение между двумя феодальными кликами при дво­ре. Одной руководил глава Правительственного совета[19] принц Чан Куок Чан, другую вдохновляла принцесса Ван Хьен, дочь главы Высшего Королевского Совета. Конфликт между двумя кликами завязался в 1319 г. и закончился казнью Чан Куок Чана. Вместе с ним были казнены свыше ста вельмож и выс­ших чиновников, составлявших его партию. Однако пострадала и противная сторона: Чан Минь Тонг, следуя доносу, приказал казнить принцессу Ван Хьен и четвертовать одного из ее основ­ных приверженцев [34, с. 99—100]. В 1329 г. Чан Минь Тонг от­рекся от трона и принял титул короля-наставника при новом короле Выонге — сыне своей наложницы. Выонг, принявший королевское имя Чан Хьен Тонг (1329—1341), правил недолго и умер в возрасте 22 лет, возможно, не своей смертью. Между тем в годы его правления королева Хьен Ты родила двух сыно­вей, младший из которых после смерти Чан Хьен Тонга был объявлен королем под именем Чан Зу Тонг (1341—1369) [34, с. 100]. Вступив на престол, 23-летний Чан Зу Тонг сразу же проявил «недюжинные способности» в разорении остатков госу­дарственной казны, передав фактическую власть в стране сво­им фаворитам [168, с. 193]. Последний выдающийся государь Вьетнама Ты Дык так характеризовал деятельность этого коро­ля: «Пристрастие к вину, увлечение музыкой и пением, разба­заривание казны на строительство великолепных дворцов... ра­сточительство... распутство — во всем этом Зу Тонг слишком преуспел. Как же при этом избежать ослабления династии?» [34, с. 100].

В 1363 г., когда страну терзал жестокий голод от неурожаев, Чан Зу Тонг, вместо того чтобы заняться проблемами иррига­ции, распорядился соорудить в Запретном городе[20] большое ис­кусственное озеро с островом посередине, на котором была по­строена прекрасная пагода. В том же году рядом с озером был вырыт большой пруд для разведения рыбы и черепах [34, с. 100]. В военных делах Чан Зу Тонг тоже не снискал себе славы. В 1367 г., чтобы отомстить за многочисленные набеги тямов, он послал большую армию в Тямпу. Она была наголову разбита при Тьемдонге, причем тямы захватили в плен коман­дующего — принца Чан Тхе Хынга [34, с. 110].

Скучающий король был неутомим в изобретении новых раз­влечений. Большие деньги он тратил на театральные представ-ления, которые показывали ему китайские иммигранты [168, с. 193]. На оргиях во дворце Чан Зу Тонг устраивал конкурсы питья. Победитель одного такого конкурса — чиновник Буй Кхоан, выпивший без передышки 100 чаш вина, был повышен ко­ролем сразу на два ранга. Вопреки феодальному этикету во дворец приглашали богатых купцов, которым была оказана честь проигрывать королю в кости огромные суммы (до не­скольких сот куанов). Чан Зу Тонг на свой лад общался и с простым народом: бродил по ночным улицам столицы и однаж­ды был ограблен и раздет. Летописные источники содержат много сведений о крайнем моральном разложении Чан Зу Тон­га, в котором ему с рвением подражала придворная знать. Со­хранилось предание о том, что однажды, простудившись, король, по совету своего придворного лекаря Чау Каня, съел печень специально для этого убитого мальчика [34, с. 100—101].

Этот ярко выраженный кризис верхов вызывал крепнувшую с каждым годом оппозицию мелких и средних феодалов-чи­новников, настроения которых выражали ученые-конфуцианцы. Выдающийся вьетнамский ученый Тю Ан направил королю пе­тицию, в которой настаивал на казни семи министров. Чан Зу Тонг оставил эту петицию без ответа. Оскорбленный Тю Ан ушел в отшельники и, удалившись в пров. Тилинь, занялся поэ­зией и просвещением [168, с. 193—194]. Другие конфуцианцы петиций не писали, но постепенно собирали силы для того, чтобы захватить в государстве ключевые посты и провести ре­формы, котооые стабилизовали бы положение и укрепили бы вьетнамское феодальное государство. Эти реформы были осу­ществлены в 70—90-х годах XIV в. и в начале XV в., но план их начал складываться в умах наиболее дальновидных предста­вителей правящего класса еще в правление Чан Зу Тонга и да­же раньше. Чтобы укрепить государство, по их мнению, надо было сбросить в первую очередь балласт, его отягощавший, т. е. секуляризировать огромные владения буддийской церкви. В XI—XIII вв. буддийская церковь сыграла большую положи­тельную роль в укреплении государства, в частности, в моби­лизации масс против нашествий из Китая, но при этом она по­степенно аккумулировала такую большую часть совокупного прибавочного продукта страны, что стала непосильным грузом для ослабевшего государства. Этим и объясняются резко анти­буддийские настроения рядового чиновничества в XIV в. и его решительный поворот в сторону конфуцианства, которое сосре­доточивало и светскую и духовную власть в руках тех же чи­новников.

Вьетнамский историк Ле Ван Хыу (ум. в 1322 г.) писал: «Основатель дома Ли через два года после вступления на пре­стол еще не успел ни поставить храм своим предкам, ни на­вести порядок в государстве, а уже построил восемь буддийских святилищ в уезде Тхиендык, подновил храм и пагоды в других землях, стал держать в столице более тысячи буддийских мо­нахов, сколько добра и труда ушло на это! Добро с неба не па­дает, рабочих рук божество не дает, откуда же все это было взять, как не у народа!» (цит. по [44, с. 47; 266, с. 54]). Другой конфуцианский ученый Ле Ба Куат с негодованием восклицал: «Молить Будду о милосердии, страшиться его гнева — как мо­гут люди предаваться такому невежеству? А между тем князья по крови и простой люд так радеют о всеобщем почитании Буд­ды, что отдают все нажитое на строительство храмов, пагод и счастливы при этом, как будто взамен получили разрешение на вход в блаженный мир. Где имеется селение, там наверняка найдете пагоду, не успеет еще одна обвалиться, как уже строят другую. Половина народа только тем и занята, что возводит храмы, колокольни, башни...» (цит. по [44, с. 47; 266, с. 55]). Конфуцианец Чыонг Хан Шиеу (ум. в 1354 г.) выставил возле буддийского храма Кхайнгием стелу с такой надписью: «Люди лукавые и коварные, утратившие дух монашества и мысли о небытии; им бы только завладеть прекрасными садами, краси­выми местами, им бы великолепные, будто золото и каменья, палаты да многочисленных приспешников (проникающих всю­ду, словно) хобот слона. Богачи, следуя нынешним обычаям, тянутся к ним, потому, сколько ни есть знаменитых мест, по­ловина их — за храмами; стекаются (люди) стайками в мона­стыри — не пашут они, а едят, не ткут, а одеты» [41, с. 58].

Второй мишенью ученых-конфуцианцев были крупные фео­далы — многочисленная родня короля и титулованные вельмо­жи, которые, захватив огромные земельные владения, перешли к паразитическому образу жизни, не справляясь совершенно с функцией руководства государством. Достаточно вспомнить гневную инвективу вьетнамского историка Нго Тхи Ши, зане­сенную им в летопись под 1355 г.

Обстановка для реформ, таким образом, назрела. И мелкое и среднее чиновничество вскоре перешло в наступление на крупных феодалов и буддийскую церковь.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 8. Вьетнам с 70-х годов XIV в. до начала XV в. Реформы Хо Куи Ли

Спойлер (раскрыть)

В 1369 г. Чан Зу Тонг умер, не оставив наследника. Внут­ри королевской семьи завязалась борьба за власть. Наиболее законным претендентом был принц Чан Нге Тонг, сын короля Чан Минь Тонга от младшей жены Минь Ты и брат предпослед­него короля Чан Хьен Тонга. Трон, однако, захватил опирав­шийся на фаворитов покойного короля Зыонг Нят Ле, внук Чан Минь Тонга. Мать его была актрисой придворного театра. По понятиям того времени такой брак был мезальянсом, а Нят Ле узурпатором. Он и сам не считал себя продолжателем династии Чан и объявил свое правление началом новой династии Зыонг (1369—1370) [168, с. 195].

Новая династия оказалась недолговечной. Зыонг Нят Ле и его фавориты проводили время в кутежах и оргиях. Они пре­взошли даже Чан Зу Тонга. Популярность короля быстро па­дала не только в глазах народа, но и в глазах знати. Группа крупных феодалов во главе с канцлером Высшего Королевско­го Совета принцем Чан Нгуен Чаном составила заговор с целью свержения Нят Ле. Заговор, однако, был раскрыт и боль­шинство участников казнены. Части заговорщиков удалось бе­жать и укрепиться в Тханьхоа. Там они подняли мятеж в вой­сках. Восставшие во главе с принцем Чан Фу двинулись на столицу. В 1370 г. войска Чан Фу взяли штурмом королевский дворец. Нят Ле, его сын и приверженцы были схвачены и каз­нены. На трон был посажен принц Чан Нге Тонг (1370—1372). Он щедро наградил помогавших ему родственников. Своей ма­тери, уже упоминавшейся ранее Минь Ты, он пожаловал титул хоанг-тхайфи (вдовствующая королева). Племянника своей ма­тери (т. е. своего двоюродного брата по женской линии) Хо Куи Ли (Хо Кюи Ли) король ввел в Тайный Совет и женил на своей дочери принцессе Хюи Нинь [34, с. 113].

Будущему великому реформатору Хо Куи Ли было в это вре­мя 35 лет. Он принадлежал к старинной богатой и влиятель­ной феодальной семье, связанной многочисленными брачными узами с королевским родом. Но хотя сам Хо Куи Ли, безуслов­но, относился к прослойке крупных феодалов, он стал полити­ческим лидером мелких и средних феодалов-чиновников, кото­рые в его лице приобрели одаренного и решительного вождя. Хо Куи Ли был тесно связан с Чан Нге Тонгом много лет и но­вый король стал доверять ему самые ответственные поручения еще задолго до того, как Хо Куй Ли достиг вершины иерархи­ческой лестницы.

Первые годы правления Чан Нге Тонга были временем тяж­ких испытаний. В начале 1371 г. тямские войска под командова­нием короля Те Бонг Нга высадились во вьетнамском порту Дайан и стремительно двинулись на столицу. Чан Нге Тонг, не рассчитывая удержать Тханглаунг, бежал в город Донгнган. Оттуда, с другого берега Красной реки, он беспомощно наблю­дал, как тямские войска грабят и жгут столицу, уводят ее жи­телей в рабство. После этого победоносный Те Бонг Нга с ог­ромными трофеями вернулся в Виджайю. Вьетнамские войска, деморализованные рядом поражений, видимо, даже не пытались его преследовать. В том же году вспыхнуло народное восстание в Нгеане [34, с. 113, 115]. В восьмом месяце 1371 г. король на­правил Хо Куй Ли в Нгеан. В течение месяца восстание было подавлено. За эту победу Чан Нге Тонг пожаловал Хо Куй Ли титул князя [34, с. 113].

Вскоре под неофициальным руководством Хо Куи Ли началась тотальная проверка государственного аппарата по всей стране — первый шаг в его реформах, которые вновь сделали Вьетнам сильным и жизнеспособным феодальным государством. Все чиновники, как гражданские, так и военные, должны были пройти переаттестацию. Особое внимание было уделено созда­нию боеспособного офицерского корпуса. Гражданские чинов­ники и офицеры, не способные к несению своих обязанностей или бывшие ставленниками крупных феодалов-сепаратистов, от­странялись от должности и заменялись, как правило, талантли­выми выходцами из низов, которые были всем обязаны новому правительству и лично Хо Куи Ли. Список новых чиновников утверждался королем [34, с. 114]. Несколько позже Чан Нге Тонг, согласно установившейся традиции, отрекся от престола в пользу своего двоюродного брата Чан Зюэ Тонга и принял ти­тул короля-наставника. Мать Чан Зюэ Тонга приходилась тет­кой не только королю, но и Хо Куи Ли. Таким образом, высшая власть во Вьетнаме оказалась в руках трех кузенов [168, с. 195].

Усилия этого триумвирата в годы правления Чан Зюэ Тон­га (1372—1377) были направлены на решение двух первооче­редных задач — повышение обороноспособности страны и борь­бу с голодом, который продолжал терзать народные массы. Вслед за созданием нового офицерского корпуса началась серь­езная реорганизация армии[21], строительство военного флота, реконструкция дорог в провинциях Тханьхоа и Нгеан, ведущих к тямской границе, строительство почтовых станций. В вось­мом месяце 1374 г. Хо Куй Ли сформировал новые корпуса ко­ролевской гвардии. В первом месяце 1375 г. он был официаль­но назначен начальником штаба всей вьетнамской армии [34, с. 114].

В 1373 и 1375 гг. были проведены две кампании по прину­дительному изъятию излишков риса у богачей (феодалов и об­щинной верхушки) в обмен на почетные титулы и отличия. Рис раздавали голодающим. В 1375 г. начались работы по расчист­ке ирригационных каналов в первую очередь на юге — в про­винциях Тханьхоа и Нгеан, т. е. в пограничных районах, где стабилизация положения была особенно важна [34, с. 137, 142, 150; 168, с. 195].

В том же году Хо Куи Ли провел реорганизацию админист­ративного устройства Юга. Старые провинции были перекроены и созданы новые, во главе которых он поставил лично предан­ных ему людей. По мнению советского историка Г. М. Маслова: «В 1375 г. влияние Хо Куи Ли не достигло еще такого уровня, чтобы он смог перекроить землю Красной реки — опору Чан-ской династии» [34, с. 114—115].

Чтобы подготовить новые кадры чиновников для проведения реформ, в 1374 г. по совету Хо Куи Ли было значительно уве­личено число мест на столичных конкурсах конфуцианского ти­па. В этом году лауреатами конкурса в столице стало 50 чело­век, которые тут же получили высокие административные посты. В то же время Хо Куи Ли заботило, что усиление конфуцианст­ва повлечет за собой рост китайского влияния. Эта проблема была в тот момент особенно актуальна, потому что утвердив­шаяся в 1368 г. в Китае династия Мин стала претендовать на гегемонию в Юго-Восточной Азии; особенно же ее интересовал Вьетнам. Поэтому в 1374 г. был издан указ, запрещающий но­сить китайскую одежду, были приняты законы против роскоши, с одной стороны ограничивающие китайский экспорт предметов подобного рода, а с другой — укреплявшие режим экономии, поскольку все средства были нужны для укрепления обороны и сельского хозяйства страны, только начавшей выходить из кри­зиса [34, с. 134].

Эта разносторонняя работа по укреплению государства да­ла свои результаты уже весной 1375 г., когда тямский король Те Бонг Нга вторгся в южные районы Вьетнама, но был разбит единомышленником Хо Куи Ли — командующим До Ты Бинем. Через год, в пятом месяце 1376 г., Те Бонг Нга повторил втор­жение, но снова был отброшен с большим уроном [34, с. 116]. Этот успех окрылил вьетнамское правительство, и в десятом ме­сяце 1376 г. король Чан Зюэ Тонг приказал Хо Куи Ли начать подготовку к ответному вторжению в Тямпу. Во главе армии встал сам Чан Зюэ Тонг. Вьетнамский флот под командованием Хо Куи Ли двигался параллельно курсу армии вдоль тямского побережья. На первых порах успех сопутствовал вьетнамскому оружию. Во втором месяце 1377 г. войска Чан Зюэ заняли порт Тхатькиеу и создали угрозу тямской столице. Но опытный пол­ководец Те Бонг Нга сумел перехитрить молодого короля Чан Зюэ Тонга. Он подослал к нему под видом перебежчика своего агента, который сообщил Чан Зюэ Тонгу, что Те Бонг Нга бе­жал из Виджайи, бросив ее на произвол судьбы. Чан Зюэ Тонг, поверив этому сообщению, двинул свои войска к тямской сто­лице. В результате вьетнамские войска оказались в ловушке и были наголову разбиты. Чан Зюэ Тонг пал в битве, как и боль­шинство командиров. Его брат принц Чан Хук попал в плен. Недавний победитель Те Бонг Нга генерал До Ты Бинь едва сумел увести во Вьетнам остатки армии. Флот Хо Куи Ли ока­зался не в силах помочь попавшим в окружение войскам [34, с. 117; 168, с. 196].

Вскоре Те Бонг Нга погрузил свои войска на суда и вне­запно для вьетнамцев высадился в бухте Тханфу, откуда уско­ренным маршем устремился на Тханглаунг. Слабый гарнизон столицы не мог долго сопротивляться, город был захвачен вой­сками Те Бонг Нга, разграблен и сожжен. Второй раз за семь лет тямский король вернулся на родину с огромной добычей [34, с. 118; 168, с. 196].

Несколько месяцев спустя Те Бонг Нга вновь появился на территории Вьетнама. На этот раз в его обозе ехал принц Чан Хук, объявивший себя вьетнамским королем. Те Бонг Нга рас­считывал использовать его в качестве марионетки, превратив Вьетнам в своего вассала. Вьетнамский народ, однако, не при­знал королем принца-перебежчика. В Тханглаунге уже сидел новый король Чан Хьен Тонг II (1377—1389), внук Чан Нге Тонга. Летом 1378 г. Те Бонг Нга удалось в третий раз на крат­кий срок захватить вьетнамскую столицу, но на этом его успе­хи кончились. Когда же он вновь вторгся во Вьетнам, рассчи­тывая на этот раз аннексировать провинции Нгеан и Тханьхоа, на его пути встала возрожденная вьетнамская армия под командованием самого Хо Куи Ли [34, с. 117—120; 168, с. 196].

Период от гибели короля Чан Зюэ Тонга до начала 1380 г., когда произошло это решительное столкновение, был крайне на­пряженным для Хо Куи Ли. Вся его политика укрепления го­сударства, проводившаяся в течение семи лет, во время военной катастрофы 1377 г. оказалась под сомнением. Но он не пал ду­хом и сумел внушить веру в правильность своего курса Чан Нге Тонгу. Уже после первых поражений в 1377 г. по инициа­тиве Хо Куи Ли была проведена новая инспекционная проверка соответствия гражданских и военных чиновников занимаемым должностям, т. е. новая чистка [34, с. 121]. Это, конечно, не мог­ло не вызвать недовольства в широких кругах феодалов. Сле­дующая мера Хо Куи Ли — введение нового подушного налога (1378 г.) вызвала острое недовольство податных сословий (крестьянства и ремесленников). Если раньше его платили только те, кто имел землю, то теперь все совершеннолетние мужчины, за исключением тех, кто служил в армии, независи­мо рт того, была у них земля или нет, должны были платить подушный налог, равный 3 куанам. Были введены и другие на­логи — владельцы рисовых полей, тутовых рощ, рыбных прудов должны были поставлять войску деньги, рис, ткани [34, с. 118; 168, с. 196].

Между тем положение в стране, вновь разоренной войной, в этот период еще более ухудшилось из-за стихийных бедствий. В 1378 г. урожай в значительной части был уничтожен навод­нением, в 1379 г. — засухой. Голод и новый налог повели к но­вому подъему крестьянских восстаний после относительно мир­ного пятилетия 1372—1377 гг. Особенно значительным было восстание в пров. Бакзянг, во главе которого встал даосский монах Нгуен Бо. Вьетнамское правительство, напрягши все свои силы, сумело быстро подавить это восстание; Нгуен Бо был схвачен и казнен [34, с. 118].

К началу 1380 г., действуя жестко и решительно, Хо Куй Ли сумел создать новую боеспособную армию, которая встретилась с тямскими войсками у р. Ма в районе Нгузянга во вто­ром месяце этого года. Заняв здесь оборону, вьетнамцы вбили в дно реки деревянные колья. Два генерала, командующие гвардейскими частями, посаженными на корабли, согласно пла­ну Хо Куи Ли должны были в начале сражения инсценировать бегство, чтобы заманить тямские корабли на скрытые в воде колья. Однако один из генералов, командир гвардейского кор­пуса Нгуен Ким Нгао неожиданно развернул свои суда и от­ступил за заграждения, не дожидаясь приближения врага. Хо Куи Ли приказал казнить его на месте. Второй генерал успеш­но провел маневр, тямские суда напоролись на колья, и это стало началом разгрома войска Те Бонг Нга. Тямский король поспешно отступил с остатками своего флота [34, с. 118].

Победой на р. Ма Хо Куи Ли завоевал популярность в на­роде. Двор, в свою очередь, осыпал его почестями. Теперь ре­форматор мог приступить к выполнению следующей части своего плана. Он поднял руку на дотоле неприкосновенную буддийскую церковь. В 1381 г. Хо Куй Ли добился указа о при­зыве монахов на военную службу. Тогда же, по-видимому, была впервые секуляризирована часть монастырских земель [27, с. 203; 34, с. 163].

Военная угроза со стороны Тямпы, однако, еще не минова­ла. Армия Те Бонг Нга, закаленная двадцатилетней наступа­тельной войной против Вьетнама, оправилась от поражения и уже в 1381 г. вновь вторглась в южные районы страны. После этого короткого рейда тямам удалось уйти с добычей безнака­занно. Но когда в следующем, 1382 г. Те Бонг Нга предпринял вторжение в более широких масштабах и оккупировал пров. Тханьхоа, Хо Куи Ли наголову разбил его армию при го­ре Лонгдай [34, с. 122—123; 168, с. 196].

Хо Куи Ли решил предпринять ответное наступление и вы­ступил в первом месяце 1383 г. с флотом, чтобы нанести удар по глубинным районам Тямпы. Но тайфун разметал его суда, большая часть флота погибла. Эта катастрофа, сильно ослабив­шая вьетнамскую армию, позволила Те Бонг Нга снова вторг­нуться во Вьетнам. На этот раз он избрал не морскую, а сухо­путную дорогу по западной горной окраине. Вьетнамские войска, не ждавшие нападения с этой стороны, не сумели задер­жать тямов на перевалах. В течение шести месяцев тямы, пе­редвигаясь по Вьетнаму, грабили и уводили в рабство местное население. Тханглаунг на этот раз им, правда, взять не удалось. Только к концу 1383 г. вьетнамским войскам удалось вытеснить тямов из страны. Крайний юг (бывшие тямские провинции, уступленные Вьетнаму в 1306 г.), однако, остался за Тямпой [168, с. 197].

Следующий год вьетнамское правительство посвятило вос­становлению своей армии. Это неизбежно было связано с новы­ми поборами и вызвало новую волну крестьянских восстаний.

В 1384 г. крестьянин Нгуен Тхань поднял восстание в пров. Тханьхоа, выдавая себя за принца из династии Чан, ко­торый «стоит за народ». Его отряды наводили ужас на местных феодалов. Здесь же в Тханьхоа возник другой очаг восстания. Крестьянин Нгуен Ки, объединив государственных и крепостных крестьян, громил владения титулованной знати [34, с. 123].

В том же году китайское правительство, почувствовав сла­бость Вьетнама, потребовало предоставления 5 тыс. тхатей ри­са для своих войск, находящихся в Юннани. Это требование пришлось удовлетворить, хотя при транспортировке из-за труд­ностей пути погибло много носильщиков. В 1385 г. китайский император прислал во Вьетнам посольство с новыми претензия­ми; теперь китайцы запросили 50 слонов, саженцы ценных по­род деревьев (арековой пальмы, лангановой эуфории, хлебного дерева, личти и др.), а также 20 даосских и буддийских мона­хов. Вьетнамское правительство вынуждено было удовлетворить и эти требования [34, с. 177—178; 168, с. 196].

В это время Хо Куи Ли и его приверженцы упорно работали над укреплением вьетнамского государства. В 1385 г. была про­ведена новая чистка чиновничьего аппарата. Теперь сторонники Хо Куи Ли не только оказались у власти на местах, но и ста­ли постепенно вытеснять крупных феодалов и членов королев­ской семьи из центрального правительства. Это, естественно, сильно обострило отношения Хо Куи Ли с феодальной знатью. Один из крупнейших феодалов, глава ведомства обрядов Нгуен Дан в седьмом месяце 1385 г. с негодованием заявил, что власть в стране переходит к случайным людям, после чего ушел в отставку, несмотря на уговоры короля-наставника Чан Нге Тонга. Сошел с политической арены, сославшись на старость и слабое здоровье, прежний соратник Хо Куи Ли заслуженный генерал До Ты Бинь и другие деятели прежних лет. Некоторые представители молодого поколения крупных феодалов — Монг Зы, Тхун Дао, Тхун Куинь проявили понимание интересов класса феодалов в высшем смысле, и связали свою судьбу с судьбой Хо Куи Ли. В целом, однако, феодальная знать стано­вилась все более враждебной к Хо Куи Ли и группе реформ, стремилась подорвать его влияние на царствующего короля и короля-наставника [34, с. 120—121].

В Д386 г. Хо Куи Ли нанес ощутимый удар буддийской церкви. Был издан указ, предписывающий расстричь и вернуть в мир всех монахов моложе 50 лет. Одновременно были секу­ляризированы все оставшиеся земельные владения буддийских монастырей. Власть духовных феодалов постепенно сошла на нет [27, с. 1203; 34, с. 163]. В 1387 г. Хо Куи Ли был назначен канцлером Высшего Королевского Совета. Таким образом, он уже официально занял первое место в чиновной иерархии Вьет­нама [34, с. 122]. Теперь, по плану его реформ, перед ним вста­ла очередная, наиболее трудная задача — ликвидация частного феодального сектора, т. е. возвращение крепостных крупных феодалов в ряды лично свободных крестьян-общинников, кото­рые платили налоги непосредственно государству. Но король-наставник Чан Нге Тонг не был готов к проведению такой ра­дикальной меры.

Между тем крупные феодалы продолжали плести интриги против Хо Куи Ли и им удалось перетянуть на свою сторону царствующего короля Чан Хьен Тонга II. В восьмом месяце 1389 г. в беседе со своим братом принцем Нгаком и крупным феодалом Ле А Фи он сказал: «Если не лишить Куи Ли власти сейчас, потом это будет сделать уже невозможно» [34, с. 126]. В те времена это означало почти согласие на физическое унич­тожение Хо Куи Ли. Осведомители Хо Куи Ли сообщили ему об этом разговоре. Канцлер собрал на совет своих соратников. Одни советовали немедленно укрыться в неприступной Дайлай, чтобы оттуда в случае надобности начать открытые военные действия. Другие предлагали апеллировать к королю-наставни­ку Чан Нге Тонгу. Сам Хо Куи Ли уже подумывал о само­убийстве, желая избежать рук королевских палачей. Однако победило мнение вице-канцлера Тайного Совета Фам Кы Луа-на. Он предложил не скрываться, а потребовать у Чан Нге Тон­га головы царствующего короля. По правилам феодального этикета он облек это требование в аллегорическую форму: «Никогда еще не было так, чтобы продавали сына, чтобы про­кормить внука, обычно продают внука, чтобы прокормить сына» [34, с. 127]. Иначе говоря — внука короля-наставника Чан Нге Тонга Чан Хьен Тонга II следует заменить сыном короля-на­ставника принцем Нгунгом. В случае отказа Хо Куи Ли приш­лось бы поплатиться своей головой.

Беседа Хо Куи Ли с Чан Нге Тонгом состоялась в том же восьмом месяце 1389 г. Король-наставник сначала не принял никакого решения. Но в развитие событий вмешалась внешняя сила. В десятом месяце 1389 г. тямский король Те Бонг Нга внезапно вторгся в пров. Тханьхоа. После десятидневной битвы он разгромил вышедшую ему навстречу вьетнамскую армию (в этой битве пало 70 вьетнамских военачальников) и стремитель­но двинулся на Тханглаунг. В одиннадцатом месяце 1389 г. Те Бонг Нга занял Хоангзянг, предместье столицы [34, с. 124].

И без того тяжелое положение вьетнамского правительства было сильно осложнено вспыхнувшим незадолго до этого на Се­вере мощным крестьянским восстанием, во главе которого встал беглый буддийский монах Фам Ши Он, объявивший себя коро­лем. Организовав крестьян по воинскому образцу в три корпу­са, Фам Ши Он нанес внезапный удар по столице и удерживал ее в течение трех дней, после чего его войска организованно отошли в Ноитяу (Куокоай), продолжая оттуда угрожать Тхан-глаунгу. Правительство Чан Нге Тонга оказалось, таким обра­зом, между двух огней. В этой обстановке Хо Куи Ли еще раз проявил свои блестящие стратегические способности. По его со­вету с тямского фронта был снят лучший гвардейский корпус и направлен против повстанцев. Риск оправдал себя. Гвардейцы генерала Хоанг Фунг Тхе разгромили войска Фам Ши Она прежде, чем Те Бонг Нга приступил к штурму столицы. Фам Ши Он и его соратники были казнены [34, с. 124—125].

После этого невдалеке от Тханглаунга развернулось гене­ральное сражение с тямами. Незадолго до начала сражения принц Нгуен Зьеу, брат царствующего короля перешел со своим отрядом на сторону Те Бонг Нга. Этим он бросил тень на Чан Хьен Тонга II, но не решил исхода битвы. Во время сражения, которое разворачивалось в основном на реке, один тямский пе­ребежчик указал вьетнамцам корабль, на котором находился. Те Бонг Нга. На этом корабле был сосредоточен огонь из за­жигательных орудий всей вьетнамской эскадры, и Те Бонг Нга был убит. Это послужило началом разгрома тямской армии. Остатки ее генерал Ла Кхай увел на юг [34, с. 125—126].

После этой двойной победы авторитет Хо Куи Ли стал непре­рекаемым. В двенадцатом месяце 1389 г. король-наставник Чан Нге Тонг принял окончательное решение. Он сместил с трона Чан Хьен Тонга II и заточил его в монастырь Чифук. На трон был посажен сын Чан Нге Тонга принц Нгунг под именем Чан Тхуан Тонг (1389—1398). Крупные феодалы, видя крушение сво­их планов, предприняли отчаянную попытку освободить сверг­нутого короля. Три генерала, командующие гвардейскими кор­пусами, проникли в монастырь, где он был заключен, но Чан Хьен Тонг II якобы запретил им поднимать оружие против своего деда (скорее всего, эта версия была придумана позднее конфуциански настроенными летописцами). Во всяком случае попытка конгрпереворота была подавлена, генералы, участво­вавшие в ней, были казнены вместе с главой судебного ведом­ства Ле А Фи, участником заговора восьмого месяца. Вскоре и сам Чан Хьен Тонг II был задушен в монастыре [34, с. 127— 128; 168, с. 196].

Начало 90-х годов XIV в. было трудным временем, несмот­ря на победы, одержанные в 1389 г. В конце 1390 г. выясни­лось, что королевская казна, вывезенная в горы в ожидании нападения тямов, пропала. В 1391 г. была предпринята попытка отбить у тямов спорную пров. Хоатяу, окончившаяся неудачей: солдаты устали воевать. В 1392 г. Хо Куи Ли издал суровый указ против дезертиров — за первый побег их клеймили и на­кладывали штраф в 10 куанов (в три с лишним раза больше, чем годовой подушный налог). Рецидив карался смертной казнью с конфискацией земли и имущества [34, с. 126, 132, 152]. В это время заговоры крупных феодалов с целью уничтоже­ния Хо Куи Ли следовали один за другим. В 1391 г. активизи­ровался принц Нгак, брат казненного короля Чан Хьен Тон­га II. Он был одним из самых влиятельных членов королевской семьи. Чан Нге Тонг пожаловал ему титул Великого принца. Нгак покинул столицу и переехал в свой удел в Вапните. Это дало основание Хо Куи Ли полагать, что принц готовится под­нять мятеж. На приглашение вернуться в столицу Нгак не от­кликался. Тогда в пятом месяце 1391 г. Чан Нге Тонг прика­зал командующему гвардейским корпусом Нгуен Нят Льету до­ставить Нгака ко двору (в случае необходимости — силой); од­новременно Нгуен Нят Льет получил тайный приказ от Хо Куй Ли убить опасного принца, что и было сделано. Возмущенный Чан Нге Тонг приказал провести строгое расследование. Нгуен Нят Льет покончил самоубийством, но Хо Куй Ли не выдал [34, с. 129].

Вскоре после этого Хо Куи Ли обвинил в злоупотреблениях и казнил двух генералов, командующих южными округами, за то, что они обсуждали возможность его смещения. Чиновников, донесших на этих генералов, он назначил на их места. В нача­ле 1392 г. близкий родственник короля, принц Чан Нят Тионг организовал заговор с целью убить Хо Куи Ли. Этот заговор, однако, был быстро раскрыт. Хо Куи Ли апеллировал к королю-наставнику, и тот приказал казнить принца-заговорщика [34, с. 120—130]. Подавленные этой последней неудачей, крупные феодалы притихли.

Борясь с оппозицией феодалов, Хо Куи Ли продолжал разра­батывать позитивную программу переустройства государства. В 1392 г. он всерьез занялся вопросами идеологии и написал книгу «Минь дао» («Истинный путь») [34, с. 169]. До этого вре­мени все официальные документы, исторические и философские работы писались на ханване — варианте древнекитайского язы­ка веньяна. Только часть поэтов до этого времени пользовалась вьетнамской письменностью (тьыном, ном). Хо Куи Ли первый стал писать прозой на тьыноме и ввел эту письменность в госу­дарственный обиход. Это был важный шаг в развитии вьетнам­ского литературного языка. Вьетнамский историк Зыонг Минь писал по этому поводу: «Необходимо помнить, что до Хо Куи Ли титулованная и служилая знать изучала лишь ханван, пре­клонялась перед ним, рассматривала его как единственную письменность вьетнамского народа, разрешая пользоваться толь­ко им для преподавания в школах. В этих условиях Хо Куи Ли, личность, стоящая во главе феодального государства, пишет на номе стихи, переводит „Яо Дань" из Шуцзин и Шицзин; разве это не попытка возвышения вьетнамской письменности? То, что Хан Тхюйен и Нгуен Ши Ко писали на номе стихи, достойно всяческого восхваления. Но разве можно сравнивать вклад Хо Куи Ли в распространение „тьынома" с эпизодическими написа­ниями стихов... Смысл к значение деяний реформатора выходят далеко за рамки его времени. Потребовалось свыше 400 лет после его правления, чтобы у вьетнамского народа появился по­литический деятель Нгуен Хюэ, возглавлявший государство и осмелившийся издавать указы на „тьыноме"» (цит. по [34, с. 170]).

Книга Хо Куй Ли «Минь дао» формально была комментари­ем к основному конфуцианскому произведению «Луньюй». Но вьетнамский реформатор меньше всего стремился слепо следо­вать официальной идеологии современного ему Китая. Напро­тив, он хотел создать свой, самобытный вариант конфуцианства, вьетнамский по своему духу. Основателем этого учения он объявил не Конфуция, а мифического китайского царя Чжоу Гуна (возможно, потому, что Чжоу Гун был общим мифическим наследием китайцев и вьетнамцев). Самого же Конфуция Хо Куи Ли часто критиковал за некоторые поступки, расходившие­ся с проповедовавшейся им моралью. Что касается неоконфуци­анства, господствовавшего в современном Хо Куи Ли Китае, то к нему этот реформатор относился резко враждебно. Как пишет современный вьетнамский исследователь Чан Нгиа: «Хо Куй Ли указывал на сомнительные места в „Луньюе" или насмехался над Хан Юем и сунскими конфуцианцами, называя их „в во­ровстве погрязшими" и (мысли) „ворующими"» (цит. по [41, с. 57]).

Антикитайский характер деятельности конфуцианца Хо Куи Ли еще раз проявился в середине 90-х годов. В ответ на очеред­ное требование Китая поставить 50 тыс. солдат, 50 слонов и 500 тыс. тхатей риса Хо Куй Ли послал в Китай только неболь­шое количество риса и вновь демонстративно подтвердил указ 1374 г. о запрещении носить китайскую одежду и держать ки­тайские предметы роскоши. В 1396 г. он ввел новую парадную форму чиновников, чтобы она во всем отличалась от китайской [34, с. 134, 178].

Стихи Хо Куй Ли до нашего времени не сохранились. Но в них несомненно присутствовали гражданские мотивы, о которых мы можем судить по дошедшим до нас стихотворениям его еди­номышленников. Так, вьетнамский поэт Нгуен Фи Кхань, один из ближайших соратников Хо Куй Ли, писал:

Тысячи судеб людских с вожделением ждут одежды и риса.

А там чье-то золото, чья-то яшма громоздятся, словно гора... (цит. по [41, с. 70]).

Другой поэт, Тю Дыонг Ань, живший во второй половине XIV в., писал с иронией в стихотворении «Надпись к картине, на которой нарисован король Мин-хуан, купающий коня»:

Скакун яшмовый цвет мчится во тьме во весь опор.

Вот его искупали, ведут к порогу, блистающему красным лаком.

Если бы заставить любить людей, как этого коня,

То разве страдал бы в язвах темный люд! (цит. по [41, с. 70]).

Конечно, гуманизм реформаторской группы Хо Куй Ли был «гуманизмом по расчету». Голодному, обнищавшему крестьянству надо было дать землю и другие условия для нормального воспроизводства его хозяйства и создания прибавочного продук­та для феодалов. Но в общеисторическом плане такую идеоло­гию нельзя не признать прогрессивной.

В 1394 г. умер король-наставник Чан Нге Тонг. Но Хо Куи Ли к этому времени настолько укрепил свои позиции, что уже не нуждался в заступничестве короля. В том же году он принял звание регента и занял по отношению к царствующему королю такое же положение, какое прежде занимал король-наставник. В его руках фактически сосредоточилась высшая власть в го­сударстве. Крупные феодалы ответили на этот легальный пере­ворот новым заговором, во главе которого стояли три принца — Чан Нгуеп Уай, Чан Нгуен Дан, Чан Нгуен Фу. Агенты Хо Куи Ли вовремя раскрыли заговор и его участники были уничтоже­ны. Теперь Хо Куй Ли сам казнил членов королевской семьи [34, с. 136].

Так как государственная казна была по-прежнему пуста, регент-реформатор прибегнул к решительной (и неслыханной во Вьетнаме) мере. В апреле 1396 г. он издал указ об изъятии из обращения всех металлических денег и обмене их на бумаж­ные[22]. За один куан металлических денег давали 1 куан 2 тьена бумажных. Тот, кто сохранял металлическую монету после за­вершения обмена, подлежал такому же наказанию, как и фаль­шивомонетчики — смертной казни с конфискацией имущества [168, с. 198]. Эта мера сразу же поправила финансовые дела го­сударства.

В 1397 г. правительство получило возможность открыть бесплатные школы для детей бедняков в центрах всех провин­ций и уездов (раньше образование было только платным и на­ходилось в частных руках). Теперь талантливая молодежь из низов получала возможность участвовать в провинциальных и столичных конкурсах, победители которых имели право на ад­министративную должность [34, с. 164; 168, с. 198]. В этом же году последовала целая серия важных реформ. Был упорядочен местный чиновничий аппарат, подвергся преобразованию цент­ральный аппарат (было организовано 6 министерств), были изменены административное деление страны, названия провин­ций. Помимо обычных органов власти были созданы и чрезвы­чайные. В четвертом месяце 1397 г. страна была разделена на военные округа. Командующие округами (в их числе был и сын Хо Куи Ли) сосредоточили в своих руках всю военную и граж­данскую власть на местах, были наделены неограниченными полномочиями [34, с. 133].

В результате всей этой перестройки последние крупные фео­далы остались без мест, а вновь образованные посты заняли сторонники реформ из числа низших и средних феодалов. Бы­ла запрещена купля и продажа земли и передача ее по наслед­ству и, наконец, был установлен земельный максимум. Всем, кроме принцев крови, разрешалось иметь на правах частной собственности только 10 мау (3,6 га) рисовых полей. Получен­ные в результате этой реформы огромные массивы земель бы­ли переданы крестьянам за небольшую плату. Таким образом, ранее закабаленные феодалами общины вновь стали платить ренту-налог государству [27, с. 203—204; 34, с. 129—135, 143; 168, с. 199—200].

В том же, 1397 г. была проведена еще одна важная рефор­ма — отменен институт сакуанов — чиновников, ранее осуществ­лявших контроль над группами в две, три или четыре общины. Процесс социальной дифференциации внутри общины, прохо­дивший в XIV в., в значительной мере отделил ее верхушку от рядовой массы общинников и подготовил условия для срастания этой верхушки с классом феодалов. Передача функции госу­дарственного надзора над общинами деревенским старостам официально превратила их в низовое звено феодальной админи­страции, расширила и укрепила социальную базу феодального государства во Вьетнаме [34, с. 135—136].

В ходе реформ Хо Куи Ли возникла также новая форма феодального землевладения. Некоторые категории низших чи­новников впервые стали получать за службу мелкие земельные участки без крестьян. Они сдавали эти участки в аренду. Такая форма поместного хозяйства в последующие века стала основ­ной [27, с. 204].

Царствующий король Чан Тхуан Тонг в какой-то мере пы­тался проявить оппозицию реформам Хо Куи Ли. Регент решил в первую очередь изолировать его от районов дельты, традици­онно преданных династии Чан. С этой целью он в 1396—1397гг. построил у себя на родине в пров. Тханьхоа новую столицу Тэйдо — Столицу Запада и в 1397 г. перевел туда короля. Ста­рая столица Тханглаунг была переименована в Донгдо (Столи­ца Востока). Перенос столицы значительно отдалял админист­ративный центр страны от китайской границы на случай воз­можной агрессии со стороны Китая [168, с. 200].

В третьем месяце 1398 г. Хо Куй Ли принудил короля Чан Тхуан Тонга отречься от престола и удалиться в даосский мо­настырь; вскоре он приказал его убить. На престол был возве­ден малолетний сын Чан Тхуан Тонга Чан Тхиеу Де (1398— 1400). Феодальная знать ответила на эту акцию массовым за­говором, который был подавлен с невероятной жестокостью. В начале 1399 г., по приказу Хо Куи Ли, было казнено 370 ари­стократов. Одному из них, принцу Доан Ни Каю удалось бе­жать в район р. Да и организовать там массовое восстание. Он собрал армию в 10 тыс. человек, которая более года господствовала в районах рек Да и Дай. Стремясь дискредитировать реформы Хо Куи Ли, принц Доан Ни Кай начал выпускать фальшивые бумажные деньги и распространять их в народе. Восстание было подавлено в 1400 г. местными войсками [34, с. 131].

Между тем Хо Куи Ли продолжал свою реформаторскую деятельность. Уже в первый месяц номинального правления нового короля он издал указ о составлении всеобщего земель­ного реестра. Вьетнамский летописец Нго Ши Лиен в «Полном своде исторических записей Великого Вьета», завершенном в 1479 г., писал по этому поводу: «Третий месяц... 1398 г. Приказано имеющим землю сообщить (в государственные учрежде­ния) ее площадь. Зап (землевладельцы) должны поставить таблички с именем на землях; (чиновникам) в ло, фу, тяу, хюйенах (административные единицы. — Э. Б.) сообща провести сверку и составить земельный реестр. Через пять лет это было сделано. Земли, не имевшие таблиц, были переведены в разряд государственных» (цит. по [34, с. 143—144]).

В третьем месяце 1400 г. Хо Куи Ли сверг короля-ребенка Чан Тхиеу Де и провозгласил королем самого себя, основав та­ким образом новую династию — Хо. На троне он пробыл, од­нако, только девять месяцев. В двенадцатом месяце 1400 г. он, подражая традициям династии Чан, отрекся от престола в пользу своего младшего сына Хо Хан Тхыонга. Реальная власть осталась в руках Хо Куи Ли [168, с. 201].

Власть династии Хо длилась всего семь лет. В эти годы Хо Куи Ли продолжал укреплять централизованное феодальное государство. Уже в 1400 г. во все концы страны были посланы ревизоры Тайного Совета, наделенные большими полномочиями. В их задачу входило контролирование властей на местах. Они имели право подавать доклады непосредственно Тайному Сове­ту, минуя губернаторов провинций. В этом же году Хо Куи Ли ввел единый образец докладной, которую губернаторы провин­ций должны были представлять ему ежегодно. В нее входили реестровый список, данные о собранных налогах и судебных делах, подпадающих под юрисдикцию центральной власти. В 1401 г. был издан Новый чиновничий кодекс, включавший штатное расписание чиновников и перечень их обязанностей [34, с. 140].

В 1401 г. был издан указ о составлении полного подворного списка всех мужчин, начиная с двухлетнего возраста. Губерна­торам было приказано всех временно проживающих в том или ином районе водворять но месту постоянного жительства; бро­дяг превращать в государственных рабов или отправлять на родину. «Когда составили этот реестр, — сообщает летописец Нго Ти Лиен, — увидели, что мужчин с 15 до 60 лет много больше, чем было зарегистрировано ранее» (цит. по [34, с. 150]). Согласно другим источникам, число податных госу­дарственных крестьян в новом реестре увеличилось вцвое [168, с. 202].

В том же году был издан указ об ограничении числа крепо­стных крестьян и ремесленников зяно и но-ти, которыми могли владеть феодалы. Кх число должно было соответствовать ран­гу сановника. Те, у кого их было больше нормы, обязаны были возвратить их государству. Если феодал мог представить пись­менный документ, подтверждающий, что он владеет данными крепостными в течение трех поколений или что он купил их, ему выплачивали денежную компенсацию из расчета 5 куанов за человека [34, с. 148—149].

Хо Куи Ли придавал большое значение развитию сельского хозяйства, строительству ирригационных каналов. В 1401 г. он издал указ о создании в провинциях складов с продовольстви­ем. В годы хорошего урожая эти склады скупали рис у населе­ния, в неурожайные годы — продавали его по умеренным це­нам. Реформатор заботился также об освоении слабо заселен­ных районов Юга. В 1403 г. по его приказу стали собирать без­земельных и неимущих крестьян и направлять их на Юг для устройства военно-земледельческих поселений; чтобы поселен­цы не разбегались, каждому стали татуировать на руке назва­ние его поселения [34, с. 150—151].

Заботясь о подъеме производства, Хо Куи Ли в то же вре­мя заботился и о том, чтобы плоды этого подъема (прибавоч­ный продукт) без остатка попадали в руки класса феодалов, а необходимый продукт оставался в руках непосредственных про­изводителей. В 1402 г. он осуществил налоговую реформу, ко­торая обеспечивала более равномерное, дифференцированное изъятие налогов. В целом налоги на рисовые земли и подушный налог были несколько снижены; малоземельные (владевшие участком до 0,5 мау) вдовы и сироты освобождались от упла­ты налогов; чрезвычайные налоги, взимавшиеся в последние десятилетия правления династии Чан, отменялись. В то же вре­мя некоторые налоги, которые прежде взымались натурой, ста­ли взымать деньгами. Чтобы уловить в пользу класса феодалов часть прибыли, получаемой купцами, был введен новый на­лог— на торговые суда [168, с. 201].

Положение крестьян и ремесленников за годы реформ Хо Куи Ли значительно улучшилось. В области социальной струк­туры государственный сектор феодальной экономики одержал решительную победу над частным феодальным сектором, что в условиях восточного феодализма всегда вело к подъему хозяй­ства. Но мирное строительство во Вьетнаме вскоре было пре­рвано китайской агрессией.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 9. Малайя в XIII—XIV вв.

Спойлер (раскрыть)

В XIII в. и в первой половине XIV в. Малайя, бывшая ра­нее только периферией могущественной Шривиджайи, пережи­вает экономический подъем. Мощный поток межрегиональной торговли, издавна шедший через Малаккскнй пролив, теперь ориентируется не столько на приходящие в упадок порты Су­матры (где даже Палембанг утратил свое прежнее значение и из столицы превратился в провинциальный центр[23] [104, с. 62]), сколько на порты Малайи. Важнейшими из них были центры, которые арабские мореплаватели называли Калах и Какулах.

В 1224 г. арабский географ Якут аль-Муштарик писал: «Аль-Калах — страна в начале Индии, на краю Китая, откуда вывозят аль-калахский свинец (олово. — Э. Б.) и мечи „аль-каль"... отсюда (также) вывозят алойное дерево (сапан. — Э. Б,)» (цит. по [272, с. 220]). Другой арабский географ Ибн Сайд, писавший в середине XIII в., сообщает: «К юго-западу (от Явы) город Калах, известный путешественникам, а также известный своим оловом „аль-калаки"» (цит. по [272, с. 220]). Писавший полувеком позже Абуль Фида (1273—1331) дает бо­лее подробную характеристику Калаха: «Это порт всех обла­стей между Оманом и Китаем. Отсюда вывозят олово... Это про­цветающий город, населенный мусульманами, индийцами и пер­сами» (цит. по [272, с. 220]).

Калах был настолько хорошо известен арабским морякам и купцам, что даже вошел в морской фольклор. В знаменитых «Путешествиях Синдбада» из «Сказок тысяча и одной ночи» го­ворится: «От острова Аль-Нукус мы шли шесть дней к Калаху. Затем мы вошли в царство Калах. Это большая империя, гра­ничащая с Индией, где находятся оловянные рудники, планта­ции бамбука и великолепная камфора. Царь здешний — могу­чий правитель, который также управляет островом Аль-Нукус, где есть город, также называемый Аль-Нукус, окружностью в два дня пути».

Другой важный порт Малаккского полуострова, существо­вавший в X—XIV вв. наряду с Калахом, арабы называли Каку­лах. Уже около 940 г. арабский путешественник Абу Дубаф писал: «Я продолжал путь из Калаха в город Какулах, кото­рый стоит на вершине горы, наполовину выступающей в море, наполовину на суше. Жители его имеют царя, как и в Калахе. Они едят пшеницу и яйца, но они не едят рыбы и не умерщвляют животных.[24] У них большой дом молитвы... Они доставляют сюда корицу и затем вывозят ее в остальные части света. Дерево корицы принадлежит всем совместно и не имеет особых владельцев... У них есть обсерватория и полное знание звезд, они их тщательно изучают» (цит. по [272, с. 224]).

Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь
Индонезия и Малайя в XIII в.

Посетивший Какулах 400 лет спустя знаменитый арабский путешественник Ибн Баттута застал его по-прежнему процве­тающим. «В порту Какулах, — пишет он, — мы застали множе­ство джонок, готовых к пиратским набегам, а также против ко­раблей, которые не платят пошлин в этом порту. Какулах — прекрасный город со стеной из тесаного камня, достаточно ши­рокой, чтобы по ней могли пройти рядом три слона. Я видел, как в город входили слоны, нагруженные алойным деревом. Этот товар там гак обычен, что его употребляют на топливо и продают друг другу по цене дров. Однако иностранным купцам они продают алойное дерево по цене один груз (слона) за штуку хлопчатобумажной ткани, которая здесь ценится выше шел­ковой. Корица есть здесь в разных местах, но настоящая ко­ричная кора имеется только на западных склонах коричных холмов. Слоны здесь очень многочисленны, они есть у каждого лавочника. Все их держат, и все на них ездят» (цит. по [97, т. IV, с. 96]).

Во время пребывания в Какулахе Ибн Баттута был пред­ставлен местному королю, которого он называет язычником (в первой половине XIV в. на Малаккском полуострове проживали только разрозненные группы мусульман, большинство которых составляли арабские и индийские купцы; древнейший мусуль­манский памятник на территории Малайи датируется 1303 г. [56, с. 155]). Король Какулаха гостеприимно принял Ибн Бат-туту и содержал его на свой счет три дня. Возможно, это было связано с тем, что Ибн Баттута был послом индийского султана к китайскому императору, а авторитет Юаньского Китая в это время все еще был высок на Малаккском полуострове. В лето­писях Юаньской династии упоминается страна Ко-ку-ло, при­носившая дань императору [97, т. IV, с. 96].

Калах с его оловянными рудниками находился, по-видимому, в районе современного Кедаха, а Какулах — на восточном побережье Малаккского полуострова в районе Келантана. Ви­димо, даже в эпоху расцвета Шривиджайи эти два крупнейших торговых полиса пользовались значительной долей автономии, а в начале XIII в. они явно приобрели полную самостоятель­ность.

Чжао Жу-гуа, писавший в 1225 г., в своем трактате «Чжу-фаньцзи» в числе малайских вассалов Сань-фо-ци (Шриви­джайи) перечисляет Пен-фен (Паханг), Тен-я-нун (Тренгану), Лин-я-су-цзя (Ланкасука), Фо-ло-ан (Куала Беранг, близ Трен­гану), Дан-ма-лин (Тамбралингу, или Лигор), Цзя-ло-си (Гра-хи, у бухты Бандой) и Чжи-лань-дань (Келантан, который, так же как и Тамбралингу, отождествляют с Какулахом). Названия, напоминающего Калах или Кедах, в этом списке нет. Относи­тельно названных земель существует большое сомнение: были ли они в то время вассалами Шривиджайи? Многие историки считают, что этот список данников Чжао Жу-гуа механически перенес в свою книгу из работы другого китайского автора, на­писанной в 1178 г. [56, с. 61].

К 1230 г. относится первое документальное (эпиграфиче­ское) свидетельство с Малаккского полуострова о том, что де­ло обстояло именно так. Обнаруженная в Чайе (на месте быв­шего Грахи) надпись короля Тамбралинги (Лигора) Дхарма-раджи Чандрабхану, датируемая этим годом, во-первых, ни словом не упоминает о Шривиджайе, а носит все черты, при­сущие надписи независимого монарха, во-вторых, явно свиде­тельствует об аннексии одним бывшим вассалом Шривиджайи (Тамбралингой) другого ее бывшего вассала (Грахи). В этот период в руках Тамбралинги, по-видимому, оказался кратчай­ший сухопутно-речной путь через полуостров, дублирующий путь через Малаккский пролив и более выгодный экономией времени на дорогу, что сделало Тамбралингу наиболее могуще­ственным государством Малайи [100, с. 184]. Учитывая это, мы полагаем, что более правы были те историки, которые отожде­ствляли Какулах с Гамбралингой, а не с Келантаном.

Король Дхармараджа Чандрабхану приобрел широкую из­вестность не только в пределах Малайи, но и на международ­ной арене. Хроники Шри Ланки («Махавамса») и Лаоса «Джи-накаламали»), а также надписи государства Пандьев в Южной Индии сообщают, что в 1247 г. Чандрабхану направил на Шри Ланку миссию с целью приобрести какую-нибудь реликвию Будды (обладание подобной реликвией резко повышало между­народный престиж владеющего ею монарха и часто становилось поводом для ожесточенных войн). И в данном случае дело не обошлось без вооруженного конфликта с каким-то цейлонским владетелем, видимо, не желавшим расставаться со своей ре­ликвией. Войска Тамбралинги высадились на Шри Ланке. Ре­ликвии, видимо, добыть так и не удалось, зато для Чандрабха­ну война закончилась более реальным приобретением. Он захватил часть территории Шри Ланки и основал здесь гамбра-лингскую колонию [98, с. 99; 171, с. 251]. Эта колония процве­тала до 1263 г., когда сын Чандрабхану, бывший ее правите­лем, затеял войну с высадившимися на Шри Ланке войсками государства Пандьев под командованием принца Джатаварма-на Вира Пандья. Тамбралингцы потерпели поражение в этой борьбе и вынуждены были признать сюзеренитет королевства Пандьев над их колонией. Чтобы изменить создавшееся положе­ние, Чандрабхану в 1270 г. направил на Шри Ланку новую военную экспедицию. Официальной ее целью и на этот раз бы­ла добыча реликвий Будды — его зуба, хранившегося в Канди, и нищенской чаши. Но в этой войне тамбралингцы потерпели новое и очень тяжелое поражение. О дальнейшей судьбе тамбра-липгской колонии на Шри Ланке ничего не известно [98, с. 99; 100, с. 185].

Английский историк Д. Дж. Э. Холл высказал интересную гипотезу, связанную с военно-религиозной деятельностью Чанд­рабхану. Он полагает, что его повышенная активность в глав­ном центре хинаянского буддизма Шри Ланки и стремление пу­тем приобретения главных буддийских реликвий стать ведущим монархом буддийского мира тесно связана с политической борь­бой против бывшего сюзерена Малайи Шривиджайи [56, с. 62].

Действительно, государственной религией Шривиджайи был махаянский буддизм, который в сочетании с индуизмом был также государственной религией Яванской и Кхмерской импе­рий. Между тем на Малаккском полуострове издавна господст­вовал буддизм хинаяны. В течение ряда веков малые государства Малайи были практически единственным анклавом хинаян­ского буддизма в Юго-Восточной Азии. Шривиджайские прави­тели, проводя свою унификаторскую политику, принуждали жителей Малайи возводить в своих городах махаянские мону­менты, пытались принудить хинаянистов участвовать в махаян-ских обрядах. Это не могло не вызвать напряженности в отно­шениях между жителями полуострова и суматранцами.

Положение обострилось во второй половине XII в., когда на­чали развертываться первые этапы религиозной революции, ко­торая в XIII—XIV вв. потрясла весь Индокитайский полуост­ров. Эта религиозная революция явилась в значительной мере идеологическим оформлением тех колоссальных социальных по­трясений, которые произошли там в это время. В XII в. Бирма, первое из крупных государств Юго-Восточной Азии, провела религиозную реформу хинаянского толка. Эта реформа явилась, в сущности, результатом политического союза Паганской Бир­мы с Шри Ланкой против двух других крупнейших держав ре­гиона — Шризиджайи и Кхмерской империи, главных носителей махаяпизма. Новая религия, хипаянизм сингальского (т. е. шри-ланкийского) толка, на рубеже XII—XIII вв. стала орудием идеологической диверсии союзников в западных частях Кхмер­ской империи и па севере Шривиджайской державы. Политиче­ские агенты Бирмы и Шри Ланки, носившие по традиции того времени монашеское платье и сами субъективно искренне убеж­денные в том, что несут с собой свет истинной веры, проникали на территорию нынешнего Центрального и Южного Таиланда, принадлежавшую тогда Кампучии, где среди коренного населе­ния — монов издревле были сильны хинаянистские традиции. Активно воздействовали они и на тайские племена, широко рас­селившиеся в XIII в. на территории Таиланда и нынешнего Лао­са (также входившего тогда в состав Кхмерской империи).

Эти последние, как молодые варварские народы, уже от­части знакомые с буддизмом, легко воспринимали сингальскую хинаяну, как религию, хорошо приспособленную к их новому, государственному устройству и в то же время, что немаловаж­но, религию враждебную государственной религии их основно­го врага — Кхмерской империи. Что же касается монов и жи­телей основной части империи — кхмеров (кхмерские народные массы, впрочем, активно включились в борьбу за хинаяну только в XIV в.), то для них новая религия была в первую оче­редь знаменем социальной борьбы против классового угнетения ветшающей Кхмерской державы.

То же самое относится и к жителям Малаккского полуостро­ва, с той разницей, что они поднимали против угнетения Шри­виджайи не новое, а старое, только слегка подновленное син­гальской реформацией, знамя хинаяны — своей исконной рели­гии. Таким образом, для малайцев более чем для какого-либо из угнетенных этносов региона социальная борьба сливалась с национально-освободительной, лозунгом которой стало сохране­ние «веры огцов» и распространение ее на другие земли.

Здесь необходимо сделать одно отступление. В среде как за­падных, так и советских востоковедов господствует практи­чески единодушное убеждение, что буддизм хинаяны был, во-первых, более «народен», более понятен и доступен для на­родных масс, чем буддизм махаяны, который якобы был «ре­лигией аристократии», а народные массы не обслуживал. Во-вторых, считается, что буддизм хинаяны обходился народ­ным массам гораздо дешевле, чем буддизм махаяны, и поэтому был для них более привлекателен.

И то и другое неверно. Что касается «аристократизма» ма­хаяны, то многие специалисты по Китаю и Тибету с такой же убежденностыо считают, что «аристократична» как раз не махаяна, а хинаяна, ибо это слово значит в переводе «узкий путь», потому что хинаяна учит, как спастись отдельной лич­ности своими силами, т. е. с точки зрения этих специалистов яв­ляется пропагандой эгоизма. Махаяна — «широкий путь», на­против, призывает верующих бороться в первую очередь не за свое личное спасение, а за всех людей, и поэтому более «демо­кратична». Очевидно, что подобный спор о большем пли мень­шем «аристократизме» какой-либо религии совершенно непро­дуктивен.

Главная же ошибка и тех и других заключается в том, что они оставляют в стороне важное положение марксизма о том, что всякая классовая религия есть в первую очередь орудие в руках правящего класса для подавления и одурманивания тру­дящихся масс. Поэтому религия «только для аристократии», религия, не воздействующая на народные массы, с марксист­ской точки зрения есть попросту абсурд. Разумеется, и хинаяна и махаяна отнюдь не были личным достоянием правящих клас­сов ни в древности, ни теперь, но каждая воздействовала свои­ми специфическими средствами.

Совершенно неверной является и мысль о том, что хинаяна в принципе (т. е. всегда) обходилась народу дешевле, чем ма­хаяна. В Паганской Бирме, на родине реформированного хинаянского буддизма в Юго-Восточной Азии, храмовое строи­тельство обходилось ничуть не дешевле, чем в Кампучии или на Яве. Недаром Паган называли городом пяти тысяч храмов. А в купечески прижимистой Шривиджайе храмовое строительство было незначительным, можно сказать ничтожным по сравнению с первыми тремя странами[25].

Когда в последней четверги XIII в. дряхлое раннеклассовое Паганское государство рухнуло под ударами монголов, храмо­вое строительство сразу же прекратилось, хотя религия не пе­ременилась. В то же время на территории бывшей Кхмерской империи в XIII -XIV вв. расходы на храмовое строительство действительно резко упали в связи со сменой махаяны хиная-ной, но это было только одним из многих проявлений постиг­шего эту землю социального потрясения, приведшего к значи­тельному снижению норм эксплуатации, по крайней мере на столетие.

Вернемся теперь к событиям на Малаккском полуострове. В 1280 г. на границах Малайи появились войска нового таи­ландского государства Сукотаи. Казалось бы, Тамбралинга, как естественный гегемон всех малайских княжеств, должна была бы возглавить сопротивление новому захватчику. Казалось бы, она могла бы даже, как это нередко случается в истории, обра­титься за помощью к бывшему врагу (Шривиджайская импе­рия на Суматре к этому времени распалась на восемь госу­дарств) [29, с. 177]. Однако престарелый Чандрабхану избрал иную политику. Он вступил в союз с сукотайским королем Ра­мой Камхепгом и добровольно принес ему вассальную присягу. Более того, он со своими войсками активно участвовал в войне, которую Рама Камхенг вел против наследника Шривиджайи — Малайю (со столицей в Джамби). Эта война носила ожесточен­ный характер. В «Истории Юаньской династии» в связи с при­бытием в Пекин посольства Рамы Камхенга в 1295 г. сооб­щается, что «в течение долгого времени Сиам и Малайю взаим­но истребляли друг друга, но теперь Сиам покорил Малайю» (цит. по [56, с. 62]).

Быстрое подчинение, а затем энергичная поддержка Рамы Камхенга со стороны Чандрабхану, а также, по-видимому, и других малайских князей легко объяснимы, если исходить из конкретной исторической обстановки того времени. Держава Ра­мы Камхенга, как уже говорилось, была полупатриархальным, варварским государством, возникшим на обломках гораздо бо­лее жесткого к угнетенным массам строя. Норма эксплуатации при Раме Камхенге была значительно ниже, чем веком раньше или веком позже. Вассальные государства он облагал лишь но­минальной данью. При этом в своей знаменитой надписи 1292 г. Рама Камхенг провозгласил свободу торговли, отмену обременительной государственной регламентации и тяжких на­логов с купцов. Такая программа не могла не импонировать ма­лайским торговым полисам. Входя в состав державы Рамы Камхенга, они не теряли почти ничего, приобретали же весьма многое. Война против Суматры также была для них кровным делом. После завоевания восточного берега этого острова Там­бралинга и другие добровольные вассалы Сукотаи, опираясь на силу тайских войск, фактически стали хозяевами всего проли­ва. Вся торговля между Индией и Китаем, а также большая часть внутрирегиональной торговли вновь оказались в одних ру­ках.

После смерти Рамы Камхенга в 1318 г. Сукотаи довольно быстро пришло в упадок, и малайские полисы снова восстано­вили свою независимость. На первую половину XIV в., видимо, приходится наибольший расцвет Калаха и Какулаха. К середи­не столетия, однако, на первое место в Малайе постепенно вы­ходит новый торговый центр — Тумасик (Сингапур), основан­ный в 1299 г. настоящим или мнимым потомком махараджи Шривиджайи Шри Три Буаном [54, с. 37—38].

Как сообщает малайская хроника «Седжарах Мелаю», «... Сингапур стал большим городом, куда приходили многие чужеземцы, так что слава о городе и его величии разошлась по всему свету» (цит. по [54, с. 38]). В 1349 г. китайский географ Ван Да-юан описывал Тумасик (Сингапур) как крупный торго­вый порт и не менее крупный пиратский центр, контролировав­ший Малаккский пролив [280, с. 42].

До середины XIV в. Малайя не испытывала серьезной угро­зы извне. В конце 1330-х годов раджа Сингапура без особого труда отразил набег с севера флота тайских феодалов (очевид­но, из княжества Ратбури). С востока Малайе также не грози­ла тогда особая опасность, так как возникшая в конце XIII в. на Яве империя Маджапахит еще не начинала своей экспансии в район проливов. Однако вскоре после визита Ион Баттуты в Какулах долгому процветанию малайских полисов пришел ко­нец.

В 50-х годах XIV в. только что возникшая новая таиланд­ская держава Сиам (Аютия), в отличие от Сукотаи бывшая уже зрелым классовым государством, и Маджапахит почти одно­временно вторглись в Малайю. Два феодальных хищника долго терзали страну. В огне этих войн померкла слава Калаха и Какулаха. После Ибн Баттуты уже ни один путешественник больше о них не упоминает. Жестоко пострадал и Тумасик. В 1362 г. император Маджапахита потребовал от Тумасика, где правил раджа Шри Пикром Вира, признать себя вассалом ост­ровной империи. Шри Пикром Вира отверг это требование. Тог­да маджапахтгские войска взяли город штурмом, разрушили его и перерешали большую часть населения. Тумасик долго не мог оправиться от этого погрома. В 1365 г., согласно яванской поэме «Нагаракертагама», Маджапахит владел всем Малаккским полуостровом вплоть до перешейка Кра. Советский исто­рик В. А. Тюрин, однако, считает, что Прапаньча, автор «Нагаракертагамы», преувеличивает, и Маджапахиту принадлежала только южная часть Малайи; северная часть находилась под властью Сиама [54, с. 38]. В 1389 г. после смерти Махараджи Хайям Вурука позиции Маджапахита сильно ослабли. Сиам, видимо, воспользовался замешательством, вызванным сменой монархов в соперничающей державе, и захватил все маджапахитские владения на полуострове. Во всяком случае, в 1390 г. в Тумасике уже сидел сиамский губернатор.

В том же году на малайской арене появился новый полити­ческий деятель, которому предстояло сыграть видную роль в истории этой страны. Этот деятель, судя по его имени — Пара­мешвара (что означает принц-консорт), был зятем маджапахитского императора Хайям Вурука. В качестве вассального князя он управлял Палембангом до 1389 г., а в этом году, после смер­ти Хайям Вурука, он поднял восстание против власти Маджа­пахита. Восстание, однако, вскоре было подавлено войсками им­перии и 46-летнему Парамешваре пришлось бежать с Суматры с несколькими своими приверженцами и начинать жизнь сна­чала.

В 1390 г. Парамешвара прибыл в Тумасик. Здесь он был радушно встречен сиамскими властями, которые, очевидно, рас­считывали использовать его в дальнейшей борьбе против Мад­жапахита в районе Суматры. Парамешвара, однако, не оправ­дал этих надежд. Уже через восемь дней после прибытия он произвел государственный переворот, убил сиамского губернато­ра и провозгласил себя князем Тумасика [229, т. II, с. 232]. Такой стремительный ход событий, видимо, объясняется тем, что местное население, тяготясь сиамским господством, пред­почло единокровного князя (на обоих берегах Малаккского про­лива говорили па малайском языке) чужеземному наместнику.

Тумасик стал, таким образом, первой свободной территори­ей Малайи в конце XIV в. Парамешвара продержался здесь пять лет, но в 1395 г. войска Сиама и его вассалов нанесли ему поражение и вновь оккупировали Тумасик. После этого Пара­мешвара с немногими приверженцами вновь бежал в малоза­селенный район Малайи на р. Муар. Он еще несколько раз ме­нял место своего лагеря, прежде чем рыбаки-селаты пригласи­ли его обосноваться в маленькой деревушке «Пять островов», которую он переименовал в Малакку [185, с. 108; 229, т. II, с. 233—234].

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 10. Ява в первой четверти XIII в. Переворот Кен Ангрока

Спойлер (раскрыть)

В начале XIII в. на Яве было расположено два государства. На западе острова находилось королевство Сунда, об истории которого практически ничего не известно, кроме того, что в это время оно еще формально считалось вассалом Суматранской империи Шривиджайи, хотя фактически уже обрело независи­мость. Центральную и восточную часть Явы занимало государство Кедири, жителями которого были собственно яванцы в строгом смысле этого слова (Сунду населял другой этнос).

В этот период при последнем короле династии Кедири — Кертаджайе (1194—1222) восточнояванское государство находи­лось в состоянии глубокого кризиса. Храмовое строительство истощило ресурсы страны. Количество продуктов, изымаемых у крестьян, а также государственные трудовые повинности явно превысили допустимую норму. В то же время упадок торговой державы Шривиджайи способствовал переносу центра регио­нальной и межрегиональной торговли с Суматры в порты се­верной Явы уже во второй половине XII в.

В 1178 г. китайский географ Чжоу Цюй-фей в своем произ­ведении «Лин-вай Дай-да» писал: «Из всех богатых иностран­ных земель, которые обладают великим множеством драгоцен­ностей и разных товаров, всех превосходит царство Та-ши (ара­бов) за ним следует Шо-по (Ява), а на третьем месте Сан-фо-ци (Шривиджайя)» (цит. по [104, с. 23]). Но резкое усиление притока заморских товаров, как это обычно бывает в феодаль­ных государствах, вызвало, в свою очередь, рост материальных потребностей яванских феодалов. Чтобы добыть средства на покупку неслыханных ранее предметов роскоши, они еще более усилили налоговое давление на крестьян и ремесленников, что не могло в конечном счете не привести к социальному взрыву. В стране назревала крестьянская война.

Положение в государстве Кедири осложнялось еще подспуд­ной, но ожесточенной внутриклассовой борьбой в среде самих феодалов. Светские феодалы (и в первую очередь центральная власть во главе с королем Кертаджайей) с завистью смотрели на огромные богатства индуистской и буддийской церкви, на­копившиеся в течение веков, мечтали прибрать их к рукам. С момента возникновения классового общества на Яве и вплоть до XIII в. большая часть прибавочного продукта, выколачи­ваемого из крестьян, омертвлялась в виде грандиозного храмо­вого строительства, а также шла на содержание многочислен­ного духовенства. Теперь такая церковь стала слишком доро­гостоящей для яванского государства.

В средневековой яванской хронике «Параратон» этот кон­фликт нашел отражение в следующей живописной истории. «Волей провидения случилось так, что Его Величество Данг-данг-Гендис (Кертаджайя) заявил духовным владыкам Дахи (Кедири. — Э. Б.): „Священники шиваитского и буддийского культов, почему вы мне не оказываете божеских почестей, ведь я Бхатара Гуру (Шива. — Э. Б.)". Все священники, которые на­ходились в Кедири, ответили единогласно: „Ваше Величество, никогда еще не бывало, чтобы священник оказывал божеские почести королю". Так ответили все они. На это Дангданг-Гендис возразил им: „Если этого не бывало до сих пор, это про­изойдет теперь. Если вы сами до сих пор не увидели мою божественную силу, я вам сейчас ее покажу". И он поставил копье на землю и уселся на кончике его, сказав: „Глядите, священни­ки, как велико мое чудесное могущество!" А затем он явился им с четырьмя руками и тремя глазами подобно Бхатаре Гуру. Но священники Дахи и тогда не воздали ему почестей, а оказали ему сопротивление и бежали в Тумапель, чтобы поступить на службу к Ангроку» (цит. по [246, т. II, с. 91]).

Западные историографы не смогли разобраться в сути это­го конфликта. Даже такой маститый голландский историк, как Б. Схрике, ограничился замечанием, что если подобный конф­ликт вообще имел место в действительности, то это свидетель­ствует только о том, что Кертаджайя был душевнобольной, страдал мегаломанией [246, т. II, с. 92]. На самом деле, Керта­джайя, конечно, был вполне нормален. Его экстравагантное, по понятиям даже того времени, требование имело отчетливую ма­териальную цель. Став главой обеих яванских церквей, он по­лучил бы возможность распоряжаться их богатствами и тем укрепить свою слабеющую власть.

Так же совершенно не понятна осталась для западных и ин­донезийских историков социальная роль, которую сыграл упо­мянутый Кен Ангрок, сменивший Кертаджайю на восточно-яванском троне. Только один современный индонезийский исто­рик Сламетмульоно с некоторым удивлением отмечает, что «... приход простолюдина к власти можно считать великой ре­волюцией в древней истории любой страны, а в особенности на Яве, где аристократия господствовала в течение многих веков. Идея, что только аристократ или член королевской семьи может управлять страной, была основополагающей в древнеяванском обществе. Революционное событие — приход Кен Ангрока к власти было совершенно немыслимым в глазах древнеяванского общества» [249, с. 7]. Но на этом месте Сламетмульоно останавливается и не пытается идти дальше — понять, почему это «немыслимое» все-таки произошло.

Между тем этот «немыслимый» факт становится вполне понятным, если его рассматривать в свете конкретной историче­ской обстановки на восточной Яве в первой четверти XIII в. Ко­нечно, средневековым яванским хронистам, в свою очередь, ка­залось немыслимым назвать вождем крестьянского восстания основателя династии, правившей на Яве более 300 лет (1222 — 1527), поэтому личность Кен Ангрока окутана в средневековых источниках сильным туманом мифологии, но кое-что разобрать все же можно.

Прежде всего, обращает на себя внимание само имя этого персонажа. Кен Ангрок («тот, кто ниспровергает все»), имя редкое и, пожалуй, уникальное в индонезийской ономастике, но вполне подходящее вождю социального переворота. Кроме того, рассказ о нем изобилует точными географическими названиями (ничем не примечательных в другом отношении) деревень, в которых действовал Кен Ангрок (этот факт, кстати, пол­ностью опровергает версию о вымышленности этой личности).

Итак, что мы можем конкретно извлечь из источников о жизни и деятельности Кен Ангрока? Родился он, согласно яван­ской поэме XIV в., в 1182 г. [227, т. III, с. 45]. Летопись «Пара-ратон» добавляет, что родился он в деревне Пангкур, находив­шейся на территории древней яванской области Тумапель к востоку от р. Брантас [249, с. 12[. Впрочем, летописцы и поэты тут же начинают улучшать образ своего героя. Мать Кен Ангро­ка, крестьянка Кен Ндок родила его, дескать, не от своего за­конного мужа Гаджа Пары, а от бога Брахмы. Кроме того, за подвиги благочестия, совершенные Кен Ангроком в прежнем существовании, в него теперь воплотился бог Вишну. Не остал­ся в стороне и третий член великой индуистской троицы — Ши­ва. Он тоже воплотился в Кен Ангрока, хотя и не ясно, при каких именно обстоятельствах. Нет никакого сомнения, что все эти легенды были в ходу еще при жизни Кен Ангрока. Средне­вековые крестьянские войны, как учат классики марксизма, как правило, выступают под религиозной оболочкой, и данный слу­чай не является исключением.

Достоверным можно считать, что Кен Ангрок был сиротой (его отца якобы поразили боги за неверие в непорочное зача­тие его жены) и с детства пас буйволов в родной деревне у бо­гатого крестьянина Лембока. Уже в ранней юности в нем, со­гласно летописи, проявились черты крайне динамичной и даже асоциальной личности. Так, он дважды проигрывал скот Лем­бока в кости, и хозяин его, наконец, выгнал. Впрочем для нас не столь важно, реален ли этот эпизод. Важно, что этот и мно­гие другие эпизоды буйного поведения Кен Ангрока, о которых, кстати, повествуется без всякого осуждения [249, с. 12], хорошо ложатся в схему эпоса о народном герое (Геракл, Василий Буслаев и многие другие), которому наряду с его чисто герои­ческими качествами присущи черты «чрезмерности», перехле­стывающей через край силы. Вынужденный перебраться в де­ревню Каруман, Кен Ангрок знакомится с профессиональным игроком Банго Сампораном. Последний, пораженный яркой личностью юноши, усыновляет его, а позже становится его со­ратником. Семья Сампорана, однако, не приняла Кен Ангрока,. и он был вынужден перекочевать в новую деревню Саганггенг. Здесь он сдружился с сыном деревенского старосты Титой и вместе с ним стал обучаться грамоте у сельского учителя [249, с. 13].

Однако, освоив грамоту, Кен Ангрок не стал пробовать свои силы в духовной или чиновничьей карьере. Вместе с Титой и группой других сверстников он соорудил небольшую крепость возле большой дороги к востоку от Саганггенга и стал грабить проезжающих купцов. Вскоре власти Тумапеля объявили его «врагом общества» и послали против него войска. В такой форме летопись описывает первый всплеск народного сопротивле­ния, который суждено было возглавить Кен Ангроку.

Вынужденный скрываться после разгрома своей крепости Кен Ангрок долго переходил из одной деревни в другую в по­исках убежища. Наконец, ему удалось устроиться в деревне Турьянтапада учеником ювелира Мпу Палота. Отправившись по его поручению в соседнюю деревню, он опять вступил с кем-то в конфликт, убил обидчика и был бы растерзан толпой, если бы голос бога с кеба не остановил его преследователей, объявив, что Кен Ангрок его сын [249, с. 13 — 14]. Рациональное зерно этого рассказа, видимо, заключается в том, что именно здесь, в Турьянтападе Кен Ангрок пришел к мысли объявить себя своего рода мессией, воплощением верховного бога и тем самым сделал первый шаг к тому, чтобы стать вождем обще­народного восстания на восточной Яве.

Путь его к победе был очень долог, многие подробности его биографии из-за специфики средневековых хроник, по-видимо­му, утрачены для нас навсегда.

Ясно, однако, что в своей борьбе он опирался не только на крестьянские массы, но и на низовое духовенство и на мелкое разорившееся дворянство. Первая гипотеза подтверждается появлением в рассказе брахмана Лохгаве (который прибыл якобы на Яву из самой Индии в силу указания, полученного не­посредственно от Вишну). Этот брахман сразу же стал оказы­вать Кен Ангроку активную поддержку и, пользуясь своими связями, устроил его на службу к князю Тумапеля, Тунггул Аметунгу, что впоследствии сыграло немаловажную роль в судьбе движения.

Насколько нам известно, никто из предшествующих истори­ков не обратил внимания на имена двух важных персонажей рассказа о Кен Ангроке — Мпу Палота и Мпу Гандринга. «Мпу» на тогдашней Яве было дворянским титулом. Между тем Мпу Палот был ювелиром, а Мпу Гандринг — кузнецом. Т. е. это были деклассированные дворяне, вынужденные зара­батывать себе на жизнь ремесленным трудом, наиболее пре­зираемым в феодальном обществе. Отметим еще одну стран­ность в рассказе о Мпу Палоте и Мпу Гандринге. Несмотря на скромное положение в обществе, оба они были окружены зна­чительным числом родичей и сторонников, представлявших крупную вооруженную силу, впоследствии влившуюся в армию Кен Ангрока. То же самое относится и к профессиональному игроку Банго Сампарану, также имевшему собственные воору­женные силы [249, с. 17].

Мне представляется правильным считать всех перечисленных лиц, выходцев из различных слоев общества, вожаками кре­стьянских отрядов, активно участвовавших в народном восста­нии против государства Кедири. Кен Ангрок, также имевший во­оруженный отряд из числа своих родичей и земляков, вначале, видимо, мало выделялся из среды прочих вождей восстания, но постепенно выдвинулся на первое место.

Решающим моментом в этом выдвижении явно был захват Кен Ангроком власти в основном вассальном княжестве госу­дарства Кедири, Тумапеле, но именно эта часть летописного рассказа наиболее мифологизирована и беллетризована. Мож­но только догадаться, что Кен Ангрок выдвинулся на службе князя Тумапеля, поощряя его сепаратистские тенденции (Тумапель только в середине XII в. был воссоединен с Кедири и все время стремился к независимости). Возможно, князь Тунггул Аметунг даже смотрел сквозь пальцы на деятельность крестьян­ских отрядов, если они подрывали силы его сюзерена короля Кедири (такие временные союзы крупных феодалов с крестьян­скими повстанцами случались и в ходе крестьянских войн в средневековой Европе).

Но слишком далеко по пути крестьянского движения Тунг-гул Аметунг не мог зайти и поэтому, естественно, рано или поздно должен был встать вопрос об его устранении. Похоже, что в этом вопросе мнения вождей движения разделились. Как известно из летописи, брахман Лохгаве был категорически про­тив убийства князя Тумапеля. Банго Сампаран так же реши­тельно поддерживал идею террористического акта. Труднее все­го разгадать позицию Мпу Гандринга. Согласно летописи, имен­но ему Кен Ангрок поручил выковать крис для убийства Тунггул Аметунга и дал для этого срок — три месяца. Мпу Гандринг ответил, что на это потребуется не менее года. Когда Кен Ангрок через пять месяцев пришел за обещанным крисом, Мпу Гандринг все еше ковал его.

Разъяренный Кен Ангрок схватил недокованное оружие и смертельно ранил кузнеца. Умирая, Мпу Гандринг проклял своего убийцу и предсказал, что сам Кен Ангрок и семь поколе­ний его потомков умрут от этого криса[26]. Кен ответил на это проклятие самым неожиданным образом. Он, в свою очередь, поклялся, что будет всегда заботиться о потомстве кузнеца, его семье и родичах [249, с. 16]. По нормам того времени он, каза­лось бы, взял на себя невыполнимую задачу, так как ближай­шая родня и весь клан убитого были обязаны убийце вечной кровной местью. Но если допустить, что эпизод произошел в условиях ожесточенной гражданской войны, когда все нормы рушатся и сыновья зачастую идут против отцов, и если допу­стить, что речь шла не только о ближайшей родне Мпу Ган­дринга, а обо всем его отряде, тогда ситуация может выглядеть иначе. Мпу Гандринг неоправданно затягивал выступление, и Кон Ангрок его устранил, а его отряд присоединил к своим силам. До нас же эти события, описанные летописцем, дошли в мифологизированной форме.

Так же мало достоверно выглядит и рассказ об убийстве князя Тумапеля, Кен Ангрок здесь просто чудовище коварства и подлости. Он якобы одолжил свой чудесный крис придворно­му щеголю Кебо Хиджо с условием не разглашать, кому он принадлежит в действительности. Затем ночью он выкрал этот крис у Кебо Хиджо, проник в спальню князя Тумапеля и убил его, когда тот спал, оставив крис на месте преступления. По этой улике Кебо Хиджо был схвачен и казнен без суда [249, с. 16—17]. Здесь у летописца тоже не все ясно. Действи­тельно, Кен Ангрок мог не хотеть сеять вражду между мелки­ми феодалами открытым убийством князя и стремился скрыть свое участие в этом акте. Но сразу после гибели Кебо Хиджо Кен Ангрок начинает заботиться о его сыне Махиса Ранди и делает его своим соратником. Вряд ли он стал бы так забо­титься о сыне пустого придворного щеголя, с которым его ни­чего не связывало. И его поведение было бы логично, если бы Кебо Хиджо был участником движения и, принеся себя в жерт­ву, сам совершил террористический акт.

Невнятно излагает летописец и последующие события. Пос­ле убийства Тунггул Аметунга Кен Ангрок без всякого сопро­тивления со стороны родственников покойного женится на его вдове Кен Дедес — Женщине с сияющим чревом[27] и занимает трон князя Тумапеля. Такой мирный захват власти простолюди­ном был, конечно, возможен только, если за ним стояла очень внушительная военная сила. Летописец отчасти приоткрывает нам тайну, сообщая, что Кен Ангрок призвал в Тумапель род­ню и сторонников Бакго Сампарана, Мпу Палота и Мпу Ган­дринга, т. е. соединил под своим знаменем все повстанческие силы [249, с. 17].

Следующям шагом Кен Ангрока было провозглашение неза­висимости Тумапеля от Кедири. В каком году это произошло неизвестно, как неизвестно и то, какую политику вел здесь Кен Ангрок в годы перед решающим сражением с королем Керта-джайей. Можно лишь предположить, что он сильно стеснил и, может быть, частично истребил местных светских феодалов, за­мещая их посты своими сторонниками. Иначе повстанцы охла­дели бы к нему, и он не добился бы последующих успехов. Об истреблении клана тумапельского князя косвенно свидетельст­вует тот факт, что все потомки Тунггул Аметунга, кроме Ану­сапати, которым Кен Дедес была беременна в момент убийства ее мужа, после этого навсегда исчезают со страниц летописи, а в Тумапеле до XVI в. княжат только потомки Кен Ангрока. Что касается духовных феодалов, то по отношению к ним Кен Ан­грок, видимо, вел примирительную политику, что тактически было правильно, потому что углубляло существовавшее и ра­нее соперничество духовной и светской частей феодального класса.

Эта политика стравливания двух секций феодального клас­са дала свои плоды в 1221 г. Не случайно после конфликта с Кертаджайей брахманы и буддийские монахи устремились из Кедири в Тумапель. Впрочем, возможно, что отчаянная попытка Кертаджайи подчинить себе церковь и ее имущество была вы­звана крайней необходимостью мобилизовать все силы на борьбу с Кен Аигроком. Отлив духовенства из столицы Кеди­ри — Дахи, впрочем, не обескуражил Кертаджайю. Он надмен­но заявил, что его может победить только сам бог Шива [249, с. 17].

В ответ на это Кен Ангрок на многолюдном собрании буд­дийского и шиваитского духовенства с полного одобрения всех присутствующих принял имя Бхатара Гуру (одно из имен Ши­вы). Духовенство, отказавшееся признать божественную сущ­ность Кертаджайи, теперь признало ее за Кен Ангроком.

В 1222 г. значительно увеличившиеся войска Кен Ангрока двинулись на Даху. Кертаджайя отправил ему навстречу ар­мию под командованием своего брата Махиса Валунгана и пер­вого министра Губир Балемана. Сражение состоялось к северу от деревни Гантер. Кедирская армия была разгромлена. Брат Кертаджайи и его первый министр пали в битве. Король Керта­джайя, не дожидаясь подхода повстанческих войск, укрылся в храме. Дальнейшая судьба его неизвестна. Даха была сдана без боя. Кен Ангрок стал хозяином всей Восточной и Центральной Явы [249, с. 17—18].

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 11. Государство Сингасари (1222—1293)

Спойлер (раскрыть)

Одержав победу, Кен Ангрок короновался и принял тронное имя Раджаса Санг Амурвабхуми (1222—1227). Он не остался править в Дахе, а перенес свою столицу в тумапельскую дерев­ню Кутараджа, бывшую, очевидно, центром крестьянского дви­жения во время борьбы против государства Кедири. Впоследст­вии, в 1254 г. Кутараджа была переименована в Сингасари, и в летописях это название перешло на все государство, основан­ное Кен Ангроком [249, с. 22]. Трудно сказать, выполнил ли Кен Ангрок все обещания, которые он давал крестьянам во вре­мя восстания, но несомненно, что нормы эксплуатации трудя­щихся масс в годы его правления значительно понизились, как это произошло в государстве Сукотаи и в Бирме в XIII в., а в Кампучии в первой половине XIV в.

Однако победа крестьянской революции в эпоху феодализма могла ликвидировать самого феодализма. Вожди крестьянского восстания во главе с Кен Ангроком, захватив ключевые тозиции в государстве, сами начали быстро превращаться в феодалов. Стремясь легитимизировать свою вновь основанную династию, Кен Ангрок сохранил жизнь и владения многим прежним феодалам. Так, уничтожив короля Кедири Кертаджайю, он оставил на посту князя Дахи его сына Джайясабху (1222—1258) в качестве своего вассала [227, т. IV, с. 125].

Сына Кен Дедес и князя Тумапеля Тунггул Аметунга он усыно­вил и воспитал наравне со своими детьми [249, с. 18].

По отношению к духовным феодалам Кен Ангрок продолжал политику покровительства, оказывая в равной мере внимание как шиваитскому большинству, так и буддийскому меньшинст­ву. Как сообщает поэма XIV в. «Нагаракертагама», после его смерти ему были возведены в местности Кагененган два погре­бальных храма, один — шиваитский, другой — буддистский. Так было положено начало традиции королей Сингасари-Маджапахита, которых после смерти стали обожествлять как в образе Шивы, так и в образе Будды. Этот обряд явно имел целью централизацию обоих главных культов Явы под эгидой монарха, но короли Сингасари на первых порах действовали гораздо осторожнее, чем их неудачливый предшественник Керта­джайя. В то же время есть основания полагать, что именно Кен Ангрок «объединил церковные земли с землями королев­ских слуг», т. е. поставил их под контроль государства и обло­жил эти земли рядом налогов.

В целом политику Кен Ангрока после воцарения можно на­звать половинчатой. Как это обычно бывает, он не сумел удо­влетворить ни своих старых соратников по крестьянскому дви­жению, ни уцелевших аристократов. Поэтому он царствовал только пять лет и погиб в 45-летнем возрасте, еще в расцвете «ил.

Заговор против Кен Ангрока возглавил его приемный сын Анусапати, «законный» потомок тумапельских князей[28]. Вокруг него сплотились остатки древних феодальных родов. Но попу­лярность Кен Ангрока в народных массах была еще очень вели­ка. Открытое убийство его старыми феодалами могло вызвать новый взрыв крестьянской войны. Поэтому Анусапати решил со­вершить террористический акт руками одного из бывших по­встанческих вожаков. Ему удалось привлечь к заговору соратника Кен Ангрока, бывшего крестьянина из деревни Батил, за свои заслуги получившего высокий пост при дворе в Кутарадже[29]. Этот последний скорее всего принадлежал к партии недо­вольных Кен Ангроком совсем по другой причине — из-за его заигрываний со старыми феодалами. Но Анусапати, официаль­но считавшийся сыном Кен Ангрока, в глазах большинства не был старым феодалом, и поэтому мог увлечь вожака из Батила демагогическими обещаниями. По преданию, он снабдил его тем же крисом, которым Кен Ангрок убил Тунггул Аметуига. Этим крисом человек из Батила заколол Кен Ангрока за обе­денным столом. Когда он вернулся к Анусапати, чтобы сооб­щить об успехе покушения, тот, в свою очередь, заколол его тем же магическим крисом.

Участие Анусапати в убийстве Кен Ангрока осталось неиз­вестным. Причины убийства также были затушеваны. Народу было объявлено, что один из чиновников «впал в амок» и в со­стоянии невменяемости убил короля. Анусапати приобрел даже популярность, поскольку решительно пресек дальнейшие дейст­вия маньяка, который мог, например, истребить всю королев­скую семью.

У Кен Ангрока действительно была большая семья. От глав­ной жены Кен Дедес у него было три сына - Махиса Вунга Теленг, Панджи Сапранг, Агнибайя и одна дочь Деви Римбу. От младшей жены Кен Уманг (которая, судя по всему, была не­знатного происхождения) у него было тоже три сына: Панджи Тохджайя, Панджи Судату, Тухан Врегола и одна дочь. Никто из них, однако, не унаследовал престола. Трон достался Ануса­пати, за которым стояла реальная сила.

Правление Анусапати (1227—1249), видимо, в значительной мере было временем феодальной реакции[30]. Как говорят лето­писцы, Анусапати постоянно опасался за свою жизнь. В отли­чие от прежних королей и князей, к которым можно было зай­ти прямо в столовую или в спальню, этот правитель всегда был окружен стражей, большую часть времени проводил за стенами кратона (кремля), внутри которого его спальное помещение бы­ло окружено еще дополнительным рвом с водой. По-видимому, социальный конфликт, потрясший страну в начале XIII в., не был еще до конца исчерпан. Однако менее всего он боялся сы­новей своего приемного отца. Действительно, его единоутроб­ные братья, сыновья аристократки Кен Дедес, не имели полити­ческих амбиций и ни разу за все время его 22-летнего правле­ния не покушались на его власть. Со своим сводным братом, Тохджайей, старшим сыном простолюдинки Кен Уманг, Ануса­пати тоже находился в дружеских отношениях и не видел прияин для того, чтобы устранить его как возможного соперника. Так продолжалось до 1249 г., когда, по-видимому, произошел последний всплеск антифеодального движения, во главе которого встал именно Тохджайя. Летопись, упрощенно изла­гая события, говорит, что Тохджайя случайно узнал правду о гибели отца и долгие годы ждал подходящего случая для мести. Наконец, случай представился. Когда сводные братья наблюдали петушиный бой (любимое занятие Анусапати), Тохджайя попросил Анусапати одолжить ему магический крис — единственное оружие, которым, по понятиям того вре­мени, можно было поразить коронованного монарха, и заколол короля. Вслед за тем он сам занял королевский трон.

В этом рассказе много недоговоренного. Прежде всего неясно, как Тохджайя, действуя в одиночку, смог потом уйти от многочисленной стражи, постоянно окружавшей Анусапати. И каким образом явный убийца короля вопреки всем прежним традициям мог безнаказанно занять его место. Все становится яснее, если допустить, что Тохджайя (сын простолюдинки) овладел троном, возглавив антифеодальное восстание. В поль­зу этой гипотезы говорит специфическое освещение фигуры Тохджайи в средневековых яванских источниках. В летописи «Параратон» он изображен жестоким и коварным тираном, за­мыслившим истребить своих ближайших родственников (т. е. сделать то, на что не решился даже подозрительный Анусапа­ти). Прапаньча, автор «Нагаракертагамы» обошелся с Тох­джайей еще проще. В исторической части своей поэмы он «опу­скает» его правление, как будто такого короля вообще не было. В то же время Прапаньча не жалеет хвалебных слов для при­родных феодалов — короля Кертаджайи и его потомка Джайякатванга, хоть они и были злейшими врагами династии Сингасари. Такая пристрастность не может быть случайной.

Судя по косвенным данным, Тохджайя первым делом сме­стил или понизил значительное число высших чиновников, слу­живших при Анусапати. Затем, судя по «Параратону», он ре­шил истребить свою родню. Не только потомков Тунггул Аме-тунга, но и потомков Кен Ангрока. Первой его жертвой должны были стать сын Анусапати Рангга Вуни и сын Махиса Вунга Теленга (т. е. внук Кен Ангрока и Кен Дедес) Махиса Чампа-ка. Более вероятно, что дело обстояло несколько иначе. Анти­феодальные действия Тохджайи впервые за четверть века заста­вили сплотиться старую аристократию во главе с родом Тунггул Аметунга и новую аристократию во главе с родом Кен Ангро­ка (точнее потомками Кен Ангрока и аристократки Кен Дедес). Чтобы обезглавить эту оппозицию, Тохджайя по совету своего первого министра Пранараджи и решил устранить своих пле­мянников.

