4. ДОСТИЖЕНИЯ НИЩЕНСТВУЮЩИХ БРАТЬЕВ
Спойлер (раскрыть)
XIII век был не только веком городов, купцов, университетов, литератур на местных языках; он также отмечен по всей Европе сильным влиянием монашества нового типа — нищенствующих орденов, из которых главными были доминиканцы, они же братья-проповедники, и францисканцы (минориты). Монахи этих орденов жили не в коллективном уединении монастырей, а, как правило, сообща с другими людьми в городах. Своей проповедью и литургической деятельностью они формируют новое общество и новое христианство, которое проявляет куда больший интерес к мирянам; главной его задачей было стремление вовлечь и клириков, и мирян в процесс бурного развития европейского христианства, и эти усилия оказались весьма эффективны.
Для Церкви большой проблемой оставались незавершенная григорианская реформа, стремительное распространение ересей, неумение приспособиться к обществу, в котором усиливалось обращение денег, богатство в глазах людей становилось заслугой, а монастырская культура, связанная с деревенской жизнью, оказывалась не в состоянии ответить на запросы христиан. Ответ на эти запросы дают несколько религиозных и светских деятелей, которые основывают ордена нового типа вне монастырей; эти ордена были с большей или меньшей легкостью узаконены папской властью. Подобные ордена получили название нищенствующих, поскольку — и это было в них самой поразительной чертой — для их членов характерны смирение и бедность, а один, основанный Франциском Ассизским, был даже назван орденом миноритов (то есть меньших, младших братьев). Успех этих орденов привел к тому, что в начале XIII века их число умножилось. Но в 1274 году II Лионский собор оставил только четыре. Это были проповедники, или доминиканцы, минориты, или францисканцы, отшельники святого Августина и кармелиты. В начале XIV века папская власть добавила к ним сервитов Девы Марии. Эта община зародилась в среде флорентийских кающихся купцов, прислуживавших в приюте для нищих, посвященном Богородице; они удалились из города, чтобы жить сообща в бедности. Успех сервитов ограничился Италией, в основном северной ее частью. Нередко сервиты возвращались в города, — например, они обосновались в Риме, где им была отведена церковь Св. Марцелла (Сан-Марчелло), — и занимались главным образом учеными трудами, часто наведываясь в Парижский университет. Но историографическая традиция не включает их в число нищенствующих орденов.
Высочайшему авторитету доминиканцев и францисканцев во многом способствовали личности их основателей. Доминик, родившийся около 1170 года в Калеруэге в Кастилии, в 1196 году стал членом капитула каноников города Осма. По делам капитула он путешествовал по всему Лангедоку и был поражен обилием еретиков и их влиянием. Он решил бороться с ними на их собственной территории, живя в бедности и посвятив себя проповедничеству. Его отправными пунктами стали Пруйль и Фанжо между Каркассоном и Тулузой. Он собрал вокруг себя братство клириков, и братство это добилось такого успеха, что в 1215 году было признано Папой Иннокентием III. В тот же год IV Латеранский собор запретил основывать новые ордена. Но группа Доминика следовала уставу святого Августина, привычному в среде каноников, и этому братству было дозволено организовать орден, который в папской булле 1217 года был назван «орденом проповедников». Доминик посылал братьев в разные города, как правило многолюдные (доминиканцы селились в больших городах, в отличие от францисканцев, которых больше привлекали средние и малые), в частности в Болонью и в Париж, поскольку доминиканцы хотели, чтобы их проповеди основывались на серьезных научных знаниях. В конце жизни Доминик проповедовал главным образом в Северной Италии и умер в одном из болонских монастырей (1221). В 1254 году он был канонизирован.
Совсем другой личностью был Франциск Ассизский. Он был сыном купца-суконщика из маленького городка Ассизи; его влекла рыцарская жизнь. Около 1206 года он решительно отказывается от своих замыслов и от отцовского наследства, которое его ждет. В людном месте он демонстративно сбрасывает с себя одежду, порицает деньги, торговлю и призывает сограждан к бедности и служению Христу. С несколькими товарищами он образует группу, странствующую по дорогам, а опорными пунктами для них становятся две скромные церкви в окрестностях Ассизи: Святого Дамиана и Порциункула. В трудном диалоге с Папой Иннокентием III Франциск добился признания своего братства, состоявшего из клириков и мирян, в качестве нового ордена, для которого он создал устав. Позже этот устав был изменен по требованию Папы Гонория III, утвердившего его окончательно в 1223 году, — Франциск изъял из текста наиболее вызывающие пассажи, касавшиеся бедности и общинной жизни. Перед тем как дать краткий очерк первых шагов францисканского ордена, которые, в противоположность начальной деятельности доминиканцев, были весьма энергичными, отметим новизну обоих орденов. Больше всего бросается в глаза, вне всякого сомнения, их глубокое внедрение в городскую среду и тот факт, что город становится главным местом проповеди и всей деятельности как для францисканцев, так и для доминиканцев. Однако францисканцы скитаются также по дорогам, находят приют в горных обителях. Их образ жизни разительно отличается от монашеского: они не владеют собственностью, у них нет ни земель, ни регулярных доходов. Они живут подаянием, которое иной раз поступает в виде крупных пожертвований, позволяющих им, вопреки заветам основателей ордена, строить все более и более крупные церкви, хотя эти церкви по-прежнему сохраняют определенную скромность отделки. Нищенствующие ордена не только ставят Христа и Евангелие в центр своих молитвенных практик, но и предлагают ту же модель мирянам. Франциск Ассизский доводит это стремление отождествиться с Христом до крайности. В уединении, на горе Альверна в Центральной Италии, он встречает серафима и принимает от него стигматы Христа, то есть следы ран, полученных Христом на кресте. Кроме того, нищенствующие ордена с помощью энергичной проповеди обучают людей — как правило, жителей городов — новым религиозным практикам. Их усилиями рождается Европа звучащего слова, Европа проповедников, которая впоследствии, секуляризовавшись, станет Европой публичных речей, Европой кафедры и трибуны.
Франциск восхищался творением рук Божьих и воспел его в знаменитом «Гимне брату Солнцу», называемом также «Похвала творениям», в котором мы усматриваем истоки европейского чувства природы. Вскоре папская власть нашла для нищенствующих орденов, которые первое время после основания служили Церкви своей проповеднической деятельностью, новые задачи вместо первоначальных пастырских трудов. В борьбе с еретиками Церковь принуждает нищенствующие ордена обратиться от проповеди к инквизиционной деятельности, и они оказываются под угрозой извращения своего исконного призвания. Папская власть отнимает у епископов управление судами инквизиции и передает его нищенствующим орденам. Таким образом, репутация нищенствующих орденов в европейском обществе XIII века оказывается весьма противоречивой. С одной стороны, ими восхищаются, их славят, им подражают. В 1233 году они весьма умело погасили — впрочем, лишь на некоторое время — внутренние конфликты в городах Северной Италии (так называемое движение «Аллилуйя»). С другой стороны, они оказываются объектом нападок и враждебности, подчас доходящей до ненависти. Ярким примером служит смерть доминиканца Петра Мученика, причисленного к лику святых, неистового инквизитора, боровшегося с ересью на севере Италии: он был убит в 1252 году на дороге из Комо в Милан. Этого святого обычно изображают с головой, пронзенной кинжалом; его смерть показывает отдаление Церкви с нищенствующими орденами от большинства верующих в результате действий инквизиции.