Тайный приказ уничтожить принцев был отдан некому Лем-бу Ампалу. Во дворце, однако, еще оставалось много сторонников прежнего режима. Один брахман подслушал разговор ко­роля с Лембу Ампалом и поспешил предупредить РанггЗ Вуни и Махиса Чампаку об опасности. Оба принца укрылись в доме стойкого приверженца прежнего короля. Лембу Ампал узнал о месте их убежища, но почему-то не смог извлечь их оттуда. Здесь летописец опять о чем-то умалчивает. Скорее всего о том, что «дом» Панджи Патипата представлял собой крепость или целый укрепленный город. Далее сообщается, что Лембу Ампал, якобы страшась смертной казни за невыполнение при­каза, вступил в тайные переговоры с принцами. Он предложил им свергнуть Тохджайю путем сложной провокации, а именно, вызвав вражду между двумя частями королевской гвардии, — «раджасами» и «синелирами».

Стратагема полностью удалась. Тохджайя якобы не сумел примирить враждующие фракции своего войска и озлобил их угрозой репрессий. Тогда обе гвардейские части перешли на сторону принцев и атаковали дворец. В завязавшемся сраже­нии Тохджайя был ранен, сторонники его покинули дворец и отступили, унося его с собой, в деревню Катанг Лумбанг, где он вскоре умер. Так закончилось краткое правление короля Тохджайи (1249—1250) [249, с. 22].

Бурные события правления Тохджайи способствовали кон­солидации правящего класса Восточной и Центральной Явы. Окончательное оформление союза новой аристократии вырази­лось в совместном правлении Ранггу Вуни и Махиса Чампаки, которые приняли тронные имена Джайя Вишнувардхана и На-расингамурти (1250—1268). По образному выражению летопис­ца, автора «Параратона», их отношения были подобны дружбе двух ядовитых змей в одной норе [249, с. 22]. Потомок Тунггул Аметунга Вишнувардхана, однако, явно играл первую скрипку в этом дуэте. Видимо, именно он подавил восстание «злодея Линггапати» в первые годы их совместного правления (между 1250 и 1254 гг.[31]). Он же в 1254 г. присваивает столице госу­дарства Кутарадже более торжественное название Сингасари и в том же году объявляет своего малолетнего сына Керганагару наследником престола, хотя у Нарасингамурти тоже был сын[32]. Возможно, здесь, впрочем, сыграло роль то, что матерью Керта-нагары была Джайявардхани, дочь князя Кедири Джайясабхи. Женитьбой на ней Вишнувардхана завершил консолидацию всех основных феодальных родов Сингасари [227, т. IV, с. 125]. Максимальная консолидация правящего класса Сингасари (естественная после потрясений первой половины XIII в.) при Вишнувардхане и Нарасингамурти нашла свое выражение и в более тесном союзе светских и духовных феодалов.

До нас не дошли указы Вишнувардханы, посвященные этой проблеме, но сохранился указ Кертапагары, изданный в 1269 г., через год после смерти его отца, подтверждающий привилегии, данные Вишнувардханой шиваитской церкви. В этом указе, в частности, говорилось: «... почтенный (министр) Рамапати... вместе с почтенным учителем Танумата (главой шиваитской церкви.— Э. Б.) явились к достославному Великому Королю (Кертанагаре.— Э. Б.) с просьбой снова утвердить совершенное достославным господином Джайя Вишнувардхана отделение владений и зависимых земель духовенства всех видов от земель королевских слуг, с тем чтобы почтенные святые владения ду­ховенства всех видов стали независимы, и это еще более укре­пило бы (власть) достославного великого короля, сидящего на драгоценном львином троне» (цит. по [227, т. III, с. 145]).

Далее рассказывалось, что Кертанагара удовлетворил эту просьбу, а также подтвердил освобождение духовенства от многочисленных налогов и пошлин, в частности от пошлины на соль, от кормовой повинности[33], от платы за воду при ирригации полей в духовных владениях. Духовенство было также осво­бождено от полупринудительных подарков феодалам, владельцам соседних поместий и старостам соседних деревень. Духов­ные владения в целом были вообще выведены из-под юрисдик­ции государства и стали подчиняться непосредственно главе шиваитской церкви Танумате, который был обязан платить королю только символическую дань — небольшое количество зо­лота[34]. Указ также регламентировал права духовенства над ра­ботающим на их землях зависимым населением. В 5-й строфе V таблицы указа говорится: «Они (духовенство. — Э. Б.) имеют право сожительствовать с зависимыми от них женщинами (кавула) и бить своих зависимых работников (кавула)[35], если те провинятся» (цит. по [227, т. III, с. 148]).

У нас нет никаких документальных данных, чтобы положи­тельно утверждать, существовало ли отмененное Викрамавард-ханой положение на Яве искони или же оно сложилось в ре­зультате революции Кен Ангрока. Логичнее все же было бы предположить последнее. Ведь во всех других государствах средневековой Юго-Восточной Азии церковь, как правило, только получала дары от монарха и феодалов, а сама ничего им не давала. Экспроприация владений церкви в этих странах (как и на Яве в XVI в.) происходила только при смене одной религии другою. Если принять нашу гипотезу, то получится, что «религиозная революция» на Яве произошла не позже, а раньше, чем во всех остальных странах региона и произошла в специфической форме — не путем введения новой религии, а пу­тем установления контроля государства над церковными вла­дениями. И как всякий первый опыт любого рода, она была бо­лее половинчатой и склонной к попятным движениям.

Есть, однако, основания полагать, что обширные привиле­гии, дарованные Викрамавардханой шиваитской церкви, нена­долго пережили его самого и были вскоре вновь отобраны на­зад либо существенно ограничены его преемником. Викрамавардхана умер в 1268 г.; в 1269 или в 1270 г. умер его кузен Нарасингамурти. Кертанагара, бывший с 1266 г. официаль­ным соправителем этих двух королей, становится теперь едино­властным монархом (1270—1292), и в его правительстве проис­ходят серьезные перестановки.

В 1270 г. уходит в отставку первый министр Мпу Раганата, игравший весьма важную политическую роль в последние годы правления Викрамавардханы. Ему предоставляется внешне по­четный, а по существу незначительный пост верховного судьи-княжества Тумапель. Его должность разделяют между собой два молодых сподвижника Кертанагары — Панджи Анграгани и Махиса Аненгах. Министр внутренних дел Вирараджа также был снят с должности и направлен губернатором провинциаль­ного центра Суменеп на о-ве Мадура. Сантасмрети, глава ши­ваитской церкви, также оставил свой пост и удалился в джунг­ли, чтобы стать отшельником [249, с. 24].

Западные историки и вслед за ними индонезийский историк Сламетмульоно единодушно считают, что эти кардинальные за­мены в сингасарском правительстве были вызваны разногласия­ми по вопросам внешней политики. Старое руководство, по их мнению, решительно возражало против широких экспансионист­ских планов Кертанагары и его молодых соратников. Эти по­следние стремились к объединению всех индонезийских остро­вов и Малайи в единую империю — Нусантару, а старики яко­бы не хотели, чтобы политика Сингасари распространялась за пределы Явы. Мотивы их «изоляционизма» при этом выглядят очень натянутыми. Государство Сингасари в начале правления Кертанагары было весьма могущественным и, как показали дальнейшие события, способным на широкие завоевания. Такие опытные политики, как Мпу Раганата и его сторонники, не мог­ли этого не понимать.

Другой тезис, с которым мы также не можем согласиться, впервые выдвинут голландским историком С. Бергом [78] и по­вторен вслед за ним другими историками. Он заключается в том, что Кертанагара в это время стремился создать конфеде­рацию индонезийских государств для зашиты от угрозы мон­гольского завоевания. Но монголы в 70-х годах XIII в. еще це­ликом были заняты завоеванием сунского Китая. И хотя они еще в 50-х годах XIII в. обходным движением вышли к границам Вьетнама, большая часть морского побережья еще оставалась в руках китайцев. А без флота хану Хубилаю нечего было и мечтать о завоевании стран Южных морей. Если Кертанагара в начале своего правления и мог чего-нибудь опасаться, так это экспансии Сукотаи в Малайе и Западной Индонезии, но и она, судя по источникам, началась только в 1280 г.

Так что оснований для спешки не было. И действительно, первый военный шаг в осуществлении плана «Памалайю» (объединение Индонезии) — экспедиция на Суматру был совершен Кертанагарой только в 1275 г.

Если острейший правительственный кризис 1270 г. был вы­рван вопросом об этом походе, почему же Кертанагара, побе-цив оппозицию, медлил после этого целых пять лет? Логичнее предположить, что в 1270 г. еще и не было никаких споров о внешней экспансии, а конфликт был вызван какой-то другой причиной. В связи с этим следует присмотреться к персональ­ному составу перемещений в 1270 г.

Прежде всего посмотрим, кто таков был первый министр Мпу Раганата. Как убедительно показал индонезийский историк Сламетмульоно, он является тем же самым лицом, которое в указе 1269 г. выступает под именем Рамапати в качестве глав­ного ходатая шиваигского духовенства [249, с. 25]. При этом крайне любопытно, что в том же указе о нем говорится, что он не только «почтенный и красноречивый министр» (что может быть общим местом), но и специально «знаком с иностранной политикой, знает другие острова и подчинил Мадуру власти мо­нарха» [227, т. III, с. 144]. Трудно представить, чтобы человек с такой биографией мог противиться внешней экспансии Сингасари. Зато он мог вполне резонно подать в отставку, если бы был отменен или ограничен указ 1269 г., который он сам гото­вил и отстаивал. Позиция главы шиваитского духовенства ясна еще больше. Шивантская религия в отличие от буддийской даже формально никогда не осуждала войну. Немыслимо пред­ставить, чтобы Сантасмрети бросил свой пост и ушел в отшель­ники в знак протеста из пацифистских соображений.

Что касается Вирараджи, то причины его оппозиции Кертанагаре на первый взгляд, неясны. Но если мы примем во вни­мание, что 22 года спустя именно Вирараджа стал инициато­ром свержения короля-реформатора, становится ясно, что он (крупный феодал, по некоторым данным, выходец из простолю­динов, может быть, потомок одного из соратников Кен Ангрока) был теснейшим образом связан с прошиваитской группой в правительственной верхушке и в отличие от Мпу Раганата ни­когда не простил Кертанагаре поворота в политике, совершен­ного в 1270 г.

Посмотрим теперь на положение дел с точки зрения Кертанагары. Он решительно порвал с верхушкой шиваитского духо­венства, но, как мы увидим далее, отнюдь не с самой шиваитской религией. Править в феодальном государстве, не опираясь на духовенство, было решительно невозможно. Поэтому, чтобы не вернуться к старому положению, нужна была какая-то рели­гиозная реформа. И ом нашел ее на пути, который начали про­кладывать его предшественники начиная с Кертаджайи на пути синкретизма шпваитской и буддийской религии. Но он по­шел по этому пути гораздо дальше и решительнее, чем они.

И дело здесь не только в том, что он формально слил оба эти культа (все другие монархи Явы до него и после него вплоть до прихода ислама если и обожествлялись после смер­ти в двух ипостасях, то их храмы в ипостаси Шивы и в ипоста­си Будды сооружались отдельно и даже в разных областях, ок же первый и единственный приказал соорудить себе заупокой­ный храм со своей статуей, изображающей его в виде нового единого божества Шивы-Будды). Главное заключалось в том, что в новом синкретическом культе буддизм-шиваизм ведущая, решающая роль была отведена религии меньшинства — буддиз­му, а Шива в нем занял как бы подчиненную роль по отноше­нию к Будде[36].

Более слабое и бедное буддийское духовенство в своей под­спудной борьбе за первенство с шиваизмом искало опору в центральной власти и само стало опорой этой центральной власти. Богатое же шиваитское духовенство, склонное к сепа­ратизму, было ущемлено и оттеснено на задний план.

Любопытно в связи с этим посмотреть, как совершенно по-разному оценивают Кертанагару и его в известной мере пред­шественника в области религиозной реформации Кертаджайю два основных источника по яванской истории того времени — «Параратон» и «Нагаракертагама». Согласно мнению автора (или авторов) «Параратона», Кертаджайя — кровавый тиран и маньяк. Кертанагара же — ничтожный монарх, совершенно пренебрегавший своими государственными обязанностями, про­водивший все свое время в распутстве и беспробудном пьянст­ве. И даже когда враги подступили к его столице, он продолжал предаваться диким оргиям (имеются в виду обряды тантрийско-го буддизма) и погиб бы во время одной из них, если бы не­благородный министр Мпу Раганата, который, забыв прежние обиды, явился в последнюю минуту во дворец и, прервав это не­потребство, убедил короля встретить смерть, как подобает муж­чине, с мечом в руке [249, с. 28—29].

Автор же «Нагаракертагамы» Прапаньча даже для злей­шего врага сингасарской династии Кертаджайи находит ува­жительные слова. В своей поэме он называет его «достослав­ным монархом Кедири, почтенным, мужественным, безупречным; Кертаджайей, который глубоко знал ученые книги Таттвопадеши»[37] (цит. по [227, т. III, с. 45]).

Когда же Прапаньча доходит до Кертанагары, то его крат­кий и суховатый исторический очерк о королях Сингасари и Маджапахита, правивших до царствовавшего в его время Хай­ям Вурука, внезапно прерывается длинным и страстным пане­гириком. Кертанагаре он отводит больше места, чем основате­лям обеих династий. Его единственного он сравнивает с вели­чайшими героями древнего эпоса — Пандавами и более чем прозрачно намекает, что Кертанагара был новым, высшим во­площением Будды на земле. Государственная мудрость Керта­нагары, по мнению Прапаньчи, была безмерна. Как бы пред­восхищая критику «Параратона», он пишет: «Воистину, это был монарх не праздный, свободный от склонности к алкоголю[38]; он был весьма ревностен в делах управления, ибо ясно видел, ка­кие трудности надо преодолеть, чтобы защитить мир (челове­чество.— Э. Б.) в эпоху Кали»[39] (цит. по [227, т. III, с. 48]).

Такая разница в оценках коренится отнюдь не в том, что поэт Прапаньча был по совместительству главой буддийской церкви Маджапахита, а «Параратон» написан явно с шиваитских позиций. Ведь Прапаньча одновременно хвалит и Керта­джайю и Кертанагару за глубокое знание шиваитской рели­гии. Главное расхождение в оценках этих двух работ заклю­чается в различии политических взглядов их авторов. Прапань­ча писал в 1365 г., в эпоху максимального расцвета яванской централизованной монархии, когда обе церкви находились в твердом подчинении у государства, но духовенство получало хорошее содержание и не имело особых оснований для недо­вольства. «Параратон» был написан в конце XV в., когда госу­дарство Маджапахит фактически уже распалось на отдельные феодальные владения, а с севера ему грозили силы ислама, готового поглотить и индуистскую и буддийскую религию. В такой обстановке авторы «Параратона» недолго искали изна­чальных виновников гибели государства и «веры отцов». Ко­нечно же, это были Кертаджайя и Кертанагара, стремившие­ся подмять под себя религию.

Вернемся теперь к политике Кертанагары в 70—80-х годах XIII в. Голландский историк С. Берг в опубликованной в 1950 г. статье с тенденциозным названием «Кертанагара — не­верно понятый основатель империи» утверждал, что все, что Прапаньча писал в «Нагаракертагаме» об объединении Кертанагарой Индонезии, есть только плод поэтической фантазии. На деле власть последнего короля Сингасари ограничивалась пре­делами Восточной Явы и острова Мадура (кстати, то же самое С. Берг писал и о наследнице Сингасари — индонезийской им­перии Маджапахит) [77; 78]. Политическая направленность «сенсационного» открытия С. Берга, которое признали многие западные историки, совершенно очевидна. В те годы, когда мо­лодая Индонезийская республика только что завоевала свою независимость, определенным кругам было очень выгодно до­казывать, что фактическое объединение территории нынешней Индонезии было осуществлено только голландскими колониза­торами, а сами индонезийцы никогда не были способны к соз­данию своего государства, охватывающего весь архипелаг.

На деле Кертанагара правил твердой рукой и, несмотря на феодальные мятежи (в 1270 г. в Сингасари разразилось восста­ние Чайяраджи, в 1280 г. — Махиса Рангкаха [227, т, III, с. 47—48]), в 1275 г. его могущественный флот выступил в за­воевательный поход и примерно в течение десятилетия подчи­нил себе почти все прибрежные районы Индонезии, а также Ма­лайю. Как писал Прапаньча: «Все, что принадлежало Пахангу (Малайе. — Э. Б.), все, что принадлежало Малайю (Суматре.— Э. Б.), все смиренно склонилось перед ним. И также все, что принадлежало Гурупу (группа островов Горонг. — Э. Б.), и все, что принадлежало Бакулапуре (Калимантан. — Э. Б.), ища его поддержки, прибегло к его стопам. Не говоря уже о Сунде (За­падная Ява. — Э. Б.) и Мадуре, ибо вся земля Явы была ему подчинена» (цит. по [227, т. III, с. 48]). В 1284 г. войска Кертанагары покорили остров Бали. «Он послал людей в землю Ба­ли, чтобы ее подчинить, — пишет Прапаньча, — и рату (короле­ва) Бали была быстро побеждена, взята в плен и доставлена ко двору монарха» (цит. по [227, т. III, с. 48]).

В начале XX в., в глубинных районах Суматры близ г. Па-данг Роко на р. Сукгай-Лангсат была обнаружена надпись Кертанагары: «...в месяц Бхадрапада года эпохи Сака 1208 (август—сентябрь 1286 г.)... статуя Амогхапасы Локешвары (Будды. — Э. Б.) вместе с четырнадцатью другими статуями привезена с Явы в Суварнабхуми (Суматру. — Э. Б.). Это дары принца Висварупакумара (наследного принца Сингасарн. — Э. Б.) помещены в области Дхармашрайи (столицы государст­ва Малайю на Суматре. — Э. Б.). С этой целью Его Величест­во Шри Кертанагара Викрама Дхармоттунггадева приказал ракриану[40] Махамаптри Дьях Адвайябрахме, ракриану Сирикап Дьях Сугатабрахме, судье Пайянана, Данг Ачарья Дипанг-керадисе и ракриану Демунг Пу Вире сопровождать их. Все жители Малайю, включая брахманов, кшатриев, вайшьев и шудр, все арии во главе с Его Величеством Сримат Трибхуванараджа Мауливармадевой с воодушевлением и радостью приняли эти дары» [249, с. 26].

В 1292 г. знаменитый итальянский путешественник Марко Поло посетил на обратном пути на родину северо-западную часть Индонезии и впоследствии в своих записках так описал Яву того времени: «Через тысячу пятьсот миль на юг и юго-восток от Чианбы (Тямпы. — Э. Б.) остров Ява. Так рассказывают сведущие мореходы, а они это знают. То самый большой на свете остров в округе более трех тысяч миль; владеет им боль­шой царь; живут здесь идолопоклонники и никому в свете дани не платят. Остров очень велик.

Водятся у них и перец, и мускатные орехи, и пряности, кал­ган, кубеба (вид перца. — Э. Б.), гвоздика и всякие, какие только есть в свете, дорогие пряности. Приходят сюда много судов и купцов, закупают тут товары и наживаются. Богатства здесь столько, что никому на свете ни счесть, ни описать его. Вели­кий хан (Хубилай. — Э. Б.) острова не мог захватить оттого, что путь сюда далек, да и плавание опасно. Большие богатства вывезли отсюда купцы Зайтона (Цюаньчжоу) и Манги (Юж­ный Китай. — Э. Б.) и все еще вывозят золото» [29, с. 174— 176].

Из этого описания ясно, что Кертанагара в начале 90-х го­дов XIII в. контролировал не только золото, добывавшееся на Суматре, но и гвоздику и другие тонкие пряности, единствен­ным центром производства которых были Молуккские о-ва. Но в это время держава Кертанагары уже прошла свой апогей. Угроза нападения великого хана монголов Хубилая в 1292 г. отнюдь еще не миновала, как полагал Марко Поло, а, наоборот, вот-вот грозила превратиться в реальность. Серьезные осложнения возникли к этому времени на западе Сингасарской империи. Войска короля Сукотаи Рамы Камхенга отвоевал у Кертанагары Малаккский п-ов и, более того, вторглись на Су­матру. Во многих местах им помогали восстания местных кня­жеств, не желавших более переносить иго Сингасари.

Чтобы восстановить прежнее положение, Кертанагара, со­брав все свои силы, в начале 1292 г. направил огромную армию и флот под командованием своего лучшего полководца Махиса Анабранга на Суматру [249, с. 29]. Он, видимо, рассчитывал од­ним сильным ударом покончить со своими противниками на за­паде, а затем быстро вернуть войска на Восточную Яву, чтобы противостоятъ монголо-китайскому нашествию. Но он не при­нял в расчет третьей враждебной ему силы — крупных светских феодалов и шиваитского духовенства, давно ожидавших момен­та, чтобы нанести ответный удар великому централизатору.

Организатором антиправительственного заговора стал Арья Вирараджа, за эти годы значительно укрепивший свое положе­ние на Мадуре. Но умевший действовать преимущественно чу­жими руками, он решил использовать как главную военную силу оттесненных в государстве Сингасари на второй план фео­далов Кедири и в первую очередь их естественного вождя пра­вителя Дахи Джайякатванга. Он направил к Джайякатвангу своего сына Вирондайю со следующим письмом: «Я хочу уве­домить Ваше Величество, что Вы подобны охотнику, который должен уметь использовать всякую удобную возможность и место. Так воспользуйтесь же ими. В данный момент поля сухи, и трава не растет. Листья падают, осыпая всю землю. Холмы невысоки, и реки неопасны. Там живет одинокий старый тигр, которого не следует бояться. Буйволы, коровы и олени не имеют сейчас рогов. Сейчас хорошее время, чтобы охотиться на них, пока они щиплют траву. Нет никакой опасности. Там остался только один тигр, но он старый и беззубый. Это Мпу Рагана­та»[41] (цит. по [249, с. 27]).

Хотя Джайякатванг был двоюродным братом Кертанагары (который и утвердил его на вассальном сингасарском троне в 1271 г.), он жадно ухватился за это предложение. Вирондайя помог кедирскому князю выработать план нападения на Синга­сари. Наступление было решено вести двумя корпусами. Один корпус под командованием генерала Джаран Гурунга должен был, наступая с севера, выманить остатки войск Кертанагары из столицы. Поэтому его авангард продвигался с максималь­ным шумом, под музыку гонгов и барабана, неся сотни разви­вающихся знамен и наводя панику на окрестное население. Другой корпус под командованием первого министра Кедири - Махиса Мундаранга в это время в глубокой тайне, скрытыми переходами, должен был подойти к Сингасари с юга.

Военная хитрость полностью удалась. Полагая, что враг на­ступает только с севера, Кертанагара выслал ему навстречу все свои войска. Во главе этой армии он поставил двух своих зять­ев — Виджайю, внука короля Нарасингамурти, и Ардараджу, сына Джайякатванга, который на первых порах охотно высту­пал против родного отца.

В то время как Виджайя и Ардараджа сражались с войска­ми Джайякатванга на севере, южный корпус Махиса Мунда­ранга скрытно подошел к Сингасари с юга и взял столицу в кольцо. В опустевшем городе практически не оставалось войск. Король Кертанагара с немногими приверженцами принял по­следний бой на ступенях дворца. В этом бою вместе с ним па­ли его сын и наследник, принц Висварупакумара, первые ми­нистры Панджи Анграганн и Махиса Аненгах[42], Виракрети и престарелый Мпу Раганата, также принявший участие в оборо­не дворца. Это событие произошло между 18 мая и 15 июня 1292 г. Столица государства была вновь перенесена в Кедири [100, с. 199].

Виджайя и Ардараджа между тем одержали несколько побед над северным корпусом кедирских войск, но, когда пришло известие о падении Сингасари, Ардараджа со своими полками поспешил перейти на сторону отца. Виджайя был разгромлен и бежал. О своих злоключениях он сам рассказывает в надписи на горе Бутан, выбитой в 1294 г., когда он стал королем: «Когда войска короля Джайякатванга достигли деревни Джасун-Вунгкал, король Кертанагара послал Его Величество (Виджайю. — Э. Б.) и Ардараджу отразить врага. Его Величество (Виджайя.— Э. Б.), как и Ардараджа, был зятем короля Кертанагары, но Ардараджа был также сыном короля Джайякатван­га. Когда Его Величество и Ардараджа, покинув Тумапель (Сингасари. — Э. Б.), прибыли в Кедунг Пелук, Его Величест­во впервые встретился с врагом.

После битвы враг бежал, понеся большие потери. Затем ар­мия Его Величества достигла равнины Лембах, но врага нигде не было видно. Тогда он вновь двинулся на запад в Батанг, где его авангард встретил противника, отступившего без боя.

Оставив Батанг, Его Величество продвинулся до Капулунгана, где он встретил врага и нанес ему поражение. Противник, понеся большие потери, отступил. Таково было положение его войск, пока он не достиг Рабут Чарата, где увидел вражеские войска, идущие с запада. Он приказал своим войскам вступить с ними в бой. Понеся большой урон, противник бежал. Каза­лось, враги исчезли навсегда. Но вдруг с востока от Ханьири появились (новые) вражеские войска с развивающимися белыми и красными флагами[43]. Увидев их, Ардараджа бросил ору­жие и, потеряв стыд, изменнически бежал в Капулунган, и это стало причиной разгрома войск Его Величества. Но Его Вели­чество остался верен королю Кертанагаре. Поэтому он остался в Рабут Чарате, а затем двинулся в Памотан Ападжег к севе­ру от реки Брантас, всего лишь с 600 воинов.

На следующий день на рассвете враги настигли его. Нача­лось сражение. Часть его войска была перебита, другая часть бежала. Сам он отступил с поля боя только с несколькими приверженцами в горе и отчаянии. После этого он со своими спутниками принял решение бежать в Терунг и просить тамош­него старосту Вуру Аграджу, который был назначен на этот пост королем Кертанагарой, собрать жителей деревень к восто­ку и юго-востоку от Терунга. Ночью он направился в Кулаван, потому что опасался преследования превосходящих сил про­тивника. Однако и в Кулаване он встретил врагов, от которых сумел ускользнуть, устремившись на север, в направлении Кам-бангсри. Но и там были враги, которые немедленно пустились за ним в погоню. Тогда он со своими спутниками бежал к большой реке, и они стали вплавь переправляться на северный берег. Многие из бывших с ним утонули, другие были схваче­ны, а иные заколоты пиками. Те, кто сумел достичь другого бе­рега, рассеялись во всех направлениях. Только двенадцать че­ловек остались, чтобы защищать его.

В полдень он прибыл в Кудаду, голодный, усталый и пол­ный скорби. Страдания его были поистине невыносимы. Одна­ко деревенский староста принял его от всей души. Вскоре ему дали пищу, питье и рис. Кроме того, ему было найдено надеж­ное убежище от врагов, повсюду искавших его. Староста де­ревни приложил все усилия, чтобы помочь ему достигнуть его цели, он даже проводил его в область Рембанг, а затем указал Его Величеству путь, ведущий на Мадуру, где тот намеревался найти убежище» [249, с. 36—37].

Может показаться странным, что Виджайя бежал именно к Вирарадже, организатору падения Кертанагары, но Вирараджа всегда действовал так скрытно, что Виджайя в тот момент вряд ли что-либо знал о его роли в происшедших событиях. Казалось бы, и Вирараджа должен был враждебно встретить последнего стойкого защитника Кертанагары. Но он, напротив, принял его очень радушно. Возможно, Джайякатванг не дал Вирарадже за его помощь такой награды, на которую тог рассчитывал. Воз­можно, Вирараджа уже узнал о готовящемся нападении на Яву монголо-китайского флота. Во всяком случае, в его голове начала плестись новая интрига. Он прежде всего заключил с Вирараджей (так в тексте; должно быть «с Виджаейей». – Прим. ОСР) торжественное соглашение, что если тот вернет се­бе трон своего деда и тестя, он отдаст Вирарадже половину своего королевства. Затем он убедил Виджайю принести повин­ную Джайякатвангу и вернуться ко двору. Этим он одновре­менно избавлялся от неловкой роли укрывателя мятежника и приобретал своего человека в центре событий.

Несколько месяцев спустя к берегам Явы пристал монголо-китайский флот, и события приняли новый оборот.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 12. Монголо-китайская агрессия против Индонезии в 1293 г.

Спойлер (раскрыть)

В конце 70-х годов XIII в. первый император династии Юань в Китае начал широкую экспансию в странах Юго-Восточной Азии. Первым шагом в этой экспансии была рассылка послов с требованием признать сюзеренитет Хубилая как правителя все­го обитаемого мира. В инструкции, которую Хубилай в 1278 г. дал своему полководцу Сагату, об Индонезии говорилось сле­дующее: «Все иноземные страны, лежащие отдельно от нас на островах Восточных и Южных морей, питают в сердцах чувство покорности и долга (по отношению к нам). Через людей, (приходящих) на иноземных кораблях, следует распространить там мою волю: те, кто искренен, могут приходить ко двору, и я буду оказывать им любезный прием. Их посещения и торговля (с нами) в равной мере соответствуют нашим устремлениям» (цит. по [16, с. 305]).

В соответствии с этой инструкцией в 1279 г. в Сингасари прибыло посольство, которое от имени Хубилая потребовало, чтобы Кертакагара явился ко двору императора или хотя бы послал вместо себя члена королевской семьи. Кертанагара от­казался выполнить это требование. Два следующих посольства Хубилая в 1280 и 1281 гг. тоже вернулись ни с чем [100, с. 198]. Тогда монголо-кнтайская дипломатия решила обратить ос­новное внимание на Западную Индонезию. Имея информацию, что на Суматре большим влиянием пользуются мусульманские купцы и что часть суматранских государств уже приняла ислам, Юаньский двор в 1281 г. направил на этот остров двух своих послов — китайских мусульман Сулеймана и Шамсуддина [221, с. 326]. Видимо, в ответ на это посольство в том же году в Ки­тай прибыло посольство из Малайю, где правил тогда вассал Сингасари король Мауливарман [123, с. 173—174]. Султан Самудры (Пасея) Малик Ас-Салех оказал китайским послам, сво­им единоверцам, еще более дружественный прием. В 1282 г. он направил в Ханбалык (Пекин) ответное посольство во главе с Хасаном и Сулейманом (тезкой китайского посла). Китайская летопись «Югнь-ши» сообщает также, что в 1284 г. в Китай прибыли послы из Пей-ди-ла (Перлака, древнейшего мусуль­манского государства на Суматре) [221, с. 88; 249, с. 204].

Прибытие каждого такого посольства в Китай означало признание данным государством своей вассальной зависимости от Юаньской империи.

Кертанагара, естественно, не мог рассматривать подобную дипломатическую деятельность иначе, как попытку подорвать единство его державы. Он быстро привел в повиновение своих вассалов на Суматре (возможно, торжественная установка статуи Будды в столице Малайю в 1286 г. должна была под­черкнуть восстановление сюзеренитета Сингасари). Когда же в 1289 г. в Сингасари вновь прибыло посольство во главе с китай­цем Мэн Ци и потребовало прибытия Кертанагары ко двору Хубилая, оно встретило здесь суровый прием. Кертанагара при­казал заклеймить лицо Мэн Ци и в таком виде отправил его об­ратно [16, с. 306; 100, с. 198].

Такой дерзкий выпад вызвал взрыв ярости при дворе Ху­билая. Карательная экспедиция готовилась долго и тщательно. Для похода была снаряжена 1 тыс. кораблей. Помимо моряков, была снаряжена 20-тысячная армия, почти целиком навербован­ная из китайцев в провинциях Фуцзянь, Чжэцзян, Хугуан. Во главе экспедиции были поставлены китайские генералы Ши Би, Гао Син и монгольский полководец Икшмиш. Как сообщает летопись «Синь Юань ши», «Ши Би командовал войсками, а Икшмиш ведал всеми делами во время пути по морю» (цит. по [16, с. 306]).

Хубилай лично напутствовал своих полководцев, поручив им «донести просвещенное слово до армии и народа Явы» [16, с. 306] (как видим, внук Чингисхана к этому времени вполне овладел китайской демагогией). В конце 1292 г. экспедиция отплыла из портов Южного Китая. Когда флот шел вдоль бе­регов Тямпы, корабли тамошнего короля Синхавармана III, союзника Кертанагары, преследовали его по пятам, тревожа по­стоянными нападениями, и не дали остановиться для передыш­ки ни в одном из своих портов.

В феврале 1293 г. монголо-китайский флот достиг пролива Каримата между Суматрой и Калимантаном и захватил здесь стратегически важный остров Белитунг. Так было сразу блоки­ровано морское сообщение между Суматрой и восточной частью империи Сингасари. С Белитунга во все концы Индонезии бы­ли разосланы манифесты китайского императора, требующего немедленного и безоговорочного подчинения. Но с Суматры, которую в эго время прочно контролировала армия Махисы Анабранга, ответа на эти ультиматумы не последовало. При­зывы Хубилая нашли отклик только на востоке Индонезии. Лишь семь лет назад завоеванный Кертанагарой о-в Бали вос­стал и направил послов с данью к Хубилаю [249, с. 70].

Собравшись на новое совещание на о-ве Белитунге, монголо-китайские полководцы приняли новый военный план: не дожи­даясь распада державы Кертанагары, нанести удар в самое ее сердце — Восточную Яву. Юаньский флот двинулся на восток вдоль северного побережья Явы и в начале марта 1293 г. про­извел высадку близ г. Тубан, крупнейшего торгового порта госу­дарства Сингасари. Малочисленный гарнизон Тубана пытался оказать сопротивление, но оно было быстро подавлено. Город был разграблен и сожжен [249, с. 67].

В Тубане монголо-китайские войска узнали о смене власти на Яве, но, поскольку новый король Джайякатванг не собирал­ся капитулировать, военные действия продолжались. Икшмиш с флотом двинулся дальше на восток, а Ши Би и Гао Син следо­вали за ним по суше с конницей и пехотой до устья р. Брантас, где они соорудили укрепленный лагерь. Примерно в 150 км вверх по Брантасу была расположена Даха — столица Джайякатванга.

В этот момент в события вновь ввязался старый интриган Вирараджа. Еще за несколько месяцев до этого Виджайя по его совету попросил у Джайякатванга разрешения оборудовать для него охотничий лес в местности Тарин поблизости от ни­зовьев Брантаса. Получив разрешение, он с помощью мадурских работников, присланных Вирараджей, вместо охотничьих угодий построил в лесу небольшой укрепленный городок, полу­чивший название Маджапахит. Первоначально Виджайя хотел сделать этот пункт центром восстания против Джайякатванга, но в марте 1293 г. Вирараджа прислал гонца с сообщением, что он вступил в переговоры с монголо-китайским командованием и предложил ему от своего имени и имени Виджайи помощь в войне против Кедирн (Дахи) [45, с. 39].

Через несколько дней в Маджапахит прибыл китайский чи­новник из департамента умиротворения и заключил с Виджайей формальное соглашение о совместных действиях. В разра­ботке плана военных операций деятельное участие принял сын Вирараджи Вирондайя, способный стратег, отличившийся в вой­не против Кертанагары[44]. Мадурские войска вместе с монголо-китайскими должны были наступать на Даху с севера вдоль р. Брантас. Виджайя предполагал поднять восстание среди сво­их земляков в княжестве Тумапель и ударить на Даху с во­стока [249, с. 72].

Джайякагванг разработал свой план обороны. Он разделил армию на три корпуса: один был выдвинут к северу от столи­цы, другой к востоку, третий оставался в резерве. Не слишком доверяя своим генералам, он поставил во главе каждого корпу­са двух командиров с тем, чтобы они следили друг за другом. Кроме того, он вызвал из провинций войска своих вассальных князей [249, с. 72].

Военные действия начались сразу на нескольких фронтах. Первое крупное сражение произошло на р. Брантас, где первый министр Джайякатванга Махиса Мундаранг во главе кедирско-го флота пытался преградить монголо-китайским войскам путь вверх по реке. Согласно китайским источникам, после начала вражеской атаки он бежал без боя, бросив более сотни кораб­лей [16, с. 307]. Судя по яванским летописям, кедирцы храбро сражались и надолго задержали продвижение вражеских войск [45, с. 39—40; 249, с. 71].

Последняя версия представляется более правдоподобной, по­тому что монголо-китайские подразделения все еще находились в своем лагере, когда в начале апреля 1293 г. туда прибыл го­нец от Виджайи с просьбой о помощи. Верный Джайякатвангу князь Каланга нанес войскам Виджайи поражение, принудил их отступить до самого Маджапахита и осадил их в этом горо­де. Генерал Гао Син вышел со своим отрядом на помощь Виджайе, но вернулся якобы потому, что не встретил противника. Только 15 апреля 1293 г. монголо-китайским частям удалось деблокировать Маджапахит [16, с. 307; 249, с. 69].

Между тем пока войска Ши Би и Гао Сила топтались в ни­зовьях Брантаса, Рангга Лаве, действовавший в восточных районах, нанес войскам Джайякатванга ряд серьезных пораже­ний. Лучшие военачальники кедирского короля пали в этих сражениях, а его войска были рассеяны. Только после этого се­верный фронт был прорван и монголо-китайские войска в со­провождении вспомогательного корпуса Вирараджи начали дви­жение вверх по долине Брантаса. 26 апреля союзные войска подошли к стенам Дахи. Здесь разыгралось решающее сраже­ние. Джайякатванг отчаянно сопротивлялся. Бой шел с утра до вечера. Только после третьего приступа монголо-китайские войска ворвались в город. Джайякатванг был взят в плен и уве­зен в укрепленный лагерь в низовьях Брантаса [16, с. 307; 100, с. 200; 249, с. 69].

Монголо-китайцы захватили в Дахе огромную добычу, кото­рую они тут же стали готовить для отправки императору. Чув­ствуя себя уже полновластными хозяевами в стране, они стали рассылать повсюду чиновников в сопровождении небольших от­рядов для сбора дани и организации уездов по китайскому об­разцу. Вкджайе была отведена роль вассального царька с но­минальной властью, главной задачей которого было выколачи­вание налогов для Юаньской империи. На такой оборот ни Виджайя, ни Вирараджа не рассчитывали. Они поняли, что гнев народных масс и мелкого дворянства против феодальной реакции Джайякатванга может обратиться теперь против тех, кто в борьбе с Джайякатвангом открыл дорогу в страну ино­земным поработителям.

Но сам Виджайя, находясь в Дахе, фактически оставался заложником в руках монголо-китайцев. Поэтому он стал на­стойчиво просить отпустить его в Маджапахит, якобы для того, чтобы подготовить торжественную отправку принцесс королев­ского дома в Китай для гарема Хубилая, а также для сбора дани. Наконец, разрешение было получено. 9 мая 1293 г. Ви­джайя выехал из Дахи в Маджапахит в сопровождении эскор­та из 200 китайских солдат [45, с. 40; 249, с. 69].

В Маджапахите все вожди недавней войны впервые собра­лись вместе на совет. Мнения разделились. Одни генералы со­ветовали немедленно и открыто атаковать врагов по всей стра­не, другие советовали повременить. Эта борьба мнений в не­сколько беллетризованной форме описана в «Параратоне». «Та­тары явились потребовать принцесс, — сообщает летопись, — так как Вирараджа обещал им, что если они нападут на Даху, то получат обеих принцесс Тумапеля. Мантри (сановники.— Э. Б.) не знали, что делать и искали выход. Сора (один из бли­жайших сподвижников Виджайи.— Э. Б.) сказал: „Если тата­ры придут сюда, я наброшусь на них". Арья Вирараджа отве­тил на это: „Сора, мой мальчик, это хорошо, но я предлагаю нечто другое". Они все еще лихорадочно искали способ отделаться от татар. Мантри совещались. Сора, уверенный, что дело удастся, сказал: „Нам будет сопутствовать успех, если мы на­падем на татар". Вечером, когда солнце склонилось на запад, пришли татары требовать принцесс. Вирараджа ответил им: „Татары, зачем торопиться. Принцессы еще не опомнились от того, что и в Тумапеле и в Дахе насмотрелись на оружие в действии. Сейчас они не могут видеть никакого оружия. Завтра же они будут вам выданы. Их посадят на носилки, оденут в подобающие одежды и будут сопровождать на корабль. Их по­садят в закрытый паланкин, ибо они не хотят видеть оружия. Кроме того, ваши люди, которые придут за принцессами, долж­ны быть не простыми татарами, а самыми почтенными из вас и без охраны. Принцессы дали слово, что утопятся, если увидят оружие даже на корабле. И если это случится, это будет стоить вам жизни". Татары согласились и сказали: „Вы правы". В на­значенное время множество татар пришло без оружия взять принцесс. Когда они прошли через ворота, их заперли, и двери снаружи и изнутри были забиты. Рангга Лаве тоже напал на тех, кто был вне стен, он преследовал их, когда они разбежа­лись, до Чанггу, где их поймали и перебили» [45, с. 40—41].

Практически одновременно на рассвете 26 мая 1293 г. яван­ские повстанцы внезапно атаковали агрессоров в Дахе и во всех провинциальных центрах, где были расположены оккупа­ционные войска. Речные суда флотилии адмирала, расположен­ные на р. Брантас, были сожжены. 31 мая 1293 г. остатки мон-голо-китайской армии погрузились на морские суда в устье Брантаса и поспешно отплыли в сторону Китая, куда и прибы­ли 8 августа 1293 г. [100, с. 200—201; 249, с. 69—73].

Престарелый генерал Гао Син, непроворный в сражениях, но ловкий в сочинении рапортов, сумел опередить своих коллег по командованию и представил Хубилаю донесение, в котором излагал свою версию событий и, обеляя себя, обвинил во всех неудачах Ши Би и Икшмиша. В частности, он сообщал, что когда он вернулся после погони в горах за ведшим партизан­скую войну сыном Джайякатванга Силапати (очевидно, Сена-пати), которого удалось, наконец, взять в плен, «... Ши Би и Икшмиш уже разрешили Тухан Биджайе (Виджайе. — Э. Б.) вернуться в его землю в сопровождении эскорта императорской армии, с тем, чтобы он собрал там дань. Гао Син, — пишет о се­бе в третьем лице автор рапорта, — совершенно не одобрял этого. И, действительно, Тухан Биджайя убил людей, послан­ных с ним, и поднял восстание. Он собрал большое число вои­нов, чтобы атаковать императорскую армию, но Гао Син и дру­гие храбро сразились с ним и отбросили его назад. Потом они убили Джайякатванга и его сына и вернулись в Китай» [249, с. 70].

Хубилай сурово наказал Ши Би и Икшмиша за то, что они упустили Виджайю, а Гао Сина наградил за то, что он успел вывезти с Явы захваченную в Дахе казну (свыше 500 тыс. таэ-лей серебра и множество других трофеев) [249, с. 70].

Но если бы император узнал правду об отступлении с Явы, даже Гао Син вряд ли получил бы награду. В отчете Гао Сина потери монголо-китайских войск оцениваются всего в 3 тыс. человек, а отступление к морю называется организованным и даже победоносным. Но его разоблачает хронология событий. Атака яванцев на Даху началась 26 мая, а 31 мая монголо-китайские отряды отплыли с Явы. Речной флог их был уничтожен. Получается, что китайским войскам в Дахе, чтобы добраться до моря, надо было за пять дней преодолеть с боями более 150 км по плохим лесным дорогам, где их на каждом шагу ожидали засады. Это совершенно нереально. Судьба мелких ки­тайских подразделений, разбросанных по провинциям, еще бо­лее очевидна. Фактически дело обстояло, видимо, так. Узнав о всеобщем восстании, монголо-китайское командование, нахо­дившееся в тот момент в приморском укрепленном лагере Чанг-гу, поспешно погрузилось на суда вместе с гарнизоном лагеря и отплыло, бросив все остальные войска на произвол судьбы.

Между тем 10 июня 1293 г. на Восточную Яву вернулась посланная Кертанагарой на Суматру армия Махисы Анабранга. Вывод войск из западной Индонезии привел к потере этих районов для Сингасари, зато военный потенциал Виджайи силь­но повысился, и Хубнлай больше не решался нападать на Яву.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 13. Становление государства Маджапахит

Спойлер (раскрыть)

Несколько месяцев спустя после изгнания монголо-китай­ских войск, 21 ноября 1293 г. состоялась торжественная коро­нация Виджайи. Он принял тронное имя Кертараджаса Джайя-вардхана. Хотя в отличие от Кертанагары он был прямым по­томком Кен Ангрока, ему все же пришлось подкрепить свои права на трон браком с четырьмя дочерьми Кертанагары. Принятое им тронное имя также подчеркивало преемственность власти от всех правителей Восточной Явы XII—XIII вв. Эле­мент «Керта» был явно заимствован из имени Кертанагары; элемент «Раджаса» был тронным именем Кен Ангрока (позд­нее, в 1305 г. Виджайя официально дал имя Раджаса основан­ной им династии) [249, с. 44]. Элемент «Джайя», по мнению гол­ландского ученого Пижо, означал, что Виджайя по женской линии состоял в родстве с королями Кедири, поскольку в их имена обязательно входил этот элемент [227, т. IV, с. 136]. Элемент «Вардхана» Виджайя, по-видимому, заимствовал из имени Вишнувардханы, соправителя его деда, короля Нарасин-гамурти.

Власть Виджайи отнюдь не была абсолютной и охватывала гораздо меньшую территорию, чем власть Кертанагары. Все владения за пределами Восточной и Центральной Явы, кроме о-ва Мадура, по-видимому, были утрачены. О-в Бали отложил­ся еще во время монголо-китайской агрессии. Западная Индонезия после вывода сингасарских войск была предоставлена сама себе, и, подвергаясь агрессии со стороны государства Сукотаи, вынуждена была обратиться за помощью к Юаньскому Китаю. В 1294 г., согласно китайским хроникам, в Пекин (Ханбалык) прибыли посольства из Нан-вон-ли (Ламури, Аче), Су-му-дула (Самудра, Пасей) и Малайю с данью и признани­ем императора Хубилая своим сюзереном [221, с. 59].

Прямым результатом этих посольств была грозная нота, которую Хубилай в 1295 г. направил сукотайскому королю Ра­ме Камхенгу. В ней он запрещал Сукотаи продолжать войну против Малайю (подразумевая под этим всю Суматру) [272, с. 301]. Опасаясь вторжения с севера, из Юннани, монголо-китайских войск, Рама Камхенг был вынужден приостановить свое наступление на Суматру.

Тесные связи суматранских государств с Юаньским Кита­ем продолжались и в последующие десятилетия. В 1299, 1301 гг. Китай посетили посольства из Малайю; в 1309 г. два китайских посла прибыли в Самудру [221, с. 59, 89].

В конце XIII — начале XIV в. на Северной Суматре начи­нает распространяться мусульманство. Если в 1292 г. Марко Поло называет мусульманским только одно государство на этом острове, а именно Перлак, то в 1294 г. правитель Самудры Малик-уль-Салех заключает династический союз с правителем Перлака, вступив в брак с его дочерью. Судя по всему, именно этим годом следует датировать переход Самудры в ислам и принятие ее правителем мусульманского титула султан и му­сульманского имени Малик-уль-Салех (прежнее его имя до нас не дошло) [221, с. 89]. Распространение мусульманства на Су­матре именно в эти годы, возможно, также было вызвано суко-тайской агрессией, против которой северосуматранские госу­дарства объединялись под знаменем джихада. В то же время распространение ислама на Суматре способствовало культурно­му отчуждению этого острова от Явы, где в XIV в. еще господ­ствовали буддизм и индуизм.

Власть правителя новорожденного государства Маджапахит по сравнению с предыдущим периодом была ограничена не только территориально. Виджайе пришлось фактически по­делиться властью со своими соратниками, которые помогли ему захватить престол. Об этом можно судить по надписям начала его правления (надпись в Кудаду 1294 г. и надпись в Пананг-гунгане 1296 г.). Первым сановником с титулом главного со­ветника короля стал, естественно, Вирараджа. Однако в 1294 г. Виджайя еще не отдал ему обещанные «полцарства». Сын Вирараджи Рангга Лаве получил пост министра государственной безопасности и одновременно удел в области Тубан[45]. Другой сын Вирараджи — Намби получил еще более высокий пост — первого министра Маджапахита. Шурин Вирараджи и дядя Рангга Лаве — Мпу Сора стал первым министром Дахи (Кедири) [249, с. 46-47].

Но это распределение власти, произведенное Виджайсй. не­долго удовлетворяло награжденных. Скоро между ними нача­лась борьба за передел добычи. Первым взбунтовался самый активный участник событий 1292—1293 гг. талантливый полко­водец Рангга Лаве. Сохранившийся в яванских источниках рас­сказ о его мятеже более напоминает нравы Западной Европы того времени, чем нравы «классической» азиатской деспотии. Недовольный тем, что пост первого министра достался не ему, а его сводному брату Намби, Рангга Лаве явился во дворец и в присутствии всех вельмож потребовал исправить «эту неспра­ведливость». Он высказался без обиняков, заявив, что без под­держки Соры и его, Рангга Лаве, «государство рано или позд­но рухнет» [249, с. 74]. Затем в кратких, но сильных выражени­ях Рангга Лаве охарактеризовал личность Намби: «Ты сам (король) хорошо помнишь, как он вел себя во время нашей борьбы. Он был глуп, слаб, труслив, беспомощен. Он не спра­вился ни с одним делом. Короче говоря, он человек, лишенный храбрости и чувства собственного достоинства. Я уверен, что он погубит добрую репутацию государства и равным образом принизит твою репутацию. Я вызываю его на дуэль в любое время, в любом месте» [249, с. 74].

Придворные по-разному реагировали на эту речь. Глава шиваитской церкви стал уговаривать Рангга Лаве вести себя более благопристойно, а герой суматранской войны Махиса Анабранг попросту предложил ему начать военные действия против короля, тогда, мол, станет ясно, кто чего стоит. Рангга Лаве ничего на это не ответил и, не спросив разрешения у ко­роля, в ярости покинул собрание. Выйдя в сад, он стал ждать, что Намби выйдет к нему на поединок. Между тем во дворце король стал совещаться с Сорой. Виджайя склонялся к тому, чтобы предоставить Рангга Лаве пост первого министра. Сора, однако, неожиданно воспротивился этому решению, хотя Ранг-га Лаве приходился ему родным племянником (по матери), а Намби ему родней не был. Видимо, бесцветная личность Намби гораздо больше устраивала его на таком важном посту, чем талантливый и честолюбивый Рангга Лаве. Его речь при этом тоже не отличалась большой почтительностью. Он сказал: «Ва­ше Величество, не делайте этого! Иначе нас, маджапахитских вельмож, обвинят в том, что мы боимся смерти. Не уступайте желаниям Лаве. Иначе вы потеряете наше уважение. Пора покончить с вашей симпатией к Лаве, ибо его поведение пере­шло всякие границы. Я уверен, что Лаве не одержит победы, пока на вашей стороне я и Махиса Анабранг» [249, с. 75].

Доводы Соры убедили Виджайю, и он послал Сору объявить Рангга Лаве королевское решение — смены министров не будет и поединка тоже. После этого Рангге Лаве беспрепятственно покинул Маджапахит. Виджайя даже не пытался его аресто­вать, чтобы избежать гражданской войны (как оказалось, у Рангга Лаве было слишком много сторонников в столице).

Получив отказ короля, Рангга Лаве отправился за поддержкой к своему отцу, фактически второму лицу в государст­ве. Но старого интригана Вирараджу менее всего трогали род­ственные чувства. Он трезво рассчитал, что если он примкнет к Рангга Лаве, то в случае победы получит максимум почетный, но пустой титул отца нового короля. Если же он сейчас сохра­нит нейтралитет и победит Виджайя, то последнему, ослаблен­ному борьбой с Рангга Лаве, придется выполнить, наконец, свое обещание и отдать Рангга Лаве «полцарства». Такое ре­шение, помимо всего прочего, соответствовало всегдашней так­тике Вирараджи — загребать жар чужими руками.

Утратив надежду на поддержку отца, Рангга Лаве напра­вился в свои владения в Тубане. Туда же устремились его мно­гочисленные сторонники, жившие в столице и центральных районах государства. Но время уже было потеряно. Правитель­ство успело провести мобилизацию войск и поставить мощный заслон у р. Тамбак Берас, служившей южной границей Тубана. Пытаясь с боем переправиться через эту реку, многие сто­ронники Рангга Лаве были убиты или пленены войсками Ви-джайи, другие утонули [249, с. 76].

Между тем Рангга Лаве в Тубане также мобилизовал свои силы. Когда маджапахитская армия, форсировав р. Тамбак Бе­рас, подступила к стенам Тубана, Рангга Лаве сам вышел ей навстречу во главе своих войск. В завязавшейся битве коро­левская армия под командованием Намби потерпела тяжкое поражение. Сам Намби с немногими уцелевшими воинами бе­жал на юг и укрылся за рекой Тамбак Берас.

Узнав об этом поражении, король Виджайя решил лично возглавить маджапахнтские войска. Была собрана новая армия численностью в 10 тыс. человек. Сора предложил разделить эту армию на три колонны, чтобы одновременно окружить Тубан с запада, юга и востока. В новом сражении под стенами Тубана Рангга Лаве сначала одержал победу, но потом погиб, пресле­дуя противника. По преданию, он вступил в поединок с Махисой Анабрангом, который прикрывал отступление своей колон­ны за р. Тамбак Берас. Рукопашная схватка происходила пря­мо в воде, и Махиса Анабрангу удалось утопить Рангга Лаве. Но при этом погиб и он сам. Молва приписывала его смерть Со­ре, в котором при виде гибели племянника внезапно пробудились родственные чувства, и он нанес его убийце удар в спину [249, с. 78].

Но цели Соры, даже если он действительно убил Махису Анабранга в суматохе отступления, внезапно превратившегося в победу, конечно, были другие. Он, видимо, хотел избавиться от ставшего чересчур популярным полководца, который мог преградить ему путь к высшим ступеням власти.

Эти события произошли в 1295 г. Сразу после смерти Рангга Лаве Вирараджа потребовал от короля вознаграждения. Виджайе пришлось уступить ему три восточные провинции Явы с центром в Лумаджанге (будущее королевство Баламбанган), где Вирараджа вскоре стал вести себя как независимый монарх [249, с. 51].

Желая укрепить свои пошатнувшиеся позиции верховного го­сударя Маджапахита и обеспечить преемственность власти, Виджайя в том же, 1295 г. короновал своего сына Джайянага-ру и сделал его как бы своим соправителем с титулом принца Кедири, хотя тому было всего около двух лет [227, т. III, с. 52— 53] (судя по всему, Виджайя до самой смерти неуверенно чув­ствовал себя на троне, на который покушались один за другим его бывшие соратники).

В 1298—1300 гг. ему пришлось вести войну со своим самым старым сподвижником — Сорой, бывшим одним из двенадцати человек, сопровождавших его летом 1292 г. при бегстве на Ма­дуру. Это восстание ему удалось подавить с большим трудом [56, с. 77; 100, с. 233; 249, с. 52]. В 1302 г. он начал борьбу с мятежом еще одного своего полководца — Джуру Демунга; это восстание было окончательно подавлено только после смерти Виджайи.

Во внутренней политике Виджайя продолжал курс своего предшественника Кертанагары, опираясь в первую очередь на буддийское духовенство, хотя и отказался от замысла Кертана­гары слить обе религии в один культ под своим руководством. После смерти Виджайя был обожествлен и в качестве Будды и в качестве Шивы, но его заупокойный шиваитский храм нахо­дился в провинции, а буддийский храм — в столице, на террито­рии королевского кратона [249, с. 52].

На престол взошел пятнадцатилетний сын Виджайи от суматранской принцессы Джайянагара (1309—1328). Первая по­ловина его правления, в котором активно участвовала его мать, Дара Петак, была заполнена борьбой с феодальными мятежами.

После смерти Виджайи Вирараджа прекратил всякие сноше­ния с маджапахитским двором и даже официально стал неза­висимым монархом. В 1311 г., тяжело заболев, он вызвал к се­бе своего второго сына Намби, все еще занимавшего пост пер­вого министра в Маджапахите, и на смертном ложе передал ему свое вновь образованное королевство. Намби охотно про­менял кресло министра на трон и стал укрепляться в Лума-джанге, имея дальнейшей своей целью поход на Маджапахит. По свидетельству «Параратона», борьба Джайянагары с Нам­би носила очень упорный характер, и Намби в ней не раз одер­живал победы. Только в 1316 г. войска Намби были наконец разгромлены, сам он убит в бою, а королевство Лумаджанг вновь присоединено к Маджапахиту [45, с, 43—44; 56, с. 77; 100, с. 2331.

В 1319 г. вспыхнуло очередное восстание против Джайяна­гары, особенно грозное, потому что оно началось непосредствен­но в столице. Возглавлял его Кути, последний из крупных спо­движников Виджайи. Джайянагара с пятнадцатью лейб-гвар­дейцами едва успел выбраться из дворца и бежал в Бадандер. Его сочли убитым. Неделю спустя командир этого маленького отряда Гаджа Мада тайно вернулся в Маджапахит, чтобы изу­чить сложившуюся там обстановку. Как выяснилось, мелкие и средние феодалы — чиновники Маджапахита не были в востор­ге от переворота Кути. Они устали от междоусобных войн и понимали, чго права нувориша Кути в любой момент могут быть оспорены новым, еще более удачливым полководцем. По­этому они были заинтересованы в сохранении стабильной легитимной власти. С их помощью Гаджа Мада удалось организо­вать контрпереворот и уничтожить Кути и его сторонников. Джайянагара торжественно вернулся в свою столицу [45, с. 44—45; 56, с. 78; 100, с. 233].

С этого момента талантливый организатор Гаджа Мада ста­новится пока что негласным, закулисным руководителем поли­тики Маджапахитского государства. Ему удается сплотить мел­ких и средних феодалов вокруг трона и феодальные мятежи прекращаются на восемь десятилетий — срок небывалый для любого средневекового государства Юго-Восточной Азии. Ма­джапахит быстро набирает силы.

В 1323 г. Яву посетил итальянский монах Одорико де Пор-деноне, первый из европейцев, побывавших в империи Маджа­пахит, который оставил хоть и краткое, но весьма интересное описание этого находившегося в ту пору на подъеме государст­ва. «Неподалеку от этого царства (Самудра. — Э. Б.) лежит большой остров, название которому Ява, и в окружности имеет он добрых три тысячи миль, — пишет Одорико де Порденоне. — Под царем этой Явы ходит семь коронованных государей, и остров густо населен, и он лучший из всех островов. Родится на этом острове кубеба, камфора, кардамон, мускатный орех, и есть там много иных пряностей и всяческой снеди, вот только вина на нем нет.

У царя этого острова удивительнейший дворец. Дворец этот очень велик, и в нем есть громадная лестница, широкая и высо­кая, со ступенями вперемежку золотыми и серебряными. А пол в том дворце выстлан золотыми и серебряными изразцами, и стены изнутри покрыты золотыми пластинами, на которых выбиты золотые всадники, а вокруг головы у них же золотые ним­бы, как у наших святых. И нимбы эти сплошь усеяны драгоцен­ными камнями. А сверх того, крыша этого дворца тоже золотая, и, коротко говоря, нет ныне на свете дворца столь богатого и красивого,

Великий хан Китая много воевал с этим царем, но последний всегда побеждал его и одерживал над ним верх» [47 с 182— 183].

Несмотря на краткость описания, видно, что автор тонкий и внимательный наблюдатель; так, он сумел уловить клановый характер Маджапахитской монархии, написав о семи короно­ванных государях, которые «ходят под царем Явы».

Издатель и комментатор русского перевода мемуаров Одорико де Порденоне Я. М. Свет поставил под сомнение сам факт пребывания итальянского путешественника в Маджапахите на том основании, что маджапахитский дворец якобы не мог отли­чаться такой роскошью. «Одорико, вероятно, побывал на Яве, — пишет Я. М. Свет, — но в столицу могущественного яванского государства Маджапахит... он явно не заходил и царский дво­рец описал с чужих слов, весьма его приукрасив. Спутник ки­тайского мореплавателя XV в. Чжэн Хэ Ма Хуань отмечал, что царский дворец окружен кирпичными стенами и внутри здания много высоких залов с полами, покрытыми узорными ротанго­выми циновками. Ма Хуань ни словом не обмолвился о золотых лестницах и кровлях, но зато указал, что дворцовая крыша со­оружена из твердого дерева» [47, с. 192, прим. 22]. Коммента­тор, однако, не принял во внимание, что между описанием Одорико де Порденоне и описанием Ма Хуаня прошло около 100 лет. И если в первой четверти XIV в. Маджапахит был са­мым могущественным государством Юго-Восточной Азии, то в первой четверти XV в. он уже находился в состоянии упадка, авторитет центральной власти был сильно подорван, а незадол­го до прибытия Ма Хуаня страна пережила многолетнюю граж­данскую войну. Наконец, сама детальность описания дворца, особенно отмеченные Одорико характерные черты индуистско-буддийской яванской скульптуры, бесспорно свидетельствуют о том, что описание принадлежит очевидцу. Что же касается то­го, что он, по-видимому, принял позолоту дворца за литое зо­лото, то это случалось и с более искушенными путешественни­ками XIX в.

Описание Одорико де Порденоне подтверждает стабильность и прочность Маджапахнтского государства в 20-х годах XIV в. и в то же время является первым по времени сообщением о спе­цифической структуре яванского феодального государства, ко­торую оно, по всей видимости, приобрело вскоре после 1319 г. Организатором этой структуры скорее всего был Гаджа Мада, но она надолго пережила этого талантливого государственного деятеля. Суть этой феодальной реформы заключалась в том, что верховная власть в государстве перешла в руки клана пря­мых потомков правителей Сингасари (как мужчин, так и жен­щин), который, подобно клану Рюриковичей в Киевской Руси, приобрел исключительное право княжения и царствования в го­сударстве. Потомки же всех остальных феодальных родов (ста­рых и новых) были лишены права когда-либо претендовать на верховную власть в государстве. Члены королевского клана, вместо того чтобы при каждом удобном случае истреблять друг друга (как это не раз имело место в истории Сиама, Бирмы, Лаоса и других стран), тесно поддерживали друг друга и гла­ву клана — короля, который теперь стал только первым среди равных ему князей — родичей, каждый из которых получил за пределами королевского домена свой удел. Причем распределе­ние уделов и даже занятие королевского трона с этого времени происходило не произвольно, а строго по старшинству внутри клана, как это было и на Киевской Руси в XII—XIII вв. Имен­но в этом смысле, как нам представляется, и следует истолко­вывать замечание Порденоне о «семи коронованных государях, которые ходят под царем Явы». В 1323 г. численность взрослых членов королевского клана, судя по всему, составляла восемь человек (включая самого Джайянагару); впоследствии она, как мы увидим, постепенно увеличивалась.

----------------------------
[1] Эта агрессия велась почти исключительно силами Китайского государст­ва, во главе которого стояла монгольская династия.

[2] 1 таэль — около 8 г.

[3] Летописи, писавшиеся на пальмовых листьях, были в условиях тро­пического климата недолговечны, поэтому основные документы, дошедшие до нас от средневековья,— это надписи на камне и бронзе.

[4] Названия городов и провинций, сохранившихся до наших дней, даются в старой транскрипции.

[5] Далее мы будем именовать таиландских правителей, по аналогии с ев­ропейским средневековьем, королями.

[6] Мыонг Шва.

[7] И. ван Флит долгое время жил в Сиаме, возглавляя там торговое представительство Голландии.

[8] Т х а у (Тяу, или Чао) — титул князя или короля в средневековом Сиаме.

[9] Пумибун — мудрец.

[10] Чодук Сеттхи — в переводе богатый и просвещенный.

[11] Ни в одном источнике не говорится, что Утонг, создавая свою державу, прибегал к военной силе.

[12] В бирманской хронике легенда сохранилась, по-видимому, в первона­чальном, более архаическом виде. Здесь король просто собирается воровать чужие огурцы и получает по заслугам.

[13] Судя по всему, это был «огуречный король» Чай (1336—1340), основа­тель новой тхеравадинской династии в Кампучии.

[14] К х а — кхмероязычные коренные жители Мыонг Шва, ставшего доме­ном Фа Нгуна.

[15] Вьенг Кам был окружен густой чащей бамбука. Фан Нгун приказал пус­кать в нее стрелы с золотыми и серебряными наконечниками, а потом отсту­пить. Жители Вьенг Кама в поисках золота и серебра вырубили бамбук. Тог­да войска Фа Нгуна вернулись и взяли город приступом [267, с. 32—33].

[16] Сиамский король прислал Фа Нгуну 100 слонов, 20 тыс. золотых монет и столько же серебряных, 100 тыс. рогов и другие подарки [267, с. 35].

[17] Чан Тхай Тонг умер в 1279 г., а Чан Тхань Тонг отрекся от престола и стал королем-наставником при своем сыне.

[18] Только Омару, известному своими зверствами, была организована ги­бель в инсценированной морской катастрофе [168, с. 188].

[19] Новый орган власти, созданный в начале XIV в.

[20] Район, где размещались королевские дворцы.

[21] Солдат преклонного возраста, которых было много в старой армии, от­пускали домой. Теперь в армию стали набирать батраков, работавших по най­му в феодальных поместьях [34, с. 116].

[22] Были выпущены следующие ассигнации: 10 сапек — с изображением морских водорослей, 30 сапек — с изображением морских волн, 1 тьен (60 са-лек) — с изображением облаков, 2 тьена — с изображением черепахи, 3 тье­на— с изображением единорога, 5 тьенов — с.изображением феникса, 1 куан (10 тьенов) —с изображением дракона [168, с. 198].

[23] Столица Шривиджайи к этому времени была, видимо, перенесена в глубь острова.

[24] Эту информацию, видимо, не следует понимать буквально. Она свиде­тельствует лишь о том, что в данном городе господствовала буддийская рели­гия с ее доктриной неубиения (ахинсы).

[25] В Шривиджайе с ее развитыми товарными отношениями прибавочный продукт не омертвлялся в гигантских храмовых зданиях, а вновь пускался в оборот. Угнетенные массы здесь ненавидели махаянское духовенство не пото­му, что оно особенно сильно их обирало, а потому, что оно освящало суще­ствующий классовый строй.

[26] Здесь в летописной легенде не все сходится. Этим крисом был впослед­ствии убит сам Кен Ангрок и его пасынок Анусапати, однако никто из его более далеких потомков не пострадал.

[27] Кен Дедес была прозвана так потому, что от нее (как и от Кен Ангро­ка) исходило сияние. Это, по пророчеству брахмана Лохгаве, означало, что она принесет корону тому, кто на ней женится, и станет прародительницей династии.

[28] Согласно летописи «Параратон», он только накануне убийства Кен Ан­грока узнал правду о своем происхождении, но это явная беллетризация исто­рической истины.

[29] Имя этого незнатного человека яванские летописцы не сочли нужным сохранить.

[30] Его любовь к старине доходила до того, что он явно не жаловал срав­нительно новый буддийский культ, и после смерти в отличие от всех других сингасарских королей Анусапати был обожествлен только в виде Шивы [227, т. III, с. 46].

[31] Скудность данных не позволяет решить, было ли восстание Линггапати обычным феодальным мятежом, или же новым крестьянским восстанием.

[32] Лембу Тал, отец Виджайи — будущего основателя империи Маджапахит [227, т. IV, с. 138].

[33] Обязанность кормить проезжающих королевских чиновников.

[34] В указе не говорится прямо о буддийском духовенстве, и он освящен только именем Шивы, так что положение буддийского религиозного меньшинства в те времена остается неясным.

[35] Термин «кавула» в средневековых яванских хрониках означал и рабов и крепостных.

[36] Это нашло свое выражение даже в том, что, согласно описанию «Нагаракертагамы», нижняя часть заупокойного храма Кертанагары была настрое­на в шиваитском стиле, а верхняя (более почетная) в буддийском [227, т. ИГ, с. 64].

[37] Шиваитская религиозная книга.

[38] Кертанагара, конечно, пил пальмовое вино, но только во время обрядов, предписанных махаянским тантрийским буддизмом.

[39] Эпоха Кали — худшая из всех эпох, пережитых человечеством. По мне­нию индуистов и буддистов, она началась 18 февраля 3102 г. до н.э. и про­должается по сей день [227, т. IV, с. 128].

[40] Ракриан — одно из высших титулов в государствах Сингасари и Маджапахит.

[41] Престарелый министр Мпу Раганата к концу жизни, видимо, признал правоту Кертанагары и не примкнул к заговору, считая, что гражданская война повергнет страну в хаос.

[42] Властолюбивый Кертанагара до конца своего правления так и не со­средоточил власть первого министра в руках одного человека.

[43] По-видимому, это был второй корпус Джайякатванга, который после взятия Сингасари ударил Виджайе в тыл,

[44] Виджайя, уже присвоивший себе в Маджапахите королевские привиле­гии, пожаловал Вирондайе почетное имя Рангга Лаве, которое и встречается в дальнейшем в летописях.

[45] Тубан был главным портом Явы в то время.

[Аспарух]

Часть II. Расцвет государств эпохи развитого феодализма. XIV—XV вв.

Вторая половина XIV—XV в. были периодом небывалого расцвета Юго-Восточной Азии; в это время достигают вершины своего могущества Сиам, Маджапахит и несколько позже Вьет­нам и Малакка. Однако в конце XIV и особенно в начале XV в. положение осложнилось новой экспансией Китая. Но народы Юго-Восточной Азии во главе с Вьетнамом победоносно отра­зили и эту агрессию.

Глава 1. Верхняя Бирма в XIV—начале XV в.

Спойлер (раскрыть)

Сохни (1299—1325) и его сын Уккана V (1325—1369) были последними, чисто номинальными правителями единой Бирмы, которая распалась еще в конце XIII в. на монский юг (Нижняя Бирма) и шано-бирманский север (Верхняя Бирма). В течение 92 лет после 1287 г. потомки паганской династии еще олице­творяли фиктивное единство страны, выполняя положенный ри­туал, а затем незаметно исчезли, когда новая социально-поли­тическая реальность созрела и закрепилась в сознании жителей страны.

Ведущий нентр Верхней Бирмы за это время несколько раз перемещался. В 1289—1312 гг. это был Мьинсайн, в 1312— 1362 гг. — Пииья, с которой начали конкурировать Сагайн (1315—1364), где, как в Пинье, правила шано-бирманская ди­настия (потомки «шанских братьев») и лежащий на окраине Центральной Бирмы Таунгу (на р. Ситаунг), где укрепилась чисто бирманская по происхождению династия, один из предста­вителей которой — Тинкхаба в 1347 г. объявил себя королем [38, с. 70][1]. Все эти центры, впрочем, не имели достаточно осно­ваний на звание столицы единой Верхней Бирмы. Скорее они были гегемонами в конгломерате мелких и средних феодальных владений, постоянно воевавших друг с другом и часто призы­вавших на помощь союзников извне — периферийные шанские княжества, стоявшие на более низкой социальной ступени, ранневарварские государства с сильными пережитками военной де­мократии.

Существование обширной и весьма сильной в военном отно­шении «варварской периферии» (окраинные шаны в своих набе­гах доходили даже до монского юга) во многом определило спе­цифику исторического развития Бирмы в XIV—XVI вв. Такие страны, как Сиам, Чиангмай, Лаос, Кампучия, Вьетнам, не зна­ли подобной проблемы, так как жившие на их окраинах горно-лесные племена были немногочисленны и разрозненны и не мог­ли представлять сколько-нибудь заметной военной опасности. Между тем в Бирме главное противостояние имело место не между чисто бирманским Таунгу и Пиньей, Сагайном, где пра­вили шанские династии, как это часто утверждают западные историки, а между обществом развитого феодализма, сложив­шимся в равнинной Бирме, и обществом рождающегося феода­лизма в периферийных шанских княжествах. Эти районы, еще не вышедшие полностью из стадии военной демократии (для которой военные набеги, дальние походы за добычей были нор­мой существования), своим постоянным давлением сильно за­медляли развитие Бирмы в сторону централизации на новом, более высоком уровне, цивилизации, которая в XIV в. уже сло­жилась в большинстве других стран Индокитайского полуост­рова.

В указанном выше противостоянии шанская феодальная верхушка равнинной Бирмы (быстро усвоившая культурные до­стижения бирманцев) выступала как социальная сила вместе с чисто бирманскими феодалами против своих варваров-едино­племенников, хотя и использовала их в своих внутренних рас­прях.

Особенно активизировались северные (периферийные) шаны в 50—60-х годах XIV в., когда феодальная анархия в равнинной Бирме, по-видимому, достигла апогея. В 1359 г. они захватили главный экономический центр Верхней Бирмы на Иравади — Пиныо. В 1362 г. они вновь захватили Пиныо и удерживали ее до 1368 г., после чего она сошла с исторической сцены. В 1364 г. шаны сожгли и разграбили Сагайн. Последний пра­витель Сагайна Ман План был убит, часть населения бежала в леса, часть во главе с пасынком Ман Плана князем Падо-минья переправилась на другой берег Иравади и закрепилась там в местечке Ава [38, с. 69]. Здесь образовался новый центр феодальной Верхней Бирмы. Отсюда Падоминья (1364—1368) начал успешную борьбу против шанского нашествия и феодаль­ной анархии. Шаны были вытеснены из Центральной Бирмы. И хотя Падоминья вскоре был убит в результате заговора, его наследник, король Минджи Свасоке (1368—1401) продолжал его дело. Ему удалось объединить под своей властью все фео­дальные владения Верхней Бирмы. В 1374 г. он вновь присоеди­няет к Бирме Аракан, послав туда в качестве вассального ко­роля своего дядю Саумунджи (1374—1381) [146, с. 86]. В 1377 г. в состав государства Авы было включено последнее крупное феодальное владение этого района — королевство Таунгу. Его король Пьянчи был вероломно убит по приказу Минджи Свасоке [146, с. 86].

При Минджи Свасоке полностью завершился процесс слия­ния шанских и бирманских феодалов. Сам Минджи Свасоке был одновременно потомком паганского царя Кансу III и од­ного из «шанских братьев». Минджи Свасоке уделял большое внимание восстановлению ирригации, пострадавшей в годы прежних войн; он жертвовал пустующие земли монастырям, что­бы они взялись за их обработку. Стремясь расширить базу сво­ей власти, он определенно заигрывал с крестьянством, лично участвуя в ирригационных работах. Во время одной из таких строек он познакомился с крестьянином Вунуинминяза и, как говорят летописи, за мудрость сделал его министром и женил­ся на его дочери. Сына от этого брака он в 1381 г. сделал араканским королем [146, с. 81, 86].

Минджи Свасоке проявил большое искусство, лавируя меж­ду своими многочисленными врагами. В 1371 г. он встретился с королем Пегу (Нижняя Бирма) Бинья У. Они обменялись драгоценными подарками и установили точную границу между своими государствами [146, с. 82]. Обеспечив, таким образом, свой тыл на юге, Минджи Свасоке обратился на север против шанов. Здесь он также придерживался политики «разделяй и властвуй!»

Когда в 1371 г. началась война между шанскими княжества­ми Кале и Мохньин, обе стороны обратились к королю Авы за помощью. Тогда его министр (Вунуинминяза) сказал: «Ни за что не соглашайся, царь. Дай им передраться и истощить друг друга в войне. Потом ты сможешь взять обоих голыми руками»; Минджи Свасоке, последовал совету своего министра [146, с. 85]. Передышка, однако, длилась всего около двух лет. В начале 70-х годов XIV в. резко изменилась обстановка на северной границе шанских княжеств. В Китае бушевала крестьянская война против империи Юань. Ее последние сторонники удержи­вали Юннань до начала 1380 г. Но они не могли уже оказы­вать военное давление на своих южных соседей — шанов. С 1373 г. начинается новое массовое наступление шанских кня­жеств на государство Ава. Вплоть до 1383 г, набеги из Мохньи-на и других северных княжеств на Аву повторялись почти еже­годно. Минджи Свасоке с большим напряжением сохранял це­лостность своего государства. Как только войска династии Мин подавили окончательно сопротивление сторонников монгольской династии в Юннани, Минджи Свасоке направил послов к китайскому наместнику Юннани с просьбой о помощи и предло­жением дани (1383 г.). Китай, обрадованный возможностью вновь вмешаться в дела Бирмы, «приказал» князю Мохньина, лидеру шанской группы княжеств, прекратить войну [38, с. 72].

Обеспечив таким образом свои границы, где наступательная война с бедными шанскими княжествами все равно приносила бы больше убытков, чем доходов, Минджи Свасоке обратил свое внимание на богатый юг. Здесь в монском государстве Пе­гу в 1385 г. сложилась обстановка, благоприятная для вмеша­тельства Авы. На трон только что взошел король Разадари, сын Бинья У. Дядя нового короля Лаукпья обратился к Минджи Свасоке с деловым предложением, облеченным в цветистую во­сточную форму: «Лаукпья, сеньор Маунгмья, склоняется к тво­им стопам. О король Золотого Дворца в Аве, умоляю, выступи против Разадари прежде, чем он укрепится на троне. Я приве­ду своих людей по реке. Когда мы победим его, ты получишь сердцевину дерева и оставишь мне кору» [146, с. 82] (иными словами: «Сделай меня королем, и я стану твоим вассалом»).

Минджи Свасоке принял это предложение. Так началась со­рокалетняя война между Авой и Пегу. Вначале успех был на стороне Авы. Ее войска захватили крупный центр на Ирава­ди — Пром, который впоследствии так и остался за Верхней Бирмой. Минджи Свасоке, соблазнив богатой добычей шанских князей, включил в свою армию войска княжеств Мохньина, Ка­ле, Яунгхве [146, с. 82]. Военные действия перешли в дельту Иравади и низовья Ситауна. Однако сопротивление монов пос­ле первых неудач постепенно стало возрастать. Бирманцам и шанам не удалось больше захватить ни одного крупного города.

В 1390 г. моны перешли в контрнаступление. Разадари за­хватил центр мятежа Мьяунгмья и взял в плен дядю-изменника Лаукпья. Однако его сын Науратха и зять Пьянчи успели бе­жать к бирманцам. Минджи Свасоке щедро наградил их за по­терю родовых владений. Науратху он назначил губернатором Салина, а Пьянчи — губернатором Прома. С тех пор эти мон-ские феодалы с особым упорством стали сражаться против сво­их соотечественников [146, с. 85].

В 1391 г. Разадари изгнал бирманцев из пограничной кре­пости Мьянаунг. Попытка Минджи Свасоке отбить ее кончилась полной неудачей. Моны захватили даже личный позолоченный корабль короля Авы. Впрочем, Разадари вернул его вместе с ранеными бирманцами, взятыми в плен в этой битве [146, с. 85]. Вообще войны Авы и Пегу в XIV — XV вв. не отличались жестокостью или чрезмерным кровопролитием. Так же как и в средневековой Европе в эпоху развитого феодализма, сражаю­щиеся армии были невелики (так, вся армия Авы вместе с союз­никами, выступавшая ежегодно в поход против Пегу, не превы­шала 12 тыс. человек) [146, с. 82]. Военные действия сводились большей частью к стычкам и засадам. В сезон дождей война прекращалась и войска Авы возвращались на свою территорию.

Однако военные действия на юге, видимо, существенно дезорганизовывали сельское хозяйство Нижней Бирмы. Кресть­ян, не укрывшихся в городах, грабили, а иногда и угоняли на север. Поэтому Разадари после победы при Мьянаунге несколь­ко раз предлагал Аве почетный мир. Минджи Свасоке откло­нил эти предложения. Тогда Разадари по-видимому прибег к средствам тайной дипломатии. В 1393 г. крупнейшее шанское княжество Мохньин, до сих пор постоянно выступавшее союзни­ком Авы против Негу, внезапно меняет фронт и совершает на­бег на Аву. Шаны разбили вышедшее им навстречу бирманское войско, подошли к Сагайну и сожгли его предместья. Но взять город им не удалось. Лучший из генералов Минджи Свасоке — его шурин Тхилава вовремя подоспел с новым отрядом и разбил шанов [146, с. 85].

В последние годы правления Минджи Свасоке крупных воен­ных действий не велось.

В 1400 г. он умер глубоким стариком. После нескольких дворцовых переворотов на троне укрепился младший сын Мин­джи Свасоке Минхкаунг (Тряпхья IV) (1401 —1422). При нем война с Пегу вспыхнула с новой силой. Одновременно велась и война с шанами, которые теперь вступили в прочный союз с монами. Король Разадари посылал им золото и оружие обход­ным путем (вокруг владений Авы) через королевство Чиангмай [146, с. 87].

Пользуясь внутридворцовой борьбой в первые годы правле­ния Минхкаунга, Разадари предпринял серию набегов на Аву. Особенно серьезный характер носила кампания 1406 г., когда Разадари с флотом поднялся по Иравади в самое сердце вла­дений Авы. Не пытаясь брать штурмом укрепленные города Пром, Мьеде и Наган, он попросту оставил их у себя в тылу и разбил свой лагерь у стен Сагайна напротив Авы [146, с. 88[.

Этот дерзкий рейд вызвал панику при дворе Минхкаунга. На королевском совете один видный монах из Пиньи предложил свои услуги з качестве парламентера. Минхкаунг ухватился за это предложение. Посол направился в лагерь Разадари в со­провождении 300 монахов, 300 носильщиков с подарками и большого количества слонов, также груженных шелком и дру­гими ценностями. Речи о грехе кровопролития, подкрепленные таким количеством «даров» (по сути дела, выкупом), убедили Разадари вернуться б Пегу. Впрочем, бирманцы тут же нару­шили мир, захватив, в частности, в плен дочь Разадари. В от­вет на это Разадари сразу после сезона дождей осадил Пром [146, с. 88].

Минхкаунг решил деблокировать Пром. Стремительно спу­стившись вниз по Иравади, он на исходе ночи внезапно напал на укрепление, возведенное монами к северу от Прома, и пере­бил его гарнизон. Но большая часть армии Разадари находилась на другом берегу реки и не пострадала. Разадари, в свою очередь, выслал сильный авангард из 300 боевых лодок вверх по Иравади, который перерезал коммуникации Минхкаунга. Оказавшееся между двух огней бирманское войско начало голодать. Над ним нависла угроза полного уничтожения. Минх­каунг вновь вступил в переговоры. Он предложил в обмен на заключение мира освободить пленного монского генерала, отца двух жен Разадари. Старый полководец Бьят За, организатор военных успехов монов, категорически потребовал не упускать победы такой ценой. Разадари сначала был склонен разделить его мнение, но в конце концов поддался на уговоры жен и вы­пустил бирманскую армию из ловушки. Был заключен мир, сто­роны обменялись пленными, граница была установлена ниже Прома, который остался у бирманцев. Более того, Разадари со­гласился вывести свои войска из Мьянаунга, который он захва­тил в 1391 г. [146, с. 89]. Это была блестящая дипломатическая победа Авы. Монархи обменялись ценными подарками и в пагоде Швесандау поклялись друг другу в вечной дружбе [146, с. 90].

На следующий год этот мирный договор был укреплен бра­ком сестры Минхкаунга с Разадари. Сопровождавший ее ста­рый министр Вунуинминяза, сохранивший свой авторитет и при Минхкаунге, сумел еще выторговать в компенсацию за этот брак отчисление в пользу Авы пошлин с монского порта Бас­сейн [146, с. 90]. Советский историк И. В. Можейко высказал мнение, что ведущим мотивом войны Авы против Пегу было стремление первой получить выход к морю [38, с. 74]. Соглаше­ние о Бассейне было, однако, единственным результатом, кото­рого Ава добилась в этом направлении. Объединить под своей властью весь речной путь по Иравади до моря она так и не смогла.

Больших успехов Аве удалось добиться в контроле над во­сточным побережьем Бенгальского залива в Аракане, где в кон­це XIV в. к власти вновь пришла местная династия, а в 1404 г. араканский король Нарамейкхла, отвергнув даже номинальную зависимость от Авы, совершил набег на Центральную Бирму. В ответ на это из Авы в Аракан было двинуто бирманское войско во главе с подающим большие надежды молодым полководцем принцем Минреджавсва (сыном Минхкаунга). Он успешно провел кампанию и занял столицу Аракана Лаунггьет. Король Нарамейкхла бежал в Бенгал. На араканский престол, был посажен второй сын Минхкаунга принц Анаурахта Минсау, власть которого обеспечивал сильный бирманский гарни­зон в Лаунггьете [146, с. 87[.

Но власть Анаурахты Минсау над Араканом оказалась не­долговечной. В конце 1407 г., вскоре после заключения мира между Авой и Пегу, в Бассейн, где тогда находилась ставка Разадари, прибыл сын изгнанного араканского короля Нарамейкхлы с просьбой о помощи (ом к лому времени успел уже отвоевать у бирманцев город Сандовай на юге Аракана, куда стали стекаться его сторонники [146, с. 90]). Разадари сначала, видимо, не собирался вмешиваться в аракакские дела, посколь­ку это означало бы новую войну с Авой.

Но в этот момент новый инцидент изменил ход событий. Младший брат Минхкаунга, принц Тхейддат, оскорбленный тем, что браг назначил ювараджей (наследником престола) не его, а юного принца Мвнреджавсва, бежал в Пегу. Согласно феодальным традициям, которые соблюдались и в средневеко­вой Европе, ему, как феодалу, «отъехавшему» от одного госу­даря к другому, были пожалованы в Пегу значительные владе­ния, соответствующие его высокому титулу. Разъяренный Миихкаунг расценил это, однако, как «казус белли». Он напра­вил посольство к королю Чиангмая с предложением военного союза против Пегу. Посольство это случайно оказалось на монской территории и письмо попало в руки Разадари. Монский король отправил послов с распечатанным письмом обратно в Аву, не присовокупив к этому никакого послания. Вслед за этим он направил военную помощь араканцам. После непро­должительной борьбы араканская столица Лаунггьет была освобождена. Было захвачено в плен 3 тыс. бирманцев, в том числе незадачливый король Анаурахта Минсау, которого немед­ленно казнили [146, с. 91].

Узнав о стерти сына, Минхкаунг пришел в еще большую ярость. Несмотря на советы опытных полководцев не начинать кампанию накануне сезона дождей, он собрал всю свою армию и в мае 1408 г. двинулся на юг через Таунгу, разоряя по доро­ге все монские деревни. Но в местечке Панджау, к северу от г. Пегу, ему пришлось остановиться и возвести укрепленный ла­герь. Непрерывные летние тропические ливни нарушили все коммуникации бирманцев, и лишенный продовольствия Минхка­унг вынужден был начать переговоры. Разадари, со своей сто­роны, уклонялся от определенного ответа. Видимо, полагая, что всякое мирное соглашение вскоре будет снова нарушено Минхкаунгом, он пришел к мысли, что наиболее радикальным реше­нием проблемы будет физическая ликвидация короля. С этой целью на Минхкаунга была организована серия покушений.

Однако представление о магическом характере царской власти и невозможности открытого убийства правящего короля было, по-видимому, еще очень сильно в Бирме XV века. Поку­шения срывались одно за другим. Однажды Минхкаунг почти попал в засаду во время переговоров, но в последнюю минуту был предупрежден своим братом — перебежчиком Тхейддатом. Разадари казнил Тхейддата и поручил террористическую ак­цию монскому офицеру Лагунейну. Лагунейн с 12 добровольца­ми ночью проник в бирманский лагерь и достиг палатки Минх­каунга. Но и он не решился убить спящего короля, а только взял в палатке часть королевских регалий (коробку для бетеля и меч с рубиновой рукоятью) и предъявил их Разадари в доказательство того, что он мог выполнить свою задачу, но отказался, не желая посягнуть на священную особу монарха. Разадари вынужден был согласиться с аргументами Лагунейна и великодушно объявил: «Я дарую тебе жизнь» [146, с. 93].

После этого покушения прекратились, но положение бирман­цев ухудшалось день от дня. Наконец, Минхкаунгу с небольшим отрядом удалось вырваться из окружения, но большая часть бирманской армии погибла под Панджау. Разадари не стал развивать своего успеха и на несколько лет военные дейст­вия прекратились. Удрученный военными неудачами Минхкаунг до конца жизни уже больше не руководил войсками. Но когда несколько оправилась от поражения под Панджау, на первый план в военном отношении выдвинулся принц-наследник Минреджавсва, наиболее выдающийся полководец авской династии, который начал военную карьеру в 13 лет (экспедиция 1404 г. в Аракан). В 1412 г. Минреджавсва снова возглавил поход на Аракан и изгнал араканского короля, восстановленного монамн в 1407 г. [146, с. 94].

Разадари, однако, быстро парировал этот удар. Подкуплен­ные им шанские князья в 1413 г. вторглись во владения Авы, и, когда Минреджавсва со своими войсками поспешил на восток, моны снова вторглись в Аракан и выгнали посаженных там бирманских губернаторов [146, с. 94]. Минреджавсва, в свою очередь, отогнав монов, оставил в покое Аракан и направил ос­новной удар в жизненный центр монского королевства — дельту Иравади. К 1415 г. он завоевал всю западную часть королевст­ва Пегу. Постоянно выигрывая сражение за сражением, он со­вершенно деморализовал монскую армию, которая в это время лишилась своих лучших полководцев во главе с Бьят За. Со­гласно хроникам, сотня монов обращалась в бегство при виде нескольких бирманцев [146, с. 94]. В руках короля Разадари оставались только два крупных центра — столица Пегу и Мар­табан.

Находясь в отчаянном положении, Разадари опять прибегнул к испытанному средству — послал оружие и золото из своей об­ширной казны (накопленной от внешней торговли) шанским князьям. В 1415 г. федерация шанских княжеств с невиданной силой обрушилась на Центральную Бирму и осадила столичный город Аву. Минхкаунг вынужден был снова отозвать Минре-джавсву из Пегу. Разадари получил временную передышку. В 1417 г. войска Минреджавсвы, отразив шанов, вновь верну­лись в дельту Иравади, но их боевая сила была уже подорвана. Когда в 1417 г., осаждая Даллу (близ нынешнего Рангуна), Минреджавсва был тяжело ранен, захвачен в плен и умер в ту же ночь, в бирманской армии началось повальное дезертирст­во. Дельта Иравади была быстро очищена от войск Авы. Но и монская армия была крайне истощена. После смерти Минхка-унга в 1422 г. некоторые советники Разадари предлагали ис­пользовать обычное замешательство при смене трона для напа­дения на Аву. Однако Разадари отделался красивым ответом: «Мой милый враг умер. Я больше ке буду сражаться и посвящу остаток своих дней благочестивым делам». Фактически он и не мог сделать ничего другого. 40-летняя борьба за создание еди­ной Бирмы кончилась сохранением статус-кво. Только в сере­дине XVI в. сложились условия, которые позволили решить эту задачу. Вплоть до этого времени составные части Бирмы — Ава, Пегу, Аракан, Таунгу, шаиские княжества продолжали разви­ваться своими особыми путями.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 2. Государство Ава в 1422—1527 гг.

Спойлер (раскрыть)

После смерти Минхкаунга на престол в Аве взошел его сын Тихату (1422 —1426). В начале его короткого правления произо­шла последняя попытка Авы вмешаться в монские дела. В 1423 г., после смерти короля Пегу Разадари, Тихату с вой­ском направился в дельту Иравади, чтобы вмешаться в династи­ческую борьбу сыновей Разадари. Но превратить этот конфликт в новую войну между Авой и Пегу ему уже было не под силу. На престоле Пегу утвердился один из братьев Биннья Даммаяза (1423—1426), и Тихату предпочел уйти с миром, получив в жены его сестру Шинсобу [146, с. 95].

Энергичная принцесса Шинсобу (впоследствие ей предстоя­ло сыграть выдающуюся роль в истории государства Пегу, она стала единственной правящей королевой в истории Бирмы) быстро оттеснила бывшую главную королеву — шанскую прин­цессу Шинбоме. Ведущее положение при дворе заняла партия новой королевы, в основном из числа сопровождавшей ее сви­ты монских монахов. Недовольная таким положением Шинбоме обратилась за помощью к своим шанским родственникам. По­степенно созрел заговор.

В 1426 г., когда Тихату, покинув свой хорошо охраняемый дворец, прибыл на строительство оросительного канала, шан-ский князь Онбаунга (Хсипо) убил его из засады выстрелом из лука. После этого он сам заявил претензию на корону Авы. Большинство вельмож Авского королевства, однако, отвергли его кандидатуру. Шанское засилье при дворе устраивало их не больше, чем монское. На престол был избран девятилетний сын Тихату. Но уже через три месяца Шинбоме отравила короля-ре­бенка и возвела на трон своего фаворита Каледжатаунью (1426—1427), который поспешил сделать ее своей королевой.

Каледжатаунью был кузеном Тихату и формально имел право на трон, как любой член правящей династии при отсутствии четких законов о престолонаследии. Фактически в Аве установи­лась власть триумвирата Каледжатаунью — Шинбоме — князь Онбаунга, в котором последний играл ведущую роль как круп­ный феодал, обладавший реальной военной силой.

Такое преобладание внешних шанов вновь вызвало сопро-ртивление как коренных бирманских, так и обирманившихся шанских феодалов Верхней Бирмы. Мохньинтадо, удельный князь Пиньи (также член царствующего дома), двинулся на Аву со своим личным войском. Большинство вельмож Авы отказались защищать нового короля и уехали в свои владения, чтобы выждать там окончания борьбы. Когда Мохньинтадо разбил войска Онбаунга, Шинбоме с мужем без боя оставили Аву и бежали в Аракан. По дороге незадачливый король Каледжатаунью умер. Шинбоме, растерявшись, решила бежать дальше, но один из ее советников убедил ее укрыться в лесу и выждать; при этом он сказал: «Многие захватывали трон, но никто еще не причинял вреда коронованной супруге своего предшествен­ника» [146, с. 90]. Действительно, едва заняв трон, Мохньинтадо пригласил Шинбоме стать его главной королевой. Он был пятым по счету ее коронованным супругом и браком с ней как бы поддерживал в глазах бирманского феодального общества династическую традицию, особенно если учесть, что его поло­жение на троне не было особенно прочным [146, с. 97].

В правление Мохньинтадо (1427—1440) относительная цент­рализация Верхней Бирмы, достигнутая в конце XIV — начале XV в., уже вновь стала эфемерным призраком. Такие крупные удельные князья, как сеньоры Пинле, Яметина, Таунгдвинжи, не говоря уже о владетеле Таунгу, в принципе признавали авского короля только первым среди равных [146, с. 97]. В одной из важнейших надписей, оставленных Мохньинтадо, появляется термин «царские друзья». Как справедливо указывает И. В. Можейко, в паганский период «такой социальной прослойки не было — царь Пагана имел слуг, а не друзей» [38, с. 81]. Глав­ные жены короля также имели собственные уделы, что увели­чивало их политический вес. Вслед за крупными феодалами все большую независимость приобретают средние и мелкие феода­лы Верхней Бирмы. В надписях XV в., дошедших от этой груп­пы лиц, их придворные титулы и должности отходят на второй план перед указанием на их территориальные владения: госпо­дин Лаккьи, хозяин Мьюпона, господин Сунайто и т. д. [38, с. 80—81]. Конечно, этот процесс феодального раздробления не был чисто автоматическим. Бирманские короли, в частности Мохньинтадо, по мере своих сил старались повернуть его в об­ратную сторону. Борьба между центральной властью и удельны­ми феодалами продолжалась на всем протяжении XV и в пер­вой половине XVI в., и крушение государства Ава в середине XVI в. не было предопределено, а явилось конкретным резуль­татом многолетней сложной борьбы различных социальных групп.