Оба ордена вызвали на себя главный огонь критики мирян из-за своей активности в области образования и науки, особенно в Парижском университете. Светские профессора, из которых главным был Гильом де Сент-Амур, а также такие поэты, как Рютбёф и Жан де Мён, энергично нападали на нищенствующие ордена. Прежде всего они ополчались на сам принцип нищенства и бедности. Разве не должен человек, в том числе и монах, жить плодами своего труда, а не подаянием, которое позволяет ему пребывать в праздности? Как мы увидим позже, это чувство возникает по мере рождения Европы труда и возвеличивания самой идеи труда. Разве нищенствующие братья — настоящие нищие? Не следует ли отдавать предпочтение перед ними истинным нищим, которые обречены на попрошайничество условиями своего существования? Присвоение функций, принадлежащих секулярному духовенству[37], — раздача Святых Даров, управление церквами, влекущее за собой взимание церковной десятины в свою пользу, — возмущает многих верующих, но в особенности восстанавливает против нищенствующих орденов большую часть секулярного клира. Конфликт обостряется также и потому, что начиная с середины XIII века папская власть все чаще назначает епископов из числа нищенствующих братьев, размывая таким образом различия между регулярным[38] и секулярным духовенством.
Доминиканцы изначально проявляли интерес к наукам, да и францисканцы со временем стали его разделять (несмотря на то, что Франциск Ассизский с настороженностью относился к занятиям, связанным с покупкой дорогостоящих книг); и все же в университетах, особенно в Парижском, нищенствующих с самого начала недолюбливали, потому что они воспользовались участием секулярных профессоров в великой забастовке 1229–1231 годов, чтобы создать свои собственные кафедры. В университетский мир они вошли как штрейкбрехеры. Конфликт между светскими преподавателями и нищенствующими братьями не раз нарушал течение жизни Парижского университета в XIII веке. Папская власть вмешивалась в эти конфликты, принимая, как правило, сторону нищенствующих, но ее вмешательства больше разжигали, чем гасили эти раздоры, в которых заметную роль играли Бонавентура и Фома Аквинский, защищавшие достоинства и законность добровольной бедности. Таким образом, XIII век оказался, благодаря появлению нищенствующих орденов, важным периодом в долгой истории бедности в Европе, которая, к сожалению, не закончилась и в наши дни.
Изнутри францисканский орден подтачивали в XIII веке и другие раздоры. Еще при жизни святого Франциска строго аскетической тенденции противостояла компромиссная, учитывавшая необходимость жизни в обществе. Франциск, судя по всему, чаще принимал сторону ригористов, но всегда избегал вступать в конфликт с Церковью и папской властью. После его смерти в 1226 году (папская власть поспешила его канонизировать уже в 1228-м) вокруг его имени не раз вспыхивали конфликты, сотрясавшие орден. Первым поводом для такого конфликта оказалось то, что его преемник, брат Илия (назначенный самим Франциском, однако вызывавший большую неприязнь у братьев), начал строительство огромной и роскошной базилики в Ассизи, которая словно бросала вызов духовным устремлениям Франциска. Дальнейшие разногласия отразились главным образом в посвященных ему биографических трудах. Так родился конфликт, который впоследствии, в конце XIX века, великий биограф Нового времени протестант Поль Сабатье назовет «францисканским вопросом». Согласно Сабатье, остроту его усугубило событие, которое в XIII веке призвано было как раз решить существующие проблемы. Дело в том, что в 1260 году генеральный капитул ордена принял беспрецедентное решение поручить генералу ордена Бонавентуре составление официального «Жития святого Франциска», которое должно было заменить все его прежние жизнеописания, отныне по распоряжению капитула подлежавшие уничтожению. Если вспомнить, что в это же время в Париже был осужден епископ Тампье, то придется, к сожалению, признать, что в XIII веке родилась не только Европа инквизиции, но и Европа цензуры.
Для Церкви большой проблемой оставались незавершенная григорианская реформа, стремительное распространение ересей, неумение приспособиться к обществу, в котором усиливалось обращение денег, богатство в глазах людей становилось заслугой, а монастырская культура, связанная с деревенской жизнью, оказывалась не в состоянии ответить на запросы христиан. Ответ на эти запросы дают несколько религиозных и светских деятелей, которые основывают ордена нового типа вне монастырей; эти ордена были с большей или меньшей легкостью узаконены папской властью. Подобные ордена получили название нищенствующих, поскольку — и это было в них самой поразительной чертой — для их членов характерны смирение и бедность, а один, основанный Франциском Ассизским, был даже назван орденом миноритов (то есть меньших, младших братьев). Успех этих орденов привел к тому, что в начале XIII века их число умножилось. Но в 1274 году II Лионский собор оставил только четыре. Это были проповедники, или доминиканцы, минориты, или францисканцы, отшельники святого Августина и кармелиты. В начале XIV века папская власть добавила к ним сервитов Девы Марии. Эта община зародилась в среде флорентийских кающихся купцов, прислуживавших в приюте для нищих, посвященном Богородице; они удалились из города, чтобы жить сообща в бедности. Успех сервитов ограничился Италией, в основном северной ее частью. Нередко сервиты возвращались в города, — например, они обосновались в Риме, где им была отведена церковь Св. Марцелла (Сан-Марчелло), — и занимались главным образом учеными трудами, часто наведываясь в Парижский университет. Но историографическая традиция не включает их в число нищенствующих орденов.
Высочайшему авторитету доминиканцев и францисканцев во многом способствовали личности их основателей. Доминик, родившийся около 1170 года в Калеруэге в Кастилии, в 1196 году стал членом капитула каноников города Осма. По делам капитула он путешествовал по всему Лангедоку и был поражен обилием еретиков и их влиянием. Он решил бороться с ними на их собственной территории, живя в бедности и посвятив себя проповедничеству. Его отправными пунктами стали Пруйль и Фанжо между Каркассоном и Тулузой. Он собрал вокруг себя братство клириков, и братство это добилось такого успеха, что в 1215 году было признано Папой Иннокентием III. В тот же год IV Латеранский собор запретил основывать новые ордена. Но группа Доминика следовала уставу святого Августина, привычному в среде каноников, и этому братству было дозволено организовать орден, который в папской булле 1217 года был назван «орденом проповедников». Доминик посылал братьев в разные города, как правило многолюдные (доминиканцы селились в больших городах, в отличие от францисканцев, которых больше привлекали средние и малые), в частности в Болонью и в Париж, поскольку доминиканцы хотели, чтобы их проповеди основывались на серьезных научных знаниях. В конце жизни Доминик проповедовал главным образом в Северной Италии и умер в одном из болонских монастырей (1221). В 1254 году он был канонизирован.
Совсем другой личностью был Франциск Ассизский. Он был сыном купца-суконщика из маленького городка Ассизи; его влекла рыцарская жизнь. Около 1206 года он решительно отказывается от своих замыслов и от отцовского наследства, которое его ждет. В людном месте он демонстративно сбрасывает с себя одежду, порицает деньги, торговлю и призывает сограждан к бедности и служению Христу. С несколькими товарищами он образует группу, странствующую по дорогам, а опорными пунктами для них становятся две скромные церкви в окрестностях Ассизи: Святого Дамиана и Порциункула. В трудном диалоге с Папой Иннокентием III Франциск добился признания своего братства, состоявшего из клириков и мирян, в качестве нового ордена, для которого он создал устав. Позже этот устав был изменен по требованию Папы Гонория III, утвердившего его окончательно в 1223 году, — Франциск изъял из текста наиболее вызывающие пассажи, касавшиеся бедности и общинной жизни. Перед тем как дать краткий очерк первых шагов францисканского ордена, которые, в противоположность начальной деятельности доминиканцев, были весьма энергичными, отметим новизну обоих орденов. Больше всего бросается в глаза, вне всякого сомнения, их глубокое внедрение в городскую среду и тот факт, что город становится главным местом проповеди и всей деятельности как для францисканцев, так и для доминиканцев. Однако францисканцы скитаются также по дорогам, находят приют в горных обителях. Их образ жизни разительно отличается от монашеского: они не владеют собственностью, у них нет ни земель, ни регулярных доходов. Они живут подаянием, которое иной раз поступает в виде крупных пожертвований, позволяющих им, вопреки заветам основателей ордена, строить все более и более крупные церкви, хотя эти церкви по-прежнему сохраняют определенную скромность отделки. Нищенствующие ордена не только ставят Христа и Евангелие в центр своих молитвенных практик, но и предлагают ту же модель мирянам. Франциск Ассизский доводит это стремление отождествиться с Христом до крайности. В уединении, на горе Альверна в Центральной Италии, он встречает серафима и принимает от него стигматы Христа, то есть следы ран, полученных Христом на кресте. Кроме того, нищенствующие ордена с помощью энергичной проповеди обучают людей — как правило, жителей городов — новым религиозным практикам. Их усилиями рождается Европа звучащего слова, Европа проповедников, которая впоследствии, секуляризовавшись, станет Европой публичных речей, Европой кафедры и трибуны.