В борьбе против светских феодалов Мохньинтадо, как и дру­гие короли Авы XIV—XVI вв., стремился опереться на буддий­ское духовенство, которое в своем верхнем эшелоне само, по существу, являлось коллективным феодалом, но было гораздо больше заинтересовано в централизации страны и прекраще­нии внутренних феодальных войн.

В XIV—XVI вв. ведущее место в буддийской сангхе Верхней Бирмы занимали монастыри секты так называемых лесных братьев. Секта эта, основанная монахом Махакассапой в XIII веке, когда Паган уже клонился к упадку, стала в оппози­цию к официозной паганской церкви, скомпрометировавшей се­бя в глазах народа безудержным накоплением богатств и разо­рявшей страну бесконечным храмостроительством (только в столице империи было возведено 5 тыс. храмов). Новая секта на первых порах энергично агитировала за возвращение к про­стым нравам первоначального буддизма. Ее базы создавались в отдаленных лесных окраинах Пагана, вдали от контроля им­перских чиновников. После падения Пагана эти базы (лесные монастыри) стали своеобразными центрами притяжения для на­селения из разоряемых войной основных районов страны [19, с. 57].

В то же время войны и упадок хозяйства Верхней Бирмы способствовали широкому наступлению джунглей на ранее об­работанные поля. Тем самым расширялась сфера деятельности «лесных монастырей». Крестьяне, бежавшие в эти монастыри и ставшие рядовыми монахами, пользуясь относительной без­опасностью, которую давала монашеская ряса, вновь брались за свое крестьянское ремесло, расчищали лес, восстанавлива­ли пашню, создавая, таким образом, экономические ячейки но­вого феодального общества. Короли Авы, естественно, поддер­живали эту деятельность монастырей, так как она приносила им выгоду. Так, в 1429 г. король Мохньинтадо разрешил монахам одного монастыря расчистить около 3 тыс. леев (2,1 тыс. га) королевской (т. е. незанятой) земли, за что получил нечто вро­де выкупа [257, с. 10]. Церемония передачи земли монастырю была обставлена весьма торжественно. На ритуальной трапе­зе в честь этого события было съедено 8 быков, 5 кабанов, 10 коз и выпито 30 горшков рисовой водки. Все это было уве­ковечено в специальной королевской надписи [257, с. 103].

Другой социальной силой, на которую пытались опереться в XV веке авские цари, было свободное тягловое крестьянство. В «Истории Бирмы» говорится: «В надписях XV в. по-прежне­му упоминаются асаны — свободные крестьяне. Очевидно, в это время сохранилась сельская община, выделявшая из своей среды посредников для улаживания отношений с правителями. В надписях того времени встречаются должности, которых нет паганских надписях: асан какса (староста деревни), асан сукри, асан рва сукри и даже „асан, правящий землей". Таким эбразом, крестьянство в Бирме в период междоусобиц противостояло общинами или близкими ей коллективами многочисленным врагам и угнетателям» [38, с. 82].

При слабой развитости городских ремесел в Верхней Бирме XV в. только лично свободные крестьяне составляли своего ро­да «третье сословие», в контакт с которым, в обход крупных феодалов, стремились войти монархи. Этим объясняются многочисленные надписи этой эпохи о личном участии короля в кре­стьянском труде в качестве первого земледельца, первого заботника о пропитании народа. Так, в надписи 1429 г. говорится: «Великий царь Сатун (Мохньинтадо. — Э. Б.), знаменитый как справедливый монарх, расчищал зеленые лесные земли для увеличения богатства своей страны. Сказав, что он сам будет пахать эту землю, царь приехал с Северной царицей и остано­вился в месте, называемом Такин» [257, с. 110—111]. Имеется ряд надписей об активном участии бирманских королей в строительстве ирригационных каналов.

Несмотря на все эти меры, положение королевской власти в правление Мохньинтадо оставалось критическим. Шанские внешние княжества продолжали совершать набеги на Аву. Ко­ролю при этом иногда даже приходилось оставлять столицу и переносить свою резиденцию на юг. В 1430 г. полностью отде­лился Аракан, порвав даже формальные вассальные связи с Авой [38, с. 79]. Первый европеец, прибывший в Бирму (1435 г.), венецианец Николо ди Конти утверждал в своем опи­сании Авы, что у короля этого государства 10 тыс. боевых сло­нов, каждый из которых несет экипаж из 8—10 воинов (см. 115, с. 43]). Но это сообщение крайне сомнительно. Кри­зисное состояние к концу правления Мохньинтадо дошло до то­го, что в 1438 г. он пошел на такую необычную меру, как смена летосчисления. 801-й год старой бирманской эры он объявил первым годом новой, более счастливой эры. При этом он собрал всех «принцев, принцесс, королевских внуков, королевских дру­зей, царских родственников, знатных людей, офицеров и сол­дат, монахов и брахманов» [38, с. 79] и раздал все свое имуще­ство, включая белый зонт, символ королевской власти. Новая эра просуществовала два года и была оставлена после смерти Мохньинтадо в 1440 г. О том, на какие средства он жил эти два последние года, летописи умалчивают. При его сыновьях Минреджавсва (1440—1443) и Нарапати (1443—1469) положе­ние королевской власти, однако, заметно укрепляется. Возмож­но, сплочению государства способствовала возникшая вновь на севере китайская угроза. В начале 40-х годов Китай начал тес­нить северные шанские княжества, лежавшие между его грани­цами и Авой. Авские короли, воспользовавшись ситуацией, тут же начали наступление на шанов с юга. К 1445 г. Ава подчини­ла себе шанские княжества Мохньин и Кале, причем при завое­вании последнего был взят в плен не только местный владе­тель, но и бежавший к нему от китайцев наиболее могуществен­ный шанский князь Тонганбва, главный организатор борьбы шанов с китайцами [38, с. 82—83; 146, с. 99].

Китайские и бирманские войска оказались теперь лицом к лицу. Китай потребовал от короля Нарапати принятия вассаль­ной зависимости, а также выдачи Тонганбвы. Нарапати отверг оба требования. Тогда китайцы начали военные действия про­тив Авы. Несмотря на их военный перевес, армия Нарапати на­несла им в 1445 г. сокрушительное поражение в районе Бхамо. Китайцы были изгнаны из пределов Бирмы. Разъяренный импе­ратор приказал послать в Бирму новую армию. На этот раз На­рапати не удалось отразить китайцев на границе. В 1446 г. ки­тайские войска подошли к стенам Авы. Бирманский король вы­нужден был пойти на переговоры, согласиться на вассальную зависимость от Китая и обещал выдать Тонганбву (последний, однако, успел покончить жизнь самоубийством). В обмен на это Нарапати потребовал от китайцев военной помощи против восставшего вассала — князя Яметина и получил ее. Более то­го, Китай признал значительную часть бирманских завоеваний в шанских княжествах и вернул независимость остальным шанским княжествам, чтобы восстановить барьер между собой и Авой. Видимо, военное сопротивление бирманцев произвело сильное впечатление на китайское правительство. Вассальные отношения Авы к Китаю выразились в получении королем На­рапати в 1451 г. золотой печати «губернатора Авы» [146, с. 100]. Никаких реальных изменений в положении бирманского королевства при этом не произошло. 50—60-е годы XV в. были для Авы периодом относительно мирного, спокойного развития. Нарапати продолжал сохранять дружеские отношения с госу­дарством Пегу и способствовал развитию торговых отношений с монским Югом. Аву посещали купцы из Негу, Тенасерима, Сиама и Лаоса [146, с. 100]. В 1455 г. Нарапати нормализовал отношения с Араканом, встретившись с араканским королем в районе Минбу. Встреча двух дворов продолжалась целый ме­сяц. В ходе ее было достигнуто соглашение о демаркации аракано-авской границы [146, с. 100]. Период правления Нарапати был также периодом активной взаимовыгодной торговли с Ки­таем, который, потеряв в XV в. караванные пути на Запад, искал новых торговых путей через Бирму к Индийскому океа­ну. В .1450 г. Нарапати подарил своему фавориту пошлины с китайских товаров на северной границе Бирмы, что составляло весьма значительную сумму [146, с. 102]. Расширяя свои меж­дународные связи, Нарапати в 1456 г. послал богатые дары из золота и драгоценных камней традиционной святыне всех буд­дистов— храму Зуба Будды в Канди (Шри Ланка), а также купил там участок земли для содержании приезжающих из Бирмы монахов [146, с. 100].

Однако эти два десятилетия относительной стабильности были как бы затишьем перед бурей. Когда в 1468 г. Нарапати был тяжело ранен собственным внуком и, опасаясь дальнейших покушений, бежал в Пром, где и умер год спустя, это можно было бы счесть за эпизод частной семейной хроники королев­ского дома, если бы не последовавшие затем события, ставшие началом новой феодальной смуты, постепенно вновь захватив­шей всю Бирму.

Наследник Нарапати Сисахура (1469—1481) не стал нака­зывать своего сына за покушение на деда. Но королева-вдова Нарапати обратилась за помощью против внука-преступника к полузависимому удельному княжеству Таунгу. Владетель Таун-гу, в свою очередь, призвал на помощь короля Пегу. К ним при­соединился также удельный князь Прома, сын Нарапати и брат Сисахуры. Так семейная ссора переросла в общебирман­ский военный конфликт. Сисахуре удалось отбиться от создав­шейся коалиции и вновь подчинить Пром и Таунгу, но это бы­ла Пиррова победа. Снова начались войны с шанскими княже­ствами. В 70-х годах XV в. они еще шли с переменным успе­хом, но к 80-м годам инициатива явно перешла на сторону ша-иов. Не принесло удачи Сисахуре и бессмысленное вторжение в 1476 г. в Пегу [146, с. 101].

При сыне Сисахуры Минхкаунге II (1481—1502) распад го­сударства Ава стал свершившимся фактом. Король не был в состоянии справиться с феодальными мятежами в Яметине и Чаусхе. Войска королевства Пегу в союзе с удельным княжест­вом Пром вторглись в самый центр Верхней Бирмы. Даже та­кие мелкие удельные княжества, как Ньяунгьян и Салин, успеш­но восставали против Минхкаунга П. В 1486 г. владетель круп­нейшего удельного княжества Таунгу был зарезан своим пле­мянником Минджиньо. Последний послал Минхкаунгу II скромную взятку в виде двух молодых слонов, и король Авы за это не тодько утвердил убийцу в должности правителя Та­унгу, но и подарил ему пять королевских регалий, официально присвоив ему, таким образом, титул короля. Минджиньо «от­благодарил» его в скором времени набегом на центральную часть Авы, угнав при этом много пленных [115, с. 54]. Сыну Минхкаунга II Швенанджошину (1502—1527) суждено было стать последним королем авской династии. Уже в первый год своего правления он едва спасся от покушения в собственном дворце. В завязавшейся драке только один из его придворных пришел к нему на помощь. Участники заговора бежали в Таун­гу к Минджиньо, а Швенанджошин не посмел потребовать их выдачи. Более того, заискивая перед Минджиньо, сильнейшим тогда феодалом Бирмы, он отдал ему в жены свою дочь, а в приданое — житницу Верхней Бирмы Чаусхе и полосу земли, тянущуюся к Чаусхе от границы Таунгу. Он рассчитывал, что Минджиньо поможет ему отразить почти непрерывные атаки шанов и смирить феодальные мятежи. Но владетель Таунгу вовсе не собирался спасать одряхлевшую Авскую монархию. Напротив, в союзе с княжествами Пром и Ньянгаунг он сам продолжал разорять остатки королевского домена [146, с. 105]. Швенанджошин еще пытался маневрировать, заключая союз с одними шанскими князьями против других, но контролируе­мая им территория неуклонно продолжала сокращаться. Аго­ния Авы затягивалась только потому, что противники короля все сильнее враждовали между собой. Наконец, в 1527 г. Саулон, князь Мохньина, нанес последний удар. Его войска взяли штурмом Аву. Швенанджошин был убит в бою на улицах горо­да выстрелом из кулеврины (малокалиберной пушки). Саулон не счел нужным лично принять титул короля Авы, а пожало­вал его своему сыну Тоханбве (1527—1543).

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 3. Государство Пегу в XIV— начале XVI в.

Спойлер (раскрыть)

Упадок Паганской империи в конце XIII в. привел к отде­лению юга страны (Нижней Бирмы), населенной монами. Пер­воначально здесь образовалось несколько независимых кня­жеств, которые, однако, довольно скоро слились в единое госу­дарство. Нижняя Бирма, расположенная у моря, где проходи­ли важные торговые пути, экономически более развитая, чем Верхняя Бирма, гораздо раньше превратилась в единое полити­ческое целое. Конечно, и здесь отдельные феодалы на местах пользовались в XIV — начале XVI в. большой властью, но та­кой феодальной анархии, как в Верхней Бирме, этот район ни­когда не знал. Власть королей была здесь гораздо прочнее, чем на севере.

В силу довольно распространенной исторической случайности основателем династии, объединившей монский юг, был не ко­ренной мои, а авантюрист шанского происхождения по имени Вареру. Он начал свою карьеру служителем при слонах короля Сукотаи Рамы Камхенга и дослужился до поста капитана ко­ролевской гвардии. Затем он, если верить легендарной версии хроник, похитил королевскую дочь и бежал с ней и нескольки­ми приверженцами в монскую область Тхатон. Здесь он пред­ложил губернатору Мартабана в жены свою сестру и, убив его на свадебном пиру, стал в 1281 г. владетелем Мартабанского округа. Затем он заключил союз с восставшим против Пагана губернатором Пегу Тарабьей (чтобы закрепить этот союз, они женились на дочерях друг друга) и общими усилиями очистили Нижнюю Бирму от паганских войск. Затем их союз распался. В завязавшейся борьбе Вареру захватил в плен и казнил Тарабью (1287 г.) и стал, таким образом, единоличным прави­телем монского юга (1287—1296) [146, с. 110].

Но угроза со стороны монголо-китайской империи Юань, подчинившей себе Верхнюю Бирму, побудила Вареру объявить себя вассалом своего бывшего покровителя, могущественного Рамы Камхенга, который как раз в это время сколачивал ан­тикитайскую коалицию в Центральном Индокитае. В 1298 г. наследник Вареру для верности признал себя и вассалом Ки­тая, послав туда посольство с данью. Но такую же процедуру неоднократно проделывал и сам Рама Камхенг. Китайский им­ператор удовлетворился этим формальным признанием и при­слал указ, назначающий монского короля губернатором Марта­бана (до 1363 г. этот город был столицей монского юга) [146, с. 94]. Нижняя Бирма таким образом была избавлена от наше­ствия монголо-китайских войск. В 1318 г. вскоре после смерти Рамы Камхенга Нижняя Бирма провозгласила свою независи­мость от Сукотаи, поскольку больше не нуждалась в опеке это­го слабеющего государства. Более того, в период распада Суко­таи правители Нижней Бирмы подчинили себе некоторые земли на территории нынешнего Западного Таиланда (район Лампу-на). Но после образования в 1350 г. нового тайского королевст­ва Аютия (Сиам) Нижняя Бирма утратила не только эти тер­ритории, но и часть коренных монских земель на восточном берегу Андаманского моря (Тенасерим, Моулмейн), а в 1363 г. сиамские войска захватили монскую столицу Мартабан. Мон­ский король Бинья У (1353—1385) перенес свою столицу сна­чала в Донвук, а затем в 1369 г. в Пегу. Город Пегу оставался столицей Нижней Бирмы до падения монского государства в 1539 г., а само монское королевство получило от него название Пегу.

Вступление на троп сына Бинья У — Разадари (1385—1423) и связанная с этим династическая борьба послужили предло­гом для сорокалетней войны между Авой и Пегу, которая уже была описана нами. В начале своего правления ему пришлось подавлять феодальный мятеж в Бассейне. Сеньор Бассейна с 700 приверженцами бежал в Сандовай (Аракан). Но монские войска во главе с полководцем Бьят За подступили к стенам. Сандовая и добились выдачи изменников [146, с. 113]. Разада­ри пришлось иметь дело также с мятежом своего дяди Лаукпья, владетелем Мьяунгмья, но и этот мятеж был быстро подавлен. Характерно, что Разадари сохранил жизнь захваченному в плен Лаукпья при условии, что последний уйдет в монахи. Лаукпья провел остаток своей жизни в монастыре при Шведагоне, центральном святилище Нижней Бирмы [146, с. 114]. Это сви­детельствует о том, что Разадари был уверен в своих силах.

Действительно, в дальнейшем на всем протяжении правления Разадари в королевстве Пегу не было ни одного феодального мятежа, несмотря на все перипетии тяжелой «сорокалетней» войны с Авой.

В первой половине царствования Разадари его отношения с государствами за пределами Бирмы были мирными. В 1391 г. сиамский король прислал ему белого слона — самый ценный дар из тех, что были приняты между индокитайскими монарха­ми. Разадари также надолго обеспечил нейтралитет королевст­ва Чиангмай, заключив ряд династических браков [146, с. 1141. В начале XV в. Китай, заинтересованный в развитии морской торговли со странами Южных морей, направил в Пегу посоль­ство, которое привезло Разадари золотую печать «губернатора Пегу», знак того, что китайский император берет его под свое покровительство [15, с. 102].

После 1414 г. внешнее положение Пегу, ослабленного вой­ной с Авой, ухудшилось. Как Сиам, так и Чиангмай, несмотря на враждебные отношения друг с другом, начали совершать на­беги на Нижнюю Бирму. Но Разадари сумел отразить и эту угрозу, так же как и довести до успешного конца войну с Авой. Он был, несомненно, не только искусным дипломатом, но и вы­дающимся полководцем, умевшим к тому же подбирать себе талантливых генералов. Немаловажным моральным фактором в специфических условиях войн того времени было и то, что Разадари был непревзойденным мастером в поединках на сло­нах, лично участвовал во многих битвах. Он неоднократно по­сылал вызовы на поединок авским королям Минджи Свасоке и Минхкаунгу, но первый ни разу не решился вступить с ним в бой один на один, а второй бежал в первые минуты поединка и, по понятиям того времени, конечно, навсегда «потерял лицо». Для биографии Разадари, пожалуй, характерно, что он погиб в 54-летнем возрасте во время отлова диких слонов [146, с. 115]. Начиная с правления сына Разадари Бинья Дамаяза (1423— 1426) для Пегу наступил период мирного развития и процвета­ния, продолжавшийся до падения этого королевства в 1539 г. Пегу, имевшее выход к Андаманскому морю, вело оживленную морскую торговлю с другими странами Юго-Восточной Азии, Индией и Китаем, пошлины с которой существенно пополняли казну королей Пегу.

В XV в. сюда начинают проникать даже отдельные европей­ские купцы, привлеченные пегуанским рынком. В 1435 г. здесь провел четыре месяца венецианец Николо ди Конти, оставив­ший нам описание «весьма многолюдного города Панконии» (т. е. Пегу) (цит. по [56, с. 165]). Около 1470 г. сведения о Пегу собрал выдающийся русский путешественник Афанасий Ники­тин (сам он до Нижней Бирмы не доехал, но торговля этой страны его заинтересовала). Это «немаловажный порт, — писал он о Пегу, — населенный главным образом индийскими дервишами. Продукты оттуда вывозят и продают дервиши» [56а, с.21].

Разумеется, большинство жителей Пегу были монами, но Никитина интересовало главным образом торговое сословие. Из его сообщения видно, что значительную часть купцов-экспорте­ров, проживавших в монской столице, составляли индийцы.

В 1496 г. в Пегу прибыли генуэзские купцы Иеронимо ди Сан Стефано и Иеронимо Адорио и пробыли здесь полтора го­да, не решаясь продолжать путешествие в Аву, раздираемую феодальными смутами. Ди Сан Стефано продал королю Бинья Рану II такую большую партию товаров, что тот смог распла­титься только через 18 месяцев [56, с. 165]. В 1505 г. в Пегу прибыл болонский купец Лодовико ди Вартема. Он также не смог пробраться в Аву, где по-прежнему бушевала война, но остался очень доволен пребыванием в монском государстве.

В своих мемуарах Лодовико ди Вартема писал: «Город Пе­гу расположен на материке, близ моря. К востоку от него — прекраснейшая река, по которой приходит много кораблей. Го­род окружен стенами. Здесь хорошие дома и дворцы, построен­ные из камня с известковым раствором (каменное гражданское строительство было редкостью в Юго-Восточной Азии. — Э. Б.). У короля очень много воинов, пеших и конных... В этой стране великое изобилие зерна, мяса всех видов и фруктов. Там много строительного леса, стволы высокие, могучие...» (цит. по [115, с. 51—521).

Вартема получил аудиенцию у короля, продал ему кораллы и приобрел взамен рубины. «Король (Винья Ран II. — Э. Б.),— пишет Вартема, — столь человечен и прост, что с ним может беседовать даже дитя» (цит. по [56, с. 1661). Эта черта — сво­бодный доступ к королю лица низкого звания, купца, действи­тельно была нетипична для большинства средневековых восточ­ных монархий. В Пегу она обусловливалась большой заинтере­сованностью феодальной верхушки и в первую очередь короля в развитии внешней торговли. Наряду с относительной просто­той обращения пегуанские короли в то же время стремились поразить иностранных визитеров блеском своего богатства. «Он (король Пегу. — Э. Б.) носит на себе больше рубинов, чем стоит целый большой город, — писал по этому поводу Варте­ма, — Если смотреть на короля при свете огней, ночью, кажет­ся, что он сияет, как солнце» [146, с. 121].

С появлением в начале XVI в. в Юго-Восточной Азии порту­гальцев европейские описания Пегу становятся весьма много­численными, «Это — самая плодородная земля. Она богаче Сиа­ма и почти такая же богатая, как Ява», — писал около 1515 г. португалец Томас Пиреш [229, т. I, с. 97].

Морская торговля Пегу велась в основном через три порта. На юго-западе — Бассейн, основной центр торговли с Бенгалом и другими областями Индии, в центре Дагон (совр. Рангун), большой город с крупной купеческой колонией и судоверфями, где строили корабли из первосортного бирманского тика (эти корабли, в частности, сами были объектом экспорта на Яву). На юго-востоке находился крупнейший торговый центр стра­ны— Мартабан, ведший в основном торговлю с Малаккой и ин­донезийскими островами [229, т. I, с. 97—98]. Главным предме­том экспорта из Нижней Бирмы был рис. Его вывозили в Малакку, Пасе, Педир и другие торговые центры, где было слабо развито земледелие. Из Пегу вывозили также много лакового дерева, бензоин, рубины, серебро, растительное масло, соль, лук, чеснок, горчицу и др. Только в Малакку, Пасе и Педир из Нижней Бирмы ежегодно отправлялось 15—20 крупногабарит­ных торговых кораблей (джонок) и 20—30 кораблей средней емкости [229, т. I, с. 98].

Из Малакки в Пегу ввозили фарфор разных сортов, медь, олово, ртуть, киноварь, китайские шелка. В Индию из Пегу от­правляли серебро и драгоценные камни, а обратно везли ин­дийские хлопчатобумажные ткани, медь, киноварь, ртуть, опи­ум [229, т. I, с. 100—101].

Обширная, широко разветвленная торговля приносила Пегу большие прибыли. Богатая страна могла себе позволить (в от­личие от Авы) довольно крупное храмовое строительство. В частности, в XV в. была почти завершена постройка крупней­шего религиозного памятника Бирмы — пагоды Шведагон.

Политическая история Пегу во второй четверти XV в. была небогата событиями. В 1426 г. король Бинья Даммаяза был от­равлен своим братом, который взошел на трон под именем Бинья Ран I (1426—1446). В начале своего правления он со­вершил кратковременный поход на Аву, куда его пригласил восставший против своего сюзерена князь Таунгу [146, с. 116]. В 1430 г. в Пегу появилась бежавшая из Авы сестра Бинья Ра­на I Шинсобу, о видной роли которой в борьбе при дворе Авы мы уже писали. Энергичная королева вскоре стала пользовать­ся большим влиянием и при дворе Пегу. Умирая, Бинья Ран I оставил трон ее сыну Бинья Вару (1446—1450) [146, с. 116].

Правление Бинья Вару было кратким, однако он успел за­служить у летописцев прозвище «Справедливый». Он железной рукой подавлял всякие проявления феодального разгула. Каж­дый начальник, по его мнению, должен был нести прямую от­ветственность за преступления своих подчиненных (феодалы, конечно, сами не грабили людей на улицах, но это делала их бойкая дворня).

Однажды, как сообщает летописец, слуга одного офицера украл кольцо у уличного разносчика. Дело попало в королев­ский трибунал. Офицер явился к королю с ценным подарком и просьбой освободить слугу. Бинья Вару тут же приказал раз­рубить пополам и слугу и хозяина. Если верить летописцам, он полностью вывел в стране разбой на больших дорогах. Подобно Гарун-аль-Рашиду, он часто бродил по своим владениям, пе­реодевшись простолюдином, чем завоевал себе большую попу­лярность. О нем даже начали складывать легенды: он-де так справедлив, что даже казнил кошку, съевшую мышь, в знак то­го, что ни один злодей не останется безнаказанным [146, с. 116—1171.

Бинья Вару сменил на престоле Бинья Чан (1450—1453), примечательный только тем, что при нем высота пагоды Шве­дагон была доведена до 92 м. После его смерти в живых не осталось никого из потомков Разадари мужского пола (это объясняется тем, что каждый король довольно энергично истреблял своих близких родственников, которые по совмести­тельству являлись и крупными феодалами). Тогда собрание зна­ти избрало на трон 59-летнюю Шинсобу (1453—1472). Это был единственный случай в истории Бирмы, хотя правительницами шанских княжеств или сельскими старостами женщины быва­ли. Благодаря своей мудрости Шинсобу стала национальной героиней монов. Память о ней сохранялась вплоть до XX в. Она завершила строительство Шведагона, пожаловала его монахам обширные земельные угодья и 500 рабов из военнопленных для работы на этих землях. На позолоту купола Шведагона она подарила знаменитой пагоде золотые слитки, равные ее собст­венному весу [146, с. 116]. Желая предотвратить династические распри, Шинсобу еще при жизни, в 1460 г., решила избрать се­бе преемника и соправителя. Ее выбор пал на буддийского мо­наха Даммазеди, входившего в свиту, с которой она бежала из Авы. Монская знать была глубоко возмущена тем, что священ­ные королевские регалии достались простолюдину, а не кому-нибудь из ее среды. Шинсобу, однако, обладала достаточной силой, чтобы подавить всякую оппозицию в этом вопросе. Со­гласно летописям, она якобы переубедила недовольных, прика­зав вынуть бревно из настила моста и высечь на нем изобра­жение Будды. Показав его вельможам, Шинсобу сказала: «Вы говорите, он из простого рода и не может быть вашим королем. А поглядите на это простое дерево. Вчера оно лежало в пыли и вы попирали его ногами, а сегодня разве это не ваш Гос­подь? И теперь вы должны склоняться перед ним» [146, с. 118]. Чтобы укрепить права Даммазеди на трон, королева прибегла, впрочем, к более принятому в феодальной среде спо­собу — выдала за него замуж свою дочь.

Период правления Даммазеди (1472—1492) был, по-види­мому, вершиной расцвета королевства Пегу. Он вел массовое религиозное строительство, верный признак того, что королев­ская казна была переполнена золотом. Ему не приходилось бо­роться с феодальными мятежами или народными восстаниями. Он обменивался посольствами с Китаем и посылал миссии в Бенгал и на Шри Ланку [146, с. 119].

Стремясь еще больше укрепить централизацию страны, Даммазеди решил провести в Пегу религиозную реформу. До этого буддисты страны были разбиты на многочисленные секты, от­личающиеся формой монашеской одежды, обрядами, толковани­ем канонов. В 1475 г. он отправил представительную миссию из 22 видных монахов на Шри Ланку. Миссия везла с собой многочисленные драгоценные подарки королю этой страны и сингальским монахам. Ее целью было перенять стандартную форму буддизма, выработанную в древнейшем буддийском хра­ме этого острова — Махавихаре. По возвращении миссии из Шри Ланки этот стандартный буддизм начал внедряться по всему Пегу. Инициативу Даммазеди вскоре переняли короли Авы, Сиама, Чиангмая и Лаоса, и единая «сингальская» форма буддизма в конце XV — начале XVI в. распространилась на большую часть Индокитайского полуострова [115, с. 51].

Сам Даммазеди, активно участвуя в реформе, составил сборник морально-религиозных наставлений «Даммазеди пьттон», известный в Бирме и в настоящее время [38, с. 88].

Сын и наследник Даммазеди Бинья Ран II (1492—1526) также уделял много внимания религиозным проблемам, не за­бывая и о мирских делах. В 1501 г. в сопровождении большой армии он совершил поход вверх по Иравади, как он утверждал, только для того, чтобы помолиться перед пагодой Швезигон в древней столице Пагане [146, с. 120]. На деле, конечно, это бы­ла демонстрация силы на территории распадающейся Авы, с целью привлечь к себе внимание удельных князей Верхней Бирмы. И, действительно, граничащее с севера с Пегу княжест­во Пром в начале XVI в. если не формально, то фактически стало вассалом Пегу. Здесь нашел свое убежище последний ко­роль монского государства — сын Бинья Рана II Такаютпи (1526—1539), когда Пегу внезапно пало под ударами создате­ля новой бирманской империи Табиншветхи.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 4. Организация сиамского феодального государства во второй половине XIV—XV в.

Спойлер (раскрыть)

Организация государственной власти в королевстве Аютия (Сиам) в первый век ее существования, так же как и в Суко-таи, была довольно примитивна. В центре государства находился королевский домен (земли, окружающие столицу). Вокруг него были расположены четыре так называемые внутренние провин­ции: Лопбури (Лаво) — на севере, Пра Патом — на юге, Супан-бури — на западе, Након Найок — на востоке, где правили принцы — дети или внуки короля. За ними лежала полоса внеш­них провинций, где правили обычно представители местной знати, а на периферии государства лежали вассальные княжества, прочность связей которых с центром зависела в каждый данный момент от личного авторитета и военной силы правяще­го короля. В этот период один сильный удар извне или сколько-нибудь серьезное внутреннее потрясение легко могли превра­тить Аютию (как перед этим Сукотаи) в конгломерат мелких независимых друг от друга владений.

Но развитие феодального государства в Сиаме не останови­лось на этом этапе. Уже во второй половине XIV в. в Аютии-стали действовать четыре министерства, во главе которых стоя­ли чиновники с чисто тайскими титулами: кун на — министерст­во земледелия; кун кланг — министерство финансов; кун ванг — министерство Двора, выполнявшее также судебные функций; кун мыанг — министерство внутренних дел, ведавшее охраной порядка, по-видимому, лишь в пределах королевского домена.

В XV в. централизация власти в Сиаме получила дальнейшее развитие и увенчалась в середине столетия реформами ко­роля Боромограйлоканата (1448—1488), которые законодатель­но оформили систему сиамской феодальной государственности. Законы Боромотрайлоканата действовали в Сиаме до конца XIX в.

Среди западных историков существует практически едино­душное мнение, что прелюдией к реформам Боромотрайлокана­та, резко изменившим облик сиамского общества, были захват сиамскими войсками в 1431 г. Ангкора — столицы пришедшей в упадок Кхмерской империи и последовавший затем массовый угон в Сиам представителей кхмерской верхушки (брахманов, чиновников, юристов, идеологов и т. п.).

Действительно, в законах Боромотрайлоканата богато пред­ставлена санскритская терминология, несомненно заимствован­ная через Кампучию. Очевидно также, что курс на обожествление короля, начавшийся в середине XV в., был принят не без влияния культа девараджи (бога-царя), существовавшего в Ангкорской Кампучии. Не случайно, конечно, что в такой чисто буддийской стране, как Сиам, крайне сложную и торжествен­ную церемонию коронации (превращающей простого смертного в некое божественное существо, отделенное от всех своих под­данных, включая ближайших родственников, неизмеримой ди­станцией), эту важнейшую политическую акцию с XV в. до на­ших дней выполняют придворные брахманы, прямые наследники придворных брахманов Кхмерской империи.

Наконец, идеологические обоснования права на власть ко­роля и феодального класса также во многом восходят к индий­ским юридическим теориям, перенятым главным образом через Кампучию.

Но если сравнить в целом сиамскую государственную систе­му с кхмерской, то станет ясно, чго они были совершенно различны[2]. Отдельные черты сиамского феодализма, имеющие аналогии в средневековых Индии и Китае, также не меняют то­го факта, что сиамская государственная система, сложившая­ся во всех основных чертах в середине XV в. и функциониро­вавшая до второй половины XIX в., отличалась глубокой само­бытностью и прекрасной приспособленностью к конкретным местным условиям.

Формально аютийская монархия отнюдь не была самодер­жавной деспотией, и король отнюдь не был волен поступать как ему вздумается.

Вступая на трон, сиамский король приносил присягу из 26 пунктов, которые по глубине своей социальной демагогии, пожалуй, даже превосходили декларации сукотайских королей. Он торжественно обещал: предоставлять блага тем, кто их за­служивает; соблюдать чистоту совести, тела и слова; не жалеть богатств, которые он раздает; быть честным; быть вежливым и не упрямым; исполнять предписания религии, чтобы преодолеть свои недостатки; не впадать в гнев; не причинять зла своему народу; быть терпеливым; всегда идти по пути справедливости; заботиться о, развитии производства; заботиться о нуждах на­рода; добиваться, чтобы его любили; подыскивать кроткие сло­ва, чтобы его любили; заниматься образованием своей жены и детей; поддерживать хорошие отношения с чужеземными стра­нами; поддерживать членов королевской семьи; развивать зем­леделие, распределяя зерно, сельскохозяйственные орудия и скот; заботиться о счастье народа; уважать ученых и поддер­живать их; заботиться о счастье животных; запрещать людям плохо управлять своей жизнью и направлять их на правильный путь; помогать беднякам, не имеющим профессии; советоваться с учеными, чтобы точно знать хороший и плохой путь; с пол­ной ясностью духа изучать науки; подавлять в себе малейшую алчную мысль [13, с. 58—591.

Эта своеобразная «феодальная конституция» отражает страшные потрясения XIII в. и неустойчивое равновесие XIV в., когда новая власть еще не консолидировалась настолько, что­бы диктовать крестьянству свою волю, не вдаваясь ни в какие объяснения.

Но у этой «конституции» с самого начала был один весьма существенный дефект. Она не предусматривала никакого орга­на, который бы контролировал выполнение монархом своих прекрасных обещаний. Король обязывался советоваться во всех важных делах со сведущими (учеными) людьми. Но круг этих советников никак не был очерчен, их право низложить коро­ля — нарушителя присяги не было нигде записано (или по край­ней мере не было отражено в дошедших до нас документах).

В соответствии с неписаным правилом король вплоть до XIX в. часто не просто наследовал корону, а избирался, но круг избирателей не был строго фиксирован, и фактически этот обычай быстро выродился в кровавую борьбу различных феодальных клик за власть. В законодательном порядке была за­фиксирована (буквально по часам) ежедневная программа дея­тельности короля, которую он теоретически обязан был выпол­нять скрупулезнейшим образом. Согласно этой программе, по­мимо государственной деятельности и самообразования, королю отводилось только 5—6 часов на сон и очень небольшое время на личную жизнь.

Но все это было лишь витриной сиамской монархии.

Сущность ее в эпоху расцвета заключалась в тщательно продуманной, жестко иерархизированной всеохватывающей ор­ганизации правящего класса, главной задачей которой было подавление эксплуатируемых масс (крестьян и ремесленников), а вспомогательной задачей — не менее жесткое подавление от­дельных феодалов, которые свои личные интересы противопо­ставляли интересам феодального государства в целом. Вспо­могательная задача в законах Боромотрайлоканата внешне как будто выступает на первый план, однако по всему своему духу это законодательство, резко противопоставляющее титулован­ную знать и чиновников простолюдинам, прежде всего антикре­стьянское.

Законы Боромотрайлоканата фиксируют деление сиамского общества на пять основных сословий — три эксплуататорских (наследственная знать, чиновники, духовенство) и два эксплуа­тируемых (лично свободные простолюдины и «рабы», т. е. лю­ди, лишенные личной свободы). Два последних сословия с те­чением времени все больше сближались по своему социальному положению.

К наследственной знати, в строгом смысле этого слова, за­коны Боромотрайлоканата причисляли только прямых потомков короля, их титул в каждом следующем поколении уменьшался на одну ступень. Так, сын короля от Главной супруги (короле­вы) носил титул Чао фа (что-то вроде герцога или великого князя), его дети, в свою очередь, носили более низкий титул пра онг чао, внуки — титул мои чау, правнуки — мои рача ван-са, праправнуки — мом лыанг. Носители двух последних титу­лов получали от казны весьма скромное пособие, а дети мом лыангов вообще переходили в податное сословие, если они не могли устроиться в чиновничьем аппарате и получать доходы уже как государственные чиновники, а не как наследственная знать.

Наследственные права знати некоролевских родов законами Боромотрайлоканата были попросту отменены. Чиновники со­хранили внешне все отличия и привилегии дворянства, которы­ми это сословие пользовалось в большинстве стран Европы и Западной Азии; но вместе с потерей должности они теряли все.

Статус чиновника внутри феодального государственного ап­парата определялся четырьмя показателями. Первым и глав­нейшим был показатель «знака достоинства», так называемый сакди на — цифра, определяющая размер земельной площади, которая ему полагалась за несение службы. Так, министр выс­шего ранга имел «сакди на» — 10 тыс. единиц, что соответство­вало земельной площади 10 тыс. рай (1600 га) [13, с. 61]. Чи­новники самого низкого ранга, из тех, кто назначался непосред­ственно королем, имели «сакди на» — 400, что соответствовало 64 га.

Система «сакди на» иерархически охватывала не только со­словие чиновников, но и все сиамское общество начиная от на­следника престола (вице-короля) — упарата (100 тыс. «сакди на») до последнего нищего, имевшего символическое «сакди на» в 5 единиц, хотя он, естественно, не обладал никакими земель­ными владениями. Система «сакди на» четко выражала систе­му не столько служебного, сколько социального старшинства. Хотя теоретически все подданные монарха были равны, как его рабы, все судебные тяжбы решались со строгим учетом «сакди на» тяжущихся. Наказание или штраф за преступление против какого-либо лица возрастало строго пропорционально размеру «сакди на» потерпевшего [13, с. 61].

Система «сакди на» имела также и другой аспект. Устано­вив максимальный участок сиамского крестьянина в 4 га (25 «сакди на»), она препятствовала концентрации земли в сиам­ской деревне без разрешения властей.

Между официальными чиновниками-феодалами и крестьян­ством находился промежуточный слой деревенской верхушки — мелкие чиновники, «сакди на» которых (от 25 до 400 единиц) устанавливался министрами или местными властями. В отличие от «настоящих» королевских чиновников эта социальная груп­па, так же как и крестьяне, несла повинности, но имела возмож­ности, продвигаясь по службе, попасть в разряд полноправных феодалов (с «сакди на» от 400 единиц и выше).

Практически «сакди на» не всегда совпадала с реальными земельными владениями его владельцев, поскольку в Сиаме по­мещичье землевладение было, как правило, очень слабо разви­то. Крупные поместья имели только представители самых выс­ших рангов. Обычно же «сакди на» означало пожалование зем-Я,и вместе с сидевшими на ней крестьянами из расчета 25 рай на одно крестьянское хозяйство. Таким образом, чиновник с «сакди на» в 400 единиц мог пользоваться трудом 16 крестьян­ских семей.

Со статусом «сакди на» сочетались еще другие показатели, определявшие иерархическое значение чиновника:

титул («яса») (который не следует смешивать с титулами наследственной знати) — сомдет чао прайя (самый высший), чао прайя, прайя, пра, лыанг, кун, мын (десятитысячник), пан (тысячник);

звание (тамнен) — например, сенабоди — министр высокого ранга, чао кром — начальник министерства или департамента, палат кром — заместитель министра; к этому званию присоеди­нялось название того ведомства, в котором работал чиновник;

так называемые королевские имена (рачатиннама), не имею­щие точных аналогий в западном феодализме (пожалуй, их можно сравнивать с системой орденов, которые жаловались не за заслуги, а полагались к занимаемой должности).

Все эти показатели строго коррелировались между собой. Например, один из двух самых высших чиновников Сиама, ру­ководитель всех гражданских министерств, имел звание аргама-хасенабоди (крома Махаттаи), титул — чао прайя, рачатина-ма — Чакри и «сакди на» — 10 тыс., а заведующий королевски­ми амбарами имел звание чао (крома Чан), титул — лыанг, рачатинама — пипитхасал и «сакди на»—1400 [13, с. 62].

Полное наименование чиновника достигало иногда несколь­ких десятков слов, но взамен он терял свое личное имя, кото­рое носил до того, как получил первый чин. Кроме того, чинов­ник, произведенный в следующий чин или перемещенный на другое место, получал вместе с этим новое наименование. Это создавало затруднения не только для будущих историков (сиамские летописи пестрят упоминаниями о бесчисленных ка; лахомах, чакри и праклангах, но не указывают, что под этими именами даже на протяжении одного царствования подразуме­вались разные люди). Главной целью этой системы была ано­нимность феодальных родов, скрывавшихся за этими чинами и титулами. Простолюдин приучался чтить не своего конкретного начальника как личность, а его должность. По мысли идеологов, сиамской феодальной монархии личность — ничто, а должность — все. Теряя должность, чиновник терял вместе с ней всё свои права, землю и имущество.

Административный аппарат при Боромотрайлоканате приобрел сложную, но четкую конструкцию. Администрация, так же как и все население страны, была разделена на две части — гражданскую и военную. Во главе гражданской части стоял махаттаи (или чакри), который одновременно являлся председа­телем в Королевском совете (Лук кун сала), куда входили гла­вы всех важнейших ведомств, имевшие совещательные функций при короле. Военную часть возглавлял калахом, выполнявший функции главнокомандующего.

Это разделение было в значительной мере условно. Во вре­мя войны все взрослые мужчины страны должны были высту­пать под знаменами короля. В мирное время даже приписанные к военной части, за небольшим исключением, занимались про­изводительным трудом. Постоянными военными формирования-' ми были только численно небольшая, но хорошо вооруженная наемная гвардия из иностранцев и личная охрана короля. Остальные, причисленные к военной части, например, «инже­нерный корпус» (плотники, каменщики и др.), лаосские кавале­ристы, монская пехота (потомки угнанных из Чиангмая, Лаоса и Бирмы) призывались для несения службы только во время ежегодных воинских сборов.

Гражданская часть состояла из пяти министерств (кромов), из которых одним (кром Махаттаи, соответствующий министер­ству внутренних дел) заведовал сам начальник Гражданской части Махаттаи. Ему же (вплоть до XVII в.) были подчинены четыре других крома, преобразованные из старых министерств (кун).

Кром На (министерство земледелия) заботился об иррига­ции, расчистке джунглей и других общественных работах, не­обходимых для поддержания сельского хозяйства. Глава кро­ма На ежегодно лично выполнял церемонию проведения первой борозды, служившую сигналом к началу сельскохозяйственных работ по всей стране (в прежние времена эта функция принад­лежала самому королю). Кром На также ведал распределени­ем земель среди феодалов, сбором налогов на рис и государ­ственными заготовками зерна и скота.

Кром Пракланг представлял собой королевское казначейст­во, управлявшее сбором большинства налогов и контролировав­шее доходы и расходы всех остальных кромов. В числе цен­ностей, находившихся в ведении главы крома Пракланга, были не только золото и драгоценности, но и все склады различных продуктов, которые король получал в виде натурального нало­га (кроме риса). Впоследствии, в XVI—XVII вв. кром Пракланг стал заниматься вопросами сначала внешней, а потом и внут­ренней торговли Сиама. Вместе с тем в его компетенцию пере­шли вопросы, касающиеся иностранных купцов, прибывающих в Сиам, а потом и вообще всех иностранных подданных на тер­ритории королевства. Дальнейшее развитие этой функции при­вело к тому, что глава крома Пракланг превратился фактически в министра иностранных дел, вел обширную дипломатическую переписку с соответствующими министрами других стран и да­же непосредственно с правителями, если последние по рангу стояли ниже сиамского короля.

Кром Мыанг (или Нагарапала) был первоначально управ­лением столичного округа — ядра королевского домена. Позд­нее к этому ведомству перешли также функции полицейского корпуса и высшего уголовного суда. Кром Мыанг имел право направлять своих представителей для контроля во все провин­ции, а также право собирать некоторые местные налоги.

Военная часть была построена по образцу гражданской — калахом (военный министр) и четыре подчиненных ему марша­ла, командовавших (в военное время) соответственно четырьмя родами войск: пехотой, кавалерией и слоновым корпусом, ар­тиллерией, саперами.

Одновременно с центральным аппаратом была реорганизова­на и местная администрация. Четыре внутренние провинции слились со столичным округом в единый королевский домен — Ван Рачатани. Правившие раньше в них сыновья короля, прин­цы первого ранга получили в управление пограничные провин­ции севера, такие, как Питсанулок, Саванкалок, Кампенгпёт, которым было присвоено звание провинций первого ранга (мыанг эк). Первый ранг был присвоен также пограничным провинциям юга, востока и запада — Након-Сри-Дхаммарат (где правили потомки местной династии), Након Рачасима, Те-насерим, Тавой (эти три последние провинции управлялись высшими чиновниками. Провинции внутреннего Сиама, смотря по значимости, имели второй или третий ранг (мыанг до и мы­анг три) и управлялись принцами низших рангов или чиновни­ками. Провинции четвертого ранга или уезды входили в состав провинций высшего ранга или королевского домена.

Размер «сакди на» губернатора каждой провинции и дру­гих ее чинозников устанавливался соответственно рангу про­винции. Весь этот громоздкий аппарат в первую очередь был направлен на подавление и прикрепление к земле крестьян, ко­торые (при наличии в средние века большого фонда Незанятых земель) были склонны к большой мобильности и ускользанию из-под государственного налогового пресса. Каждый крестьянин и ремесленник, достигший 18 лет, прикреплялся к какому-ни­будь крому, а внутри крома — к определенному начальнику (наю), который руководил его работой на государство. Осво­бождение от повинности давалось мужчинам, достигшим 60 лет или имеющим трех взрослых сыновей на государственной служ­бе. Женщины повинности не несли. Крестьян, уклонившихся от повинности, рассматривали как бродяг и превращали в коро­левских рабов.

Таким образом, государство в средневековом Сиаме соответ­ствовало тому типу феодального восточного государства, кото­рое описывается К. Марксом: «Государство здесь — верховный собственник земли. Суверенитет здесь — земельная собствен­ность, сконцентрированная в национальном масштабе. Но зато в этом случае не существует никакой частной земельной собст­венности, хотя существует как частное, так и общинное владе­ние и пользование землей» [3, т. 25, ч. II, с. 354]. «Если не частные земельные собственники, а государство непосредствен­но противостоит непосредственным производителям, как это на­блюдается в Азии, в качестве земельного собственника и вместе с тем суверена, то рента и налог совпадают, или, вернее, тогда не существует никакого налога, который был бы отличен от этой формы земельной ренты» [3, т. 25, ч. II, с. 354].

Традиционной формой ренты-налога, которую платили фео­дальному государству крестьяне и ремесленники Сиама, была шестимесячная барщина. Со временем к ней прибавился ряд других натуральных и денежных налогов. Фактически же бар­щину в пользу короля несла в основном большая часть кресть­ян собственно королевского домена в центре страны (долина Нижнего Менама). В их обязанность входила работа в коро­левских поместьях, на лесозаготовках, строительстве дорог и каналов, обслуживание нужд огромного королевского двора. Крестьяне, не работавшие на государственной барщине (в окраинных и частично центральных районах страны), должны были платить государству натуральный оброк (рисом, оловом, селитрой, тиком, сапаном, слоновой костью и др., в зависимости от района). Наряду с этим, по-видимому, в XVI в. появляется •и денежный оброк. Помимо государственных, большую катего­рию феодально-зависимого крестьянства составляли крестьяне, пожалованные вместе со своими наделами чиновникам-феода­лам за службу. Число пожалованных крестьян зависело от ран­га этих чиновников, как уже говорилось выше.

Крестьяне, пожалованные феодалам, были обязаны нести в их пользу шестимесячную барщину или платить эквивалентный натуральный либо денежный оброк. Поскольку сиамский фео­дал, как правило, не имел собственного поместья (исключение составляли крупнейшие вельможи, губернаторы провинций и главных городов), то феодальная рента с крестьян данной ка­тегории взималась главным образом в форме оброка. Эти кре­постные крестьяне пользовались (в определенных рамках) сво­бодой перехода от одного владельца к другому и после смерти или отставки чиновника-феодала вновь становились государст­венными крестьянами.

Ремесленники, сосредоточенные в немногочисленных сиам­ских городах, объединялись в цехи с узкой специализацией. Обычно мастера занимались своей профессией наследственно. Во главе каждого цеха стоял специально назначенный прави­тельственный чиновник. Так же как и крестьяне, ремесленники должны были нести государственную барщину и другие повинности. Развитию ремесла в Сиаме мешала необеспеченность частной собственности, характерная для феодального государ­ства. С XVI в. появляются государственные мануфактуры, пре­имущественно военного характера, в которых использовался принудительный труд ремесленников.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 5. Внешняя политика и международная торговля Сиама во вто­рой половине XIV—XV в.

Спойлер (раскрыть)

Внешняя политика королевства Аютия (Сиам) во второй по­ловине XIV—XV в. имела два основных военных аспекта: тер­риториальное продвижение на запад (к побережью Андаман­ского моря) и на юг (к Малаккскому проливу) с целью устано­вить как можно более полный контроль над торговыми путями из Индии в Китай, а также систематические походы (набеги) на восток (против Кампучии), где целью было не столько по­корение территории (за полтора века войн границы здесь прак­тически не изменились), сколько захват местного населения и угон его в Сиам. Первый аспект был связан с глубокой заинте­ресованностью Сиама в доходах от внешней торговли и тран­зитных пошлин. Второй — с более традиционной формой фео­дальной экономики — необходимостью расширения сословия крепостных крестьян и пополнения убыли в живой силе, вызван­ной почти непрерывными войнами.

Уже в 1363 г. Рама Тибоди I начал борьбу за утраченный наследниками Рамы Камхенга выход к Индийскому океану. Вторгшись в южнобирманское королевство, он не только при­соединил к Сиаму Тенасерим, откуда начинался древний речной и частью сухопутный торговый путь из Бенгальского залива в Сиамский, но и овладел столицей королевства — Мартабаном. В 1369 г. сиамцы развернули наступление на Моулмейн и южно­бирманские моны были вынуждены перенести столицу в Пегу (это название надолго закрепилось за южнобирманским коро­левством). В 1488 г. король Боромарача III захватил Тавой [13, с. 67].

На юге в первые же годы правления Рамы Тибоди I сиам­ские войска вторглись в Малайю и, преодолевая ожесточенное сопротивление малайских торговых полисов — княжеств, устре­мились к Малаккскому проливу, имея в виду захватить и север­ное побережье Суматры и полностью овладеть, таким образом, важнейшей морской артерией Юго-Восточной Азии. Ни разроз­ненные малайские княжества, ни остаток некогда великой тор­говой империи Шривиджайи — государство Малайю, правители которого отвернулись от моря и перенесли свое внимание на внутренние районы Суматры, не могли оказать Сиаму серьез­ного сопротивления.

Если бы планы Рамы Тибоди I осуществились, Сиам из мо­ноэтнического государства превратился бы в могущественную многонациональную империю, занимающую господствующее по­ложение во всем регионе. Но тут в борьбу за проливы вмеша­лась другая нарождающаяся империя — яванское государство Маджапахит. Сиам, по-видимому, обладал более мощной сухо-лутной армией, но его флот был гораздо слабее огромного маджапахитского флота, которым командовал талантливый полко­водец Гаджа Мада. После почти 20 лет войны (к моменту смерти Рамы Тибоди I) Сиаму не удалось достичь своих целей. Правда, в его руках осталась Северная Малайя, но оба берега Малаккского пролива — Южная Малайя и Северная Суматра оказались под властью Маджапахита.

После ослабления Маджапахита, наступившего в 90-х годах XIV в., при короле Викрамавардхане (1389—1429) сиамские ко­роли Рамесуан (1388—1395) и Рамрача (1395—1408) предприняли новую попытку овладеть проливами. Сиамские войска до­вольно быстро оккупировали весь Малаккский полуостров вплоть до Тумасика (Сингапура), но на северном берегу Сумат­ры встретили упорное сопротивление поднявшихся там к этому времени мусульманских султанатов — Пасея, Ламбри (Аче) и др. Полностью «владеть проливом и на этот раз не удалось, а в первой четверти XV в. из-под власти Сиама стали усколь­зать и малайские районы, начавшие объединяться под властью нового торгового государства — Малакки[3]. К концу XV в. в руках Сиама оставались только самые северные малайские кня­жества— Лигор и Патани.

На востоке Сиам в рассматриваемый период по крайней ме­ре четырежды начинал крупные наступательные войны против Кампучии, не считая мелких набегов (1353 г., 1369 г., 1388— 1393 гг., 1431 г.)[4]. В ходе этих войн сиамские войска неодно­кратно захватывали столицу страны Ангкор и в конце концов принудили кхмеров перенести столицу в глубь страны. Ангкор, великолепнейший город бывшей Кхмерской империи, пришел в запустение и был вновь открыт только в XIX в. [13, с. 71].

Несмотря на постоянные победы на начальном этапе этих войн, сиамцам ни разу не удалось утвердить на кампучийском престоле своего кандидата — сиамского или хотя бы кхмерско­го принца-коллаборациониста, который стал бы послушным вассалом Сиама. После каждого поражения кампучийский на­род вновь собирался с силами и изгонял из страны сиамских оккупантов вместе с их марионетками. Тем не менее в ходе этих войн сиамские войска сильно разорили страну, особенно ее за­падную часть. Сотни тысяч кампучийских крестьян были угна­ны на территорию Сиама (только в одном походе 1393 г. войска короля Рамесуана захватили в плен 90 тыс. кхмеров). Военно­пленных и угнанное гражданское население сажали в Сиаме на землю; теперь они несли еще более тяжелые феодальные по­винности, чем коренные тайские крестьяне. Могущество сиам­ского феодального государства от этого продолжало возра­стать.

Такую же борьбу — за добычу рабочих рук (земли в то вре­мя во всем регионе кроме Вьетнама было в избытке) Сиам вел со своим северным соседом Чиангмаем. Эти войны, которые шли с переменным успехом, были особенно долгими и тяжелыми. С 1376 г. по 1546 г. Сиам и Чиангмай воевали 14 раз, причем общие результаты этих войн были на редкость незначительны­ми. Инициатива войны принадлежала то одному, то другому государству. Чиангмайцы, как правило, вторгались в Сиам по приглашению мятежных феодалов беспокойной пограничной об­ласти Сукотаи, а сиамцы вторгались в Чиангмай по приглашению принцев королевского дома, претендовавших на трон. Тер­риториальные приобретения в этих войнах были непрочными, после 170 лет войн граница Сиама и Чиангмая осталась почти неизменной. Обе страны истощили себя в этой борьбе, и поэто­му в XVI в. пали легкой добычей нового феодального хищни­ка— бирманской империи Байиннауна.

Наряду с военной экспансией сиамские короли в рассмат­риваемый период придавали большое значение развитию торгов­ли. В отличие от европейских феодалов феодалы Юго-Восточной Азии охотно занимались торговлей или контролировали ее с целью извлечения максимальных доходов. Активная внешняя торговля стала характерной чертой королевства Аютия с пер­вых десятилетий его существования. Это нашло выражение не только в военной политике (активная борьба за морские порты и контроль над путями из Индии в Китай), но и в дипломатии Сиама. Это можно проследить на истории дипломатических и торговых отношений Сиама с Китаем — крупнейшей торговой державой того времени.

В середине XIV в. официальных сношений с Китаем не было, поскольку там бушевала народно-освободительная война про­тив монгольских императоров. Но стоило предводителю народ­ного восстания Чжу Юань-чжану (1368—1398) объявить себя основателем новой, национальной династии Мин и начать рас­сылку в сопредельные страны манифестов с извещением об этом событии, Сиам едва ли не первым присылает ответное по­сольство, хотя Юго-Западный Китай еще до 1382 г. оставался в руках монголов [15, с. 27[.

В 1370 г. в Аютию прибыл первый китайский посол Люй Цзун-цзюнь, а на следующий год в китайскую столицу Нанкин уже прибыло ответное посольство короля Бороморачи I с бога­тыми дарами-данью и признанием Чжу Юань-чжана верховным сюзереном Сиама. В 1373 г. в Китай прибыло одно за другим два сиамских посольства. В 1377 г. китайский император пожа­ловал Боромораче I почетный титул и серебряную печать вас­сального короля. В 1380 г. Чжу Юань-чжан при посредничестве Сиама пытался оказать дипломатическое давление на Яву, не желавшую идти в фарватере китайской политики. В 1380— 1390 гг. в Китай ежегодно прибывало одно, а зачастую и два сиамских посольства. Этот поток посольств, почти не ослабе­вая, продолжался до 1436 г. Дань императору, которую приво­зили сиамские суда, носила внушительные размеры. Так, в 1387 г. из Сиама было прислано 10 тыс. цзиней (ок. 5970 кг) черного перца и 10 тыс. цзиней сапана; в 1390 г. Сиам прислал 17 тыс. цзиней (ок. 10 149 кг) ароматного осветительного масла [15, с. 143].

Секрет такой необычной «верноподданности» сиамских ко­ролей объясняется просто. Минское правительство из престиж­ных соображений поставило за правило отдаривать правителей, принесших дань, более дорогими дарами. Помимо этой выгоды, послы, прибывавшие, как правило, на нескольких крупных су­дах, пользовались в Китае правом беспошлинной торговли. Та­ким образом, под видом дипломатических отношений велась ак­тивная внешняя торговля, в первые десятилетия весьма выгод­ная для Сиама. Из Сиама в Китай ввозились в основном пред­меты местного производства: сапановое дерево, слоновая кость, черный перец, камедь и другие тропические продукты.

Ответные дары китайских императоров состояли прежде все­го из знаменитых китайских тканей — шелка, атласа и др. В некоторых случаях императоры отдаривали сиамских коро­лей китайской медной монетой (в связках) или бумажными ас­сигнациями, имевшими хождение на юго-восточном рынке. По ассортименту товаров, импортируемых из Китая, Сиам в XV— XVI вв. стоял на первом месте в Юго-Восточной Азии. Если, со­гласно китайским источникам, Кампучия ввозила 13 видов ки­тайских товаров, Палембанг — 17, Тямпа — 32, Малакка — 44, Ява — 54, то Сиам ввозил 65 видов китайских товаров [15, с. 164]. В это число входило до 12 сортов шелка, два сорта ат­ласа, парча, полотно, холст, газ и тюль, ситец и другие ткани; готовая одежда, фарфоровая посуда, изделия из бронзы, желе­за, ювелирные изделия, предметы художественного ремесла, бу­мага, некоторые пищевые продукты (зерновые культуры, ревень и др.). Китайские купцы специально изучали спрос в Сиаме и пришли к выводу, что в этой стране пользуются особым спро­сом белый фарфор с синей росписью, ситец, разноцветные шел­ка, атлас, золото, серебро, медь, железо, стекло, ртугь и зон­тики.

В целом Китай ввозил из Сиама главным образом сырье для своего ремесла и мануфактуры, а вывозил туда готовые изделия и медную монету.

Развитие торговли с Китаем имело свои сложности, отливы и приливы, в зависимости от перемен внешней и внутренней по­литики китайских императоров. Уже в 1374 г. минское прави­тельство, добившись международного признания, попыталось ограничить приток торговых посольств в Китай, наносивших ущерб казне. В указе, изданном в этом году, Корее разреша­лось присылать дань раз в три года. «Прочим же далеким стра­нам, как Тямпа, Дайвьет, Ява, Палембанг, Сиам и Камбоджа, поскольку каждая из них представляла дань много раз, что влечет для них тяжелые расходы (!), отныне не следует так по­ступать» [15, с. 45].

Однако Сиам, как и другие страны Южных морей, находил способы пренебрегать этим указом. Более того, среди купцов-авантюристов появилось большое число самозванцев, выдавав­ших себя за послов, с тем чтобы пользоваться их торговыми привилегиями. Для борьбы с этими злоупотреблениями в 1383 г. китайское правительство отправила в Сиам так называемые половинные или разрезные печати. Одна половина такой разло­манной пополам печати оставалась при китайском дворе. Дру­гая служила как бы верительной грамотой сиамского посла. Если по предъявлении ее обе половинки сходились, правомоч­ность посла считалась установленной.

В 1394 г. в китайском правительстве снова берут верх сто­ронники курса на прекращение внешних морских сношений. В этом году издается строгий запрет китайцам выходить в мо­ре и заниматься морской торговлей. Ход рассуждений был при­мерно таков — развитие торгового флота ведет к развитию пи­ратства, последнее — к развитию повстанческих движений и подрыву государственных основ. В том же 1394 г. был издан им­ператорский указ о прекращении посольского обмена с замор­скими странами. Привозить дань отныне было разрешено только о-вам Рюкю, Кампучии и Сиаму. Исключение, сделанное для Сиама, показывает, какую особо важную роль он успел завоевать в торговле Китая в последней трети XIV в. [15, с. 57].

Период замораживания морских сношений, впрочем, длился недолго. В 1402 г. на престол взошел император Чжу Ди, при котором морские плавания приняли неслыханный прежде раз­мах. Именно при нем начались знаменитые морские походы Чжэн Хэ от Японии до Африки. Уже в 1403 г. в Сиам прибыл китайский посол Ли Син. Всего в этом году в Сиаме побывало четыре китайских посольства, которые, в частности, привезли королю Рамраче государственную печать и титул вана. Участи­лись и сиамские посольства в Китай. В 1416г. Сиам посетил ки­тайский посол — видный царедворец Го Вэнь. По-видимому, об­суждался вопрос о гегемонии над новым торговым центром Ма-лаккой. Очевидно, китайцам пришлось дать обещание компенси­ровать сиамские потери при переходе Малакки под эгиду Ки­тая. В 1417 г. в Китае была установлена твердая норма подар­ков послам из Сиама (богатая одежда, регалии китайских чи­новников, ткани, бумажные ассигнации и др.). Но в 1426 г. в связи с новым курсом прекращения морских связей норма по­дарков была урезана вдвое.

В первой половине 1430 г. сторонники морской политики по­следний раз взяли верх, и Чжэн Хэ осуществил свои последние плавания. Но в 1436 г. китайское правительство окончательно запрещает морские походы и строительство морских кораблей. Из Пекина были высланы послы 11 стран. Но в том же году норма подарков сиамским послам была восстановлена в преж­нем размере [15, с. 117]. Здесь, однако, не было противоречия. Главной причиной здесь были внутренние изменения китайской экономики, в результате которых китайское правительство утратило в значительной степени интерес к государственной внешней торговле. Это дало возможности для развития частной торговли, которая велась китайскими купцами официально на берегу, а неофициально и в море (при этом они часто маскировались под сиамцев или иных иностранных подданных). Иност­ранным торговым посольствам (по соображениям меньшего зла) было дозволено посещать Китай, но их торговые доходы были уже не такие, как прежде, и во второй половине XV — в XVI в. торговая инициатива и в Сиаме постепенно переходит в руки частных купцов. Если в 1436—1449 гг. Сиам посылал в Ки­тай по одному посольству раз в несколько лет, то к концу XV в. частота посольств стала еще реже, а за весь XVI в. в Китай прибыло из Сиама только девять посольств [15, с. 196].

В XIV—XV вв. Сиам также вел оживленную торговлю с Ин­дией, занимаясь часто реэкспортом китайских товаров.

По отношению к другим странам Юго-Восточной Азии Сиам обычно держался политики торгового соперничества, что не исключало, конечно, товарообмена с ними. Так, в 1405 г. Тямпа жалуется императору на то, что сиамцы ограбили их посольст­во, плывшее в Китай. В 1430 г. сиамское посольство в Китай, в свою очередь, было арестовано и ограблено в Тямпе. При раз­бирательстве дела в Пекине тямы вспомнили еще, что сиамцы в свое время ограбили их посла в государство Самудру в Индо­незии. Трения подобного рода существовали и с Северным Вьет­намом.

В целом внешняя торговля во второй половине XIV—XV в. играла очень большую роль в экономике Сиама.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 6. Кампучия во второй половине XIV—XV в.

Спойлер (раскрыть)

Наследники Чая Ниппеан Бат (1340—1346) и Лампонг (1346—1351) продолжали еще вести борьбу со сторонниками старого режима — шиваитской знатью, отстраненной от власти. Когда в Таиланде распавшееся государство Сукотаи сменилось новым мощным королевством Аютия (Сиам), первый король этой державы Рама Тибоди I решил воспользоваться неустойчи­вым положением в Кампучии. В 1351 г. два сиамских корпуса под командованием короля вторглись в Кампучию и подошли к Ангкору. Кхмерское войско отразило это нападение. После это­го король Лампонг допустил ошибку. Считая войну оконченной, он распустил ополчение. Между тем на помощь Рама Тибоди I подошла новая тайская армия. Началась осада Ангкора. Новая кампучийская армия, спешно собранная братом короля Сорь-опором в восточных районах страны, не смогла деблокировать столицу. В городе начались голод и болезни. Как сообщает кхмерская летопись: «Был слышен только плач жителей. Гене­ралы и начальники умирали один за другим. Даже птицы пели только жалобно в осажденном городе» [114, с. 57]. После того как жертвой эпидемии стал сам король Лампонг, город продержался недолго. В начале 1352 г. сиамцы взяли Ангкор штурмом; Только небольшому отряду гвардейцев удалось прорвать коль­цо осады и унести с собой королевские регалии — золотые меч и копье (без обладания этими регалиями монаршья власть счи­талась неполноценной). Рама Тибоди I, не смущаясь, впрочем, отсутствием этих регалий, назначил королем Кампучии своего сына. А после быстро постигшей того смерти (то ли от эпиде­мии, то ли от кхмерских террористов), второго, а затем и третьего принца [114, с. 57].

Сиамская оккупация страны продолжалась пять лет. За это время в Сиам было угнано 90 тыс. кхмеров. В 1357 г. принц Сорьопор, бежавший от сиамцев в Лаос, вернулся, собрал ар­мию и выбил оккупантов из страны. Он короновался в Ангкоре под тронным именем Сурьявамса (1357—1366) [114, с. 58]. Сурьявамсе наследовал его племянник Баром Рама (1366— 1373). Он старался поддерживать мирные отношения с соседя­ми. В его правление в 1370 г. в Ангкор прибыло первое посоль­ство новой династии Мин, свергнувшей в ходе крестьянской вой­ны монгольскую династию. Баром Рама поспешил послать ответное посольство в Китай с признанием китайского импера­тора своим сюзереном. Он при этом ничем не рисковал, гак как династия Мин в отличие от династии Юань в XIV — начале XV в. не стремилась к территориальным захватам в Камбодже[5], а ограничивалась получением дани, за которую отдаривала рав­ноценными товарами (т. е. происходил своеобразный товарооб­мен между Китаем и странами Юго-Восточной Азии). С 1370 г. по 1403 г. Кампучию посетило 10 китайских посольств. Соответ­ствующее количество кхмерских посольств в это же время посе­тило Китай. Если верить китайским хроникам, в 1371 г. Баром Рама лично возглавил посольство ко двору императора Чжу Юань-чжана [56, с. 108].

В 1373 г. Баром Раму сменил на кхмерском троне его брат Дхармашока (1373—1393), развивавший торгово-дишюмэтиче­ские отношения с Китаем. Он также продолжал мирную внеш­нюю политику своего брата. В середине XIV в., по-видимому, прочно установился новый порядок выбора наследника престо­ла — на совете высшей знати королевства. Ни одному из четы­рех королей, правивших в 1346—1393 гг. (Лампонг, Сурьявам­са, Баром Рама, Дхармашока), не наследовали сыновья, хотя в условиях полигамии каждый кхмерский король имел несколько десятков, а иногда более сотни детей.

В 1392 г. период мирного развития был прерван новой вой­ной с Сиамом. Король Дхармашока выслал к западным грани­цам королевства четыре армии, но войска сиамского короля Рамесуана поочередно разбили их в четырех сражениях. Началась осада Ангкора. В обороне принимало участие все население города, но благодаря измене одного из военачальников на седьмой месяц кхмерская столица была взята штурмом. Король Дхармашока был убит в боях на улицах города. 70 тыс. кхме­ров было угнано в Сиам. Король Рамесуан посадил на кампу­чийский трон своего сына Энто [114, с. 58].

Но после того как основная часть сиамской армии вернулась на родину, в Кампучии вновь поднялась волна сопротивления. Его возглавил родственник Дхармашоки принц Тяо Понья, про­возглашенный королем под именем Сурьяварман (1394—1404). Освободив большую часть страны, он подступил со своей ар­мией к Ангкору и окружил его. В боях за город был убит не­задачливый король-сиамец Энто, однако сиамский гарнизон еще более 10 лет удерживал кхмерскую столицу. Тяо Понья был вынужден создать временную столицу в городе Срей Сантхор на плато Бассак. Стремясь получить поддержку от Китая, Тяо Понья продолжал посылать посольства в Нанкин. Китай, одна­ко, не оказал Кампучии никакой реальной помощи [26, с. 76—78].

После смерти Тяо Понья кхмерским королем стал Понья Ят (тронное имя Сорьопор-Сурьяварман), просидевший на троне 62 года (1405—1467)—дольше всех остальных королей стра­ны. В начале своего правления он полностью очистил Кампу­чию от сиамских войск, освободил Ангкор и торжественно ко­роновался в этом городе [26, с. 77; 135, с. 122].

Ангкор (Яшодхарапура) еще четверть века оставался сто­лицей Кампучии. Но первая треть XV в. стала периодом окон­чательного экономического упадка западного района страны с центром в Ангкоре. Причиной этому послужили как разруше­ние ирригационной сети в результате длительных военных дей­ствий, так и понижение уровня реки Ангкор на 2,5 м [114, с. 59], а также постепенная латеризация почвы, которая сдела­ла бесплодной эту некогда богатейшую житницу страны, давав­шую два урожая в год. Теперь экономический центр страны пе­реместился к востоку от Меконга. Ирригационные системы при­обрели более примитивный характер. Все более значительную роль в хозяйстве играет богарное (неполивное) земледелие. На­чиная с XV в. вплоть до настоящего времени кампучийские крестьяне собирают только один урожай риса в год. Натурали­зация хозяйства, начавшаяся в XV в., получила свое заверше­ние в первой половине XVI в.

10—20-е годы XV в. прошли для Кампучии в войнах с Сиа­мом и Тямпой. Известно, что в 1414 г. Понья Ят направил в Китай посольство с жалобой на тямскую агрессию. В 1421— 1426 гг. тямы снова вторгались в Кампучию [56, с. 109[.

Окончательный отказ от имперских устремлений и переход к организации моноэтнического государства ознаменовался в 1431 г. оставлением Ангкора и переносом столицы в географи­ческий центр страны. Согласно сиамским летописям, причиной этого был новый захват и полный разгром Ангкора в 1431 году [13, с. 71]. В кхмерских источниках это событие не упоминается. Но в любом случае Ангкор был обречен. После краткого пребы­вания в Срей Сантхоре Понья Ят перенес свою резиденцию в Пном-Пень [135, с. 123]. С тех пор вплоть до XIX в. столица Кампучии, за малыми исключениями, находилась либо в этом городе, либо в одном из двух расположенных поблизости горо­дов Ловек и Удонг.

В правление Понья Ята завершается начавшийся в XIII в. процесс социальной перестройки страны. Государственное устройство получает большое сходство с государственным устройством сиамского королевства. По мнению многих запад­ных историков, Сиам унаследовал структуру Кхмерской импе­рии благодаря притоку в страну в 1431 г. большого числа плен­ных брахманов и чиновников из Ангкора. Но структура Кхмер­ской империи не имела ничего общего с государственным устройством королевства Аютия. Что же касается кхмерской мо­нархии XIV—XV вв., то она сама в это время находилась в процессе становления и, кроме того, впоследствии никогда не создавала таких четких юридических форм, которые приобрела сиамская монархия при короле Боромотрайлоканате. Сходство в социальном и административном устройстве позднесредневе-ковых Сиама и Кампучии — это не результат заимствования, а итог сходного развития двух государств в изучаемый период.

При короле Понья Яте Кампучия продолжала вести торгов­лю с Минской империей, неоднократно обмениваясь с ней по­сольствами. Оживленная торговля и обмен посольствами ве­лись также со многими странами Юго-Восточной Азии. Наряду с морской торговлей развивалось и речное судоходство (по Ме­конгу) [26, с. 78[. По отношению к своим соседям Понья Ят во второй половине своего царствования проводил политику воору­женного нейтралитета. Он укреплял свои города на западной границе, но войны с Сиамом уже не велись. На востоке Понья Ят избежал искушения ввязаться в борьбу между ослабленной Тямпой и Вьетнамом, которая закончилась в 1471 г. подчине­нием Тямпы Вьетнаму. 30—60-е годы XV в. стали периодом значительного укрепления кампучийского государства. В лето­писях этого времени нет ни одного упоминания о феодальных усобицах и мятежах [26, с. 78; 114, с. 55, 69].

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 7. Королевство Лансанг в конце XIV—XV в.

Спойлер (раскрыть)

Принцу Оунмыонгу, принявшему тронное имя Сам Сен Таи (1372—1417), досталось обширное и могущественное королевст­во, занимавшее всю территорию современного Лаоса, Восточный Таиланд и некоторые части современной провинции Юн-нань и Северного Вьетнама. Согласно переписи, проведенной в 1377 г., в его государстве жило 300 тыс. военнообязанных лао» и 400 тыс. кха — коренных жителей [267, с. 39]. Общее насе­ление страны составляло, таким образом, около 2,8 млн. чело­век.

Перед Сам Сен Таи стояли задачи, аналогичные целям ко­ролей Сукотаи и Аютии в XIII—XIV вв.: ассимилировать ко­ренное население страны с пришлым таиязычным, точнее сказать, завершить процесс, начавшийся еще за несколько ве­ков до прихода тайских и лаосских династий к верховной власти. В отличие от Бирмы этот процесс в Лаосе, как и в Таи­ланде, по-видимому, происходил мирно и довольно быстро под эгидой буддийской церкви. В позднее средневековье кха в Лао­се — это немногочисленные анимистические племена, оттеснен­ные далеко в горы. То, что 46-летнее правление Сам Сен Таи было посвящено в основном решению внутриполитических за­дач, подтверждается его мирной внешней политикой в этот дол­гий период. Только в начале своего правления Сам Сен Таи совершает поход против Чиаигмая (Ланнатаи), отказавшегося платить дань. Но, получив традиционное символическое подно­шение букета золотых и серебряных цветов, он вернул захвачен­ные земли и скрепил мир браком с чиангмайской принцессой, которую он сделал главной королевой. Мирные отношения Сам Сен Таи сохранял и с Аютией, взяв в жены дочь сиамского ко­роля [267, с. 39]. С Китаем, который после прихода к власти династии Мин начал активную политику в странах Юго-Восточ­ной Азии, Сам Сен Тан также стремился поддерживать добрые отношения. В начале XV в. он направил в Нанкин посольство с традиционной просьбой о признании. В 1404 г. император Чжу Ди прислал ему знаки королевского достоинства [165, с. 57].

Несмотря на мирную внешнюю политику, Сам Сен Таи при­давал большое значение укреплению и реорганизации армии. Он довел ее численность до 150 тыс., причем разделил войска на три группы; первая для охраны внутреннего порядка, вторая для обороны границ, третья — резерв. Вся армия делилась на 5 корпусов по 30 тыс. воинов. Каждому корпусу придавался вспомогательный состав в 20 тыс. человек, в задачу которого входило снабжение бойцов всем необходимым. Наряду с кава­лерией, пехотой и слоновыми отрядами в армии Сам Сен Таи имелся небольшой артиллерийский парк, импортированный из Китая. Пушки заряжались каменными ядрами [165, с. 56]. Кро­ме того, король располагал специальным гвардейским корпусом для охраны столицы [267, с. 39].

Продолжая упорядочивать свое государство, Сам Сен Таи официально ввел деление всего населения на три сословия, при­ведя, таким образом, социальную номенклатуру в соответствие со сложившимся положением и нанеся решительный удар иллюзиям, сохранившимся от эпохи военной демократии, когда рядовой общинник считал себя равным военному вождю, если они принадлежали к одному клану. Теперь сословия феодалов, простолюдинов (крестьян, ремесленников), купцов и несвобод­ных (рабов и крепостных) были четко отделены друг от друга, хотя принципиально переход из одного сословия в другое был возможен (главным образом по воле короля) [165, с. 55; 194, с. 121]. В сословие несвободных входили военнопленные, дол­говые рабы и некоторые племена кха, целиком переселенные на земли королевского домена. Формально они считались государ­ственными рабами и не могли покинуть свое место жительства, но фактически они обрабатывали земли, платили подати и нес­ли повинности так же, как свободные общинники — лао [165, с. 55].

Большое внимание король Сам Сен Таи придавал укрепле­нию буддийской церкви, которая на первых стадиях развития феодальных государств в Индокитае всегда шла рука об руку с центральной властью. Он вел обширное строительство храмов, пагод, церковных библиотек. Особенными размерами отличался королевский храм Ват Пракео в Луангпрабанге. Этому храму Сам Сен Таи даровал специальную привилегию: преступник, которому монахи давали убежище в его стенах, получал амни­стию [165, с. 52; 267, с. 39].

В целом время правления Сам Сен Таи было для Лаоса пе­риодом экономического подъема, роста обрабатываемых площа­дей, распространения развитого феодального строя и буддий­ской религии в новые районы страны [27, с. 409—410].

У короля Сам Сен Таи было много детей. Только от королев высокого ранга (своей двоюродной сестры Таенфа, дочери сиам­ского короля Ной Онсор и дочери чиангмайского короля Нанг Он Са) он имел пять сыновей и пять дочерей. Это, казалось бы, чисто семейное обстоятельство при отсутствии четкого порядка престолонаследия после его смерти стало причиной феодальной смуты, беспрецедентной даже в бурной истории средневековых королевских дворов Юго-Восточной Азии.

Сын королевы Ной Онсор Лам Камденг, второй по старшин­ству сын Сам Сен Таи, сменивший на троне своего отца, царст­вовал недолго (1417—1428), не проявив особой государственной мудрости. В 1421 г. предводитель национально-освободительного движения против китайцев во Вьетнаме Ле Лой обратился к Лам Камденгу за помощью. Тот охотно направил во Вьетнам армию из 30 тыс. воинов и 100 слонов, но в решающий момент эта армия перешла на сторону китайцев. В итоге войска Лам Камденга были с позором изгнаны из Вьетнама, а вьетнамо-лаосские отношения испорчены на много десятилетий вперед, и полстолетия спустя Лаосу дорого пришлось заплатить за легко­мыслие Лам Камденга [165, с. 58]. Он умер в возрасте 41 года, оставив двух несовершеннолетних сыновей — принцев Помматата и Юкона.

После его смерти на трон вступил Помматат (1428—1429), но его правление продолжалось всего 10 месяцев. Реальна» власть в это время перешла в руки его тетки, старшей дочери Сам Сен Таи, принцессы Нанг Кео Пимпа и ее мужа Сен Луанг Чиенг-Лау, человека незнатного происхождения[6], которого ома сделала первым министром [194, с. 123]. В 1429 г. Нанг Кео Пимпа свергла Помматата с трона и приказала его зарезать на скале Фа-диу близ устья р. Намкан [16.5, с. 60]. Затем она возвела на трон его брата принца Юкона (1429). Он царство­вал 8 месяцев, после чего пожелал вырваться из-под опеки дес­потичной тетки и бежал из дворца. Люди принцессы Пимпы, од­нако, догнали его в Падао и убили [194, с. 124].

Затем Нанг Кео Пимпа провозгласила королем своего еди­нокровного брата принца Кон Кама, самого младшего, пятого сына короля Сам Сен Таи. Кон Кам продержался на троне 18 месяцев (1429—1431), после чего был убит по приказу прин­цессы во время путешествия по стране [194, с. 124; 267, с. 41]. После этого совет знати избрал королем принца Камтемса (1431—1432), четвертого сына Сам Сен Таи, правителя Пакхуэй Луанга. Принцесса Пимпа внешне одобрила этот выбор, но вскоре начала искать средства, чтобы убрать это очередное «препятствие» между собой и троном. Пять месяцев спустя нер­вы короля Камтемса не выдержали. В страхе за свою жизнь он бежал из дворца и укрылся в своем прежнем владении Пак­хуэй Луанг. Там он и умер год спустя то ли естественной, то ли насильственной смертью [194, с. 124; 267, с. 41].

Теперь Нанг Кео Пимпа пригласила на трон старшего сына Сам Сен Таи удельного князя Кабонга Лю Сая. Лю Сай про­царствовал шесть месяцев в 1432 г., а потом, узнав о заговоре, составленном принцессой против него, счел свое положение-безнадежным и сам покончил с собой. Он, видимо, вообще отли­чался слабым характером, поскольку еще в 1417 г. был отстра­нен от престолонаследия в пользу второго сына Лам Камденга [165, с. 59; 267, с. 42].

После этого в живых остался только один законный сын Сам Сен Таи — принц Вангбури, удельный князь Вьентяна. Совет знати послал ему приглашение занять трон, но он благоразум­но отказался покинуть свою вотчину. После этого, согласно од­ному из источников, на трон был посажен королевский родст­венник неизвестной степени принц Кайбуабари, губернатор Чиагкая. После трех лет правления он также был убит по при­казу Нанг Кео Пимпы в городе Собкан [194, с. 124].

Все остальные источники сходятся на том, что следующей марионеткой на тропе стал Камкет, сын короля Сам Сен Таи от дворцовой рабыни. Чтобы поддержать свои притязания, он объявил, что он вновь рожденный Сам Сен Таи. Принцессе этот претендент пришелся по вкусу, видимо потому, что безоговорочно выполнял все ее желания. Он просидел на роне несколько лет и умер своей смертью в 1438 г. [165, с. 62; 94, с. 125; 202, с. 35; 267, с. 42]. Теперь между троном и Нанг Кео Пимпой уже не было ни одного претендента и она объявила себя королевой. Но ее правление не продлилось и нескольких месяцев. В том же 1438 г. организованная оппозиция светской знати и буддийского духовенства низложила кровавую королеву. Нанг Пимпа и ее муж были казнены на той же скале Фа-диу, где по ее приказу была убита когда-то ее первая жертва — король Помматат [194, с. 125].

Бурное десятилетие дворцовой жизни, прошедшее под знаком Нанг Кео Пимпы, основательно пошатнуло авторитет лаосской централизованной монархии. Крупные феодалы за эти годы безвременья сильно укрепили свои позиции и совместно с верхушкой духовенства присвоили себе право выбирать монарха. Традиции выборной монархии начиная с этого периода надолго закрепляются в Лаосе. После казни Нанг Кео Пимпы в течение трех лет (1438—1441) нового короля вообще не выбирали. Вместо этого собрание знати и высшего духовенства назначили главой страны духовного регента Пра Маха Саттатоко (настоятеля центрального столичного храма Пра Кео), а его заместителем сделали другого видного монаха Пра Самутакоте. В помощь им были даны четыре советника из числа высших армейских офицеров, сыновья трех кхмерских экспертов по буд­изму (Норасинга, Норадета и Норарата), которые прибыли в страну в 1358 г. [194, с. 125—126; 267, с. 43].

Только в 1441 г. это временное правительство из шести человек сочло положение достаточно стабилизировавшимся, чтобы пригласить на царствование последнего оставшегося в живых сына Сам Сен Таи — принца Вангбури. Этот монарх под именем Чайячаккапат Пенпео правил страной с 1441 по 1478 гг. [194, 126; 267, с. 43].

На протяжении своего долгого правления Чайячаккапату не аз приходилось иметь дело с феодальными мятежами. Одним из наиболее опасных мятежников оказался его собственный сын принц Муй, которому он передал свое прежнее удельное княжество Вьентян. В 1456 г. этот принц попытался отделиться и соз­вать независимое государство в Центральном и Южном Лаосе. Не доводя дело до войны, король послал во Вьентян переодетых купцами агентов, которые выманили Муя из дворца, а затем убили его. После этого Чайячаккапат больше не посылал во Вьентян принцев, а назначил туда губернатором чиновника [194, с. 126; 267, с. 43—44]. Эти решительные действия, видимо, «сплотили королевскую семью вокруг Чайячаккапата, потому что в конце жизни он сделал своим соправителем старшего сына Тао Конкео, пожаловав ему специально придуманный наивыс­ший титул — Сен Мыанг («100 тыс. городов») [165, с. 64].

В 1478 г. губернатор лаосского города Конг-Тао поймал бе­лого слона ростом в 3,5 м и подарил его королю [267, с. 44]. Обладание этим священным животным по традиции сулило вся­ческие успехи и счастье его владельцу, но, как это не раз случа­лось в истории стран Индокитая, произошло нечто прямо про­тивоположное. Король Вьетнама Ле Тхань Тонг, незадолго до этого разгромивший и подчинивший извечного соперника Вьет­нама Тямпу, искал теперь путей для новой экспансии. К тому же по понятиям того времени было вполне уместно отомстить брату изменника Лам Камденга, хотя сам «изменник» умер 50 лет тому назад.

Ле Тхань Тонг направил к Чайячаккапату посольство с просьбой одолжить на время белого слона, зная заранее, что эта просьба будет отвергнута, и тем самым создастся «казус белли». Ответ, однако, превзошел все ожидания. Принц Тао Конкео, в качестве исполняющего обязанности короля, отпра­вил Ле Тхань Тонгу драгоценную шкатулку, наполненную сло­новьим навозом. В том же году вьетнамские войска двинулись на Лаос [267, с. 44]. Согласно хроникам, вьетнамская армия со­стояла из пяти корпусов общей численностью 550 тыс. человек. Лаосская армия, вышедшая ей навстречу под командованием принца Тао Конкео, насчитывала 200 тыс. человек и 2 тыс. сло­нов. Первое столкновение было успешным для лаосцев. Вьет­намские передовые войска попали в засаду и были разбиты. Но в следующей битве при На Мынгкон лаосцы потерпели сокруши­тельное поражение. Два сына короля Чайячаккапата, командо­вавшие отдельными корпусами, были убиты. Последние резер­вы, брошенные в бой принцем Тао Конкео, также были разби­ты. Сам он пытался уйти на лодке и утонул.

Получив известие об этих событиях, престарелый король бе­жал из Луангпрабанга. Вьетнамцы заняли лаосскую столицу без боя[7] [194, с. 127—128; 267, с. 45—46].

В этот момент всеобщей катастрофы военное руководство взял на себя второй сын короля принц Чао Тенкам, подошедший в это время с небольшим отрядом из своего маленького удела в Дансае. Он привел в порядок остатки лаосской армии, пере­бравшиеся на правый берег Меконга, затем дерзким броском вновь форсировал реку и ворвался в Луангпрабанг, где вьет­намские войска только что расположились на заслуженный от­дых. Внезапность нападения, казалось бы, полностью разбитого противника ошеломила вьетнамцев. Чао Тенкам выбил их из Луангпрабанга с огромными потерями. Из 4 тыс. офицеров у вьетнамцев в строю осталось только 600 человек [267, с. 46].

Престарелый король Чайячаккапат, потрясенный всем про­исшедшим, отказался вернуться в столицу, отрекся от престола и вручил корону сыну-победителю. Год спустя он умер. Сиамский король Боромотрайлоканат, обеспокоенный появлением вьетнамских войск у границ своей страны, демонстративно прислал на его похороны делегацию из высшей знати и золотой гроб [267, с. 46].

Молодому королю, принявшему тронное имя Суванна Бангланг (1478—1485), предстояло еще очистить большую часть страны от оккупантов, но перелом в ходе войны уже произошел. Со всех концов Лаоса стекались новые отряды добровольцев, воодушевленных освобождением Луангпрабанга. В тылу вьетнамских войск разгорелась партизанская война. К концу 1479 г. вьетнамский главнокомандующий Пуа Куанг Сун увел остатки своих войск за вьетнамскую границу [165, с. 67]. После этого для Лаоса наступил длительный период мирного развития. Король Суванна Бангланг занялся восстановлением разрушенных городов и ирригационной сети, собирал население, бежавшее в леса. Во внешней политике он опирался на прочный союз с Сиамом [165, с. 66].

В 1486 г. Суванна Бангланг умер, не оставив сыновей. Трон перешел к его брату Ласентаи Пуванаду (1485—1495). При нем дружеские отношения с Сиамом получили дальнейшее раз­витие. Сиамский король прислал на его коронацию делегацию из представителей высшей знати с богатыми дарами. Несколько позже Ласентаи Пуванад лично встретился с королем Боромо-трайлоканатом в городе На Сонг Хак. Во время этой встречи был заключен договор о союзе и торговом обмене и осуществ­лена четкая демаркация лаосско-сиамской границы [267, с. 47]. Во внутренней политике Ласентаи Пуванад опирался на буд­дийское духовенство. Он предоставил, в частности, еще двум буддийским монастырям право давать убежище преступникам. Он продолжал отстраивать Луангпрабанг и украсил его мно­гими зданиями [194, с. 130].

Этот король тоже умер в молодом возрасте, оставив трон семилетнему сыну Сомпу (1495—1500). За малолетством нового короля регентом государства был назначен его дядя Чао Висулрад. За пять лет регентства он забрал бразды правления в свои руки и в 1500 г. заставил Совет знати низложить Сомпу и передать корону реальному правителю [165, с. 70]

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 8. Китайская агрессия против Вьетнама в начале XV в. и осво­бодительная борьба вьетнамского народа

Спойлер (раскрыть)

Минское правительство Китая начиная с 70-х годов XIV в. пристально следило за событиями во Вьетнаме, ожидая наибо­лее благоприятного момента для захвата этой страны. В начале XV в. возникли два обстоятельства, давшие предлог для китай­ского вмешательства во вьетнамские дела, — это было, во-пер­вых, воцарение династии Хо, а во-вторых, обострение вьетнамо-тямских отношений.

В конце 1400 г., после десятилетней передышки, военные действия между Вьетнамом и Тямпой возобновились. На этот раз наступающей стороной был Вьетнам, стремившийся расши­рить свою территорию за счет Тямпы. Этот поход закончился неудачей из-за того, что вьетнамский флот не смог вовремя поддержать свою армию [168, с. 202]. В 1402 г. Хо Куи Ли на­правил против Тямпы новую, более крупную армию. Тямский король Ба Дыть Лай, не вступая в сражение, предложил покон­чить дело миром. Он уступил Вьетнаму две провинции — Тием-донг и Колуй. Хо Куи Ли начал осваивать новые территории, переселив туда большое число безземельных крестьян с севера страны.

Местное тямское население не примирилось, однако, с подчинением Вьетнаму. Одни из коренных тямских жителей бе­жали на свободную территорию Тямпы, другие начали ожесто­ченную партизанскую борьбу против вьетнамских властей и местных поселенцев. Эти враждебные действия в 1403 г. пере­росли в новую вьетнамо-тямскую войну. Войска Хо Куи Ли оса­дили Виджайю, Тогда король Ба Дыть Лай обратился за по­мощью к Китаю. Император Чжу Ди прислал во Вьетнам ма­нифест с требованием прекратить войну и в девятом месяце 1404 г. вьетнамские войска ушли из Тямпы [15, с. 98; 34, с. 176; 168, с. 202].

Китайское правительство, однако, не удовлетворилось этой покорностью. Признав в 1403 г. Хо Хан Тхуонга законным вьет­намским королем, оно уже в 1404 г. весьма благосклонно при­нимало прибывшего в Нанкин вьетнамского авантюриста Чан Кханя, который под именем Чан Тхием Биня выдавал себя за сына Чан Нге Тонга и на этом основании претендовал на вьет­намский престол. Чжу Ди направил во Вьетнам посольство по этому вопросу. Хо Куи Ли тогда прибегнул к хитрости. Он на­правил в Нанкин свое доверенное лицо с приглашением Чан Тхием Биню вернуться во Вьетнам, обещая признать за ним ти­тул принца. Чжу Ди потребовал для самозванца должности, которая соответствовала бы рангу принца крови, а также удел в управление. Вьетнамский король принял и это условие. Но когда Чан Тхием Бинь в сопровождении 5 тыс. китайских сол­дат пересек границу Вьетнама, вьетнамские пограничники рас­сеяли китайский эскорт и убили самозванца [34, с. 180; 168, с. 203].

Незадолго до этого в 1405 г. император Чжу Ди потребовал «вернуть» Китаю якобы принадлежавшие ему раньше провин­ции Лангшон и Локтяу. Хо Куй Ли начал переговоры, однако в этот раз пришлось отдать китайцам 59 деревень. Было ясно, что Нанкин этим не удовлетворится, что территориальные уступ­ки не спасут Вьетнам от нашествия. Хо Куй Ли начал энергич­но готовиться к обороне, строить военный флот, укреплять армию (в солдаты брали теперь даже нищих и бродяг), строить укрытия и убежища для стариков, женщин и детей [34, 180—181; 168, с. 203].

В 1406 г. китайское правительство побудило тямского короля подать императору жалобу на то, что Вьетнам якобы опять напал на Тямпу. Другим предлогом для вторжения во Вьетнам была объявлена необходимость свергнуть узурпатора Хо и восстановить законную династию Чан. С этой целью китайский двор пригрел еще одного самозванца — Буй Ба Ки. Осенью 1406 г. 200-тысячная китайская армия вторглась во Вьетнам по двум направлениям — в Лангшон из Гуанси и вдоль долины Красной реки из Юннани. Одновременно морем послали в Тямпу 600 военных инструкторов, чтобы возглавить нападение тямских войск на Вьетнам с юга [15, с. 98—99; 34, с. 184—185; 168, с. 204].

Вьетнамские войска, стоявшие на границах, оказали китайцам упорное сопротивление, но после нескольких дней боев вынуждены были отойти в глубь страны. Китайские войска двинулись вслед за ними по сходящимся направлениям и соедини­лись в одиннадцатом месяце 1406 г. на северном берегу реки Батьхак близ Тханглаунга (Донгдо). Китайский главнокомандующий Чжэн Фу распорядился пускать по реке прокламации, в которых говорилось, что китайцы «пришли только для рестав­рации Чанов». Эта агитация нашла некоторый отклик среди вьетнамских войск. Класс феодалов в этот момент отнюдь не был так сплочен, как во время монголо-китайского нашествия в конце XIII в. Противники реформ вновь подняли головы, на­деясь вернуть утраченные привилегии. Даже некоторые старые сторонники Хо Куи Ли были недовольны его самовластным и жестоким правлением. Во вьетнамской армии появились случаи дезертирства. Так, видные военачальники Мак Тыть, Мак Тхюи, Мак Ньен и Нгуен Хуан вместе с частью флота сдались Чжэн Фу. Император Чжу Ди тут же пожаловал перебежчикам вы­сокие титулы. Благодаря измене вьетнамских феодалов китай­ским войскам удалось форсировать реку Батьхак [34, с. 187; 168, с. 204].

Между тем Хо Куи Ли укрепился в мощной крепости Да-банг, прикрывавшей подходы к слабо укрепленному Тханглаунгу. Крепость Дабанг была дополнительно защищена линией фортов вдоль реки и частоколами, вбитыми в речное дно. В кре­пости было установлено огнестрельное оружие, незадолго до этого изобретенное старшим сыном Хо Куи Ли — Хо Нгуен Чынгом принявшим должность главнокомандующего вьетнамскими войсками [34, с. 183; 168, с. 204].

Первые попытки китайцев взять штурмом Дабанг окончи- лись неудачей. 19 числа первого месяца 1407 г. Чжэн Фу пред­принял новый штурм Дабанга. Вьетнамцы отбили и этот штурм и вышли из города, чтобы предпринять контратаку. Но во вре­мя этой контратаки в результате случайности или предательст­ва их слоны испугались чего-то, повернули назад и смяли свои войска. Китайская пехота устремилась за слонами и ворвалась в ворота Дабанга, которые не успели закрыть. После падения Дабанга участь Тханглаунга была решена. 22 числа первого месяца 1407 г. древняя вьетнамская столица пала; китайцы разграбили город и сожгли его дотла [34, с. 187—188; 168, с. 205].

Вьетнамские войска отступили в Муонхай и стали спешно возводить там укрепления. Но и здесь обороне помешало пре­дательство. Находившиеся во вьетнамском лагере вельможи Чан Нгуен Ти, Чан Ши Хьем и Нгуен Нят Кьен убили коман­дующего округом Муонхай и перебежали к противнику. Битва за Муонхай продолжалась несколько дней. Только с помощью перебежчика Мак Тхюн агрессорам удалось выбить вьетнамцев из Муонхая [34, с. 188].

Китайские войска, однако, тоже были утомлены нескольки­ми месяцами непрерывной борьбы с упорным противником. По­этому Чжэн Фу решил временно прекратить наступление и от­вести войска на отдых в Хамты. Этот отход воодушевил вьет­намское руководство. Главнокомандующий Хо Нгуен Чынг ре­шил нанести немедленный удар по противнику всеми силами вьетнамской армии. Со стратегической точки зрения, это было ошибкой, так как до начала сезона дождей оставался всего ме­сяц. Следовало отложить кампанию до того времени, когда ки­тайские войска начнут страдать от тропического климата, го­лода и болезней, и только тогда атаковать ослабевшего против­ника. Хо Нгуен Чынг, однако, двинулся на Хамты в последних числах четвертого месяца, когда китайская армия была еще очень сильна. В завязавшемся сражении вьетнамцы были раз­биты. Во время боя погибли лучшие вьетнамские военачальни­ки и отборные части армии. Только вьетнамскому флоту уда­лось отойти почти без потерь [34, с. 189—190].

После этого китайцы возобновили наступление. В пятом ме­сяце они вступили в пров. Тханьхоа. В сражении при Лойзянге Хо Нгуен Чынг еще раз пытался переломить ход войны, но ки­тайцы с помощью вьетнамских изменников еще раз нанесли ему сокрушительное поражение. Новая столица государства Тэйдо и вся провинция Тханьхоа были потеряны [34, с. 190].

Теперь в руках правительства Хо Куи Ли оставалась только пров. Нгеан (более южные провинции были захвачены напав­шими с тыла тямами). 16 числа седьмого месяца 1407 г. произо­шло последнее регулярное сражение между китайскими и вьетнамскими войсками. Здесь погиб вьетнамский флот и остат­ки сухопутной армии. 17 числа был взят в плен Хо Куи Ли, а на следующий день на горе Каовонг были пленены король Хо Хан Тхыонг, члены королевской семьи и многие соратники Хо Куй Ли. Вьетнамские военачальники Нго Мьен и Кьеу Бьеу, не желая сдаваться в плен, бросились в реку. Пленных отправили в Китай, где их заключили в тюрьму. Некоторое время спустя 72-летний Хо Куи Ли был освобожден и назначен мелким чи­новником в пров. Гуанси, но по дороге его убили [34, с. 190— 191; 168, с. 205].

Еще за месяц до пленения Хо Куи Ли китайцы в Тханглаунге обнародовали прокламацию, приглашавшую Чанов вер­нуться на трон. Но когда вьетнамские чиновники и знать со­брались в древней столице, чтобы избрать нового короля, от них внезапно потребовали подписать петицию императору Чжу Ди, в которой говорилось, что династия Чан угасла и поэтому они просят восстановить во Вьетнаме древнюю китайскую провин­цию Цзяочжи с китайской администрацией. Окруженные китай­скими солдатами вьетнамские феодалы вынуждены были подпи­сать петицию [168, с. 205].

Минское правительство разделило вновь приобретенную пров. Цзяочжи на административные единицы по китайскому образцу под управлением трех центральных бюро — граждан­ской администрации, правосудия и военного командования. В стратегических пунктах было расположено 12 гарнизонов. Чтобы учесто ресурсы страны, китайские власти провели все­общую перепись населения. Согласно этой переписи, в начале XV в. во Вьетнаме проживало 3125500 жителей равнин и 2 087 500 «горных варваров». Заигрывая с местным населением, китайцы в начале своего правления отменили налоги на три года. Пытаясь привлечь на свою сторону ученых конфуцианцев, они предоставляли им различные льготы и почести [168, с. 205—206; 266, с. 67].

Но вскоре китайская власть во Вьетнаме показала свое подлинное лицо. Была установлена система тяжелейших нало­гов и повинностей. Обложение рисовых земель было увеличено втрое по сравнению с периодом правления династии Хо. Торгов­ля солью была монополизирована китайским государством. Все взрослое население страны было обязано ежегодно отрабаты­вать определенное количество дней на строительстве укрепле­ний, на приисках и рудниках. Из страны безвозмездно вывози­лись ее природные богатства. В Китай угоняли тысячи искус­ных ремесленников, художников, ученых (в их числе был Нгуен Ан, ставший архитектором императорского городка в Пекине) [44, с. 58; 266, с. 67]. Крупным феодалам, согласившимся со­трудничать с оккупантами, китайские власти вернули их об­ширные земельные владения, отобранные Хо Куй Ли. Вьетнам­ские крестьяне попали, таким образом, под двойной гнет [168, с. 217].

Все население страны было поставлено под жесткий полицейский контроль. Жителям было запрещено держать оружие любого вида, даже передвижение по стране было ограничено до минимума. На каждую семью, каждую деревню и каждый уезд были составлены подробные учетные карточки. Вьетнам­ское население подлежало призыву в китайскую армию, причем в 1416 г., например, по приказу китайского наместника в ар­мию забирали каждого третьего, а в некоторых районах даже каждого второго совершеннолетнего мужчину. Любая попытка противодействия властям беспощадно подавлялась [44, с. 58].

Все это способствовало росту ненависти к оккупантам. Но особенное возмущение у вьетнамцев вызывало стремление ки­тайского правительства уничтожить национальную культуру страны и заменить ее унифицированным «китайским образом жизни». Вьетнамское население заставляли одеваться в китай­скую одежду, мужчины должны были носить длинные волосы, татуировка, лакировка зубов и жевание бетеля были запреще­ны, следовало поклоняться китайским божествам, легендарным и историческим лицам. По приказу Чжу Ди китайские солда­ты разрушали памятники вьетнамской культуры, сжигали или вывозили в Китай все произведения вьетнамской литературы, какие только могли найти. Особенно преследовались работы по истории вьетнамского народа. Большинство древних вьетнам­ских летописей были безвозвратно утрачены в те времена. По­гибли древние своды законов, военные трактаты, поэтические произведения [44, с. 58—59; 56, с. 151; 168, с. 208].

Вооруженное сопротивление вьетнамского народа началось уже в первые месяцы после оккупации Вьетнама. На первом этапе его возглавляли уцелевшие принцы королевского дома Чан (династия Хо была полностью истреблена или изолирова­на китайцами). Уже в десятом месяце 1407 г. один из принцев Чан собрал значительное войско в Нин-бинь и провозгласил себя королем Вьетнама под именем Зиан Динь. После первых неудачных сражений с китайскими войсками он бежал в пров. Нгеан, где к нему примкнули многие командиры отдель­ных партизанских отрядов. Самый известный из них Данг Тат одержал ряд блестящих побед над местными китайскими гар­низонами. Вскоре вся территория к югу от Тханьхоа оказалась в руках вьетнамцев [168, с. 206; 266, с. 67].

В конце 1408 г. Зиан Динь во главе большой армии двинул­ся в дельту Красной реки. При местечке Боко его войска одер­жали решительную победу над китайцами. Зиан Динь намере­вался после этого наступать прямо на Тханглаунг, но этому воспрепятствовал Данг Тат, который считал, что армия нуж­дается в отдыхе и подкреплениях. Разногласия в руководстве привели к тому, что Зиан Динь по ложному доносу казнил Данг Тата и другого талантливого полководца Нгуен Кань Тяна. Их сыновья Данг Дунг и Нгуен Кань Ди, возмущенные этой расправой, покинули лагерь Зиан Диня вместе с многими приверженцами. После этого движение Зиан Диня пошло на спад [44, с. 59; 168, с. 206].

Между тем Данг Дунг и Нгуен Кань Ди со своими отряда­ми перешли в пров. Хатинь и там в 1409 г. провозгласили ко­ролем другого принца из дома Чанов — Чан Куй Кхоанга (вну­ка Чан Нге Тонга). Это движение, поддержанное целым рядом народных восстаний в других районах страны, быстро набрало силу. Вскоре повстанцы контролировали всю южную часть страны, включая пров. Тханьхоа. Неудачливый король Зиан Динь пытался оспорить руководство этим восстанием, но был взят в плен Чан Куй Кхоангом. Победитель, однако, не расправился с соперником, а предложил ему высокий титул при условии, что они будут бороться вместе [168, с. 206—207].

Обеспокоенное успехами повстанцев минское правительство послало во Вьетнам новую армию во главе с генералом Чжан Фу. Он сначала разбил авангард повстанцев, которым коман­довал Зиан Динь, а потом, в конце 1409 г., оттеснил всю пов­станческую армию в пределы Нгеана. Чжан Фу, восстанавливая китайскую власть на отвоеванных территориях, прибегал к жесточайшему террору, на пути его армии горели селения и ле­жали груды трупов. К народным бедствиям в этом году приба­вились наводнение и голод [168, с. 207].

В 1410 г. начались военные действия между Китаем и Мон­голией. Это отвлекло внимание Чжу Ди от Вьетнама, и повстан­цы расширили свою территорию, вновь освободив пров. Тхань­хоа. Но в 1411 г., разгромив монголов, минское правительство послало во Вьетнам новые подкрепления. Не имея возможности разгромить китайскую армию в генеральном сражении, Чан Куй Кхоанг действовал мобильно, нанося локальные удары ки­тайским войскам, часто оказываясь у них в тылу. В других провинциях Вьетнама тоже действовали народные повстанцы, однако им не хватало единства. Вплоть до 1413 г. Чжан Фу не мог нанести решительного поражения Чан Куй Кхоангу.

В 1413 г. китайское правительство направило посольство в Тямпу с требованием ударить по Чан Куй Кхоангу с тыла. Од­нако, как доложил императору посол Чэнь Ся, король Тямпы, получив в жены вьетнамскую принцессу, вошел в сговор с вьет­намцами, поделился с ними золотом, шелком и боевыми сло­нами и обещал всяческое содействие, вплоть до вооруженного, в борьбе с Китаем. Император отправил тямскому королю гроз­ный манифест с требованием вернуть «китайские земли», имея в виду те спорные южные провинции, которые в 1406 г. Тямпа отвоевала у Вьетнама [15, с. 99].

В четвертом месяце 1413 г., усилив свои войска подкрепле­ниями, Чжан Фу приступил, наконец, к завоеванию Нгеана. В шестом месяце 1413 г. он вторгся в южную провинцию Хоа-тяу, где произошло решительное сражение на море между ки­тайцами и войсками Чан Куй Кхоанга. Чжан Фу одержал в нем победу, после чего занял всю прибрежную равнину Вьетнама, вплоть до тямской границы. Тямский король поспешил послать в Нанкин покаянное посольство, однако никакой реальной по­мощи китайцам не оказал [15, с. 100; 168, с. 207].

Между тем повстанцы на юге Вьетнама продолжали парти­занскую борьбу. Только в начале 1414 г. китайцам удалось за­хватить в плен первоначальных организаторов движения — пол­ководцев Данг Дунга и Нгуен Кань Ди. Когда их привели к Чжан Фу, Нгуен Кань Ди позволил себе выпад в адрес китай­ского императора. Разъяренный Чжан Фу приказал его каз­нить и, судя по преданиям, съел его печень. Чан Куй Кхоанг бежал в горы Лаоса, был настигнут китайцами и вместе с по­следними соратниками отправлен в Китай. По дороге он бро­сился в море с борта корабля, предпочитая смерть встрече с врагами. С ним вместе погибли два его друга — Данг Дунг и Нгуен Суем [168, с. 207; 266, с. 68].

В течение нескольких лет после гибели Чан Куй Кхоанга во Вьетнаме не было крупных повстанческих движений. Но это бы­ло затишье перед бурей. В 1418 г. на политической арене по­явился новый вождь, которому суждено было завершить дело освобождения Вьетнама. Ле Лой, выходец из семьи крупных феодалов, владевшей более чем 1 тыс. крепостных, родился в 1385 г. в Ламшоне в пров. Тханьхоа и был, таким образом, зем­ляком Хо Куи Ли. Как представитель знати, он неоднократно получал от китайских властей предложения сотрудничать с ни­ми, но неизменно отказывался. По преданию, он отвечал китай­ским мандаринам так: «Каждый человек здесь на земле должен совершить великие дела, чтобы оставить благоухающий запах своего имени в веках. Как же может он согласиться стать рабом чужеземца» [168, с. 210]. Такая независимая позиция рано или поздно должна была навлечь на него гнев. Поэтому вскоре пос­ле подавления восстания Чан Куй Кхоанга он ушел в горы, где в недоступном для китайских войск месте стал собирать едино­мышленников [64, с. 59; 266, с. 68].

Одним из первых к нему пришел его будущий главный со­ветник Нгуен Чай, сын Нгуен Фи Каня, занимавшего высокий пост в правительстве Хо Куи Ли и уведенного вместе с ним в 1407 г. в китайский плен. Нгуен Чай был победителем столич­ного конкурса 1400 г., одним из наиболее ярких представителей национального конфуцианства, принесшим в лагерь Ле Лоя идеи реформаторской группы Хо Куи Ли, которые легли в осно­ву внутренней политики Ле Лоя после освобождения Вьетнама. Нгуен Чай был первым великим вьетнамским поэтом, писав­шим на родном языке и в этом смысле продолжавшим дело Хо Куи Ли [41, с. 73; 168, с. 210—211].

7 февраля 1418 г., когда число воинов, собравшихся в гор­ном убежище, превысило тысячу, Ле Лой торжественно принял имя Бинь Динь Выонг (Принц умиротворения) и начал военные действия против китайских захватчиков. Узнав о новом вос­стании, китайский наместник пров. Тханьхоа генерал Ма Цзи двинулся во главе большого отряда в Ламшонский район, что­бы подавить это восстание в зародыше. Но Ле Лой внезапно атаковал его из засады и одержал свою первую победу. После этого китайские власти направили против него более значитель­ные силы. Тогда Ле Лой отошел со своим отрядом на гору Ти-линь, где создал укрепленный лагерь. Во время одной из выла­зок он едва не стал жертвой предательства. Китайцы, получив информацию от изменника, окружили его маленький отряд тесным кольцом. Вся семья Ле Лоя попала в руки оккупантов. Он, однако, сумел пробиться со своим отрядом из окружения. В мае 1419 г. отряд Ле Лоя уничтожил китайский гарнизон в Нгалаке. После этого ему снова пришлось отступить на гору Тилинь. Китайцы на этот раз плотно блокировали его горный лагерь, намереваясь уничтожить его любой ценой. Положение повстанцев стало критическим. Ле Лой вынужден был принять жертву своего друга Ле Лая, который, надев его доспехи, от­влек китайцев на себя, в то время как Ле Лой вывел остатки отряда из западни. Вскоре он снова оброс людьми, слава о нем, как об удачливом и непобедимом вожде, стала распространять­ся по всей стране [44, с. 60; 168, с. 211; 266, с. 68—69].

В том же, 1419 г. вспыхнули антикитайские восстания в пров. Нгеан, в нижней дельте Красной реки и в Лангшоне. На­родное движение разрасталось, но еще не имело общего руко­водства. В 11420 г. силы Ле Лоя так увеличились, что он пред­принял даже нападение на Тэйдо. И хотя он не смог взять эту мощную крепость, построенную Хо Куй Ли, все же он компен­сировал свою неудачу, разгромив китайские войска при Тиланге [168, с. 212].

В 1421 г. китайское правительство послало на подавление восстания Ле Лоя генерала Чэн Чжэ. При первом столкнове­нии Ле Лой нанес ему поражение. Тогда Чэн Чжэ прибег к най­му лаосских войск. После ряда сражений соединенная китайско-лаосская армия в 1423 г. загнала Ле Лоя на гору Тилинь и перекрыла все выходы. Осада лагеря на Тилине продолжалась два месяца. Повстанцы Ле Лоя, истощив скудные запасы про­довольствия, съели своих лошадей и слонов, потом питались травой и корнями. В мае 1423 г. Ле Лой был вынужден предло­жить китайцам перемирие; войска оккупантов были так измота­ны, что китайское командование согласилось [44, с. 60; 168, с. 211— 2.121.

Перемирие длилось в течение почти полутора лет, и все это время минские власти пытались склонить Ле Лоя к капитуля­ции, суля ему богатства и высокие титулы. Но их усилия оста­лись тщетными. В конце 1424 г. китайские войска возобновили наступление на Ламшон. Тогда Ле Лой, по совету полководца Нгуен Тиня, решил перейти со своей армией в соседнюю провинцию Нгеан, где при поддержке местного населения быстро овладел всеми крепостями, которые удерживали китайцы, кро­ме провинциального центра. Из Нгеана Ле Лой повел наступле­ние на расположенные к югу провинции Танбинь и Тхуанхоа. Местное население всюду с энтузиазмом встречало его и попол­няло его армию. В июне 1425 г. Ле Лой вновь повернул на се­вер и снова вторгся в пров. Тханьхоа. К концу 1425 г. весь юг Вьетнама, за исключением цитаделей Нгеан и Тэйдо, был осво­божден войсками Ле Лоя от оккупантов [168, с. 212—213; 266, с. 69].

Обеспокоенное положением во Вьетнаме, минское правитель­ство направило туда новую армию под командованием генера­ла Ван Туна. Между тем Ле Лой, укрепившись на юге, в сен­тябре 1426 г. вторгся в дельту Красной реки и приступил к ее освобождению. Здесь в его армию влились многочисленные от­ряды местных повстанцев. Вскоре в руках китайцев и вьетнам­ских коллаборационистов остались только укрепленные города. Самая крупная китайская группировка, численностью в 100 тыс. человек, окопалась в районе Тханглаунга. В ноябре 1426 г. генерал Ван Тун решил перейти с этими силами в контр­наступление. Но в сражении при Тотдонге (западный пригород Тханглаунга) Ле Лой нанес ему сокрушительное поражение. Китайцы потеряли убитыми и ранеными 60 тыс. человек и вы­нуждены были снова запереться во вьетнамской столице [44, с. 61; 266, с. 70].

Ле Лой начал готовиться к решительному штурму Тхангла­унга, но Ван Тун запросил перемирия. В ответе, который по поручению Ле Лоя составил Нгуен Чай, вьетнамское командо­вание соглашалось на перемирие при условии, что Ван Тун вы­ведет из Вьетнама китайские войска, чтобы положить конец «страданиям... народа» [44, с. 61]. Ван Тун принял условия пе­ремирия, добавив к ним еще одно: вьетнамцы изберут короля из дома Чан. Этим он надеялся посеять рознь в лагере повстан­цев. Но Ле Лой согласился на это и провозгласил королем принца Чан Као. Ван Тун же незамедлительно послал в Китай курьеров с просьбой прислать новые войска. Часть этих курье­ров была перехвачена вьетнамцами, однако Ле Лой и его со­ратники все же решили использовать временный мир, чтобы укрепить свои вооруженные силы, организовать новые органы власти в освобожденных районах и развернуть в войсках про­тивника агитацию за мирное возвращение на родину. Успе­хи Ле Лоя получили международное признание: во втором ме­сяце 1427 г. в его ставку прибыло посольство из Тямпы с позд­равлениями и подарками [44, с. 61; 168, с. 214—215; 266, с. 70].

В начале октября 1427 г., нарушив перемирие, китайские войска, шедшие на помощь Ван Туну, вторглись на территорию Вьетнама с двух сторон. Одна армия (100 тыс. пехотинцев и 20 тыс. кавалеристов) под командованием генерала Лю Шэна наступала из пров. Гуанси через Лангшон. Другая — в составе 50 тыс. человек под командованием генерала Му Цина двига­лась из Юннани вдоль долины Красной реки. Ле Лой созвал своих полководцев на военный совет. Генералы советовали ему немедленно штурмовать Тханглаунг. Ле Лой, однако, опасаясь, что штурм столицы ослабит его армию и затруднит борьбу со свежими силами противника, оставил вокруг Тханглаунга незна­чительный заслон, будучи уверен, что Ван Тун со своим осла­бевшим войском не решится на прорыв. Меньшую часть своей армии он послал перекрыть дорогу Му Цину. Основные силы он бросил навстречу армии Лю Шэна, представляющей главную опасность [44, с. 62; 168, с. 215; 266, с. 70].

Этот расчет блистательно оправдался: 10 октября 1427 г. войска Лю Шэна попали в засаду, устроенную вьетнамцами в горном проходе Тиланг (пров. Лангшон), и понесли тяжелое поражение. Сам Лю Шэн был убит в рукопашном бою. Остат­ки армии Лю Шэна во главе с генералом Хуан Фу предприня­ли все же попытку пробиться к столице, но 3 ноября были окру­жены и окончательно разгромлены у местечка Сыонгзианг. Войска Му Цина, остановленные вьетнамским заслоном недале­ко от границы, получили известие об этом поражении и обра­тились в бегство. Преследовавшие их вьетнамцы уничтожили почти 40% этой армии [44, с. 62; 168, с. 215—216; 266, с. 70—71].

Ожидавший со дня на день подхода свежих войск Ван Тун увидел со стен Тханглаунга вереницу пленных китайских ге­нералов, за которыми несли захваченные знамена их полков. Ему не оставалось ничего другого как принять предложенную Ле Лоем (по совету Нгуен Чая, который возражал против дальнейшего кровопролития) почетную капитуляцию. Китайцам разрешалось свободно вернуться на родину. Вьетнамское пра­вительство предоставило им транспортные средства (500 джо­нок и несколько тысяч лошадей) и продовольствие. 29 декабря 1427 г. была подписана капитуляция. 3 января 1428 г. послед­ний китайский солдат покинул вьетнамскую территорию [44, с. 62; 168, с. 216; 266, с. 71].

По случаю победы Ле Лой поручил Нгуен Чаю написать для распространения в народе торжественную стихотворную прокламацию. Эта прокламация, которую Нгуен Чай назвал «Оповестительное слово о замирении нго» (китайцев. — Э. Б.), — одно из самых выдающихся произведений великого вьетнамского поэта (цит. по [44, с. 77—83]):



Всеми признано:

Высшая праведность — обеспечить мир и дать счастье народу.

Святая забота воителей — искоренить насилие.

Наша страна, Великий Вьет,

Земля древней и высокой культуры.

В южном царстве у нас и горы и реки,

И нравы, и обычаи свои, не схожие с тем,

что есть на Севере[8]

... Эта земля знала расцвет и упадок,

Но на ней никогда не переводились герои.

Мы развеяли честолюбивые мечты Лю Куна[9]

И отбили воинственные притязания Чжао Ци[10]

Сагату был нами пленен в Хамты,

Омар[11] — обезглавлен на реке Батьданг.

Непреложно величие былого!

... Мины воспользовались смутой и наложили на нас

свое жестокое иго.

До почестей и наживы жадны, предатели сворой пошли

им на услужение.

Враги сжигали черный люд на страшном огне,

Зарывали в подполье беды.

Лгали небу и обманывали народ тысячами уловок.

Несли войну и сеяли зло два десятилетия.

На земле была растоптана гуманность, попрана

небесная справедливость.

Непосильные поборы опустошили горы и воды.

Одних заставляли опускаться на дно морское

за жемчужинами.

Ужасны там акулы и морские драконы.

Других уводили в горы золото добывать — чумны там

джунгли, отравлены источники.

Силки и западни принуждали всюду расставлять —

зимородков и косуль ловить.

Букашкам и травам тоже не было спасения.

Вдовами, сиротами переполнилась земля.

А кровопийцы, беснуясь, жаждали новых жертв.

Сегодня гнали хоромы возводить, завтра — валы

насыпать: повинностям не было видно конца.

Умельцев превратили в нули — в деревнях умолк шум

ткацких станков.

Бамбука в южных лесах не хватит, чтобы записать

злодеяния врагов.

Вод Восточного моря мало, чтобы смыть их подлую грязь.

Как не возмутиться народу.

Как не воспылать гневом небесам!

Скрывшись в горах Ламшона,

Мы замыслили святое дело.

Не в силах видеть страданий любимой Отчизны,

Мы поклялись отомстить ее врагам.

Десять лет праведная ненависть не давала нам покоя.

Питаясь кореньями и лежа на усыпанной шипами земле,

мы проводили дни в трудах и занятиях.

Размышляя над книгами древних воителей,

Сравнивая прошлое с настоящим, мы стремились найти

причины побед и поражений.

Горя желанием принести избавленье стране,

Мы подняли восстание в момент, когда враг находился

в зените могущества...

...На поле боя нам не хватало солдат,

Под походным шатром — помощников и советников...

...Время же не терпело, и, обуреваемые тревогой

за судьбу Отчизны,

Пылая ненавистью к злодеям-захватчикам,

Мы так спешили со своими начинаниями, как спешат

на помощь утопающему.

В Линьшоне мы десятки дней оставались без

продовольствия,

В Кхайнгуене мы потеряли верную дружину.

Небо хотело испытать нашу волю,

И мы напряжением всех сил преодолели невзгоды.

Сплотив в дружную семью землепашцев со всех концов

страны, мы высоко подняли знамя правого дела.

Вместе с воинами, как отец с детьми, мы делили

превратности солдатской жизни.

Прибегая к внезапным атакам, мы, слабые, одолевали

силу.

Устраивая засады, мы малыми отрядами побеждали

несметные вражеские полки.

Так правое дело восторжествовало над варварством,

Человечность укротила насилие и жестокость.

В Боданге мы молнией разящей обрушивались на

оккупантов.

В Чалане валили их, как рубят бамбук.

Чем доблестнее сражались наши солдаты,

Тем шире распространялась их слава...

... В Нанькиеу кровь врагов текла рекой — смрадом несло

на тысячи ли,

В Тотдонге поля усеялись телами захватчиков — земля

там осквернена на сотни весен.

Мы выставили голову Чан Хиена, служки захватчиков,

на осмеяние народа.

За гнусную измену казнили и Ли Лыонга.

Ван Тун ответный удар нам готовил, да лишь усугубил

свою беду;

Ма Инь спешил на выручку своим, но был разбит в пути.

Вконец измотавшись и духом пав, враг ждал своего

смертного часа.

Мы же не силой, а убеждением хотели его сломить.

Казалось, сомнения и раскаяние уже грызут завоевателей,

А на деле они лелеяли новые черные замыслы.

Прихоть одного человека ввергла тысячи тысяч

в пучину бедствий,

Падкие до легкой славы, люди покрыли себя бесчестьем

в веках.

Всем это памятно: Гаденыш Суан Дэ[12], собрав войска,

Велел трусу Лю Шэну тушить пожар маслом,

В девятом месяце года динмуй[13] Лю Шэн выступил

из Хайона,

В десятом — полки Му Цина вторглись из Юннани.

Заманив в засаду, мы разгромили их авангарды,

Ударив с тыла, мы отрезали им путь к отступлению

и лишили снабжения.

Восемнадцатого числа Лю Шэн потерпел поражение

в Тиланге,

Двадцатого нашел смерть на горе Майон...

Мечом карая, мы наступали без передышки;

Охваченные паникой, враги обращали оружие друг

против друга.

Условившись в середине октября добить неприятеля,

Мы окружили его крепости

Несметной армией храбрецов, в военном деле искусных.

Наши солдаты точили о камни сабли — и скалы

рассыпались в прах;

Наши слоны шли на водопой — и реки и ручьи

высыхали…

... Мы действовали, как вихрь, что гонит сухие листья,

Как муравьи, что роями подтачивают дамбу.

Сий Ю, вражеский предводитель, на коленях просил

у нас пощады.

Шаншу[14] Хуан Фу связал себе руки и сдался нам

на милость.

Дороги в Ланзианге и Лангшоне усеялись трупами,

Воды Сыонгзианга и Биньтхана обагрились кровью.

В ужасе застонали ветры и облака изменили цвет,

Солнце и луна в небе померкли.

Столкнувшись с нами в Лехоа, юннаньская армия

познала ад.

Проиграв сражение в Канчаме, полки Му Цина бежали,

давя друг друга.

Реки в Ляньтяу, разбухнув от крови, с рыданиями

прорвали берега,

У стен Данса, где выросли горы трупов, луга стали

красными.

Две армии, спешившие на помощь, не успели повернуть

назад.

Нигде не находя спасения, враги в крепостях сложили

оружие.

Побитые тигры, минские военачальники взывали

к нашему милосердию.

Мы же сражались не для того, чтобы сеять смерть.

И, следуя воле неба, сохранили им жизнь.

Ма Ци и Фэн Жэну мы дали пятьсот джонок,

Ван Туну и Ма Иню — тысячи коней, чтобы они покинули

нашу страну.

Они уже в открытое море вышли, а все еще трепетали

от ужаса,

Они уже до родной земли доскакали, а никак не могли

опомниться.

Враги страшились смерти и искренне просили мира,

Мы же хотели дать народу отдохнуть.

Мудрый расчет нами руководил,

Какой редко кого осенял из смертных.

Отныне наши пределы неприкосновенны,

Наши горы и реки пробудились к новой жизни.

Счастье приходит на смену бедствиям,

Как светлый день наступает после черной ночи.

Навеки смыв позор порабощения,

Для поколений мы открыли эру благоденствия.

В броню одевшись, мы сотворили подвиг, что будет

славен в веках.

В четырех морях воцарился мир и повсюду повеяло

обновлением.

Пусть же все узнают об этом.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 9. Вьетнам после освобождения от китайского нашествия (1428—1497)

Спойлер (раскрыть)

После изгнания китайцев встал вопрос о носителе верховной власти. Реальная власть находилась в руках Ле Лоя, но офи­циальным королем Вьетнама (согласно договоренности с ки­тайским командованием) был представитель старой династии Чан Као. Китайская дипломатия рассчитывала использовать этот факт, чтобы в какой-то мере сохранить свое влияние во Вьетнаме Часть вьетнамских феодалов, не желавшая продол­жения реформ Хо Куи Ли, также делала ставку на последнего отпрыска Чанов. Во главе этой группы стояли два крупных чи­новника Чан Фаунг и Ньы Хот, сотрудничавшие ранее с китай­цами, но прощенные Ле Лоем. В начале 1428 г. они организова­ли заговор, в который был посвящен и Чан Као. Они обрати­лись за помощью в Китай, обещая поднять восстание внутри страны, если китайцы вновь вторгнутся во Вьетнам. Заговор, однако был вовремя раскрыт. Чан Као бежал, но был пойман и принял яд. Королем Вьетнама в апреле 1428 г. был провоз­глашен Ле Лой, принявший тронное имя Ле Тхай То (1428— 1433). Он основал, таким образом, новую династию «Поздняя Ле», которой суждено было править 360 лет (1428—1788). Сто­лицу Донгдо Ле Лой переименовал в Донгкинь, откуда произо­шло название Тонкин, применявшееся европейцами в XVI— XIX вв. к Северному Вьетнаму [57, с. 346; 168, с. 216—217].

В том же апреле 1428 г. в страну прибыло китайское по­сольство, чтобы вручить Чан Као указ об его утверждении на троне китайским императором. Вьетнамцы направили в Китай ответное посольство с просьбой утвердить королем Ле Лоя. Но прибывшее в конце 1429 г. из Пекина посольство потребовало продолжать «поиски потомков Чанов». Тогда вьетнамское пра­вительство направило в Пекин послание, в котором «вожди» (лау мун) и «уважаемые старцы» (ки ляо) страны сообщали, что Ле Лой — «великий вождь государства», что он человек до­стойный, пользующийся всеобщим уважением и способный управлять страной. Вместе с посланием в Китай были отправ­лены богатые дары. Однако Пекин снова ответил отказом, про­должая настаивать на поисках наследников Чанов [57, с. 350]. Ле Лой, понимая, что пока он не добьется признания, проч­ный мир с Китаем и мирное строительство в широких масшта­бах будут невозможны, пошел на большие жертвы. Он направил в Пекин новое посольство с огромной данью в 50 тыс. лян золо­та и просьбой восстановить порядок ежегодной дани, установ­ленный минской династией в 1370 г. Китайское правительство затягивало процедуру признания, видимо, ожидая, что во Вьет­наме появятся признаки внутренней нестабильности[15]. Только в 1434 г. через год после смерти Ле Лоя, в Донгкинь пришла им­ператорская грамота, дарующая вьетнамскому королю инвести­туру, и то «временную» [57, с. 350].

Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь
Индокитай в XIV—XVI вв.

Короткое царствование Ле Лоя было периодом напряжен­ной работы над восстановлением разрушенной войной экономи­ки Вьетнама, в первую очередь его сельского хозяйства. Уже в самом начале своего правления Ле Лой, несмотря на угрозу со стороны Китая, сократил вьетнамскую армию с 250 тыс. до 100 тыс. человек, чтобы направить высвободившуюся рабочую силу в сельское хозяйство [168, с. 217].

Продолжая аграрную политику Хо Куи Ли, Ле Лой провел широкое наделение землей крестьян за счет крупных феодалов. В первую очередь в раздел пошли земли, принадлежавшие фео­далам, сотрудничавшим с Китаем. Ранее зависимые от феода­лов общины были восстановлены в качестве «свободных» пла­тельщиков ренты-налога. При этом основной налог — на рисо­вые поля не взимался с крестьян до 1430 г. [58, с. 91]. Подобно Хо Куи Ли, Ле Лой следил за регулярностью переделов земли в общинах. Сами общины были поставлены Ле Лоем под стро­гий государственный контроль. В 1428 г. был восстановлен ра­нее отмененный институт сакуанов, чиновников, стоящих над общиной [57, с. 7]. По-видимому, Ле Лой хотел не только обес­печить этим регулярную уплату налогов и несение государст­венной повинности (в первую очередь строительство и ремонт ирригационной системы), но и держать под контролем внутрен­нее расслоение общин.

Стремясь добиться наибольшей эффективности в подъеме сельского хозяйства, Ле Лой сселял вместе обезлюдевшие общи­ны на Севере; в то же время он заботился и о заселении ранее малоосвоенного Юга. Здесь он, так же, как и его преемник, создавал привилегированные военные поселения. Решительно велась борьба с бродягами, которых заносили в списки и сажа­ли на землю. В 1429 г. бродяги в последний раз в XV в. упоми­наются во вьетнамской летописи. В том же году всем буддий­ским и даосским монахам было предложено сдать экзамен на знание своей религии. Не сдавшие экзамена перечислялись р податное крестьянство [27, с. 205; 57, с. 22, 199; 168, с. 219].

Наряду с укреплением крестьянского хозяйства Ле Лой за­ботился также об интересах своей социальной опоры — мелких феодалов. Впервые в практике феодального Вьетнама (если не считать ограниченной раздачи при Хо Куи Ли) он стал разда­вать чиновникам земли без крестьян — во временное пользова­ние за службу. Так был сделан первый шаг к формированию поместного землевладения, которое, однако, еще в течение дол­гого времени играло второстепенную роль в экономике страны [27, с. 250].

Наряду с раздачей земель Ле Лой ввел выдачу денежного жалованья чиновникам. Он не вернулся к выпуску бумажных денег, как это было при Хо Куи Ли, потому что эта практика была скомпрометирована массовым выпуском бумажных денег китайскими оккупантами, что привело к финансовому хаосу. В 1428 г., по приказу Ле Лоя, был отчеканен первый выпуск медных монет, которые и стали основным средством обращения [57, с. 73].

Большое внимание Ле Лой уделял законодательной деятель­ности. Он издал уголовный кодекс, весьма сурово каравший пре­ступления против собственности и феодального порядка. Спе­циальные статьи в этом кодексе определяли наказания тунеядцам и игрокам. Игравшие в азартные игры подвергались отрубанию рук (или пальцев); пьянство каралось 100 ударами па­лок. Содержатели харчевен за торговлю спиртными напитками подвергались суровому наказанию [168, с. 218].

Чтобы подготовить компетентные кадры для фактически соз­давшегося заново административного аппарата, Ле Лой вся­чески поощрял развитие в стране конфуцианского образования (конфуцианского не в китайском, а во вьетнамском варианте, основы которого были заложены Хо Куи Ли). Ле Лой реорга­низовал национальную академию Куок Ты Зям и восстановил школы в провинциях и уездах. При этом весьма важным ново­введением было то, что уже в первый год его правления доступ в эти школы был открыт для выходцев из простого народа [57, с. 208; 168, с. 219]. Дети зажиточных крестьян получили, та­ким образом, возможность, сдав экзамены, становиться чиновни­ками, и это значительно укрепило социальную базу вьетнамско­го феодального государства в XV в.

Прогрессивная аграрная политика Ле Лоя привела к тому, что на протяжении его правления на основной территории Вьет­нама не было крестьянских выступлений, хотя бы отдаленно по­хожих на те, что потрясали страну в конце XIV в. Однако на­циональные меньшинства, жившие на окраинах государства, которых реформа не затронула, попытались использовать воен­ное ослабление Вьетнама, чтобы вернуть свою независимость.

В 1431 г. вспыхнуло восстание двух местных вождей в гор­ном районе Тхайнгуен. Войска Ле Лоя подавили это восстание. В 1432 г. вспыхнуло восстание в другом горном районе — Мы-онг Ле, населенном белыми таи. Их вождь Део Кат Хан до это­го признавал двойной сюзеренитет — Китая и Вьетнама. С по­мощью родственного ему по крови вождя из пограничных райо­нов Лаоса Део Кат Хан поднял знамя восстания и атаковал одновременно соседние районы (где, видимо, сидели феодалы, враждебные его союзнику) и вьетнамские провинции Тхайнгуен, Тюйенкуанг, Кюпхоа и Зяхунг. По-видимому, Део Кат Хан стремился создать независимое буферное государство на грани­цах Вьетнама, Лаоса и Китая. Перед лицом этой угрозы Ле Лой лично выступил в поход во главе армии и речного флота. Вос­стание было подавлено, хоть и с немалым трудом, Део Кат Хан и его сын были взяты в плен и увезены в Донгкинь. Здесь они, однако, не были казнены. Ле Лой помиловал их и дал им вы­сокие посты в армии. Этим он явно хотел предотвратить даль­нейшие восстания горцев. Но окончательное замирение горных областей завершилось только в 1448 г. [168, с. 219—220].

В 1433 г. Ле Лой (Ле Тхай То) умер. На трон был возведен его одиннадцатилетний сын Ле Тхай Тонг (1433—1442). Реген­том был назначен старый соратник Ле Лоя по борьбе с китай­цами Ле Сат. Получив известие о смерти Ле Лоя, тямский ко­роль Джайя Синхаварман V (1400—1441) решил проверить прочность вьетнамских границ и вторгся в южновьетнамскую провинцию Хоатяу. Это вторжение велось ограниченными сила­ми и было отражено местными войсками юга Вьетнама. В Л434 г. Ле Сат, в свою очередь, вторгся в Тямпу с большим войском. При этом он воспользовался внутриполитической борь­бой в Тямпе, приняв сторону одного из тямских вождей, боров­шихся за власть. Престарелый Джайя Синхаварман V поспе­шил начать переговоры с вьетнамцами. Его посольство принес­ло регенту извинения, объясняя нападение на Хоатяу тем, что в течение длительного времени между двумя странами не суще­ствовало никаких связей и «обстановка была неясна». Воена­чальник, совершивший нападение на Вьетнам, был наказан. Пленные, захваченные в этом походе тямами, были возвращены. Ле Сат, считавший нецелесообразным начинать большую войну с Тямпой, принял извинения Джайя Синхавармана V и заклю­чил с ним мир [57, с. 351; 168, с. 220—221].

Курс на мир с Тямпой был тем более разумен, что в том же, 1434 г. на западных и южных окраинах Вьетнама снова вспых­нули восстания горных племен, инспирированные Китаем. Вос­стания охватили горцев Тханьхоа и других районов. Китай в то же время отказался предоставить новому королю инвеституру и держал Вьетнам в постоянном напряжении угрозой вторже­ния с Севера. Но Ле Сат энергичными действиями подавил вос­стания горцев. Более того, вьетнамские войска разгромили и подчинили себе мелкие пограничные государства в Лаосе (Бон Ман) и Юннани (Ла-ла-ту), оказывавшие поддержку повстан­цам. В 1437 г. китайское правительство, поняв, что расчет на военную слабость Вьетнама не оправдался, вынуждено было признать Ле Тхай Тонга королем Вьетнама [57, с. 352].

Во внутренней политике Ле Сат продолжал курс Ле Лоя. В 1434 г. он провел финансовую реформу, свидетельствовавшую о дальнейшем укреплении экономики Вьетнама. Денежная еди­ница тьен, девальвированная Ле Лоем до 50 сапек, была вновь приравнена к традиционной норме 60 сапек [168, с. 202]. В том же году был издан указ о разборе жалоб населения, которым должны были заниматься чиновники всех рангов. Наиболее важные жалобы можно было подавать прямо в королевский дворец на имя короля [57, с. 177].

Ле Сат продолжал заботиться об укреплении системы об­разования. В 1434 г. была упорядочена система экзаменов, да­вавших право на должность чиновника. При сдаче экзаменов на местах была введена система четырех испытаний, а в сто­лице и при дворце — трех испытаний. Присвоение высших сте­пеней на экзаменах сопровождалось большими почестями. Лауреаты получали подарки от короля, их имена вносились в «зо­лотой список», вывешивавшийся у Восточных ворот столицы, об их победах на конкурсе сообщалось в родную общину. Имена наиболее отличившихся на столичных экзаменах высекались на специальных каменных стенах, установленных в Храме литера­туры. Вышел указ, допускавший простолюдинов не только к местным, как это было при Ле Лое, но и к столичным экзаме­нам, победители которых могли претендовать на высшие посты в государстве. В 1437 г. были введены специальные облегчен­ные экзамены для кадров, составлявших низшие звенья адми­нистративного аппарата — писцов, секретарей и т. п. [57, с. 201—202, 208].

Ле Сат придавал большое значение ирригационным рабо­там. Так, по его приказу в 1435 г. была произведена расчистка р. Доуннган [57, с. 10—11]. Он стремился не дать укрепиться вновь крупным феодалам, и в их конфликтах с крестьянами часто становился на сторону последних. Ле Сат старался «ог­раничивать» аппетиты средних и мелких чиновников, боролся с их злоупотреблениями.

В подготовленном им в 1435 г. королевском указе, адресо­ванном гражданским и военным чиновникам в столице и на местах, говорилось: «Сейчас очень немногие умеют быть, спра­ведливыми и следовать законам. Казначеи пренебрегают свои­ми обязанностями ...военачальники не заботятся о солдатах. Те, кто управляет народом, не волнуются о его судьбе, они де­лают послабление только для богатых, перекладывают трудо­вые повинности на бедняков; судят несправедливо, думая толь­ко о своих близких, вымогают взятки; в работе не проявляют никакого усердия, а только распивают чай и пируют». Указ при­зывал чиновников «изменить установившиеся привычки, следо­вать по пути добродетели, быть преданными (королю), любить свой народ и заботиться о нем и воинах, поддерживать согла­сие с другими чиновниками, справедливо рассматривать жало­бы и судебные дела, поощрять сельское хозяйство и шелковод­ство, уничтожать и усмирять грабителей» [57, с. 244—245].

Против особенно зарвавшихся крупных феодалов возбужда­лись даже судебные процессы. Однако приговоры были мягки­ми и половинчатыми, что отражало классовую солидарность су­дей и подсудимых в феодальном обществе, солидарность, кото­рую не могли разорвать усилия отдельных реформаторов.

Так, суд над вельможей Ле Шатом в 1436 г., несмотря на его явные преступления, кончился лишь отстранением от долж­ности. Судебная комиссия, разбиравшая его дело, заявила: «Поскольку он неоднократно занимал высшие посты, четверто­вание было бы позором; следующие поколения будут смеяться над нами!» Не были наказаны и 20 военачальников, которые заставляли воинов работать на себя. Только в очень редких случаях отдельные знатные лица (в том числе и королевского рода) были разжалованы и стали простолюдинами или даже солдатами [57, с. 235].

С середины 30-х годов XV в. Вьетнам вновь пережил не­сколько неурожайных лет после наводнений, засух, тайфунов. Эта неудачная климатическая полоса тянулась с небольшими интервалами до 1447 г. По-видимому, первым официальным документом, который лично издал 16-летний король Ле Тхай Тонг, был «Покаянный манифест», в котором он, по давней ре­лигиозной традиции, брал на себя вину за постигшие страну стихийные бедствия. В манифесте среди многих причин, якобы вызвавших эти бедствия, указывались такие, как назначение на должности чиновников «нехороших людей, повсеместное и офи­циальное распространение взяточничества, неправильное рас­смотрение дел» [57, с. 245]. В том же году Ле Тхай Тонг рас­порядился развернуть ирригационные работы в провинциях Тханьхоа и Нгеан [57, с. 10]. В это время и позднее, в 1441 г., молодому королю пришлось иметь дело с новой агрессией Ки­тая, которая выразилась в организации пограничных инциден­тов, захвате территории, разорении земель и жителей на вьет­намской стороне границы [57, с. 353].

Впрочем, Ле Тхай Тонгу не суждено было править долго. В 1442 г. он посетил дом Нгуен Чая, знаменитого поэта, уче­ного и реформатора, соратника Ле Лоя и Ле Сата. Вскоре после этого 20-летний король умер. Придворная клика во главе с вдо­вой короля поспешила обвинить Нгуен Чая в цареубийстве. Великий ученый был казнен. Одновременно исчезает с историче­ской сцены и Ле Сат [168, с. 221].

Королем стал двухлетний сын Ле Тхай Тонга Ле Нян Тонг (1442—1459), а регентшей — его мать. Рассчитывая на внут­ренние неурядицы в связи со сменой трона, тямский король Маха Виджайя (1441—1446) в том же году вторгся в пределы Вьетнама. На этот раз война затянулась на четыре года. Вплоть до 1446 г. тямы удерживали в ней инициативу. Только к 1446 г. Вьетнам смог создать достаточные резервы продо­вольствия и мобилизовать сильную армию, которая изгнала тямов из пределов Вьетнама. Теперь война была перенесена на территорию Тямпы. Вьетнамцы здесь вновь сумели использовать борьбу внутри правящего класса этой страны. Они привлекли обещаниями трона на свою сторону племянника тямского коро­ля Маха Куплая, и он со своими приверженцами примкнул к вьетнамским войскам. Союзники взяли штурмом столицу Тямпы Виджайю, захватили массу трофеев и взяли в плен короля. Ма­ха Куплай стал новым королем (1446—1449) и признал себя вассалом Вьетнама [57, с. 352—353; 168, с. 221].

Китай тотчас вмешался в события, прислав ноту с требова­нием немедленно освободить пленного короля Маха Виджайю, которого вьетнамцы увезли в Донгкинь. Ответное вьетнамское посольство в Пекин предложило компромисс — будут освобождены все тямские пленные, кроме Маха Виджайи. Китай ком­промисса не принял и в том же 1446 г. организовал новое вторжение в пограничные районы Вьетнама. Три года спустя пекинским агентам удалось организовать в Тямпе заговор про­тив провьетнамски настроенного короля. Маха Куплай был свергнут. На престоле оказался его младший брат Маха Гуй Ю (1449—1458). Вьетнам не признал этого короля, зато Китай по­спешил даровать ему инвеституру [56, с. 553; 57, с. 353].

В 1448 г. Вьетнам потрясли многочисленные восстания гор­ных племен, явно инспирированные Китаем. Горцы восстали в провинциях Тханьхоа, Нгеан, а также на границе с Северным Лаосом. Подавление этих восстаний было связано с большими трудностями, поскольку, ввиду явной угрозы с Севера, значи­тельную часть армии пришлось придвинуть в этом году к ки­тайской границе. В обращении от имени короля к военным по­граничным чиновникам в 1448 г. говорилось, что охрана границ не менее важна, чем сохранение порядка внутри страны [57, с. 68, 112, 231, 354]. Несмотря на то что восстания были повсе­местно подавлены, вьетнамское правительство долго еще не распускало дополнительно призванных солдат по домам. И да­же ирригационные работы велись в 1448 г. силами воинов. В том же году новые военные лагеря были устроены в примор­ских районах [57, с. 10, 104, 354].

Напряженность положения в стране ясно видна и из «По­учения», которое от имени восьмилетнего короля в 1448 г. было направлено всем чиновникам страны: «Государство установило регулярную систему получения доходов с тем, чтобы воспиты­вать в чиновниках дух неподкупности... Однако и сейчас есть люди, которые не соблюдают законов государства, вымогают взятки, устраивают свои личные дела... Это — не мелкое дело. Отныне все должны соблюдать чистоту нравов, справедливо вершить дела. Тот же, кто не исправится, будет разоблачен, его проступок будет наказан более сурово, чем обычные преступле­ния. Если вышестоящие чиновники не будут учить нижестоящих, если они не будут помогать друг другу, то они будут наказаны по закону» [57, с. 245—246].

Этот документ не означает, что вьетнамское феодальное правительство так уж беспокоилось о нуждах народа. В допол­нениях к земельным законам Ле Лоя, опубликованных в 1443—1454 гг., большинство статей ограждает интересы феода­лов и богачей из общинной верхушки. Достаточно привести раз­дел об арендаторах земель, т. е. беднейших крестьянах, не имев­ших своей земли. Он говорит, что если человек, арендующий землю (кай мыон, букв, «обрабатывающий в наем»), начинает спор с «хозяином», то даже при отсутствии у последнего доку­ментов, удостоверяющих сделку, арендатор получает 60 палоч­ных ударов и должен выплатить ему задержанную арендную плату. Если «хозяин» имеет документ, то арендатор должен еще добавить определенную часть натурой. Закон защищал ин­тересы «хозяина» и в том случае, если арендатор приступал к сбору урожая, не оповестив об этом его или соответствующего чиновника. За этот проступок арендатор получал 80 палочных ударов и возвращал собранный урожай хозяину [57, с. 137— 138].

По сути дела указы и «поучения», подобные «Поучению» 1448 г., защищали такие условия эксплуатации крестьян и ре­месленников феодалами, которые исключали бы возможность крестьянских восстаний.

Начиная с 1448 г. во Вьетнаме наступают урожайные годы. В этой обстановке верховная власть может позволить себе даль­нейшее расширение привилегий отдельных феодалов-чиновни­ков, составляющих в целом феодальный класс. В 1449 г. было положено начало законодательному оформлению системы на­следственных привилегий знати, которыми она раньше не поль­зовалась. Эти привилегии (полностью кодифицированные в 1471 и 1478 гг.) заключались в следующем. Наследники зна­ти и высшего чиновничества 1—2 ранга сохраняли титулатуры своих отцов, но с понижением на одну ступень[16]. Они получили право не нести трудовую и воинскую повинности. Они пользо­вались правом смягчения наказания в случае совершения ка­кого-либо преступления [57, с. 236]. Однако знать имела осно­вания быть недовольной этими законами, поскольку они, во-первых, содержали принцип понижающейся титулатуры, во-вторых, распространяли привилегии на сравнительно узкий круг родственников (только сыновья, иногда — внуки), а в-третьих, не были закреплены навечно.

В целом и в XV в. и позднее феодал принадлежал к фео­дальному классу только в том случае, если он занимал какую-либо определенную должность в административном аппарате. Это получило еще более резкое выражение в 1453 г., когда на­чавший самостоятельно править Ле Нян Тонг вместо доли от налогов с общинников или земельных пожалований в качестве основной формы вознаграждения феодалов-чиновников ввел фиксированную годовую плату [168, с. 222]. Государственный сектор феодальной экономики, таким образом, во Вьетнаме XV в. полностью господствовал над ее частным сектором.

В 1459 г. молодой король Ле Нян Тонг был убит своим бра­том Ле Нги Заном, который объявил себя королем. Но узурпа­тор продержался у власти только восемь месяцев. В 1460 г. он сам был убит офицерами придворной стражи и на престол взошел король Ле Тхань Тонг (1460—1497), правление которо­го во вьетнамской национальной историографии оценивается как «золотой век» средневекового Вьетнама. Стела, воздвигнутая одним из его потомков, расточает ему такие похвалы: «Его природные дарования были блестящи. Он исполнял свое призва­ние с непередаваемым величием... Глубина ума и энергия объ­единились в этом монархе. На пространстве (всех) морей тыся­ча народов приносила ему дань. На всем протяжении веков, среди великих монархов и знаменитых ученых нет ни одного, кто бы его превзошел» [168, с. 222].

Правление Ле Тхань Тонга, одно из самых длинных в исто­рии феодального Вьетнама, действительно было весьма богато примечательными событиями. В первый год его правления центральный административный аппарат Вьетнама принял окончательную форму, в которой он просуществовал вплоть до колониального завоевания страны. При нем был покорен веко­вой враг Вьетнама Тямпа, были достигнуты значительные успе­хи в области культуры.

В 30—50-е годы XV в. главными центральными учрежде­ниями оставались три ведомства (шань), функционировавшие еще при династии Чан. Одно из них было совещательным орга­ном, обсуждавшим важнейшие государственные дела (среднее шань), другое — контрольно-исполнительное (нижнее шань). Что касается высшего шань, то оно ведало всеми делами, свя­занными с назначением чиновников, их продвижением по служ­бе и т. п. Кроме того, в этот период существовали два мини­стерства (бо) — бо ле, ведавшее культовыми церемониями, и бо лай, ведавшее назначением чиновников. Между всеми этими органами не существовало четкого разделения функций и среди них вообще не было учреждений, контролировавших хозяйст­венную жизнь Вьетнама [58, с. 136].

В 1460 г. была создана новая четкая система шести мини­стерств бо, в которой к двум старым было добавлено четыре новых: бо хо — министерство финансов, в функции которого входило проведение земельных и душевых кадастров, сбор на­логов и распределение их в виде различных выплат чиновникам; бо бинь — военное министерство; бо хань — министерство юсти­ции и бо коунг — министерство общественных работ. Наряду с этим было создано еще шесть особых органов (ты), в задачу которых входило исполнение решений соответствующих бо, а также шесть органов кхоа, осуществлявших контроль и надзор за деятельностью шести бо и всех чиновников страны. Долж­ности, сохранившиеся от монархии XI—XIV вв., фактически превратились в почетные звания. К концу XV в. они составляли не более 10% общего числа чиновничьих постов. Такой высокой специализации органов власти не знали не только другие стра­ны Юго-Восточной Азии, но и страны средневекового Запада.

Все чиновничьи должности были разделены на 9 рангов, каждый из которых имел 2 подранга — высший и низший. К чи­новникам 1 и 2 ранга были отнесены ближайшие помощники ко­роля и главы министерств. Внутри чиновничества существовало разделение на два корпуса — гражданский и военный. Кроме того, оно делилось на столичное, или внутреннее, и местное, или внешнее. Столичные чиновники строго контролировали местных [58, с. 135].

По данным вьетнамского историка Ле Куи Дона, в 70—90-е годы XV в. в столице и на местах насчитывалось 5398 чиновни­ков, имевших ранговые должности. Это был высший эшелон феодального класса Вьетнама. Кроме того, в класс феодалов входила многочисленная прослойка так называемых общинных феодалов (верхушки общины), которая в определенной степени переплеталась с низшим, не входящим в девятиранговую систе­му чиновничеством (лай), хотя в 1477 г. и оно было разбито на разряды. Сюда входили писцы, секретари низовых учреждений, начальники почтовых станций, государственных мастерских, мелкие чиновники двора. По подсчетам советского историка М. А. Чешкова, общая численность этих мелких чиновников во Вьетнаме второй половины XV в. составляла около 86 тыс. А так как во Вьетнаме этого времени насчитывалось 700 тыс. податных крестьян, то получается, что 8 тягловых общинников должны были содержать одного чиновника [58, с. 135—136].

Местный аппарат, реорганизованный в 1466 г., делился на 12 округов (дао), в которые входило 52 провинции (фу), 178 уездов (хюйенов) и около 8 тыс. общин.

В 1470 г. была окончательно закреплена законом система государственной эксплуатации крестьянства. До этого времени составление земельных и душевых кадастров было нерегулярно. Теперь земельный кадастр и передел всех общинных земель проводились в общих чертах каждые три года и полностью — через каждые шесть лет [58, с. 86]. Душевые паи при этом рас­пределялись неравномерно. Закон 1470 г. разбил крестьянство на шесть разрядов, основными из которых были «воины», «на­род» и «здоровые» (т. е. призываемые в случае войны). Этот же закон установил прямую зависимость между положением кре­стьянина как общинника и несением им государственного тяг­ла. Тот, кто не нес полного тягла, не был полноправным общин­ником, не получал душевого пая и входил в категорию «приш­лых». Экономическая роль пришлых, которые жили в основном арендой земли и работой по найму, до середины XV в. была сравнительно невелика и их вообще не заносили в списки. Те­перь же в каждой общине составлялись два списка — коренных жителей (тинь хо) и пришлых (кхать хо) [57, с. 90; 168, с. 224].

Только коренные жители, которые несли все повинности в пользу государства, были получателями общинных наделов. За неуплату земельного налога в срок держателя земельного на­дела наказывали 80 ударами палок и он должен был уплатить налог в двойном размере. При новой задержке у него отбира­лась часть земельного пая. Ответственность за уплату налога возлагалась не на общину в целом, а на самого налогоплательщика и на чиновника, контролировавшего общину [57, с. 9].

К 1470 г. наблюдается значительно имущественное расслое­ние и среди коренных жителей общины. Представители ее вер­хушки получают по несколько земельных паев на душу, а низы общины, внесенные законом 1470 г. в категорию бедняков (кунг), получали совершенно ничтожные земельные наделы, вы­ражавшиеся в долях мау. Среди них возникали конфликты, объ­ектами которых были жилые участки и даже могилы, земли которых тоже шли в обработку [57, с. 22—23].

В 1465—1467 гг. Ле Тхань Тонг провел военную реформу, упорядочившую, в частности, порядок призыва в армию: кре­стьянский двор, где имелось три полноправных общинника, должен был поставить в армию двух солдат, двор с пятью-шестью общинниками — трех солдат. Даже если учесть, что они призывались не все сразу, а в две или три очереди, вьетнамская армия достигала 170—250 тыс. человек [57, с. 107—108]. Вся территория страны в 1466 г. была разделена на пять военных округов (Центральный, Северный, Южный, Восточный и За­падный) [57, с. 179]. Кроме того, военные чиновники входили в аппарат окружных, провинциальных и уездных органов власти. В их обязанности, в частности, входило составление мобилиза­ционных списков и мобилизация крестьян в армию. Армия, де­лившаяся на центральные (столичные) и местные войска, нахо­дилась в состоянии высокой боевой готовности. Ежегодно весной проходили воинские сборы и учения. На высоком уровне находи­лось и военное искусство. Существовали уставы, в которых зна­чительное место уделялось взаимодействию между различными родами войск. Военные поселенцы стали важной опорой коро­левской власти [58, с. 140].

Вьетнамское правительство заботилось также и об идеоло­гической подготовке офицерского корпуса. Согласно королев­скому указу, изданному в 1467 г., офицеры обязаны были чи­тать конфуцианские каноны, а также сдавать соответствующие конкурсные экзамены [57, с. 201, 256]. Помимо общих мер по укреплению армии, Ле Тхань Тонг с большим размахом про­должал начатую еще Ле Лоем политику создания привилегиро­ванных военно-трудовых поселений. К 1467 г. было создано 43 таких поселения, главным образом в южных пограничных райо­нах страны [57, с. 265].

Вьетнамскому феодальному правительству приходилось сталкиваться и с нежелательными для него последствиями практически поголовного военного обучения крестьянства. Вскоре после крестьянского восстания 1466 г. в районах близ китайской границы был издан королевский указ, запрещавший изготовление, продажу и хранение оружия в частных домах 157, с. 265, 354].

При Ле Тхань Тонге много внимания уделялось подъему эко­номики страны, в первую очередь сельского хозяйства. Любо­пытен в этом отношении указ 1461 г., в котором король сетует на то, что народ стремится заниматься «второстепенным де­лом» — ремеслом в ущерб земледелию [57, с. 61].

В 1467 г., когда страну постиг неурожай и голод и впервые со времен Ле Лоя в летописях появляется упоминание о бродя­гах [57, с. 81, 82], Ле Тхань Тонг приказал произвести в сто­личном округе принудительную закупку риса у богачей и раз­дать его голодающему населению [57, с. 1311. В том же году по указу короля началось интенсивное строительство ирригаци­онных каналов, главным образом на Юге [57, с. 10]. Вьетнам­ские летописи отмечают также крупные ирригационные работы под 1477 и 1491 гг. [57, с. 11].

Несмотря на официально недоброжелательное отношение к ремеслу, ремесло и торговля при Ле Тхань Тонге получили большое развитие, особенно в столице. В 1469 г. столичный гу­бернатор Куан Динь Бао называл Донгкинь «центром четырех стран света», где «обмениваются и продаются разнообразные богатства и товары» [57, с. 64]. В 1477 г. был издан указ, раз­решающий создавать новые рынки; в 90-х годах правила осно­вания рынков были включены в свод законов [57, с. 61].

Стремясь предотвратить крестьянские восстания, Ле Тхань Тонг старался сдерживать эксплуатацию крестьян рамками, установленными законом. Так, в 1467 г. вскрылись крупные злоупотребления местных чиновников в Ламшоне, на родине Ле Лоя, в первичном очаге антикитайской борьбы в начале XV в. Чиновники-феодалы производили здесь активный захват общинных земель и превращали их в частнофеодальные. Для расследования конфликта между чиновниками и крестьянами туда были направлены министр финансов и государственный контролер пров. Тханьхоа; затем последовал королевский указ: «Лямкинь (другое название Ламшона) это родина короля и по­этому она несравнима с другими местностями. Но недавно знать, вопреки закону и принципам морали, захватила там об­щественные земли, превратив их в свою собственность. Поэтому с этого времени устанавливается точная граница между зем­лями, и человек, нарушающий ее, будет наказан» [57, с. 13—14]. Стремление ввести государственную эксплуатацию крестьян­ства в четкие рамки породило закон 1477 г. о надельной систе­ме. Он кодифицировал все виды и нормы условных земельных держаний всех категорий феодалов от членов королевской семьи до низших групп чиновников, а также величину общинных «душевых паев». Как пишет советский историк М. А. Чешков, «это означало полное оформление всей государственнофеодаль-ной земельной системы, включавшей как важнейший составной элемент частнофеодальное условное землевладение и опирав­шейся на эксплуатацию тяглового крестьянства» [57, с. 14].

В области внешней политики правление Ле Тхань Тонга ознаменовалось рядом удачных войн, которые Вьетнам вел на Юге и Западе. В 1460 г. войска Ле Тхань Тонга подавили восстание вассального княжества Бон Ман, лежавшего на грани­це с Лаосом [57, с. 112]. В 1466г. Ле Тхань Тонг провел успешный поход против Тямпы. Пленные, взятые в этой войне, были обращены в рабов (но ти) и посажены на земли знати [57, с. 139].

В 1470 г. Тямпа предприняла ответное нападение на Вьет­нам. Заручившись поддержкой Китая, тямский король Бан-Ла Ча-Тоан вторгся в пров. Хоатяу во главе более чем 100-тысяч­ного войска. Начальник Южного военного округа заперся в ци­тадели окружного центра и послал гонцов к королю. Ле Тхань Тонг тщательно подготовился к походу, которому суждено бы­ло стать решающим в многовековой вьетнамо-тямской борьбе. По его приказу для нужд армии были реквизированы огромные запасы продовольствия. К китайскому императору было на­правлено посольство, целью которого было доказать, что агрес­сором в этой войне является Тямпа. 16 числа одиннадцатого месяца 1470 г. 150-тысячная вьетнамская армия выступила в направлении тямской границы [168, с. 239—240].

7 числа второго месяца 1471 г. произошло первое крупное сражение при Сакы, в котором тямская армия была разгром­лена; тямский король предложил заключить мир, но Ле Тхань Тонг продолжал наступление. 27 числа второго месяца вьетнам­цы овладели Тхинаем, портом тямской столицы. Три дня спустя пала Виджайя. Тямский король был взят в плен и отправлен в Донгкинь. По дороге туда он умер. Вся северная часть Тямпы оказалась в руках вьетнамцев (впоследствии она была преоб­разована в пров. Куангнам) [168, с. 230].

Бежавший на юг Тямпы в Пандурангу тямский полководец Бо-Чи-Чи прислал к Ле Тхань Тонгу посольство с данью и предложением стать его вассалом. Предложение Бо-Чи-Чи было принято с одной поправкой. Он был назначен вассальным кня­зем не всей южной Тямпы, а только одной ее трети — Тием-тхань. На оставшейся территории были организованы еще два вассальных княжества — Хоаань и Намфан, крторые были пре­доставлены другим тямским феодалам. Остатки Тямпы были поглощены государством Нгуенов [56, с. 151; 168, с. 230—231].

В 1478—1479 гг. Вьетнам воевал с Лаосом. Причиной войны послужило восстание в княжестве Бон Ман, князь которого по­желал войти в состав Лаоса. В ходе войны вьетнамские войска заняли большую часть территории Лаоса, включая столицу Луангпрабанг, но затем были вынуждены отступить, хотя удер­жали власть над Бон Маном [168, с. 231].

После этого в течение почти двух десятилетий, вплоть до смерти Ле Тхань Тонга в 1497 г., Вьетнам не воевал.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 10. Малаккское государство в первой половине XV в.

Спойлер (раскрыть)

Обосновавшись в Малакке, Парамешвара вынужден был признать сиамский сюзеренитет. Он обязался уплачивать сиам­скому королю дань в 40 лян золота, что для первых лет суще­ствования Малакки представляло довольно значительную сум­му (коренное население Малакки к моменту прихода Параме-швары составляло всего несколько десятков семей, промышляв­ших рыболовством). Эта дань Сиаму выплачивалась нерегу­лярно, поскольку, по сообщению китайского автора, относяще­муся к началу XV в., Сиам неоднократно посылал в Малакку свои войска собирать дань силой [185, с. 108]. Тем не менее, не­смотря на нажим со стороны Сиама, население Малакки в первые годы XV в. быстро росло, очевидно, за счет беглых кре­стьян, а также другого рода изгоев из разных районов полу­острова[17]. Уже в 1403 г. китайцы заинтересовались этим выгод­но расположенным и быстро развивающимся портом и напра­вили туда посольство во главе с видным придворным чиновни­ком Мнь Дином [15, с. 93]. Прибывший в Малакку в конце 1403 г. Инь Цин по достоинству оценил ее гавань как возмож­ную центральную базу для будущей широкой морской экспан­сии Китая, которая готовилась в это время, и сразу начал гото­вить для этого почву. Он завоевал расположение Парамешвары ценными подарками и рассказами о величии и могуществе ки­тайского императора Чжу Ди, который может стать покровите­лем новорожденного государства, и рекомендовал ему послать в Нанкин (тогдашнюю столицу Китая) посольство с данью. Парамешвара быстро оценил выгоды, которые он получит от китайского покровительства при обороне против Сиама. Угроза прямого китайского господства казалась ему тогда весьма от­даленной. Когда Инь Цинь отплыл из Малакки, на борту его корабля находилось первое посольство Парамешвары к китай­скому императору [15, с. 93; 209, с. 122].

Осенью 1405 г., согласно китайской летописи «Мин ши», малаккские послы прибыли в китайскую столицу и вручили импе­ратору Чжу Ди дары (из местных малаккских и привозных товаров) и письмо от Парамешвары, в котором тот изъявил го­товность платить Китаю ежегодную дань и просил считать его земли частью территории Китайской империи. Парамешвара просил также, чтобы согласно китайскому обычаю одну из гор Малаккской области император наименовал «горой — охрани­тельницей государства», что должно было закрепить ритуаль­ную связь между новой колонией и ее метрополией. На такой далеко идущий шаг не решалось до сих пор добровольно еще ни одно государство Юго-Восточной Азии. Естественно, что письмо Парамешвары вызвало большую радость при китайском дворе. Немедленно было снаряжено ответное посольство во гла­ве с тем же Инь Цином. Оно прибыло в Малакку в 1406 г., ве­зя с собой указ императора о назначении Парамешвары ваном (вассальным королем) и подарки: шелк и другие ткани, одеж­ды и регалии для торжественных случаев. По стоимости эти подарки значительно превышали дань, присланную Парамешварой.

Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь
Индонезия и Малайя в XIV—XVI вв.


Посольский корабль вез также каменную стелу, на который была выбита надпись, провозглашающая западную (ближнюю к Сиаму) гору страны Малакка «горой — охранительницей го­сударства». Возглавить торжественную церемонию водружения этой стелы было поручено Инь Цину [15, с. 93; 54, с. 70; 209, с. 122; 280, с. 47].

Осенью 1407 г. Парамешвара направил в Китай новое по­сольство с данью. В ответ адмиралу Чжэн Хэ, возглавившему в 1409 г. третью экспедицию китайского флота в страны Южных морей, было поручено произвести в Малакке церемонию титу­лования Парамешвары вассальным королем. Чжэн Хэ в торже­ственной обстановке провозгласил указ Чжу Ди о присвоении Парамешваре этого высшего по китайским нормам звания (не считая императора), а также вручил ему две серебряные госу­дарственные печати, шляпу, пояс и халат присвоенного этому званию образца. Кроме того, он воздвиг в Малакке каменную стелу, провозглашавшую Малакку городом, а прилегавшие к ней земли государством, независимым от Сиама. Из Китая бы­ли привезены также пограничные каменные столбы для обо­значения границ нового государства [15, с. 93—94; 185, с. 108; 209, с. 47—48].

С этого момента Малакка прочно становится центральной базой китайского флота, действовавшего в Южных морях. Ги­гантский флот Чжэн Хэ с экипажем в несколько десятков ты­сяч человек выходил регулярно из южных портов Китая и раз­делялся затем на эскадры, которые посещали различные стра­ны от Филиппин до африканского побережья. Выполнив свои задачи, они собирались в Малакке, откуда возвращались в Ки­тай.

Как сообщает китайский летописец Гун Чжень, «китайские корабли, отправляющиеся в Западные моря, создали в этом месте (Малакке. — Э. Б.) свою зарубежную резиденцию (вай-фу). Здесь построен частокол и возведено четверо ворот и сто­рожевые башни. Внутри сооружена вторая стена и склады, на­полненные всеми необходимыми припасами. Корабли главной эскадры Чжэн Хэ, посетив Тямпу, Яву и другие страны, а так­же корабли авангардных флотилий, высылаемых в Сиам и дру­гие страны, — все при возвращении причаливают к берегам той страны. Корабли собираются все вместе. ...Всевозможные день­ги и припасы, доставленные из различных стран, разбираются здесь и грузятся на корабли. Флот остается до пятого месяца, когда начинают дуть попутные ветры, и в полном составе от­правляется в обратный путь» (цит. по [15, с. 96]).

Китайский чиновник Хуан Чун, посетивший Малакку позд­нее, отмечал, что часть дворца малаккского правителя крыта черепицей, оставленной здесь Чжэн Хэ, и что в городе много дворцов и зданий, построенных по китайскому образцу [15, с. 96]. При возвращении флота Чжэн Хэ в Китай в июле 1411 г. на его борту находился Парамешвара со своей семьей и сви­той в 540 человек, решивший лично выразить китайскому им­ператору благодарность за оказанное покровительство [15, с. 94; 54, с. 43; 209, с. 123].

В Нанкине Парамешваре был оказан радушный прием. Ки­тайская летопись сообщает: «Он был принят императором и снова получил в подарок пояс с драгоценными камнями, лоша­дей с седлами, 100 лян золота, 500 лян серебра, 400 тыс. ли­стов бумаги, 2600 связок медной монеты, 300 штук прозрачного шелка, 100 штук простого шелка и две штуки шелка, расшито­го, золотыми цветами. Его жене, сыну, племяннику и свите бы­ли оказаны соответствующие почести, и каждый получил по­дарки сообразно его рангу. Затем чиновники Управления обря­дов устроили в их честь два банкета на почтовых станциях (по дороге к морю)» (цит. по [280, с. 47]). Для возвращения на родину Чжу Ди подарил Парамешваре морской корабль [185, с. 109].

В 1412 г. к императорскому двору прибыло новое малакк-ское посольство во главе с племянником Парамешвары. Офи­циально его целью было выражение благодарности за оказан­ный в прошлом году прием. На деле, видимо, малаккский вла­ститель пытался добиться от императора возвращения своего родового владения — княжества Палембанг на Суматре. Одна­ко китайское правительство, последовательно проводившее по­литику фрагментации государств Юго-Восточной Азии, не было заинтересовано в чрезмерном укреплении своего нового вассала и предпочло оставить Палембанг под номинальным сюзерените­том сильно ослабевшего Маджапахита. Малаккское посольст­во вернулось обратно ни с чем [280, с. 47].

Предприимчивый Парамешвара не примирился с этим отка­зом. В 1413 г. он направил королю Маджапахита подложный указ, составленный якобы от имени Чжу Ди, с требованием пе­редать ему (Парамешваре) Палембанг. Подлог был раскрыт находившимся в это время на Яве китайским послом У Цином. Император Чжу Ди по этому поводу направил в Маджапахит следующее послание: «Недавно стало известно, что Малакка требует возврата земли Палембанга, а ван Явы (король Маджапахита. — Э. Б.) и подозревал подлог и в то же время боялся, Я искренне обхожусь с людьми и если бы было на то мое по­зволение, то обязательно был бы послан на Яву императорский указ. Как же ван мог усомниться? Мелкие люди не держат сло­ва, не следует им легко доверяться» (цит. по [15, с. 941].

Таким образом, Парамешвара попал в немилость у китай­ского двора. Он, однако, не оставил своих планов установить гегемонию в малайско-суматранском районе. С этой целью он решил опереться на новую силу, сравнительно недавно здесь появившуюся, — мусульманство, занесенное купцами из Индии и Аравии. Мусульманскими в этом районе к началу XV в. бы­ли несколько торговых городов-государств на Северо-Восточной Суматре. Крупнейшим из них был султанат Пасей, одноимен­ный порт которого в XIV в. был главным центром торговли в проливах. В первые годы существования Малакки ее отношения с Пасеем, могучим конкурентом, были натянутыми. Томе Пиреш сообщает, что Парамешвара (видимо, около 1410 г.) аре­стовал прибывших к нему послов Пасея и держал под стражей три года [229, т. II, с. 240]. Теперь владетель Малакки резко изменил курс, освободил послов, установил дружбу с султаном Пасея, женился в возрасте 72 лет на его дочери и принял ис­лам вместе со своими приближенными.

Большинство историков считает, что переход Парамешвары в ислам произошел в 1414 г. [54, с. 44; 56, с. 157; 209, с. 123]. Однако переводчик 4-й экспедиции Чжэн Хэ Ма Хуань, который сам был мусульманином, посетивший Малакку в 1413 г., сооб­щает, что он видел Парамешвару с белым тюрбаном на голове и что все жители страны, так же как король, мусульмане [185, с. 110]. По-видимому, Парамешвара сменил религию сразу же после, фиаско с Палембангом.

Перейдя в ислам, Парамешвара принял имя Мегат Искан­дер-шах. Это звучное имя должно было не только прибавить ему популярности в международных мусульманских кругах. В 1414 г. он вновь отправился в Китай и, видимо, дал крупную взятку тамошним чиновникам, потому что они занесли в соот­ветствующие документы, что в Китай прибыл Исыганьдерша, чтобы сообщить о смерти своего отца — вана Малакки Пара­мешвары и получить новую инвеституру на трон Малакки. Это внесло путаницу в построения позднейших историков, но сняло с него опалу императора, поскольку, выступая в качестве собст­венного сына, он, естественно, не отвечал за преступления от­ца [15, с. 95; 56, с. 157; 229, т. II, с. 245].

Утверждение мусульманства способствовало новому притоку мусульманских купцов различных наций в Малакку. Как сооб­щает Т. Пиреш, «много богатых маврских купцов перешли из Пасея в Малакку. Здесь были персы, бенгальцы, арабы. В то время большинство купцов принадлежало к этим трем нациям. Они были очень богаты и привезли с собой своих мулл. Они сказали, что готовы платить подати, ибо стало известно, что лю­ди Явы хотят привозить сюда гвоздику, мускатный орех, мускат­ный цвет и сандал... Хакем Даркса (Мегат Искандер-шах) ока­зал им почести, дал землю для постройки домов и мечетей. Тор­говля стала быстро расти благодаря этим богатым маврам. И так же быстро стали расти доходы короля. ...И с Суматры стали прибывать люди, начали работать и зарабатывать на жизнь, и из Сингапура, и с ближних островов селатов, и из дру­гих мест. И так как король был справедлив и шедр к купцам, его любили» [229, т. II, с. 240—241].

Звезда Пасея стала постепенно закатываться, в то время как звезда Малакки всходила все выше. Однако растущее бо­гатство Малакки не могло не привлекать внимания Сиама. В 1419 г. Парамешвара (Мегат Искандер-шах), несмотря на преклонный возраст, снова лично отправился в Китай с прось­бой оградить его от сиамской агрессии [209, с. 124].

Выслушав жалобу Парамешвары, император Чжу Ди в кон­це 1419 г. направил в Сиам указ следующего содержания: «Я, почтительно получив на то соизволение Неба, правлю как государь китайцами и иноземцами. Руководствуясь в своем правлении помыслами любви ко всему живому между Небом и Землей, Я на всех взираю с одинаковой гуманностью, не делая различий между теми и другими. Ван Сиама может уважать порядок, предписанный Небом, усердно исполняя свои обязан­ности по присылке дани. Не проходит дня, чтобы я не помыш­лял о его благополучии и покровительстве ему. Недавно ван страны Малакка Исыганьдерша (Искандер-шах) унаследовал престол, чтобы воплощать замыслы своего отца. Он является сыном главной супруги вана. Он прислал дань к воротам моего дворца. Он действовал совершенно справедливо, как и подобает всякому вану. Тем не менее Я узнал, что ван Сиама беспричин­но захотел двинуть против него войска. Ведь сражаясь с ору­жием в руках, войска обеих сторон будут нести потери, а по­этому любовь к войне не является гуманным помыслом. Ведь поскольку ван страны Малакка уже подчинился мне, он яв­ляется вассалом императорского двора. Он уже доказал свою правоту перед императорским двором. Пренебрегая долгом, пойти на то, чтобы самочинно двинуть в бой войска, значит не считаться с императорским двором. Наверняка это не является помыслом самого вана Сиама, а, вероятно, кто-либо из его при­ближенных сделал это, ложно прикрываясь именем вана. За­бавляться войной по своему собственному, единоличному усмотрению — достойно негодования. Вану следует глубоко по­размыслить над этим, не впадать в заблуждения, поддерживать дружественные отношения с соседними странами, не нападать на других, но совместными усилиями оберегать свое благополучие. Разве можно впадать в крайности? Вану Сиама следует принять это во внимание» (цит. по [15, с. 95]).

Прибегая к политике кнута и пряника, китайское правитель­ство вместе с тем одарило согласно установленной традиции сиамского посла, прибывшего в Китай в начале 1420 г., и на­правило вместе с ним в Сиам дворцового евнуха Ян Миня с по­дарками для сиамского короля. Такая двойная политика при­несла свои результаты. В 1421 г. сиамский король Интарача (1408—1424) прислал в Китай посольство в составе 60 человек с дарами и просьбой о «прощении» за вторжение сиамских войск в Малакку [15, с. 95]. В 1424 г. Парамешвара (Мегат Ис­кандер-шах) умер. Трон унаследовал его сын Шри Махараджа (1424—1444). Его тронное имя соответствовало титулу правите­ля раннесредневековой империи Шривиджайя. При жизни отца он, по-видимому, был мусульманином, как и вся семья Парамешвары, но теперь вновь вернулся к старой религии — индуиз­му (в сочетании с буддизмом). При нем ведущую роль при дворе стали играть богатые купцы и феодалы — индуисты и буддисты, которых возглавлял дядя правителя Шри Дева Рад­жа, занимавший пост первого министра [54, с: 45].

Сразу же после вступления на престол Шри Махараджа вместе с женой и сыном отправился в Китай, чтобы добиться признания со стороны императора и помощи против Сиама, ко­торый активизировался после смерти Чжу Ди. В китайских источниках Шри Махараджа фигурирует под именем Силама-хала [56, с. 157]. Но новый император Жень Цзун (1424— 1425) отрицательно относился к практике заморских походов своего предшественника и помощи Малакке не оказал. Только при новом императоре Сюаньцзуне (1425—1435) Китай косвен­но выразил свое недовольство Сиаму, урезав наполовину тради­ционную норму даров сиамскому послу [13, с. 81].

Тем не менее несколько лег спустя над Малаккой вновь на­висла угроза сиамского вторжения. В 1431 г. в Китай на кораб­ле, доставившем послов из Самудры (Северная Суматра), тай­но прибыло малаккское посольство в составе трех человек. Они сообщили, что их правитель хотел бы вновь побывать в Китае, но опасается нападения со стороны Сиама, о подготовке кото­рого ему донесла разведка. Император Сюаньцзун отправил их обратно с флотом Чжэн Хэ. Тот же флот доставил в Сиам им­ператорский указ, предписывавший королю Боромораче II «жить в добром согласии со своими соседями и не нарушать приказов императорского двора» [209, с. 124].

После того как непосредственная угроза сиамского нападе­ния была устранена, Шри Махараджа направился в Китай, где пробыл три года (1433—1436). Такой длительный визит, воз­можно, был вызван болезнью и смертью Сюаньцзуна, а также колебаниями в китайской внешней политике, завершившимися в 1436 г. полным запрещением дальних морских походов и строительства крупных морских кораблей [15, с. 116]. И хотя новый император послал вдогонку Шри Махарадже указ с по­хвалами, а губернатору Гуандуна было приказано сопровождать малаккского правителя на обратном пути [15, с. 96], Шри Маха­раджа понял, что опираться на поддержку Китая, как прежде, больше не удастся.

В этой обстановке он, как и его отец после конфликта 1413 г. с Китаем, решил опереться на растущую в Южных мо­рях силу — мусульманство. В 1436 г. он вновь перешел в ислам и принял тронное имя Мухаммед-шах. При этом на политиче­ской арене Малакки на первое место выдвинулся тесть Шри Махараджи, богатый тамильский купец-мусульманин, детям и внукам которого суждено было сыграть важную роль в исто­рии этого государства [54, с. 73; 280, с. 49—50].

Последние годы правления Шри Махараджи мусульманские купцы и феодалы господствовали при малаккском дворе, но после его смерти в 1444 г. власть снова перешла в руки ин-дуистско-буддийской фракции правящего класса. Ее лидер — бендахара (дядя Шри Махараджи) отстранил от престолона­следия старшего сына покойного монарха Раджу Касима (от жены тамилки) под тем предлогом, что его мать была всего лишь дочерью купца, и посадил на трон младшего сына Ибра-хим-шаха, матерью которого была роканская принцесса[18].

Ибрахим-шах, взойдя на престол, принял смешанное ин-дуистско-мусульманское имя Шри Парамешвара Дева-шах. Это, по-видимому, означало, что сам он, став правителем, не отрекся от мусульманской религии, как его отец, но общий курс его по­литики будет направлен на поддержку индуистских феодалов и купцов. В 1445 г. он направил в Китай посольство, чтобы под­нять свой авторитет утверждением со стороны императора. Реальную власть в Малакке взял в свои руки дядя государя по матери, раджа Рокана. Однако правление Шри Парамешвара Дева-шаха оказалось весьма кратковременным. Индуистско-буддийская фракция насчитывала в своих рядах лишь часть местных феодалов, потомков соратников Парамешвары, и не­значительное число купцов-индуистов из Индии (большинство индийских купцов было мусульманами). Мусульманская же фракция обладала огромными международными связями и мог­ла рассчитывать на поддержку всего мусульманского мира. Когда индийская фракция добилась обложения мусульманских купцов дополнительными пошлинами, обстановка созрела для государственного переворота [54, с. 46; 56, с. 157].

В конце 1445 г. в Малакку прибыли корабли арабского купца Джелаль-уд-дина. Этот купец наряду с торговлей, видимо, занимался и пиратством, поскольку обладал хорошо вооружен­ным и опытным в военном деле экипажем. Лидер мусульман-ской фракции Тун Али (дядя Раджи Касима и сын тамильского купца, тестя Шри Махараджи) предложил Джелаль-уд-дину присоединиться к заговору, на что тот охотно пошел. На семнад­цатом месяце правления Шри Парамешвара Дева-шаха люди Тун Али и Джелаль-уд-дина под покровом ночи внезапно ата­ковали дворец и убили раджу Рокана и молодого монарха. Впоследствии малайские летописцы «исправили историю» в своих аналах следующим образом: Шри Парамешвара Дева-шах был дескать убит не заговорщиками, а своим дядей, рад­жей Рокана, который в предсмертной агонии потерял ориента­цию. В связи с этим Шри Парамешвара Дева-шаху было по­смертно присвоено приличное мусульманское имя — султан Абу Шахид, «государь-мученик» [280, с. 50—51].

После этих событий мусульманство восторжествовало в Ма-лакке окончательно. К середине XV в. мусульманство распро­странилось и по всему Малаккскому полуострову. Может по­казаться странным, что буддизм хинаянского толка (в сочета­нии с элементами индуизма), продержавшийся в Малайе более тысячи лет, был так быстро вытеснен здесь новой религией, в то время как другие страны хинаянского буддизма (Бирма, Сиам, Лаос и Кампучия) остались совершенно глухи к пропа­ганде мусульманских миссионеров. Некоторые историки объяс­няют это тем, что ислам, высоко поднявший статус купцов, ока­зался особенно пригодным для торгового государства Малакки. Но и буддизм также считал торговлю более достойным заняти­ем, чем скотоводство и земледелие, потому что эти профессии находились в противоречии с принципом ахинсы (непричинения вреда живым существам, включая даже земляных червей).

Причины перемены религии заключались в другом. Если в XIII в. торговые города Малайи сражались под знаменем хи-наяны против гегемонии махаянской Шривиджайи, то в XV в. основным врагом Малайи был единоверный хинаянский Сиам, что не могло не ослабить популярности хинаяны в подвергшей­ся агрессии стране в условиях конкуренции ислама. Ислам стал удобным политическим знаменем Малайи, боровшейся за свою независимость. Кроме того, переход в ислам позволял Малакке укрепить союз с мусульманскими государствами Индонезии, а также установить более прочные торговые связи с мусульман­скими торговыми кругами Индии, Персии и Аравии, обеспечи­вавшими приток в Малакку товаров с запада и вывоз ее това­ров в страны Среднего и Ближнего Востока.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 11. Малаккский султанат с середины XV до начала XVI в.

Спойлер (раскрыть)

После победы мусульманского заговора на престол взошел племянник Тун Али и внук тамильского купца Раджа Касим, принявший тронное имя Музаффар-шах (1445—1459). В самом начале его правления войска сиамского короля Боромотрайлоканата, рассчитывавшего использовать замешательство, вызван­ное переворотом, напали на Малакку, но были успешно отраже­ны. Сиамская угроза объединила в один лагерь старую инду­истскую и новую мусульманскую знать [54, с. 45—46].

Но после отражения сиамской агрессии вновь вспыхнула старая, распря. Престарелый вождь индийской фракции бендаха-ра Шри Дева Раджа (внучатый дядя и тесть нового монарха) вынужден был принять яд и освободить, таким образом, место первого министра для лидера мусульман Тун Али [280, с. 51]. Но младшее поколение местных феодалов предпочло в значи­тельной части принять ислам и примкнуть к победителям. В их числе особо выделились двое сыновей Шри Дева Раджи — Тун Перак и Тун Путех, братья жены Музаффар-шаха — Тун Куду.

Талантливый полководец Тун Перак отличился еще в войне 1445—1446 гг. с Сиамом. И впоследствии на протяжении не­скольких десятилетий он был главным организатором всех обо­ронительных и наступательных войн Малакки. В конце 40-х — первой половине 50-х годов он быстро поднимался по служеб­ной лестнице, занимая все более ответственные посты. В 1456 г. вновь возникла серьезная угроза нападения Сиама. Перед ли­цом этой угрозы Музаффар-шах счел нужным поставить во гла­ве правительства Тун Перака. Бендахаре Тун Али султан пред­ложил в виде компенсации любую невесту в государстве. Тун Али, желая поставить Музаффар-шаха и Тун Перака в затруд­нительное положение, потребовал себе в жены Тун Куду. Муж и брат султанши согласились принести эту жертву, и Тун Али пришлось передать Тун Пераку пост бендахары. Почти сразу вслед за этим началось сиамское вторжение. Сначала военный успех был на стороне сиамцев. Им даже удалось на короткий срок захватить Малакку. Однако в том же 1456 г. малаккский флот под командованием Тун Перака нанес сокрушительное поражение сиамскому флоту у Бату Пахата. Затем Тун Перак разбил сиамцев и на суше и освободил столицу. Сиамские войска в беспорядке отступили к своим границам [54, с. 46; 209, с. 131 — 132].

С этого времени и вплоть до своей смерти в 1498 г. Тун Пе­рак стал фактическим правителем Малакки. В том же, 1456 г. по инициативе Тун Перака были возобновлены дипломатические отношения с Китаем, прерванные в годы правления тамильской фракции во главе с Тун Али. Китайский император прислал Тун Пераку «головной убор из кожи, платье, повседневные одежды из красного прозрачного шелка, пояс, украшенный ро­гом носорога, и головной убор из тончайшего шелка» (цит. по [56, с. 158]).

Несмотря на недавнюю победу, Тун Перак убедил Музаф­фар-шаха написать сиамскому королю Боромотрайлоканату примирительное письмо. Тот ответил в высокомерном тоне, назвав Музаффар-шаха своим вице-королем, но неустойчивый мир про­должал сохраняться вплоть до смерти Музаффар-шаха, В 1458 г. Малакка послала в Китай новое посольство, стремясь укрепить отношения с Китаем в противовес Сиаму [209, с. 133].

При Музаффар-шахе и Тун Пераке Малакка завязала также тесные дипломатические отношения с Явой. Как сообщает Т. Пиреш, Музаффар-шах даже признал себя формально васса­лом Маджапахита, посылал ему слонов, китайские изделия и ин­дийские ткани [229, т. II, с. 243, 245]. Эти дары должны были облегчить деятельность малаккских купцов на Яве, а также ре­гулярное поступление продовольствия с этого острова в Малак­ку, которая всегда испытывала нехватку в сельскохозяйствен­ных продуктах. Кроме явной дипломатической и торговой дея­тельности, Тун Перак вел на Яве и тайную работу. Как сооб­щает Т. Пиреш, «Модафаркса (Музаффар-шах. — Э. Б.) посы­лал посольство к языческому королю Явы и говорят, что (вмес­те с тем) он тайными средствами через своих мулл побудил видных людей Явы в прибрежных районах стать мусульманами» [229, т. II, с. 245].

В отношении Суматры экспансионистская политика Малак­ки велась более открытыми средствами, часто даже силой ору­жия. Т. Пиреш пишет: «Модафаркса часто воевал с королем Ару и отнял у него королевство Рокан, которое напротив Ма­лакки... Этот король (Музаффар-шах. — Э. Б.) пытался уничто­жить Ару, хотя король Ару стал мусульманином раньше всех других. Но они (малаккцы. — Э. Б.) говорят, что он не истин­ный мусульманин. Он живет в глубине острова. У него много­люден и много кораблей. И они всегда грабят, где ни высадят­ся, и все захватывают. И они с этого живут. Из Ару они могут достигнуть берегов Малакки за один день. Людей Ару все боятся. И со времен Модафаркса, и до 1511 г., и после — они всегда враги (Малакки. — Э. Б.)» [229, т. II, с. 245].

Завоевательная политика велась в эти годы и в других райо­нах Суматры. «Король долго воевал с Кампаром и Индрагири, которые в земле Минангкабау (откуда золото идет в Малакку). И с течением времени Модафаркса так их стеснил, что прину­дил королей Кампара и Индрагири жениться на двух дочерях. Раджа Путеха, своего брата, и эти короли и ближайшие к ним народы стали мусульманами. И сделав этих королей... своими вассалами и мусульманами, он так прославился, что получал письма и дары от королей Ормуза, Камбая, Бенгала. И они по­слали много своих купцов жить в Малакку» [229, т. II, с. 245],

В правление Музаффар-шаха началась экспансия Малакки и на самом Малаккском полуострове, в первую очередь в его южной части. «Король подчинил себе Сингапурский пролив с островом Бинтанг, — пишет Т. Пиреш, — ... и он воевал за этот пролив с королями Паханга, Тренгану и Патани и всегда одолевал их... На стороне Кедаха он приобрел Минджан, хорошее место с небольшой рекой и добычей олова. Он также сделал вассалом Селангор, где есть олово, и другие места» [229, т II, с. 243—244].