Франциск восхищался творением рук Божьих и воспел его в знаменитом «Гимне брату Солнцу», называемом также «Похвала творениям», в котором мы усматриваем истоки европейского чувства природы. Вскоре папская власть нашла для нищенствующих орденов, которые первое время после основания служили Церкви своей проповеднической деятельностью, новые задачи вместо первоначальных пастырских трудов. В борьбе с еретиками Церковь принуждает нищенствующие ордена обратиться от проповеди к инквизиционной деятельности, и они оказываются под угрозой извращения своего исконного призвания. Папская власть отнимает у епископов управление судами инквизиции и передает его нищенствующим орденам. Таким образом, репутация нищенствующих орденов в европейском обществе XIII века оказывается весьма противоречивой. С одной стороны, ими восхищаются, их славят, им подражают. В 1233 году они весьма умело погасили — впрочем, лишь на некоторое время — внутренние конфликты в городах Северной Италии (так называемое движение «Аллилуйя»). С другой стороны, они оказываются объектом нападок и враждебности, подчас доходящей до ненависти. Ярким примером служит смерть доминиканца Петра Мученика, причисленного к лику святых, неистового инквизитора, боровшегося с ересью на севере Италии: он был убит в 1252 году на дороге из Комо в Милан. Этого святого обычно изображают с головой, пронзенной кинжалом; его смерть показывает отдаление Церкви с нищенствующими орденами от большинства верующих в результате действий инквизиции.
Оба ордена вызвали на себя главный огонь критики мирян из-за своей активности в области образования и науки, особенно в Парижском университете. Светские профессора, из которых главным был Гильом де Сент-Амур, а также такие поэты, как Рютбёф и Жан де Мён, энергично нападали на нищенствующие ордена. Прежде всего они ополчались на сам принцип нищенства и бедности. Разве не должен человек, в том числе и монах, жить плодами своего труда, а не подаянием, которое позволяет ему пребывать в праздности? Как мы увидим позже, это чувство возникает по мере рождения Европы труда и возвеличивания самой идеи труда. Разве нищенствующие братья — настоящие нищие? Не следует ли отдавать предпочтение перед ними истинным нищим, которые обречены на попрошайничество условиями своего существования? Присвоение функций, принадлежащих секулярному духовенству[37], — раздача Святых Даров, управление церквами, влекущее за собой взимание церковной десятины в свою пользу, — возмущает многих верующих, но в особенности восстанавливает против нищенствующих орденов большую часть секулярного клира. Конфликт обостряется также и потому, что начиная с середины XIII века папская власть все чаще назначает епископов из числа нищенствующих братьев, размывая таким образом различия между регулярным[38] и секулярным духовенством.
Доминиканцы изначально проявляли интерес к наукам, да и францисканцы со временем стали его разделять (несмотря на то, что Франциск Ассизский с настороженностью относился к занятиям, связанным с покупкой дорогостоящих книг); и все же в университетах, особенно в Парижском, нищенствующих с самого начала недолюбливали, потому что они воспользовались участием секулярных профессоров в великой забастовке 1229–1231 годов, чтобы создать свои собственные кафедры. В университетский мир они вошли как штрейкбрехеры. Конфликт между светскими преподавателями и нищенствующими братьями не раз нарушал течение жизни Парижского университета в XIII веке. Папская власть вмешивалась в эти конфликты, принимая, как правило, сторону нищенствующих, но ее вмешательства больше разжигали, чем гасили эти раздоры, в которых заметную роль играли Бонавентура и Фома Аквинский, защищавшие достоинства и законность добровольной бедности. Таким образом, XIII век оказался, благодаря появлению нищенствующих орденов, важным периодом в долгой истории бедности в Европе, которая, к сожалению, не закончилась и в наши дни.
Изнутри францисканский орден подтачивали в XIII веке и другие раздоры. Еще при жизни святого Франциска строго аскетической тенденции противостояла компромиссная, учитывавшая необходимость жизни в обществе. Франциск, судя по всему, чаще принимал сторону ригористов, но всегда избегал вступать в конфликт с Церковью и папской властью. После его смерти в 1226 году (папская власть поспешила его канонизировать уже в 1228-м) вокруг его имени не раз вспыхивали конфликты, сотрясавшие орден. Первым поводом для такого конфликта оказалось то, что его преемник, брат Илия (назначенный самим Франциском, однако вызывавший большую неприязнь у братьев), начал строительство огромной и роскошной базилики в Ассизи, которая словно бросала вызов духовным устремлениям Франциска. Дальнейшие разногласия отразились главным образом в посвященных ему биографических трудах. Так родился конфликт, который впоследствии, в конце XIX века, великий биограф Нового времени протестант Поль Сабатье назовет «францисканским вопросом». Согласно Сабатье, остроту его усугубило событие, которое в XIII веке призвано было как раз решить существующие проблемы. Дело в том, что в 1260 году генеральный капитул ордена принял беспрецедентное решение поручить генералу ордена Бонавентуре составление официального «Жития святого Франциска», которое должно было заменить все его прежние жизнеописания, отныне по распоряжению капитула подлежавшие уничтожению. Если вспомнить, что в это же время в Париже был осужден епископ Тампье, то придется, к сожалению, признать, что в XIII веке родилась не только Европа инквизиции, но и Европа цензуры.
- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -
Европа благотворительности
Спойлер (раскрыть)
Кроме того, что нищенствующие ордена создали своими проповедями Европу публичного слова, они также оказались великими создателями Европы благотворительности, предвосхищавшей Европу социального обеспечения. Эта система возникает в XIII веке под названием «дел милосердия». Они основываются на тексте Евангелия от Матфея, 25:35, согласно которому Сын Человеческий на Страшном Суде разделит человечество и пошлет тех, кто занял место справа от него, в Царствие Небесное в награду за добрые дела, которые они творили во время своей земной жизни. Вот примеры этих добрых дел: посещать больных, давать питье жаждущим и еду голодным, платить выкуп за пленных (в XIII веке это главным образом те, кого брали в плен пираты-мусульмане в Средиземном море), одевать тех, у кого нет одежды, давать приют странникам, заказывать мессы по усопшим. Нищенствующие братья активно проповедуют дела милосердия и сами их практикуют; одновременно они работают в больницах, которых в городской среде становится все больше. Рождается Европа больниц.
- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -
Третьи ордена: между клириками и мирянами
Спойлер (раскрыть)
Еще одно предприятие нищенствующих орденов — результат их интереса к городским мирянам. Мы имеем в виду основание третьих орденов. Они объединяют мирян различного звания, зачастую довольно состоятельных, которые продолжают жить в семье и исполнять свои профессиональные обязанности, но в то же время ведут жизнь, максимально приближенную к монашеской. В сущности, каждый нищенствующий орден на деле состоит из трех орденов: мужского, женского (у францисканцев это клариссы, у доминиканцев — доминиканки) и третьего ордена, оказывающего существенное влияние на городскую среду. Фактически все общество пронизано влиянием этих трех орденов. Но главным для нищенствующих остается первый орден, мужской, подчиненный папской власти. Этот орден не избежал подчинения церковной иерархии, и, как показал на примере францисканцев отец Дебонне (Desbonnets), нищенствующие ордена очень быстро эволюционировали «от интуиции к институции». Несмотря на повышение статуса мирян внутри Церкви, в XIII веке Европа не сумела стать мирской, светской.
- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -
Готическая Европа
Спойлер (раскрыть)
В XIII веке наступает расцвет искусств, в частности архитектуры. Искусство, и в особенности архитектура, оказалось грандиозной демонстрацией европейского единства и цементом, его скрепляющим. Литературы оставались весьма различными (несмотря на наличие общих черт), поскольку они создавались на разных языках, в то время как язык архитектуры оказался общим для всех. Уже романское искусство, намечающее, как это указывает его название, определенный возврат к римской античности, было распространено на большей части Европы, но оно еще сохраняло особые, свойственные лишь данному народу или местности черты. Готическое искусство, называемое также французским, распространилось по всей христианской Европе, начиная с Северной Франции, а конкретно — с самого ее центра, который в XIII веке назывался просто Францией, а позже получил название Иль-де-Франс. Это новое искусство, сильно отличавшееся от романского, оказалось, во-первых, ответом на возрастание численности населения — теперь требовались более просторные церкви — и, во-вторых, на глубокие перемены во вкусах. Помимо более значительных размеров сооружений, готика отличается стремлением к вертикали, к свету и даже к цвету. Разные города — потому что готика является стилем гораздо более городским, чем романский, — соперничают в дерзновенности и красоте проектов готических построек, из которых главными оказываются соборы. Этот период Жорж Дюби называл «эпохой соборов». Родилась Европа гигантизма и безмерности. Все выше — кажется, таков был лозунг готических архитекторов. Начиная с первого поколения соборов, построенных между 1140 и 1190 годами, например, в Сансе, Нуайоне, Лане, весь XIII век отмечен рождением соборов, в том числе собора Парижской Богоматери. Лихорадочный поиск протяженности и высоты проявился, к примеру, в Амьенском соборе, возведенном между 1220 и 1270 годами; практически его постройка продолжалась все царствование Людовика Святого, который произнес с его хоров, уже завершенных к 1256 году, свою знаменитую Амьенскую речь — судебное решение по тяжбе между королем Англии и его баронами. Амьенский собор достигал в длину 145 метров, а в высоту 42,5 метра. Наивысшая точка была достигнута при возведении хоров собора в Бове, которые в 1272 году были возведены на высоте 47 метров, а в 1284-м обрушились.
Высокие окна готических соборов свидетельствовали о стремлении к одухотворению посредством света. Это стремление было обосновано в XII веке настоятелем Сен-Дени Сугерием (Сюжером), который начал перестраивать базилику своего аббатства согласно новым богословско-эстетическим принципам. В противоположность романским стеклам, обычно или белым, или украшенным гризайлем, готические стекла расцветают красками, что связано с распространением культуры красящих растений, таких как вайда или пастель, и с прогрессом в области техники окрашивания. Цветные стекла и полихромные скульптуры упоминаются у Алена Эрланд-Бранденбурга (Erlande-Brandenbourg) в книге «Когда раскрасились соборы». В самом деле, развитие готической архитектуры влечет за собой расцвет скульптуры, использовавшейся главным образом для украшения соборов. Благодаря распространению украшенных скульптурой соборных порталов, статуи оказываются на виду; в частности, привлекают к себе внимание изображения Страшного Суда, созерцание которых, возбуждая страх и одновременно надежду, создавало ощущение равновесия между порывом вверх и буйством красок.
Европа цветного витража блистательнее всего проявила себя в Шартрском соборе, знаменитом своими синими стеклами. Великим французским соборам часто подражали в других странах, то воссоздавая наиболее распространенный тип здания — с тремя нефами, — то применяя пятинефную конструкцию, как в Бурже. Самые прекрасные подражания появлялись в Испании — прежде всего в Бургосе, но также и в Толедо, и в Леоне. В Англии распространился особый тип готики, по образцу нормандского; это одно из первых проявлений того, что в XIV и XV веках станет называться пламенеющей готикой. В Италии готическое искусство оказалось «зажато» между по-прежнему процветающим романским и зарождающимся ренессансным. Готические постройки сооружались главным образом — впрочем, в ограниченных масштабах — благодаря нищенствующим орденам, например, в Ассизи. В германских и, в особенности, в ганзейских областях под влиянием купечества зародился особый тип готической церкви, возводившейся вокруг единственного нефа; внутри эти церкви напоминали огромные крытые рынки. Недавно Роланд Рехт (Recht) доказал, что долгая готическая традиция в Европе продолжается до наших дней. Приведу цитату: «Если мы повнимательнее присмотримся к выдающимся постройкам XX века, мы убедимся, что часто они продолжают, обогащают и актуализируют всю совокупность созданного между 1140 и 1350 годами на северо-западе Европы. Именно этой эпохе обязаны большей частью своей архитектурной культуры такие мастера, как Пёльциг, Бруно Таут, Мис Ван дер Роэ, Гропиус, Нимейер, Гауди, а также и Нерви, и Годен, и Гери и многие другие. Отрешаясь от классического идеала, современная архитектура тем самым дала себе свободу вдохновляться тем, чему этот идеал препятствовал: статическим и эстетическим переосмыслением стены, применением несущих конструкций, предварительным изготовлением стандартизованных элементов и, — очевидно, самое главное, — четко прочитываемым преобладанием функции над формой»[39]. Экскурсия по разновидностям готического искусства завела бы нас слишком далеко. Но не следует забывать, что готическая Европа XIII века — это Европа не только архитектуры, но и скульптуры, Европа соборов с порталами и кафедрами, украшенными скульптурой, как в Пизе, и статуями ангелов, Богородиц и принцесс, а также и Европа живописи, от фресок до миниатюр. Готический XIII век сказочно обогатил Европу изображений.
Высокие окна готических соборов свидетельствовали о стремлении к одухотворению посредством света. Это стремление было обосновано в XII веке настоятелем Сен-Дени Сугерием (Сюжером), который начал перестраивать базилику своего аббатства согласно новым богословско-эстетическим принципам. В противоположность романским стеклам, обычно или белым, или украшенным гризайлем, готические стекла расцветают красками, что связано с распространением культуры красящих растений, таких как вайда или пастель, и с прогрессом в области техники окрашивания. Цветные стекла и полихромные скульптуры упоминаются у Алена Эрланд-Бранденбурга (Erlande-Brandenbourg) в книге «Когда раскрасились соборы». В самом деле, развитие готической архитектуры влечет за собой расцвет скульптуры, использовавшейся главным образом для украшения соборов. Благодаря распространению украшенных скульптурой соборных порталов, статуи оказываются на виду; в частности, привлекают к себе внимание изображения Страшного Суда, созерцание которых, возбуждая страх и одновременно надежду, создавало ощущение равновесия между порывом вверх и буйством красок.
Европа цветного витража блистательнее всего проявила себя в Шартрском соборе, знаменитом своими синими стеклами. Великим французским соборам часто подражали в других странах, то воссоздавая наиболее распространенный тип здания — с тремя нефами, — то применяя пятинефную конструкцию, как в Бурже. Самые прекрасные подражания появлялись в Испании — прежде всего в Бургосе, но также и в Толедо, и в Леоне. В Англии распространился особый тип готики, по образцу нормандского; это одно из первых проявлений того, что в XIV и XV веках станет называться пламенеющей готикой. В Италии готическое искусство оказалось «зажато» между по-прежнему процветающим романским и зарождающимся ренессансным. Готические постройки сооружались главным образом — впрочем, в ограниченных масштабах — благодаря нищенствующим орденам, например, в Ассизи. В германских и, в особенности, в ганзейских областях под влиянием купечества зародился особый тип готической церкви, возводившейся вокруг единственного нефа; внутри эти церкви напоминали огромные крытые рынки. Недавно Роланд Рехт (Recht) доказал, что долгая готическая традиция в Европе продолжается до наших дней. Приведу цитату: «Если мы повнимательнее присмотримся к выдающимся постройкам XX века, мы убедимся, что часто они продолжают, обогащают и актуализируют всю совокупность созданного между 1140 и 1350 годами на северо-западе Европы. Именно этой эпохе обязаны большей частью своей архитектурной культуры такие мастера, как Пёльциг, Бруно Таут, Мис Ван дер Роэ, Гропиус, Нимейер, Гауди, а также и Нерви, и Годен, и Гери и многие другие. Отрешаясь от классического идеала, современная архитектура тем самым дала себе свободу вдохновляться тем, чему этот идеал препятствовал: статическим и эстетическим переосмыслением стены, применением несущих конструкций, предварительным изготовлением стандартизованных элементов и, — очевидно, самое главное, — четко прочитываемым преобладанием функции над формой»[39]. Экскурсия по разновидностям готического искусства завела бы нас слишком далеко. Но не следует забывать, что готическая Европа XIII века — это Европа не только архитектуры, но и скульптуры, Европа соборов с порталами и кафедрами, украшенными скульптурой, как в Пизе, и статуями ангелов, Богородиц и принцесс, а также и Европа живописи, от фресок до миниатюр. Готический XIII век сказочно обогатил Европу изображений.
- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -
Куртуазная Европа
Спойлер (раскрыть)
В XIII веке в Европе утвердились также хорошие манеры, которым современные историки и социологи присвоили наименование цивилизованности, между тем как христиане XIII века относили все это к куртуазности. Позже эти изысканные чувства и поведение станут обозначаться словами urbanit?, politesse, означающими «вежливость», «учтивость» и отсылающими, как мы уже показывали, к понятию городского пространства. Первый обобщенный очерк этого движения был дан в 1939 году немецким социологом Норбертом Элиасом в его новаторском исследовании «?ber den Prozess der Zivilisation»[40]. Эту эволюцию средневековые люди обозначали словом «куртуазность». Сама этимология слова показывает, что процесс этот, зародившийся в Средние века, а именно в XIII веке, имеет двойное происхождение: он возникает при дворе и в городе. Следовательно, происходит конвергенция дворянских и буржуазных нравов, которой обусловлено появление в XII–XIII веках учебников куртуазности на латыни и на народных языках; среди них можно привести «Liber Urbani» и «Facetus» в Англии, на немецком языке «Гость-невежа» («Der W?lche Gast») Томаса из Церклера и «Поэму» Тангейзера, а также «Трактат о куртуазности» («Trait? de courtoisie») миланского педагога Бонвезино далла Рива; советы насчет хороших манер, содержавшиеся в этих опусах, касались по большей части поведения за столом, естественных отправлений, сексуальных отношений, подавления агрессивности. Вот, например, что советует Бонвезино:
Негоже пить из суповой чашки,
Приличнее суп прихлебывать ложкой.
Кто нагибается низко к чашке,
Слюни в нее роняя, как хрюшка,
Пускай скорее, не пив, не ев,
Отправляется прямо в хлев[41].
Вилка давно уже пришла в Венецию из Византии, но особого распространения не получила и прививалась медленно в ходе XIV–XV столетий.
Вся эта литература увенчалась знаменитым трудом Эразма, написанным на латыни и переведенным на несколько народных языков, «Об учтивости манер у детей» («De civilitate morum puerilium»), который пользовался огромным успехом в XIV веке. Так в XIII веке родилась Европа хороших манер[42].
Негоже пить из суповой чашки,
Приличнее суп прихлебывать ложкой.
Кто нагибается низко к чашке,
Слюни в нее роняя, как хрюшка,
Пускай скорее, не пив, не ев,
Отправляется прямо в хлев[41].
Вилка давно уже пришла в Венецию из Византии, но особого распространения не получила и прививалась медленно в ходе XIV–XV столетий.
Вся эта литература увенчалась знаменитым трудом Эразма, написанным на латыни и переведенным на несколько народных языков, «Об учтивости манер у детей» («De civilitate morum puerilium»), который пользовался огромным успехом в XIV веке. Так в XIII веке родилась Европа хороших манер[42].
- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -
Двусмысленность в возвеличивании труда
Спойлер (раскрыть)
XIII век стал также свидетелем важных изменений в ментальности и в отношении людей к основной сфере человеческой деятельности, где еще и сегодня чувствуется средневековая традиция, — к труду. В раннем Средневековье труд обладал двусмысленным статусом; особенно трудно было определить его место в монастырской жизни. Монастырские уставы, начиная с того, что был создан св. Бенедиктом, налагали на монахов двойное бремя: интеллектуальный труд по переписке рукописей и экономический, сельскохозяйственный труд ради пропитания. Эта обязанность трудиться была для монахов актом покаяния. Книга Бытия говорит, что Бог обрек Адама и Еву на труд в наказание за первородный грех. Монастырский труд, являясь покаянием, был также и искуплением, и вот таким образом возникло понятие о труде как ценности. Поскольку монах пользовался почтением в обществе раннего Средневековья, то факт, что наиболее почтенные люди в этом обществе, монахи, трудятся, парадоксальным образом придавал позитивную ценность самому труду. Почтение к труду возрастало от XI к XIII веку. Технологический прогресс в области сельскохозяйственных работ, развитие ремесленного труда в городах, стремление к богатству и более высокому социальному статусу, достижимым с помощью труда, наложились на образ труда как такового. Как мы видели, купцы и университетские профессора получали признание в обществе благодаря своему труду. Монахов нищенствующих орденов критиковали за то, что те отказывались работать, а они, защищаясь, доказывали, что их проповедь — тоже труд. Общественные группы, демонстрировавшие свое превосходство отказом от труда, — праздными оставались монахи созерцательных орденов, воины, рыцари и дворяне — вынуждены были считаться с возрастанием значения труда в обществе и в умах. Ремесло военного представлялось теперь как полезный ратный труд в защиту слабых. Проповедь клириков еще до того, как нищенствующие братья выстроили свою защиту, была признана похвальным делом. В этом возрастании оценки труда весь мир куртуазности и рыцарства почувствовал себе угрозу. Появилась пословица: «Труд отвагу превозмогает». Однако представление о труде все еще страдало неполнотой. Не было даже особого слова, обозначавшего труд, а значит, не существовало и самого понятия. С одной стороны, слово labor более всего говорило об усилии (хотя от него произойдет французское laboureur, «земледелец», и английское labor, «труд»), a opera подразумевало, прежде всего, продукт труда, oeuvre, «произведение» (хотя от него произойдет ouvrier, «рабочий»). Возникло и закрепилось различие, даже противопоставление между ручным трудом, более чем когда-либо презираемым, и другими, почетными и уважаемыми формами труда. Поэт Рютбёф с гордостью провозглашает:
Мне труд ручной неведом.
Так родилась Европа, в которой труд был двусмысленным делом, одновременно и достойным, и недостойным. Этой двусмысленности способствовало также и то, что Церковь, богатые и обладающие властью воспевали труд, кажется, только для того, чтобы держать тружеников в рабстве у хозяев. Спор продолжается и поныне, и фундаментальное изменение отношения к труду в наше время представляет собой великий поворот, переживаемый так называемыми «передовыми» обществами.
Мне труд ручной неведом.
Так родилась Европа, в которой труд был двусмысленным делом, одновременно и достойным, и недостойным. Этой двусмысленности способствовало также и то, что Церковь, богатые и обладающие властью воспевали труд, кажется, только для того, чтобы держать тружеников в рабстве у хозяев. Спор продолжается и поныне, и фундаментальное изменение отношения к труду в наше время представляет собой великий поворот, переживаемый так называемыми «передовыми» обществами.
- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -
Европа, монголы и Восток
Спойлер (раскрыть)
В XIII веке окончательно наметилась эволюция, крайне важная для процесса складывания Европы. Как это почти всегда и бывает, европейское самосознание начало формироваться перед лицом врагов, или «других»: в античности это были персы, позже — варвары и язычники, и, наконец, мусульмане. Последний штрих в этой картине выстраивания самосознания был добавлен в XIII веке монголами. Во время нашествия 1241 года монголы продвинулись на запад до Силезии, но затем отступили к востоку; этот набег потряс воображение христиан, вызвав среди них панический страх. Французский король Людовик Святой готовится к мученической смерти, и во время крестового похода на Восток он не перестанет размышлять, то в позитивном плане, то в негативном, об этих странных монголах, которые могли бы быть и ужасными врагами, и союзниками в борьбе против ислама. Страх перед монголами подкрепил важное решение, созревшее в умах, а именно отказ от крестовых походов. Все больший интерес христиан к их собственным землям, имуществу и делам на Западе пошатнул волю к крестовым походам. Монгольская угроза подорвала интерес к Святой Земле.