В 1459 г. Музаффар-шах умер и на престол взошел Мансур-шах (1459—1477), сын покойного султана от двоюродной сест­ры Тун Перака. В годы правления Мансур-шаха возобновилась война с Сиамом. Но теперь Малакка была наступающей сторо­ной. Сиам постепенно потерял все свои владения на Малакк-ском полуострове, кроме княжества Лигор (Након-Сри-Дхам-марат). Первую кампанию в этой войне Тун Перак провел про­тив крупнейшего вассала Сиама на полуострове — княжества Паханг. Сухопутные силы Малакки поддерживал флот из 200 кораблей. Сиамский губернатор Паханга Махараджа Дева Сура (судя по имени, малаец-индуист) был взят в плен, приве­зен в Малакку и назначен на должность главного надсмотрщи­ка слонов. Заместитель малаккского главнокомандующего гене­рал Шри Биджа Дираджа был назначен вассальным князем Паханга. Затем были завоеваны княжества Кедах, Джохор и другие более мелкие территории [54, с. 46; 209, с. 133; 280, с. 52]. В Паханге и других завоеванных областях внедрялась му­сульманская вера. Задача была облегчена тем, что эти области уже были частично исламизированы в предшествующие десяти­летия.

На юге в эти годы продолжалось наступление на Восточ­ную Суматру. Были вновь завоеваны Кампар, Рокан и Индрагири, отложившиеся было после неудачной попытки мятежа дя­ди султана Раджа Путеха. Раджа Путех, видимо, хотел опе­реться на князей Кампара и Индрагири, своих зятьев, но за­говор был вовремя раскрыт. По свидетельству Т. Пиреша, сул­тан Мансур-шах лично заколол своего дядю во время мирной беседы в доме у последнего [209, с. 134; 229, т. II, с. 247]. После подавления мятежа в Кампаре князь Кампара был лишен своих владений, его княжество было отдано в вассальное держание отличившемуся в этой войне Тун Мутахару, сыну Тун Али. Од­нако он управлял своим княжеством, не выезжая из Малакки. Судьба князя Индрагири неизвестна [280, с. 53].

После восстановления власти Малакки в старых владениях на Суматре последовали новые завоевания. Следующей жерт­вой экспансии Малакки стало важное в торговом отношении княжество Сиак. Как сообщает Т. Пиреш, Сиак вывозил рис, мед, воск, ротанг, вино и продукты тропического леса. Здесь было больше золота, чем в других суматранских владениях Ма­лакки. Кроме того, Сиак был богат корабельным лесом и был важным центром кораблестроения [229, т. I, с. 149—150]. В хо­де войны князь Сиака был убит, а его сын взят в плен. Вскоре, однако, Мансур-шах женил его на своей дочери и отправил обратно править Сиаком в качестве вассального князя [280, с. 52—531. При Мансур-шахе продолжалась война с Ару, нача­тая его предшественником. Малаккские войска захватили при этом город Рупат, «лежащий напротив Малакки» [229, т. II, с. 248]. Тогда же вассалом Малакки стал шейх княжества Порим на Суматре. Так же как и князь Сиака, он был взят в плен, но, принеся вассальную присягу Мансур-шаху, получил свои владения назад [229, т. II, с. 248].

Наконец, дело дошло до открытого столкновения Малакки с главным ее торговым соперником Пасеем. Там в это время произошло восстание против местного султана, и он обещал в обмен на военную помощь стать вассалом Малакки. Тун Перак и Лаксамана (командующий флотом) прибыли в Пасей со значительными силами. Но когда восстание было подавлено, султан Пасея отказался выполнить свое обещание. Тогда войска Тун Перака обратили свое оружие против самого султа­на. Война приняла затяжной характер. Малаккцам не удава­лось прочно закрепиться в Пасее вплоть до конца XV в. В ко­нечном итоге Пасей вошел в состав растущего северосуматран-ского государства. Однако столкновение между Малаккским (Джохорским) султанатом и Аче произошло только в XVI в. после захвата столицы Малакки португальцами [280, с. 54].

В правление Мансур-шаха Малакка стала могучей держа­вой, своего рода экономическим центром Юго-Восточной Азии, торговые связи которого протянулись от Египта до Китая и Японии. В военной мощи Малакка среди прочих стран региона уступала, пожалуй, только Вьетнаму. Огромные богатства сте­кались в Малакку со всех сторон и оседали в руках султана,, крупных феодалов и купцов (эти два статуса часто совмеща­лись в одном лице). Придворная жизнь Малакки отличалась исключительной пышностью. Богатство султана оценивалось в 140 квинталов (14 тыс. фунтов) золота, не считая массы драго­ценных камней [209, с. 134; 229, т. II, с. 250].

Т. Пиреш, писавший между 1512 и 1515 г. и пользовавший­ся живой малаккской традицией о событиях XV в. (он застал в живых некоторых современников Мансур-шаха), дает этому правителю противоречивую оценку. С одной стороны, как пи­шет Т. Пиреш, «мавры Малакки говорят, что Мансур как ко­роль был лучше всех своих предшественников. Он даровал вольности иностранным купцам. Он всегда очень любил право­судие. Говорят, по ночам он лично обходил город, наблюдал за порядком... Мансур построил прекрасную мечеть там, где те­перь (в 1515 г. — Э. Б.) крепость, богатые мосты через реку. Он снизил пошлины на торговлю. Его так ценили туземцы и иностранцы, что он очень разбогател... Мансур часто поднимал людей из ничтожества. Его казначеем был язычник клинг (жи­тель восточного побережья Индии. — Э. Б.), который пользовал­ся у него огромным влиянием. Таким же влиянием пользовался его раб, кафр (негр. — Э. Б.) из Палембанга... Впоследствии они оба, клинг и человек из Палембанга поднялись так высоко, что стали маврами (мусульманами. — Э. Б.) (еще) во вре­мена Мансура. И бендара (бендахара. — Э. Б.), которого обез­главили здесь (в 1510 г., при Махмуд-шахе. — Э. Б.), был вну­ком этого клинга (по женской линии. — Э. Б.). А внук палембангца (негра. — Э. Б.) сейчас лаксамана у бывшего султана Малакки (Махмуд-шаха. — Э. Б.)» [229, т. II, с. 249]. С другой стороны, Т. Пиреш отмечает, что Мансур-шах был страстным игроком, отличался невероятной расточительностью и вел край­не рассеянный образ жизни. «Он забирал всех красивых жен­щин купцов, парсов и клингов в свой гарем (а впоследствии) обращал их в мусульманство и выдавал замуж за сыновей ман­даринов, давая им приданое» [229, т. II, с. 249]. По-видимому, в воспоминаниях стариков, беседовавших с Т. Пирешом, живо­писная фигура Мансур-шаха затеняла державшегося на втором плане подлинного правителя государства — Тун Перака, созда­теля величия Малакки. В написанных позже малайских анна­лах прямо говорится, что Мансур-шах был слабым государем, во всем безропотно следовавшим указаниям Тун Перака.

Особенно яркое выражение эта зависимость получила в во­просе о престолонаследии. Старший сын Мансур-шаха Раджа Мухаммед, видимо, был выразителем настроений той части малаккских феодалов, которая тяготилась властью Тун Перака и добивалась его устранения. Однажды во время игры в мяч Раджа Мухаммед, придравшись к ничтожному поводу, заколол крисом сына Тук Перака. Возможно, этим он рассчитывал вы­звать правительственный кризис. Действительно, многочислен­ная родня Тун Перака немедленно потребовала крови убийцы. Если бы Тун Перак поддержал это требование перед султаном, любящее сердце отца, по расчетам оппозиции, могло бы не вы­держать, и это привело бы к падению первого министра. Тун Перак проявил, однако, государственную мудрость. Он потребо­вал лишь отстранения Раджи Мухаммеда от наследования тро­ном, компенсировав это, впрочем, удельным княжением в Па-ханге, крупнейшем вассальном владении Малакки. Мансур-шах принял этот компромисс. Наследником престола был назначен Раджа Хусейн, сын Мансур-шаха от другой жены, сестры Тун Перака. Таким образом, в результате конфликта могуществен­ный бендахара вознесся еще выше [209, с. 134; 280, с. 54].

В 1477 г. Мансур-шах умер и на престол взошел Раджа Ху­сейн, принявший тронное имя Ала-уд-дин Риаят-шах (1477— 1488), родной племянник Тун Перака. Еще в бытность наслед­ником он женился на Тун Сенадже, племяннице Тун Перака; его зависимость от бендахары была еще сильнее, чем у его от­ца [280, с. 55].

Начало правления ознаменовалось конфликтом между моло­дым султаном и его старшим единокровным братом Махмудом. Этот Махмуд был родным братом убийцы сына Тун Перака, Раджи Мухаммада, который умер (или был тайно устранен?) в 1475 г. Он по праву старшинства считал себя законным наслед­ником, а вместо этого был отправлен в тот же Паханг. Укре­пившись там, он бросил открытый вызов Ала-уд-дину, убив гу­бернатора княжества Тренгану Таланая за то, что он принес присягу новому султану. Ала-уд-дин хотел начать военные дей­ствия против Паханга, но Тун Перак наложил на это решение вето. Он пресек начинающуюся гражданскую войну более эко­номичным способом, направив в Паханг лаксаману Ханг Туа-ха. Этот выдающийся военачальник и будущий главный герой малайского эпоса дерзко вошел во дворец Махмуда с несколь­кими воинами и на глазах у пахангского султана убил одного из его придворных, родственника убийцы Таланая. Опасаясь, что следующий террористический акт будет направлен против него самого, Махмуд поспешил выразить покорность [280, с. 56].

При Ала-уд-дине Малакка продолжала вести войны на Во­сточной Суматре, хотя не смогла добиться новых существенных приобретений. Особенно упорная борьба шла с полупиратским государством Ару. Согласно малайским источникам, Малакка вмешалась в войну Ару и Пасея на стороне последнего и одер­жала решительную победу над флотом Ару [280, с. 56]. Соглас­но португальским источникам, Малакка, напротив, потерпела в войне с Ару поражение [229, т. II, с. 251]. Вторая версия более правдоподобна, судя по отсутствию новых приобретений Малак­ки на Суматре.

Некоторое военное ослабление Малакки в этот период мож­но усмотреть и в посылке Ала-уд-дином в 1481 г. посольства в Китай с просьбой о помощи против короля Вьетнама, который после покорения мусульманской Тямпы собирался, по сведени­ям малаккской разведки, продолжить наступление на запад и напасть на Малакку. Китайский император послал укоризнен­ное послание королю Вьетнама, а Ала-уд-дину посоветовал в случае нападения опираться на собственные силы [280, с. 56].

В оценке личности султана Ала-уд-дина имеются некоторые противоречия. Согласно малайским источникам, Ала-уд-дин был энергичным правителем, который по ночам лично патрулировал в столице и убивал разбойников, а наутро делал выговор свое­му шурину — начальнику полиции Тун Мутахиру за неумение поддерживать порядок [280, с. 56]. Т. Пиреш, напротив, утверж­дает; «Говорят, Аладин был более предан делам ислама, чем чему-либо другому. Он потреблял много опиума и иногда бывал не в своем уме. Он был одинок и не часто наведывался в город. В свое время он собрал много богатств, чтобы ехать в Мекку» [229, т. II, с. 251]. Малайские анналы подтверждают набож­ность Ала-уд-дика и запланированную им поездку в Мекку. Что касается его ночных подвигов, то тут летописцы, видимо, спу­тали его с отцом.

В последние годы правления Ала-уд-дина феодальная оппозиция вновь подняла голову. «Аладин всегда держал королей Паханга, Кампара и Индрагири и их родню при дворе и настав­лял их в исламе, поскольку хорошо знал этот предмет» [229, т. II, с. 251]. Иными словами, султан боялся, как бы вассальные правители не слишком укрепились, находясь в своих владениях. Только однажды Ала-уд-дин отступил от этого правила. Неза­долго до своей смерти он послал своего старшего сына от суматранской принцессы (т. е. полноправного наследника трона) Манувар-шаха вассальным султаном в Кампар, чтобы он там «набрался опыта управления» [280, с. 56]. Р. О. Винстедт не без оснований полагает, что это перемещение было результатом феодальной интриги Тун Перака, желавшего удалить от двора законного наследника, чтобы расчистить дорогу к трону Мах­муду, сыну своей племянницы. В качестве альтернативы Вин­стедт предполагает, что инициатором посылки был Тун Мутахир, родной брат матери Махмуда [280, с. 56]. Эта гипотеза нам представляется сомнительной, так как именно Тун Мутахир был вассальным князем Кампара до того, как его передали Манувар-шаху. Он, скорее, был ущемлен этой перестановкой и зата­ил вражду к своему зятю Ала-уд-дину, с которым у него, судя по всему, и раньше бывали трения.

В 1488 г. почти 30-летний Ала-уд-дин, как сообщает Т. Пиреш, «готовясь к поездке в Мекку, заболел лихорадкой и умер через семь-восемь дней» [229, т. II, с. 25]. Малайская традиция, явно более точная в этом случае, утверждает, что султан был отравлен в результате заговора, организованного вассальным султаном Паханга Махмудом (о котором уже говорилось рань­ше как о претенденте на престол) и правителем Индрагири [209, с. 135; 280, с. 57]. Участвовал ли в заговоре Тун Мутахир, неизвестно. Малайские анналы, описывавшие этот период, со­ставлял его близкий родственник, который не стал бы разгла­шать такую позорную тайну. Во всяком случае, события развивались на пользу Тун Мутахиру. Старший сын покойного султана не получил своего наследия: на трон был возведен ма­лолетний Махмуд-шах (1488—1511), племянник Тун Мутахира и внучатый племянник Тун Перака. Стареющий Тун Перак по-прежнему фактически был главой государства, но он предо­ставлял все больше власти Тун Мутахиру (главе тамильской фракции феодалов), поскольку и тот ему приходился племянни­ком.

В 1498 г. после 42-летнего пребывания на посту бендахары умер Тун Перак. После него в течение двух лет бендахарой был престарелый брат Тун Перака Тун Путех. В годы его правле­ния на Малакку напал Сиам, правительство которого рассчиты­вало на ослабление Малакки после смерти Тун Перака. Тун Путех с помощью военных кадров, созданных его братом, успешно отразил нападение. Малакка выставила против Сиама боеспособную армию в 90 тыс. человек. Командующий малакк-ским флотом наголову разбил сиамский флот у о-ва Пуло Писанг. В результате войны вассальные княжества Сиама Патани, Кедах и Келантан перешли на сторону Сиама и признали его сюзеренитет [54, с. 54; 229, т. II, с. 253].

После смерти Тун Путеха в 1500 г. в феодальных кругах Малакки завязалась борьба за пост бендахары. На него претендо­вало сразу десять человек. Формально наибольшие права были у старшего сына Тун Перака — Падука Туан. Но позиции, за­воеванные Тун Мутахиром, были уже настолько сильны, что он без особого труда отстранил всех других претендентов и сам стал бендахарой [209, с. 136].

В качестве фактического руководителя малаккской полити­ки, однако, Тун Мутахир во многом уступал своему предшест­веннику. Он нарушил установленное Тун Пераком равновесие между малайской и тамильской фракциями высшей феодаль­ной знати Малакки, заполнив все ответственные посты своими тамильскими родственниками. В короткий срок он сумел не только вызвать к себе острую вражду могущественого клана — родни Тун Перака, но и утратить популярность среди богатых купцов, о нуждах которых он не заботился, стремясь монопо­лизировать в руках своей семьи все статьи торговли, и среди простых горожан, недовольных произволом его слуг и клиентов [54, с. 54; 209, с. 137].

Что касается султана Махмуд-шаха, то его и португальские и малайские источники рисуют крайне непривлекательным. Это естественно потому, что для португальцев он был живым вра­гом, малайский же летописец не мог простить ему казни своего дяди Тун Мутахира. Все же, даже учитывая предвзятость источников, следует признать, что Махмуд был слабым прави­телем[19]. Малакка двигалась в начале XVI в. навстречу катаст­рофе, не имея в правительстве ни одного сильного руководите­ля. Эта историческая случайность в значительной мере облег­чила португальцам захват Малакки.

1 сентября 1509 г. в малаккском порту впервые появились португальские корабли. Ими командовал Диогу Лопиш де Сикейра. Португальский вице-король Индии Афонсу д'Албукерки поручил ему двойное задание: явно — завязать торговлю с этим крупнейшим экономическим центром Юго-Восточной Азии, тай­но — разведать военный потенциал Малакки и возможности ее захвата. «В это время, — пишет Т. Пиреш, — в Малакке находилась тысяча гуджаратских купцов, а также парсы, бенгаль­цы, арабы — более 4 тысяч человек, а также много купцов клин-гов (жители восточного побережья Индии, в частности тами­лы.— Э. Б.), которые были в Малакке в особенной чести» [229, т. II, с. 254—255].

Все они слышали от своих соотечественников о разбойных действиях португальцев в бассейне Индийского океана, и, есте­ственно, не ждали от прибытия португальцев ничего хорошего, «Гуджаратцы, — продолжает Т. Пиреш, — первые, за ними пар­сы, арабы и многие клинги обратились к султану с предупреж­дением, что португальцы — шпионы, имеющие целью захватить Малакку. Султан сказал, что посоветуется с бендахарой (Тун Мутахиром. — Э. Б.). Тогда они, особенно гуджаратцы, отпра­вились к бендахаре с большими дарами и склонили его на свою сторону» [229, т. II, с. 255].

Диогу Лопиш уже выгрузил часть своих товаров на берег, когда султан Махмуд-шах собрал высших чиновников на госу­дарственный совет, чтобы решить, как поступить с португальца­ми. На совете мнения разделились. Тун Мутахир считал, что на­до немедленно захватить португальскую эскадру и перебить португальцев. Его поддержал султан, а вслед за ним большинство участников совета. Только лаксамана Ходжа Хасан — недавний победитель Сиама, наиболее компетентный воен­ный специалист, сумевший оценить боевую мощь кораблей ев­ропейского типа, решительно выступил против этого проекта. Он призывал не провоцировать войну с Португалией, а оттянуть ее, чтобы успеть подготовиться к обороне. К нему присоединился только начальник полиции. Тун Мутахир обвинил Ходжу Хасана в трусости и сам вызвался исполнять его обязанности. Сул­тан Махмуд-шах принял это предложение и распорядился поса­дить лаксаману под домашний арест [229, т. II, с. 256- 257].

Сразу же начались энергичные приготовления к одновре­менному нападению на португальцев на суше и на море. Соглас­но плану Диогу Лопиш Сикейра и все португальские команди­ры приглашались на торжественный банкет, во время которого и должна была начаться атака. Но этот план не удалось со­хранить в тайне. Одна яванка, бывшая в связи с португальским моряком, ночью предупредила Сикейру о заговоре. Малаккцам удалось захватить только португальские товары на берегу и два десятка португальцев, охранявших их. Для Сикейры с его малолюдным экипажем (многие погибли от тропических болез­ней) это было, однако, чувствительным ударом. Не добившись выдачи захваченных моряков, он был вынужден сжечь два ко­рабля и с остатком эскадры отплыть в Индию [280, с. 59].

Тун Мутахир, по-видимому, считал, что навсегда избавился от португальцев. Вместо того чтобы укреплять оборону города, он стал готовить почву для свержения султана, чтобы самому занять его место. Он уже присвоил себе и своей семье отдельные знаки султанского достоинства. Однако он не вовремя оскорбил влиятельного члена своей фракции, богатейшего та­мильского купца Раджу Муделяра и тот через лаксаману Ход­жу Хасана, открытого врага бендахары, донес султану о гото­вящемся заговоре. Слабохарактерный Махмуд-шах, всегда под­дакивавший могущественному дяде, на этот раз стал действо­вать стремительно и беспощадно. В 1510 г. Тун Мутахир был казнен вместе со всей своей тамильской родней. Имущество, конфискованное у них, составило 50 квинталов золота, не счи­тая других драгоценностей. К власти вновь пришла малайская фракция феодальной знати. Бендахарой был назначен преста­релый сын Тун Перака Падука Туан [209, с. 139; 229, т II с. 258—259; 280, с. 60].

Между тем в Малакке стало известно о захвате португаль­цами Гоа (25 ноября 1510 г.). Бендахара[20] отреагировал на это известие освобождением пленных португальцев из-под стражи. Более того, он вернул им их товары, чтобы они могли прокор­миться, продавая их, до прибытия за ними соотечественников. Одновременно были приняты спешные меры к обороне города [280, с. 59].

Но все эти мероприятия уже не могли предотвратить неиз­бежного. 20 апреля 1511 г. Афонсу д'Албукерки отплыл из Гоа с сильным флотом из 19 судов, в составе которого, кроме пор­тугальских солдат, находились и индийские наемники. 1 июля 1511 г. его флот появился перед Малаккой. Д'Албукерки потре­бовал выдачи пленных и разрешения построить в городе порту­гальский форт. Султан согласился вернуть пленных, но на вто­рое требование ответил решительным отказом [54, с. 55; 209, с. 159; 280, с. 90].

Обе стороны стали готовиться к сражению. Между тем в малаккском обществе произошел решительный раскол. Нему­сульманская часть населения, особенно купцы-индуисты, кото­рые подвергались дискриминации в последние годы правления Махмуд-шаха, была склонна придерживаться нейтралитета или открыто поддерживать португальцев. Во главе пропортугальской партии стоял богатый купец-индуист Ниначату, с самого начала оказывавший большую материальную поддержку плен­ным португальцам. Примирительную позицию по отношению к португальцам заняла даже значительная часть яванского купе­чества, в числе которых было много мусульман. Глава яван­ской общины в Малакке Утимураджа тайно послал д'Албукерки подарки и обещание поддержки. Яванские наемники, которым несколько месяцев не платили жалованья, тоже не хотели сра­жаться. Этот раскол значительно ослабил ряды защитников Малакки [54, с. 55; 280, с. 69].

Выждав несколько дней, д'Албукерки начал бомбардировку города и сжег все суда, находившиеся в порту, кроме тех, что принадлежали китайцам и индуистам[21]. Решимость Махмуд-ша­ха вновь заколебалась. Он прислал д'Албукерки пленных и со­гласился выделить португальцам участок земли для постройки крепости, а также возместить все убытки.

Но д'Албукерки разведал уже достаточно, чтобы принять ре­шение об общем штурме города. Все подходы к городу были перекрыты прочными деревянными палисадами. Единственные более или менее удобные места находились по обеим сторонам моста через р. Малакку. 25 июля 1511 г. в день Св. Якова, ко­торого д'Албукерки считал своим покровителем, португальский адмирал начал атаковать мост. Португальские суда приблизи­лись к мосту за два часа до рассвета, но малаккцы были начеку и встретили их сильным артиллерийским огнем (в Малакке бы­ло довольно много пушек, отлитых в местных мастерских). Од­нако после нескольких часов жестокого боя португальцам уда­лось захватить оба конца моста. Поскольку ветер дул с моря, им легко удалось поджечь дома, прилегавшие к мосту. Огонь вскоре распространился вглубь. Большая часть города была охвачена пламенем. При этом сгорел и султанский дворец. К двум часам дня силы атакующих стали иссякать. Страдая от голода и тропической жары, находясь под постоянным обстре­лом малаккцев, которые, в частности, пустили в ход отравлен­ные стрелы, португальцы не в силах были удерживать больше мост и плацдармы на берегах. Они вернулись на свои суда и вышли в море [209, с. 164—165].

Отбив первое нападение, малаккцы усилили укрепления моста. Они установили в нем пятьдесят бомбард, оградив края моста прочными палисадами. К северу и к югу от моста они воздвигли новые батареи на месте захваченных ранее порту­гальцами. Время, однако, работало на д'Албукерки. Раскол сре­ди населения города усиливался. Многие купцы, боясь за свои товары, предпочитали тайные переговоры с противником моби­лизации всех сил сопротивления. 10 августа 1511 г. португаль­цы начали новый штурм Малакки. Д'Албукерки приказал пе­реоборудовать крупную китайскую джонку в своего рода пла­вучую осадную башню. Малаккцы, видя, что это сооружение приближается к мосту, попытались поджечь ее, но безуспешно. В то время как португальский флот интенсивно обстреливал го­род, джонка пришвартовалась к мосту и португальцы сильным огнем с вершины башни буквально смели защитников моста. Теперь мост снова оказался в руках солдат д'Албукерки. Защит­ники Малакки отступили за баррикаду, расположенную между мостом и городской мечетью. Португальцы под командой капитана де Лимы овладели и этой баррикадой и стали продвигаться в глубь города. Тогда султан Махмуд-шах и его сын Ахмад лично возглавили контратаку. В авангарде малаккских сил дви­галось 20 боевых слонов. Португальцы сумели ранить передо­вого слона в глаз. Обезумевшее от боли животное повернуло назад и увлекло за собой остальных слонов. На узенькой улоч­ке началась давка. Слоны растоптали многих малаккских вои­нов, оставшиеся в живых отступили [209, с. 167].

Осторожный д'Албукерки, однако, не стал развивать своего успеха, опасаясь, что португальцы в уличных боях понесут слишком большие потери. Он потратил еще две недели на пере­говоры с султаном, рассчитывая, что за это время дух боль­шинства защитников будет окончательно подорван. Только 24 августа начался третий и последний штурм Малакки. На этот раз бой длился недолго. Кварталы, заселенные пегуанцами (монами), яванцами и индуистами, сдались противнику добровольно. Султан Махмуд-шах и его приверженцы бежали в глубь страны. После этого португальцы приступили к плано­мерному грабежу города. Добыча была огромной. Д'Албукерки разрешил своим солдатам в течение недели убивать всех му­сульман, которые появятся на улице. Столица Малаккского сул­таната была навсегда разрушена, а сам султанат с этого вре­мени получает название Джохорского, по району, в котором основал новую столицу султан Махмуд-шах [54, с. 59; 209, с. 168—169].

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 12. Расцвет империи Маджапахит

Спойлер (раскрыть)

Сложившаяся в начале 20-х годов XIV в. новая система феодальных отношений в Маджапахите, хотя и укрепила трон короля, все же не вполне устраивала правившего в тот момент монарха Джайянагару, поскольку его мать была суматранкой и не принадлежала к сингасарскому королевскому роду. По­этому старшей в королевском роде была в настоящий момент другая жена Виджайи, вдовствующая королева Гайятри, дочь Кертанагары.

Таким образом, после смерти Джайянагары трон должен был перейти к Гайятри или ее потомству; она имела двух до­черей — Трибхувану и Дьях Виях Раджадеви, удельных княгинь двух важнейших княжеств — Кахурипана и Дахи (Кедири) [249, с. 60].

В 1328 г. Джайянагара решил обойти новые правила престо­лонаследия, женившись сразу на обеих своих единокровных сестрах, положив, таким образом, начало восстановлению свое­го единовластия. Но Гаджа Мада не мог допустить нарушения сбалансированной системы власти, которая уже оправдала себя в предшествовавшие годы. «Параратон» так повествует об этом конфликте: «...Джайянагара имел двух неродных сестер, которых он не хотел выдавать замуж, так как хотел сам же­ниться на них. Поэтому, когда замечали, что кто-то из кшатри­ев (членов королевского рода. — 3. Б.) заглядывался на них, его убивали. Ведь ему (королю, — Э. Б.) самому хотелось об­ладать сестрами. Кшатрии напугались. Жена Танги распрост­раняла слухи, что прабху (король. — Э. Б.) обидел ее. Гаджа Мада привлек ее к суду. Случайно оказалось так, что у Джай­янагары была опухоль, из-за чего он был вынужден находиться дома. Танга получил приказ вырезать ее, когда правитель был в постели. Он резал ее два раза, но безуспешно. Он попросил монарха снять с себя его доспех (кемитан). Тот сделал это и положил его возле постели. Танга резал еще раз, и все шло хо­рошо, но тут он проткнул прабху и тот умер. А сам он был тут же убит Гаджа Мадой. Между событиями Кути (восстанием Ку­ти в 1319 г. — Э. Б.) и Танги прошло девять лет (т. е. убийство Джайянагары произошло в 1328 г. — Э. Б.).

Снова появились кшатрии в Маджапахите. По желанию кня­гини Кахурипана[22] князь Чахрадхара[23] стал при ней женихом, а затем и ее мужем. Князь Куда Мерти[24] женился на княгине Да­хи[25]...» [45, с. 46[.

Итак, Джайянагара был устранен, и на престол взошла ста­рейшина королевского рода Гайятри [56, с. 78]. Следующие за ней по рангу ее дочери вышли замуж за других членов коро­левского рода, удельных князей Тумапеля и Венгкера. При этом каждый из них сохранил свой удел и голос в королевском совете. Вскоре Гайятри удалилась в буддийский монастырь, пе­редав трон своей старшей дочери Трибхуване (1329—1351). В 1334 т. у Трибхуваны и Кертавардханы родился сын Хайям Вурук. Однако она передала ему трон только в 1351 г., после смерти Гайятри, чтобы самой стать старейшиной королевского рода. Удельное же княжество Кахурипан, принадлежавшее Трибхуване, в 1334—1351 гг. перешло к Хайям Вуруку, в 1351 г. вернулось к Трибхуване, а после ее смерти (около 1371 г.) его унаследовала ее старшая дочь [246, т. II, с. 27].

Четкая система коллегиального правления королевского ро­да ясно видна в указе Трибхуваны от 1351 г., который был из­дан «с согласия семи членов королевского совета», удельных князей [249, с. 60]. К 1365 г. из 12 удельных князей 8 были чле­нами королевского совета (четверо были несовершеннолетними и в совет не входили). Эти 12 удельных князей были: Трибху-вана, княгиня Кахурипана, мать короля и старейшина рода; Кертавардхана, князь Тумапеля, отец короля; Дьях Виях Раджадеви, княгиня Дахи, тетка короля; Виджайяраджаса, князь Венгкера, ее муж; Бре Ласем, княгиня Ласема, сестра короля; Раджасавардхана, князь Матахуна, ее муж; Бре Паджанг, кня­гиня Паджанга, сестра короля; Сингавардхана, князь Пагухана, ее муж; их сын Викрамавардхана, князь Матарама (около 1353 г. рождения); его сестра Суравардхани, княгиня Павану-хана (около 1355 г. рождения); Кусумавардхани, княгиня Кабалана (около 1358 г. рождения, дочь короля Хайям Вурука от королевы Индудеви, его двоюродной сестры, дочери его тетки княгини Дахи и князя Венгкера); Вирабуми, князь Вирабуми (около 1352 г. рождения, сын короля Хайям Вурука от налож­ницы) [249, с. 92—931.

Все совершеннолетние удельные князья не только входили в королевский совет, но и носили такой же титул, как король,— прабху, являясь, таким образом, его пэрами. В этом плане ко­ролевский совет Маджапахита напоминал совет пэров Франции того же времени, также состоявший исключительно из членов королевского рода, удельных князей. К королевскому домену Маджапахита относились только центральная область вокруг столицы, владения, ранее принадлежавшие Вирарадже (Маду­ра и крайний восток Явы), а также, возможно, часть северного побережья с такими стратегически важными портами, как Тубан и Семаранг.

Возвратимся теперь к внешней и внутренней политике Ма­джапахита, которую в годы правления Трибхуваны и в первой половине правления ее сына Хайям Вурука (1351 —1389) опре­делял главным образом Гаджа Мада.

Главной целью внешней политики Гаджа Мады было вос­становление индонезийской империи в тех границах, в которых она существовала при Кертанагаре. Решение этой задачи он начал исподволь подготавливать еще в последние годы правле­ния Джайянагары. В 1325 г. Маджапахит впервые после отра­жения монголо-китайской агрессии устанавливает дипломатиче­ские сношения с Юаньским Китаем. С 1325 г. по 1328 г. по­сольства из Маджапахита в Пекин прибывают ежегодно [100, с. 234; 243, с. 49]. И, по-видимому, совсем не случайно первое из этих посольств возглавляет принц Адитьяварман, внук коро­ля Малайю Мауливармана и сын родной тетки Джайянагары, принцессы Дара Джингги, привезенной в Маджапахит с Су­матры в 1293 г. и выданной здесь замуж за яванского вельмо­жу. В 20-х годах XIV в. Адитьяварман занимал уже важный пост при маджапахитском дворе. Посылая его во главе посоль­ства в Китай, вероятно, имели в виду не только разведать на­мерения китайского правительства в отношении Суматры, но и: заявить притязания Маджапахита на этот остров, представив китайскому императору Адитьявармана в качестве законного претендента на трон Малайю.

Политический кризис в конце правления Джайянагары и необходимость укрепить позиции центральной власти на самой Яве несколько замедлили эту дипломатическую активность. К началу правления Трибхуваны на востоке Явы еще остава­лись два независимых портовых государства — Саденг и Кета, видимо, возникшие после падения государства Вирараджи в этом районе. В 1331 г. Гаджа Мада организовал поход, в ре­зультате которого эти государства были включены в состав Маджапахита [227, т. III, с. 54].

В следующем же, 1332 г. в Китай вновь направляется по­сольство во главе с Адитьяварманом. Очевидно, это была но­вая и последняя попытка добиться подчинения Малайю мирным путем благодаря императорскому указу, утверждающему Адитьявармана королем этого государства (возможно, велись переговоры о восстановлении сюзеренитета Маджапахита и над другими территориями, утраченными в 1293 г.). Попытка эта ке увенчалась успехом; вплоть до падения Юаньской династии маджапахитские послы не ездили в Китай [100, с. 234; 249, с. 49].

После этого Гаджа Мада, видимо, решает от дипломатиче­ских мер перейти к военным. Он, до сих пор стоявший как бы в тени, занимавший второстепенные должности, в 1334 г. офи­циально принимает на себя пост первого министра Маджапа­хита и произносит на собрании вельмож свою знаменитую клят­ву. Как сообщает «Параратон», он заявил, что не будет поль­зоваться палапой[26] «до тех пор пока Нусантара (островной мир. — Э. Б.) не будет подчинена, пока Гурун, Серам, Танджунгпура, Хару, Паханг, Домпо, Бали, Сунда, Палембанг и Тумасик не будут подчинены...» [45, с. 481. План Гаджа Мады не встретил единодушного одобрения при дворе, однако он быстро подавил оппозицию. Как сообщает далее «Па­раратон», «...Кембар выразил сомнение в успехе предприятия Гаджа Мады... Баньяк тоже поносил его, а Джабунг Теревес и Лембу Петенг открыто рассмеялись. Гаджа Мада покинул собрание высших чиновников, он рассказал об этом супругу ко­ролевы, он был огорчен тем, что арья Тадах (бывший первый министр. — Э. Б.) тоже осмеял его. Кембар еще много сделал неправильного. Варак был убран с дороги, так же как и Кем­бар» [45, с. 48].

Подробная история завоевательных походов Гаджа Мады до нас не дошла. Но, вероятно, он сумел осуществить свой план в общих чертах. В поэме «Нагаракертагама», написанной все­го через год после смерти Гаджа Мады, перечисляется 98 стран и областей, плативших дань Маджапахиту. Сюда входят, в частности, государства на Суматре — Малайю, Джамби, Палембанг, Сиак, Рокан, Кампар, Перлак, Самудра, Ламури (Аче), Лампунг, Барус и др.; на Калимантане — Танджунгпура, Капуас, Катинган и др.; в Малайе — Паханг, Лангкасука, Келантан, Тренгану, Кедах, Тумасик (Сингапур) и др.; острова к востоку от Явы — Бали, Сумбава, Бима, Серам, Ломбок, Южный Сулавеси (Макасар), Солор, Амбойна, Тернате, Тимор и даже часть Западного Ириана [227,т. IV, с. 30—34].

Некоторые гиперкритически настроенные западные истори­ки считают, что все это поэтический вымысел, и что Маджапахит в середине XIV в. оставался в тех же границах, что и в начале века, однако их аргументация носит слишком общий характер и не может опровергнуть свидетельства источников. Конечно, власть Маджапахита над отдаленными районами мог­ла иметь очень ограниченный характер и выражалась иногда только в присылке чисто символической дани[27] и координации внешней политики, но она позволила очистить все морские до­роги архипелага от пиратства и ненормированного таможенно­го грабежа купцов мелкими властителями, что способствовало резкому подъему внутрирегиональной и межрегиональной тор­говли и экономическому расцвету Маджапахита.

Значительная часть программы Гаджа Мады была выполне­на уже в 40-х годах XIV в. Из «Нагаракертагамы» известно, что в 1343 г. был вновь завоеван остров Бали, отпавший от импе­рии в /1293 г. [227, т. III, с. 54]. Китайская летопись «Мин ши» сообщает о подчинении Маджапахиту Калимантана [249, с. 136]. В 40-х годах XIV в. были подчинены Южная и Центральная Суматра, где в качестве марионеточного правителя был поса­жен упоминавшийся ранее Адитьяварман. Его надпись 1347 г., найденная на Центральной Суматре, свидетельствует о том, что он считал себя в это время представителем Маджапахита [249, с. 50]. Мусульманское государство Самудра (Пасей) тоже было завоевано Маджапахитом (Ибч Баттута в 1345—1346 гг. застал его еще независимым). Об этом свидетельствуют такие топони­мы Северной Суматры, как Манджак Пахит, Пайя Гаджа, Букит Гаджа [249, с. 135—136]. Не вызывает сомнения и факт завоевания Маджапахитом по крайней мере южной половины Малайи, так как он подтверждается малайскими источниками. В 1357 г. маджапахитские войска под командованием генера­лов Мпу Налы и Питалоки завоевали королевство Домпо на Сумбаве. Покорение Сумбавы подтверждается яванской над­писью XIV в., найденной на этом острове [249, с. 138].

Пожалуй, единственная осечка в объединительной политике Гаджа Мады произошла в 1357 г., когда он попытался подчи­нить Маджапахиту западнояванское королевство Сунда. Маджапахитское правительство обратилось к королю Сунды, которого летопись называет просто Махараджей, с предложением вы­дать его дочь замуж за короля Хайяма Вурука. Когда же Махараджа в сопровождении большой свиты (фактически маленького войска) прибыл на Восточную Яву и остановился недалеко, от столицы, в Бубате, чтобы вести там переговоры о браке, маджапахитцы внезапно потребовали, чтобы невесту передали жениху в соответствии с процедурой, принятой в тех слу­чаях, когда вассал вручает дань своему сюзерену [56, с. 80]. По понятиям рыцарской феодальной чести, которые были распро­странены в то время в Индонезии, принять такое предложение было немыслимо. Как повествует «Параратон», «...Менак (пол­ководец Махараджи. — Э. Б.) ... сказал, что лучше умереть в Бубате, чем дать себя унизить, что и привело к кровавым по­следствиям. Слова Менака вызвали большое желание к сраже­нию, сунданские полководцы хотели битвы... все сунданцы вмес­те издали воинственный клич. Усиленный звенящими гонгами, он прозвучал как стон обрушившейся земли. Правитель Маха­раджа первым пал в бою. Он погиб вместе с Тухан Усусом. Бхра Парамешвара (дядя короля Виджайяраджаса, князь Венгкера. — Э. Б.) отправился в Бубат[28], не зная, что многие сунданцы были живы, а знаменитый Менак все еще вел сраже­ние. Сунданцы двинулись на юг, маджапахитцы потеряли конт­роль над ними. Но наступление сунданцев было отражено, и войска были остановлены... Затем сунданцы переменили план, они предприняли еще одно наступление на юго-запад, где как раз был Гаджа Мада. Каждый, кто осмеливался подойти к его колеснице, погибал. Поле битвы было подобно морю крови, среди которого высилась гора трупов. Все сунданцы без иск­лючения были убиты в 1279 г. эры Шака» (1357 г. — Э. Б.) [45, с. 49—50].

Судьба сунданской принцессы неизвестна. Существует пред­положение, что она покончила с собой у тела отца. Сунду же Гаджа Мада до конца своей жизни так и не покорил. Во вся­ком случае, в «Нагаракертагаме» (1365 г.) Сунда не значится ни в списке вассалов, ни в списке друзей Маджапахита. Эта не­удача навлекла на Гаджа Маду временную опалу, но вскоре он вновь вернулся к власти [249, с. 62].

К моменту смерти Гаджа Мады (1364 г.) империя Маджапа-хит достигла вершины своего могущества. Ее вассальные вла­дения простирались от Малаккского полуострова до Западного Ириана. Порядок на всей этой обширной территории поддер­живался с помощью многочисленного маджапахитского флота, мощь которого воспевает Прапаньча в своей поэме [227, т. III, с. 112]. Международные войны внутри архипелага практически прекратились, и это в значительной мере способствовало эко­номическому подъему всей Индонезии.

Маджапахит поддерживал интенсивные дипломатические сношения как со своими соседями по региону, так и с дальни­ми странами. В списке дружественных Маджапахиту государств Прапаньча называет Индию, Шри Ланку, Мартабан (т. е. Нижнюю Бирму), Кампучию, Тямпу, Вьетнам и даже Сиам, с которым велась недавно ожесточенная борьба за Малайю [227, т. III, с. 17—18][29].

В области внутренней политики время правления Гаджа Мады было периодом стабилизации феодальной системы Ма-джапахитского государства. Гаджа Мада стал как бы посред­ником между крупными и мелкими феодалами. Борьба между ними при нем была сведена до минимума. С одной стороны, он укрепил права крупных феодалов, поставив их на одну доску с монархом, сделав их его пэрами. В надписи 1351 г. из Синга-сари он именуется «сапта прабху» — «опора семи королей»[30] (имеется в виду совет королевского рода, который, судя по всему, он же сам и организовал). С другой стороны, при нем число крупных феодалов было четко ограничено членами ко­ролевского рода. Все остальные крупные феодалы (новые и старые), не принадлежавшие к потомкам Кертанагары и Ви-джайи, были уничтожены или отстранены от власти в ходе войн и мятежей, потрясавших страну в конце XIII — начале XIV в.

Пока королевский род был сравнительно невелик, потребле­ние крупными феодалами прибавочного продукта было умерен­ным и не могло вызывать недовольства мелких и средних фео­далов-чиновников, также организованных при Гаджа Мада в четкую административную систему, как бы параллельной влас­ти, через которую он мог контролировать действия крупных феодалов и вовремя пресечь их, если бы они стали клониться к нарушению установленной им феодальной гармонии.

В области религии Гаджа Мада также вел сбалансирован­ную политику, предоставляя на Яве некоторые преимущества буддийскому меньшинству, чтобы оно было уравновешено во влиянии с шиваитским духовенством. За пределами Явы он на первый взгляд отдавал преимущество шиваитам, которым раз­решалось вести миссионерскую деятельность на всей террито­рии Маджапахитской империи, в то время как буддийским про­поведникам путь в западные районы империи был закрыт; они могли пропагандировать свою религию только к востоку от Явы [249, с. 141]. На самом деле и здесь действовала политика уравновешивания всех сил. На самой Яве, как и к востоку от нее, в XIV в. преобладало индуистское население. Поэтому буд­дийская пропаганда здесь ему представлялась полезной. На западе — в Малайе и на Суматре, напротив, искони преоблада­ло буддийское население и дальнейшее усиление буддизма здесь могло стать основой опасных сепаратистских движений. Поэто­му все преимущества здесь отдавались индуистским миссионе­рам.

В отношениях с эксплуатируемыми массами Гаджа Мада и руководимый им аппарат придавали большое значение пропа­ганде классового мира. Прапаньча (кстати, сам крупный чинов­ник — глава буддийской церкви) в своей поэме так рисует от­ношения государя и подданных: деревня и монарх — это лев и джунгли. Лев охраняет джунгли, а джунгли охраняют льва. Они взаимно необходимы друг другу. Только прочное правительство может защитить страну против врагов, а деревни от разбоя. Если же пострадает деревня, то и двор (правящий класс) будет голодать. Эти сентенции Прапаньча вкладывает в уста самому Хайям Вуруку [249, с. 143].

Благодаря этой социальной демагогии, а также благодаря экономическому подъему Явы в XIV в. антифеодальное движе­ние в Маджапахите в этот период было сведено до минимума. Действительно, мы не встречаем в источниках XIV в. никаких намеков на восстания или волнения как свободных крестьян — общинников, так и зависимых. Это положение изменилось толь­ко в XV в., когда система, созданная Гаджа Мадой, начала себя изживать.

После смерти Гаджа Мады король Хайям Вурук побоялся доверить принадлежавшую покойному огромную власть како­му-нибудь одному лицу и разделил его обязанности между че­тырьмя министрами. Но эта система коллегиального управле­ния под надзором короля не оправдала себя, и через три года Хайям Вурук восстановил должность первого министра. Она была доверена Гаджа Энггону (1367 — 1394), видимо, родствен­нику Гаджа Мады. Этот министр не был такой блестящей лич­ностью, как Гаджа Мада, но он вел страну по накатанной ко­лее, и за время его правления во внутреннем положении госу­дарства не произошло существенных изменений.

Между тем в конце 60-х годов XIV в. в Китае происходили кардинальные изменения, которые существенно повлияли на судьбы всей Юго-Восточной Азии и, в частности, Индонезии.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 13. Начало упадка Маджапахита и китайская экспансия в Ин­донезии в конце XIV—XV в.

Спойлер (раскрыть)

В конце 1368 г. одряхлевшая Юаньская династия, уже с 30-х годов XIV в. переставшая вмешиваться в дела Юго-Восточ­ной Азии, была сметена в Китае народным восстанием, и к власти пришла новая минская династия. И хотя борьба со сторонниками старой династии продолжалась еще до 80-х годов XIV в., первый император новой династии Чжу Юань-чжан (1368—1398) начал активную экспансионистскую политику в странах Юго-Восточной Азии, стремясь убедить ее монархов (на первых порах дипломатическим путем), что он повелитель все­ленной и все они должны ему подчиняться. Уже в 1369 г. в Маджапахит прибыл первый посол новой династии У Юн, в то время как другой посол Чжао Шу был направлен в Палембанг [15, с. 20]. Эти первые посольства, видимо, имели ознакоми­тельный характер, а на следующий год китайские послы Шень Чжи и Чжан Цзин-чжи доставили королю манифест императо­ра Чжу Юань-чжана: «С древности те, кто царил в Поднебесной, простирали свой надзор над всем, что лежит между Небом и Землей, что освещается солнцем и луной. Всем людям, живу­щим далеко или близко, без исключения желаем спокойствия на их землях и радостной жизни. Однако необходимо, чтобы сначала спокойствие воцарилось в Китае, а затем уже, чтобы подчинились ему десять тысяч стран всех четырех сторон света (курсив наш. — Э. Б.). Бывший недавно юаньским государем Тогон-Тимур — отпрыск рода, погрязшего в пьянстве и развра­те, — не задумывался о жизни народа... Из сочувствия к бедст­венному положению людей я начал справедливую войну и ис­коренил беспорядки и грабежи. И войска и народ подчинились Мне, и Я занял императорский престол, назвав династию Ве­ликая Мин... В позапрошлом году была взята Юаньская столи­ца и окончательно покорен весь Китай. Тямпа, Дайвьет и Гао-ли (Северная Корея) — все эти страны прислали ко двору дань... Я управляю Поднебесной, подражая императорам и пра­вителям прежних династий, и желаю лишь того, чтобы и китай­ский и иноземные народы спокойно обретались каждый на сво­ем месте. Засим беспокоюсь, что различные иноземцы, живущие уединенно в далеких странах, еще не все знакомы с Моими устремлениями. Поэтому направляю к ним послов, чтобы всем об этом стало известно» (цит. по [15, с. 21—22])[31].

Для Хайям Вурука монголо-китайская агрессия против Явы, которую отразил его дед Виджайя, была сравнительно недав­ним прошлым. Поэтому он не решился пренебрегать требова­ниями грозного соседа. В том же году он направил в Китай по­сольство с богатыми подарками, которое прибыло ко двору им­ператора в начале 1371 г. [249, с. 181]. В ответ на новое посольство из Китая в 1372 г. Хайям Вурук направил в Нанкин посольство, которое возвратило минскому императору три указа свергнутой Юаньской династии, присланные в Маджапахит в XIV в. [29, с. 149; 15, с. 44].

Но вскоре выяснилось, что Китаю мало формального выражения вассальной зависимости. Китайская дипломатия с первых шагов начала стараться раздробить Маджапахитскую империю, заставив каждого ее вассала присягнуть лично китайско­му императору. Особенно яркое выражение это нашло в отношениях Китая с Бонн, вассальным королевством Маджапахита на Южном Сулавеси.

Завершив свое посольство в Маджапахите, Шэнь Чжи и Чжан Цзин-чжи не вернулись в Китай, а направились непосред­ственно в Бонн, куда и прибыли в 1371 г., где потребовали вас­сальной присяги от короля Бонн Махамоши. Но Махамоша, согласно китайским источникам, оказался «заносчивым» и «гор­дым» и не захотел выполнить соответствующих церемоний. Тог­да Шзнь Чжи обратился к нему с такой речью: «Под властью императора находятся все четыре моря. Он все озаряет своим блеском, как солнце и луна, власть его простирается повсюду, где выпадает иней и роса. Нет таких стран, которые бы не прислали посланий, называя себя вассалами. Бони же — кро­хотная страна — вознамерилась противиться авторитету Небес­ного трона» [15, с. 25]. Под давлением китайских угроз Маха­моша был вынужден совершить церемониал, которого требова­ли послы. Трон правителя Бонн был убран, а на его место по­ставлен стол, на который среди курильниц с ароматными куре­ниями был положен императорский манифест для страны Бонн. Король приказал своим приближенным по очереди бить покло­ны перед этим столом. Затем Шэнь Чжи торжественно зачитал манифест и передал Махамоше, который принял его с покло­ном [15, с. 25].

Казалось, цель китайской дипломатии была достигнута. Но на следующий день Махамоша вновь отказался послать посоль­ство с данью в Китай, ссылаясь на то, что жители островов Сулу (Южные Филиппины) в недавнем прошлом напали на Бонн и вывезли из страны все ценные и дорогие вещи, которые мож­но было бы послать императору в виде дани. Поэтому он про­сил дать ему отсрочку в три года. Но Шэнь. Чжи не принял во внимание объяснения Махамоши. «Уже прошли три года,— заявил он, — с тех пор как император вступил на Великий трон. Иноземные послы со всех четырех стран света — на востоке до Японии и Кореи, на юге до Цзяочжи (Вьетнам), Тямпы и Дупо (Явы), на западе до Турфана, на севере — до монгольских пле­мен — один за другим непрерывно приходят ко двору. Если да­же ван (король. — Э. Б.) немедленно пошлет послов, то и тог­да он опоздает. Как же можно говорить о трех годах?» [15, с. 26]. Махамоша вновь стал отказываться, ссылаясь на свою бедность, на это Шэнь Чжи возразил: «Император богат тем, что обладает всеми четырьмя морями. Разве он что-либо вымо­гает? Но он желает, чтобы ван назвался вассалом и подчинился, вот и все» [15, с. 26].

Махамоша созвал на совет своих приближенных. Было реше­но направить в Китай посольство с неким Исымаи (Измаилом) с соответствующим посланием и данью. Однако прежде чем оно успело отправиться в путь, в Бонн прибыли посланцы из Маджапахита. Они обвинили Махамошу в измене Хайям Вуруку, и он решил было отменить отправку посольства. Но Шэнь Чжи вернулся с дороги и оказал вновь сильнейшее давление на ко­роля Бонн. «Вы говорите, чго являетесь вассалом Дупо (Явы) — заявил он, — но ведь Дупо — наш вассал». Далее он открыто пригрозил, что Бонн следует бояться не Маджапахита, а Китая. Растерявшийся Махамоша отправил посольство в Китай.

Подобную политику китайские дипломаты вели и в запад­ной части Индонезии. Суматра и Малайя были дальше от Ки­тая, чем Сулавеси, и тамошние правители считали вассальное подданство Китаю меньшим злом, чем подчинение Маджапахи-ту. Уже в 1373 г. в Нанкин прибыло посольство из Сан-фо-ци (Палембанга), в 1375 г. посольство в Китай с данью направил король Малайю — Адитьяварман, который до этого был верным вассалом Хайям Вурука, своего двоюродного брата по женской линии. Но Адитьяварман к этому времени сильно укрепил свое положение, завоевав центральные районы Суматры и положив этим начало государству Минангкабау. Теперь он был готов сбросить власть Маджапахита [138, с. 69; 249, с. 50].

В 1376 г. в Нанкин прибыло посольство из страны Ланьбан (очевидно, Ламури-Аче), в 1377 г. из страны Таньбан (также на Суматре), в 1378 г. из Паханга и в 1383 г. из Самудры (Пасея) [15, с. 27].

Маджапахит, конечно, пытался положить конец этому мас­совому дезертирству. Так, в 1376 г. к китайскому двору прибыло посольство из Палембанга с сообщением о смерти тамошнего правителя и просьбой утвердить на палембангском троне его сына. Император милостиво удовлетворил эту просьбу. Но на обратном пути палембангские послы были захвачены маджапа-хитцами. После этого Хайям Вурук послал свои войска против Палембанга. В 1377 г. Палембанг был взят штурмом, а китай­ские послы, находившиеся в нем, убиты. Эти решительные дей­ствия произвели впечатление как на Суматре, так и в Китае. Император Чжу Юань-чжан разразился яростными угрозами[32], но своих войск в Индонезию не послал. Вместо этого он попы­тался натравить на Маджапахит Сиам. Война между Сиамом и Маджапахитом, прекратившаяся в середине 60-х годов XIV в.,, по всей видимости вспыхнула вновь после 1380 г. В середине 80-х годов весь Малаккский полуостров оказался в руках Сиама.

На Суматре Хайям Вуруку удалось восстановить свои позиции. Около 1378 г. король Адитьяварман умер, а его наследник не решился отправить в Нанкин посольство за инвеститу­рой, т. е. вновь принял подданство Маджапахита. Сепаратные посольства вассалов Маджапахита в Китай после 1383 г. пре­кращаются более чем на 20 лет.

Вплоть до конца правления Хайям Вурука положение маджапахитской империи оставалось стабильным. Однако после смерти Хайям Вурука в 1389 г. в стране создался династиче­ский кризис. От своей главной жены, королевы Индудеви, при­ходившейся ему двоюродной сестрой, Хайям Вурук не имел сы­новей. У них была только дочь Кусумавардхани, которую Хай­ям Вурук выдал замуж за своего племянника Викрамавардхану, удельного князя Матарама. Ему-то он и завещал трон. Од­нако на трон заявлял свои притязания и сын Хайям Вурука от наложницы Вирабуми. На первых порах кризис был разрешен тем, что Вирабуми была передана в удельное княжение восточ­ная часть Явы со столицей в Лумаджанге. Вирабуми не был удовлетворен таким разделом и выжидал случая, чтобы захва­тить власть во всем государстве. Такой случай представился ему в самом начале XV в., когда кризис, начавший подтачивать здание Маджапахита, углубился. Первым признаком нового обострения кризиса было новое восстание Палембанга, проис­шедшее в 1398 г. Это восстание было подавлено, но ненадолго. Вскоре власть в Палембанге, опираясь на местных китайцев — хуацяо, захватил энергичный авантюрист эмигрант из Китая Лян Дао-мин. Это послужило сигналом к началу нового сепа­ратистского движения вассалов Маджапахита [249, с. 183, 192]. В 1399 г., когда умер единственный сын Викрамавардханы от его главной жены, дочери Хайям Вурука, вновь началась борьба за престолонаследие. В качестве компромисса Викрамавардхана в 1400 г. удалился в монастырь, передав власть сво­ей дочери Сухите. Как внучка Хайям Вурука Сухита, по дина­стическим нормам Маджапахита, обладала наибольшими пра­вами на трон. Однако Вирабуми не признал ее королевой, а направил в 1401 г. посольство в Китай с просьбой утвердить его государем Маджапахита. Тогда Викрамавардхана вновь взял власть в свои руки и направил посольство в Китай с аналогич­ной просьбой. Таким образом, Китай вновь получил возмож­ность вмешиваться в индонезийские дела [15, с. 100, 101].

Только в 1403 г. в Маджапахит прибыло три китайских по­сольства. Придерживаясь политики «разделяй и властвуй», ки­тайский император признал обоих претендентов на трон, и в ки­тайских источниках этого времени Викрамавардхана и Вирабу­ми именуются соответственно западным и восточным королями Явы. Пользуясь междоусобицей в Маджапахите, Китай начал рассылать свои посольства в подчиненные Маджапахиту госу­дарства Индонезии, требуя от них присяги императору. Так, в 1403 г. китайское посольство прибыло в Самудру, а на следую­щий год ко двору императора прибыло посольство султана Самудры Зайнила Абидина с данью [249, с. 187]. В 1405 г. госу­дарство Бонн вновь признало свою вассальную зависимость от Китая. В том же году в Китай прибыло посольство с данью с о-ва Тимор. В 1405 г. китайское посольство прибыло в Палем-банг. Правитель Палембанга Лян Дао-мин тут же направил императору ответное посольство с заверениями в преданности [15, с. 79, 88; 249, с. 183, 187].

В 1406 г. пятилетняя гражданская война в Маджапахнте за­вершилась победой Викрамавардханы. Столица Вирабуми Лу-маджанг, была взята штурмом, а Вирабуми убит. При разгро­ме Лумаджанга было перебито также прибывшее к Вирабуми китайское посольство и 170 сопровождавших его солдат. В 1407 г. Викрамавардхана направил в Китай посольство с из­винениями за этот необдуманный шаг. Император Чжу Ди за кровь послов потребовал [выкупа в размере 60 тыс. лян золота (2238 кг). Для взыскания выкупа на Яву был направлен адми­рал Чжэн Хэ. Когда Чжэн Хэ в 1408 г. прибыл в Маджапахит„ Викрамавардхана смог предложить ему только 10 тыс. лян зо­лота (373 кг). Чиновники ведомства обрядов Китая настаивали на том, чтобы заключить прибывшего из Маджапахита посла в тюрьму вплоть до полной выплаты выкупа. Однако импера­тор Чжу Ди «великодушно» заявил: «Я желаю только того, чтобы люди из дальних стран боялись последствий своих по­ступков. Разве это золото берется ради наживы?» [15, с. 84]. Видимо, Чжу Ди не хотел доводить обедневший Маджапахит до крайней нищеты. В последующие годы китайское влияние в Ин­донезии продолжало укрепляться.

Однако некоторые индонезийские государства, для которых китайский гнет стал чрезмерным, начали оказывать ему сопро­тивление. Первым в 1407 г. поднял восстание против Китая Палембанг. Правивший там в то время китаец Чэн Цзу-и на­пал на корабли адмирала Чжэн Хэ. Чжэн Хэ подавил это вос­стание. Тогда же указом императора Палембанг был преобра­зован в самоуправляющийся «инородческий округ Цзюцзян». Начальником этого округа был назначен палембангский житель Ши Цзинь-цин [185, с. 100].

В 1409 г. Китай ввел свои войска в государство Бони, кото­рое, видимо, также пыталось скинуть с себя китайскую зависи­мость [15, с. 92]. В те же годы Китай активно вмешался в гражданскую войну в государстве Самудра. В 1415 г. Чжэн Хэ высадил в Самудре сильный десант, который разгромил одного из претендентов на престол Самудры — Искандера. Другой претендент, утвержденный китайцами на троне, как сообщает современник событий Ма Хуань, «был вечно благодарен и постоянно посылал дань императору» [185, с. 117]. Китайцы также укрепили в эти годы свои позиции в государстве Ару (на Суматре), правитель которого султан Хусейн в 1411 и 1414 гг. посылал императору посольство с данью [15, с. 79; 249, с. 187]. К концу правления Викрамавардханы Маджапахит сохранял власть только над Восточной и Центральной Явой, а также над островами Мадура и Бали. Внутреннее положение в стране осложнилось в результате сильного неурожая и голода, постиг­ших Яву в 1426 г. [33, с. 37].

В 1427 г. Викрамавардхана умер и королевой стала его вдо­ва Кусумавардхани (1427—1429). После ее смерти на трон взо­шла ее единственная дочь Сухита (1429—1447). В годы прав­ления Сухиты внешнее положение Маджапахита несколько ста­билизировалось. Это было связано с ослаблением давления Ки­тая на Индонезию во второй половине 20-х годов XV в. После 1425 г. в Китай все реже стали прибывать посольства из Бони, Палембанга и Самудры. С 30-х годов прекратились посольства на Аче [15, с. 116, 117]. В 1443 г. Маджапахиту удалось вновь восстановить свой сюзеренитет над Палембангом. Правителем Палембанга Сухита назначила полукитайца Арья Дамара [249, с. 190, 193].

В области внутренней политики период правления Сухиты характеризуется продолжающимся упадком авторитета цент­ральной власти. В 1437 г. против Сухиты поднимает мятеж Бре Даха, удельный князь Дахи, сын неудачливого претендента на престол Вирабуми. На короткий срок ему даже удается захва­тить столицу и провозгласить себя королем, а Сухиту разжало­вать в удельные княгини (бре), но вскоре это восстание было подавлено, и Сухита вернулась на трон [33, с. 38; 249, с. 186].

---------------------------
[1] Следуя принятой в советской медиевистике практике, далее мы будем именовать бирманских правителей королями.

[2] Подробно о государственном устройстве Кхмерской империи см. [49].

[3] Подробнее о борьбе Малакки за независимость см. в разделах, посвя­щенных Малайе.

[4] Более подробно см. в разделах, посвященных Кампучии.

[5] В первой половине XV в. китайская агрессия в Индокитае была лока­лизована и отражена героическим сопротивлением Вьетнама.

[6] По другой версии, Сен Луанг Чиенг-Лау был ее внучатым племянником и, стало быть, принадлежал к знати [267, с. 41].

[7] В хронике, которой пользовался П. Ле Буланже, сообщается, однако, что Тао Конкео погиб, сражаясь на улицах столицы, где вьетнамцам прихо­дилось брать штурмом каждый дом [165, с. 66].

[8] Т. е. в Китае.

[9] Китайский император, пытавшийся завоевать Вьетнам в XI в.

[10] Сунский полководец, вторгшийся во Вьетнам в XI в.

[11] Сагату и Омар — монгольские полководцы XIII в.

[12] Китайский император.

[13] 1427 г.

[14] Министр китайского двора.

[15] Во Вьетнаме действительно было несколько заговоров крупных феода­лов, например, Ле Хана, принадлежавшего к роду Чанов, но Ле Лой их бы­стро подавил [168, с. 220].

[16] Такой же принцип для потомков королевского рода был почти в то же время установлен в Сиаме.

[17] Португалец Т. Пиреш писал в начале XVI в.: «Из Ару « других мест стали приходить люди — пираты, рыбаки-селаты и прочий люд. И через три года в Малакке было 2 тыс. жителей. И из Сиама сюда доставляли рис» [229, т. II, с. 238].

[18] Рокан — государство на Восточной Суматре.

[19] Т. Пиреш, в частности, писал о нем: «Махмуд был менее справедлив, чем прежние (правители Малакки), и очень распущен. Он был обжора к пья­ница, каждый день курил опиум... Он велел убить своего брата Сулеймана из страха, что тот поднимет восстание. Заподозрив раджу Зайнал Абидина (отца нынешнего короля Кампара Абдуллы), он отравил его, хотя Зайнал Абидин приходился ему двоюродным братом. А племянника его Раджу Бунко он за­колол крисом. Он заколол крисом свою жену, сестру раджи Зайнал Абидина (мать принца Ахмада.— Э. Б.) без всякой причины. Еще он убил много дру­гих людей» [229, т. II, с. 254].

[20] Португальские источники ошибочно отождествляют его с Тун Мутахиром. Судя по всему, это был уже Падука Туан, поскольку известие не могло достигнуть Малакки раньше февраля 1511 г.

[21] После этого китайцы предложили д'Албукерки свою помощь в осаде Ма­лакки [280, с. 67].

[22] Принцесса Трибхувана, старшая дочь Гайятри.

[23] В надписях — Бхатара Кертавардхана, князь Тумапеля (Сингасари).

[24] В надписях — Виджайяраджаса, князь Венгкера.

[25] Принцесса Дьях Виях Раджадеви, младшая дочь Гайятри.

[26] Точное значение этого слова неизвестно. Предполагаем, что речь шла о доходах с феодальных владений Гаджа Мады.

[27] Так, государство Бонн на Южном Сулавеси платило Маджапахиту в год 40 катти (ок. 25 кг) камфоры [249, с. 63].

[28] Очевидно, чтобы забрать невесту.

[29] По-видимому, к 1365 г. Сиам и Маджапахит заключили по крайней ме­ре временное перемирие, договорившись о разделе сфер влияния.

[30] Имеются в виду королева Трибхувана, старейшина королевского рода, ее муж Кертавардхана, ее сын Хайям Вурук, ее младшая сестра Дьях Виях Раджадеви, муж этой сестры Виджайяраджаса и две тогда еще незамужние дочери Трибхуваны — Бре Паджанг и Бре Ласем [249, с. 90].

[31] Еще более ясно претензия на мировое господство была выражена в ма­нифесте, направленном в Маджапахит в 1380 г.: «Я правлю китайцами и ино­земцами, умиротворяю и направляю на путь истинный как далекие, так и близкие народы, не делая между ними различия» (цит. по [15, с. 22]).

[32] В манифесте, направленном в 1380 г. в Сиам для пересылки в Маджа­пахит и Палембанг, в частности, говорилось: «Если Сын Неба сильно разгне­вается, то ему так же легко, как повернуть кисть руки, послать военачальни­ков пограничных гарнизонов во главе стотысячного войска, чтобы они с поч­тением осуществили Небесную кару. Как же вы, различные иноземны, серь­езно не подумали об этом» (цит. по [15, с. 50]).

[Аспарух]

Часть III. Период равновесия сил между странами Юго-Восточной Азии и Западом
С захватом в 1511 г. Малакки португальцами международ­ной торговле Юго-Восточной Азии был нанесен сильный удар. Страны региона, однако, быстро оправились от этого удара. Были созданы новые торговые центры и найдены новые торго­вые пути в обход Малаккского пролива. Португальцы и проник­шие во второй половине XVI в. на Филиппины испанцы до кон­ца столетия так и не смогли подавить морскую торговлю стран Юго-Восточной Азии. Попытки португальцев и испанцев закре­питься в различных районах Индонезии, а также колониальная авантюра в Кампучии в конце XVI в. кончились крахом.

В то же время правители Юго-Восточной Азии недостаточно оценили европейскую угрозу, занятые борьбой друг с другом. Им так и не удалось объединиться, чтобы уничтожить порту­гальскую базу в Малакке. Поэтому XVI в. был периодом рав­новесия сил между странами региона и европейским колониа­лизмом. Только в XVII в. с появлением голландского флота на­ступил решительный перелом в пользу Запада.



Глава 1. Образование единого бирманского государства в XVI в.

Спойлер (раскрыть)

После захвата Авы шанами в 1527 г. и воцарения Тоханбвы (1527—1543) различие в уровнях феодального развития шанских окраин и бирманского центра проявилось в гораздо более резкой степени, чем в конце XIII в. Тоханбва и его окружение не стремились приспосабливаться к сложившейся в XIV—XV вв. государственной системе Авы. Города и деревни Верхней Бирмы стали для них лишь объектом бесконтрольного грабежа. Осо­бую алчность шанских князей возбуждали богатые буддийские монастыри. Утверждения западных историков о том, что буд­дизм вплоть до XVI в. не проникал в шанские княжества и что Тоханбва был просто «дикарем» [115, с. 48], т. е. язычником-анимистом, вряд ли можно считать обоснованными. Буддизм, хотя бы и в примитивной, поверхностной форме не мог не проникнуть к шанам на протяжении их многовековых контактов с бирманцами. Но такие феодальные формы, как могуществен­ные, практически независимые от центральной власти буддийские монастырские хозяйства, были, конечно, неизвестны в шанских княжествах и воспринимались шанскими феодалами, как чужеродное, паразитическое тело.

«Бирманские пагоды не имеют ничего общего с религией, — это просто сундуки с драгоценностями», — заявил Тоханбва [38, с. 83], и это послужило сигналом к тотальной экспроприации буддийского духовенства. Естественно, такая политика не могла не вызвать резко враждебного отношения буддийских мо­нахов к Тоханбве. Монахи во многих местах стали лидерами сопротивления шанскому завоеванию, а это, в свою очередь, по­служило основанием для жестоких репрессий со стороны шан­ских властей. Так, в 1540 г. Тоханбва, якобы с целью примире­ния, пригласил на пир 350 монахов Авы, Сагаинга и Пинсы, в том числе 30 наиболее видных настоятелей монастырей. На этом пиру все они были перебиты. После этого более тысячи буддийских монахов бежало в Таунгу, где к тому времени уже собралось значительное число бирманских беженцев (как свет­ских и духовных феодалов, так и просто крестьян, спасавших­ся от шанского грабежа) [115, с. 48; 19, с. 66; 146, с. 107].

Удельное княжество Таунгу, наиболее мощная из составных частей Авского королевства, было единственной бирманской областью, избежавшей шанского завоевания. Правитель Таун­гу Минджиньо (1486—1531), о котором говорилось выше, сразу после падения Авы в 1527.г. принял решительные меры, чтобы воспрепятствовать вторжению Тоханбвы в свои владения. Он выступил в поход и дотла разорил обширную полосу Централь­ной Бирмы, отделявшую Таунгу от областей, захваченных шана­ми. Поэтому Тоханбва не решился выступить против Минд­жиньо, а бирманские удельные князья Пиньи, Сагаинга, Чаусхе, Мейктилы со своими приверженцами бежали на территорию Таунгу, укрепив, таким образом, его военный потенциал [146, с. 125].

Поток бирманских беженцев в Таунгу не прекращался и при сыне Минджиньо Табиншветхи (1531 —1550), вступившем на престол в 15-летнем возрасте. При нем окрепшее Таунгу по­лучило реальную возможность стать центром нового объедине­ния всей Бирмы. Уже на пятом году своего правления Табин­шветхи вступает на путь широких завоеваний. Первый удар он, однако, решил нанести не против Верхней Бирмы, разоренная земля которой ке сулила большой выгоды (к тому же воинст­венные шаны были в то время еще слишком серьезным против­ником), а против государства Пегу, где за 100 с лишним лет мирного развития накопились огромные богатства и в значи­тельной степени утратился воинский опыт.

В 1535 г. Табиншветхи без особого труда завоевал области Бассейн и Мьяушья в западной части дельты Иравади, затем двинулся на столицу монского государства — Пегу. Мощные укрепления Пегу, однако, оказались непосильным препятствием для армии Табиншветхи, почти не обладавшей огнестрельным оружием. В гарнизон Пегу входило большое число португаль­ских наемников — артиллеристов и мушкетеров. Началась оса­да, затянувшаяся на четыре года. В этой кампании впервые выдвинулся один из наиболее известных полководцев Бирмы Байиннаун, молочный брат и муж сестры Табиншветхи. Он со­рвал попытку деблокировать Пегу, разгромив монскую флоти­лию, в состав которой входил португальский корабль с наем­никами. Важную роль в исходе событий сыграла военная хит­рость, примененная Табиншвегхи. При помощи подложного письма он скомпрометировал двух наиболее выдающихся монских генералов, которые незадолго до этого приезжали к нему парламентерами. Такаюпи поверил в то, что они предатели и казнил их. Обезглавленный монский гарнизон утратил волю к сопротивлению, и в 1539 г. Пегу пало. Король Такаюпи бежал под защиту своего союзника, удельного князя Прома [38, с. 90; 56, с. 182; 146, с. 154].

Преследуя монского короля, бирманцы в том же 1539 г. дви­нулись на Пром. Но Такаюпи и сеньор Прома призвали на по­мощь шанов. В ходе боев Байиннаун нанес серьезное пораже­ние превосходящим силам Тоханбвы к северу от города, но шанам все же удалось деблокировать Пром. Табиншветхи отсту­пил в Пегу. Здесь благодаря умелой политике (раздача риса голодающим и одежды бедным, утверждение монских феодалов в правах на их прежние феоды) он сумел привлечь к себе зна­чительную часть монского населения. А после известия о вне­запной смерти Такаюпи в Проме (1539 г.) число монов, поже­лавших служить в войсках Табиншветхи, увеличилось еще бо­лее [38, с. 90; 146, с. 154].

Огромные сокровища, захваченные в Пегу, позволили Та­биншветхи в 1540 г. самому нанять большой по тому времени от­ряд португальцев (700 человек во главе с известным авантю­ристом Жуаном Кайеро), что значительно повысило огневую мощь бирманской армии. Несколько позже Табиншветхи нанял еще один отряд португальцев под командой Диого Соарес де Мелло [115, с. 58]. Усилив, таким образом, свою армию, Табин­шветхи осадил крупнейший центр монского государства Марта­бан. После нескольких месяцев осады в городе начался голод. Жители съели даже слонов [126, с. 43]. Правитель Мартабана пытался подкупить Жуана Кайеро, чтобы он со своими порту­гальцами перешел на его сторону. Он обещал стать вассалом португальского короля и отдать тому половину своих сокровищ, если ему разрешат нанять 2 тыс. португальских солдат. Кайеро мало интересовали дела португальской короны. Он согласился тайно вывезти мартабанского князя из города в обмен на его сокровища. Но эта сделка была сорвана другими португальски­ми офицерами, опасавшимися мести бирманцев [115, с. 58; 146, с. 156]. Мартабанскому князю все же удалось получить порту­гальскую военную помощь (семь военных кораблей, не считая подкрепления к гарнизону). Тогда перешедший на сторону Та­биншветхи монский генерал Смим Пайю, имевший опыт мор­ских операций, построил множество брандеров и направил их против португальской эскадры. Четыре португальских корабля сгорели, оставшиеся три ушли в море, бросив Мартабан на произвол судьбы. Тогда к стенам Мартабана подошли плоты с-высокими платформами для пушек. Началась бомбардировка города. Затем последовал штурм, и Мартабан нал (1541 г.) [56, с. 182; 146, с. 156].

В Пегу Табиншветхи подчеркивал свою мягкость, а в Мар­табане учинил жестокую расправу. Яркую картину этих собы­тий рисует очевидец, известный португальский путешественник Фернан Мендес Пинто. После этого Моулмейн и другие монские города, еще не занятые бирманцами, поспешили признать Та­биншветхи. Сам он в том же 1541 г. короновался в Пегу по монскому обряду и перенес туда свою столицу [126, 45; 146, с. 156—157].

В 1542 г. войска Табиншветхи снова выступили против Про­ма. Князь Прома опять призвал на помощь шанов, а также ко­роля Аракана. Но Байиннаун, обойдя город с севера, нанес-шанам удар из засады и разгромил их. Араканское сухопутное войско он ввел в заблуждение подложным письмом (якобы от князя Прома), заманил в засаду и разбил. Араканский флот, узнав об этом поражении, повернул назад, дойдя лишь до Бас­сейна. Оставшийся в одиночестве Пром сопротивлялся 5 меся­цев и, наконец, пал. Затем последовала жестокая расправа. Су­дя по португальским источникам, город был сожжен, большин­ство жителей перебито; 2 тыс. детей якобы разрезали на куски и отдали в пищу слонам. Короля и 300 его приближенных уто­пили [126, с. 46]. Верить таким отчетам дословно нельзя, так же, как и сообщениям, что в армии Табиншветхи было 500 тыс. человек. Но то, что общий характер войн в Бирме в XVI в. стал гораздо более ожесточенным, чем в XIV—XV вв., не подлежит сомнению.

Успехи Табиншветхи на юге обеспокоили шанских феодалов в Верхней Бирме. В 1544 г. соединенные войска семи шанских собва (князей) предприняли новый поход на Пром. Табиншвет­хи, однако, потопил большинство шанских боевых кораблей на Иравади пушками (теперь у него был большой артиллерийский парк) и, перейдя в контрнаступление, глубоко вторгся в Верх­нюю Бирму. Заняв в этом походе древнюю столицу Паган, он короновался здесь королем Верхней Бирмы по паганскому обря­ду. Через два года, в 1546 г., он снова короновался в Пегу, уже как король обеих Бирм, используя в ритуале как бирманские, так и монские обряды [38, с. 91; 56, с. 182—183; 146, с. 157— 157].

В 1546 г. Табиншветхи решил присоединить к своим владе­ниям Аракан. Однако король Аракана Минбин (1531 —1553), уже давно с тревогой следивший за успехами бирманского за­воевателя, успел подготовиться к обороне. Столица Аракана Мраук У была окружена мощными укреплениями и рвом, ко­торый заполняла морская вода. Когда бирманцы подступили к стенам Мраук У, Минбин приказал открыть шлюзы в момент прилива и затопил прилегающую равнину. Табиншветхи приш­лось заключить мир и отступить [146, с. 140, 158].

Пока Табиншветхи воевал в Аракане, сиамский король, либо кто-то из его вассалов, имел неосторожность вторгнуться в монскую провинцию Тавой. Это послужило Табиншветхи пре­красным поводом для войны против Сиама. В 1548 г. началась первая бирмано-сиамская война. Однако 4-месячная осада Аютии не увенчалась успехом. Неудачной была и осада важно­го центра Северного Сиама — Кампенгпета. Бирманские войска вынуждены были начать отход в трудных условиях (наступил сезон дождей). К счастью для Табиншветхи, в одном из боев были взяты в плен близкие родственники сиамского короля Ма­ха Чакрапата. Последний, чтобы выручить родню, поспешил за­ключить с бирманцами мир. Это обеспечило им спокойное от­ступление из Сиама [115, с. 65; 146, с. 159]. Две такие крупные неудачи подряд подорвали дух Табиншветхи. Он отошел от го­сударственных дел, передав их Байиннауну (еще раньше он на­значил его наследником престола), и завел дружбу с португаль­ским авантюристом из Малакки, который приохотил его к спиртным напиткам [146, с. 65—66].

Военные походы между тем продолжались. В 1550 г. Байиннаун, собрав большое войско, отправился воевать с шанскими князьями. Среди монов, от которых продолжали требовать нало­га кровью и деньгами, стало расти недовольство. Когда один из родственников последнего короля Пегу Смим Хто поднял вос­стание в дельте Иравади и захватил города Дагон (Рангун) и Далла, монские придворные Табиншветхи заманили короля в лес под предлогом слоновой охоты и убили его. Теперь восста­ние охватило весь монский юг. Смим Хто был провозглашен королем Пегу [115, с. 66; 146, с. 161]. Байиннаун, спешно вер­нувшись с севера, застал в бывшей державе Табиншветхи пол­ный развал. Все феодалы Центральной Бирмы закрыли перед Байиннауном свои ворота и не желали ему помогать. Каждый из них стремился выкроить для себя независимое королевство. Даже домен Табиншветхи Таунгу отказывался подчиниться его наследнику. Но разрозненность противников Байиннауна позво­лила ему уничтожить их по частям. Прежде всего Байиннаун собрал вокруг себя старых португальских наемников во главе с Диого де Мелло. С небольшим, но верным войском ом дви­нулся с юга страны на Таунгу. Севернее Пегу войска Смим Хто пытались преградить ему дорогу, но опытный полководец лег­ко их обошел. Выбив восставшего губернатора Таунгу из это­го важного центра (1551 г.), Байиннаун обепечил себе плац­дарм на востоке страны, куда к нему стали стекаться его сто­ронники — бирманцы, шаны, поверившие в его счастливую военную звезду, и даже восемь монских министров, успевших поссориться со Смим Хто [146, с. 162]. В том же, 1551 г. Байин­наун овладел Промом и другими городами Центральной Бир­мы. На юге между тем разгорелась борьба между Смим Хто, провозглашенным королем Пегу, и его конкурентом, правите­лем Мартабана Смим Сотутом, также претендовавшим на ко­ролевский трон. В сражении между ними Смим Сотут был убит пулей португальского наемника. Тогда феодальная верхушка Мартабана, опасаясь репрессий со стороны победителя Смим Хто, перешла на сторону Байиннауна [115, с. 68; 146, с. 163]. В 1552 г. Байиннаун со своей сильно выросшей армией двинул­ся на Пегу. Одержав победу у ворот города над войском Смим Хто, Байиннаун ворвался в Пегу и предал его разграблению. Многие горожане были убиты. Смим Хто продолжал еще не­сколько месяцев сопротивление в джунглях дельты Иравади, но в конце концов потерял все свое войско и скрылся в горах (впоследствии он был выдан местными жителями Байиннауну и казнен) [115, с. 68; 126, с. 50; 146, с. 163—164].

Таким образом, Байиннаун в течение двух лет восстановил в прежних границах державу Табиншветхи. Он не стал продол­жать его политику в плане похода на Аютию, а поставил сво­ей задачей присоединить к державе север Бирмы и шанские княжества.

Между тем в Северной Бирме продолжал царить феодаль­ный хаос. В 1543 г. «гонитель монахов» Тоханбва вместе со всем своим двором был уничтожен в результате заговора, ор­ганизованного бирманским офицером Минджиянаунгом. По­следний, будучи членом авского королевского дома, отказался занять пустующий трон и уступил его князю шанского княже­ства Хсипо по имени Хконмаинг (1543—1546), сам же ушел в монастырь (поступок, характерный для потерпевших полити­ческий крах средневековых государственных деятелей Индоки­тая) [115, с. 49]. Видимо, Минджиянаунг не верил, что в его силах преодолеть феодальный хаос в Верхней Бирме. Впрочем, и шанский король Хконмаинг, и сменивший его Мобье Нарапати (1546—1552) также не пользовались никакой реальной властью и не смогли покончить с междоусобной борьбой шан-ских феодалов. Когда в 1552 г. Байиннаун в первый раз попы­тался захватить Аву, шанские князья, временно объединившись, дали ему отпор, но роль короля Мобье Нарапати при этом бы­ла такой ничтожной, что он, ни на что уже не рассчитывая в Шанском лагере, перебежал на сторону Байиннауна. Шаны тут же выбрали нового короля — князя Ситуджохтина (1552—1555) [146, с. 109].

После тщательной трехлетней подготовки в 1555г. Байиннаун снова двинулся на Аву. Удар наносился двумя колоннами. Од­на половина войска двигалась с юго-востока сушей по долине Ситтаунга, через Яметин. Вторая, во главе с самим Байиннауном, поднималась на речных судах вверх по Иравади и наносила удар непосредственно с юга. На этот раз разгром шанов был полным. Ава пала, а ее последний шанский король Ситуджохтин был взят в плен. Вся Бирма в границах прежнего Паганского государства (за вычетом Аракана) оказалась под властью Байиннауна (1551 — 1581) [38, с. 92; 115, с. 68; 146, с. 164—165].

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 2. Завоевательные войны Бирмы при Байиннауне

Спойлер (раскрыть)

Завоевав Аву, Байиннаун не стал переносить туда свою сто­лицу. Столица осталась, как и при Табиншветхи, в Пегу. Бай­иннаун продолжал начатую Табиншветхи политику слияния бирманского и монского этноса. Разоренный в 1552 г. город Пегу вновь отстроился. В нем выросли роскошные дворцы Байиннауна и его придворных вельмож. Заботясь о связи столицы с различными районами своей обширной державы, Байиннаун распорядился построить в Бирме целую сеть стратегических дорог. Особое внимание уделялось дороге Таунгу — Ава, кото­рая была восстановлена в первую очередь [115, с. 68]. Байинна­ун планировал расширять свою державу на севере.

В 1556—1559 гг. в ряде последовательных кампаний он под­чинил себе шанские княжества Мохньин, Могаунг, Моне, Мо-мейк, Монг Пай, Сага, Локсок, Хсипо, Яунгхве, Бхамо, Кале. Вторгнувшись в Северо-Восточную Индию, он подчинил себе княжество Манипур. В апреле 1556 г. войска Байиннауна окку­пировали королевство Чиангмай (на севере современного Таи­ланда), создав, таким образом, угрозу одновременно для Лаоса и для Сиама. В 1562 г. Байиннаун вторгся в Юннань, где под­чинил себе область Кошаннье, заселенную таиязычным нацио­нальным меньшинством. Несколько позже его власть признали княжества Хсенви и Кенгтунг, расположенные в пограш иши полосе между Бирмой и Китаем [146, с. 165].

Такое расширение Бирманской империи вызвало серьезное беспокойство у ее соседей. Король Лаоса уже в 1556 г. пытал­ся выбить бирманцев из Чиангмая, но потерпел неудачу. В 1563 г. Сиам и Лаос заключили оборонительный союз прошв Бирмы [13, с. 84]. Отнюдь не гладко проходил и процесс завоевания шанских княжеств. Пока Байиннаун воевал в Чиангмае, восставшие шаны перебили его гарнизон в Моне. Затем соеди­ненное войско Яунгхве, Моне и Локсока двинулось к р. Салуэн и разрушило мосты через нее, чтобы отрезать Байиннауну об­ратную дорогу. Бирманский король подавил это восстание, од­нако со спорадическими вспышками сопротивления шанов ему приходилось бороться вплоть до последних лет своего правле­ния [146, с. 165].

Стремясь закрепить свою власть в шанских областях, Байин­наун начал насаждать гам ортодоксальный буддизм. Как гово­рится в бирманской летописи, «в Онбаунге (Хсипо), Момейке и других шанских странах, когда умирал собва, (князь. — Э. Б ), люди, следуя языческому учению, убивали его рабов и дорогих лошадей и слонов, на которых он ездил, и погребали их в могиле вместе с ним. Его Величество запретил этот вред­ный обычай. Более того, видя, что (буддийская. — Э. Б.) рели­гия недостаточно утверждена (там), он построил пагоды в Он­баунге и Момейке и пригласил ученых монахов поселиться там, проповедуя религию. Собва вместе со всеми своими советника­ми и военачальниками слушали проповедь (буддийского. — Э. Б.) закона четыре святых дня в месяц и познали добродетель. Его Величество поместил одну половину (буддийских. — Э. Б.) писаний в Онбаунге, а другую — в Момейке» [146, с. 166].

Одновременно Байиннаун боролся с пережитками анимизма в собственно бирманских областях. Так, он запретил традици­онные жертвоприношения белых животных (буйволов, коз, сви­ней, кур) духу Махигири в Центральной Бирме (черепами этих животных издавна украшали святилища в районах вокруг свя­щенной горы Попа близ Пагана). Совершать жертвоприношения животных было запрещено по всей Бирме даже иностранцам (индуистам) [115, с. 69; 146, с. 166]. Желая поднять авторитет буддийского духовенства, помогавшего в деле централизации страны, Байиннаун демонстративно совершал периодические па­ломничества к наиболее знаменитым пагодам страны — Шведагону (в нынешнем Рангуне), Швезигону (в Нагане) и Шехсандо (в Проме) и щедро одаривал тамошних монахов. В 1557 г. он установил в Швезигоне огромный колокол с надписью на трех языках (бирманском, монском и пали), прославляющей его завоевания и меры по развитию религии [146, с. 166]. До­стигнув 52-летнего возраста, он построил в Шведомо 52 буд­дийских монастыря — по количеству своих лет. Согласно древ­нему бирманскому обычаю, король мог разломать свою коро­ну, чтобы отдать драгоценные камни на украшение купола па­годы, Байиннаун делал это многократно (чаще, чем любой дру­гой бирманский монарх) в пользу как крупных, так и малозна­чительных пагод [146, с. 172].

Стремясь поддержать свою репутацию заботливого опекуна буддийской церкви и на международной арене, Байиннаун в 1555 г. направил богатые дары храму Зуба Будды в Канди (Шри Ланка) и приобрел там землю, на доход с которой долж­ны были постоянно поддерживаться огни в этом самом знаме­нитом храме буддийского мира. Кроме того, по обычаю преж­них монских королей, он срезал волосы у себя и королевы (во­лосы короля считались самой священной частью его персоны, и обряд их стрижки был обставлен сложным ритуалом). Из этих волос он приказал соорудить метелку и отправить в Кан­ди для подметания в храме [146, с. 172].

Когда в 1560 г. португальцы напали на Канди и захватили Зуб Будды, Байиннаун отправил в Гоа посольство с предложе­нием огромного выкупа (8 лакх рупий и любое количество ко­раблей с рисом для снабжения Малакки). Вице-король Гоа ухватился за это предложение, но архиепископ пригрозил ему инквизицией, и сделка не состоялась. В 1561 г. архиепископ Гоа лично на глазах потрясенных бирманских послов истолок Зуб в ступе, сжег порошок, а пепел выбросил в реку. Впрочем, в скором времени Зуб Будды вновь появился на острове и притом, не в одном, а в двух экземплярах — в Канди и Колом­бо (по словам буддийских монахов, Зуб не был истолчен, а проник сквозь дно ступы и, перелетев по воздуху на Шри Лан­ку, зацепился там за цветок лотоса). Король Коломбо первый догадался предложить Зуб (с принцессой в придачу) Байиннауну и получил за это огромные богатства и военную помощь Бирмы. В торжественной обстановке Зуб был помещен в глав­ное религиозное строение, возведенное при Байиннауне — паго­ду Махазеди в Пегу. В заявлении по этому поводу Байиннаун подчеркнул, что впервые в своей истории Бирма стала облада­телем столь драгоценной реликвии. По его мнению, этот факт ставил Бирму на первое место в буддийском мире [146, с. 174].

Поддержка буддийского духовенства была крайне нужна Байиннауну, потому что буддийская религия была единствен­ным связующим фактором в его многоэтнической державе. Буддийские монахи присвоили ему звание Чакравартина — Властелина мира, воплощающего Будду, и это послужило идео­логическим оправданием для всех его последующих войн на Индокитайском полуострове [38, с. 94].

Идеология буддизма хинаяны предоставила также Байиннауну удобный повод для войны против Сиама. Дело в том, что у сиамского короля Маха Чакрапата (1549—1569) в это время было семь белых слонов (Белый слон — священное животное буддийской религии), а у Байиннауна ни одного. Осенью 1563 г. Байиннаун направил в Аютию посольство с пояснением, что ему, как Чакравартину, из этого количества полагается по меньшей мере два слона. По понятиям того времени, согласить­ся с таким требованием означало «потерять лицо». Поэтому, как и предвидел Байиннаун, Маха Чакрапат ответил резким отказом. Так началась вторая бирмано-сиамская война. Одновременно Байиннаун начал военные действия и против лаосско­го короля Сеттатирата, союзника Сиама [13, с. 84—85; 38, с. 92].

Наступление против обеих стран велось с чиангмайского плацдарма. Войска Чиангмая были включены в бирманскую армию. Байиннаун быстро замял основные центры Северного Сиама — города Кампенгпет, Сукотай, Саванкалок, Пичай. Последняя опора сиамского короля на севере страны — Питсанулок также продержалась недолго из-за голода и начавшейся эпидемии. Более того, правитель Питсанулока Маха Таммарача объявил себя вассалом Байиннауна и со своим 70-тысячным войском присоединился к бирманской армии [13, с. 85].

Началась осада столицы Сиама Аютии. Маха Чакрапат пы­тался укрепить свой гарнизон за счет португальских наемников, но Байиннаун, располагая неограниченными средствами, привел в составе своей армии более 1 тыс. португальских мушкетеров и артиллеристов. Ввиду явного неравенства сил Маха Чакрапат решил капитулировать. Пленный сиамский король и вельможи, сторонники сопротивления, были отправлены в Бирму в качест­ве заложников, гарантировавших соблюдение условий мира, который заключил с бирманцами в 1564 г. новый сиамский ко­роль Махин (сын Маха Чакрапата). По этому мирному догово­ру Сиам отказывался от власти над всей северной частью страны с центром в Питсанулоке и сам становился вассалом Бирмы. Сиам обязался платить Бирме ежегодную дань — 30 боевых слонов и 300 катти (ок. 180 кг) серебра. Кроме того, он уступал Бирме право собирать пошлины в Мергуи (главном торговом порте Сиама на Андаманском море) и передавал ей четырех белых слонов. Для присмотра за Махином в Аютии оставался трехтысячный бирманский гарнизон. В Бирму были угнаны тысячи сиамских крестьян [13, с. 85; 146, с. 168].

Менее удачно для Байиннауна проходила кампания в Лао­се. В первых сражениях (при Пак Уй и Мыонг Кем) бирман­ские войска потерпели поражения. Только когда после падения Аютси Байиннаун прибыл в Лаос с новым войском, бирманцам удалось форсировать Меконг и занять лаосскую столицу Вьен-тян. Но большая часть населения во главе с королем Сеттатира-том ушла в джунгли. Началась ожесточенная партизанская война. Войска Байиннауна тщетно гонялись за неуловимым про­тивником. В разгар этой изнурительной кампании в конце 1564 г. Байиннаун получил известие о грозном восстании монов в столице его империи Пегу [38, с. 92—93; 88, с. 38—39; 146, с. 177].

В Пегу в это время было согнано много монских крестьян, а также 20—30 тыс. шанских и сиамских пленных для строи­тельных работ. Байиннаун хотел, чтобы его столица была до­стойна его звания Чакравартина. 1564 год в Бирме был неуро­жайным, страну охватил голод. Особенно плохо приходилось строителям Пегу, жалкий паек которых прикарманивали чиновники. Достаточно было искры, чтобы произошел взрыв. Харак­терно, что во главе восстания 1564—1565 гг. встал не мон, а шанский военнопленный Бинья Чжан [88, с. 46]. Иными слова­ми, это движение переросло рамки узконационального движе­ния монов, это было восстание всех угнетенных империи Байин-науна. Характерно и то, что во главе феодалов, выступивших на подавление восстания, вплоть до возвращения бирманско­го короля из Лаоса, также встал не бирманец, а шан, бывший король Авы Мобье Нарапати, еще в 1552 г. добровольно пере­шедший на сторону Байиннауна [88, с. 38]. Таким образом, раздел между восставшими и карателями проходил не по на­циональной, а по классовой линии.

В первый день восстания Пегу оказалось в руках монских крестьян и шанско-сиамских пленных. Дворцы и храмы, на строительстве которых их так нещадно эксплуатировали, запы­лали. Растерявшиеся придворные едва успели вывезти королев­ский гарем и готовились к эвакуации двора в Таунгу. В этот момент экс-король Мобье Нарапати вызвался поехать на раз­ведку в город с несколькими спутниками. Вернувшись, он ска­зал: «Это же просто невооруженная толпа» [88, с. 46], и, наве­дя порядок в феодальных дружинах, выступил на подавление восстания. Ему удалось вытеснить повстанцев из Пегу, но вос­стание перекинулось на периферию и охватило всю Нижнюю Бирму. Мобье Нарапати нанес еще несколько поражений от­дельным отрядам повстанцев, но погасить растущий пожар вос­стания он не смог [88, с. 38].

Байиннаун, недооценивший размеры бедствия, послал в. Нижнюю Бирму только 800 гвардейцев при 6 слонах, поручив им произвести разведку. Этот отряд был почти целиком истреб­лен повстанцами, кое-кого взяли в плен, а командира казнили. Тогда Байиннаун направил на юг губернатора Сириама Байян-камаина с войском в 50 тыс. человек в сопровождении 600 бое­вых слонов. Бинья Чжан вышел к ним навстречу с главными силами повстанцев и дал бой. Королевские войска в этом сра­жении одержали верх. Бинья Чжан был убит, но это отнюдь не означало конца восстания, повстанцы отступили в дельту Ира­вади [88, с. 39].