В ходе медленного создания границ, которые были поначалу территориями, зонами, а не линиями, которые позже проводили государства, в восточноевропейских землях утвердилась новая, окончательная граница христианской Европы. Христианскими странами, сформировавшими это новое видение, стали сначала Венгрия, а затем Польша. Эти страны провозгласили себя форпостами христианства против язычников-варваров, в первую очередь монголов, но также и куманов в Венгрии, пруссов и литов в Польше. Наиболее четкое выражение этой новой ситуации и этих новых идей запечатлено в письме, которое написал Папе король Венгрии Бела IV между 1247 и 1254 годами. Монарх объявляет в этом письме, что татары (так европейцы называли монголов) твердо намерены в скором времени вести свою бесчисленную армию против всей Европы (contra totam Europam); при этом король Венгрии добавляет: «Если, не приведи Господь, Константинопольская империя и христианские заморские территории падут, это не будет столь большой потерей для жителей Европы, как если татары захватят наше королевство». Еще более четко это сформулировал на II Лионском соборе в 1274 году епископ Оломоуца в Моравии: он доказывал, что крестовый поход отвлекает христиан от истинной границы, отделяющей их от язычников и неверных; эту границу он, как и Бела IV, проводит по Дунаю. Эта политико-географическая концепция Европы, не признающая ни Карпаты, ни, тем более, Урал, ее границей, а также приравнивание Европы к христианскому миру — составные части нового территориального восприятия Европы.
Эта Европа — «новая». Она появилась в результате мощного рывка в развитии христианского мира, который продолжался приблизительно с XI до середины XIII века. По моему мнению, между серединой XI и серединой XIII веков — эти даты весьма приблизительны, потому что великие исторические перемены редко удается датировать с определенностью, — происходит глубокое изменение всех основных ценностей европейского христианского общества. Этот решительный поворот происходит, как мне представляется, по той причине, что значительная часть населения в этот период осознает великий прогресс христианского мира и его последствия. Этот прогресс с большей или меньшей интенсивностью и с временными разрывами (ситуация зависела от конкретной местности или среды) обозначился, как мы видели, во всех областях общественной жизни: в технологической, экономической, социальной, интеллектуальной, художественной, религиозной и политической. Новые ценности проникли во все общественные сферы, находящиеся в сложном взаимодействии друг с другом: в ходе перемен то одна, то другая сфера приобретала большее значение и начинала выполнять функцию ускорителя. То это было развитие городов, то сельскохозяйственная революция, то бурный рост населения, то возникновение схоластических методов и нищенствующих орденов, то перемены, касавшиеся крестьянства, то появление новых категорий горожан, например бюргерства, но всегда между этими сферами сохранялось взаимодействие.
В ходе медленного создания границ, которые были поначалу территориями, зонами, а не линиями, которые позже проводили государства, в восточноевропейских землях утвердилась новая, окончательная граница христианской Европы. Христианскими странами, сформировавшими это новое видение, стали сначала Венгрия, а затем Польша. Эти страны провозгласили себя форпостами христианства против язычников-варваров, в первую очередь монголов, но также и куманов в Венгрии, пруссов и литов в Польше. Наиболее четкое выражение этой новой ситуации и этих новых идей запечатлено в письме, которое написал Папе король Венгрии Бела IV между 1247 и 1254 годами. Монарх объявляет в этом письме, что татары (так европейцы называли монголов) твердо намерены в скором времени вести свою бесчисленную армию против всей Европы (contra totam Europam); при этом король Венгрии добавляет: «Если, не приведи Господь, Константинопольская империя и христианские заморские территории падут, это не будет столь большой потерей для жителей Европы, как если татары захватят наше королевство». Еще более четко это сформулировал на II Лионском соборе в 1274 году епископ Оломоуца в Моравии: он доказывал, что крестовый поход отвлекает христиан от истинной границы, отделяющей их от язычников и неверных; эту границу он, как и Бела IV, проводит по Дунаю. Эта политико-географическая концепция Европы, не признающая ни Карпаты, ни, тем более, Урал, ее границей, а также приравнивание Европы к христианскому миру — составные части нового территориального восприятия Европы.
Эта Европа — «новая». Она появилась в результате мощного рывка в развитии христианского мира, который продолжался приблизительно с XI до середины XIII века. По моему мнению, между серединой XI и серединой XIII веков — эти даты весьма приблизительны, потому что великие исторические перемены редко удается датировать с определенностью, — происходит глубокое изменение всех основных ценностей европейского христианского общества. Этот решительный поворот происходит, как мне представляется, по той причине, что значительная часть населения в этот период осознает великий прогресс христианского мира и его последствия. Этот прогресс с большей или меньшей интенсивностью и с временными разрывами (ситуация зависела от конкретной местности или среды) обозначился, как мы видели, во всех областях общественной жизни: в технологической, экономической, социальной, интеллектуальной, художественной, религиозной и политической. Новые ценности проникли во все общественные сферы, находящиеся в сложном взаимодействии друг с другом: в ходе перемен то одна, то другая сфера приобретала большее значение и начинала выполнять функцию ускорителя. То это было развитие городов, то сельскохозяйственная революция, то бурный рост населения, то возникновение схоластических методов и нищенствующих орденов, то перемены, касавшиеся крестьянства, то появление новых категорий горожан, например бюргерства, но всегда между этими сферами сохранялось взаимодействие.
- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -
Ценности спускаются с Небес на землю
Спойлер (раскрыть)
Я определяю этот период осознания великого взлета, произошедшего в середине Средневековья, и изменения ценностей, как время, когда ценности спускаются с Небес на землю. В самом деле, среди всех возможных культурных решений, дающих ответ на этот период бурного развития, бросавший вызов традиционным ценностям раннего Средневековья, латинская христианская культура, не отбрасывая окончательно доктрину презрительного отношения ко всему мирскому (contemptus mundi), которая сохранится еще на долгое время, делает выбор в пользу обращения к земному миру в пределах, совместимых с христианской верой. Первым признаком изменения ценностей служит то, что новшества, утвердившиеся в недрах процесса бурного развития, оказались возможны только потому, что они прятались за уважением к античной, языческой или христианской традиции. Напомню символичную фразу Бернарда Шартрского: «Мы карлики на плечах у гигантов». Первым изменением ценностей в XIII веке был отказ от традиционного осуждения всего нового. Например, «Житие святого Доминика» в первой половине XIII века прославляет Доминика как нового человека, а его орден проповедников — как новый орден. Разумеется, средневековые люди жили на земле и боролись за земную жизнь, за земную власть, но ценности, во имя которых они жили и боролись, были ценностями трансцендентного плана: Бог, Град Божий, Рай, Вечность, презрение к миру, обращение в истинную веру, пример Иова, человека, повергшегося во прах перед волей Бога. Культурным горизонтом людей как в идеологическом, так и в экзистенциальном плане было Небо.
В XIII веке христиане продолжают ревностно заботиться о спасении. Но отныне это спасение достигается путем двойного попечения — и о небесном и о земном. Появляются земные ценности, признанные законными и спасительными, — превращение труда из негативной ценности, связанной с покаянием, в позитивную (труд как участие в Божественном созидании); ценности спускаются с Небес на землю. Новшества, технический и интеллектуальный прогресс перестают считаться греховными: райская радость и красота могут, оказывается, начинаться на земле. Человек, о котором вспомнили, что он был сотворен по образу и подобию Божьему, способен создавать на земле условия для спасения, причем с помощью не только негативных средств, но и позитивных. Подчеркивается, что Адам и Ева были спасены из Ада Иисусом во время его нисхождения в Чистилище; история перестает быть движением по линии упадка, ведущей к концу мира, и становится восхождением к «исполнению времен». Учение Иоахима Флорского внушает милленаристские страхи только меньшинству; большинству оно диктует позитивное отношение к истории. Среди новых ценностей — новые интеллектуальные авторитеты, возникающие наряду со старинными (authentica): это университетские преподаватели, magistralia. В экономической области еще нет понятия прогресса, которое возникнет лишь в конце XVII века, однако утверждается понятие роста. Благодаря интенсификации использования мельницы, развитию сферы ее применения (водяные мельницы, валяльные машины и т. п.), замене вертикального ткацкого станка горизонтальным, изобретению в XIII веке кулачкового вала, преобразующего вращательное движение в возвратно-поступательное, появляется новая ценность — производительность. Словно манна небесная, изобилие спускается с Небес на землю. В сельскохозяйственной сфере постепенная замена — там, где почва, климат и организация сельскохозяйственного труда это позволяют, — двуполья на трехполье увеличивает площадь возделываемых земель примерно на одну шестую и делает возможным сезонное разнообразие выращиваемых культур (озимые и яровые, а помимо этого — так называемые промежуточные культуры). Так возникают ценности роста и прибыльности. Сельскохозяйственная наука вновь становится, как на излете античности, знанием, достойным войти в учебники. И такие учебники создаются: «Трактат о хозяйстве» («Housebondrie») Уолтера Хенли, «О выгодах сельского хозяйства» («Ruralium commodorum opus») Петра Крещенция — книга, которую в середине XIV века переведут с итальянского на французский по приказу короля Франции Карла V. Эти перемены не следует переоценивать, но они свидетельствуют об обращении к земным делам. Представление о постыдности прибыли (turpe lucrum), противодействовавшее ее росту и получению доходов, постепенно выходит из употребления благодаря экономической казуистике, в которой особенно изощряются нищенствующие ордена: как мы видели, они все больше легитимизируют торговую деятельность на том основании, что деятельность эта предоставляет в распоряжение все возрастающей части человечества те блага, которые Небо изначально ниспослало отдельной группе людей в отдельном уголке земли. Распространение новых ценностей происходит благодаря тому, что в дело включается разум и трезвый расчет (по латыни и то и другое обозначается одним и тем же словом ratio). Рационализация использования сельских владений и учета доходов от них выразилась в небывалом до сих пор мероприятии, очень прогрессивном для своего времени: новый король Англии норманн Вильгельм Завоеватель приказывает в 1085 году произвести полную перепись владений короны и приносимых ими доходов. Этой переписи было дано название, которое осталось в истории: «Книга Страшного Суда», Domesday Book. Это название как нельзя лучше выражает идею перехода от Неба к земле. Граф Фландрии, в том же ключе, в 1187 году велит составить документ, отражающий его доходы, «Большой список» («Gros Brief») Фландрии. Филипп Август Французский (1185–1223) велит регулярно составлять опись доходов со своих королевских владений; сохранился фрагмент этой описи за 1202–1203 годы. И хотя это еще лишь скромное начало, можно сказать, что родилась Европа бюджета. В то же время, как показал Александр Мюррей (Murray), около 1200 года западных людей охватывает настоящая «арифметическая мания». Подсчитывают всё, вплоть до числа лет, проводимых в Чистилище, и возникает, по выражению Жака Шиффоло (Chiffoleau), самая настоящая «потусторонняя бухгалтерия».
В сущности, люди XIII века — клирики, но также и миряне — посягнули на сферу, в которой распоряжается Бог. Желание лучше использовать время повседневной жизни привело к тому, что в конце XIII века по всей Европе появляются механические часы. С университетских кафедр приходит к людям значительная часть того знания, которое прежде распределял только Бог. Познание Бога, впрочем, тоже становится отраслью человеческого знания; в XII веке Абеляр изобретает слово «теология», или богословие, и, как показал отец Шеню, в XIII веке теология становится наукой. Наконец, изобретение Чистилища в XII веке позволяет Церкви и людям отнять у Бога часть его власти над мертвыми: устанавливается процедура вызволения душ из Чистилища благодаря ходатайству, которое подают за них живые перед Богом. Интеллектуальный и ментальный инструментарий, который находится в распоряжении людей, эволюционирует; человеческие возможности возрастают благодаря развитию инструментов познания. Книга становится учебником, а не только предметом искусства или объектом поклонения. Купцы и юристы становятся людьми пишущими; в школах учат писать; письмо теряет сакральный характер, вернее, в дополнение к небесной оно приобретает и земную власть. Тело теперь уже не только объект осуждения, но также и объект забот. В конце XIII века Папа Бонифаций VIII запрещает расчленение мертвых тел, а ведь еще в 1270 году это было проделано с телом Людовика Святого. Обжорство, которое долгое время считалось тяжелейшим смертным грехом, тесно связанным со сластолюбием, было узаконено по мере развития культуры питания и кулинарного искусства. Самый старинный учебник средневековой кулинарии, известный нам, был, согласно данным польского историка Марии Дембиньской (Dembi?ska), написан около 1200 года датским архиепископом Абсалоном, у которого, вероятно, был повар-француз. В конце XIII века родилась гастрономическая Европа.
Под влиянием монастырского ригоризма раннее Средневековье сурово осуждало смех. В начале XIII века он становится одной из составляющих духовности, как ее понимали Франциск Ассизский и первые францисканцы. Появилась тенденция относить Страшный Суд на как можно более поздний срок. Как показал Агостино Паравичини Бальяни, Роджер Бэкон и папская курия питали в XIII веке страстный интерес к возможному продлению земной жизни человека. Расширение познаний о мире подтолкнуло развитие картографии: карты стали гораздо точнее, чем карты раннего Средневековья, которые были, в сущности, продуктами идеологии, чьи создатели не слишком заботились о научной достоверности. В середине XII века епископ Оттон Фрейзингенский, дядя Фридриха Барбароссы, счел, что распространение христианства на земле завершено и Град Божий создан, то есть приблизился конец истории; однако под влиянием становления монархий в Англии и Франции, испанской Реконкисты и великих церковных соборов, а также идей Иоахима Флорского Европа обрела чувство истории.
Наконец, в XII и XIII веках образовались два типа человеческого идеала, устремленные в основном к земному преуспеянию, хотя это же преуспеяние должно было привести и к спасению души. Первый тип — куртуазность, вдохновленная придворными манерами и распространявшаяся в дворянских и рыцарских кругах; в XIII веке, как мы видели, куртуазность стала синонимом учтивости и даже цивилизованности в современном смысле слова.
Второй идеал — это идеал честного человека. Это идеал мудрости, умеренности, гармоничного сочетания храбрости и скромности, доблести и благоразумия. Кроме того, это, по сути, мирской идеал. Оба идеала воплощены в двух главных персонажах «Песни о Роланде» — книги, весьма популярной в XII и XIII веках. Роланд воплощает доблесть, Оливье — мудрость. И король Франции Людовик IX — не только святой, но и честный человек. Спасение отныне достигается на земле так же, как и на Небе.
Наконец, не отрицая коллективных идеалов, принадлежности к роду, братству, корпорации, средневековые люди — во всяком случае, некоторая их часть — начинают утверждать ценность отдельной личности. В конце земной жизни возникает Чистилище — личный потусторонний удел, который предшествует потустороннему уделу коллективному, то есть Страшному Суду. Мишель Зенк (Zink) в одном любопытном исследовании показал, что литературу того времени пронизывает «я». В Европе XIII века побеждает авторское начало.