Узнав об этом, Байиннаун решил оставить лаосский фронт и в июне 1565 г. прибыл с войском в Пегу. Увидев сожженные повстанцами храмы, монастыри и дворцы столицы, король при­шел в ярость. Он двинул свои войска форсированным маршем в дельту Иравади, и, как подчеркивает бирманская летопись, сам шел пешком впереди своегб войска (поступок неслыханный для монарха, которому подобает воевать только верхом на сло­не) [88, с. 40].

У города Далла Байиннаун настиг повстанцев и разбил их наголову, 7 тыс. человек было взято в плен. Свою победу над восстанием бирманский король решил отметить неслыханной казнью. Всех пленных, вместе с их женами, арестованными позднее, он приказал отвезти в Пегу, поместить там в большие бамбуковые клетки и сжечь живьем. Но в последнюю минуту он отменил свое решение благодаря коллективной просьбе мон­ских, бирманских и шапских монахов и ограничился казнью 70 вождей восстания [88, с. 40; 146, с. 177]. Буддийское духо­венство, видимо, трезво рассудило, что такая неслыханная рас­права может вызвать новые волнения и крестьяне снова станут жечь монастыри.

На несколько лет положение в Бирме стабилизовалось. Сож­женные строения Пегу были восстановлены, в апреле 1568 г. состоялась торжественная церемония открытия вновь отстроен­ного королевского дворца. В ней участвовали четыре пленных короля (Сиама, Чиангмая и два короля Авы). Все эти короли и другие крупные феодалы, содержавшиеся заложниками в Пе­гу, также получили подобающие их рангу жилища. Байиннаун очень заботился, чтобы знать, даже пленная, выглядела импо­зантно в глазах простого народа [88, с. 49].

Вскоре в Пегу в результате большого наплыва людей и но­вого неурожая опять начался голод. Корзина риса стоила 500 медных тикалей [88, с. 50]. На этот раз Байиннаун принял энергичные меры против голода: наказал чиновников, скрываю­щих зерно, и, чтобы добыть рис, даже в Лаос направил 20-ты­сячную армию [88, с. 50—51].

Желая возможно больше разгрузить Пегу, Байиннаун раз­решил сиамскому королю Маха Чакрапату со свитой вернуться в Сиам для «поклонения отчим святыням». Но тот, едва до­стигнув Аютии, сбросил монашескую рясу, которую он носил в Пегу, и снова сел на трон. Так началась третья бирмано-сиамская война [146, с. 169].

В декабре 1568 г. бирманские войска совместно с войсками правителя Питсанулока Маха Таммарачи снова осадили Аютию [115, с. 69]. В следующем месяце умер престарелый Маха Чакрапат и королем вновь стал его сын Махин - бездарный дипло­мат и такой же военачальник. Фактически обороной столицы руководил талантливый генерал Пья Рам. Под его руководст­вом гарнизон Аютии оказал бирманцам упорное сопротивление. Бирманцы построили вокруг Аютии насыпи выше стен города, поставили на них пушки и начали бомбардировку. Штурмы сле­довали один за другим, но сиамцы стойко защищались. Потери при штурмах были так велики, что бирманские солдаты укры­вались за горами тел своих товарищей. Раздраженный Байиннаун казнил десятки своих офицеров за недостаток усердия. Ближайший друг и соратник бирманского короля губернатор Сириама Байянкамаин был казнен за критику бессмысленных штурмов [13, с. 86; 146, с. 169].

Тогда Байиннаун решил прибегнуть к хитрости. Он заявил, что снимет осаду, если Махин выдаст ему генерала Пья Рама. Махин тут же пожертвовал своим полководцем и выдал его бирманцам в цепях. Байиннаун не стал казнить Пья Рама. На­против, он осыпал его милостями и приобрел нового способного генерала [13, с. 86; 88, с. 59].

Положение Аютии ухудшилось, но в этот момент у сиамцев вновь появилась надежда. В мае 1569 г. из-за Меконга появи­лась шедшая на помощь 30-тысячная армия лаосского короля Сеттатирата с 1 тыс. боевых слонов. Армия Сеттатирата раз­громила внезапной атакой под Лопбури высланный ей навстре­чу 40-тысячный бирманский корпус и была уже в нескольких десятках километров от Аютии. Тогда Байиннаун направил к Сеттатирату Пья Рама с подложным письмом якобы от Махи­на. Лаосский король не знал еще, что Пья Рам тепепь служит бирманцам, и попал в устроенную ему засаду. Лаосцы потеря­ли 20 тыс. убитыми и 5 тыс. пленными. Потеряна была и треть слонов. Сеттатират, однако, сумел вывести из окружения при­мерно половину своего войска и ушел в Лаос [88, с. 64].

Аютия больше не могла рассчитывать на помощь. Но и бир­манская армия была сильно истощена и терпела большие ли­шения, особенно после того как начался сезон дождей. Байин­наун тогда снова прибегнул к хитрости. Соблазнив большой на­градой пленного сиамского вельможу Пья Чакри, он убедил его вернуться в Аютию под видом беглеца из плена. К этому вре­мени король Махин казнил последнего умелого полководца — своего брата, принца Си Сиварачу. Пья Чакри получил пост командующего обороной столицы. В ночь на 30 августа 1569 г. он поставил патриотов в местах, недоступных для штурма, а в наиболее уязвимых местах разместил своих приверженцев и впустил бирманцев в Аютию. Город был подвергнут полному разграблению. Если верить сообщению бирманской летописи, каждый солдат из 54 полков, осаждавших Аютию, получил один, а то и два вьюка одежды, расшитой золотом и серебром [88, с. 68].

Незадачливый король Махин, вся его семья, большая часть феодальной верхушки и тысячи рядовых сиамцев были угнаны в ллен. Стены Аютин были снесены. В городе осталось всего 10 тыс. жителей (из 100 тыс.). Предателю Пья Чакри Байинна­ун предложил пост вице-короля Сиама, но тот благоразумно предпочел получить награду где-нибудь подальше от своих со­отечественников. Он был назначен правителем Дагона. На сиамский трон в качестве вассального короля Байинпаун поса­дил правителя Питсанулока Маха Таммарачу, верно служивше­го ему шесть лет. Однако для верности он оставил при своем дворе заложником его сына, малолетнего принца Наресуана [13, с. 86—87; 88, с. 73; 115, с. 69; 146, с. 169-170].

Устроив дела в Аютии, Байиннаун в ноябре 1569 г. двинул­ся походом на Лаос. Сеттатират пытался задержать его на Ме­конге, но бирманцы уничтожили лаосскую речную флотилию.

Военные действия снова персгллн па левый берег Меконга. Бир­манские войска опять заняли Вьентян, но разгромить армию Сеттатирата им не удалось. Она опять ушла в джунгли. Нача­лась утомительная погоня. Болезни и голод косили ряды бир­манской армии. Солдаты питались лесными фруктами, коренья­ми, даже травой. Пол-литровая чашка риса в бирманском ла­гере стоила 50 тикалей. В июне 1570 г. Байиннаун, так и не по­корив Лаос, вернулся в Пегу с сильно сократившимся войском [88, с. 77—81].

Только четыре года спустя, осенью 1574 г. Байиннаун снова вторгся в Лаос, воспользовавшись династической распрей, воз­никшей в стране после смерти Сеттатирата. На этот раз он не стал гоняться за лаосскими отрядами по джунглям, а, сильно укрепив город Маинг-Сан, посадил там свою марионетку — Упахата, младшего брата покойного короля. Затем он разослал повсюду прокламации, призывая население признать королем Упахата. Часть феодалов, которым надоело скрываться в лесу, признала бирманского ставленника. Летом 1575 г. благодаря хитрости был захвачен в плен лаосский король. После этого организованное сопротивление бирманцев прекратилось. Байин­наун обласкал пленного короля и взял его к своему двору в Пе­гу (видимо, он сделал это, чтобы держать в узде Упахата угро­зой возвращения на трон его конкурента) [88, с. 98, 105].

Итак, к середине 70-х годов империя Байиннауна распро­стерлась от границ Вьетнама и Кампучии до Индии. Богатства, награбленные в завоеванных странах, позволили ему обстроить Пегу с неслыханным великолепием, поражавшим европейцев, посещавших двор бирманского монарха. Венецианец Чезаре Фредерик и англичанин Ральф Фитч, видевшие дворцовый комплекс Пегу во всем его великолепии, поражались его разме­рам и богатству. Они писали, что в некоторых частях города крыши были покрыты золотыми листами [146, с. 185]. Чезаре Фредерик, побывавший в Пегу в 1569 г., так описывает церемо­нию королевского приема: «Он сидит на возвышении в боль­шом зале на судейском кресле, и внизу под ним сидят полу­кругом все его бароны. Затем все, кто просит аудиенции, вхо­дят в большой двор перед королем и там садятся на землю в 40 шагах от персоны короля. И среди этих людей нет разли­чия... они все равны. И они сидят, держа в руках свои петиции, которые написаны на длинных листах пальмы... Кроме этих пе­тиций они держат в руках подарок, соответствующий серьез­ности рассматриваемого дела. Затем подходят секретари, бе­рут эти петиции и читают их перед королем. И если король считает нужным оказать им эту милость или справедливость, о которой они просят, он приказывает взять подарки из их рук. А если он считает, что их просьбы несправедливы и незаконны, он велит им удалиться, не приняв от них подарков. Его сила не в морской мощи, а на суше и в людях, владениях, золоте и серебре; он далеко превосходит державу Великого Турка по бо­гатству и могуществу» (цит. [по 146, 175—176]).

Как сообщает бирманская летопись, Байиннаун созвал мо­нахов и чиновников из всех подчиненных ему владений и пору­чил им составить единый свод законов. Они взяли за основу «Дхамматат» Вареру и составили законодательные сборники «Дхамматаджо» и «Косаунгчок». Решения суда Байиннауна были собраны в специальном сборнике «Хантавади Хсинбью-мьяшин» [146, с. 171]. Байиннаун пытался также стандартизи­ровать меры веса по всей державе. Бирма при нем вела ожив­ленную торговлю с Индией и всеми странами Юго-Восточной Азии. Рис и драгоценности при нем свободно вывозились из страны (в отличие от порядка, установившегося в XVII в.). За­морскую торговлю в Пегу регулировали восемь деловых по­средников, назначаемых королем. За свой труд они получали 2% с оборота. Европейские купцы в своих отчетах отмечали их деловитость и честность. Следующими по значению после Пегу торговыми портами были Сириам, Далла и Мартабан. Бассейн по гидрографическим причинам потерял свою прежнюю значи­мость. Король с торговой целью обменивался посольствами с Бенгалом и даже направил своих послов ко двору Великих мо­голов (1579 г.) [146, с. 174—175].

Личная власть Байиннауна была весьма велика, однако централизация страны при нем не достигла еще того уровня, какой она приобрела в XVII в. в Бирме, Сиаме и других стра­нах Юго-Восточной Азии. Называя себя «царем царей», Байин­наун непосредственно управлял только Пегу и другими монски-ми областями, которые он превратил в свой домен. Остальные области своей державы — Аву, Пром, Таунгу, Чиангмай и др. Байиннаун роздал в управление своим родственникам (у него было 97 детей) в ранге вассальных королей или князей. Он гордился тем, что «ему подчинены 24 коронованные головы» (включая шанских князей). Каждые из 20 ворог Пегу были на­званы по имени вассала, который их построил [146, с. 171].

Основной социальной силой, на которую он опирался, кро­ме буддийской церкви, была верхушка армии. С наиболее спо­собными военачальниками, независимо от их национальной принадлежности, он устанавливал личную связь особого ро­да — тхветхаук, пакт крови, побратимство, обряд, восходящий к эпохе военной демократии [146, с. 178]. Он, конечно, мог каз­нить любого своего побратима, но сам факт формально равных отношений между королем и подданным указывает на относи­тельную неразвитость феодальной монархии XVI в. как по от­ношению к периоду Паганской империи, так и по отношению к периоду XVII—XVIII вв.

Последние годы правления Байиннауна ознаменовались но­вой вспышкой войн. В 1579 г. он вновь направил свои войска в Лаос на подавление восстания, вспыхнувшего там против короля-марионетки Упахата. В 1580 г. бирманские войска вторглись в Аракан. В эту войну на стороне Аракана вмешалась Порту­галия. Осенью 1580 г. португальцы напали на бирманский флот у берегов Аракана, но не достигли большого успеха. Война в Аракане тянулась до ноября 1581 г., когда она была прервана известием о смерти Байиннауна [88, с. 118—122].

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 3. Распад Бирманской империи при Нандабайине

Спойлер (раскрыть)

Сын Байиннауна, король Нандабайин (1581 — 1599) унасле­довал от отца обширную державу, но не смог ее долго удер­жать в своих руках. Силы государства были перенапряжены. Еще Байиннаун издал указ, запрещающий мобилизовать кресть­ян в армию в период сельскохозяйственных работ с июня по сентябрь. Но ни сам Байиннаун, ни его наследник не прекра­щали воевать в дождливый сезон, и это все больше подрывало крестьянское хозяйство [146, с. 177].

Западные историки часто называют войны Байиннауна и Нандабайина бессмысленными, потому что они в конце концов дотла разорили страну и привели к краху сколоченной с таким трудом империи. Это верно только отчасти. Бирма (так же как и в известной степени Сиам) во второй половине XVI в. нахо­дилась в стадии перехода от периода развитого феодализма с характерной для него феодальной раздробленностью к периоду позднего феодализма, который наступил в XVII в. и для которо­го характерна высокая централизация государства[1].

Путь к этой централизации был тернистым. Жестокие и на первый взгляд бессмысленные внутренние и внешние войны[2] сыграли здесь свою роль. Наряду с опустошением страны они сильно ослабили крупных феодалов с их частными армиями, подготовив, таким образом, торжество централизованной монар­хии. Но процесс этот не был автоматическим, необратимым, он проходил в конкретной ожесточенной борьбе конкретных политических сил. И прежде чем он завершился в начале XVII в., история Бирмы совершила еще одну крутую спираль.

Здесь необходимо также отметить, что роль личности в та­кие критические, поворотные моменты истории резко повы­шается, а Нандабайин явно не был такой личностью, которая могла бы продолжить и закрепить первые успехи централиза­ции, достигнутые Байиннауном. Он не только не смог консоли­дировать под общим знаменем буддийской религии все народы и в первую очередь всех феодалов своей империи (что было, пожалуй, нереальной задачей), но даже не сумел способство­вать процессу слияния бирманского и монского этноса в самой Бирме, начатому Табиншветхи и Байиннауном, а эта задача была вполне реальна.

.Нандабайин и окружавшие его бирманские феодалы быст­ро покончили с равноправием, которым до этого пользовались моны. Именно монское крестьянство стало главным объектом эксплуатации королевского двора. Монов массами сгоняли на строительство в Пегу и на другие принудительные работы. Чтобы никто не мог уклониться, Нандабайин приказал ставить всем взрослым монам клеймо на правую руку, содержащее имя, служебный ранг и местожительство (деревню) клейменого. Тех, кто был слишком стар для службы, Нандабайин, как сообщает летопись, отправлял в Верхнюю Бирму и менял там на лоша­дей. Недовольство монов король подавлял террористическими методами, не щадя при этом и монскую знать. Видных монских монахов он ссылал в Аву и шанские княжества [146, с. 180]. Все эти меры, безусловно, сужали и без того еще непрочную со­циальную базу бирманской монархии и вскоре повлекли за со­бой конкретные политические последствия.

В 1583 г. против Нандабайина поднял мятеж его тесть (и дядя), вице-король Авы Тадомингсо. Иандабайин, заподозрив в заговоре с ним многих чиновников, сжег их вместе с семьями (всего 4 тыс. человек) [146, с. 179] и приказал Чиангмаю, Лао­су и Сиаму прислать подкрепления для похода на Аву. Васса­лы неохотно откликнулись на этот призыв. Особенно долго мед­лил Сиам, и в апреле 1584 г. бирманский король, не дождав­шись сиамцев, выступил в поход против мятежного тестя. В мае 1584 г. на бирманской границе, наконец, появилась сиамская армия (60 тыс. пехотинцев, 3 тыс. конных и 300 боевых сло­нов). Ее командующий наследный принц Наресуан, талантли­вый полководец и опытный политик, быстро и правильно оце­нил напряженную обстановку в Нижней Бирме. Вместо того чтобы идти под Аву на помощь Нандабайину, он провозгласил независимость Сиама и двинулся на Пегу, оставшееся почти без прикрытия. Но к этому времени мятеж в Аве был уже по­давлен. Не рискуя вступить в бой со всей бирманской армией, быстро возвращавшейся назад, Наресуан двинулся обратно к границе, по дороге собирая многочисленных сиамских военнопленных, угнанных сюда в 1569 г. К нему присоединилось так­же немалое количество монов, ждавших только случая, чтобы восстать против бирманского короля [13, с. 89; 88, с. 125—126]. Нандабайин послал в погоню за ним 50-тысячный корпус, затем еще 70 тыс. солдат во главе с наследником престола. Бирман­цы настигли Наресуана у р. Ситаун, но он решительной контр­атакой отбпл у них охоту его преследовать. После этого к Наресуану присоединилось большое число шанов, сосланных в Нижнюю Бирму Нандабайнном. Вместе с выросшим таким об­разом войском Наресуан благополучно вернулся в Аютию [13, с. 89; 88, с. 127].

В декабре 1584 г. бирманские войска вторглись в Сиам с се­вера и запада под командой Таравади Мина (сына Нандабайина), короля Чиангмая. Несмотря на большое численное превос­ходство, они не смогли приблизиться к Аютии ближе чем на 100 км. Вскоре они начали отступление, преследуемые сиамски­ми партизанами. Нандабайин послал в Сиам новую армию, од­нако в апреле 1586 г. в битве под Ангтонгом, прибегнув к лож­ному отступлению, Наресуан заманил армию бирманцев в засаду и нанес ей сокрушительное поражение. Остатки разгромлен­ной армии вернулись в Бирму [13, с. 90; 88, с. 129].

В ноябре 1586 г., собрав три армии общей численностью 250 тыс. человек, Нандабайин лично возглавил вторжение в Сиам. В январе 1587 г. бирманские армии с севера, запада и востока подошли к Аютии. Началась осада. Бирманский ко­роль хотел уморить осажденных голодом, но сиамцы, раз за ра­зом прорывая блокаду, подвозили провиант по р. Менам. Через 5 месяцев иссякли съестные припасы у самих осаждающих, в их лагере начались болезни. В мае 1587 г. Нандабайин снял осаду и начал отступление. Наресуан шел за ним по пятам, на­нося фланговые удары. Отступление приняло катастрофический характер. В июле 1587 г. бирманский король вернулся в Пегу с небольшим отрядом [88, с. 130—134].

Нандабайину пришлось три года собирать силы, прежде чем в ноябре 1590 г. он вновь направил против Сиама 200-ты­сячную армию во главе с Мин Чит Сва (одновременно он был вынужден подавлять восстание шанов в Могаунге). В битве у Лагуна близ сиамской границы Наресуан снова заманил бир­манскую армию в ловушку и разгромил ее; многие бирманские генералы были взяты в плен. Мин Чит Сва бежал [13, с. 91; 88, с. 135].

В 159! г., преследуя бирманцев, Наресуан сам вторгся в Бирму, но в битве при Виньо бирманцы отразили это вторже­ние. В том же году Нандабайин приказал усилить укрепления Пегу, перестроив их по образцу Аютии. В этом же году Лаос формально провозгласил свою независимость от Бирмы. Для бирманцев наступила пора переходить к обороне, однако Нан­дабайин, доведя до крайнего перенапряжения все силы страны, к концу 1592 г. сумел сколотить еще одну 240-тысячную армию с 1500 боевых слонов и, разделив ее на две части, снова напра­вил ее на Сиам с запада и с севера. В феврале 1593 г. запад­ная армия встретилась с войсками Наресуана у деревни Нонг Сарай в Юго-Западном Сиаме. В битве бирманский наследник престола принц Мин Чит Сва был убит. Лишившись команду­ющего, деморализованная бирманская западная армия начала беспорядочное отступление к границам Бирмы. Северная ар­мия, под командованием правителя Прома, покинула террито­рию Сиама, даже не вступив в сражение [13, с 91; 88 с. 137—139].

Весной 1593 г. войска Наресуана захватили монские про­винции Тавой и Тенасерим, утраченные Сиамом в 1568 г. По­явление сиамцев на границах Нижней Бирмы стимулировало сепаратистское движение монов. В 1593—1594 гг. на юге Бирмы вспыхивают восстания монов — в Моби, Мартабане, Моулмейне и др. Центральная власть, однако, была еще в состоянии их подавлять. Нандабайин, подозревая всех монов поголовно, стал без разбора арестовывать и казнить монских вельмож и их приверженцев. В ответ на это началась массовая эмиграция монов в Сиам, Чиангмай и Аракан [13, с. 91; 88, с. 139—140].

Авторитет короля оказался сильно подорван и в коренных бирманских уделах. Когда в 1595 г. король Наресуан вторгся в Нижнюю Бирму и осадил Пегу, Нандабайин обратился к своим вассалам в Чиангмае, Проме, Таунгу и Аве за помощью, но только один князь Таунгу быстро откликнулся на призыв. Что касается князя Прома (брата Нандабайина), то он, узнав, что войска Таунгу ушли под Пегу, поспешил в Таунгу, чтобы са­мому завладеть этим княжеством. И хотя затея его сорвалась, он объявил свое княжество независимым от бирманского ко­роля. Нандабайин, потерявший доверие даже к ближайшим родственникам, потребовал от всех крупных феодалов в качест­ве залога сыновей и боевых слонов. Его братья, правившие в Таунгу и Чиангмае, в ответ на это также порвали вассальные узы, связывавшие их с королем. Более мелкий феодал, князь Ньянгяна заложников выдал, но начал укреплять свой город [88, с. 140]. В довершение ко всему в 1596 г. в королевском до­мене Пегу началось неслыханное нашествие мышей-полевок, почти весь урожай был уничтожен. Цена корзины риса подня­лась до 100 медных монет. Массовое бегство монских крестьян и пленных, посаженных на землю, в Сиам и другие сопредель­ные страны достигло неслыханных размеров. Многие области некогда богатой Нижней Бирмы превратились в пустыню [88, с. 141; 146, с. 181].

Кризис в стране продолжал нарастать. Буддийское духовен­ство открыто требовало низложения бездарного короля (пред­лагая держать его взаперти, но для соблюдения декорума на золотом троне и в окружении привычных положенных почестей) [88, с. 182]. В 1597 г. крупнейший феодал Бирмы, двоюродный брат Нандабайина Махадаммаяза, князь Таунгу вступил в союз с королем Аракана Мин Разаджи, чтобы выполнить эту реко­мендацию. В марте 1597 г. араканский флот захватил важней­ший порт Нижней Бирмы Сириам. В 1598 г. союзники осадили Пегу. В 1599 г. измученный голодом, лишенный какой-либо под­держки извне гарнизон столицы сдался. Город был сожжен и разграблен араканцами. Пленного Нандабайина увезли в Таун­гу [38, с. 96; 88, с. 147].

Сиамский король Наресуан, вторгшийся в это время в Ниж­нюю Бирму, поспешил к Пегу, но застал там только дымящие­ся развалины. Тогда он двинулся на Таунгу и потребовал вы­дать ему бирманского короля. «Я почитаю Нандабайина как бога и нуждаюсь в его божественном присутствии возле ме­ня», — заявил он. «Я тоже почитаю его, как бога, и не отдам»,— ответил Махадаммаяза. Наресуан не смог взять Таунгу и вер­нулся в Сиам [88, с. 149; 146, с. 183].

Вскоре Нандабайин был отравлен, а Махадаммаяза объявил себя королем Бирмы (январь 1600 г.). Впрочем, его власть практически не простиралась за границы его княжеского доме­на. «Почти каждый губернатор стал считать себя королем», — сообщает бирманская летопись «Хманнан Язавин Догьи» (цит. по [88, с. 149]). Крупные и средние феодалы силой и хитростью уничтожали своих соперников, чтобы округлить свои владения.

Прибывшие в 1600 г. в Нижнюю Бирму два иезуита — Нико­лас Пимента и Бовес в своих воспоминаниях рисуют вырази­тельную картину бедствий, постигших страну: «...Теперь едва ли найдешь во всем королевстве людей... ибо они в последнее время доведены до такой нужды и голода, что едят человече­ское мясо... родители пожирают детей, а дети — родителей. Тот, кто сильнее, пожирает более слабого, и если бы у них не оста­вались только кожа да кости, они бы разрывали внутренности своих близких, чтобы питаться ими, и высасывали бы их моз­ги»,— пишет один из путешественников [146, с. 211]. «Я при­был туда с Филиппом Бриту и через 15 дней достиг Сириама, главного порта Пегу. Какое плачевное зрелище — берега реки, раньше засаженные бесконечными фруктовыми садами, теперь завалены руинами позолоченных храмов и роскошных зданий. На дорогах и полях — груды черепов и костей несчастных пегуанцев, убитых или умерших от голода. Трупов в реке так много, что тела мешают проходу любого судна. Я не говорю о пожарах и казнях, которые творит этот жесточайший из тира­нов (король Аракана. — Э. Б.)», — сообщает другой иезуит [146, с. 183—184].

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 4. Сиам в первой половине XVI в.

Спойлер (раскрыть)

В первой половине XVI в. Сиам продолжал вести войны с Чиангмаем, истощавшие страну. Между тем на политическом горизонте появился новый, пока еще не ясный противник — португальские колонизаторы. В 1511 г., буквально через не­сколько недель после падения Малакки, ко двору короля Рама Тибоди II (1491 — 1529) прибыл первый португальский посол — Дуарте Фернандиш. Вице-король д'Албукерки поручил ему про­щупать позицию Сиама в отношении захвата португальцами Малакки. Первая реакция короля на сообщение португальско­го посла была восторженной: пал вековой враг Сиама — Малакка, а что собой представляли португальцы, Рама Тибоди II в тот момент не понимал. Он охотно откликнулся па предло­жение дружбы со стороны д'Албукерки и, в свою очередь, обе­щал снабжать португальцев в Малакке рисом. На первых по­рах отношения Сиама с Португалией действительно были без­облачными.

В 1512 г. в Аютию прибыл второй португальский посол — Миранда де Азеведо, встретивший такой же радушный прием. Тогда же, видимо, было заключено соглашение о военной по­мощи между Сиамом и Португалией. Португальцы действи­тельно оказали значительную помощь сиамскому королю в его войне 1513 — 1515 гг. против Чиангмая и в значительной степе­ни способствовали победе Сиама [282, с. 99].

В 1516 г. к сиамскому двору прибыл третий португальский посол — Дуарте де Коэльо для заключения нового договора. На этот раз португальцы получили большие торговые привилегии. Им было разрешено свободно селиться и торговать в Аютии, Тенасериме, Мергуи, Патани и Након-Сри-Дхаммарате (Лигоре). Король Рама Тибоди довел свое расположение к порту­гальскому послу до того, что разрешил ему воздвигнуть дере­вянное распятие на одной из площадей Аютии [282. с. 98].

В 1518 г. в Сиаме была проведена военная реформа (в част­ности, были образованы военные округа и районы, и все юноши 18 лет стали подлежать регистрации для военной службы). В том же году была составлена книга о военном искусстве, по-видимому, с учетом нового военного опыта, перенятого у пор­тугальцев. Однако в последующие четверть века (до 1545 г.) внешняя политика Сиама была на редкость мирной. Возможно, сиамские короли в это время внимательно присматривались к стремительному росту португальской морской империи и бе­регли силы на случай, если португальская агрессия обратится против сиамских портов.

В то же время ни Рама Тибоди II, ни его преемники не ду­мали о том, чтобы вышибить португальцев из Малакки военной силой. Дело в том, что захват португальцами контроля над Ма-лаккским проливом косвенным образом принес Сиаму большую .экономическую выгоду. Восточные купцы, чтобы избежать бес­пощадного грабежа со стороны португальцев, вынуждены были искать новые пути в обход Малаккского пролива. При этом очень значительная, если не подавляющая часть купцов, на-лравлявшихся из Индии на Дальний Восток (или наоборот), избирала путь через территорию Сиама. Они либо перетаскива­ли свои суда волоком через перешеек Кра, либо двигались по лути Тенасерим — Аютия. Мощный поток товаров шел от моря к верховьям р. Тенасерим. Здесь товары перегружались на по­возки, запряженные волами, и доставлялись через горные пере­валы к верховьям одного из притоков Меконга. Там их вновь грузили на лодки и плыли к Сиамскому заливу и далее по Ме-наму в Аютию. Неудобства трехкратной перевалки с избытком возмещались безопасностью и значительным сокращением пу­ти (по сравнению с путем вокруг Малаккского полуострова и тем более вокруг Суматры). При этом большая часть индий­ских, китайских, индонезийских и вьетнамских купцов, достиг­нув Аютии, предпочитала продать свои товары здесь же на месте и здесь же закупить все необходимое, всегда в избытке имевшееся на этом крупнейшем международном рынке Юго-Во­сточной Азии.

Наряду с торговлей привозными товарами Сиам в XVI в. вел значительную торговлю товарами местного производства. Из местных товаров в это время особенно высокие доходы сиам­ской торговле приносили олово, свинец и селитра (военные материалы), находившие сбыт во всех странах Южной и Во­сточной Азии, слоновая кость, ценные сорта дерева (сапан, тик), пользовавшиеся не меньшим спросом, а также оленьи и буйволиные шкуры. В конце XVI в. сиамские суда, груженные иностранными и отечественными товарами, курсировали от Японии до Персии и Аравии.

Во внутриполитической области, однако, положение Сиама во второй четверти XVI в. было менее благополучным, чем в экономической. Первые признаки нестабильности в государстве появились уже в конце долгого правления Рама Тибоди II, когда в 1524 г. был раскрыт заговор феодалов, стремившихся низложить короля. В 1526 г. Сиам поразил жестокий неуро­жай, что усилило общую напряженность в стране [282, с. 100]. В июле 1529 г. 57-летний Рама Тибоди II внезапно заболел и в тот же день умер (возможно, он был отравлен). На престол взошел его сын Нох Путгангкун, принявший тронное имя Бороморача IV (1529—1534). Он уже не помышлял о войнах, а, напротив, направил в Чиангмай посольство, чтобы заключить договор о мире. В 1534 г. он умер от оспы, оставив трон свое­му пятилетнему сыну Ратсада (1534) [282, с. 100]. Малолетний король процарствовал всего пять месяцев. В том же 1534 году он был убит своим дядей Прачаем, который таким способом освободил трон для себя.

Первые годы правления Прачая прошли довольно мирно. Неурожаев больше не было, внешняя торговля, как и прежде, процветала. По приказу Прачая в эти годы был построен ряд судоходных каналов для улучшения навигации в низовьях Менама (близ Бангкока), куда часто заходили иностранные суда [282, с. 101]. В 1536 г. Прачай упорядочил судебное законода­тельство, регламентировав следственные методы (в то время они в основном относились к ордалиям). Имел ли он в виду при этом своих политических врагов, сейчас сказать трудно. Во вся­ком случае, в 1538 г. он усилил свою личную охрану, создав лейб-гвардию из 120 португальских наемников [282, с. 102].

В 1545 г. тридцатилетний мир с Чиангмаем был снова нару­шен по инициативе Прачая. Он рассчитывал на легкую победу над войсками правившей в Чиангмае принцессы Чирапрабхи, но вместо этого потерпел жестокое поражение. Окончательная катастрофа произошла при реке Пунсаммык, где отступавшие сиамцы попали в засаду и потеряли трех генералов, 10 тыс. солдат и 3 тыс. лодок. Военное поражение подорвало авторитет Прачая. В июне 1546 г. он был отравлен собственной женой Тао Си Судачан. Официальная летописная версия объясняет это личными мотивами королевской супруги. На деле же за ней, конечно, стояла определенная группа феодалов, которая и провозгласила ее регентшей при малолетнем сыне Кео Фа (1546—1548).

Это был первый и едва ли не единственный в истории этой страны случай назначения женщины правительницей государ­ства, и круг недовольных нарушением традиции был весьма ве­лик. Оппозиция сплотилась вокруг младшего брата покойного Прачая, принца Тиен Рачи, наиболее вероятного кандидата на пост регента. Резонно опасаясь за свою жизнь, Тиен Рача пос­ле победы партии Тао Си Судачан укрылся в монастыре, но и оттуда продолжал следить за событиями [282, с. 108].

Между тем Тао Си Судачан решила сделать регентом свое­го фаворита Кун Чинарата, мелкого чиновника, который с ее помощью сделал стремительную карьеру. Воспользовавшись волнениями, которые начались в это время в северных провин­циях Сиама, Тао Си Судачан добилась от Совета министров согласия на мобилизацию большого числа войск, якобы для по­давления этих волнений. Набор войска она поручила Кун Чи-нарату. Благодаря этому королева и ее фаворит получили воз­можность так манипулировать войсками, что командование гар­низона Аютии было заполнено лично преданными им офице­рами.

Вскоре после этого началась расправа над оппозицией. Пор­тугалец Фернан Мендес Пинто, живший в то время в Сиаме, так описывает происходившие события: «Имея на своей стороне сильное войско, она (Тао Си Судачан.— Э. Б.) постепенно ста­ла расправляться с некоторыми из вельмож, ибо знала, что они относятся к ней не так, как ей это было желательно. Первыми, на кого ома посягнула, были два члена ее совета Пинамонтеу и Комприлецан, которых она обвинила в тайных переговорах с королем Шиаммая (Чиангмая. — Э. Б.) на предмет пропуска ее войск в Сиам через их феодальные владения. В наказание за мнимую измену она приказала их казнить и, забрав их земли, поделила их между своим любовником и одним из его свояков, бывшим, по слухам, простым кузнецом. Казнь эта была совер­шена с чрезвычайной поспешностью и без предъявления каких бы то ни было улик и поэтому встретила неодобрение со сторо­ны большей части королевских сановников, напомнивших коро­леве заслуги казненных, личные качества их и знатность и древность их царственного рода, ведшего свое начало от сиам­ских королей, но она на все это не обратила ни малейшего внимания и, притворившись на другой день нездоровой, отказа­лась от председательства в совете, передав свой голос своему любовнику Укун Шенирату (Кун Чинарату. — Э. Б.), для того, чтобы он мог отныне главенствовать над всеми, распределять милости между теми, кто готов был принять его сторону, и, таким образом, с меньшим риском захватить власть в королев­стве и стать самодержавным властителем империи Сорнау (Сиам. — Э. Б.), приносившей двенадцать миллионов золота в год и способной дать еще столько же. Она приложила неимо­верные усилия, чтобы сделать своего сожителя королем, а их ублюдка наследником престола, для чего в течение восьми ме­сяцев, пока судьба ей благоприятствовала, предала смерти всю высшую знать королевства и конфисковала их земли, имущест­во и сокровища, которые потом раздавала другим вместе с по­четными титулами, дабы привлечь этих людей на свою сторо­ну. А так как царек, ее сын (король Ке Фа. — Э. Б.), был са­мым главным препятствием на ее пути, она отравила и его, при­неся в жертву своей безудержной страсти.

Покончив с ним, королева вышла замуж за Укун Шенирата, своего агента и 11 ноября 1545 г. заставила провозгласить его в Одиа (Аютии. — Э. Б.) королем Сиама» [35, с. 415—416].

В современной историографии Мендес Пинто считается увле­кающимся автором, но более краткие и сухие записи сиамских летописей в целом хорошо коррелируются с его сообщением, позволяя одновременно исправить его некоторые ошибки в да­тах и менее значительных фактах. Основной же факт, массовый террор против крупных феодалов, летописи подтверждают, хотя и не приводят общего числа жертв. Вряд ли все-таки дело до­шло до полного истребления высшей знати, хотя бы потому, что после переворота 1548 г.[3] Тао Си Судачан и Кун Воравонг (имя, которое принял Кун Чинарат, став регентом, а потом ко­ролем) продержались у власти всего несколько месяцев. Под­тверждают летописи и чудовищный факт сыноубийства [282, с. 110].

Западные историки, в частности В. А. Р. Вуд, излагая этот эпизод сиамской истории, обычно сосредоточивают внимание на патологической личности Тао Си Судачан, оставляя в стороне социальный анализ этих экстраординарных даже для средневе­ковой восточной монархии событий. Между тем большая или меньшая роль, которую специфика личности, стоящей у власти, играет в истории, всегда зависит от конкретной расстановки классовых сил в данной стране. В Англии, например, в конце XVIII — начале XIX в. в течение 40 лет на троне сидел душев­нобольной король. Но этот факт не оказал ни малейшего влия­ния на историческое развитие Англии. В то же время патологи­ческие черты личности Ивана Грозного сыграли очень сущест­венную роль в истории России XVI в., донельзя обострив из­вечный внутриклассовый антагонизм между крупными и мел­кими феодалами, который всегда подспудно существует в каждом феодальном обществе. Надо полагать, что нечто подоб­ное произошло и в Сиаме середины XVI в. Объективными при­чинами государственного переворота и террора 1548—1549 гг. были, с одной стороны, падение авторитета королевской власти в предшествующие годы (усилившее, естественно, крупных феодалов), а с другой стороны (как это ни покажется стран­ным на первый взгляд), известный экономический подъем Сиа­ма в результате роста внешней торговли после 1511 г. В Запад­ной Европе в результате крестовых походов и установления торговых связей с Востоком среди феодалов, живших до этого довольно примитивно, развилась необузданная жажда к замор­ской роскоши. Нечто подобное произошло и в Сиаме первой по­ловины XVI в. (после падения Малакки). Но за предметы роскоши надо было платить в конечном счете овеществленным трудом сиамских крестьян и ремесленников. А в новой обста­новке, даже при повышении норм эксплуатации, этого труда (прибавочного продукта) стало не хватать на всех феодалов. Мелкие феодалы, не без основания, считали, что они обделены при дележе прибавочного продукта, и стремились восстановить «справедливость».

В этой обстановке случайный факт любовной связи сиам­ской королевы с мелким феодалом принял для Сиама значение исторического события. Но пришедшая к власти группировка Тао Си Судачан и Кун Воравонга принялась за дело с таким рвением, что контрпереворот не заставил себя долго ждать. Любопытно, что во главе заговора встал также мелкий феодал Кун Л трен (видимо, из числа тех, кто не поспел к дележу пи­рога), дальний родственник королевского дома. Впрочем, он заручился поддержкой и крупных феодалов — губернаторов отдаленных провинций Савапкалока и Пичая, до которых Кун Воравонг еще не добрался. 2 января 1549 г. Кун Воравонг, его брат и королева Тао Си Судачан были убиты во время слоно­вой охоты, на которую их заманили заговорщики [282, с. 110—111].

Пересидевший грозные годы в монастыре принц Тиен снял монашескую одежду и 19 января 1549 г. был коронован под именем Маха Чакрапат (1549—1569). Он, разумеется, осыпал милостями тех, кто возвел его на трон. Так Кун Пирен получил предельно высокий титул и стал губернатором второго центра Сиама — Питсанулока. В то же время, по-видимому, почти все мелкие феодалы, занявшие при Тао Си Судачан посты истреб­ленной знати, остались на своих местах (летописи подтверж­дают, что контрпереворот обошелся «очень малой кровью» [282, с. 112]). Перед лицом надвигающейся с запада бирманской опасности Маха Чакрапат явно не хотел идти на риск новой гражданской войны.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 5. Сиам во второй половине XVI в.

Спойлер (раскрыть)

До 40-х годов XVI в. Бирма, раздробленная на ряд феодаль­ных владений, не представляла серьезной угрозы для Сиама. Но к 1540 г. выдающийся бирманский полководец Табиншветхи объединил Южную и Центральную Бирму со столицей в Хан-тавади (Пегу). Пристально наблюдая за событиями в Сиаме, он выбрал удобный момент для нападения на эту страну — пе­реход власти после дворцового переворота к королю Маха Чак-рапату. Воспользовавшись в качестве предлога незначительным пограничным инцидентом, он в начале 1549 г. вторгся в Сиам с армией, которая, по сведениям летописцев, насчитывала 300 тыс. пехотинцев, 3 тыс. конников и 700 слонов. Быстро за­хватив юго-западные города Канбури и Супанбури, он в июне 1549 г. подошел к стенам Аютии.

Осада продолжалась около четырех месяцев. Несмотря на еще малый опыт в королевском ремесле, Маха Чакрапат сумел организовать упорное сопротивление. Он лично возглавлял вы­лазки, нанося внезапные удары бирманцам. В одном из таких сражений он попал в критическую ситуацию, но был спасен благодаря мужеству своей жены королевы Сурийотаи и ее до­чери, которые погибли, прикрывая отступление короля.

Многочисленность армии вскоре стала отрицательным фак­тором для бирманцев, поскольку запасы продовольствия были исчерпаны. К тому же с севера на них надвигался вспомога­тельный корпус зятя короля Маха Таммарачи (бывшего Кун Пирена). Началось отступление в трудных условиях. В одном из арьергардных боев бирманцам удалось взять в плен Маха Таммарачу и старшего сына короля принца Рамесуана. В по­следовавших переговорах Табиншветхи в обмен на возвращение пленных потребовал двух слонов и беспрепятственного выхода к границе. Так окончилась первая большая сиамо-бирманская война.

В целом исход ее был благополучен для Сиама, несмотря на то, что бирманцам, помогал кампучийский король, нанесший в том же 1549 г. удар по восточным районам страны. В каче­стве репрессии Маха Чакрапат совершил против Кампучии успешный поход в 1551 г.

В то же время, несмотря на то что в Бирме после смерти Табиншветхи наступил политический хаос, Маха Чакрапат не собирался почить на лаврах. В 1550 г. началось сооружение кирпичной стены вокруг Аютии вместо земляного вала Рама Тибоди I. В 1552 г. был значительно увеличен сиамский речной флот. Появился новый тип судов. Придавая большое значение элефантерии, Маха Чакрапат организовал массовый отлов сло­нов. За 1550—1562 гг. было поймано и обучено около 300 сло­нов для сиамской армии.

Тем временем в Бирме новый выдающийся правитель Байиннаун объединил к 1555 г. под своей властью все бирманские земли. Сразу же после этого он начал агрессию против сосед­них земель. В апреле 1556 г. войска Байиннауна захватили Чиангмай. Тамошний король Мекути признал себя вассалом Бирмы. Попытка короля Лаоса в 1558 г. выбить бирманцев из Чиангмая не увенчалась успехом. Перед лицом общей опас­ности Сиам и Лаос заключили в 1560 г. оборонительный союз. Осенью 1563 г. Байиннаун потребовал у Маха Чакрапата подарить ему двух белых слонов (из семи, которыми в то вре­мя владел сиамский король). Это была, в сущности, традицион­ная дань индокитайскому феодальному этикету ведения войн. Получив отказ, бирманский король вторгся в Сиам с севера че­рез чиангмайскую границу. Северные города Кампенгпет, Сукотаи, Саванкалок, Пичай не могли долго сопротивляться объеди­ненной бирмано-чиангмайской армии и капитулировали один за другим. Последний сиамский центр на севере — Питсанулок также продержался недолго из-за голода и начавшейся эпидемии. Его правитель Маха Таммарача (в свое время посадивший Маха Чакрапата на престол) теперь принес присягу бирманскому королю и вместе со своей 70-тысячной армией присоединил­ся к войску победителя. Португальские наемники в этой войне сражались па обеих сторонах.

Лаосский король не оказал военной помощи Сиаму, ссылаясь на то, что Маха Чакрапат прислал ему в жены не ту принцессу, которую он выбрал.

Подкрепления, прибывшие с юга, из княжества Патани, были ненадежны. Как показали дальнейшие события, князь Пата­ни сам собирался захватить сиамский трон. Оказавшись в по­литической изоляции, Маха Чакрапат не мог долго сопротив­ляться, когда артиллерия Байиннауна начала бомбардировать Аютию. В королевском совете победили сторонники мира. Со­гласно условиям заключенного вскоре мира вожди оборонческой группы — наследник трона Рамесуан, первый министр Пья Чакри и Пья Сунтон Сонгкрам были выданы бирманцам в ка­честве заложников. Сиам обязался платить Бирме ежегодно дань в 30 слонов и 300 катти серебра, бирманцы получали пра­во собирать пошлины в Мергуи, главном торговом порте Сиама на Бенгальском заливе. Вместо двух белых слонов пришлось отдать четырех.

Главной же потерей было то, что Северный Сиам (бывшее королевство Сукотаи) практически стал независимым от Аютии под управлением Маха Таммарачи, который был или считал се­бя потомком сукотайских королей. Аютийское правительство никак не могло примириться с таким положением. В конце 1566 г. оно в союзе с лаосцами предприняло нападение на Питсанулок, которое было отбито с помощью быстро подошедших бирманских войск.

В 1568 г., желая упрочить свой статус, Маха Таммарача лич­но отправился в Бирму для получения вассального титула Чао Фа Сонг Кве. В его отсутствие аклийцы напали на Кампенг­пет, а также похитили жену Маха Таммарачи (дочь короля Чакрапата) с детьми. Это событие послужило предлогом для новой сиамо-бирманской войны[4].

В декабре 1568 г. большая бирманская армия осадила Аю­тию. Город держался стойкостью рядовых воинов, но Байинна­ун ускорил свою победу не прямой атакой, а очередной военной хитростью. 30 августа 1569 г. Аютия пала. Король Махин, его семья, большая часть феодальной верхушки и многие тысячи рядовых сиамцев были угнаны в плен, стены Аютии снесли, в городе осталось 10 тыс. жителей.

В ноябре 1569 г. Байиннаун посадил на сиамский трон Маха Таммарачу, который должен был править королевством под присмотром бирманских чиновников и при помощи 10-тысячно­го бирманского гарнизона. В стране был введен ряд бирман­ских законов и обычаев, в частности бирманское летосчисление с 638 г. (сохранилось до XIX в.). В качестве гарантии верности Маха Таммарачи Байиннаун держал при своем дворе его ма­лолетнего сына принца Наресуана, которому суждено было стать национальным героем Сиама.

Закрепив, таким образом, свою власть в Сиаме, Байиннаун занялся дальнейшим расширением своей империи. Здесь камнем преткновения для него стал Лаос. Бирманцы не раз захватывали столицу страны Вьентян и даже сажали там своих марионеток, но король Сеттатират каждый раз уходил в джунгли и оттуда продолжал борьбу.

Между тем Маха Таммарача постепенно восстанавливал хо­зяйство, разрушенное войнами, одновременно защищаясь от на­бегов кампучийских королей, спешащих воспользоваться сла­бостью соседа. В первые годы правления Таммарачи кампучий­ские войска четырежды вторгались в Сиам (1570, 1575, 1578, 1581 —1582 гг.), причем в 1575 г. их армия и речной флот по­дошли к самой Аютии. Ссылаясь на кампучийскую угрозу, Ма­ха Таммарача в 1580 г. добился разрешения восстановить сте­ны Аютии. В то же время он вновь заселил столицу, переме­стив туда жителей своей старой вотчины — Северного Сиама. Это был первый шаг на пути к возвращению независимости.

Внешние обстоятельства благоприятствовали Сиаму. В 1580 г. умер великий завоеватель Байшшаун, и престол за­нял его сын Наидабайнп, которому не под силу было управлять обширной империей отца. В стране стали вспыхивать феодаль­ные мятежи, в 1584 г. отделилась Северная Бирма. Во главе мятежа встал тесть Нандабайина принц Авы.

Выступая на подавление восстания, Нандабайип потребовал от Сиама выставить вспомогательную армию. Во исполнение приказа принц Наресуан (за несколько лет до этого он был от­пущен к отцу и успел проявить себя как искусный военачаль­ник в войнах с Кампучией) в мае 1584 г. прибыл с войском на бирманскую границу. Здесь, но летописным данным, двое на­емных убийц открылись ему в том, что бирманский король при­казал им его уничтожить. Так ли это было на самом деле — не­ясно. Во всяком случае, Наресуан, трезво оценив ситуацию (король и большая часть бирманской армии сражаются, а сто­лица империи Хантавади почти не защищена), провозгласил тогда, как мы знаем, независимость Сиама и начал военные действия против бирманцев. Захватить Хантавади внезапным ударом, однако, не удалось. Узнав о подавлении мятежа в Аве и возвращении бирманской армии, Наресуан двинулся обратно. По дороге в его армию влились сиамские военнопленные, часть южнобирманских монов, недовольных правлением Нандабайина, и много шанов, бежавших из мест их насильственного переселе­ния. На требование Нандабайина вернуть этих шанов в Бирму последовал решительный отказ.

Обе стороны начали готовиться к решительной войне. Резон­но опасаясь, что главный удар будет нанесен с севера — по равнине, Наресуан стянул все население Северного Сиама в район Аютии. Весь рис на вражеском пути был собран или уничтожен. Для охраны горных проходов на западе и полу­островной части Сиама были созданы две новые армии. Общая численность всех сиамских войск составляла 50 тыс. человек. В декабре 1584 г. началось бирманское вторжение. Западная бирманская армия (30 тыс. человек) сумела прорваться через перевал Трех Пагод, дошла до Сунанбурп, где была раз­бита. Основные силы бирманцев (100 тыс.) иод командованием тогдашнего короля Чиангмая, принца Таравади Мина к февра­лю 1585 г. достигли г. Чайнат на среднем Менаме, но вскоре были вынуждены отступить до Кампенгпета, неся большие по­тери после рейдов сиамских партизан. Нандабайин послал в помощь Таравади Мину новую 50-тысячную армию во главе со своим наследником Мин Чит Сза п инструкцию беспощадно разорять сельское хозяйство в Центральном Сиаме, и в то же время организовать сев риса в обезлюдевшем Северном Сиаме.

Около года борьба шла с переменным успехом, несмотря на численный перевес бирманцев. Наконец, в апреле 1586 г. Наре­суан нанес врагам сокрушительное поражение, сам Таравади Мин едва избежал плена.

В ноябре 1586 г., собрав 250 тыс. воинов, Нандабайин воз­главил вторжение в Сиам. Не имея возможности устоять про­тив таких сил в открытом поле, Наресуан снова укрыл все не­боеспособное население за стенами Аютии, собрав или уничто­жив весь урожай, и развернул против бирманцев широкую пар­тизанскую войну. В январе 1587 г. бирманские армии осадили Аютию. Во время осады, делая частые вылазки, Наресуан не раз сражался не только на слоне, как положено принцу, но и в пешем строю. Ему удалось продержаться до начала дож­дей, после чего бирманцы вынуждены были снять осаду и уйти.

Сразу же после этого Наресуан совершил стремительный поход в Кампучию (в отместку за набег кампучийского короля Сатты на Восточный Сиам во время осады Аютии) и захватил там ряд городов. Затем наступила трехлетняя мирная пауза, которой Наресуан воспользовался для укрепления своей армии и консолидации страны.

В июле 1590 г. умер старый король Маха Таммарача и 35-летний Наресуан, уже шесть лет фактически правивший страной, официально стал королем (1590—1605). Своим заме­стителем и наследником он назначил младшего брата Экатотсарота, с которым его всю жизнь связывала самая тесная дружба (случай редкий в королевских семьях).

Осенью 1590 г. Нандабайин снова предпринял попытку по­корить Сиам. На этот раз Наресуан встретил бирманскую ар­мию близ границы и, разгромив авангард, на его плечах во­рвался в расположение главной армии и принудил командую­щего — принца Мин Чит Сва бежать. Но и эта катастрофа не образумила Нандабайина, и в конце 1592 г. его войска вновь вторглись в Сиам. В феврале 1593 г. при деревне Нонг Сарай (Юго-Западный Сиам) состоялось генеральное сражение. В этой битве, согласно бирманской версии, принц Мин Чит Сва был убит пушечным ядром. Сиамские летописи дают гораздо более драматическое описание этого эпизода. В ходе битвы Наресуан так увлекся, что прорвался до самой ставки Мин Чит Сва, не заметив, что за ним следует только его брат Экатотсарот. Плен или смерть сиамского национального героя, казалось, были неизбежны. Но Наресуан, не теряя присутствия духа, об­ратился к бирманскому главнокомандующему: «Брат мой принц! Выходи из тени дерева. Сразимся ради чести наших имен и на удивление будущим векам». Законы рыцарского ко­декса не позволили Мин Чит Сва уклониться от вызова. Он вступил в поединок с Наресуаном и был убит им. В последо­вавшей свалке сам Наресуан был ранен, его слоновожатый убит, но время было выиграно. Сиамцы подоспели на помощь своему королю. Бирманская армия начала поспешно отступать. С этого момента Сиам из обороняющейся стороны превратился в наступающую.

Весной 1593 г. сиамские войска захватывают Тавой и Тенасерим, потерянные в 1568 г. В 1593—1594 гг. на юге Бирмы вспыхивают одно за другим монские восстания, которым Наре­суан оказывает энергичную поддержку. В 1595 г. войска Наресуана начинают осаду бирманской столицы. На этот раз вовре­мя подошедшие подкрепления из Прома, Таунгу и Чиангмая сумели деблокировать осаду, но это было последним успехом единой бирманской державы.

Король Нандабайин, впавший в душевное расстройство, за­болел манией преследования и стал терроризировать своих вельмож. В короткое время все крупные феодалы Бирмы объя­вили себя независимыми. В 1599 г. войска Таунгу в союзе с араканцами взяли штурмом Хантавади. Город был сожжен, а Нандабайин был увезен в Таунгу, где его вскоре отравили. На­ресуан, также вторгшийся в это время в Южную Бирму, опо­здал и пришел только к дымящимся развалинам.

Попытка Наресуана в 1599—1600 гг. завоевать Таунгу не увенчалась успехом, зато северный сосед Сиама, Чиангмай, где правил бирманский принц Таравади Мин, в 1599 г. признал вассальную зависимость от Сиама (Чиангмай оставался васса­лом Сиама до 1615 г.).

Одновременно с наступательной борьбой в Бирме Наресуан начинает энергичное наступление на Кампучию. Вторжение, начавшееся в мае 1593 г., увенчалось в июле 1594 г. взятием кампучийской столицы Ловекя. Король Сатта с двумя сыновья­ми бежал в Лаос. В Ловеке обосновался сиамский губернатор с гарнизоном. Сиамские военнопленные были возвращены на родину. В свою очередь, в Сиам было угнано много кхмеров.

В 1603 г. Наресуан посадил на кампучийский трон своего ставленника Си Супанма, который сохранял вассальную зави­симость от Сиама до 1618 г.

В Бирме к 1604 г, Наресуан подчинил себе все королевство Пегу и 3 из 19 шанских княжеств.

Таким образом, к моменту своей смерти 16 мая 1605 г. На­ресуан возглавлял обширную державу, более чем вдвое прево­сходящую по размерам Сиам до бирманского завоевания.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 6. Кампучия в последней трети XV—XVI вв.

Спойлер (раскрыть)

В 1467 г. престарелый Понья Ят отрекся от престола в поль­зу своего старшего сына Нореая (1467—1472), тоже уже весь­ма пожилого человека, который умер пять лет спустя почти од­новременно с Понья Ятом. Затем на престол взошел (был из­бран большей частью знати) один из самых младших сыновей Понья Ята — девятнадцатилетний Рама Тхуфдей (1472—1473). Меньшая часть знати выдвигала на трон своего кандидата, сы­на Нореая — принца Сорьотея, и, не желая признавать нового короля, подняла мятеж. Потерпев неудачу в попытке свергнуть законного короля, Сорьотей обратился за помощью к сиамско­му королю Боромотрайлоканату. Тот немедленно воспользовал­ся представившимся предлогом и направил свои войска в За­падную Кампучию. За короткий срок сиамская армия захвати­ла области Чантабун, Корат и Ангкор [26, с. 79--80].

Между тем войска Рамы Тхуфдея в Центральной Кампучии ссадили Сорьотея и его приверженцев в крепости Срей Сант-хор. Узнав о вторжении сиамцев, король послал на западный фронт своего брата Тхоммо Реатеа со значительным войском. Тот, однако, двинулся не на запад, а на юг — в Пном-Пень и, захватив там королевские регалии, вступил в переговоры с Боромотрайлоканатом. В обмен на признание королем Тхоммо Реатеа уступил Сиаму провинции Чантабун и Корат. Сорьотей, видимо, предлагал меньше или не обладал достаточной реаль­ной властью. Во всяком случае, в 1473 г. Боромотрайлоканат сам вторгся в Кампучию с двумя большими армиями. В битве при Самронг Тонг соединенные войска сиамцев и Тхоммо Реа­теа разгромили Раму Тхуфдея и взяли его в плен. Немного погодя был арестован прибывший в сиамский лагерь Сорьотей. Обоих отправили в Сиам [114, с. 60][5].

Правление Тхоммо Реатеа продолжалось 20 лет (1474— 1494). Оно не было богато внешними событиями. Однако на протяжении его царствования подспудно вызревали события, потрясшие страну на рубеже XV—XVI вв. Весьма любопытно, что, несмотря на предательство национальных интересов, благодаря которому он взошел на престол, кампучийские летотиси очень похвально отзываются о Тхоммо Реатеа, именуя его ве­ликим ученым и истинно благочестивым буддистом [114, с. 60]. Очевидно, этот король имел весьма большие заслуги перед правящим классом своей страны. Вероятно, эти заслуги заклю­чались в том, что он, консолидировав власть феодалов, снова резко поднял норму эксплуатации крестьянства, значительна снизившуюся в ходе социально-политического переворота сере­дины XIV в. Пока Тхоммо Реатеа был жив, все признаки на­родного недовольства подавлялись железной рукой. Взрыв про­изошел при его преемнике Дамкхате Соконтхоре (1494—1498). Согласно кампучийским летописям, Дамкхат Соконтхор пришел к власти, свергнув своего отца Тхоммо Реатеа, который бежал в Сиам. Но не успел новый король утвердиться на троне, как против него поднял мятеж младший брат — принц Анг Тян. Мятежный принц действовал так успешно, что даже занял Пном-Пень, принудив короля бежать в Срей Сантхор. Вслед за тем в династическую борьбу вступила вдовствующая королева Кесара (вдова Нореая, деда Дамкхата). Она, опираясь на горные меньшинства, провозгласила королем своего сына Чау Ба. Ее базой стал Пурсат в юго-западной Кампучии. Таким образом, в стране стали править одновременно три монарха [140, с. 11].

Глубокий раскол внутри правящего класса, вызванный борь­бой феодальных клик, облегчил победу крестьянского восста­ния, которое давно уже назревало и разразилось в 1498 г. под предводительством бывшего храмового раба Най Кана на юге страны. В первую очередь войска повстанцев двинулись на Пном-Пень и выбили оттуда Анг Тяна (он бежал в Сиам, где прожил в эмиграции семь лет). В ходе дальнейших боев неза­метно сошел со сцены принц Чау Ба. В том же 1498 г. повстан­цы провозгласили Най Кана королем. И хотя придворные брахманы успели спрятать королевские реликвии (золотые меч и копье), власть Най Кана признала большая часть страны [26, с. 80; 114, с. 61].

Часть феодалов бежала в Сиам и другие соседние страны, часть поспешила признать Най Кана, чтобы потом, при удобном случае, нанести ему удар в спину, остальные направились в Срей Сантхор, где находился еще «законный» король Дамкхат Соконтхор. Дамкхат со своим феодальным войском пытался перейти в контрнаступление, но крестьянское войско наносило ему одно поражение за другим. Вскоре под его властью оста­лась только одна провинция на востоке Кампучии — Кампонг Свай. В 1502 г. армия Най Кана взяла штурмом последнюю крепость, которую удерживал Дамкхат. Сам он был взят в плен и казнен [36, с. 200; 135, с. 127; 140, с. 13].

Придя к власти, Най Кан сразу вступил на путь широких реформ. Он снизил налоги, смягчил другие формы феодальной эксплуатации, способствовал подъему народного хозяйства и, в частности, развитию торговли. При нем в Кампучии впервые начали чеканить золотую, серебряную и медную монеты[6] (монеты Най Кана в значительном количестве дошли до нашего времени). В страну прибыло много чужеземцев, привлеченных выгодами кампучийского рынка. Португальцы, впервые появив­шиеся здесь в правление Най Кана, описывали эту страну как богатую и могущественную, с сильным флотом. Основанная Най Каном новая столица королевства — Сралап за три года превысила по численности население Пном-Пеня [36, с. 201; 140, с. 140].

Но как и всякая крестьянская революция в эпоху феодализма, восстание Най Кана, несмотря на свою военную победу, не привело, да и не могло привести к крушению феодальной си­стемы. Место убитых и изгнанных феодалов заняли новые феодалы из числа руководителей крестьянского восстания. Най Кан сам положил начало этому процессу, широко раздавай придворные посты и титулы своим родственникам. Кроме того, как уже говорилось выше, Най Кан оставил старым феодалам, признавшим его власть, их прежние должности и привилегии [36, с. 200]. Народ, видя, что восстанавливаются, хотя и в смягченной форме, старые порядки, начал постепенно охладевать к Най Кану. Почувствовав изменение в обстановке, выжидавший семь лет Анг Тян в 1505 г. появился на западной границе Кам­пучии с 3-тысячным отрядом из кхмерских эмигрантов и экспе­диционным корпусом сиамских войск, который предоставил ему король Рама Тибоди II в порядке классовой солидарности. Это вторжение было подготовлено засылкой в западную Кампучию тайных агентов, в задачу которых входила агитация против власти Най Кана [36, с. 201; 140, с. 140].

Захватив крайнюю северо-западную провинцию Ангкор, войско Анг Тяна двинулось на соседнюю провинцию Баттам-банг. Губернатор этой провинции (из старой администрации, сохраненной Най Каном) поспешил признать претендента и предоставил в распоряжение Анг Тяна свое 10-тысячное войско. Губернатор другой провинции — Пурсат (на юго-западе страны) сохранил верность Най Кану и начал собирать войско, чтобы отразить вторжение. Но здесь предателем оказался представи­тель новых феодалов — бывший вождь повстанцев по имени Та Мыонг. Он убил губернатора и убедил жителей Пурсата от­крыть ворота Анг Тяну. В благодарность за это Анг Тяи сде­лал его своим главнокомандующим [36, с. 201]. Вскоре в руках Анг Тяна оказалась вся западная Кампучия. Между тем Най Кан, узнав о вторжении, собрал свои войска и двинулся на­встречу Анг Тяну. Противники встретились в 50 км к западу от Пном-Пеня. Увидев, что армия Пай Кана значительно превос­ходит по численности все его сиамско-кхмерские формирова­ния, Анг Тян решил прибегнуть к хитрости, чтобы выгадать время. Он предложил заключить перемирие на время сезона дождей, чтобы крестьяне могли спокойно заниматься сельскохо­зяйственными работами. Най Кан согласился и вернулся в свою столицу Сралап. Временной столицей Анг Тяна стал Пурсат. Здесь в 1506 г. он был провозглашен королем [26, с. 81].

За время перемирия Анг Тян смог значительно увеличить свои силы за счет прибывших с разных сторон чиновников, офицеров и принцев с их приверженцами. Эго позволило ему в 1506 г. перейти в наступление и занять Ловек. Но затем успех перестал сопутствовать ему. Война двух королей продолжалась еще 10 лет, в течение которых Най Кан прочно удерживал Восточную Кампучию. Наконец, в 1515 г., закупив большое ко­личество огнестрельного оружия на Яве и в Малакке, Анг Тян перешел в решительное наступление. Най Кан был осажден в крепости Самронг Прей Нокор. После трехмесячной осады кре­пость пала. Най Кан был взят в плен и на следующий день казнен [114, с. 62]. Но это еще не означало конца «смутного времени». Сторонники Кана продолжали сражаться еще не­сколько лет в различных частях страны. Они не выбрали ново­го короля, и движение на этом этапе, судя по всему, приняло более острый антифеодальный характер, чем это было в 1498— 1502 гг. Но и это партизанское движение было потоплено в кро­ви [26, с. 81].

Единоличное правление Анг Тяна (1515—1556) стало перио­дом новой стабилизации кампучийского государства. В самом его начале монархии Анг Тяна пришлось пройти испытание на прочность. Сиамский король Рама Тибоди II в возмещение за помощь, оказанную при подавлении крестьянского восстания, потребовал прислать ему имевшегося у Анг Тяна белого сло­на. Это было в символической форме требование признать Кампучию вассалом Сиама. Анг Тян ответил отказом. Тогда Рама Тибоди II, считая, чго страна, ослабленная многолетней гражданской войной, не сможет оказать серьезного сопротивле­ния, вторгся со своим войском в Кампучию. Встреча противни­ков произошла недалеко от древней столицы Ангкор. В этой битве Анг Тян наголову разбил сиамцев. 10 тыс. сиамских пленных он пригнал в свою временную столицу Пурсат, кото­рую он (по этому случаю) переименовал в Бантеай Меан Чей — Крепость победы. Небольшой городок, близ которого произошло сражение, также получил новое пышное название — Сием Реап (Поверженные сиамцы) и был сделан центром про­винции. С тех пор провинция Ангкор стала называться Сиемреап [36, с. 203].

Борьба с Сиамом еще не раз возобновлялась на протяже­нии долгого правления Анг Тяна, причем успех в этой борьбе, как правило, сопутствовал Кампучии. В 1531 г., воспользовав­шись династической борьбой в Сиаме, Анг Тян вторгся в погра­ничную провинцию Прачин и опустошил ее. В ответ на это в 1532 г. сиамцы вторглись в Кампучию по суше и с моря. Во главе сиамской армии был поставлен родившийся и выросший в Сиаме принц Понья Онг, сын пленного кампучийского коро­ля Рамы Тхуфдея. Понья Онг заявил свои права на кхмерский престол и нашел в Кампучии некоторое количество сторонни­ков. Война продолжалась два года. В 1533 г. войска Понья Ои-га дошли до Ловека. В 1534 г. сиамцы высадили с моря десант, в то время как Понья Онг начал новое наступление с запада [135, с. 128]. Конец войне положило сражение под Пурсатом в 1534 г., в котором Понья Онг был убит. В том же году сиам­ские войска были вынуждены уйти из Кампучии [135, с. 128; 140, с. 14].

Вскоре после этого придворные брахманы торжественно вру­чили Анг Тяну «случайно найденные» тронные регалии — золо­той меч (инсигния древних кхмерских царей) и золотое копье (инсигния «огуречного короля» Чая). Анг Тян перенес свою сто­лицу в центр государства, в город Ловек и повторно короновал­ся с большой пышностью. В 1540 г. мирное развитие Кампучии было вновь нарушено сиамским вторжением, но Анг Тян легко его отразил. В 1549 г., когда бирманская армия осадила Аютию, Анг Тян сам перешел в наступление. Он совершил глубо­кий рейд в Восточный Сиам и угнал в Кампучию большое ко­личество пленных. В 1551 г. сиамцы совершили ответный набег, но без особого успеха [26, с. 82; 114, с. 62—63].

Во внутренней политике Анг Тян все время имел в виду уро­ки недавнего крестьянского восстания и придавал большое зна­чение развитию экономики страны. Он содействовал разработке железных рудников, расчистил большие площади от леса, сде­лав их пригодными к пахоте, восстанавливал и расширял ирри­гационные сооружения. Так, только в одном Удонге он соору­дил три крупных бассейна и пруд для орошения [36, с. 206; 135, с. 129].

Показателем экономического подъема страны в 30—50-х го­дах XVI в. явилось крупное гражданское и религиозное строи­тельство, которое велось при Анг Тяне. Новая столица Кампу­чии— Ловек, выстроенная на правом берегу Меконга, была окружена каменной стеной, которая шла в один ряд вдоль бе­рега Меконга, в три ряда на противоположной стороне и в два ряда на северном и южном фасах. В центре Ловека была воз­ведена статуя Ганеши, бога ученых и покровителя города. Од­нако большинство религиозных строений, возведенных при Анг Тяне, носило буддийский характер. Таков, например, самый крупный храм Ловека Преах Вихеа Меан Дан, в котором была помещена огромная статуя четвероликого Будды. Обширное строительство буддийских храмов и монастырей Анг Тян вел и в других городах страны, в частности в Удонге, где он соорудил два крупных храма. Кроме того, по его приказу был вырублен лес, окружавший Удонг, и на освободившемся месте были раз­биты рисовые поля, которые смогли обеспечить рисом мона­стырь, находившийся вдали от деревень. Эти рисовые поля об­рабатывались государственными рабами (военнопленными) под надзором специального чиновника[7] [26, с. 82—83; 36, с. 206]. Иными словами, Анг Тян стремился укрепить влияние буддий­ского духовенства, которое, со своей стороны, было основной со­циальной опорой кампучийской монархии.

В конце правления Анг Тяна в страну приехал первый като­лический миссионер — португальский доминиканец Гаспар да Крус (1555—1556). Он пытался вести здесь христианскую про­паганду, но, не выдержав конкуренции с буддийским духовен­ством, вынужден был уехать в Малакку, так и не обратив ни одного кхмера, если не считать одного тяжелобольного, которо­го он обратил на смертном одре. Об Анг Тяне в своих воспоми­наниях он отзывается весьма неприязненно, как о человеке, погрязшем в языческих суевериях и поэтому неспособном уви­деть подлинный свет христианской веры. Любопытно, что, не­смотря на краткость пребывания в стране, Гаспар да Крус хо­рошо осведомлен о крестьянском восстании 1498—1515 гг. «Ко­роль Анг Тян, — писал он, — получил права на трон потому, что народ взбунтовался против одного из его братьев» [36, с. 205]. Видимо, память об этом великом потрясении хорошо сохрани­лась во всех слоях кампучийского общества.

При наследнике Анг Тяна, его сыне Баром Реатеа I (1556—1567) экономический расцвет страны продолжался. В на­чале своего правления он перенес столицу в Кампонг Прасанг, начал там широкое строительство, но затем вновь вернулся в Ловек. В правление Баром Реатеа I Кампучию посетил великий португальский поэт Камоэнс, посвятивший стране и ее «госте­приимным берегам» несколько строф в своей знаменитой поэме «Лузиада» [26, с. 83].

В правление Баром Реатеа I Кампучия вела войны с Сиа­мом и Лаосом. Уже в первый год его правления сиамцы вторг­лись в Кампучию, надеясь использовать замешательство, кото­рое обычно возникает при смене трона. Но сиамскому королю Маха Чакрапату не удалось на этот раз найти коллаборацио­нистов в среде кхмерских феодалов. Страна объединилась во­круг Баром Реатеа I, и сиамские войска были наголову раз­громлены.

В 1560 г. над страной нависла новая угроза, на этот раз с севера. Король Лаоса Сеттатират направил к Баром Реатеа I посольство в сопровождении тысячи солдат и боевого слона ростом в 8 локтей (около 4 м). Посольство предложило возоб­новить древний обычай, который уже много веков не практико­вался в Индокитае, — устроить поединок этого слона с любым слоном кхмерского короля. Хозяин побежденного слона по это­му обычаю должен был стать вассалом хозяина слона-победи­теля. Согласно кхмерским хроникам, Баром Реатеа I сумел выставить на поединок слона только ростом в 6 локтей. Этот слон, однако, проявил столько боевого задора, что обратил в. паническое бегство лаосского гиганта. Так ли это было на са­мом деле, сказать трудно. Лаосская версия этих событий до нас не дошла. Во всяком, случае, король Сеттатират остался весьма недоволен исходом этого «божьего суда» и решил при­бегнуть к более обычному способу решения спора о верховен­стве. В следующем году он направил против Кампучии две ар­мии. Одна из них, численностью в 50 тыс., спускалась на судах вниз по Меконгу, другая — 70-тысячная армия во главе с самим Сеттатиратом двигалась по суше [36, с. 208; 135, с. 131]. Пер­вая армия дошла до пров. Срей Сантхор в Центральной Кампу­чии. Здесь, при Прек Прасапе ей преградила путь кхмерская армия под командованием наследника престола принца Сатхи, Несмотря на большой численный перевес, лаосцы были разби­ты. Между тем вторая лаосская армия встретилась при Пном Сонтхоке с кампучийским войском, которым командовал сам Баром Реатеа I. И здесь лаосцы потерпели полное поражение. Кхмерская армия захватила большое количество пленных. Рас­сеянное войско Сеттатирата бежало на север, отставших доби­вали крестьяне. Сам лаосский король с трудом вырвался из западни [36, с. 208—209; 140, с. 16].

В следующем году началась война между Бирмой и Сиа­мом. Воспользовавшись тем, что большая часть сиамских войск была связана обороной столицы, Баром Реатеа I в 1564 г. вторг­ся в Сиам и дошел почти до стен Аютии. В 1566 г. Сиам пред­ложил Кампучии вернуть захваченную в 1473 г. пров. Чантабун в обмен на заключение мира и военный союз. Восстановление старых границ было отмечено каменными пограничными стол­бами. В Сиам был направлен кхмерский экспедиционный кор­пус под командованием сына Баром Реатеа I, принца Сорьопора. Однако совместный поход против Бирмы не состоялся. Под предлогом нанесенного ему оскорбления Сорьопор вскоре увел свои войска обратно в Кампучию [26, с. 83; 140, с. 15].

Некоторое время спустя в Кампучию вновь вторглись войска короля Сеттатирата. На этот раз его армия насчитыва­ла только 20 тыс. человек. Она спустилась на речных судах по Меконгу до деревни Рока Конг (в 30 км к северу от Пном-Пеня). Здесь на реке произошло генеральное сражение между лаосской и кхмерской флотилиями. Вскоре после этого Баром Реатеа I умер. На престол вступил его сын Сатха (1567—1594) [26, с. 83; 36, с. 209].

В начале правления международное положение сложилось крайне выгодно для Кампучии. В августе 1569 г. Аютия паля под ударами войск бирманского короля Байиннауна. Сиам на 15 лет утратил свою самостоятельность. В это время большая часть Лаоса была оккупирована бирманцами, и он надолго пе­рестал представлять опасность для кхмеров. Воспользовавшись этими обстоятельствами, Сатха в 1570 г. вторгся в Сиам и ок­купировал провинцию Корат [13, с. 86].

В правление Сатхи в стране продолжался экономический подъем, начавшийся в первой половине XVI в. Продолжался рост таких городов, как Ловек, Пном-Пень, Удонг, Срей Сантхор, где наряду с феодалами и обслуживающим их персоналом проживало значительное число купцов и ремесленников. Рас­ширялись и ремонтировались ирригационные системы. Произво­дилось большое количество риса, который не только потреблял­ся на внутренние нужды, но и шел на экспорт. Кампучийский рис особо ценился за свое высокое качество. Кампучия постав­ляла на международный рынок также скот, рыбу и другие про­довольственные товары. Особую статью экспорта составлял вы­воз обученных слонов. Из промышленных товаров Кампучия производила для внутреннего потребления или на экспорт шелковые, конопляные и хлопчатобумажные ткани, лак, квасцы, сандал, слоновую кость, камфору, воск, благовония, драгоцен­ные камни. Страна производила или реэкспортировала такие ме­таллы, как золото, серебро, олово, свинец, медь. Кампучия им­портировала шелковые китайские ткани, изделия из фарфора, серу, ртуть, огнестрельное оружие и боеприпасы. В XVI в. раз­вивалась также и внутренняя торговля по речным путям. Не­маловажную роль играла и торговля с Лаосом по Меконгу. На степень развития кампучийского рынка в XVI в. указывает то, что страна в этот период чеканила собственную монету, в то время как такие крупные страны Индокитая, как Бирма и Сиам, своей монеты не имели. Внешнеторговыми операциями наряду с королем и крупными феодалами занимались постоян­но проживавшие в стране китайские, малайские и индонезий­ские купцы. Крупных купцов кхмерского происхождения в Кампучии, как и в Сиаме, не было (их функции в обеих стра­нах выполняли местные феодалы; торговля рядом товаров во­обще была государственной монополией, которую осуществляли чиновники короля) [26, с. 84].

При Сатхе продолжалось оживленное религиозное строи­тельство. В 1577—1579 гг. проводилась даже реконструкция грандиозного храма древних кхмерских царей Ангкор Вата, не­смотря на его индуистский характер. Но наряду с экономиче­ским процветанием уже в 70-х годах XVI в. появляются первые, пока едва заметные, признаки политической нестабильности.

В 1574 г., согласно некоторым кхмерским источникам, король Сатха отрекся от престола в пользу своего десятилетнего сына Чей Четты. Но испанские и португальские источники, основан­ные на показаниях большого числа очевидцев, не говорят ни о какой смене правителей в это время. Вероятнее всего, Сатха просто объявил Чей Четту своим соправителем, чтобы гаранти­ровать передачу короны своим детям (с этой же целью он вско­ре или одновременно с Чей Четтой короновал и своего шести­летнего сына принца Тона)[8]. Этим он хотел отрезать дорогу к трону своему брату Сорьопору, популярность которого в фео­дальных кругах вызывала у Сатхи опасения [36, с. 212].

В начале 80-х годов XVI в. на западе вновь поднимается си­амская угроза. В 1583 г. талантливый сиамский полководец принц Наресуан отвоевывает у Кампучии провинции Корат и Чантабун. С тех пор, вплоть до настоящего времени, эти об­ласти остаются в составе Сиама (Таиланда).

Вслед за тем, продвинувшись в глубь коренной Кампучии, Наресуан занял Баттамбанг и Пурсат. После этого он осадил столицу страны Ловек. Подошедшие из глубины страны войска деблокировали столицу. Наресуан был вынужден отступить, отчасти из-за начавшейся эпидемии холеры. Но от холеры и на­чавшегося голода сильно пострадало и население Кампучии [26, с. 85; 114, с. 64].

В мае 1584 г. Сиам провозглашает свою независимость от Бирмы и начинается новая бирмано-сиамская война. Уже в 1584 г. король Сатха включается в эту войну в качестве союз­ника Бирмы. Это был неосмотрительный шаг, так как Кампучия еще не оправилась от потрясений прошлого года. Кхмерские войска вторглись в Сиам и оккупировали две юго-восточные провинции. Затем Сатха двинулся на Аютию. Но он не учел стремительного характера действий Наресуана. Быстро отразив удары бирманцев, он перебросил свои войска на восток и, обой­дя армию Сатхи с севера, перерезал ее коммуникации с Кампу­чией. Кхмерская армия оказалась на грани разгрома. С боль­шими потерями ей удалось пробиться, к своей границе [36, с. 212].

В 1587 г. Наресуан, в очередной раз разгромив бирманцев, совершил новый набег в глубь кампучийской территории. При этом он, если верить одной дошедшей до нас надписи, даже временно захватил Ловек [140, с. 19]. Авторитет Сатхи, и без того подорванный неудачным походом 1584 г., окончательно упал. Ища выхода из создавшегося положения, он решил об­ратиться за помощью к испанцам и португальцам[9].

Новый набег сиамцев в 1591 г. был отражен благодаря ог­ромному напряжению всех сил страны. Чувствовалось, что мо­нархия Сатхи доживает свои последние дни. В феврале 1593 г. Наресуан в последний раз нанес бирманцам сокрушительное поражение на своей территории. Весной того же года он уже перенес военные действия на территорию Бирмы и одновремен­но начал готовиться к решающему походу против Кампучии.

Судя по кхмерским хроникам, в этой подготовке немаловаж­ную роль играла деятельность тайной агентуры. В частности, Наресуан заслал в Ловек двух сиамских монахов. Они под ви­дом лекарства дали королю такое средство, от которого у него началось нервное расстройство. «Почувствовав себя больным, король обратился к этим двум монахам, которые объяснили его болезни присутствием статуи Будды... Король тотчас вызвал ра­бочих и приказал им сбросить вниз статую Блаженного. Мона­хи поспешили в Сиам с вестью об этом знаке неуважения, вы­звавшем негодование камбоджийцев. Лишившись своего тради­ционного покровителя, они чувствовали себя беззащитными и готовы были безропотно покориться всякого рода несчастьям» [36, с. 213]. Эту версию, конечно, можно оценить как попытку кхмерского летописца задним числом дать логическое (по поня­тиям того времени) объяснение постигшей Кампучию нацио­нальной катастрофы. Но, возможно, что в данном случае нет дыма без огня. Король Сатха, заискивавший перед католиче­скими миссионерами в надежде на иностранную помощь и даже обещавший (хотя вряд ли искренне) креститься, в конце свое­го правления явно сильно испортил отношения с буддийским духовенством, бывшим главной опорой власти его предшествен­ников. При этом могли происходить всякого рода эксцессы, хотя вряд ли в такой скандальной форме, как это изображает летописец. Во всяком случае, охлаждение, если не прямой раз­рыв Сатхи с буддийским духовенством, бесспорно ослабили си­лу сопротивления сиамскому нашествию.

В июле 1593 г. войска короля Наресуана вступили на терри­торию Кампучии и заняли пров. Сиемреап. Затем, погрузившись на 250 кораблей, они пересекли оз. Тонлесап и оккупировали провинцию Кампонг Свай. Другой сиамский корпус, числен­ностью в 20 тыс. человек, на 200 военных кораблях обогнул побережье Кампучии и высадился в глубоком тылу, в пров. Бассак. Третий корпус, состоявший из 10 тыс. тямов, перешедших на сторону Наресуана, также был переброшен по морю для захвата пров. Бантеай Меас. Так было подготовлено окруже­ние Ловека [36, с. 213; 56, с. 132].

Сатха тщетно пытался остановить продвижение сиамцев, на­правив одну флотилию перегородить Меконг, другую — на оз. Тонлесап. Сиамские войска с северо-запада, запада, юга и юго-востока надвигались на Ловек. Потеряв присутствие духа, Сатха бросил столицу и бежал с сыновьями-соправителями сна­чала в Срей Сантхор, а когда сиамцы подошли и к этой кре­пости, скрылся в Лаосе. Брат Сатхи, Сорьопор, узнав о побеге короля, прорвался сквозь кольцо сиамских войск в Ловек и возглавил оборону города [36, с. 214].

Несмотря на упорство защитников кхмерской столицы, Ло­век пал после нескольких месяцев осады в январе 1594 г. По­бедители разграбили город, а затем сожгли его. В огне погиб­ли государственные архивы, летописи, собрания законов, рели­гиозные и поэтические произведения. Многие буддийские святы­ни и большое количество уникальных рукописей были вывезены в Аютию. 90 тыс. жителей Ловека и его окрестностей были угна­ны в Сиам. В их числе был и принц Сорьопор с семьей. В Ловеке был помещен сиамский гарнизон. Независимость Кампучии, казалось, была утрачена надолго [36, с. 215; 114, с. 66].

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 7. Кампучия на рубеже XVI—XVII вв. Испано-португаль­ская колониальная авантюра

Спойлер (раскрыть)

Первые португальцы появились на территории Кампучии вскоре после 1511 г. Но в отличие от Бирмы и Сиама в горо­дах этой страны вплоть до 70-х годов XVI в., по-видимому, не существовало сколько-нибудь значительных общин из числа по­стоянно проживающих португальцев. Ничего не известно до это­го времени и о португальских наемниках в кхмерской армии, хотя единичные случаи использования таких наемников, воз­можно, имели место.

Первые документально засвидетельствованные португаль­ские наемники, так же как и первые католические миссионеры после Гаспара де Круса, появляются в Кампучии в 1583— 1584 гг. Это был период тяжелых испытаний для страны — го­лод, эпидемия, неудачная война с Сиамом. Поэтому, видимо, не слишком далеки от истины утверждения португальских миссионеров, что они прибыли в Кампучию по личному приглаше­нию короля Сатхи [140, с. 28].

В 1583 (или 1584 г.)[10] в Кампучию из Малакки прибыли два доминиканских монаха — Лопо Кардозо и Жуан Мадейра. Их попытка начать христианскую пропаганду вызвала враждебную реакцию буддийских монахов. Впрочем, как вскоре выяснилось, и король Сатха нуждался не в миссионерских услугах порту­гальских монахов, а в их торговом посредничестве. Лопо Кар­дозо, едва прибыв, должен был, по просьбе Сатхи, вернуться в Малакку для закупки товаров [140, с. 30] (судя по всему, речь шла о рисе, который поступал в Малакку из разных стран Юго-Восточной Азии; в Кампучии тогда свирепствовал голод). Недолго продержался и Жуан Мадейра. Уже в 1584 г. он отбыл в Малакку, а на его место прибыл доминиканец Сильвестр д'Азеведо, которому суждено было сыграть видную роль в по­литических событиях этого десятилетия. Вскоре к нему присо­единились два собрата по ордену — Рейнальдо де Сайта Мария и Гаспар де Сальвадор. Эти двое, испугавшись угроз буддий­ского духовенства, вскоре бежали. В августе 1585 г. им на сме­ну из Малакки прислали двух доминиканцев и нескольких францисканцев. Часть из них вскоре вернулась в Малакку или в более гостеприимный для миссионеров Сиам. Тем не менее руководство монашеских орденов в Малакке упорно продолжа­ло засылать своих агентов в Кампучию. К португальским мис­сионерам постепенно стали присоединяться и испанские пропо­ведники (с Филиппин)[11] [140, с. 33].

Все эти миссионеры не добились ни малейших успехов в де­ле евангелизации Кампучии. Зато они имели массу неприятно­стей от ревностных буддистов, которых оскорбляли бестактные выпады против их религии со стороны католических монахов. Король Сатха, как правило, мало чем мог помочь незадачли­вым проповедникам.

Первым реалистически оценил обстановку в Кампучии и применился к ней Сильвестр д'Азеведо. Избегая столкновений с буддийским духовенством, он сосредоточил свою религиозную деятельность в среде проживающих в Ловеке и Пном-Пене ино­странцев (тямов, малайцев, японцев, нескольких португальских купцов). Благодаря своему дипломатическому искусству д'Азеведо к концу 1584 г. сделался доверенным лицом короля Сатхи [140, с. 31]. В деле распространения португальского влияния при кампучийском дворе д'Азеведо тесно сотрудничал с португальским авантюристом Диего Велозу [140, с. 36].

23-летний Диего Велозу приехал в Кампучию в 1583 г. с группой таких же, как и он, искателей приключений, которым надоела низкооплачиваемая служба в португальской армии. Эта группа послужила ядром, на базе которого Диего Велозу создал отряд португальских телохранителей для короля Сатхи. Сатха, все меньше доверявший окружавшим его кхмерским феодалам (особенно своим братьям), придавал этой наемной гвардии огромное значение. Чтобы прочнее привязать к себе Велозу, он выдал за него замуж свою двоюродную сестру, по­жаловал ему высокие титулы. Кхмерские хроники сообщают, что он носил даже звание «приемного сына» короля [36, с. 220; 140, с. 36].

Относительно положения при дворе Сатхи д'Азеведо хрони­ки того времени сообщают следующее: «В прошлом раб, он до­стиг самой высокой степени уважения, какая только существо­вала в королевстве. Король называл его Пае (отец по-порту­гальски) и следовал его советам во всем... он посылал в каче­стве милостыни доминиканскому монастырю в Малакке джон­ки, груженные рисом» [36, с. 221].

«Отец» и «приемный сын» короля совместными усилиями стремились втянуть страну в сферу португальского влияния. По их совету Сатха направлял в Малакку искательные письма с просьбой прислать миссионеров и военную помощь. Но порту­гальская Малакка, сильно ослабленная к этому времени посто-. янной борьбой с султанатами Джохор, Аче и другими мусуль­манскими государствами Индонезии, не могла оказать Сатхе реальной военной поддержки. Малаккские власти охотно при­сылали все новых миссионеров, а в отношении остального отде­лывались туманными обещаниями [140, с. 31, 36].

В 1589 г. д'Азеведо умер, так и не выполнив ничего из того, что он сулил королю. Вскоре Сатха, потеряв всякую надежду на получение помощи от Малакки, решил переориентироваться и обратиться с аналогичной просьбой к испанскому генерал-губернатору на Филиппинах. Принятие этого решения ускорил тот факт, что с начала 90-х годов европейская колония в Кам­пучии стала пополняться за счет испанских авантюристов с Фи­липпин. Один из них, Блас Руис де Эрнан Гонсалес сумел за­служить особое благоволение Сатхи и, так же как Велозу, удо­стоился звания «приемного сына» короля [140, с. 37].

20 июля 1593 г., когда, по-видимому, уже стало известно, что войска Наресуана перешли кампучийскую границу, король Сат­ха направил генерал-губернатору Филиппин письмо, написанное по традиции на золотом листе. В этом письме он настоятельно просил о военной помощи, обещая в обмен предоставить ис­панцам торговые привилегии и разрешение свободно проповедо­вать христианство. Не доверяя своим придворным, Сатха соста­вил посольство (которому было поручено доставить это письмо) целиком из европейцев — португальцев Диего Велозу и Панталео Карнейру и испанского капитана Грегорио Варгаса. Бласа Руисз он оставил при себе в качестве командира европейской гвардии [140, с. 37].

Корабль с посольством достиг Манилы в исключительно ко­роткий для того времени срок — за одну неделю. Но генерал-губернатор Гомес Перес Дасмариньяс не спешил с ответом. Он был занят подготовкой карательного похода против Молукк, свергнувших испанское господство, и это предприятие требова­ло напряжения всех военных ресурсов испанской колонии на Филиппинах. Только 27 сентября 1593 г. он составил ответ, в котором предлагал посредничество в переговорах с сиамским королем, не связывая себя никакими другими обещаниями. Не успели послы Сатхи выехать обратно с этим письмом, как в испанской эскадре вспыхнуло восстание азиатской части экипа­жа. 30 сентября китайские матросы флагманского корабля уби­ли Гомеса Дасмариньяса и увели корабль во Вьетнам. Письмо стало неактуальным [114, с. 66].

Только четыре с половиной месяца спустя новый губернатор (точнее, временно исполняющий эту должность Луис Перес Дасмариньяс — сын убитого) вручил 8 февраля 1594 г. Велозу и его коллегам новое письмо с разного рода туманными обеща­ниями, а по существу мало отличавшееся от прежнего. Для выяснения обстановки в Кампучии Луис Дасмариньяс отправил на том же корабле в Ловек собственное посольство во главе с Диего де Вильянуэва [36, с. 224; 140, с. 38]. Прибыв в страну в конце февраля 1594 г., послы Сатхи и Дасмариньяса узнали, что Сатхи в стране больше нет, а Ловек еще в январе 1594 г. занят Наресуаном. Сиамцы тут же арестовали всю компанию и отправили в Аютию. Туда же еще раньше был отправлен Блас Руис вместе с другими взятыми в плен испано-португальскими гвардейцами и миссионерами, но ему по дороге удалось бежать. 2б июля 1594 г. он добрался до Манилы и первый сообщил ге­нерал-губернатору о постигшей Кампучию катастрофе [114, с. 66; 140, с. 38; 210, с. 79].

Оказавшись в Сиаме, Велозу быстро приспособился к мест­ным условиям. Он завоевал доверие Наресуана, если верить португальским источникам, тем, что поразил его воображение — обещал добыть «философский камень», который якобы хранит­ся в Маниле. На деле Наресуана, конечно, гораздо больше ин­тересовали поставки огнестрельного оружия для нужд продол­жающейся войны с Бирмой. Именно с этой целью он в октябре 1594 г. снарядил посольство в Манилу. Во главе посольства был поставлен крупный сиамский чиновник Аконси (Кун Си). В ка­честве переводчика ему был придан Велозу. На посольский ко­рабль погрузили большое количество шелковых тканей, росный ладан, слоновую кость, двух слонов и другие товары, чтобы бы­ло чем расплачиваться за испанское оружие [36, с. 224; 140, с. 39; 210, с. 80].

В устье Менама посольский корабль встретил нескольких сиамцев, бежавших из Кампучии, которые рассказали, что вся страна охвачена восстанием и на престоле вновь утвердился кхмерский король. Послы и Велозу, естественно, решили, что Сатха вновь отвоевал свой трон.

На деле скомпрометированный Сатха продолжал скрываться в Лаосе, где он вскоре умер. Мощное антисиамское восстание возглавил дальний родственник королевской семьи[12] Тюнг Прей. Благодаря своим выдающимся военным и дипломатическим способностям он сумел сплотить разрозненные группы сопро­тивления, в большой тайне собрал значительное войско и всего через 8 месяцев после январской катастрофы внезапно ворвал­ся в Ловек, сиамский гарнизон которого совсем не ожидал на­падения. 20 тыс. оккупантов было перебито на улицах Ловека. Сиамский губернатор был схвачен и казнен. После этого Тюнг Прей был провозглашен королем под именем Прах Реама. Он не остался в Ловеке, укрепления которого сильно пострадали от военных действий, а перенес столицу в самую неприступную крепость страны — Срей Сантхор [36, с. 225; 56, с. 67; 114, с. 67].

Между тем посольство Кун Си продолжало плавание и при­было в Малакку. Здесь стало известно о побеге Блас Руиса и других наемников Сатхи в Манилу. В сочетании с известиями из Кампучии эта новость насторожила сиамского посла. Он не без основания решил, что прием, который ему теперь окажут в Ма­ниле, будет далек от сердечного. Поэтому он приказал выгру­зить и продать посольские товары в Малакке. Но Диего Велозу уже принял свои меры. Как деликатно выражаются португаль­ские хроники, Кун Си «внезапно умер»[13], а Велозу захватил власть на корабле и повел его в Манилу. По дороге он, види­мо, приторговывал, а, может быть, и занимался пиратством, по­тому что прибыл в Манилу только 10 июня 1595 г. [140, с. 39].

Соединившись с Бласом Руисом и другими беглецами из Сиама, Велозу начал в Маниле усиленную агитацию за посыл­ку военной экспедиции в Кампучию. В этом его активно под­держивало руководство монашеских орденов. Генерал-губернЗ' тор Луис Дасмариньяс уже раньше склонялся к тому, чтобы принять это предложение, но его заместитель генерал-лейте­нант Антонио де Морга и часть членов губернаторского совета резко возражали, указывая, что новая колониальная авантюра, в настоящее время окажется непосильной для испанских воен­ных сил на Филиппинах [210, с. 82]. Тогда Велозу бросил на чашу весов решающий аргумент — письмо, которое он привеа из Сиама от Грегорио Руиса, бывшего главой францисканской миссии в Кампучии. В качестве эксперта по Восточному Индо­китаю Грегорио Руис представил развернутый план завоевания не только Кампучии, но и Тямпы. План Руиса горячо поддер­жал в своем письме от 11 апреля 1595 г. епископ Малакки Жуан Рибейро Гайо. Сопротивление скептиков было, таким об­разом, сломлено [140, с. 40].

3 августа 1595 г. Диего Велозу и капитан Варгас в качест­ве «полномочных послов» Сатхи подписали с испанским гене­рал-губернатором договор о подчинении Кампучии Испании, включающий такие пункты, как размещение в стране испанских гарнизонов и обращение в христианство короля и королевы, а затем и всех кхмеров [36, с. 228; 140, с. 40].

Снаряжение экспедиции затянулось из-за нехватки средств в губернаторской казне, но монашеские ордена по такому слу­чаю, в виде исключения, открыли свои сундуки, и 18 января 1596 г. испанская военная эскадра из трех кораблей вышла, наконец, в море. Командовать экспедицией было поручено гене­ралу Жуану Хуаресу Гальинато. На борту эскадры находилось 120 испанских солдат и вспомогательный отряд из японцев и филиппинцев. Кроме Велозу, Бласа Руиса и других кампучий­ских ветеранов, экспедицию сопровождала группа доминикан­ских монахов во главе с отцом Хименесом, который исполнял обязанности заместителя Гальинато [114, с. 67; 140, с. 40—41; 210, с. 81].

Почти сразу же после выхода из Манилы испанскую эскад­ру разметал шторм. Однако корабли под командой Велозу и Руиса в феврале 1596 г. по одиночке достигли берегов Кампу­чии. Прибыв в Пном-Пень, испанцы увидели, что ситуация в стране совсем не такая, как они ожидали. Тюнг Прей оказал им любезный прием, но не пожелал воспользоваться их воен­ными услугами. В отличие от своего предшественника Тюнг Прей предпочитал опираться на наемную гвардию из малай­цев и тямов. Испанцам было предложено поселиться на общих основаниях в иностранном квартале Пном-Пеня. Большую часть иностранного предместья Пном-Пеня занимали зажиточные ки­тайские купцы и ремесленники. Испанцы с алчностью смотрели на их богатства. Китайцы, в свою очередь, весьма неприязнен­но относились к своим новым соседям, потому что китайское торговое мореходство в XVI в. много страдало от пиратских действий испанцев и португальцев. В апреле 1596 г. в Пном-Пень прибыли шесть китайских джонок, владельцы которых были ограблены на Филиппинах. Это обострило отношения в иностранном предместье до предела, и 12 апреля 1596 г. вспых­нул вооруженный конфликт. Пользуясь своим превосходством в оружии и воинской выучке, испанцы захватили эти шесть джо­нок со всеми товарами и дочиста разграбили китайский квар­тал. Более 100 китайских купцов были убиты, а их дома сож­жены [36, с. 226; 114, с. 67; 140, с. 41].

Этот дикий акт насилия вызвал определенную реакцию со стороны кхмерского короля. Тюнг Прей, однако, не послал про­тив отряда Велозу войск, так как это означало бы открытую войну с Испанией, а он не чувствовал себя к ней готовым (большая часть кампучийской армии во главе с тямским гене­ралом Канконой и малайским адмиралом Ок Кун Лакшаманой воевала в это время на тямской границе). Он только потребо­вал, чтобы испанцы полностью возместили все убытки потер­певшим, а также вернули награбленное добро. Велозу и Блас Руис, со своей стороны, предлагали только принести извинения без всякой материальной компенсации. Переговоры затянулись на несколько недель. Видя, что король не решается прибегнуть к силе, испанцы осмелели и решили сами нанести первый удар. Взяв с собой 50 мушкетеров, Велозу, Блас Руис и Хименес 12 мая под покровом ночи ворвались в королевский дворец. Ис­панцам удалось сразу взорвать пороховые погреба Срей Сант-хора. Это усилило замешательство и принесло успех нападав­шим. Доминиканский монах Кирога де Сан Антонио с большим энтузиазмом описывает эту резню, в которой приняли участие его собратья по ордену: «Испанцы, — пишет он, — перешли че­рез две реки и обратили в бегство стражу, стоявшую на одном из мостов. Дойдя до дворца к двум часам ночи, они бросились в атаку, как львы. Испанцы разрушали стены и перегородки, брали приступом башни, ломали двери, убивали людей и про­двигались вперед с быстротой молнии. Король с женами бежал, но его настигла пуля и он был убит. Сражение было таким жестоким, что земля дрожала под ногами испанцев. Когда взо­шло солнце, стали видны следы содеянного: разрушенный дво­рец, земля, покрытая трупами, улицы, красные от крови, — жен­щины испускали вопли скорби, одни по своим мужьям, другие по сыновьям и братьям. Город выглядел, как горящий Рим, разрушенная Троя или обращенный в развалины Карфаген. И это не преувеличение, а чистая правда; и это еще не самое страшное, что сделали в ту ночь сорок один испанец» (цит. по [36, с. 226—227]).

После этого испанцы беспрепятственно вернулись в Пном-Пень. Преследовать их было некому. Большая часть армии на­ходилась вдали от столицы. 15 мая 1506 г. в город прибыл, на­конец, корабль командующего экспедицией Гальинато. Узнав об этом, некоторые кхмерские феодалы явились в испанский лагерь с предложением восстановить на троне Сатху. Большин­ство кхмеров, однако, возмущенное убийством короля, не же­лало вести никаких переговоров с иноземцами. Положение не­большого испанского отряда становилось более опасным. Перед лицом сложившейся ситуации Гальинато решил дезавуировать все действия Велозу и компании. Он заставил их вернуть все добро, награбленное у китайцев и во дворце, уплатил компенса­цию за то, что было сожжено, и в июле 1596 г. отплыл из Кам­пучии, забрав всех участников экспедиции [36, с. 227; 140, с. 42; 210, с. 85—86].

Велозу и Бласа Руиса совсем не устраивала такая развязка. Когда эскадра Гальинато на обратном пути проходила мимо порта Файфо, они высадились на берег и через Вьетнам отпра­вились в Лаос на поиски Сатхи. Когда в октябре 1596 г. они прибыли во Вьентян, оказалось, что и Сатха и его старший сын Чей Четта I уже умерли. В живых остался только 18-летний младший сын Сатхи Понья Тон (Баром Реатеа II) [140, с. 43].

Между тем в Кампучии шла борьба между двумя претенден­тами на власть — вторым сыном Тюнг Прея — Чао Понья Ну, которого посадила на трон малайская и тямская гвардия при поддержке местных китайцев и японцев, и принцем Чао Понья Кео, которого поддерживала часть кхмерских феодалов. Эта борьба истощала страну, и поэтому в Кампучии вскоре образо­валась третья партия, стоявшая за то, чтобы призвать на трон «законного» (коронованного еще в 1584 г.) Понья Тона. Поэто­му, когда весной 1597 г. Понья Тон (Баром Реатеа II) в сопро­вождении выделенного ему королем Тхаммикаратом корпуса лаосских войск начал спускаться вниз по Меконгу, его на пол­пути встретила делегация виднейших кхмерских феодалов. Два других претендента, потеряв большинство сторонников, сошли с политической сцены и в мае 1597 г. Баром Реатеа II утвер­дился на троне в Срей Сантхоре [36, с. 227—228; 114, с. 68].

Диего Велозу и Блас Руис заняли при дворе Баром Реа­теа II (1597 — 1599) еще более высокое положение, чем во вре­мена его отца. Он назначил их губернаторами провинций Бапхном и Треанг, контролировавших доступы к Кампучии со сто­роны дельты Меконга [114, с. 68]. В страну вновь потянулись толпы испанских и португальских авантюристов, привлеченных высоким жалованьем, которое им сулили Велозу и Руис. Между тем медовый месяц правления Баром Реатеа II быстро подошел к концу. Он оказался совсем неспособным управлять страной в сложных и критических обстоятельствах. Мачеха, тетка и бабка короля образовали придворную партию, которая в союзе с адмиралом Лакшаманой стремилась пол­ностью отстранить Баром Реатеа II от власти. Король чем дальше, тем больше утверждался в мысли, что его единствен­ное спасение в том, чтобы заручиться испано-португальской по­мощью. Он неоднократно отправлял униженные письма в Малакку. Манилу и даже в Гоа, заверяя, что он с детства привык к опеке католических монахов и не может теперь без нее обой­тись [140, с. 46, 51][14].

В августе 1598 г. он направил в Манилу специальное по­сольство с просьбой о немедленной помощи. В письме, отправ­ленном с этим посольством, шла речь о постройке на террито­рии Кампучии форта и о размещении там испанского гарнизо­на. Король, однако, признавался, что неспособен построить та­кую крепость за свой счет [140, с. 52]. Но и казна генерал-гу­бернатора Филиппин Франсиско де Гусмана тоже была пуста. Выход предложил бывший губернатор Луис Перес Дасмариньяс. Он изъявил готовность финансировать военную экспеди­цию при условии, что ему будет предоставлен за это пост ге­нерал-губернатора Кампучии [140, с. 53].

17 сентября 1598 г. испанская эскадра из трех кораблей вы­шла из Манилы. Но шторм снова спутал планы испанцев. Один из кораблей утонул, другой потерпел крушение у берегов Ки­тая. Только один корабль под командой капитана Луиса Ортиса (Дасмариньяс после крушения у берегов Китая благора­зумно предпочел ожидать развития событий в Маниле) в октяб­ре 1598 г. прибыл в Пном-Пень. На нем находилась также груп­па доминиканских монахов во главе с отцом Мальдонадо. Силы испанцев были в этот момент слишком незначительны для во­оруженного вмешательства в Кампучии. Но когда в декабре 1598 г. в Пном-Пень прибыл еще один корабль из Манилы с подкреплением и боеприпасами для высланной ранее эскадры, а в начале 1599 г. сюда же прибыл японский торгово-пиратский корабль под командой японо-португальского метиса Гувеа, который согласился принять участие в авантюре, положение ис­панцев значительно укрепилось [140, с. 53—54].

Опираясь на эту силу, Велозу, Руис и Мальдонадо начали переговоры с Баром Реатеа II об установлении испанского протектората над Кампучией. Переговоры затянулись на не­сколько месяцев. Баром Реатеа II резонно страшился реакции, которую вызовет в стране известие о переходе под власть ино­странной и к тому же чуждой по вере державы. Между тем вол­нения в стране, вызванные бездарным правлением короля и его чрезмерной близостью к испано-португальцам, продолжали нарастать. Вновь появились на сцене сыновья Тюнг Прея с при­тязаниями на престол. Значительная часть населения считала единственным законным претендентом на трон принца Сорьопора, героя обороны Ловека в 1593—1594 гг., который находился в сиамском плену. В разных провинциях стали вспыхивать раз­розненные восстания. Велозу и Руис со своими наемниками и частью кхмерских войск, оставшихся верными королю, к нача­лу лета 1599 г. сумели, однако, подавить эти восстания. После этого они снова вернулись в Срей Сантхор, чтобы решительно повлиять на Баром Реатеа II [114, с. 69].

Король, видимо, уже был готов принять испанские требова­ния. Но в это время при дворе окончательно оформился новый заговор во главе с мачехой короля и ее фаворитом Лакша-маной (он же Окнха Дего). Испанцы сами ускорили переворот своим агрессивным поведением в Пном-Пене, где находился их основной лагерь. В июне 1599 г. капитан Луис Ортис поссорил­ся с малайцами из свиты Лакшаманы и в этой стычке был ра­нен. В качестве санкций за это комендант испанского лагеря Луис Вильяфранка с испанскими и японскими солдатами (в Пном-Пене было много японцев-христиан) напал на малай­ский квартал иностранного предместья и сжег его. Лакшамана немедленно привел в действие свою малайско-индонезийскую гвардию, к которой присоединились кхмеры Пном-Пеня и окре­стностей. Испанский лагерь был осажден. Велозу и Руис, узнав об этом, поспешили с малым эскортом в Пном-Пень, но по до­роге были перехвачены войсками Лакшаманы и убиты. Вскоре был взят штурмом и испанский лагерь. Почти все участники неудачной колониальной авантюры были перебиты. Лишь од­ному испанскому кораблю удалось прорвать блокаду и с не­большим числом беглецов уйти в Сиам. Вскоре после этого король Баром Реатеа II был убит по приказу Лакшаманы [36, с. 234—235; 114, с. 69; 140, с. 54—55].

После смерти короля Барома Реатеа II на трон был избран принц Понья Ят, дядя убитого и младший брат Сатхи и Сорьо-пора. Он принял имя Баром Реатеа III (1599—1600). Его не устраивало усиление Лакшаманы и его мусульманской гвардии, и он сумел избавиться от них, отправив их на войну против Тямпы, где они почти все погибли. Но это, в свою очередь, подорвало военную опору королевской власти. В стране вспыхну­ло новое крестьянское восстание под руководством «чудотвор­ца» Кео, во многом напоминавшее восстание Най Кана. Не в силах справиться с этим восстанием Баром Реатеа III решил продолжить политику своего племянника по отношению к за­падным державам. В 1600 г. он разыскал единственного спас­шегося во время пномпеньской резни испанского солдата Хуа­на Диаса и отправил его в качестве своего посла в Манилу с просьбой о помощи и присылке миссионеров. Однако пока шли эти переговоры, Баром Реатеа III был убит оскорбленным им кхмерским феодалом [140, с. 55].

Знать королевства снова собралась на совет, но на этот раз решила не выбирать короля, а лишь назначить регента, кото­рый будет охранять трон до возвращения из Сиама принца Сорьопора. На роль регента был приглашен третий сын Сатхи принц Ниум. Ему удалось подавить восстание Кео и казнить предводителя. Но стабильность в стране этим не была еще до­стигнута. К тому же Кео, сам мечтая о короне, решил укрепить свои позиции, возобновив сношения с испанцами и португаль­цами. В октябре 1602 г. он направил в Малакку францисканца Консейао с письмом — просьбой о помощи. Малакка откликну­лась на этот призыв лишь присылкой новых миссионеров, зато из Манилы в апреле 1603 г. прибыл отряд испанских солдат, присланный генерал-губернатором Педро Браво. Во главе отря­да стоял Хуан Диас, ранее бывший послом Баром Реатеа III. Киум оказал испанцам самый горячий прием, построил для них церковь близ Пном-Пеня, постоянно приглашал ко двору Хуана Диаса и других испанских офицеров. Но так как численность присланного из Манилы отряда была недостаточной для осуще­ствления его политических целей, он уже в мае 1603 г. напра­вил к генерал-губернатору Педро Браво испанского миссионе­ра Иньиго де Санта-Мария с просьбой о присылке новых войск [36, с. 238—239; 140, с. 56—57].

Такая политика Ниума привела к резкому падению его по­пулярности. Большинство феодалов объединилось вокруг вдовствующей королевы (жены Баром Реатеа I), которая обра­тилась к сиамскому королю Наресуану с просьбой отпустить из плена ее сына Сорьопора. Наресуан, рассчитывавший благода­ря Сорьопору укрепить сиамское влияние в Кампучии, выразил согласие. Во второй половине 1603 г. Сорьопор в сопровожде­нии экспедиционного корпуса сиамских войск вторгся в страну. Большая часть кхмерской армии перешла на его сторону. Раз­битый в нескольких сражениях Ниум был схвачен и казнен. Сорьопор, переждавший правление пяти королей и одного ре­гента, наконец, сам стал монархом под именем Баром Реатеа IV (1603—1618) [26, с. 88; 36, с. 240].

После 1603 г. испанцы больше не прибегали к военному вмешательству в Кампучии. Однако при испанском дворе в Мадриде, куда новости доходили с большим запозданием, дол­го еще строили планы покорения этой страны. Миссионеры, вернувшиеся из Кампучии и с Филиппин, один за другим пода­вали разные проекты королю Филиппу III. Но испанская мо­нархия в начале XVII в. была слишком занята отражением на­тиска новых колониальных хищников — Голландии и Англии, чтобы всерьез заняться Кампучией

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 8. Королевство Лансанг в XVI в.

Спойлер (раскрыть)

При короле Чао Висулраде (1500—1520) Лаос окончатель­но оправился от военных потрясений конца 70-х годов XV в. Наступил относительно быстрый (учитывая темпы развития феодального общества) экономический подъем. Значительно расширились посевные площади под рисом. Развернулась ак­тивная торговля с Сиамом. Лаосские товары (продукты тропи­ческого леса) доходили до Явы.

Власть крупных светских феодалов, усилившаяся в XV в., теперь была ограничена. Летописи отмечают только один фео­дальный мятеж в период правления Чао Висулрада. Зять ко­роля Тао Кон Кам, удельный князь Кабонга, решил превратить свое княжество в независимое государство и отказался от вас­сальной присяги Чао Висулраду. Тот направил против него дру­гого своего зятя — Чао Сая с войском, который действовал крайне нерешительно. Тогда Чао Висулрад направил против Тао Кон Кама своего дядю Мын Луанга, удельного князя Мыонг Ква. Этот старый полководец быстро подавил мятеж. Тао Кон Кам был взят в плен, попросил помилования и получил его на условии, что уйдет в монастырь [194, с. 131; 267, с. 48].

Чао Висулрад, подобно своим предшественникам, укреплял позиции буддийской церкви. Он построил многочисленные буд­дийские храмы вокруг своего дворца [165, с. 71]. В 1502 г. он торжественно перевез из Вьентяна в столицу знаменитую ста­тую Будды «Прабанг»; с этого времени столица Лаоса стала официально называться Луанг Прабанг (Луангпрабанг). В 1503—1504 гг. для этой статуи был построен специальный храм высотой в 40 м [267, с. 48].

На время правления Чао Висулрада приходится деятель­ность многих видных лаосских мыслителей и поэтов. При нем было переведено на лаосский язык с пали буддийское священ­ное писание «Трипитака». Были созданы правила лаосского стихосложения — висумали. Настоятель королевского монасты­ря Висун Махавахаратибоди перевел на лаосский язык с санс­крита выдающийся памятник индийского фольклора «Панча-тантру». Другой видный монах Пра Махатеп Луанг с помощью знатоков составил первую книгу легенд о Кун Бороме, мифиче­ском родоначальнике лаосского народа [194, с. 131; 267, с. 49]. Чао Висулрад умер в 1520 г. в возрасте 55 лет. Его сменил на троне 19-летний сын Потисарат. Характерно, что, хотя права Потисарата на трон были бесспорны, установившаяся церемо­ния избрания короля все же была соблюдена. Чиновники и со­ветники двора единодушно провозгласили Потисарата королем [267, с. 49].

В правление короля Потисарата (1520—1550) Лаос достиг высшей стадии расцвета за весь средневековый период. Эко­номика страны процветала, королевская казна была перепол­нена. Для 1522 г. хроники отмечают уникальный случай, когда король осуществил массовую раздачу даров (в том числе ло­шадей и слонов) не духовным, а светским феодалам [267, с. 49]. Борьба внутри феодального класса утихла, за весь период правления Потисарата зарегистрирован только один случай феодальной смуты. Причем это было не восстание против цент­ральной власти, а локальный конфликт между двумя социаль­но однородными крупными феодалами — князем Сиенг Куанга и его дядей Сен Мыонгом в 1532 г. Король тщетно пытался их помирить, а затем в 1534 г. послал в Сиенг Куанг войска трех других удельных князей, которые потушили междоусобицу [267, с. 49].

Антифеодальная борьба эксплуатируемых масс тоже нахо­дилась в этот момент на самом низком уровне. Более полувека мирного развития явно укрепили крестьянское хозяйство. В дру­гой, менее спокойной обстановке, Потисарат вряд ли решился бы на такой кардинальный шаг, как наступление на народную религию в 1527 г. Эта акция имела свою предысторию. Поти­сарат с детства воспитывался монахами — патриархом буддий­ской церкви Сичанто и видным монахом Маха Самутакоте, ко­торые, в свою очередь, изучали буддизм в более развитых в религиозном отношении государствах — Сиаме и Чиангмае. Во время долгого пребывания наследника престола в монастыре Ват Висун, основанном отцом Потисарата, они сделали из него ревностного поклонника теравадского буддизма сингальского толка, обновленного чиангмайскими теоретиками [194, с. 132].

В 1523 г., явно под их влиянием, Потисарат решил уцепить теоретическую базу лаосского духовенства и направил посольство в Чиангмай к королю Мыонг Кео с просьбой прислать новейшую буддийскую литературу и монахов — экспертов по буддизму. После этого Мыонг Кео отправил в Лаос 60 эк­земпляров «Трипитаки», «очищенной от прежних ошибок», и группу монахов во главе со знаменитым вероучителем Пра Ма­ха Монгконом. Началась энергичная переподготовка лаосских монахов, в ходе которой Потисарат и сам удалился в 1525 г. в монастырь на два «обычных срока», (т. е. на шесть месяцев) [267, с. 49].

После такой четырехлетней подготовки кадров проповедни­ков «правильной» (унифицированной) религии Потисарат в 1527 г. издал указ, запрещающий культ духов «пи», т. е. ду­хов-покровителей земли, общин и отдельных семей, анимистиче­ский культ, сохранившийся в Лаосе с доклассовых времен и особенно популярный среди народных масс. Все храмы духов-хранителей подлежали разрушению. Так, в силу этого указа был разрушен храм духа-хранителя столицы королевства Луанг-прабанга и на его месте была воздвигнута огромная пагода «Сисуваннатевалок», простоявшая до конца XIX в. [165, с. 73]. Храмы и алтари духов-покровителей «пи» были разрушены по всей стране и заменены буддийскими святилищами и монасты­рями [194, с. 132].

Этот решительный шаг в сторону «огосударствления» рели­гии произвел впечатление во всех соседних буддийских стра­нах. К Потисарату прибыли посольства с поздравлениями от многих мелких и крупных государств, в том числе даже из Вьетнама, где теравадский буддизм не практиковался [267, с. 50]. Фактически, однако, Потисарат только загнал культ ду­хов в подполье, а не уничтожил его. Культ продолжал сосуще­ствовать с буддизмом в Лаосе вплоть до XX в. и не искоренен до сих пор. Но реформа Потисарата продемонстрировала мощь центральной власти в Лаосе в первой половине XVI в.

В 1533 г. Потисарат перенес свою резиденцию из Луангпра-банга во Вьентян. Столица Лаоса оказалась, таким образом, в центре страны и на пересечении важных торговых путей Индо­китайского полуострова. Торговля с Сиамом, Вьетнамом, Кам­пучией, а через них и с болге дальними странами приобрела еще больший размах. Наряду с Луангпрабангом и Вьентяном стали не только административными, но и торговыми центрами такие города, как Корат, Бассак, Сиенг-Куанг.

Перенос столицы во Вьентян преследовал не только эконо­мические цели. Он был одновременно заявкой на более актив­ную внешнюю политику. Политическая ориентация Лаоса при Потисарате претерпела изменения. Многолетняя дружба с Сиамом сменилась прочным союзом с Чиангмаем, его основным противником. С Вьетнамом, чтобы не вести борьбу на два фрон­та, Потисарат, напротив, улучшил свои отношения. Впрочем Вьетнам, ослабленный внутренней феодальной смутой, сам не стремился к конфликту с Лаосом. Так, когда в 1526 г. вьетнам­ский принц Буа Куан Сиео с 3 тыс. сторонников бежал в Лаос и попросил убежища, вьетнамское правительство не потребова­ло его выдачи [267, с. 49].

Иначе складывались отношения Лаоса с Аютией. Согласно лаосским источникам, в 1534 г. король Сиама Пра Чао Атитья­рат наложил опалу на принца Пра Сайярача. Тот бежал в Лаос. Король Аютии потребовал выдачи беглого принца. Поти­сарат ответил отказом. Тогда Пра Чао Атитьярат двинул свои войска к лаосской границе. Но лаосцы отразили нападение сиамского короля у Мыонг Кука (на правом берегу Меконга, напротив Вьентяна). В этом сражении Пра Чао Атитьярат был ранен и умер при отступлении [165, с. 74].

По-видимому, этот король идентичен с упоминающимся в сиамских летописях королем Рат Сада, который правил всего несколько месяцев в 1534 г. [56, с. 558; 128, с. 52].

В 1535 г. король Потисараг предпринял ответный поход в Сиам и дошел до северосиамского города Питсанулока. В 1539 г. он, подстрекаемый принцем Пра Сайярача, возобно­вил войну с Сиамом. На этот раз лаосские войска двинулись в направлении Аютии. Дойдя до местности Вьенг Прангам (к северу от Лопбури), Потисарат остановился. Видимо, он ожи­дал, что в стране разразится восстание в пользу Пра Сайярача. Восстания, однако, не произошло. Сиамский король Прачай, в свою очередь, уклонился от открытого сражения с Потисаратом. После многодневного стояния лаосское войско двинулось в об­ратный путь. Дело ограничилось захватом некоторого количе­ства пленных, которых угнали в Лаос и посадили на землю в качестве государственных крепостных [267, с. 51]. В 1540 г. ко­роль Прачай, в свою очередь, вторгся в Лаос. Сначала его на­ступление развивалось успешно. Он даже захватил некоторое количество пленных. Затем лаосцы перешли в контрнаступле­ние и изгнали Прачая из страны [267, с. 51].

Сиамские и лаосские интересы вновь столкнулись в 1545 г., когда после смерти короля Кетклао чиангмайский трон остал­ся без наследника. Король Прачай попытался воспользоваться случаем и присоединить Чиангмай к Сиаму, но с помощью лаос­ских войск его попытка была отражена. В 1548 г. группа чиангмайских феодалов, опиравшаяся на Лаос, пригласила на чианг­майский трон четырнадцатилетнего сына лаосского короля — Сеттатирата. На этот раз Сиам не мог вмешаться, поскольку король Прачай умер, а пришедшая к власти в 1546 г. королева Тао Си Судачан была слишком занята борьбой с собственны­ми феодалами [13, с. 48].

Тем не менее Потисарат отправил своего сына в Чиангмай с внушительным эскортом. Судя по лаосским летописям, Сет­татирата сопровождали 9 генералов, 300 тыс. воинов и 200 сло­нов [267, с. 51]. Войско не встретило в Чиангмае сопротивления, однако Потисарат нашел ему применение, послав его против независимого княжества Вьенг Прангам, граничившего с Чиангмаем. Лаосские войска завоевали Вьенг Прангам, взяли в плен его князя, захватили 1 тыс. слонов и угнали в Лаос 20 тыс. семей [194, с. 133]. Теперь держава Потисарата по пло­щади стала самой большой в Индокитае.

Но в эти же годы на западе полуострова поднялась другая, еще более грозная держава. Бирманский король-полководец Табиншветхи в 40-х годах объединил Южную и Центральную

Бирму и теперь обратил свои взоры на восток. В 1548 г., гото­вясь к войне с Аютией, которая началась в конце того же года, король Табиншветхи направил посольство к Потисарату, пред­лагая ему совместное нападение на Сиам. Лаосский король, однако, проявил в этом вопросе политическую мудрость. Осла­бевший Сиам представлялся ему куда менее опасным, чем ра­стущая военная сила Бирмы. На предложение Табиншветхи он ответил уклончиво — направил к нему посольство, якобы «за разъяснениями» [267, с. 53].

В 1550 г. после неудачного исхода войны с Сиамом Табин­шветхи направил к Потисарату новое посольство во главе с видным вельможей Ной Мангджа, чтобы еще более настойчиво поставить вопрос о военном союзе. В этот момент при дворе Потисарата собрались послы пятнадцати королевств и кня­жеств. Лаосский король тянул с ответом Табиншветхи, развле­кая между тем послов зрелищем многодневной слоновой охоты, в которой он принимал личное участие. Во время одного из эпизодов охоты Потисарат упал вместе со слоном и был смер­тельно ранен. Он еще находился в сознании достаточно долго, чтобы отпустить послов к их дворам. Семь дней спустя Поти­сарат умер в возрасте 49 лет [194, с. 135].

Поскольку старший сын короля Сеттатират находился в Чиангмае, притязания на трон предъявили два младших сына Потисарата, каждый из которых имел приверженцев в среде высших феодалов. Их борьба закончилась тем, что они поде­лили Лаос на два независимых королевства. Северная часть страны досталась принцу Таруа, южная — принцу Лан Чангу. Узнав об этом, Сеттатират, поручив управление Чиангмаем своему дяде Прайя Конгканграду, поспешил в Лаос, низложил обоих принцев, подавил феодальную оппозицию и вновь объ­единил страну. Своей столицей он вновь сделал Луангпрабанг [165, с. 76; 194, с. 135—136].

Правление Сеттатирата (1550—1572) совпало с самым бур­ным периодом в истории средневекового Лаоса. В 1551 г. Сет­татират объявил, что не вернется в Чиангмай и предложил трон своей тетке — королеве Чирапрабхе. Поскольку она отка­залась, на трон Чиангмая был избран шанский князь Мекути (1551—1564). Сначала Сеттатират никак не реагировал на это избрание. Но после того как Чиангмай в 1556 г. подчинился Бирме, и король Мекути принес вассальную присягу новому бирманскому королю Байиннауну, положение изменилось. Как только бирманские войска ушли из Чиангмая, Сеттатират по­слал туда свою армию. В 1558 г. она нанесла решительное по­ражение Мекути и он лишился бы трона, не появись в Чианг­мае Байиннаун со своим войском [56, с. 184].

Армия Сеттатирата была быстро выбита из Чиангмая. В его руках остался один город Чиангконг. На этой стадии Байинна­ун счел нужным начать переговоры. Он предложил Сеттатирату прибыть в его лагерь, обещая в таком случае вернуть ему чиангмайскую корону. Но Сеттатират, не без оснований заподо­зрив ловушку, приглашения не принял и отступил на лаосскую территорию [165, с. 79].

Потерпев военное поражение в своем первом столкновении с Бирмой, Сеттатират сам теперь прибегнул к оружию дипло­матии. Он направил послов во все шанские и тайские княжест­ва, бывшие независимыми до их завоевания Байиннауном в 1555 г. Ему удалось склонить на свою сторону князей Лакон Чиангконга, Чиангхая, Мыонг Прая и Мыонг Ная. Эти четыре княжества, вступив в тайный союз с Лаосом, в 1559 г. одно­временно подняли восстание. Сеттатират, со своей стороны, вновь вторгся в Чиангмай и занял его второй по значению город Чиангсен. Но прежде чем он успел соединиться со своими союзниками, Байиннаун стремительно ворвался в шанские кня­жества, разгромил повстанцев и захватил в плен их самого ав­торитетного вождя — князя Чиангхая. После этого шаны сло­жили оружие [56, с. 181; 165, с. 79—80].

Сеттатирату пришлось вновь отступить на свою территорию. Но он не пал духом и продолжал искать союзников. В 1560 г. он вступил в переговоры с сиамским королем Маха Чакрапатом, который также укреплял оборону своей страны в ожидании бирманского нашествия. В переговорах были разрешены не ре­шенные раньше вопросы о демаркации сиамо-лаосской грани­цы. Линией пирамидок был обозначен водораздел между бас­сейном Меконга и бассейном реки Нан, притока Менама, ко­торый в дальнейшем должен был служить незыблемой границей между двумя странами. Затем был заключен договор о дружбе и взаимной помощи. Оба монарха принесли в связи с этим сле­дующую клятву: «Пусть наши дружеские узы сохранят наши дети, внуки и правнуки. Пусть между нами никогда не будет ссор, и пусть мир между нами будет царить, пока солнце и лу­на не упадут на землю» [165, с. 79—80].

В том же 1560 г. Сеттатират перенес свою столицу снова во Вьентян. Этим он, с одной стороны, удалил ее от бирманской границы, а с другой стороны, приблизил ее к союзной Аютии. Сеттатират окружил Вьентян мощными стенами с бастионами. В то же время он не щадил средств на украшение этого горо­да, возводя здесь дворцы, монастыри и храмы. В частности, он в короткое время соорудил здесь величественный храм Ват Пра Кео, в котором поместил «Изумрудного Будду», статую, выве­зенную им в 1550 г. из Чиангмая. Прежнюю столицу Луангпра­банг он вверил в управление монахам [165, с. 81—83; 194, с. 140; 267, с. 58].

Ожидавшаяся все время военная гроза разразилась осенью 1563 г., когда войска Нандабайина вторглись в Сиам. Сеттати­рат в этот раз не оказал существенной военной помощи Аютии. Судя по сиамским источникам, это произошло потому, что он был задет обманом сиамского двора[15]. Возможно, причины это­го были более глубокими. В одном лаосском источнике имеется указание, что уже в 1563 г. лаосские силы были связаны напа­дением бирманцев. В этом году, пишется в хронике, которой следует лаосский историк Маха Сила Виравонг, чиангмайские феодалы Сен Ной и Прайя Самлан, до этого сотрудничавшие с бирманцами, подняли восстание против бирманского господст­ва и, потерпев поражение, бежали в Лаос. Бирманская армия, следуя за ними по пятам, с ходу заняла Вьентян. Сеттатирата в это время в столице не было. Он, однако, быстро овладел по­ложением, собрал войска, выбил из Вьентяна бирманцев и про­гнал их до княжества Нан (на верхнем Менаме). Группа лаос­ских феодалов, повинная в сдаче столицы, была казнена за из­мену [267, с. 60—61][16].

Между тем король Маха Чакрапат, оказавшийся в изоля­ции, смог продержаться только до февраля 1564 г., после чего подписал с Байиннауном унизительный мир. В том же году Байиннаун лично возглавил военные действия против Лаоса. Вторжение шло, как и в прошлый раз, через территорию Чиангмая, где восставший против Бирмы король Мекути после недол­гого сопротивления бежал во Вьентян. Сеттатират выдвинул навстречу противнику две армии, которые сначала оказывали успешное сопротивление бирманскому авангарду и нанесли ему два поражения — при Пак Гуй и Мыонг Кем. Но появившийся на Меконге бирманский флот в это время подошел к стенам Вьентяна и принудил лаосские войска к отступлению [165, с. 86]. Внезапная атака речного десанта на Вьентян в тот момент, когда большая часть лаосских войск находилась еще на правом берегу Меконга, увенчалась успехом. Лаосская столица была взята штурмом. В числе пленных оказался Упахат (вице-ко­роль), три жены и более двадцати наложниц Сеттатирата. Сам Сеттатират в последнюю минуту бежал из города с небольшим отрядом воинов и, пока бирманцы его искали, устремился на соединение с основными силами своих войск. На военном сове­те было решено отступить в глубь страны, не принимая больше открытых сражений, и истреблять бирманские отряды, выслан­ные за провиантом. Эта тактика себя оправдала. Летом 1565 г. Байиннаун был вынужден вывести свои войска из Лаоса и вер­нуться в Пегу. Войска Сеттатирата преследовали его по пятам до границ Лаоса [165, с. 87—88].

В 1566—1567 гг. война, в сущности, не прекратилась. Просто военные действия были перенесены на другой фронт — в Се­верный Сиам. Здесь сиамский феодал Маха Таммарача, пере­шедший на сторону бирманцев, выкроил себе автономное коро­левство со столицей в Питсанулоке. Сиамский король Махин, стремясь покарать этого изменника, уговорил Сеттатирата со­вершить совместное нападение на Питсанулок.

Первым выступил в поход Сеттатират. Маха Таммарача, не зная о сговоре, послал за помощью к Махину, который отпра­вил в Питсанулок небольшой отряд, в задачу которого входил внезапный арест Маха Таммарачи. Однако командир этого от­ряда Прайя Сихаратдечо перешел на сторону Маха Таммарачи и раскрыл ему всю стратагему. Маха Таммарача срочно послал за бирманцами, а на подошедшие к Питсанулоку по реке войска Махина пустил плоты-брандеры и сжег его суда. Лаосские войска стали закладывать подкопы под городские стены, когда к Питсанулоку подошли с войском два бирманских генерала — Пья Суа Хари и Пья Пугам. Они оттеснили Сеттатирата от го­рода, но затем он ложным отступлением заманил их в засаду в ущелье и наголову разгромил. Время для захвата Питсанулока, однако, было потеряно. Сеттатират с войском возвратился во Вьентян [194, с. 142—143].

В декабре 1568 г. Байиннаун вновь вторгся в Сиам и оса­дил Аютию. Весной 1569 г. Сеттатират с 30-тысячным войском и 1 тыс. боевых слонов выступил на помощь своему союзнику. Однако благодаря измене одного из сиамских генералов он по­пал в ловушку у реки Пасак и, потеряв половину войска, вы­нужден был вернуться в Лаос [88, с. 64; 194, с. 143—144].

30 августа 1569 г. Аютия пала. Три месяца спустя, в ноябре Байиннаун начал новую кампанию против Лаоса. Открытое сражение с огромной армией бирманского короля сулило ката­строфу. Поэтому полководец Сеттатирата Прайя Сенсурин по­советовал заранее эвакуировать всех жителей Вьентяна и сдать столицу без боя. Он же сформировал первые партизанские группы под командованием талантливых командиров Прайя Хан Кео, Прайя Хан Паб, Прайя Таммакун. Впоследствии, по мере продвижения бирманских войск, партизанское движение в Лаосе стало всенародным [267, с. 65—66].

Этот поход Байиннауна на Лаос оказался таким же неудач­ным, как и предшествующие. Его войска ограбили и разорили крупные города, но страна осталась непокоренной. Голод и бо­лезни довершили урон, нанесенный партизанскими налетами. В июне 1570 г. бирманские войска вынуждены были покинуть страну. Лаосцы, идя по пятам за врагом, захватили 30 тыс. пленных и 100 слонов [88, с. 77—81; 267, с. 67].

Два года спустя король Сеттатират погиб при невыясненных обстоятельствах. Не исключено, что это было дело рук бирман­ских агентов. Согласно лаосским хроникам, фактическими виновинками были генерал Пья Након и бывший настоятель хра­ма Ват Мачимавит, недовольные Сеттатиратом по личным мо­тивам. Они сфабриковали письмо к королю за подписью двух дочерей князя Мыонг Онг-Кама (независимого княжества меж­ду Лаосом и Кампучией, населенного кхмероязычными кха) о том, что их отец якобы умер, и они приглашают лаосского ко­роля на царство. Доверившись этому письму, Сеттатират взял с собою небольшое войско во главе с Пья Наконом и выступил на юг. Князь Онг-Кама был, однако, жив и подчиняться Сеттатирату не собирался. Изменник Пья Након, договорившись с князем, завел лаосские войска в засаду. Во время беспорядоч­ного отступления король пропал без вести. Существовало силь­ное подозрение, что он был убит в лесу Пья Наконом [165,, с. 90; 194, с. 147—148; 267, с. 67—68].

Гибель Сеттатирата в возрасте 38 лет была тяжелым ударом для Лаоса, так как страна лишилась талантливого полководца и дипломата в момент, когда бирманская угроза еще не мино­вала. Положение усугублялось тем, что сыну и наследнику Сет­татирата принцу Пра Номыонгу было в этот момент всего пять лет, и сразу же встал вопрос — кто возьмет в руки реальную власть в стране? Лаосские феодалы раскололись на две фрак­ции. Во главе одной стоял генерал Сенсурин, во главе другой — генерал Чангконгнганг. Оба они прославились в войнах с бир­манцами и пользовались большим авторитетом.

60-летний Сенсурин сделал необычную карьеру. Сын дере­венского старосты, он благодаря своим военным и администра­тивным талантам пробился в высшие эшелоны лаосских феода­лов и стал тестем Сеттатирата. Малолетний Пра Номыонг при­ходился, таким образом, ему внуком. Позиция Сенсурина за­ключалась в том, что в такой критический момент лучше иметь в качестве короля 60-летнего опытного полководца, чем пяти­летнего ребенка. Чангконгнганг, феодал во многих поколениях, занимавший к моменту смерти Сеттатирата пост первого ми­нистра, был ярым сторонником принципа легитимизма. Он настаивал на немедленной коронации Пра Номыонга, рассчи­тывая при этом занять пост регента. Победу одержал более решительный в своих поступках Сенсурин. Он внезапно окру­жил своими войсками королевский дворец, захватил Чангконгнгаига и других министров, его сторонников, и казнил их. За­тем он объявил себя королем [165, с. 90—91; 194, с. 148—149; 267, с. 68—69]. Коронация Сенсурина, однако, не прекратила разлада в стране. Многие феодалы не могли перенести того, что на трон взошел бывший простолюдин, и провели против не­го ожесточенную агитацию среди населения. Они дали ему на­смешливое прозвище Сумангала Айяко (Королевский дедушка), которое вошло в употребление вместо официального имени ко­роля. Многие, не желая подчиняться Сенсурину, бежали в Кам­пучию и Тямпу [194, с. 150; 267, с. 70].

Байиннаун, пристально следивший за событиями в Лаосе, решил воспользоваться создавшейся ситуацией и в 1574 г. в третий раз вторгся в эту страну. На этот раз он рекомендовал­ся лаосскому народу как «освободитель», желающий свергнуть узурпатора и заменить его младшим братом короля Сеттатира­та упахатом Воравонгсе, который с 1564 г. находился в бирман­ском плену. Не надеясь, впрочем, на одну силу убеждения, Бай­иннаун усилил свою армию чиангмайскими и даже сиамскими контингентами [165, с. 91—92].

Расколотая страна не могла долго сопротивляться, несмотря на полководческое искусство Сенсурина. В 1575 г. Лаос был взят бирманскими войсками, а на трон был посажен марионе­точный король Воравонгсе (1575—1579). Сенсурин и малолет­ний Пра Номыонг были захвачены в плен и увезены в Бирму. Лаосский народ был обложен тяжелой данью. Но марионеточ­ный король продержался на троне всего четыре года. В 1579 г. на юге страны вспыхнуло мощное антибирманское восстание. Во главе его стал самозванец, принявший имя Сеттатирата, якобы скрывшегося от убийц в 1572 г. Армия, посланная королем Во­равонгсе против повстанцев, была разбита. Когда повстанческие войска приблизились к Вьентяну, Воравонгсе решил бежать в Бирму. Но в дороге его лодка перевернулась, и он утонул [165, с. 94—95; 194, с. 150—151; 267, с. 70].

Узнав об этом, Байиннаун послал в Лаос армию под коман­дованием своего вице-короля Инсенанку. Восстание было по­давлено. Но, чтобы предотвратить новые восстания, Байиннаун вынужден был заключить компромиссное соглашение с преста­релым королем Сенсурином. Бирманский король предложил ему вернуть корону и отпустить с ним на родину всех лаосских пленных из знати (кроме Номыонга) в обмен на вассальную присягу. Сенсурин согласился. Его второе царствование длилось два года (1580—1582). Он умер в 1582 г., на год пережив са­мого Байиннауна [165, с. 95; 194, с. 151; 267, с. 71].

На трон взошел сын Сенсурина Пья Након Ной (1582— 1583). Он не пользовался в стране никаким авторитетом. Год спустя лаосцы подняли против него восстание, арестовали и от­правили в Бирму. После этого в Лаосе наступил девятилетний период междуцарствия (1583—1591). Феодалы разбились на фракции, которые не могли договориться между собой. Страна фактически распалась на удельные княжества. Бирма, ослабев­шая после смерти Байиннауна, не могла уже осуществлять эффективный контроль над Лаосом. Наконец, за дело объеди­нения страны взялось буддийское духовенство. В 1591 г. цер­ковная верхушка страны обратилась с просьбой к бирманскому королю Нандабайину отпустить в Лаос принца Номыонга, кото­рому в это время уже исполнилось 24 года. Нандабайин согла­сился отпустить Номыонга на лаосский трон при условии, что он принесет ему вассальную присягу [165, с. 96; 194, с. 151].

Король Пра Номыонг (1591—1598) недолго соблюдал свою присягу. В 1593 г. он провозгласил независимость Лаоса от Бирмы. Нандабайин, истощенный войнами с Сиамом, вынужден был принять это к сведению. Два года спустя, в 1595 г., Пра Номыонг оказал военную поддержку тайскому княжеству Нан, восставшему против Бирмы, а когда восстание было подавлено, предоставил убежище князю Нана и его семье [194, с. 152]. Во внутренней политике Пра Номыонг предпринял ряд шагов, что­бы восстановить единство страны и авторитет центральной власти. Так, в 1592 г. он силой оружия вновь подчинил отде­лившийся было Луангпрабанг. С удельным князем Сиенг-Куан-га в Восточном Лаосе, который в годы анархии вошел в орби­ту вьетнамского влияния, Пра Иомыонг поладил дипломати­ческим путем [165, с. 96—97].

Объединительная деятельность Пра Номыонга была прерва­на его ранней смертью в 1598 г. Так как он не оставил после себя мужского потомства, вопрос о престолонаследии снова встал в Лаосе с большой остротой. После долгих споров вель­можи избрали на трон двоюродного брата Пра Номыонга по женской линии (сына младшей сестры Сеттатирата) Воравонгсе II (1598—1622). Ввиду малолетства нового короля регентом был назначен его отец, крупный феодал Пра Воранита [194, с. 152].

В это время бирманская держава окончательно рухнула под ударами извне и изнутри. Лаосские пленные, угнанные в Бирму в 60—70-х годах, начали пробираться на родину. По дороге их пытался задержать чиангмайский король, чтобы посадить на свою землю. Это послужило причиной для войны между Лао­сом и Чиангмаем. Лаосские войска вторглись в Чиангмай и быстро захватили его восточные области. Однако они не смог­ли овладеть сильно укрепленной столицей королевства. Регент Пра Воранита возложил всю вину за эту неудачу на генералов, командовавших армией. Он намеревался их казнить, но они не стали дожидаться расправы, похитили из дворца Воравонгсе II, привезли его в военный лагерь и объявили войну регенту от имени «законного короля». Военные действия длились долго с большими потерями для обеих сторон. Эта война была мало популярна в народе, истощенном предыдущими бедствиями. В конечном счете в распрю вмешалось буддийское духовенство, которое принудило обе стороны к примирению. В 1603 г. Пра Воранита удалился в монастырь и его сын начал самостоятель­ное царствование [194, с. 153; 267, с. 73].

На протяжении своего правления Воравонгсе II пытался ограничить самостоятельность крупных феодалов, которую они приобрели после смерти Сеттатирата, но без особого успеха. В 1621 г. они подняли против него восстание, которое возгла­вил его собственный сын и наследник принц Упагнуворат. По­терпев поражение в этой войне, король бежал, но был настигнут людьми принца и казнен в 1622 г. Принц Упагнуворат, став­ший королем (1622—1623), пережил его только на 9 месяцев. Он умер при неясных обстоятельствах. Видимо, он был отрав­лен [165, с. 153; 194, с. 153—154].

Знать снова собралась для выбора короля. На этот раз на трон был избран престарелый сын Сенсурина Пья Маханам (ему исполнился 71 год). Под именем Потисарата IV он пра­вил четыре года (1623—1627) и сидел на троне непрочно. Во время феодального мятежа, разразившегося в 1624 г., который возглавлял принц Прайя Вьентон, был даже сожжен королев­ский дворец [267, с. 74].

После этого «промежуточного» короля совет знати посадил на трон второго сына Воравонгсе II принца Пра Мои Кео (1627—1633). При нем феодальная анархия достигла своего апогея. Только после того как на трон взошел король Сурья-вонгса (1633—1690), положение в Лаосе начало стабилизиро­ваться [165, с. 102; 194, с. 154—155; 267, с. 74—75].

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 9. Вьетнам в XVI— начале XVII в.

Спойлер (раскрыть)

В правление короля Ле Хьен Тонга (1497—1504) Вьетнам продолжал пользоваться плодами политических и экономических успехов, достигнутых при Ле Тхань Тонге. Однако в этот пе­риод уже появляются первые, пока еще слабые признаки при­ближающегося кризиса.

Уже в 1498 г. новому королю пришлось подавлять феодаль­ные мятежи в провинциях Нгеан и Тхуанхоа. В том же году была проведена первая большая чистка низовых чиновников (лай). К 1501 г. злоупотребления на конкурсных экзаменах, дающих право на звание чиновника, приняли такие размеры, что Ле Хьен Тонг издал указ, карающий мошенничество на этих экзаменах пожизненным рабством. В том же году он был вынужден отменить воинскую повинность для бедняков [57, с. 256; 168, с. 233; 266, с. 108].

Однако энергичному королю еще было под силу, хотя и с помощью экстренных мер, поддерживать стабильность вьет чамского государства. В 1498 г. Ле Хьен Тонг предписал всем чи­новникам, возвращающимся из поездок в провинцию, представ­лять ему доклады о состоянии ирригации в тех местах. В том же году он учредил специальный пост сачыонга для контроля за проведением сельскохозяйственных работ. В 1503 г. он рас­порядился подавать ему на рассмотрение проекты плотин и ирригационных каналов. В 1498 г. был введен налог на земли под шелковицей (вероятно, эта культура получила большое распространение) [57, с. 11, 48—49, 209, 251].

О продолжающемся экономическом развитии при Ле Хьен Тонге свидетельствует первое упоминание в летописях в 1501 г. о практике перевода трудовой повинности в денежную форму. В 1498 г. был издан указ, регулирующий работу ремес­ленников. В 1500 г. было установлено, что в каждой общине составлялись списки ее членов (начиная с 17-летнего возраста), «искусных в ремесле» [57, с. 104, 114—115].

В 1499 г. Ле Хьен Тонг издал для всеобщего сведения «24 правила» — свод основных правил морали и поведения. В их число входило и осуждение феодалов, захватывающих кре­стьянские земли [57, с. 20].

В 1504 г. Ле Хьен Тонг заболел и умер. На престол взошел его ;сын Ле Тык Тонг. Правление этого короля продолжалось всего шесть месяцев, на протяжении которых ему пришлось бо­роться с феодальным мятежом в Каобанге [168, с. 236].

Его сменил брат Ле Уй Мын (1505—1509), правитель бес­помощный и аморальный. При нем социальные изменения, по­степенно происходившие в течение XV в., начали проявляться в потрясениях на политической арене. Как пишет советский историк Д. В. Деопик: «Реформы Хо Куй Ли, Ле Лоя и их преемников постепенно создали политически влиятельный слой чиновников, стремившихся превратить свои „должностные" земли в наследственную собственность, закрепостить крестьян-держателей. В деревне ускорилась дифференциация крестьянст­ва и массовый распад сельских общин. Незначительная часть богатых общинников превращалась в мелких помещиков, а бедные земледельцы становились зависимыми крестьянами» [27, с. 396].

В этой сложной обстановке, когда центральная власть нача­ла утрачивать авторитет, Ле Уй Мын уронил его еще больше мало мотивированными казнями высших чиновников и дикими оргиями, после которых он убивал участвовавших в них жен­щин. Реальную власть он передал своему дяде по матери и клике вновь назначенных генералов. Один из этих генералов — Мак Данг Зунг был назначен губернатором столицы. Этот энер­гичный человек, выходец из обедневшего рода конфуцианских ученых (его предки промышляли даже рыболовством), тогда только начинал свою удивительную карьеру [168, с. 233].

Злоупотребления клики и полная моральная деградация ко­роля в конце концов вызвали восстание. Во главе его встал опальный принц Ле Зиан Ту, бежавший из тюрьмы, в которую он был заключен. Группа его приверженцев благодаря поддерж­ке народных масс быстро выросла в большую армию. В 1509 г. повстанцы заняли Донгкинь. Король Ле Уй Мын был привязан к жерлу пушки, после чего был произведен выстрел, разорвав­ший его на части. После этого Ле Зиан Ту провозгласил себя королем, приняв тронное имя Ле Тыонг Дык [168, с. 233]. Правление Ле Тыонг Дыка (1510—1517) не принесло народу облегчения, которое он ему сулил, поднимая восстание. Пос­ле тщетных попыток навести порядок в администрации он, по­добно своему предшественнику, предался исключительно лич­ным удовольствиям. Знаменитый архитектор Ву Нью То по его приказу создал проект королевского дворца с сотней крыш и де­вятиэтажной башней. Строительство, на которое сгоняли многие тысячи людей, отрывая их от производительного труда, тянулось долгие годы и так и не было завершено. Государственная казна была опустошена. В то время как тысячи строительных рабочих умирали от изнурения и голода, Ле Тыонг Дык устраивал все новые придворные праздники [168, с. 334].

Крупные чиновники-феодалы на периферии стремились ему подражать. Терпение крестьянства истощилось. В разных кон­цах страны, особенно в провинциях Киньбак, Сонтай и Нгеан, начались народные движения, которые в 1516 г. под предводи­тельством талантливого вождя Чан Као слились в мощную кре­стьянскую войну [44, с. 396; 168, с. 234].

Чан Као, человек скромного происхождения, объявил себя потомком угасшей династии Чан, а также воплощением бога Индры, спустившегося на землю, чтобы облегчить страдания народа. Десятки тысяч крестьян спешили присоединиться к его армии, когда он двинулся на столицу. В сражении при Боде на правом берегу Красной реки королевским войскам удалось вре­менно остановить его продвижение, и он отступил в Тусон, где стал укрепленным лагерем.

Между тем король Ле Тыонг Дык, не понимая шаткости своего положения, оскорбил влиятельного генерала Чинь Зуй Сана, подвергнув его наказанию палками. Чинь Зуй Сан под предлогом выступления против Чан Као собрал свои войска и внезапно ворвался в цидатель столицы. Ле Тыонг Дык был схвачен и убит. Чинь Зуй Сан провозгласил королем восьмилет­него принца Ле Куанг Чи (1517). Этот малолетний король про­был на троне всего три дня. Затем генерал Чинь Зуй Дай (брат Чинь Зуй Сана) схватил его, увез в Ламшон и там убил. Там же в Ламшоне Чинь Зуй Дай объявил королем принца Ле Тиеу Тонга (1517—1522) [168, с. 234].

Между тем еще один энергичный генерал Нгуен Хоанг Зу подступил с войском к столице под предлогом мести за убийст­во короля Ле Тыонг Дыка. Его войска отбили Донгкинь у Чиней, однако во время боев город загорелся и сильно пострадал от пожара. В том же 1517 г. к столице подступило крестьянское войско Чан Као. Повстанцы овладели городом и провозгласили Чан Као королем. Крестьянский вождь совершил обряд торже­ственной коронации в столице вьетнамских королей [44, с. 397]. Перед лицом победоносного крестьянского восстания феода­лы на время забыли свои распри. Соединив свои армии, они выбили крестьянского короля из столицы. Крестьянская война полыхала еще три года. Генерал Чинь Зуй Сан, увлекшийся преследованием повстанцев, попал со своим войском в засаду, устроенную крестьянским вождем, и был убит. Чан Као укрепился в Лангнгуене [168, с. 434—435].

Юный король Ле Тиеу Тонг, которого феодалы перевезли теперь из Ламшона в полусожженную столицу, объявил всеоб­щую амнистию. Часть крестьян поддалась на эту удочку и сложила оружие. Хотя Чан Као еще представлял значительную угрозу, крупные феодалы после этого вновь стали сводить сче­ты друг с другом. Так, невзирая на присутствие короля, гене­ралы Нгуен Хоанг Зу и Чинь Туй затеяли сражение у самых ворот столицы. Сражение закончилось вничью. Тогда в борьбу вмешался предводитель третьей феодальной группировки — Чан Тан. Он объединился с Чинь Туем, и вдвоем они выбили Нгуен Хоанг Зу из столичного района, принудив его отступить в пров. Тханьхоа [168, с. 235].

После этого влияние Чан Тана в столице настолько возрос­ло, что молодой король счел политически наиболее целесообраз­ным организовать его убийство. После этого войска Чан Тана подняли мятеж, и король был вынужден бежать под покровом ночи 'в Зялам. В это время на политической арене вновь появ­ляется Мак Данг Зунг, значительно укрепивший за эти годы свое влияние. Ле Тиеу Тонг назначает его командующим коро­левской армией. Частью силой, частью хитростью Мак Данг Зунг подавил все генеральские мятежи и водворил короля об­ратно в столицу. В 1520 г. было окончательно подавлено и кре­стьянское восстание Чан Као. Авторитет Мак Данг Зунга так возрос, что он явно оттеснил на второй план короля. Соперни­ки Мак Данг Зунга погибли один за другим, все важнейшие посты в государстве были заняты его родственниками и сторон­никами. Даже во дворце его встречали с почестями, подобающими только королю. Казалось, он вот-вот взойдет на трон [168, с. 235].

Резонно опасаясь за свою жизнь, король Ле Тиеу Тонг в 1522 г. снова бежал из столицы, на этот раз в пров. Сонтай. От­туда он обратился за помощью к Чинь Тую, укрепившемуся в Тханьхоа. Между тем Мак Данг Зунг в Донгкине объявил ко­роля низложенным и посадил на трон его брата Ле Кунг Хоанга (1522—1527). Теперь внутрифеодальная борьба во Вьетнаме поляризовалась вокруг двух групп. Во главе одной стоял клан Чиней, во главе другой — клан Маков.

Вначале успех клонился на сторону Чиней. Мак Данг Зунгу и его ставленнику пришлось оставить столицу и отступить в Зя-фук. Войска Чинь Туя заняли Донгкинь. Но вскоре между экс-королем Ле Тиеу Тонгом и Чинь Туем возник конфликт, вы­званный тем, что король, не спросив Чинь Туя, казнил его за­местителя. Разъяренный Чинь Туй атаковал королевский дво­рец и арестовал Ле Тиеу Тонга. Но это ослабило силы Чинь Туя. Не рассчитывая удержаться в столице, он, захватив своего царственного пленника, опять ушел на свою основную базу — в Тханьхоа [168, с. 235].

В 1524 г. Мак Данг Зунг, подчинив себе всю дельту Красной реки, вторгся в Тханьхоа с сильной армией. В разыграв-гшемся сражении Чинь Туй был побежден и убит. Ле Тиеу Тонга увезли обратно в Донгкинь, где он вскоре был умерщвлен. Фактически вся власть в государстве перешла к Мак Данг Зунгу. В 1527 г. он оформил этот переход юридически, низложив короля Ле Кунг Хоанга и объявив королем самого себя. Госу­дарственный переворот сопровождался энергичной чисткой среди крупных чиновников, которые еще оставались верны старой династии [168, с. 235—236].

В 1529 г., следуя традиции, установившейся во времена Ча­нов, Мак Данг Зунг отрекся от престола в пользу своего сына Мак Данг Зоаня (1530—1540). Однако вплоть до своей смерти в 1541 г. он сохранил в своих руках все рычаги власти. Прав­ление Маков не принесло никакого облегчения народным мас­сам Вьетнама. Произвол феодалов и эксплуатация крестьянст­ва при них ничуть не уменьшились. В то же время воспомина­ния о подвигах Ле Лоя и «золотом веке» Ле Тхань Тонга были еще живы в народе. Часть феодалов, отстраненных Маками от прибыльных должностей, также стремилась к реставрации ди­настии Ле.

Самым энергичным в этой группе феодалов был Нгуен Ким. Сын Нгуен Хоанг Зу, погибшего в междоусобной борьбе нача­ла 20-х годов, Нгуен Ким после победы Маков эмигрировал в Лаос. Лаосский король Потисарат, заинтересованный в ослаб­лении Вьетнама, радушно принимал всех беженцев от Маков. Нгуен Киму он пожаловал в кормление район Самчау близ гра­ницы вьетнамской провинции Тханьхоа. Здесь в 1532 г. Нгуен Ким провозгласил королем Вьетнама принца Ле Зуй Ниня, сы­на Ле Тиеу Тонга. Новый монарх в изгнании принял тронное имя Ле Чанг Тонга (1532—1548) [168, с. 237—238].

После провозглашения реставрации династии Ле, хотя оно носило чисто символический характер, противники Маков стали со всех сторон стекаться в Самчау. Наиболее выдающимся из них стал молодой талантливый генерал Чинь Кием, вскоре ставший зятем Нгуен Кима и его правой рукой.

В 1535 г. правительство в эмиграции направило посольство в Пекин с просьбой оказать помощь «законному королю» про­тив узурпаторов — Маков. Китай поспешил использовать меж­доусобицу во Вьетнаме в своих корыстных целях. Под предло­гом помощи легитимной династии (той самой, которую импера­торы столько лет не признавали в прошлом веке) китайские войска были продвинуты к границам пров. Лангшон. Но Мак Данг Зунг поспешил им навстречу и, встретив китайских вое­начальников в горном проходе Намкуан, одарил их богатыми дарами и предложил передать Китаю шесть пограничных районов Вьетнама (Тефу, Кимлак, Коксунг, Лиеукат, Лафу и Анлыонг). Китайцы удовлетворились этой солидной территориаль­ной уступкой и увели свои войска. Император же утвердил Ма­ка в звании короля [56, с. 152; 168, с. 236].

Потеряв надежду на китайскую поддержку, Нгуен Ким ре­шил действовать самостоятельно. В 1540 г. он во главе эмигран­тов вторгся в пров. Тханьхоа, родину династии Ле, где скорее всего можно было рассчитывать на поддержку народных масс. После трехлетней борьбы армия Нгуен Кима прочно овладела провинциями Тханьхоа, Нгеан и Хатинь. Север Вьетнама оста­вался в руках Маков. В 1545 г. Нгуен Ким нарушил это равно­весие, начав успешное наступление в Северном Вьетнаме. Но правивший там король Мак Фук Хай (1540—1546) подослал к Нгуен Киму под видом перебежчика одного из своих военачаль­ников, который отравил его. Чинь Кием, сменивший тестя на посту командующего армией Ле, отвел войска назад, на юг. Приблизительно на полвека во Вьетнаме установилось двое-царствие [56, с. 152; 168, с. 238].

Различие между двумя государствами, на которые в этот пе­риод распался Вьетнам, заключалось в том, что Маки правили сами, а на юге в государстве Ле короли (вуа по-вьетнамски) фактически уступили всю свою власть мажордомам (тюа). Первым таким тюа был Нгуен Ким (1532—1545), затем его сме­нил Чинь Кием (1545—1570).

При короле Ле Чунг Тонге (1548—1556) Чинь Кием пользо­вался всей полнотой власти, но когда этот король умер, не оста­вив прямых наследников, честолюбивому тюа захотелось боль­шего и он стал примеривать корону на себя. По преданию, он обратился за советом к крупнейшему ученому и поэту своего времени Нгуен Бинь Кхиему. Тот, однако, в аллегорической форме отсоветовал ему становиться королем, и Чинь Кием разыскал еще одного представителя рода Ле — принца Ле Зуй Банга, которого он посадил на трон под именем Ле Ань Тонга (1557—1573).

Возможно, что тут сыграли главную роль не мудрые советы, а сложившаяся в это время при южном дворе оппозиция власти Чинь Киема. Во главе ее встали подросшие к этому времени сыновья Нгуен Кима, которые стали претендовать на пост, при­надлежавший их отцу. Борьба их с Чинь Киемом закончилась поражением молодых претендентов. Старший сын Нгуен Кима был убит, а младший — Нгуен Хоанг, чтобы избежать смерти, притворился сумасшедшим [56, с. 152; 60, с. 62].

Не опасаясь его, Чинь Кием отправил Нгуен Хоанга в 3558 г. управлять областями крайнего юга, некогда принадле­жавшими Тямпе. Это было политической ошибкой, так как при­быв на юг, Нгуен Хоанг сразу проявил способности крупного го­сударственного деятеля и к году смерти Чинь Киема превратил эти области в почти независимое государство. После смерти Чинь Киема в 1570 г. Нгуен Хоанг заключил соглашение с его наследником Чинь Коем, расширявшее его владения и закреп­лявшее его почти независимый статус [27, с. 397; 56, с. 152; 60, с. 62].

Таким образом, в последней трети XVI в. Вьетнам факти­чески распался на три государства: государство Маков со сто­лицей Донгкинь, государство Чиней Ле со столицей Анчуонг и государство Нгуенов со столицей Айты (к северу от совр. г. Куангчи) [27, с. 397].

В центральном государстве вскоре после смерти Чинь Кие­ма началась борьба между его сыновьями — унаследовавшим его пост старшим сыном Чинь Коем и младшим сыном — Чинь Тунгом. В этой борьбе Чинь Кой потерпел поражение и перебе­жал на сторону северного короля Мак Мау Хона (1562—1592), который в 1571 г. воспользовался междоусобицей, чтобы вторг­нуться во владения Чиней. Войска Маков осадили столицу ди­настии Ле — Анчуонг, но, ставший тюа, Чинь Тунг (1571— 1623) умело защищался и в конечном счете вынудил коман­дующего Маков Кинь Диена снять осаду города и отступить на север [168, с. 239].

В течение 70-х годов XVI в. войска Маков ежегодно вторга­лись в государство Чиней, но ни разу не смогли одержать ре­шительной победы. После гибели в 1579 г. их наиболее способ­ного полководца Мак Кинь Диена наступательная инициатива перешла к их противнику. В 1583 г. Чинь Тунг вторгся в се­веровьетнамскую область Соннам. Дальнейшего успеха он раз­вить не мог, так как Маки окружили свою столицу тройным ря­дом мощных укреплений [168, с. 239—240].

Только в 1591 г. Чинь Тунг собрал достаточно сил, чтобы начать новое, генеральное наступление на Северный Вьетнам. Во главе 60-тысячного войска он разгромил армию Мак Мау Хона под Тотламом, а затем осадил Донгкинь. 6 числа первого лунного месяца 1592 г. Донгкинь был взят штурмом. Маки бе­жали на крайний север страны в пров. Каобанг, где с помощью Китая они удерживались до 1667 г. Король из династии Ле — Ле Тхе Тонг (1573—1597) после более чем 60-летнего переры­ва снова сел на трон в донгкиньском дворце, хотя власть его, как и его преемников, была чисто номинальной [44, с. 397; 56, с. 152; 60, с. 62].

Завершив завоевание Северного Вьетнама, Чинь Тунг напра­вил в Китай посольство с просьбой вновь утвердить династию Ле в качестве «законных государей Вьетнама». Китайский им­ператор согласился дать Ле Тхе Тонгу инвеституру при усло­вии, что Чини не будут трогать Маков в Каобанге. Китаю очень важно было сохранить независимым это княжество, как плацдарм для дальнейшего вмешательства во вьетнамские дела.

На юге государство Нгуенов (Дангуанг) формально призна­вало верховную власть династии Ле, но практически совершенно отделилось от остального Вьетнама. В конце XVI — первой четверти XVII в. интересы государств Нгуенов и Чиней перио­дически сталкивались, но до большой войны дело не доходило вплоть до 1627 г. [27, с. 398; 60, с. 63].

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 10. Португальская Малакка и Джохорский султанат в XVI— на­чале XVII в.

Спойлер (раскрыть)

Захватив Малакку, д'Албукерки стал строить мощную кре­пость к юго-востоку от устья р. Малакки, получившую название форт Фамоза (Знаменитая). На строительстве были использо­ваны камни мечетей, султанских гробниц и других сооружений правительственной части города [14, с. 27].

Второй его задачей было создание новой администрации Ма­лакки. Во главе ее был поставлен «капитан крепости», непо­средственно подчинявшийся вице-королю Индии и впоследствии сменявшийся каждые три-четыре года. Его заместителем был «капитан порта». Наряду с этим был создан городской совет, состоявший частью из назначаемых вице-королем (главный судья, секретарь совета), частью из избираемых местными пор­тугальцами членов (шесть советников, заведовавших городски­ми финансами и судопроизводством и др.). В городской совет входило также руководство местного католического духовенства [54, с. 57]. Д'Албукерки сохранил часть прежнего администра­тивного аппарата Малакки, хотя функции малаккских минист­ров теперь изменились: теменггунг управлял коренным населе­нием Малакки — малайцами, бендахаре было поручено управ­ление всеми остальными нехристианскими жителями Малакки (первым бендахарой стал богатый купец-индуист Ниначату, оказавший португальцам большие услуги в 1509—1511 гг.). Шабандар был помощником бендахары; в его функции входил надзор над непортугальскими судами в порту, прием иностран­ных послов и представление их губернатору. Основные группы азиатских купцов в Малакке имели выборных «капитанов», ко­торые отвечали перед португальскими властями за порядок в своих общинах. Для нужд торговли были отчеканены новые монеты из золота, серебра и олова. Все суда, идущие через Малаккский пролив, обязаны были теперь заходить в Малакку и платить пошлину. За этим следили португальские морские пат­рули [159, с. 29—30].

Организация первой европейской колонии в Юго-Восточной Азии проходила в обстановке постоянной внешней угрозы со стороны не смирившегося с поражением Махмуд-шаха и внут­ренней угрозы заговоров и восстаний местного населения. В пер­вые дни после взятия города д'Албукерки приказал перешедшим на его сторону яванским наемникам ловить разбежав­шихся по окрестностям города малайцев и приводить в цепях обратно для работы на строительстве крепости. 1500 рабов сул­тана Махмуд-шаха были автоматически объявлены рабами короля Мануэля и тоже посланы на строительство крепости [209, с. 71]. Между тем, оправившиеся от первого удара малай­цы перешли в наступление. Сын султана Ахмад укрепился в Пагохе, недалеко от Малакки, угрожая оттуда португальскому лагерю. Но д'Албукерки оперативно выслал туда 400 порту­гальцев, 600 яванцев и 300 пегуанцев (монов). Это войско, зна­чительно превосходившее войско Ахмада своей огневой мощью, нанесло ему поражение и принудило отступить в глубь страны. Только старый лаксамана Ханг Туах продолжал совершать с небольшим числом бойцов тревожащие нападения на португаль­цев и их союзников. Его корабли перехватывали суда, везущие в Малакку продовольствие с Явы и из других мест [209, с. 168; 280, с. 71].

В конце 1511—начале 1512 г. положение в Малакке стало весьма напряженным. Резко ощущалась нехватка продовольст­вия, люди на строительстве крепости, изнуренные непосильным трудом и голодом, стали болеть и умирать от лихорадки [209, с. 169]. Сами португальцы в большинстве своем, включая д'Албукерки, болели малярией. В то же время насилия захват­чиков настроили против них и ту часть населения Малакки, ко­торая в начале готова была с ними сотрудничать.

Глава яванского купечества в Малакке Утимураджа, ранее предавший Махмуд-шаха, теперь вступил с ним в тайные пере­говоры. Он сообщил султану, что строительство крепости еще не закончено (оно было завершено только в 1514 г.), а порту­гальский гарнизон немногочислен и ослаблен болезнями. Одно­временно Утимураджа наладил связь с правителем яванского города Джапары Пате Унусом, побуждая его к скорейшему нападению на Малакку. В то же время агенты Утимураджи при­зывали бойкотировать новую португальскую монету и стреми­лись, тайно скупая рис, захватить в свои руки контроль над продовольственным снабжением, чтобы уморить португальский гарнизон голодом [159, с. 34].

Этот заговор, однако, был раскрыт португальцами в середи­не 1512 г. Утимураджа был схвачен и казнен вместе со своей семьей. Яванское население Малакки ответило на это восстани­ем, во главе которого встал Патих Кадир. Яванские наемники обратили свое оружие против португальцев. Только после тяже­лого боя яванцев удалось вытеснить из города. Но Патих Ка­дир и его войско не ушли далеко от Малакки, а принялись жечь дома купцов-индуистов в ее окрестностях. Португальцам пришлось вступить в переговоры с Патих Кадиром и пойти на подкуп. Они предложили ему пост, который ранее занимал Утимураджа. Патих Кадир согласился на это и вернулся со своими приверженцами в город (впоследствии, когда положе­ние стабилизовалось, португальцы пытались расправиться с Патих Кадиром, но он вовремя бежал на Яву) [159, с. 34: 280, с. 72].

В конце декабря 1512 г. перед Малаккой появился флот Па­те Унуса, который еще не знал о подавлении восстания яванцев. Флот состоял из 100 кораблей и нес на своем борту десант, со­ставлявший, по разным португальским оценкам, от 12 тыс. до 100 тыс. человек [159, с. 34] (первая цифра представляется более реальной). Но лишенный поддержки внутри города и не поддержанный войсками Махмуд-шаха, с которым он находил­ся ранее во враждебных отношениях, Пате Унус не смог овла­деть Малаккой. В решающей битве 1 января 1513 г. в Малаккском проливе португальская эскадра нанесла поражение яван­скому флоту, и Пате Унусу пришлось снять осаду [54, с. 58].

Эта победа подняла авторитет португальцев среди мелких государств Малайи и Индонезии. В Малакку, в частности, при­был вассал и зять Махмуд-шаха, султан Кампара Абдулла и изъявил желание перейти в португальское подданство вместе со своим княжеством [159, с. 29]. Таким образом, Португалия получила плацдарм на Восточной Суматре, золото, пряности и рис, которые играли немаловажную роль в Малаккской тор­говле.

Когда в 1514 г. первый португальский бендахара Ниначату был смещен якобы за злоупотребления (после чего он покончил жизнь самоубийством), португальский губернатор назначил на этот пост султана Абдуллу. Он, однако, недолго занимал этот пост. Постоянная подозрительность португальцев и их страх перед восстаниями были умело использованы агентами Махмуд-шаха, которые обвинили Абдуллу в тайных сношениях с быв­шим малаккским султаном. В 1515 г. Абдулла был арестован и казнен. После этого многие малайские и суматранские му­сульмане, потерявшие уверенность в завтрашнем дне, покину­ли Малакку. Незначительное сельское хозяйство Малакки при­шло в упадок. Теперь португальские власти Малакки решили завязать более тесные сношения с язычниками минангкабау ра­ди получения продовольствия. Жорже Ботельо с этой целью был направлен к устью Сиака, где область Минангкабау выхо­дила к морю. Его миссия увенчалась успехом. Вскоре в Малак­ку прибыли минангкабауские купцы с грузом продовольствия, золота и алоэ. Другим поставщиком риса стал Сиам, интересы которого пока что не сталкивались с португальскими. Поэтому, хотя Махмуд-шах в 1516 и 1519 гг. осаждал Малакку, взять ее измором ему не удалось [209, с. 192; 280, с. 74—75].

В 1521 г. в борьбу за Малаккский пролив впервые вмеша­лось северосуматранское государство Аче. Именно в этот сул­танат эмигрировало большинство мусульманских купцов из Малакки, что быстро подняло его экономическое могущество.

Северная Суматра, кроме того, была древнейшим мусульман­ским очагом в Юго-Восточной Азии. Здесь легче всего была поднять знамя «священной войны» против неверных. В мае 1521 г. флот Аче наголову разгромил португальскую эскадру в Малаккском проливе [178, с. 36].

Эта первая победа над португальцами, одержанная местны­ми жителями, вызвала энтузиазм во всей Индонезии и Малайе. Ободренный Махмуд-шах перенес в том же году свою столицу из Джохора на о-в Бинтанг в архипелаге Риау, откуда гораздо удобнее было вести морскую войну с португальцами. В после­дующие три года джохорские корабли своими смелыми рейда­ми сильно дезорганизовали торговлю португальской Малакки [54, с. 59].

Португальцы пытались наносить контрудары, но долгое вре­мя не имели успеха. Уже в октябре 1521 г. губернатор (капи­тан) Малакки Жорже д'Албукерки с эскадрой и десантом в 600 мушкетеров пытался захватить малайскую столицу на Бинтанге, но его атака была отражена с уроном; он, потеряв бригантину, вернулся в Малакку. Столь же безуспешными бы­ли атаки португальского флота на Бинтанг в 1523 и 1524 гг. Лаксамана Ханг Надим и бендахара Падука Раджа тем време­нем продолжали вредить португальскому судоходству. Их за­дача облегчалась тем, что португальцы к этому времени свои­ми пиратскими действиями восстановили против себя большин­ство жителей архипелага [280, с. 76].

Только отдельные крупные феодалы, преследуя свои узко личные интересы, становились на сторону португальцев. Наи­более видным из них был Исуп, махараджа архипелага Лингга. Перебежчики в это время появились и в португальском лагере. В конце 1524 г. лаксамана Ханг Надим с помощью так назы­ваемых португальских ренегатов осадил Малакку. В городе, лишенном подвоза продовольствия, стоимость курицы подня­лась до 50 дукатов. Положение португальцев могло стать со­всем отчаянным, если бы в мае 1525 г. к ним на помощь не пришла эскадра из Гоа под командой Педро Маскареньяса, ко­торая прорвала блокаду [159, с. 35; 280, с. 76].

Сменив Жорже д'Албукерки на посту губернатора Малакки, Маскареньяс перешел к энергичному контрнаступлению. Пер­вый его набег на Бинтанг, однако, был отбит. Но в октябре 1526 г. он вернулся с эскадрой в 20 судов и значительным по тому времени десантом из португальцев и малайцев. После ря­да тяжелых боев Копак, столица на Бинтанге, была взята штур­мом и сожжена. Султан Махмудшах бежал в Кампар, который после казни Абдуллы вновь встал на его сторону. Там он умер в 1528 г. [209, с. 192; 280, с. 76—77].

Принц Ахмад к этому времени тоже умер (был отравлен, как полагают, своим отцом). Спор о престолонаследии завязал­ся между следующим по старшинству сыном султана Музаффаром (сыном от келантанской принцессы) и младшим сыном Ала-уд-дином, мать которого происходила из семьи бендахары. Как уже не раз случалось в истории Малакки, победил канди­дат семьи бендахары. Новый султан принял имя Ала-уд-дин Риайят-шах II (1528—1564). Муззафар-шах стал султаном вас­сального Паханга, где его потомки правили вплоть до XX в [54, с. 59; 209, с. 195].

В первые годы своего правления новый султан Джохора продолжал в отношении Малакки политику своего отца. Джохорские корабли по-прежнему вредили португальскому судоход­ству в проливе, а джохорские агенты продолжали призывать суматранские и яванские княжества бойкотировать торговлю в португальской Малакке. Между тем на политическом горизонте Джохора стала намечаться угроза со стороны нового соперни­ка. Государство Аче к началу 30-х годов XVI в. распространи­ло свое влияние по всей Восточной Суматре, ранее входившей в орбиту Малаккской империи, в частности, захватило богатые торговые княжества Пасей и Педир [280, с. 196].

Это усиление Аче за счет бывших вассалов и союзников Ма-дакки настораживало молодого султана Джохора. Поэтому, несмотря на общую ненависть к португальцам, Аче и Джохор действовали против них раздельно. Так, в 1532 г., когда ачехцы организовали в Малакке заговор во главе с богатым малайским купцом, которого португальские источники называют Синая Раджа, а малайские анналы Санг Найя, джохорцы к нему не примкнули. Согласно плану заговора, восстание, поддерживае­мое извне атакой ачехского флота, должно было начаться в один из больших церковных праздников, когда португальцы по обычаю сидели без оружия в церквах. Португальским аген­там в Аче удалось, однако, заблаговременно выведать эту тай­ну. По приказу губернатора Гарсия де Са Санг Найя был схва­чен и без суда сброшен с крепостной башни [280, с. 77—78].

Вскоре после фиаско ачехского заговора, в 1538 г. султан Ала-уд-дин Риайят-шах II перенес столицу с Бинтанга обратно в Джохор. Помимо прочих соображений, этот шаг также дик­товался и отказом от активной морской войны против Малакки. В том же году он направил своего лаксаману Туан Баркалара в Малакку принести поздравления новому губернатору Эстебано да Гама в связи с вступлением на пост, а также предло­жить ему дружбу молодого султана. В ответ на это да Гама направил к джохорскому двору своего посла. Однако, когда он прибыл в джохорскую столицу, его поведение вызвало серьез­ные подозрения у местных жителей, поскольку оно сильно сма­хивало на шпионаж. При дворе вновь возобладала военная партия. Посол был схвачен и по португальскому примеру сбро­шен с высокого дерева (за неимением башни). Сразу же после этого между Джохором и Малаккой начались военные действия [280, с. 78].

В том же 1533 г. джохорский флот, базируясь в низовьях ре­ки Муар, разгромил внезапным налетом португальскую эскад­ру под командованием брата Эстебано да Гамы, Пауло. Порту­гальский командующий был в этой битве убит. Только в июне 1535 г. Эстебан да Гама собрал достаточно сил для ответного нападения на Джохорский султанат. Его суда вошли в реку Джохор и бомбардировали (хотя и без успеха) построенную Ала-уд-дином II крепость Сунгай Телор. Затем он высадил пе­хоту и начал осаду крепости. Болезни в войске и нехватка провианта вынудили его принять решение об отступлении. Но в этот момент малайский гарнизон совершил необдуманную вылазку. Имевшие превосходство в огневой мощи португальцы нанесли при этом гарнизону такие потери, что им удалось на плечах противника ворваться в крепость. Малайцы отступили вверх по реке и устроили там новое заграждение. Да Гама удовлетворился тем, что сжег Сунгай Телор, и вернулся в Ма­лакку [209, с. 195; 280, с. 78].

Но так как и после этого флот Джохора продолжал дезорга­низовывать малаккское судоходство, Э. да Гама в 1536 г. сно­ва отправился к реке Джохор с эскадрой, взяв на борт почти всех боеспособных португальцев, находившихся в Малакке, и большое число малайских наемников. В завязавшейся битве благодаря превосходству своей артиллерии португальцы одер­жали победу. Султан Ала-уд-дин II вынужден был вступить в переговоры. Между Джохором и Малаккой был заключен мир. Нападения джохорского флота на суда, идущие в Малакку, пре­кратились [280, с. 78].

Но уже в следующем, 1537 г., над Малаккой нависла новая грозная опасность, на этот раз со стороны Аче. В сентябре это­го года флот Аче тайно подошел к Малакке и под прикрытием: ночи высадил трехтысячный десант, который внезапно атаковал малаккские укрепления. Португальцам удалось отбить их на­тиск и оттеснить ачехцев к судам. Ачехское войско, однако, предприняло еще два ночных штурма. Сражение шло при свете факелов. Судьба Малакки висела на волоске. Но португальцам удалось удержать город [54, с. 60; 209, с. 196; 280, с. 79].

В 1539 г. Малакка получила передышку на несколько лет, поскольку неприязненные отношения Аче и Джохора переросли в открытую войну. Аче к этому времени подчинила себе не только мелкие государства северо-восточной Суматры, но и се­веро-западную Суматру с королевством Минангкабау, бывшим основным поставщиком золота в Юго-Восточной Азии. Это воз­будило серьезную тревогу не только в Джохоре, но и в мусуль­манских государствах Явы, особенно в султанате Демак [209, с. 196]. В октябре 1539 г. султан Аче Ала-уд-дин Риайят-шах (тезка султана Джохора) захватил Ару, важнейшее вассальное государство Джохора на восточном берегу Суматры. Ару перед этим обращалось за помощью и к Малакке, но португальцы ответили отказом. Губернатор Перо де Фария послал в Ару толь­ко небольшое количество боеприпасов, которые доставил знаме­нитый португальский путешественник Фернан Мендес Пинто [35, с. 80, 82]. Флот Аче составлял грозную силу из 160 кораб­лей, а в ачехскую армию, помимо местных формирований, вхо­дили отряды наемников из Малабара, Гуджарата и даже из Турции и Абиссинии, а также с Калимантана и Филиппин [35, с. 94].

Султан Джохора в создавшейся ситуации призвал на по­мощь своих вассалов — султанов Перака и Сиака. Их объеди­ненные силы, даже при негласной поддержке Демака, уступали ачехским. Но малайские моряки значительно лучше знали мор­ские и речные течения и другие особенности Малаккского про­лива. Это обстоятельство в конечном счете предопределило по­беду джохорской коалиции.

Фернан Мендес Пинто так описывает морское сражение флота Джохора и его союзников с флотом Аче в начале 1540 г.: «Обменявшись обычными артиллерийскими залпами, оба флота "бросились друг на друга, гребя изо всех сил, и, так как обе стороны шли на сближение и не избегали друг друга, бой про­должался примерно около часа без перевеса на чьей-либо сто­роне, пока военачальник ашенцев (ачехцев. — Э. Б.) Хередин Магомет Хайр-ад-дин Мухамед, правитель Бароса (на Западной Суматре и зять ачехского султана. — Э. Б.) не был убит зажи­гательной бомбой, поразившей его в грудь и разорвавшей его на две части. С гибелью его ашенцы настолько пали духом, что решили отойти к мысу под названием Батокирии и укрепиться там до наступления ночи, пока не соберут свои силы. Однако они не (смогли этого сделать, так как весьма быстрое течение в реке разбросало их суда в разные стороны. Таким образом, флот ашенского тирана достался Лаке Шемене (лаксамане Джохора. — Э. Б.), за исключением четырнадцати судов; сто шестьдесят шесть судов было забрано в плен: тринадцать ты­сяч пятьсот ашенцев убито, не считая тех тысячи четырехсот, которые погибли в окопах (при штурме джохорцами Ару. — Э. Б.),

Когда эти четырнадцать судов пришли в Ашен (Аче. — Э. Б.) и королю было доложено обо всем случившемся, послед­ний, как говорят, был так потрясен, что двадцать дней не хотел никого видеть, а по прошествии этого срока велел отрубить го­ловы всем четырнадцати капитанам, а воинам, которые находи­лись на спасшихся судах, велел под страхом быть перепилен­ными живьем сбрить бороды и носить впредь женскую одежду и бить в адуфы, где бы они ни находились. А если они захотят чем-либо поклясться, то пусть говорят: „Да сразит бог моего мужа" или „Не видеть мне радости от тех, кого я родила". И эти люди, видя себя присужденными к столь позорному на­казанию, почти все ушли за пределы своей страны, а оставшиеся наложили на себя руки: одни отравились, другие повесились, а третьи зарезались» [35, с. 108].

После этой внушительной победы Ару до 1564 г. оставалось под властью Джохора. Португальская Малакка использовала годы передышки, чтобы расширить свое влияние в странах Юго-Восточной Азии. С 1545 г. Малакке удалось занять прочное положение на Бантамском рынке (Бантам в это время стал главной гаванью, снабжавшей перцем Индию и Китай) [56, с. 176]. В 40-х годах после прибытия в Малакку знаменитого иезуитского проповедника Франциска Ксавье значительно рас­ширяется миссионерская деятельность на островах Индонезий­ского архипелага. К середине 50-х годов XVI в. португальские католические миссионеры действовали также в Бирме, Сиаме, Кампучии, Южном Вьетнаме. Число обращенных в католичест­во (за исключением некоторых районов Индонезии) было, одна­ко, весьма невелико [12, с. 12 — 14; 192, с. 60].

В 1547 г. период мирной экспансии Малакки был прерван новой войной с Аче. Ачехский флот вновь блокировал Малак­ку. Ворвавшись в малаккскую гавань, ачехцы сожгли стоявшие там португальские суда, но взять крепость внезапным штурмом не смогли и приступили к планомерной осаде. Когда джохорский султан Ала-уд-дин узнал об этих событиях, он приказал соединенному флоту Джохора, Перака и Паханга перебазиро­ваться в устье реки Муар близ Малакки и послал португальцам заверения в готовности оказать помощь согласно договору 1536 г. Этот флот из 300 кораблей, на которых, кроме экипа­жа, находилось 8 тыс. воинов, вызвал у португальского руко­водства не столько чувство облегчения, сколько страх, что он в решающую минуту присоединится к ачехцам. Они не спешили приглашать его в Малакку. Между тем прибывшие из Патани и других мест португальские корабли с подкреплением выну­дили ачехцев снять осаду. Они после этого отступили на север в Кедах, где, прогнав местного султана, стали сооружать на ре­ке Перлис форт, который должен был послужить базой для дальнейших рейдов против Малакки. Португальская эскадра, последовав за ними, нанесла им поражение на море и пресекла строительные работы. После этого флот Джохора и его васса­лов покинул устье Муара, так и не приняв участия в военных действиях [54, с. 60; 159, с. 36; 192, с. 35; 209, с. 196—197].

Противоречия Джохора и Аче в этот раз, как и в дальней­шем, так и не позволили им выступить совместно, хотя это яв­но могло бы привести к падению Малакки. В июне 1551 г. Ала-уд-дин II (джохорский), в свою очередь, предпринял нападение на главную португальскую базу в Юго-Восточной Азии. Аче в этой войне сохраняло нейтралитет. Джохор получил поддержку только от своих вассалов, а также от королевы Джапары (на Яве), которая прислала экспедиционный корпус. Соединенный флот союзников составил 200 кораблей. Они захватили предместье города и сожгли суда в гавани, но решительный штурм крепости Фамоза (11 июня 1551 г.) кончился неудачей. Тогда союзники, отрезав все пути снабжения, повели осаду крепости, рассчитывая, что голод принудит ее защитников сдаться. Но в октябре 1551 г. португальские агенты сумели распространить в лагере противника слух, что якобы прибывший из Гоа флот со­бирается напасть на оставшиеся без защиты берега Малайи. Ала-уд-дин II и его вассалы поспешили увести войска в свои земли. Осаду продолжали одни яванцы. Но их сил было явно недостаточно для прочной осады крепости. Вскоре португаль­цы перешли в контрнаступление и вынудили яванцев вернуться на свой остров [54, с. 60; 159, с. 35; 209, с. 197; 280, с. 80—81]. Малакка по-прежнему была очагом напряженности в Юго-Восточной Азии, но ее основные противники так и не сумели объединить свои силы. Более того, они взаимно истощали друг друга в междоусобных войнах, что и позволило португальцам удержаться в Малакке до 1641 г., когда их там сменили гол­ландцы.

В 1564 г. Аче организовала антипортугальскую лигу местных государств, к которой присоединилась Турция[17]. Однако ни Демак, ни Джохор, ни другие государства Малаккского полуост­рова в нее не вошли. Поэтому первый удар новой лиги был на­несен не по Малакке, а по Джохору. Война началась с того, что ачехский флот внезапно атаковал и захватил Ару. Затем ачехский флот и войско двинулись на Джохор. Столица султа­ната была сожжена. Султан Ала-уд-дин Риайят-шах II был за­хвачен в плен и увезен в Аче, где он умер (возможно, был от­равлен). Джохор нескоро оправился от этого удара [192, с. 64; 280, с. 80].

Но и потери Аче, видимо, были весьма велики. Только в 1568 г. оно смогло начать давно планировавшуюся войну про­тив Малакки. Ала-уд-дин ачехский собрал для этого 20-тысяч­ную армию, включая 400 артиллеристов из Турции, которые обслуживали с помощью местного персонала 480 бронзовых пу­шек. Во флот Аче входили теперь суда, построенные по евро­пейскому образцу, в том числе 3 больших галиона с экипажем из малабарцев, 4 галеры, 60 фуст и более 300 мелких судов. Прибыв в малаккскую гавань, он сначала направил к порту­гальскому губернатору посла. Губернатор, пренебрегая обще­принятыми международными нормами, приказал схватить пос­ла и подвергнуть пытке. Под пыткой посла вынудили «при­знаться», что он прибыл в Малакку с целью убить губернатора и поджечь продовольственные склады. Затем португальцы от­рубили послу ноги, руки и голову и, погрузив окровавленные останки в лодку, отправили ее по течению в сторону ачехского флота. Тогда Ала-уд-дин стал выгружать на берег войска и пушки. Началась осада [192, с. 36; 209, с. 198; 280, с. 81].

Гарнизон Малакки состоял в это время из 200 португальцев и 1300 азиатских наемников. В прежних войнах малочислен­ность португальского войска компенсировалась его превосход­ством в огневой мощи. Но теперь, с прибытием турецкой артил­лерии, португальцы лишились этого преимущества. Находясь в безвыходном положении, губернатор Малакки обратился за по­мощью к султанам Джохора и Кедаха. И они оказали ему эту помощь. Так еще раз владычество португальцев в Малакке бы­ло спасено благодаря соперничеству местных государств [159, с. 36; 178, с. 37; 209, с. 198].

Ачехцы, однако, не были обескуражены этой неудачей. На всем протяжении 70-х годов XVI в. при султане Али Риайят-шахе (1571—1579) продолжалась борьба на море между Аче и Малаккой. Особенно острый характер носили схватки в районе о-ва Сингапур [192, с. 5]. В октябре 1573 г. ачехцы вновь ата­ковали М.алакку с флотом из 90 судов и войском в 7 тыс. че­ловек. Они сожгли южные предместья, но крепости взять не смогли. В конце 1574 г. на Малакку напал флот Джапары, но из-за несогласованности с Аче и он потерпел поражение. 1 фев­раля 1575 г. ачехский флот снова блокировал город, но вскоре, возможно ожидая удара с тыла от Джохора, отошел. В январе 1577 г. произошло большое сражение между ачехским и порту­гальским флотом в Малаккском проливе. И здесь португальцы одержали победу. В последний год своего правления Али Риай­ят-шах направил свой удар против пропортугальски настроен­ного султана Перака. Несмотря на то что подход к столице Перака защищал португальский форт, построенный по просьбе перакского султана, Ала-уд-дин разгромил соединенные силы португальцев и перакцев и овладел княжеством. Таким обра­зом, в его руки перешел контроль над важным источником оло­ва, а Португалия его лишилась [178, с. 38; 280, с. 82].

После смерти Али Риайят-шаха ачехского в 1579 г. Аче не­которое время не вело активной внешней политики из-за внут­ренних неурядиц. Но уже в 1582 г. при султане Мансур-шахе (он же Ала-уд-дин II, 1579—1586 гг.) война возобновляется. На этот раз Аче направляет основной удар на союзника Порту­галии Джохор. Но джохорскому султану Али Джалла Абдул-Джалил Риайят-шаху II (1580—1597) с помощью португальцев удалось отразить этот удар. После этого султан Али Джалла лично прибыл в Малакку, чтобы выразить благодарность порту­гальскому губернатору. Как сообщает португальский историк д'Эредия, в это время «торговля (между Малаккой и Джохо­ром. — Э. Б.) пряностями и металлами, включая большое коли­чество олова, сильно выросла» (цит. по [280, с. 82]).

В середине 80-х годов политическая обстановка в этом ре­гионе резко меняется. Аче выходит из игры и вплоть до начала XVII в. не ведет активных действий против Малакки. Одновре­менно резко обостряются отношения между Малаккой и Джо­хором. В 1585 г. джохорский флот высаживает десант в Упехе и временно захватывает это богатейшее предместье Малакки. В следующем году султан Али Джалла снова осаждает Малакку с суши и моря. Эта блокада длилась до лета 1587 г., пока не прибыли мощные подкрепления, посланные вице-королем Гоа. Сразу же вслед за этим португальский флот под коман­дованием Антонио де Норонья появляется у джохорской сто­лицы.

После двух дней бомбардировки Джохор-Ламы (20—21 июля 1587 г.) Норонья двинулся на штурм. Но гарнизон, состоявший из малайцев, яванцев и минангкабау, отразил португальскую атаку с тяжелыми потерями. Норонья еле унес ноги. Только после того как 6 августа 1587 г. прибыл со значительными под­креплениями новый командир дон Паоло де Лима, португаль­цам (после шестидневных боев) удалось захватить Джохор-Ла­му. Город был предан огню. Защитники его отступили в джунг­ли, а португальцы вернулись на корабли (с тех пор столица была перенесена в Бату-Савар). Ачехский султан прислал в Малакку посольство с поздравлениями по случаю этой победы. Сам вице-король Гоа придавал такое значение этому успеху слабеющей колониальной державы, что специально сообщил о нем известному международному банкиру графу Фуггеру [209 с. 199; 280, с. 83].

И это был, в сущности, последний крупный успех Португа­лии в Юго-Восточной Азии. В 1596 г. в Индонезии появились первые голландские корабли и потом год за годом их станови­лось все больше, и в начале XVII в. голландский флот в Юж­ных морях уже добился решительного перевеса над португаль­ским. Португальская дипломатия пыталась настроить местных правителей против голландцев, выдавая их за бездомных пира­тов, не имеющих своей земли. Так, в 1599 г. ачехское посольст­во в Гоа было принято с особой торжественностью и отправле­но назад на португальском корабле, чтобы как можно быстрее сообщить султану просьбу захватить голландские суда и уби­вать «голландских пиратов и предателей, которые восстали про­тив своего законного короля» (цит. по [280, с. 84]). Такие же ноты были направлены и к другим восточным дворам.

Эти дипломатические акции не помешали, однако, распрост­ранению голландских факторий по всему региону. Голландцы сначала вытеснили португальцев с Молукки, а затем начали на­ступление на саму Малакку. В 1605 г. перед Малаккой впервые появляется голландская эскадра под командой адмирала Корнелиса Мателифа и обстреливает ее. В 1606 г. этот же адмирал начинает планомерную осаду Малакки. Только флоту, посланному из Гоа, удалось снять осаду. В 1608 г. голландцы вновь осадили Малакку [192, с. 72—73]. Португальцы удерживали этот город до 1641 г., но в последние десятилетия он уже не играл прежней экономической роли, да и при голландцах ока­зался на втором месте после Батавии.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 11. Падение Маджапахита и становление мусульманских госу­дарств на Яве во второй половине XV—XVI в.

Спойлер (раскрыть)

В 1447 г., после смерти королевы Сухиты на трон Маджапа-хита взошел ее единокровный брат Кертавиджайя (1447—1451) сын Викрамавардханы и наложницы. При нем, согласно надпи­си 1447 г., число удельных княжеств увеличилось до 14 [249, с. 193—194]. Королевский клан к этому времени настолько раз­росся, что удельными князьями становились только старшие в соответствующих родах внутри клана, а остальные принцы вы­страивались в своего рода феодальную иерархию, получая часть доходов старшего в роду в каждом удельном княжестве. Чис­ленность феодального класса в силу практики многоженства вообще росла быстрее, чем численность крестьян и ремесленни­ков, и на долю каждого феодала к середине XV в. приходилось гораздо меньше прибавочного продукта, чем 100 лет назад. Это приводило, с одной стороны, к усилению эксплуатации трудя­щихся масс, что не могло не вызвать общей напряженности в стране, а с другой стороны, развязывало внутриклассовую борьбу между феодалами, которая еще более усиливала эту об­щую напряженность.

Король Кертавиджайя явно не мог справиться с управлени­ем страной в такой сложной обстановке, и поэтому его царст­вование оказалось весьма недолговечным. В 1451 г. его сверг удельный князь Памотана, Санг Синагара Раджасавардхана, который принял тронное имя Гириндравардхана Дьях Виджайякарана, основав, таким образом, новую династию Гириндра­вардхана[18]. Но и новый король продержался на троне всего два года. В 1451 г. (очевидно, ошибка; должно быть «В 1453 г.». – Прим. ОСР) против него поднял восстание другой крупный феодал — Сингавикрамавардхана, удельный князь Тумапеля. Он низложил Гириндравардхану I, но сам не мог добиться при­знания других феодалов [249, с. 197].

В течение трех лет трон Маджапахита оставался вакантным (1453—1456). Зато потом появилось сразу два короля — Хьянг Пурвавишеса, удельный князь Венгкера (1456—1466), и Синга-викрамавардхана, который все же короновался и принял трон­ное имя Гирипатипрасута Дьях Сурапрабхава (1456—1466), Каждый из них пользовался поддержкой определенной части феодалов. Один из этих королей или они оба в 1460 и 1465 гг. посылали посольства в Китай, очевидно, желая подтвердить свой титул [15, с. 126—127; 56, с. 83; 249, с. 197].

В 1466 г. оба эти короля исчезают со сцены, и их сменяет новый король Бре Пандан Салас (1466—1468). Но через два года в стране вновь вспыхивает гражданская война, и Бре Пандан Салас бежит из дворца под натиском нового претенден­та, Сингавардхана, князя Келинга, который принимает тронное имя Бре Келинг Гириндравардхана II (1468—1474). Гириндравардхане I он приходился внуком. В 1474 г. Гириндравардхану II при неясных обстоятельствах сменяет его дядя Бре Кертабуми (1474—1478). Правление последнего завершилось за­хватом столицы, осуществленным пришедшими с севера мусуль­манскими войсками [249, с. 196—197].

Мусульманская государственность на Яве постепенно вызре­вала в портовых городах северного побережья внутри Маджапахитского государства в XV в. Внешняя торговля Индонезии достигла своего пика в начале XVI в. Центром, главным нерв­ным узлом торговли региона в XV в. становится Малакка, «глаз солнца», как называли ее тогдашние мореходы. Подъем Малакки привел к некоторому упадку портов Восточной Сумат­ры, таких, как Пасей и Педир, процветавших в XIV в. В то же время на порты Северной Явы подъем Малакки не только не оказал отрицательного воздействия, но, напротив, стимулиро­вал их дальнейший рост.

Северная Ява стала важной, неотъемлемой частью Малакк-ской торговой системы, соединившей сложными экономически­ми связями все части региона и сам регион с Китаем, Индией и Ближним Востоком. После того как купцы, прибывающие из Индии и Китая, сосредоточились в Малакке и почти перестали посещать Яву, дело снабжения Малакки продуктами Централь­ной и Восточной Индонезии почти целиком перешло в руки яванского торгового флота. Малакка с ее огромным торговым населением практически не обладала собственными продоволь­ственными ресурсами, в то время как Ява, по сообщению Т. Пиреша, имела «бесчисленное количество риса четырех-пяти сортов, очень белого и лучшего по качеству, чем где бы то ни было, буйволов, овец, коз, свиней... Очень много оленей, фрук­тов, рыбы, прекрасные вина, много масла разных сортов» [229, т. I, с. 180]. Все это продовольствие регулярно доставлялось в Малакку из яванских портов на яванских судах.

Кроме того, Западная Ява (Сунда) поставляла в Малакку значительное количество перца (1 тыс. бахаров, или 125 т в; год), а также рабов [205, с. 82]. Но самой главной функцией яванского купечества была поставка в Малакку тонких пряно­стей, росших исключительно на Молуккских островах (гвозди­ка), а также островах Банда (мускатный орех и шелуха мускат­ного ореха, которая ценилась в семь раз дороже самого оре­ха). Эта торговля приносила яванскому купечеству огромные прибыли. На Молуккских островах в начале XVI в. 1 бахар гвоздики стоил 1—2 дуката, в то время как в Малакке за него давали как минимум 10 дукатов [269, с. 90]. Кроме того, яван­ские купцы получали дополнительную прибыль за счет бартер­ного характера сделок. Прежде чем отправиться на Молукки, яванские торговые корабли посещали Малые Зондские остро­ва, где меняли тонкие высококачественные ткани Западной Азии на грубые сорта тканей местного производства, которые они потом выменивали на пряности. На Молукки и Банда бла­годаря яванскому импорту поступало также некоторое коли­чество тонких индийских тканей и китайского шелка, которые ценились там очень высоко и хранились как сокровища наряду с медными гонгами, слоновой костью и фарфором [205, с. 96].

Кроме того, яванцы ввозили на острова топоры, сабли, ножи и другие железные изделия (Ява в то время славилась этим то­варом) [229, т. I, с. 216]. Но особенно важную статью экспорта на Молукки составляло продовольствие.

Молукки, так же, как и Малакка, почти не имели собствен­ной продовольственной базы и целиком зависели в этом отно­шении от Явы. Общий экспорт Молукк к началу XVI в. состав­лял около 6 тыс. бахаров (750 т) гвоздики в год [229, т. I, с. 213], и подавляющая часть этого товара вывозилась на яван­ских кораблях. Даже корабли, курсировавшие непосредственно между Малаккой и Молукками, тоже, как правило, принадле­жали яванским купцам, постоянно проживавшим в Малакке, где они занимали два предместья. Из Малакки на Яву шел мощный поток товаров из всех стран Азии — от Красного до Желтого морей.

В этническом плане мощное яванское купечество лишь в незначительной части состояло из коренных яванцев. Оно вклю­чало в себя представителей всех торговых наций Азии — от арабов до китайцев. Эти купцы исповедовали все основные ре­лигии Востока — мусульманство, индуизм, буддизм и конфуци­анство. Но для того чтобы сплотиться в единую организацию (чего требовали общие интересы), им была нужна одна, еди­ная религия, потому что в условиях средневековья только рели­гия могла стать стимулом для сплочения многоэтнической общ­ности. Таким стимулом для яванского купечества в первой по­ловине XV в. стало мусульманство. Это обусловливалось не только тем, что ислам был наиболее гибкой и приспособленной к торговым нуждам религией, но и конкретными политическими обстоятельствами: победой ислама в центре торговой системы региона — Малакке в 1414 г. и тем, что в Западной Индонезии (на Северной и Центральной Суматре) ислам господство­вал уже более столетия.

Сплотившись под знаменем ислама, который проповедовал джихад — священную войну против неверных, яванское купече­ство сумело вырвать власть на большей части северояванскога побережья из рук буддийско-индуистских феодалов — удельных князей и губернаторов Маджапахита.

Португалец Т. Пиреш, который посетил Индонезию в 1513—1514 гг., так описывает постепенный переход власти на Северной Яве в руки мусульман: «Мусульманские пате (патихи, владетели. — Э. Б.) морского берега могучи на Яве и ведут всю торговлю, ибо они сеньоры джонок и людей.

Когда морской берег принадлежал язычникам, сюда прихо­дило много купцов — персов, арабов, гуджаратцев, бенгальцев, малайцев и других. Среди них было много мусульман. Они на­чали торговать в стране и богатеть. Они строили здесь мече­ти, и к ним приезжали муллы, и они (мусульмане. — Э. Б.) при­бывали во все большем числе, так что сыновья этих мавров (мусульман. — Э. Б.) были уже яванцы и богачи, ибо они жили в этих местах около 70 лет.

В некоторых местах языческие сеньоры стали мусульманами, и эти муллы и купцы-мавры овладели этими местами. Другие мавры укрепили места, где они жили, и с помощью команд своих джонок[19] убили яванских сеньоров и сами стали сеньора­ми. И так они овладели морскими берегами и захватили торгов­лю и власть на Яве.

Эти сеньоры-пате не яванцы, но долго жили в стране и про­исходят от китайцев, персов, клингов (жителей восточного бе­рега Индии. — Э. Б.) и других упомянутых наций. Однако, выросши среди хвастливых яванцев, а еще больше из-за богат­ства, которое они унаследовали, они сделались более важными среди яванской знати и в государстве, чем сеньоры внутренних земель Явы. Их земли простираются в глубину острова на 7— 8 лиг[20]» [229, т. I, с. 182].

Это точное, хотя и несколько наивное описание процесса пе­рехода власти в XV—XVI вв. было значительно упрощено за­падными историками, считавшими, что мусульманство пришло на Яву только с Запада — из Индии, Малакки, с Суматры и других стран. Действительно, древнейший мусульманский па­мятник, дошедший до нас на Яве, это надгробие мусульманского проповедника — перса Малика Ибрагима (в Гресике), которо­го в Индонезии считают первым апостолом ислама на Яве [269, с. 82]. Конечно, роль мусульман, пришедших с запада, в исла-мизации Явы очень велика, однако Т. Пиреш, говоря о нацио­нальном происхождении новых правителей Явы, на первое место ставит все-таки китайцев. Это тонкое наблюдение португаль­ского автора было полностью подтверждено исследованиями выдающегося индонезийского историка Сламетмульоно. Тща­тельно сопоставив все индонезийские и китайские хроники, по­священные рассматриваемому периоду, он пришел к выводу, что ислам в той форме, в которой он победил на Яве в XV— XVI вв. (суннизм ханафитского толка), не мог прийти в Индо­незию с запада. Он пришел на Яву с востока, из Китая, куда, в свою очередь, он проник из Средней Азии в эпоху монгольских завоеваний [249, с. 226].

В Китае к началу правления династии Мин китайцы-мусуль­мане в южных провинциях уже составляли значительное мень­шинство. Многие из них занимались торговлей и в годы войны между минской и юаньской династиями эмигрировали в Юго-Восточную Азию. Эта эмиграция резко возросла во второй по­ловине 80-х годов XIV в., после того как император Чжу Юань-чжан в 1385 г. приказал изгнать из Гуанчжоу — главного тор­гового порта Южного Китая всех мусульман (и пришлых и местных) [249, с. 230].

Стремясь унифицировать свою державу, китайские импера­торы ограничивали мусульманское движение внутри страны. В то же время они поощряли его вне страны, потому что ки­тайским мусульманам на императорской службе легче было находить общий язык с многонациональным купечеством Юго-Восточной Азии. Даже командующий знаменитыми морскими походами китайского флота в первой четверти XV в. Чжэн Хэ был мусульманином. Политика Чжэн Хэ состояла в том, чтобы всюду, где это возможно, насаждать резидентов из числа своих единоверцев — китайских мусульман.

Сламетмульоно удалось распутать путаницу арабских хро­ник и установить, что каждый сколько-нибудь значительный деятель эпохи становления ислама на Яве помимо индонезий­ского и мусульмано-арабского имени имел также и китайское имя, хотя носители этих имен, как правило, не были чистокров­ными китайцами. Китайские эмигранты выселялись обычно без женщин, женились на туземках, и доля китайской крови в их потомстве с каждым поколением убывала. В кратком виде вос­становленная им история яванского мусульманства выглядит так.

В 1408 г. к маджапахитскому двору прибыл китаец-мусуль­манин Ву Бин. В качестве постоянного посла императора Чжу Ди он пробыл здесь до 1415 г., после чего переселился в мор­ской порт Черибон, где построил маяк и основал там китай­скую мусульманскую общину ханафитского толка. Приблизи­тельно в те же годы адмирал Чжэн Хэ основал на Яве еще не­сколько китайских мусульманских общин [249, с. 226].

В 1419 г. Чжэн Хэ назначил мусульманина Бо Да-гена гла­вой китайской общины Тямпы, а также всех заморских китай-цев хуацяо. Бо Да-ген, в свою очередь, назначил мусульмани­на Гань Эн-чжоу главой китайской общины в Маниле. В 1423г. он переместил его на более ответственный пост — сделал гла­вой китайской общины в Индонезии с резиденцией в Тубане. Этот Гань Эн-чжоу быстро укоренился на Яве. Маджапахит-ский король Викрамавардхана и его дочь Сухита покровитель­ствовали ему. Ему был пожалован высокий титул Арья и долж­ность губернатора Вилватикты. Кроме полученного им на Яьс имени Арья Теджа, он носил еще мусульманское имя Абдул-рахман [249, с. 242—2431.

В 1424 г. в качестве китайского посла при маджапахитском дворе на Яву прибыл мусульманин Ма Хонг-фу вместе с же­ной, дочерью Бо Да-гена от тямской женщины. В индонезийские хроники она вошла под именам Путри Тямпы, тямской прин­цессы, якобы вышедшей замуж за короля Маджапахита, а так­же тетки основателя ислама на Яве Раден Рахмата. Жена Ма Хонг-фу (Путри Тямпа) умерла в 1448 г., и ее гробница близ Маджапахита до сих пор служит объектом поклонения яван­ских мусульман [249, с. 233].

В 1443 г. Гань Эн-чжоу (Арья Теджа) назначил некоего Суан Леона главой китайской общины в Палембанге. Этот Суан Леон, как удалось доказать Сламетмульоно, идентичен с Арья Дамаром индонезийских хроник. Он был сыном короля Викрамавардхана (1389—1427) и его китайской наложницы, а значит — единокровным братом королевы Сухиты (1429— 1447). Столица Палембанга уже в конце XIV в. стала по пре­имуществу китайским городом. В начале XV в. здесь правила местная китайская династия, вассальная китайскому императо­ру. В начале 40-х годов XV в. Палембанг вернулся под власть Маджапахита, и королева Сухита сочла целесообразным по­слать туда такого принца, который по крови был полукитаец [249, с. 233, 239—240].

В 1445 г. из Тямпы в Палембанг прибыл внук Бо Да-гена, Бо Сви-хо (в индонезийских летописях — Раден Рахмат или Сунан Нгампел). Ему суждено было стать основателем ислама на Яве.

В 1447 г. Бо Сви-хо, переселившийся к тому времени в Тубан, женился на дочери Гань Эн-чжоу (Арья Теджа) от его жены филиппинки — Ни Геде Манила. В 1451 г. Бо Сви-хо (Ра­ден Рахмат) переселился в пригород Сурабайи — Нгампел и основал там первую массовую мусульманскую общину из ко­ренных жителей. По названию этого предместья он получил ре­лигиозный титул — сунан Нгампел [249, с. 233—237].

В 1455 г. Суан Леон (Арья Дамар) усыновил двух подрост­ков Джин Буна (Раден Патаха) и Кин Сана (Раден Хуссейна). Согласно индонезийским летописям, первый был сыном короля Маджапахита Бре Кертабуми (1474—1478), а второй — сыном самого Арья Дамара. В 1474 г. младший из них — Кин Сан направился в Маджапахит. Сламетмульоно полагает, что он исправлял там должность китайского посла, вакантную с 1448 г., но это маловероятно. Во второй половине XV в. связи китайской общины на Яве с метрополией были уже оконча­тельно разорваны[21], и это ускорило переход местных китайцев-конфуцианцев в ислам [249, с. 238].

Джин Бун (Раден Патах) в это время женился на внучке Бо Сви-хо (Раден Рахмата) и, пользуясь поддержкой первого министра, возглавил яванскую мусульманскую общину в порту Бинтара (Демак), а вскоре захватил власть в районе Демака. В 1477 г. он завоевал область Семаранга. В 1478 г. после смер­ти спиритуального лидера мусульман Бо Сви-хо (Раден Рах­мата) ему подчинилась Сурабайя [249, с. 238]. Примерно в это же время другой мусульманский вождь, имя которого до нас не дошло, бедный крестьянин с Южного Калимантана, разбога­тевший на торговле в Малакке, захватил власть в важнейшем порту Явы, убив местного индуистского правителя[22]. Такие же перевороты происходили, видимо, по всему северному побе­режью Явы в 70-х годах XV в.

Джин Буну (Раден Патаху) удалось стать гегемоном новых мусульманских владетелей. В 1477 г. его силу признал и ко­роль Маджапахита Бре Кертабуми, который объявил его своим сыном[23] и утвердил в должности правителя Демака. Но Джин Буну уже было мало такого признания. В 1478 г. он со своими войсками взял штурмом Маджапахит и увел в плен короля Бре Кертабуми. Вассальным правителем Маджапахита Джин Бун назначил своего родственника Ньо Лай-ва (он же Сунан Гири, основатель мусульманского духовного княжества в Гири, на Восточной Яве). Тот, однако, продержался в Маджапахите только шесть лет. В 1486 г. индуистские феодалы восстали и убили Ньо Лай-ва. На престол Маджапахита взошел последний представитель династии Гириндраварханы — Гириндравархана Дьях Ранавиджайя (1486—1527) [249, с. 255, 256]. В 1498 г. он направил посольство в Китай, видимо, прося императора о под­держке, но успеха не добился [15, с. 133].

Вплоть до своей смерти в 1501 г. Джин Бун (Раден Патах), принявший тронное имя Панембахан Джимбун, так и не смог покорить внутренние районы Явы, однако ему удалось подчи­нить своей власти все северное побережье Явы, включая, ви­димо, и Сунду. Кроме того, он завоевал Южную Суматру (Па­лембанг и Джамби), острова Бангка и юго-западный Калиман­тан.

После краткого царствования сына Джин Буна Панембахан Сабранг Лора (1501—1504) на престол вступил внук основате­ля Демака Транггану (1504—1546). При нем могущество госу­дарства Демак достигло своего зенита. Хотя это государство подчеркив-ало свой воинствующий мусульманский дух, оно все же унаследовало очень много от своего предшественника Маджапахита. Ценности индуистско-буддийской культуры органи­чески вошли в культуру нового мусульманского общества. Де­мак воспринял и административную организацию Маджапахита. К моменту прибытия португальцев государство Демак со­стояло из домена короля и семи вассальных княжеств (Черибон, Джапура, Тегал, Семаранг, Тидунан, Джапара, Рембанг), в которых правили его близкие родственники [229, т. I, с. 183—187].

Кроме того, на Восточной Яве находились еще три мусуль­манских государства (Гресик, Сурабайя и Тубан), из которых первые два были связаны с Демаком скорее союзными, чем вассальными, узами, а последнее (Тубан), хотя и было мусуль­манским, продолжало признавать власть короля Маджапахита и оказывало ему помощь в войне с мусульманами. Крайний восток Явы занимало индуистское княжество Баламбанган, так­же сохранившее вассальную преданность Маджапахиту [229, т. I, с. 188].

Во внутренних районах Явы почти повсюду, по-видимому, еще сохранялась власть индуистских феодалов. Однако преж­ний авторитет короля Маджапахита был совершенно утрачен. Как сообщает Т. Пиреш, «и так как яванцы (государства Маджапахит. — Э. Б.), уверенные в себе, отдались роскошной жиз­ни, они потеряли большую часть своих земель. Короли больше не приказывают и не принимаются в счет, а реальная власть у вице-короля и главного капитана (первого министра. — Э. Б.). Сейчас на Яве (в Маджапахите. — Э. Б.) правит Густе Пате, ви­це-король и главный капитан. Его почитают как настоящего ко­роля. Все сеньоры Явы (Маджапахита. — Э. Б.) подчиняются ему. Он держит короля Явы в руках, распоряжаясь, чтобы его кормили. Король не имеет голоса ни в чем... Густе Пате пра­вит всей языческой Явой. Он — тесть короля Явы. Он — благо­родный человек, всегда воюет с маврами на морском побе­режье, особенно с сеньором Демака. На войну он берет 200 тыс. воинов, в том числе 2 тыс. конных и 4 тыс. мушкете­ров. Это мне сказал король Тубана, его друг и вассал, так что, возможно, это — преувеличение» [229, т. I, с. 175—176].

Энергичный первый министр Маджапахита Густе Пате пы­тался предпринять наступление на мусульман, опираясь на по­мощь появившихся в Индонезии в 1511 г. португальцев. В 1517 г. в Маджапахит прибыло португальское посольство, которое вело с королем Маджапахита переговоры о совместных военных действиях против Демака. В 1521 г. в Маджапахит прибыло еще одно такое же посольство. Индуистский король Сунды в это время также пытается остановить наступление му­сульман, опираясь на португальцев. В 1522 г. он заключил с португальцами договор, по которому важнейший порт Запад­ной Явы Сунда Калапа переходил во владение Португалии [249, с. 256, 257]. Но военные силы Португалии были недоста­точными для того, чтобы активно вмешиваться во внутренние дела Индонезии. Демак быстро подавил эти попытки. В 1524 г. Транггану был провозглашен султаном и объявил священную войну неверным. В том же году войска Демака под предводи­тельством пангулы (духовного руководителя) султана Рахма-туллы атаковали Маджапахит. Эта атака была отбита, а сам Рахматулла был убит [228, с. 8]. Более успешно агенты Дема­ка действовали на Западной Яве. В 1525 г. родственник Транг­гану Фалетахан (Сунан Гунунг Джати) захватил власть в за-паднояванском порту Бантам. Этим было положено начало му­сульманскому султанату Бантам. В 1526 г. он же захватил Сун­да Калапу и этим пресек попытки португальцев утвердиться на яванском побережье. Сунда Калапа была переименована в Джайякарту (совр. Джакарта) [269, с. 97]. В 1527 г. войска Демака под предводительством нового пангулы Сунан Кудуса снова атаковали Маджапахит и на этот раз успешно. Маджа­пахит был взят и разрушен. Король и его приближенные бежа­ли в княжество Баламбанган на крайнем востоке Явы, которое до конца XVII в. продолжало сохранять независимость и ста­рую веру [228, с. 8].

После смерти султана Транггану Демак охватили феодаль­ные неурядицы. Сын Транггану султан Сунан Правата (1546— 1549) убил своего дядю, удельного князя Джипанга и вскоре сам был убит сыном этого дяди Арья Панангсангом. После это­го свои права на трон предъявил муж старшей дочери Трангга­ну Кали Ньямат. Однако он тоже был убит Арья Панангсан­гом, который, пользуясь поддержкой видного духовного князя Сунан Кудуса, пытался закрепить трон за собой [160, с. 157; 228, с. 11].

В стране началась гражданская война. Против Арья Панангсанга выступил муж младшей дочери султана Транггану Джа­ка Тннгкир, удельный князь Паджанга, в союзе с вдовой уби­того князя Джапары рату Кали Ньямат. Хаос феодальной меж­доусобицы продолжался девять лет. В 1558 г. Арья Панангсанг был побежден и убит. Джака Тингкир стал гегемоном яванских князей и перенес столицу государства в Паджанг (1558— 1587). Сын Сунана Праваты — Пангеран Кедири остался кня­жить в Демаке, но за ним сохранился только чисто религиозный авторитет. В то же время значительно выросла самостоятель­ность Джапары, где княжила рату Кали Ньямат. В 1550 и 1574 гг. она даже вела собственными силами войну против пор­тугальской Малакки [228, с. 27].

В 1575 г. на политической арене появляется новое лицо — Сутавиджайя (Сенапати), сын капитана гвардии короля Паджанга, получившего в награду за свои воинские подвиги не­большую область Матарам (совр. Суракарта) в управление. Онг сумел быстро округлить владения, завещанные ему отцом. И хо­тя в 1581 г. съезд феодальных князей Явы в Гири провозгласил Джака Тингкира султаном под именем Ади Виджайя, центр тяжести феодальной Явы все более стал перемещаться во внут­ренние районы [160, с. 158; 228, с. 15, 27—28].

В 1587т. произошло решающее сражение между Матарамом и Паджангом, в котором Ади Виджайя был разбит и убит. Су­тавиджайя провозгласил себя государем под именем Сенапати Ингалага. Его власть на первых порах распространялась только на Центральную Яву. Поход, предпринятый Сенапати в 1589 г. на Восточную Яву, был отражен местными феодалами во главе с князем Сурабайи. В 1593—1595 гг. восточнояванские феодалы даже перешли в контрнаступление и вторглись на территорию Паджанга. Это наступление Сенапати отбил, но попытавшись в 1598—1599 гг. захватить восгочнояванский порт Тубан, потер­пел неудачу. Только в 1599 г. Сенапати удалось окончательно подчинить главный в то время порт Явы — Джапару. В 1601 г. Сенапати умер, оставив завершение объединения Явы своим преемникам [160, с. 158—159; 228, с. 31—33].

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Глава 12. Филиппины в XIII—XVI вв.

Спойлер (раскрыть)

На всем протяжении рассматриваемого периода социально-экономическая и политическая структуры племен и народностей, населявших Филиппины, отличались большой пестротой. На низ­шей ступени социального развития стояли потомки коренного населения Филиппин — негритосы. Испанский историк Антониа де-Морга, живший в начале XVII в., сообщает о них следующее: «В различных частях острова Лусон проживает значительное число чернокожих туземцев. И мужчины и женщины у них имеют курчавые волосы, рост их невелик, хотя они сильны и крепки телом. Эти люди — варвары и мало развиты. У них нет постоянных домов или поселений. Они бродят группами по го­рам и лесам, сменяя одно место на другое, смотря по сезону. Иногда они сажают рис на расчищенных полянах, но чаще кор­мятся охотой. Они очень искусны в применении своих луков. Они питаются также горным медом и кореньями, добытыми из земли. Это варварский народ, которому никто не может дове­риться. Они весьма склонны к убийству и нападают на поселе­ния других туземцев... И нет ничего, что может их остановить или подчинить, несмотря на все средства, хорошие или плохие, к которым прибегают (их соседи. — Э. Б.)» [210, т. II, с. 74-75].

На высшей ступени развития находился крайний юг Филип­пин — архипелаг Сулу, где уже в XIII в. сложилось классовое общество. Арабский путешественник Ибн Баттута, посетивший Филиппины в середине XIV в., дает красочное описание этого государства. Он называет его Тавалиси, как звал его, согласно информаторам Ибн Баттуты, сам король.

«Эта страна очень обширна и король ее равен императору Китая, — пишет Ибн Баттута[24]. Он владеет множеством джо­нок, с которыми он воюет против китайцев, пока они не запро­сят мира, и согласятся сделать ему определенные уступки. На­род этот — язычники... Они обычно меднокожие и очень храб­ры и воинственны. Женщины у них ездят верхом, стреляют и сражаются, как мужчины.

Мы бросили якорь в одном из их портов — Кайлукари. Это один из величайших и прекраснейших городов. Здесь находится резиденция сына короля. Когда мы вошли в гавань, на берег вышли солдаты, и шкипер спустился, поговорить с ними. Он взял с собой подарок для сына короля. Но ему сказали, что король назначил ему в управление другую провинцию[25] и пере­дал этот город своей дочери по имени Урдуджа.

На другой день эта принцесса пригласила накоду (шкипера), карани (казначея), тиндаила (начальника моряков) и сипахсалара (начальника стрелков) к себе на банкет, который она устроила для них по своему гостеприимному обычаю.

Шкипер пригласил меня сопровождать их, но я отказался, потому что этот народ — язычники, и не пристало делить с ни­ми пищу. Когда гости прибыли, принцесса спросила: „Кто-ни­будь отсутствует?". Капитан ответил: „Здесь все, кроме одного. Это бакши (искаж. „бхикшу", санскритское — монах), который не ест вашу пищу. Урдуджа сказала: „Пошлите за ним". За мной прислали группу гвардейцев принцессы и часть людей ка­питана.

Я пришел, а она сидела на высоком кресле или троне. Перед ней стояли ее женщины с бумагами... Вокруг находились пожи­лые дамы или дуэньи, которые служили ей советницами. Они сидели ниже трона на креслах из сандалового дерева. Перед принцессой были также мужчины. Трон был покрыт шелком и имел шелковые занавески. А сам он был сделан из сандала и обложен золотом.

В зале аудиенций были подставки из резного дерева, на ко­торых стояло много золотых сосудов всех размеров, вазы, кув­шины и флаконы. Шкипер сказал, мне, что в этих сосудах напиток из сахара и пряностей, который эти люди пьют после обеда. Он имеет ароматный запах и приятный вкус, вызывает весе­лость, делает приятным дыхание и облегчает пищеварение.

Когда я приветствовал принцессу, она спросила по-турецки: „Здоровы ли Вы? Как Вы поживаете?"

Эта принцесса также умела писать арабским шрифтом. Она сказала одному из своих слуг: „Дават ва батак катур". („При­неси чернильницу и бумагу"). Он принес их, и она написала „Бисмаллах Аррахман Аррахим („Во имя бога милосердного и сострадательного") (мусульманская формула. — Э. В.), и спросила меня: „Что это?". Я ответил: „Танзари нам" („Имя бога"). Она сказала: „Хушн" („Хорошо"). Она спросила, из какой страны я прибыл. Я сказал: „Из Индии"[26]. Она спросила: „Из страны перца?" Я сказал: „Да". Она задала мне много во­просов об Индии, а я ответил. Потом она сказала: „Я должна пойти войной на эту страну и овладеть ею, ибо ее великое бо­гатство и большие силы привлекают меня". Я сказал: „Хорошо, если вы так сделаете".

Затем принцесса подарила мне одежды, два слоновых гру­за риса, двух буйволиц, десятерых овец и четыре мартабанских (южнобирманских. — Э. Б.) кувшина с имбирем, перцем, лимо­нами и манго, все приготовленное с солью, как для морского путешествия.

Шкипер сказал мне, что у Урдуджи в армии есть свободные женщины, а также рабыни и пленницы, которые сражаются как мужчины. Что она имеет обыкновение вторгаться в земли сво­их врагов, участвуя в битвах и сражаясь со знаменитыми вои­нами. Однажды в жестокой бигве принцессы с одним из ее вра­гов большинство ее воинов было убито, и все ее войско готово было бежать. Тогда Урдуджа бросилась вперед и, проложив путь сквозь ряды бойцов, прорвалась к вражескому королю и нанесла ему смертельную рану. Он умер, а его войско разбе­жалось. Принцесса вернулась с его головой на копье, и семья убитого короля заплатила за нее большой выкуп. И когда принцесса вернулась к своему отцу, он дал ей этот город Кайлукари, которым прежде правил ее брат.

Я слышал от того же шкипера, что многие сыновья королей искали ее руки, но она всегда отвечала: „Я выйду только за того, кто победит меня в бою". И они все избегали испытания из страха осрамиться, будучи побитым.

Мы покинули страну Тавалиси и через 17 дней (всегда с по­путным ветром) прибыли в Китай» [97, т. IV, с. 103—108].

Это, к сожалению, единственное дошедшее до нас разверну­тое описание древнейшего государственного образования на территории Филиппин, в которое, помимо архипелага Сулу, по-ви­димому, входило также южное побережье Минданао и часть Восточной Индонезии. Судя по отдельным деталям рассказа Ибн Баттуты, это было государство раннеклассового типа, пе­реживавшее свой «героический период», подобный «героическо­му периоду» в истории древних греков времен Троянской вой­ны или скандинавов в эпоху норманнских завоеваний.

В целом же по Филиппинам в доиспанское время уровень социального развития был гораздо ниже. Здесь успели образо­ваться только микрогосударства (балангаи), население которых не превышало несколько тысяч человек. Эти балангаи время от времени складывались в более крупные конфедерации, которые, однако, легко распадались. Во главе балангаев стояли князья — дато, которые еще не успели стать обособленной кастой. В «Ре­ляции о завоевании острова Лусон», составленной в 1572 г. ано­нимным испанским автором, говорится: «Не следует понимать, что вожди в этой стране абсолютные правители или имеют большой авторитет и власть... Случается в одной деревушке, как бы она ни была мала, есть пять, шесть или девять вождей, каждый из которых имеет 20—30 рабов, которых он может про­дать или обращаться с ним, как пожелает. Другие называются тимагуа (свободные общинники. — Э. Б.); над этими людьми вожди не имеют власти, кроме того, что они обязаны следо­вать (за вождем на войну... и даже эта служба не принуди­тельна, ее нельзя добиться силой» [105, с. 199].

Социальная мобильность была еще весьма велика. Как со­общает испанский монах Хуан де Пласенсия, «...человек может быть низкого рождения. Но если он соберет богатство — земле­делием, скотоводством, торговлей, ремеслом или грабежом и насилием (как это обычно случается), такой человек присваи­вает себе название „дато" и собирает вокруг себя родичей и даже чужаков, которые признают его вождем. Его потомки мо­гут потерять власть вместе с богатством. Случается, что сын или брат вождя — раб. А то и раб своего вождя» [107, с. 3—4].

В то же время границы классов и сословий в этот период на Филиппинах прорисовываются достаточно четко. В представле­нии самих филиппинцев общество того времени было трехсословным. Это были «благородные» (по-тагальски — махарлика), «свободные простолюдины» (тимагуа) и зависимые (алипинг). Отдельного жреческого сословия на Филиппинах не сложилось. В то же время сословие алипинг (зависимые рабы) делилось на две основные категории: алипинг сагигилир (собственно рабы, которые не имели никакой собственности и работали в доме или на полях хозяина, они были в полной власти хозяина, который в любой момент мог их продать) и алипинг намамахай (кре­постные, которые имели свой дом и хозяйство и были обязаны отдавать своему хозяину часть урожая, обычно половину, слу­жить ему гребцами и выполнять другие работы; они свободно наследовали и отчуждали свою собственность и землю. Их нель­зя было ни продать, ни превратить в рабов) [107, с. 4].

Существовали и промежуточные социальные состояния: так, сын свободного человека и рабыни считался рабом наполовину, его дети от брака со свободной женщиной — рабами на одну четверть и т. д. Такие частичные рабы, а также алипинг нама-махай могли внести выкуп и стать свободными. Полные же ра­бы права выкупа не имели.

Источником зависимости служили как внутренние войны, так и долговая кабала. Как сообщает испанский конкистадор Мигуэль де Лоарка, «если одалживают рис, и год проходит, а долг не уплачен до посева... то на второй год сумма долга удваива­ется, а на третий год — учетверяется» [107, с. 5].

Такой высокий процент роста был связан со слабой разви­тостью обмена внутри филиппинского общества. В то же вре­мя внешняя торговля на Филиппинах была довольно развита уже в XIII в. Филиппины в это время торговали не только со многими странами Юго-Восточной Азии, но и с Китаем. Писав­ший в 1225 г. китайский географ Чжао Жу-гуа гак описывает торговлю с филиппинцами: «Когда торговые суда бросают якорь, они останавливаются против места торговли. После то­го как корабль погружен, туземцы свободно его посещают. Вож­ди имеют обычай носить белые зонтики, поэтому торговцы пред­лагают им эти зонтики в дар.

Торговый обычай у этих диких торговцев таков: они соби­раются толпами и приносят корзины с товарами. И если (ки­тайские купцы. — Э. Б.) их даже не знают или едва могут узнать людей, которые уносят товары, все равно потерь не бы­вает. Дикие торговцы после этого перевозят эти товары на дру­гие острова для обмена и, как правило, проходит восемь или девять месяцев до их возвращения, пока они рассчитываются с купцами на корабле добытыми товарами» [104, с. 159—160].

Китайцы вывозили с Филиппин воск, жемчуг, перламутровые раковины, древесную смолу, ткани из волокна абаки, бетель, кокосовые орехи, тропические фрукты, а ввозили изделия из фарфора, стекла, керамику, бумагу, золотые украшения, оружие [32, с. 16]. Археологические раскопки в центре Манилы вскры­ли 70 филиппинских захоронений с богатейшим набором ки­тайского фарфора и керамики. С XIII в. местная расписная ри­туальная керамика вообще вытесняется китайской — лучше об­работанной и богаче орнаментированной [32, с. 16—17]. Во второй половине XIV в., как установила советский историк Ю. О. Левтонова, торговля Филиппин с Китаем несколько ослабла за счет расширения торговых связей с материковыми государствами Юго-Восточной Азии — Сиамом, Кампучией и Вьетнамом. Но с начала XV в. китайцы вновь захватывают ге­гемонию в филиппинской внешней торговле [32, с. 17].

К моменту прибытия испанцев на Лусоне и в других районах Филиппин существовали китайские торговые общины. В то же время в области культурных связей Филиппины более тяго­тели к Западу, к странам так называемой индианизированной, а затем исламской культуры. Правда, влияние первой не было особенно глубоким. Китайский путешественник XIII в. видел на Филиппинах медные изваяния Будды, но местное население не могло объяснить ему, что они значат [21, с. 14]. Видимо, ин-дуистско-буддийская культура не успела пустить прочных кор­ней в этой стране. Однако к моменту прихода испанцев на Фи­липпинах уже существовала письменность, основанная на алфа­вите индийского типа, а в состав тагальского языка вошло около 340 санскритских слов [288, с. 84—85]. «Склонность ост­ровитян к чтению и письму настолько велика, что нет почти ни одного мужчины или женщины, которые не могли бы читать и писать свойственным Манильскому острову шрифтом», — сооб­щает один испанский миссионер [288, с. 27]. «Даже если это утверждение относится к феодальному сословию наиболее раз­витых княжеств, — писал академик А. А. Губер, — то подобной грамотностью вряд ли могли похвастаться даже господствую­щие классы европейских стран XV—XVI вв.» [21, с. 19].

Вслед за письменностью уже в XIII в. на Филиппинах появ­ляется писаное право. Древнейший дошедший до нас судебный кодекс с острова Панай относится к 1250 г. В сохранившейся части этого кодекса имеются следующие статьи, рисующие со­циальные отношения на Филиппинах в XIII в.:

«1. Сознательный отказ работать на полях или сажать что-нибудь для поддержания жизни — самое серьезное преступле­ние, которое заслуживает сурового наказания:

а) ленивый человек должен быть арестован и продан бога­той семье как раб, чтобы его там научили работе в доме и на полях;

б) позднее, когда его научат работать и любить свою рабо­ту, его следует вернуть в семью. Сумму, заплаченную ему, сле­дует вернуть и его будут считать не рабом, а свободным человеком, который перевоспитался и желает жить плодами своих трудов;

в) если потом выяснится, что он ничуть не исправился и что он тратит свое время в праздности, его следует снова аресто­вать и послать в лес. Пусть ему не разрешают общаться с дру­гими членами общины, ибо он подает дурной пример.

2. Грабеж любого вида подлежит суровому наказанию. У во­ра следует отрезать пальцы.

3. Только тот, кто может поддерживать семью или несколь­ко семей, может иметь более одной жены и столько детей, сколько может прокормить:

а) бедная семья не может иметь более двух детей, ибо она не может поддерживать и воспитывать должным образом боль­шее число детей;

б) детей, которых родители не могут содержать, следует убивать и кидать в реку.

4. Если человек имеет ребенка от женщины и он ее бросит, так как не хочет жениться на ней, этого ребенка следует убить, так как женщине без мужа трудно содержать ребенка;

а) родители этой женщины должны лишить ее наследства;

б) деревенские власти должны разыскать этого человека, и, если он по-прежнему будет отказываться жениться, его следует казнить... Отца и ребенка следует похоронить в одной могиле» [288, с. 119—120].

Таким образом, в древнейшем письменном кодексе Филип­пин на первом месте стояла жесткая дисциплина подневольно­го труда, которую только что родившееся классовое общество впервые стало навязывать трудящимся массам. На втором месте стоит охрана частной собственности, также только что на­родившейся. Охрана достаточно суровая (отрубание пальцев), но в XV—XVI вв. воров станут попросту казнить. Наконец, ко­декс ясно указывал на существование бедных и богатых. Бога­тые могли иметь сколько угодно жен и детей, для бедных же размер их семьи жестко ограничивался их экономическими воз­можностями.

Значительно большее влияние (по сравнению с индуистско-буддийской культурой) на Филиппины оказал ислам, который стал проникать сюда уже в XIV в. В 1380 г. в государство Сулу прибыл первый мусульманский миссионер Карим-уль-Макдум (по преданию, это был араб из Мекки, прибывший сюда через Малайю, тогда еще в основном языческую). Он построил пер­вую мечеть в городе Симупуле [63, с. 24; 288, с. 99].

В 80-х годах XIV. в. военная мощь государства Сулу, так вы­соко оцененная Ибн Баттутой сорок лет назад, явно пошла на убыль. Как это обычно бывает в молодых варварских государ­ствах (возьмем, например, Сукотаи в последней четверти XIII — первой половине XIV в.), за быстрым взлетом и огром­ным территориальным расширением наступил столь же быст­рый спад. Общество искало новые, более адекватные формы для создания прочного классового государства. Поэтому, когда око­ло 1390 г. на Сулу прибыл раджа Багинда (мусульманский князь из Минангкабау на Суматре) с войском, он довольно лег­ко захватил верховную власть и сделал ислам государственной религией [288, с. 99]. И это произошло не потому, что он, со­гласно преданию, располагал огнестрельным оружием, о кото­ром не слыхивали в этих местах, а потому, что сулуанское об­щество было уже внутренне готово к принятию новой классовой религий, и достаточно было не слишком сильного толчка, что­бы этот переход совершился.

Новый приток мусульманской культуры на Сулу имел место около 1450 г., когда в столицу государства Буанса прибыл из Малакки некий Сайид Абу Бакр, выдававший себя за потомка основателя ислама Мухаммеда. Он сумел войти в доверие у правящих кругов Сулу, женился на дочери Багинды и после смерти последнего провозгласил себя султаном Сулу. Время правления Абу Бакра (1450—1480), принявшего на троне му­сульманский титул Шариф-уль-Хашим, стало периодом оконча­тельного оформления мусульманского государства на Сулу. Абу Бакр организовал управление султаната по образцу арабского халифата, издал первый свод законов Сулу, основанный на ша­риате, и возродил военную мощь государства Сулу, которое снова стало серьезной угрозой для своих соседей [63, с. 25; 288, с. 99—100].

В последней четверти XV в. ислам (возможно, не без под­держки Абу Бакра) стал распространяться на юго-западном Минданао, которое по уровню своего развития было весьма близко к Сулу. В 1475 г. еще один мусульманский авантю­рист — шариф Мухаммед Кабунгсуван высадился в устье реки Пуланги с войском, набранным из числа мусульман самалов[27] (по преданию, он был сыном арабского духовного лица и прин­цессы Джохора, но преуспевшие завоеватели часто приписыва­ли себе подходящую генеалогию задним числом). Завоевав до­лину Котабато в низовьях Пуланги, Мухаммед Кабунгсуван женился на местной принцессе Путри Тунсина и обратил побеж­денных жителей в ислам (часть их, однако, бежала в горы, где положила начало нынешним языческим племенам Минданао — билаанам, манобо, субанунам и др.). Так был основан мусуль­манский султанат Магинданао, впоследствии ставший серьез­ным соперником испанских колониальных властей на Филиппи­нах [288, с. 100].

Что касается остальной части Филиппин, то там мусульман­ская пропаганда не имела такого эффекта, как на юге, несмот­ря на то что после падения Малакки в 1511 г., на Филиппины двинулась целая армия миссионеров из числа мусульманских духовных лиц, бежавших от португальцев. К моменту прибытия испанцев только небольшая часть феодальной верхушки Лусо­на приняла ислам.

Социально-экономические условия на северных и централь­ных Филиппинах в XV—XVI вв. еще не созрели для массового распространения ислама. Здесь государственность вызревала медленно и трудно, опираясь на привычную местную языческую религию, уходившую своими корнями в доклассовое общество.

Древнейшее известное нам государственное образование на центральных Филиппинах сложилось в середине XIV в. на о-ве Панай благодаря миграции значительного числа индоне­зийцев с о-ва Калимантан во главе с десятью князьями. После различных передвижек они создали федерацию из трех госу­дарств на Панае, которыми управляли семь дато. Главным из них был дато Сумаквел, которому и приписывают авторство Марагтасского кодекса [63, с. 27—28; 288, с. 116].

Эта федерация просуществовала довольно долгое время то распадаясь, то снова сплачиваясь. Главным (и единственным кроме Марагтасского кодекса) документом, рисующим ее внутреннее устройство, является так называемый Свод законов Калантиау, изданный в 1433 г. верховным князем федерации — дато Калантиау [63, с. 28—30].

В нем, в частности, говорится:

«1. Не убивай, не кради, не вреди престарелым, ибо ты мо­жешь заплатить за это жизнью. Тот, кто нарушает эти запове­ди, будет утоплен с камнем на шее в реке или сварен в кипя­щей воде.

2. Своевременно плати все долги вождям. Кто не заплатит, тому на первый раз дадут сто ударов кнутом. Если долг велик, руку должника следует три раза опустить в кипящую во­ду. Во второй раз должника следует забить до смерти.

3. Не следует жениться на очень молодых, не следует брать больше жен, чем можешь содержать. Того, кто нарушит этот закон, заставят проплыть три часа. За повторное преступле­ние — смертная казнь.

4. Не следует осквернять могил. Проходя мимо них, следует оказывать уважение мертвым. Кто нарушит этот закон, того казнят смертной казнью, положив на муравейник, или забьют до смерти.

5. Соглашения об обмене продовольствием следует выпол­нять в точности. Кто их нарушит, того будут бить кнутом один час. За второе преступление его посадят на муравейник на один день.

6. Почитай святые места, такие, как священные деревья и тому подобное. Того, кто не подчиняется этому закону, следует оштрафовать на стоимость месяца работы в золоте или в меди.

7. Смертная казнь полагается за следующие преступления: следует казнить тех, кто уничтожает священные деревья, тех, кто пускает ночью стрелы в стариков и старух, тех, кто вхо­дит в дома вождей без разрешения, тех, кто убивает акул и по­лосатых крокодилов.

8. Год рабства полагается: а) за кражу жен вождей; б) за содержание злых собак, которые кусают вождей; в) за поджог чужого урожая.

9. Будут бить два дня: а) тех, кто поет ночью; б) тех, кто убивает птиц манаул; в) тех, кто уничтожает записи вождей; г) тех, кто злонамеренно обманывает; д) тех, кто оскорбляет мертвых.

10. Матери должны подготовлять своих дочерей к браку и материнству. Мужья должны наказывать своих жен за измену.

Тех, кто не подчинится этому закону, следует разрезать на кус­ки и скормить крокодилам.

11. Следует сжигать живьем: а) тех, кто силой или хит­ростью избегнет наказания; б) тех, кто убивает маленьких де­тей; в) тех, кто пытается украсть жен стариков.

12. Следует утопить: а) рабов, которые нападают на своих хозяев; б) тех, кто разрушает или выбрасывает идолов.

13. Будут посажены на муравейник на три дня: а) те, кто убивает черных кошек в новолуние; б) те, кто крадет вещи, хо­тя бы незначительные, у своих вождей и старших.

14. В пожизненное рабство следует обратить того, кто от­казывается выдать своих прекрасных дочерей за сыновей вождей или прячет их.

15. Следует бить кнутом: а) тех, кто ест священных насеко­мых; б) тех, кто убивает или вредит птицам манаул или белым обезьянам.

16. Следует отрезать пальцы: а) тем, кто разрушает идолов из дерева или глины на алтарях; б) тем, кто ломает лезвия, ко­торыми жрецы режут приносимых в жертву свиней; в) тем, кто ломает винные сосуды.

17. Подлежат смертной казни те, кто оскверняют места, где находятся идолы и священные предметы.

18. Тех, кто не подчиняется всем вышеперечисленным зако­нам (если они взрослые), следует бросить в реку на съедение крокодилам» [288, с. 120—122].

Самая важная для нас в этом своде законов — статья 12 о рабах, нападающих на своих хозяев. Это прямое указание на острую классовую борьбу внутри Панайского общества. Дело в том, что, как показывают многочисленные исторические при­меры, первобытнообщинное общество далеко не всегда, а ско­рее всего никогда не разлагалось беспомощно и необратимо, добровольно уступая сцену новому, классовому обществу, как это представляют себе некоторые историки. Наоборот, оно всег­да яростно боролось за сохранение старого образа жизни, часто переходило в контрнаступление и иногда даже начисто сметало пока еще хрупкую государственную надстройку[28]. Нечто подоб­ное, судя по всему, произошло и на Панае в XVI в. Когда в 1565 г. туда прибыли испанцы, они не застали гам никаких сле­дов Панайского государства.

Другим центром Филиппин, где в XIV—XVI вв. начинала складываться государственность, была Манила — важнейший торговый порт архипелага. Но здесь территория государства была крайне невелика, а население никогда не превышало не­сколько тысяч человек. Князья Манилы, черпавшие доходы в основном от внешней торговли, не стремились к территориальным приобретениям, а встали на путь создания торгового поли­са с режимом максимального благоприятствования для посе­лявшихся здесь иностранных купцов. Ориентированная не столь­ко на внутренние, сколько на внешние связи Манила, видимо, была первым филиппинским государством, которое послало в 1372 г. посольство ко двору новой китайской династии Мин. Им­ператор приветствовал послов и подарил им ткани, расшитые золотом. В 1375 г. в Нанкин прибыли князья области Пангасинан на Лусоне, а вскоре после них — посольство князей из Ка-малига на том же острове [15, с. 27; 287, с. 90—91]. Отношение к Китаю на Лусоне в последней четверти XIV в. было скорее дружественным, если учесть роль, которую Китай играл во внешней торговле Филиппин. Положение резко изменилось в начале XV в., когда экспансия Китая переросла в политику прямых территориальных захватов в Юго-Восточной Азии. В 1405 г. в Китай прибыло посольство федерации Фэнцзяшилань (на западном берегу Лусона) во главе с князем [15, с. 79]. По-видимому, эта федерация соперничала с Манилой, и ее кня­зю, вольно или невольно, пришлось сыграть роль коллаборацио­ниста, пригласившего китайские войска на Филиппины.

В том же 1405 г. на Лусон направляется китайская военная экспедиция во главе с Го Ча-лао, которого император Чжу Ди назначил губернатором этого острова. Китайские войска оста­вались на Лусоне и в 1406 г. [63, с. 27; 287, с. 89].

Дальнейший ход событий неясен, но в 1408 г. в Нанкин сно­ва прибывает князь Фэнцзяшилань, и вслед за этим на Лусон вновь отправляются китайские войска, которые на этот раз остаются там до 1410 г. [63, с. 27].

В 1417 г. Китай расширяет свою экспансию на Филиппинах, вмешиваясь во внутренние дела государства Сулу, которое в это время раздирала междоусобица (китайские источники назы­вают «западного короля», «восточного короля», «горного короля» Сулу, не считая более мелких правителей этого архипела­га, которые в 1417—1424 гг. присылали свои посольства в Нан­кин). В 1417 г. китайские военные силы вновь направляются на Филиппины. На этот раз их основная цель — Сулу [15, с. 80, 87; 63, с. 27].

После 1424 г. внешняя политика Китая резко меняется. Ки­тайские войска уходят с Филиппин, хотя китайская торговая община, существовавшая в Маниле уже много десятилетий, остается (известно даже имя ее главы в 20-х годах XV в. Это китайский мусульманин Гань Энь-чжоу [249, с. 188]). Почти столетие филиппинцы не видят у своих берегов кораблей ино­странных завоевателей.

В 1521 г. на Филиппины прибывает эскадра Магеллана. Ма­геллану удалось уговорить Хумабона — главу федерации балангаев на о-ве Себу признать верховенство испанского короля Карла и креститься. За это он обещал подчинить Хумабону весь архипелаг. Федерация Себу была таким же хрупким и не­прочным сооружением, как федерация Паная. Поэтому Хумабон ухватился за предложение Магеллана. Но когда испанцы попробовали привести к покорности отложившегося члена фе­дерации — островок Мактан, его князь Силапулапу нанес испан­цам сокрушительное поражение. Сам Магеллан был при этом убит. Это так подорвало престиж испанцев, что Хумабон по­рвал с ними и сам попытался захватить их корабли. Понеся большой урон, испанская эскадра покинула Филиппины. Первая попытка колониального захвата Запада в отношении этой страны, таким образом, полностью провалилась.


[1] Следует отметить, что период позднего феодализма в Юго-Восточной Азии не идентичен периоду позднего феодализма в Западной Европе. Юго-Восточная Азия не знала такого института, как абсолютная монархия — про­дукт классового компромисса между дворянством и буржуазией. В Юго-Во­сточной Азии (в частности, в Бирме) выделение класса буржуазии сильно тормозилось тем обстоятельством, что феодалы здесь не гнушались торговлей, а также в известной мере контролировали ремесленное производство и, та­ким образом, совмещали в одном лице функции обоих классов, составлявших социальную основу абсолютной монархии.

[2] В качестве аналогии можно привести многолетние войны Алой и Белой Розы в Англии XV в. и религиозные войны во Франции второй половины XVI в., которые предшествовали установлению в этих странах централизован­ной абсолютистской монархии.

[3] У Пинто описка: коронация Кун Воравонга произошла 11.XI.1548 г. [282, с. 110].

[4] Подробно об этой воине см. в главе 2.

[5] Некоторые историки считают, что Рама Тхуфдей через несколько меся­цев был уморен голодом в сиамской тюрьме [26, с. 70]. Однако он прожил в плену еще 12 лет. В Аютии у него родился сын, принц Онг, впоследствии сыг­равший видную роль в кампучийской истории.

[6] На них помещалась гарантийная надпись и изображение священного гуся, на котором ездил Брахма [114, с. 61]. Возможно, Най Кан хотел отчасти ослабить влияние буддийского духовенства (которое в это время все больше феодализировалось) в пользу уже безопасного индуизма, не имевшего в стране реальной поддержки.

[7] Характерно, что Анг Тян прикрепил к монастырю не коренных кхмер­ских крестьян, а рабов-инородцев. Видимо, уровень эксплуатации крестьян при нем еще не достиг норм конца XV в.

[8] 1574 г.— дата коронации сыновей Сатхи, принятая Д. В. Деопиком. Су­ществует, однако, и другая датировка этого события—1584 г., принятая, в частности, французскими историками Б. Гролье [140, с. 31] и А. Дофин-Менье [114, с. 65]. Если оставить в стороне чисто хронологические аргументы, дати­ровка 1584 годом, пожалуй, выглядит логичнее, так как резкое падение авто­ритета Сатхи в результате драматических событий 1583—1584 гг. не вызывает никаких сомнений. Кроме того, если младшему сыну Сатхи принцу Тону в 1574 г. было шесть лет, то в 1596 г., когда он начал самостоятельное царство­вание под именем Баром Реатеа II, ему бы исполнилось 28 лет. Между тем современники единодушно утверждали, что Баром Реатеа II был молод и не­опытен. Это было бы вполне логично, если бы принц Тон родился на десять лет позже и прошел обряд коронации в 1584 г.

[9] Подробнее об этом см. в главе 7.

[10] Согласно датировке, впервые установленной Б. Гролье. Португальские церковные историки, писавшие в начале XVII в., ошибочно (или преднамерен­но) датировали это событие 1565—1570 гг. [140, с. 28—29].

[11] С 1580 г. Португалия и Испания были объединены под властью испан­ского короля Филиппа II .и испанцы получили свободный доступ в страны Индокитая.

[12] Точнее сказать, свойственник. Он был племянником одной из жен ко­роля Баром Реатеа I, матери принца Сорьопора. Последний в это время нахо­дился в плену в Сиаме, и клан Сорьопора, видимо, сделал ставку на Тюнг Прея.

[13] Испанский современник событий Антонио де Морга пишет более откро­венно: «Однажды утром... Аконси был найден на джонке мертвым, хотя он лег спать живым и здоровым» [210, с. 80].

[14] В качестве иллюстрации можно привести письмо, которое Баром Реа­теа II в 1597 г. направил францисканскому ордену в Малакке. «Накве Праункар, суверенный король Камбоджи Ордену и Дому Святого Франциска в Малакке.

В знак благодарности за многочисленные добрые услуги, которыми поль­зовались от португальцев короли — мои предшественники и которые я наде­юсь получить сейчас, чтобы не могли сказать, что память об этом долге сот­рется в моем сердце, я направил это посольство сразу же, как согласился принять королевскую корону, тогда, когда большие войны могли этому поме­шать и когда мне нужны были люди, из которых это посольство было составлено. Этим я хотел показать, насколько я уважаю дружбу этого города, а также признать то, что я должен, и установить с ним те же отношения, что и мои предки. Я прошу сейчас у этого Ордена и Дома войти в сношения со мной и позаботиться о том, чтобы вверить богу дела моего королевства, как он это сделал во время короля — моего отца и повелителя. Прошу прислать ко мне священников этого ордена, так как именно они первыми стали пропо­ведовать христианство в моем королевстве (первыми миссионерскую работу в Кампучии начали не францисканцы, а доминиканцы, но Баром Реатеа II послал аналогичные письма и доминиканскому и иезуитскому орденам, в ко­торых каждому отдавал первенство в миссионерском проникновении в стра­ну.— Э. Б.). Еще ребенком я поддерживал с ними отношения и очень их ува­жаю. Следовательно, христианство имеет здесь полное право на существова­ние; и поскольку мои предки пользовались его благами, я хочу получить их тоже; я говорю это с тем большим основанием, поскольку я стал тем, что эти священники из меня сделали. И для меня представляет большой интерес при­звать всех их, чтобы они могли заниматься здесь своими делами. Я обещаю построить для них золоченые храмы и дать им охранные грамоты, чтобы они могли принести утешение здешним христианам, которые с большой настойчи­востью просили меня призвать их, поскольку к моему несчастью те, кто при­был сюда, были убиты джаосами (яванцами.— Э. Б.). Я был этим глубоко опечален, тем более, что невозможно было получить от них удовлетворение. Но я обещаю отомстить за обиду сразу же, как только в королевстве будет установлен мир и войны будут окончены. Я глубоко скорблю об этом печаль­ном событии. Я прошу у Ордена и Дома ходатайствовать, чтобы мое иму­щество в Малакке было бы переправлено мне. Преподобный отец Кустод, да хранит Вас Бог».

[15] В 1562 г. Сеттатират посватался к сиамской принцессе Нанг Дева Кра-сети, дочери королевы-героини Сурийотаи, совершившей воинский подвиг в сиамо-бирманской войне 1549 г. Но так как эта принцесса была больна, Сеттатирату прислали другую дочь короля Чакрапата. Обман, однако, раскрылся и Сеттатират отправил эту принцессу назад. Чтобы поправить дело, в конце 1563 г., уже после начала войны, в Лаос отправили Нанг Дева Красети. Но по дороге ее захватили в плен бирманцы [13, с. 84; 128, с. 56—57].

[16] Сообщение о том, что нападения на Сиам и Лаос в 1563 г. произошли одновременно, имеются и в бирманских источниках (см. главы о Бирме).

[17] Еще в 1562 г. в Стамбул прибыло ачехское посольство с просьбой прис­лать пушек и артиллеристов для борьбы против португальцев [178, с. 37].

[18] Собственно говоря, надписи об учреждении такой династии не сохра­нилось. Но поскольку имя Гириндравардхана повторяется в именах большин­ства последних королей Маджапахита, историки и присвоили новой династии это имя. В то же время не вызывает сомнения, что и Гириндравардханы принадлежали к королевскому роду. Подобным же образом Генрих Наваррский — основатель династии Бурбонов, сменивший последнего короля из династии Валуа, так же, как и он, принадлежал к королевскому роду Капетингов.

[19] Джонка — океанское четырехмачтовое судно с командой около 300 че­ловек.

[20] Лига — около 5 км.

[21] Т. Пиреш в 1515 г. писал, что «в последние сто лет китайцы (из Ки­тая.— Э. Б.) сюда не приезжали» [229, т. I, с. 179].

[22] Как сообщает Т. Пиреш, это произошло «40—45 лет назад» [229, т. I, с, 187], т.е. примерно в 1470—1475 гг.

[23] Отсюда, видимо, легенда, что Раден Патах был сыном Бре Кертабуми.

[24] Видимо, арабского путешественника, как и его современников, поражала морская мощь государства Сулу.

[25] Государство Сулу в XIV в. явно подчинило себе часть Восточной Ин­донезии.

[26] Ибн Баттута в то время (1346 г.) был послом Делийского султана к китайскому императору.

[27] По мнению Ю. О. Левтоновой, это событие произошло в 1515 г. [32, с. 33], но нам представляется, что вопрос о датировке пока не может быть решен окончательно.

[28] Крайняя жестокость всех раннеклассовых режимов и их законов — пря­мое отражение той ожесточенной борьбы, в которой всегда впервые образо­вывалось государство.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

ЛИТЕРАТУРА*

Спойлер (раскрыть)

1. Маркс К. Британское владычество в Индии.— Т. 9.

2. Маркс К. Будущие результаты британского владычества.— Т. 9.

3. Маркс К. Капитал.— Т. 23—25.

4. Маркс К. Формы, предшествующие капиталистическому производству.— Т. 46, ч. I.

5. Энгельс Ф. Крестьянская война в Германии.— Т. 21.

6. Ленин В. И. О государстве.— Т. 39.

7. Ашрафян К. 3. Феодализм в Индии. М., 1977.

8. Бандиленко Г. Г. «Книга царей» — культурно-исторический памятник средневековой Индонезии.— «Вестник Московского университета», 1973, № 1.

9. Барышникова О. Г. К вопросу об уровне социально-экономического-развития доколониальных Филиппин.— «Народы Азии и Африки», 1968, № 4.

10. Берзин Э. О. К вопросу о формировании культуры Таиланда.— «Вест­ник истории мировой культуры», 1958, № 5, с. 82—94.

11. Берзин Э. О. Борьба европейских держав за сиамский рынок (30— 80-е годы XVII в.). М., 1962.

12. Берзин Э. О. Католическая церковь в Юго-Восточной Азии. М., 1966.

13. Берзин Э. О. История Таиланда (краткий очерк). М., 1973.

14. Бернова А. А. Население Малых Зондских островов (историко-этно-графическое исследование). М., 1972.

15. Бокщанин А. А. Китай и страны Южных морей в XIV—XVI вв. М., 1968.

16. Бокщанин А. А. Краткая история связей Китая со странами Южных морей (с древности до XVI в.) — Китай и соседи в древности и средне­вековье. М., 1970.

17. Васильев Л. С. Культурно-религиозные традиции стран Востока. М.,. 1976.

18. Вопросы истории феодализма. М., 1974.

19. Всеволодов И. В. Бирма: религия и политика. М., 1978.

20. Губер А. А. Индонезия (социально-экономические очерки). М., 1933.

21. Губер А. А. Филиппинская республика 1898 года и американский им­периализм. М., 1961.

22. Деопик Д. В. Эпиграфика и карта.— Карта, схема и число в этниче­ской географии. М., 1976.

23. Иванова Е. В. Добуддийские верования Таиланда.— Доклады по эт­нографии (Географическое общество СССР. Отделение этнографии). Л., 1966, вып. 4.

24. Иванова Е. В. Общинные традиции в Центральном Таиланде.— «Наро­ды Азии и Африки», 1966, № 3.

25. Иванова Е. В. Тайские народы Таиланда. М., 1970.

26. История Кампучии (краткий очерк). М., 1981.

27. История стран Азии и Африки в средние века. М., 1968.

28. История стран зарубежной Азии в средние века. М., 1970.

29. Книга Марко Поло. М., 1955.

30. Козлова М. Г. Бирма накануне английского завоевания. М., 1962.

31. Корнев В. И. Тайский буддизм. М., 1973.

32. Левтонова Ю. О. История Филиппин (краткий очерк), М., 1979.

33. Малайско-индонезийские исследования. М., 1977.

34. Маслов Г. М. Феодальный Вьетнам в XIV—начале XV в. (рукопись, канд. дисс.). М., 1975.

35. Мендес Пинто Ф. Странствия. М., 1972.

36. Миго А. Кхмеры. М., 1973.

37. Можейко И. В. 5000 храмов на берегу Иравади. М., 1967.

38 Можейко И. В., Узянов А. Н. История Бирмы (краткий очерк). М., 1974.

39. Народы Юго-Восточной Азии (этнографический очерк). М., 1966.

40. Национальная историография стран Юго-Восточной Азии. М., 1974.

41. Никулин Н. И. Вьетнамская литература X—XIX вв. М., 1977.

42. Община и социальная организация у народов Восточной и Юго-Восточной Азии. М., 1967.

43. Очерки из истории Юго-Восточной Азии. М., 1965.

44. Очерки истории Вьетнама. Ханой, 1977.

45. Параратон (индонезийская средневековая хроника). Перев. под ред. Д. В. Деопика (рукопись).

46. Пигафетта А. Путешествие Магеллана. М., 1950.

47. После Марко Поло. Путешествия западных чужеземцев в страны трех Индий. М., 1968.

48. Ребрикова Н. В. Таиланд. Социально-экономическая история (XIII — XVIII). М., 1977.

49. Седов Л. А. Ангкорская империя. М., 1967.

50. Социально-экономические проблемы стран Южной и Юго-Восточной Азии. М., 1977.

51. Спекторов Л. Д. Феодальные отношения в Камбодже накануне уста­новления французского протектората. М., 1979.

52. Тарле Е. В. Очерки истории колониальной политики. М., 1965.

53. Татаро-монголы в Азии и Европе. М., 1970.

54. Тюрин В. А. История Малайзии. Краткий очерк. М., 1980.

55. Фрэзер Дж. Золотая ветвь. М., 1928, вып. 2.

56. Холл Д. Дж. Э. История Юго-Восточной Азии. М., 1958.

56а. Хожение за три моря Афанасия Никитина 1466—1472 гг. М.-Л., 1958.

57. Чешков М. А. Очерки истории Вьетнама (рукопись).

58. Чешков М. А. Очерки истории феодального Вьетнама. М., 1967.

59. Шевеленко А. Яю Сопоставление путей генезиса феодальных отноше­ний во Франкском государстве и Индонезии.— «Вопросы истории», 1965, № 12, с. 79—96.

60. Шено Ж. Очерк истории вьетнамского народа. М., 1957.

61. Юго-Восточная Азия в мировой истории. М., 1977.

62. Юго-Восточная Азия. Очерки истории и экономики. М., 1958.

63. Agonci11o T. A. and A1fonso O. M. A Short History of the Filipino People. Manila, 1960.

64. Agonci11o Th. A. and Q uerrero M. C. History of the Filipino Pe­ople. Quezon City, 1978.

65. Albuquerque. The Commentaries of the Great Afonso Dalboquerque Second Viceroy of India. L., 1875—1884.

66. Alip E. Political and Cultural History of the Philippines. Vol I — II nila, 1949—1950.

67. Argensola. Histoire de la conquete des isles Moluques par les espagno-les, par les portuguais et par les hollandais. Amsterdam, 1707.

68. Aroilla J. S. An Introduction to Philippine History. Manila, 1971.

69. Aung Thein V. Intercourse between Siarri and Burma. — JBRS, 1938 vol. 28, pt 2.

70. A y m o n i e r E. Le Cambodge, T. I— II. P., 1900—1901.

71. Badger G, P. The Travels of Ludovico di Varthema. 1503— 8. L., 1863.

72. B a r r o s, Joao de. Da Asia, Dos feitos que os Portuguees fizeram no dis-cubrimento das terras e mares do Oriente. Decadas I—IV. Lisbon, 1777— 1778.

73. B a r r o w s D. P. History of the Philippines. N. Y., 1925.

74. Basset D. K. European Influence in South-East Asia 1500—1630. «Jour-nal of Southeast Asian History», 1965, vol. 4, JVs 2.

75. Batuta Ibn. Voyages d'ibn Batoutah. Vol. I—IV. P., 1874—1893.

76. B e 11 e s o r t A. Saint Francois Xavier, 1'apotre des Indes et du Japan. P., 1953.

77. Berg C. C. Kertanagara de Miskende Empire-builder.— «Orientalie». Ban­dung, 1950, no 34.

78. Berg C. C. dc Saden-oorlog en de Mythe van groot Majapahit.— «Indonesie». 1951—1952, b. V.

79. Berg C. C. De geschiedenis van pril Majapahit.— «Indonesie», 1950— 1951, b. IV; 1951—1952, b. V.

80. Beyer H. O. and Veyra I. C. de. Philippines Saga. A Pictorial History of the Achipelago since Time Began. Manila, 1952.

81. Blair E. H. and Robertson J. A. The Philippine Islands. Vol. 1—55. Cleveland, 1903—1909.

82. The Book of Duarte Barbosa. An Account of the Countries, Bordering on the Indian Ocean and their Inhabitants, Written by Duarte Barbosa and Completed about the Year 1518 A. D. Vol. I—II. L., 1918—1921.

83. Boxer C. R. Four Centuries of Portuguese Expansion 1415—1825. Berkely, 1969.

84. Boxer C. R. The Portuguese Seaborne Empire 1415—1825. N. Y., 1,969.

85. B r i g g s L. P. Siamese Attacks on Angkor before 1430.— «The Far Eastern Quaterly», 1948, vol. VIII, Ns 1.

86. Briggs L. B. Spanish Intervention in Cambodia.— «T'oung Pao», 1949, vol. 39.

87. Brown C. C. Sejarah Melayu or Malay Annals.—JRASMB, 1952, vol. XXV, pt. 2—3.

88. Burmese Invasions of Siam, Translated from the Hmannan Yazawin Dawgyi.— The Siam Society Selected Articles. Vol. 5, Bangkok, 1954.

89. C a b a t o n A. Quelques documents espagnoles et portugais sur 1'Indochine au XVI-e et XVII-e siecles.—«Journal Asiatique», 1908, t. XII, N° 2.

90. Cabaton A. Documents espagnols et portugais sur 1'Indochine aux XVI-e et XVII-e siecles.—«Journal Asiatique», 1908, N° 3.

91. C a b a t o n A. Une intervention europeenne au Cambodge a la fin du XVI-e siecl.— «Revue indochinoise». Hanoi, 1909, N° 12.

92. Cabaton A. L'Espagne en Indochine a la fin du XVI-e siecle. «Revue de 1'Histoire des colonies francaises», 1913.

93. Cady J. F. Southeast Asia, its Historical Development. N. Y., 1964.

94. Early Portuguese Account of Thailand.—JSS, 1940, vol. 32, pt. 1.

95. Card on R. Portuguese Malacca.—JRASMB, 1934, vol. XII.

96. Castanheda de. Historia do Descombrimento e conquesta de India Pelos Portuguese. Lisboa, 1833.

97. Cathay and the Way Thither, Begin a Collection of Medieval Notices of China. Vol. I—IV. L., 1915—1916.

98. C o e d e s G. Documents sur 1'histoire politique et religieuse du Laos Ocei-dental —BEFEO. Hanoi, 1925, T. XXV.

99. C o e d e s G. Introduction a 1'histoire du Laos.— «France-Asie», Saigon, 1956, t. XII, JVb 118—119.

100. Coedes G. The Indianized States of Southeast Asia. Canberra, 1968.

101. Coedes G. The Making of South East Asia. L., 1970.

102. Chatterji B. R. Indian Cultural Influence in Cambodia. Calcutta, 1928.

103. Chatterji B. R. History of Indonesia. Early and Medieval. L., 1967.

104. Chau Juqua. His Work on the Chinese and Arab Trade in the Twelveth and Thirteenth Centuries, Entitled Chu-fan-chi. St. Petersburg, 1911.

105. The Colonization and Conquest of the Philippines by Spain. Manila, 1965.

106. C o r d i e r H. Les voyages en Asie au XVI siecle du bienheureux frere Odoric Le Pordenone. P., 1891.

107. Costa H. del a. Readigns in Philippine History. Manila, 1965.

108. Couto Diogo do. Da Asia. Dos feitos que os Portuguezes fizeram na conquista e descumbrimento das terras e mares do Oriente. Decadas IV— XII. Lisbon, 1778—1788.

109. C r a i g A. The Philippines Fight for Freedom. N. Y., 1973.

110. Craufurd J. History of the Indian Archipelago. Vol. 1—3. Edinburgh, 1820.

111. Dames M. L. The Portuguese and Turks in the Indian Ocean in the six­teenth Century.—JRAS, 1921, № 1.

112. Damrong. The Story of the Records of Siamese History.—JSS, 1914, vol. XI. Pt. 3.

113. D anver s F. C. Portuguese in India. Vol. I—II. L., 1894.

114. Dauphin-MeunierA. Histoire du Cambodge. P., 1968.

115. Resai W. S. A Pageant of Burmese History. Bombey, 1961.

116. D'orsey, rev. A 1 e x J. D. Portuguese Discoveries, Dependencies and Mis­sions in Asia and Africa. L., 1893.

117. Douglas R. K. Europe and the Far East, 1506—1912. N. Y., 1913.

118. Eckel P. A. The Far East since 1500. N. Y., 1947.

119. Eliot, Ch. Hinduism and Buddhism, A Historical Sketch. Vol. Ill, L.,, 1957.

120. Faria a Sousa H. Asia Portuguesa. Vol. I—VI. Porto, 1945.

121. Fatimi S. Q. Inquest of Kalah — «Journal of Southeast Asian History*, 1960, vol. I, JVs 2.

122. Felner R. I. de L. Lendas de India por Gaspar Correa publicadas de or-dem da classe de sciencias moraes, politicas e bellas lettras da Academia Roal das Sciencias de Lisboa. Vol. 1—4, Lisbon, 1858—1866.

123. Ferrand G. Relations de voyages et textes geographiques arabes, per-sans et turks relatifs a 1'Extreme Orient du VHI-e au XVIII siecles. T. I— II. P., 1913—1914.

124. Ferrand G. Malaka, le Malayu et Malayur.— «Journal Asiatique», 1918, t. XI—XII, JMs 1.

125. Ferrand G. L'Empire sumatranaise de Crivijaya. P., 1922.

126. Fitche A. Burma, Past and Present. Vol. I—II. L., 1878.

127. Foreman J. F. R. G. S. The Philippine Islands, a Political. Etnographic Social and Commercial History. L., 1906.

128. Frankfurter O. Events in Ayuddhya from Chulasakaraj 686—966. JSS, 1909, vol. 6, pt. 3.

129. Furnivall J. S. Notes on the History of Hanthawaddy.—JBRS, 1913, vol. Ill, pt. 2.

130. Furnivall J. S. Europeans in Burma — the Early Portuguese — Burma Research Society Fiftieth Anniversary Publications. Vol. 1—2, Rangoon, 1960.

131. Gamier F. Chronique royale du Cambodge.—«Journal Asiatique», 1871, t. XVIII, JVs 4.

132. The Glass Palace Chronicle of the Kings of Burma. Rangoon, 1960.

133. Gervaise N. History naturelle et politique du royaume de Siam. P., 1688.

134. Ghosh M. A History of Cambodia. P., 1960.

135. Giteau M. Histoire du Cambodge. P., 1957.

136. Graaff H. J. de Geschiedenis van Indonesia. Hague, 1949.

137. Groeneveldt W. P. Notes on the Malay Achipelago and Malacca. Ha­gue, 1876.

138. Groeneveldt W. P. Historical Notes on Indonesia and Malaya Com­piled from Chinese Sourses. Djakarta, 1960.

139. G r o s 1 i e r B. Ph. Angkor. Hommes et pierres. P., 1956.

140. Groslier B. Ph. Angkor et le Cambodge au XVI-e siecle. P., 1958.

141. Gueshler U. The Travels of Ludovico di Varthema and his Visit to Si-am, Banghalla and Pegu A. D. 1505.—JSS, 1947, vol. XXXVI, pt. I—II.

142. Gurtz C. The Religion of Java. Glencoe, 1960.

143. Hall D. G. E. Burma. L, 1956.

144. Halliday R. Les inscriptions Mons du Siam.—BEFEO. Hanoi, 1930, t. XXX.

145. Harrison B. South-East Asia. A Short History. L., 1955.

146. Harvey G. E. History of Burma, from the Earliest Times to 10 March 1824. L., 1967.

147. Heine-Geldern R. Conception of State and Kingship in Southeast Asia. Ithaca 1963.

148. H erz M. F. A Short History of Cambodia. N. Y., 1958.

149. Hint on H. C. China's Relations with Burma and Vietnam. N. Y.,-1958.

150. Histoire generate des religions. T. I—IV. P., 1960.

151. Historians of South-East Asia. L., 1961.

152. Hoontrakul L. The Historical Records of the Siamese-Chinese Relati­ons. Bangkok, 1963.

153. Hourani G. F. Arab Seafaring in the Indian Ocean in Ancient and Ear­ly Medieval Times.— «Princeton Oriental Studies», 1951, Ns 13.

154. Htin Aung. A History of Burma. N. Y., 1967.

155. Hughes T. D. A Portuguese Account of Johor.—JRASBM, 1935, vol. XIII, pt. 2.

156. International Seminar on Traditional Cultures in South-East Asia. Bom­bay, 1960.

157. Josselin de Jong P. E. de and Wijk N. L. A. van. The Malacca Sultanat.— «Journal of Southeast Asia History», 1960, N° 1, 2.

158. Kasetsiri Ch. The Rise of Ayudhya. A History of Siam in the Fourteenth and Fifteenth Centuries. Kuala Lumpur, 1976.

159. Kennedy J. A History of Malaya, 1400—1957. L., 1962.

160. Klerck E. S. d e. History of the Netherlands East Indies. Vol. 1. Rotter­dam, 1939.

161. Krom N. I. Hindoe-Javansche geschiedenis. The Hague, 1926.

162. La Costa H. de. Readings in Philippine History. Manila, 1965.

163. La Loubere de S. Description du royaume de Siam. T. I—II. Amster­dam, 1700.

164. Lane Fr. C. Oceanic Expansion Force and Entreprise in the Creation of Ocean Commerce (in the XVI Century).— «Journal of Economic History», 1950, Suppl. X.

165. LeBoulangerP. Histoire du Laos francais. P., 1931.

166. Le Gentil G. Fernao Mendes Pinto, un precurseur du exotisme au XVI-e siecle. P., 1947.

167. Le May R. The Culture of South-East Asia. L., 1954.

168. Le Thanh K h 6 i. Le Viet-Nam. Histoire et civilisation. P., 1955.

169. LeThanhKhoi. Histoire de L'Asie du Sud-Est. P., 1959.

170. Legge J. A Record of Buddhistic Kingdoms. N. Y., 1965.

171. Leur J. C. van. Indonesian Trade and Society. Hague, 1955.

172. Ley C h. D. Portuguese Voyages 1498—1663. L, 1947.

173. Linchan W. A History of Pahang.—JRASMB, 1936, vol. XIV, pt. 2.

174. Linehan W. The Kings of the XlV-th Century Singapore.—JRASMB, 1947, vol. XX, pt. 2.

175. Lingat R. L'esclavage prive dans de vieux droit siamoise. P., 1931.

176. L'lsle. Relation historique du royaume de Siam. P., 1684.

177. Loeb E. M. Sumatra: Its History and People. Wien, 1935.

178. Lombard D. Sultanat d'Atjeh au temps d'lscander Muda, 1607—1636. P., 1967.

179. London K. P. Southeast Asia. Crossroad of Religions. Chicago, 1949.

180. Luce G. H. Economic Life of the Early Burman.— JBRS, 1940, vol. XXX, pt. 2.

181. Luce G. H. The Early Siam in Burma's History.—JSS, 1952, vol. XLVI, Pt. 2.

182. Luce G. H. The Early Siam in Burma's History — JSS, 1959, vol. 47, pt. 1.

183. Luce G. A. Old Burma — Early Pagan. N. Y., 1969.

184. M —N. Expose statistique du Tonkin, du Cambodge, du Tsiampa, du Laos, du Lac-tho. T. I—II. L., 1811.

185. Ma H u a n, Ying-yay S h e n g -1 a n. The Overall Survey of the Oce­an's Shows (1433). Cambridge, 1970.

186. Ma T u a n - 1 i n. Ethnographic des peuples etrangers a la Chine. Geneve, 1883.

187. Mac Gregor A. Translation of «A Brief Account of the Kingdom of Pegu» by an Anonymous Portugese Writer of the Early Seventeenth Cen­tury.— JBRS, 1926, vol. XVI, pt. 2.

188. Macgregor J. A. Johore Lama in the Sixteenth Century.— JRASMB, 1955, vol. XXVIII, pt. 2.

189. Macgregor J. A. Notes on the Portuguese in Malaya.—JRASMB, 1955, vol. XXVIII, pt. 2.

190 Maguin P. Y. Portugais sur le cotes du Vietnam et du Champa. P., 1972.

191. Major R. H. India in the Fifteenth Century. L., 1857.

192. Malaysia Selected Historical Readings. Kuala Lumpur — London, 1966.

193. Mallat de Bassilan J. B. Les Philippines. Histoire. P., 1846.

194. M a n i c h M. D. History of Laos. Bangkok, 1967.

195. March A. The History of Conquest of the Philippines. N. Y., 1970 .

196. M a r i n i. Histoire nouvelle et curieuse des royaumes de Tunquin et de Lao, P., 1666.

197. Marsden W. History of Sumatra. L., 1780.

198. Maspero G. Le Royaume de Champa. P., 1928.

199. Maspero H. Etudes d'histoire d'Annam, part 2, La geographic politique Lempire d'Annam sous les Li, des Tran et les Ho (X-e XV-e siecles).— BEFEO, 1916, vol. XVI.

200. Masselman G. The Cradle of Colonialism. New Haven — London, 1963.

201. Mass on A. Histoire du Vietnam. P., 1960.

202. Maung Tin. Derivation of Ari. JBRS, 1919, vol. IX, pt. 1.

203. Maybon Ch. B. Histoire moderne du pays d'Annam (1592—1820). P., 1919.

204. Meersman A. The Franciscans in the Indonesian Archipelago 1300— 1775. Louvain, 1967.

205. Meilink-Roelofsz M. A. P. Asian Trade and European Influence in the Indonesian Archipelago between 1500 and about 1630. S-Gravenhage, 1962.

206. Memoires sur les coutumes du Cambodge de Tchou Takuan.— Oeuvres post-humes de Paul Pelliot. Vol. III. P., 1951.

207. Mi11e r H. A Short History of Malaysia. N. Y., 1965.

208. MoertonoS. State and Statecraft in Old Java. N. Y., 1968.

209. Moorhead F. Y. A History of Malaya and her Neighbours. Vol. I. L., 1957.

210. Morga A d e. History of the Philippine Islands. Vol. I—II. N. Y., 1970.

211. Morrison G. E. The Siamese Wars with Malacca During the Reign of Muzzafar Shah.—JRASMB, 1949, vol. XXII, pt. 1.

212. Moura J. Le royaume du Cambodge. P., 1883.

213. Naerssen F. H. Van andDeJonghR. C. The Economic and Ad­ministrative History of Early Indonesia. Leiden, 1977.

214. Nag Ka1idas. Discovery of Asia. Calcutta, 1957.

215. Nai Thien (Luang Phraison Salarak). Intercourse between Burma and Siam as Recorded in Hmannan Yazawindawgyi.— JSS, 1911, vol. VIII, pt. 2.

216. NguyenKhacVien. Histoire du Vietnam. P., 1974.

217. Pannikar K- M. Asia and Western Dominance. A Survey of the Vasco de Gama Epoch of Asian History 1498—1945. L., 1954.

218. Parmentier. Le discours de la navigation de Jean et Raoul Parmentier de Dieppe. Voyage a Sumatra en 1529. P., 1883.

219. Papers on Early South-East Asian History. Singapore, 1964.

220. Pasquier P. L'Atmam d'autrefois. P., 1930.

221. Pel Hot P. Les grands voyages maritimes chinoise au debut de XV-e sіecle.—«T'oung Pao», 1933, vol. XXX.

222. Petit R. La monarchie Annamite. P., 1931.

223. Phayre A. P. History of Burma. L., 1883.

224. Phelan I. L. The Hispanization of the Philippines (1565—1700). Madi­son, 1959.

225. Phra Phraison Salarak. Intercourse between Siam and Burma as Recorded in the «Royal Autographic Edition» of the History of Siam — JBRS, 1935, vol. XXV, pt. 2.

226. Phya Anuman Rajadhon. Life and Ritual in Old Siam. New haven, 1961.

227. Pigeaud Th. Java in Fourteenth Century. Vol. I—IV. The Hague, 1960— 1962.

228. Pigeaud Th. G. and De Graaf H. I. Islamic States in Java 1500— 1700. The Hague, 1976.

229. Pires T. The Summa Orientalia of Tome Pires. Vol. I—II. L., 1944.

230. Pordenone Odorico de. Le voyages en Asie du bienheureux frere Odoric de Pordenone. P., 1891.

231. Purce11 V. The Chinese in Malaya. New York — Toronto, 1949.

232. Purcell V. The Chinese in South East Asia. L., 1951.

233. Q u a 1 e G. R. Eastern Civilizations. N. Y.,. 1966.

234. Quaritch Wales H. G. Siamese State Ceremonies. Their History and Function. L., 1931.

235. Quaritch Wales H. G. Ancient Siamese Governement and Administra­tion. L., 1934.

236. Quaritch Wales H. G. Ancient South-East Asian Warfare. L., 1952.

237. Raff1es T. S. The History of Java. Vol. I—II. L., 1817.

238. Rhodes A. Histoire du royaume de Tunquin. P., 1646.

239. Rockhi11 W. W. Notes on the Relations and Trade of China with the Eastern Archipelago and the Coasts of the Indian Ocean during the Four­teenth Century. Pt. L— «Toung Pao», 1914, vol. XV; 1915, vol. XVI.

240. Ruissier H. Histoire sommaire du royaume de Cambodge. Hanoi, 1929.

241. Ryan N. I. Malaya through Four Centuries. An Anthology 1400—1900. L., 1959.

242. Sanz C. Primitivas relaciones de Espana con Asia y Oceania los dos pri-meros libros impresos en Filipinas. Madrid, 1958.

243. Sastri K. A. Nilakarta. Sri Vijaya.— BEFEO, vol. XL.

244. Sauvaget J. Sur d'anciennes instruction nautiques arabes pour les mers-de I'lnde.— «Journal Asiatique», 1948, vol. CCXXI, N° 1.

245. Schnitger F. M. Forgotten Kingdoms in Sumatra. Leiden, 1964.

246. Schrieke B. Indonesian Sociological Studies. Selected Writings. Vol. I— II. Bandung, 1957—1960.

247. Scott J. G. Burma from the Earliest Times to the Present Day. L., 1924.

248. Sejarah Melayu (transl. by C. C. Brown).—JRASMB, 1952, vol. XXV, pt. 2—3.

249. Slametmuljana. A Story of Majapahit. Singapore, 1976.

250. Sousa Manuel de Faria E. Asia Portuguese. Lisboa, 1666.

251. Sriksibhanda S. Le pouvoir royal a la Thailande. Caen, 1940.

252. Stain Ca11enfe1s P. V. van. The Founder of Malacca. JRASMB, 1937, vol. XV, pt. 2.

253. Stapel F. W. Geschiedenis van Nederlandsch Indie. B. 1—5. Amster­dam, 1938—1940.

254. Stevens. History of Sea Power. N. Y., 1944.

255. Sy H. Quelques traits relatifs a 1'histoire du Cambodge.— «Revue d'Histoi-re des Missions», 1931, N° 4.

256. Tcheou Takouan. Memoires sur la Cambodge.—BEFEO, 1902, vol.11.

257. Than Tun. Religion in Burma A. D. 1000—1300.—JBRS, 1959, vol. XVII, pt. 2.

258. Thanh -1u'o'ng. Histoire resumee du Viet-Nam. Hanoi, 1955.

259. Traditional Vietnam. Hanoi, 1969.

260. Tran Van Tun g. Viet-Nam. Les hommes d'au — dela du Sud. Hanoi, 1957.

261. Tregonning K. G. World History for Malayans from Earliest Times to 1511. L., 1957.

262. T u r p i n. M. Histoire civile et naturelle du royaume de Siam et des revo­lutions qui ont bouleverse cet empire a jusqu'a 1770. T. I — II. P., 1771.

263. U Aung Thein. Intercource between Siam and Burma.— JBRS, 1938, with the Burmese. JBRS, 1958, vol. 40. pt. 2; vol. XXVIII, pt. II.

264. U Aung Thein. Our War 1959, vol. 41, pt. 1.

265. Varthemadi. The Travels of Lodovico Varthema. L., 1863.

266. Viet-Nam: A Historical Sketch. Hanoi, 1974.

267. ViravongMaha Sila. History of Laos. N. Y., 1964.

268. Vlekke B. H. M. The Story of the Dutch East Indies. Cambridge, 1946.

269. Vlekke B. H. M. Nusantara. A History of Indonesia. Chicago, 1960.

270. Wells K. E. Thai Buddhism. Its Rites and Activities. Bangkok, 1939.

271. Wessels C. La premiere mission franciscaine a Java (1564—1599). «Re-vue d'Histoire des Missions*, 1930, N° 4.

272. Wheatly P. The Golden Khersonese. Kuala Lumpur, 1961.

273. Wi1kinson R. I. The Malacca Sultanat. 1935, vol. XIII, pt. 2.

274. Willoguet G. Histoire de Philippines. P., 1961.

275. Winstedt R. O. A History of Johore.— JRASMB, 1932, vol. X, pt. 3.

276. Winstedt R. O. The Malay Annals or Sejara Melayu.— JMBRAS, 1940, vol. XVI, pt. 2.

277. Winstedt R. O. The Malay Founder of Medieval Malacca. — «Bulletin of the School of Oriental and African Studies», 1948, vol. XII, N° 34.

278. Winstedt R. O. Malaya and its History. L., 1948.

279. Winstedt R. O. Malay History from Chinese Sources. — «Bulletin of the School of Oriental and African Studies», 1949, vol. XIII, no 1.

280. Winstedt R. O. A History of Malay. Kuala Lumpur, 1968.

281. Winstedt R. and losselinde long P. E. The Maritime Laws of Malacca.— JRASMB, 1956, vol. XXIX, pt. 3.

282. Wood W. A. R. A History of Siam from the Earliest Times to the Year 1781. Bangkok, 1933.

283. Zainuddin A. A Short History of Indonesia. Clayton, 1968.

284. Zairа N. Readings in Philippines History. Manila, 1956.

285. Zaide G. F. Philippine Political and Cultural History. Vol. I— II. Manila, 1950.

286. Zaide G. F. Great Events in Philippines Historical Patriotic Calendar. Manial, 1959.

287. Zaide G. F. History of the Philippine People. Manila, 1959.

288. Zaide G. F. The Pageant of Philippine History. Vol. I. Manila. 1979.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

Спойлер (раскрыть)

BEFEO – Bulletin d'Ecole Francaise d'Extreme-Orient (Saigon)

JBRS – Journal of the Burma Research Society (Rangoon)

JRAS – Journal of the Royal Asiatic Society of Great Britain (London)

JRASMB – Journal of the Royal Asiatic Society. Malayan Branch (Singapore)

JSS – Journal of the Siam Society (Bangkok)

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

SUMMARY

Спойлер (раскрыть)

The subject of this book is the history of the South East Asia from begin­ning of the XIII century to the end of the XVI century A. D. This period may be divided into three main parts:

1. The destruction of the old and the foundation of the new feudal states (XIII— XIV centuries).

2. The development of the new type of feudal states depending on the level of economic growth in the region (XIV— XV centuries).

3. The struggle of the South Eastern states (direct or indirect) against the first wave of the European (Portuguese and Spanish) colonization and redist­ribution of the trade and power centers influenced by these events (XVI cen­tury).

Until the XII — beginning of the XIII centuries the prevailing type of eco­nomy in the region was natural. But in the XIII century we witness the change in this pattern due to the cardinal events in the world history. In the West because of the Crusades Europe started taking active part in the Eastern trade. In the East the Mongolian — Chinese empire of Yuan became a new great mar­ket for the goods from the SEA and the West which were reexported through the South East Asia.

The development of the trade relations in the SEA in its turn became the stimulus for the local feudals who in order to get profits raised the level of .exploitation of their peoples.

But the social structure of the SEA countries was based on the natural economy and the main part of the surplus product which could not be utilised by the feudals was spent on religious needs (especially on the construction of the huge and numerous temples). New burdens imposed on the peoples could not but aroused the wave of indignation which destructed the old states.

In this acute struggle the peasants were supported by the young barbaric tribes (Thai, Shan, Lao), which entered this region from the North and by some of the petty feudals, who realised the necessity to liquidate overgrown bureau­cratic system and the privileges of the clergy as the only way out.

Social struggle of the XIII — XIV centuries destroyed the main part of the old system of the feudal yoke and for some time lessened the burden of the working people. At the same time the new type of states had evolved on the ruins of the old system. Their administrative apparatus was simplified and the clergy lost part of its wealth. New feudal systems were more suited to the economic trade relations and stayed so up to the end of the period.

The strengthening of the new states can be also explained by the struggle against the Mongolian — Chinese aggression in the XIII century which ended wilh the expulsion of the aggressors.

The second half of the XIV and the XV centuries was the period of the highest development of the SEA. The trade with India, Near East and China reached the highest level. Such states as Siam, Majapahit, Vietnam and Malacca were flourishing in this period.

By the end of the XIV century the situation was complicated by the begin­ning of the new Chinese aggression in the region. But in the end the people-of the SEA headed by Vietnam repulsed this aggression.

With the occupation of Malacca by the Portuguese in 1511 the international trade in the SEA was undermined. But the countries of the region were quick in repairing the situation. The new trade centers were established ar: new trade routes bypassing the Malacca Strait were found. The Portuguese and the Spaniards, who reached the Philippines by the end of the XVI century, were powerless to suppress the sea trade of the SEA. The efforts of the Portuguesr and Spaniards to get foot in some regions of the Indochina and their colonist adventure in Cambodia in the end of the XVI century were in vain.

At the same time the rulers of the SEA countries underestimated the Euro­pean threat. Busy fighting each other and using the Portuguese soldiers of for­tune they were powerless to unite in order to crush the Portuguese hold of Ma­lacca. Therefore the XVI century was the period of balance between the coun­tries of the SEA and the European colonialism. Only in the XVII century with: the British and Dutch fleets entering the region the decisive change in favour of the West took place and the new period in the history of the SEA has star­ted.