В XIII веке христиане продолжают ревностно заботиться о спасении. Но отныне это спасение достигается путем двойного попечения — и о небесном и о земном. Появляются земные ценности, признанные законными и спасительными, — превращение труда из негативной ценности, связанной с покаянием, в позитивную (труд как участие в Божественном созидании); ценности спускаются с Небес на землю. Новшества, технический и интеллектуальный прогресс перестают считаться греховными: райская радость и красота могут, оказывается, начинаться на земле. Человек, о котором вспомнили, что он был сотворен по образу и подобию Божьему, способен создавать на земле условия для спасения, причем с помощью не только негативных средств, но и позитивных. Подчеркивается, что Адам и Ева были спасены из Ада Иисусом во время его нисхождения в Чистилище; история перестает быть движением по линии упадка, ведущей к концу мира, и становится восхождением к «исполнению времен». Учение Иоахима Флорского внушает милленаристские страхи только меньшинству; большинству оно диктует позитивное отношение к истории. Среди новых ценностей — новые интеллектуальные авторитеты, возникающие наряду со старинными (authentica): это университетские преподаватели, magistralia. В экономической области еще нет понятия прогресса, которое возникнет лишь в конце XVII века, однако утверждается понятие роста. Благодаря интенсификации использования мельницы, развитию сферы ее применения (водяные мельницы, валяльные машины и т. п.), замене вертикального ткацкого станка горизонтальным, изобретению в XIII веке кулачкового вала, преобразующего вращательное движение в возвратно-поступательное, появляется новая ценность — производительность. Словно манна небесная, изобилие спускается с Небес на землю. В сельскохозяйственной сфере постепенная замена — там, где почва, климат и организация сельскохозяйственного труда это позволяют, — двуполья на трехполье увеличивает площадь возделываемых земель примерно на одну шестую и делает возможным сезонное разнообразие выращиваемых культур (озимые и яровые, а помимо этого — так называемые промежуточные культуры). Так возникают ценности роста и прибыльности. Сельскохозяйственная наука вновь становится, как на излете античности, знанием, достойным войти в учебники. И такие учебники создаются: «Трактат о хозяйстве» («Housebondrie») Уолтера Хенли, «О выгодах сельского хозяйства» («Ruralium commodorum opus») Петра Крещенция — книга, которую в середине XIV века переведут с итальянского на французский по приказу короля Франции Карла V. Эти перемены не следует переоценивать, но они свидетельствуют об обращении к земным делам. Представление о постыдности прибыли (turpe lucrum), противодействовавшее ее росту и получению доходов, постепенно выходит из употребления благодаря экономической казуистике, в которой особенно изощряются нищенствующие ордена: как мы видели, они все больше легитимизируют торговую деятельность на том основании, что деятельность эта предоставляет в распоряжение все возрастающей части человечества те блага, которые Небо изначально ниспослало отдельной группе людей в отдельном уголке земли. Распространение новых ценностей происходит благодаря тому, что в дело включается разум и трезвый расчет (по латыни и то и другое обозначается одним и тем же словом ratio). Рационализация использования сельских владений и учета доходов от них выразилась в небывалом до сих пор мероприятии, очень прогрессивном для своего времени: новый король Англии норманн Вильгельм Завоеватель приказывает в 1085 году произвести полную перепись владений короны и приносимых ими доходов. Этой переписи было дано название, которое осталось в истории: «Книга Страшного Суда», Domesday Book. Это название как нельзя лучше выражает идею перехода от Неба к земле. Граф Фландрии, в том же ключе, в 1187 году велит составить документ, отражающий его доходы, «Большой список» («Gros Brief») Фландрии. Филипп Август Французский (1185–1223) велит регулярно составлять опись доходов со своих королевских владений; сохранился фрагмент этой описи за 1202–1203 годы. И хотя это еще лишь скромное начало, можно сказать, что родилась Европа бюджета. В то же время, как показал Александр Мюррей (Murray), около 1200 года западных людей охватывает настоящая «арифметическая мания». Подсчитывают всё, вплоть до числа лет, проводимых в Чистилище, и возникает, по выражению Жака Шиффоло (Chiffoleau), самая настоящая «потусторонняя бухгалтерия».
В сущности, люди XIII века — клирики, но также и миряне — посягнули на сферу, в которой распоряжается Бог. Желание лучше использовать время повседневной жизни привело к тому, что в конце XIII века по всей Европе появляются механические часы. С университетских кафедр приходит к людям значительная часть того знания, которое прежде распределял только Бог. Познание Бога, впрочем, тоже становится отраслью человеческого знания; в XII веке Абеляр изобретает слово «теология», или богословие, и, как показал отец Шеню, в XIII веке теология становится наукой. Наконец, изобретение Чистилища в XII веке позволяет Церкви и людям отнять у Бога часть его власти над мертвыми: устанавливается процедура вызволения душ из Чистилища благодаря ходатайству, которое подают за них живые перед Богом. Интеллектуальный и ментальный инструментарий, который находится в распоряжении людей, эволюционирует; человеческие возможности возрастают благодаря развитию инструментов познания. Книга становится учебником, а не только предметом искусства или объектом поклонения. Купцы и юристы становятся людьми пишущими; в школах учат писать; письмо теряет сакральный характер, вернее, в дополнение к небесной оно приобретает и земную власть. Тело теперь уже не только объект осуждения, но также и объект забот. В конце XIII века Папа Бонифаций VIII запрещает расчленение мертвых тел, а ведь еще в 1270 году это было проделано с телом Людовика Святого. Обжорство, которое долгое время считалось тяжелейшим смертным грехом, тесно связанным со сластолюбием, было узаконено по мере развития культуры питания и кулинарного искусства. Самый старинный учебник средневековой кулинарии, известный нам, был, согласно данным польского историка Марии Дембиньской (Dembi?ska), написан около 1200 года датским архиепископом Абсалоном, у которого, вероятно, был повар-француз. В конце XIII века родилась гастрономическая Европа.
Под влиянием монастырского ригоризма раннее Средневековье сурово осуждало смех. В начале XIII века он становится одной из составляющих духовности, как ее понимали Франциск Ассизский и первые францисканцы. Появилась тенденция относить Страшный Суд на как можно более поздний срок. Как показал Агостино Паравичини Бальяни, Роджер Бэкон и папская курия питали в XIII веке страстный интерес к возможному продлению земной жизни человека. Расширение познаний о мире подтолкнуло развитие картографии: карты стали гораздо точнее, чем карты раннего Средневековья, которые были, в сущности, продуктами идеологии, чьи создатели не слишком заботились о научной достоверности. В середине XII века епископ Оттон Фрейзингенский, дядя Фридриха Барбароссы, счел, что распространение христианства на земле завершено и Град Божий создан, то есть приблизился конец истории; однако под влиянием становления монархий в Англии и Франции, испанской Реконкисты и великих церковных соборов, а также идей Иоахима Флорского Европа обрела чувство истории.
Наконец, в XII и XIII веках образовались два типа человеческого идеала, устремленные в основном к земному преуспеянию, хотя это же преуспеяние должно было привести и к спасению души. Первый тип — куртуазность, вдохновленная придворными манерами и распространявшаяся в дворянских и рыцарских кругах; в XIII веке, как мы видели, куртуазность стала синонимом учтивости и даже цивилизованности в современном смысле слова.
Второй идеал — это идеал честного человека. Это идеал мудрости, умеренности, гармоничного сочетания храбрости и скромности, доблести и благоразумия. Кроме того, это, по сути, мирской идеал. Оба идеала воплощены в двух главных персонажах «Песни о Роланде» — книги, весьма популярной в XII и XIII веках. Роланд воплощает доблесть, Оливье — мудрость. И король Франции Людовик IX — не только святой, но и честный человек. Спасение отныне достигается на земле так же, как и на Небе.
Наконец, не отрицая коллективных идеалов, принадлежности к роду, братству, корпорации, средневековые люди — во всяком случае, некоторая их часть — начинают утверждать ценность отдельной личности. В конце земной жизни возникает Чистилище — личный потусторонний удел, который предшествует потустороннему уделу коллективному, то есть Страшному Суду. Мишель Зенк (Zink) в одном любопытном исследовании показал, что литературу того времени пронизывает «я». В Европе XIII века побеждает авторское начало.
- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -