В моём сердце поёт песчаный ветер
В дальний путь!
Весь день пытались снять загадочные браслеты с несчастной Амины. Пробовали их распилить, для этого Миль принес невесть откуда взятую зачарованную пилу, которая, как сказал он, «режет всё». Почти всё, как потом оказалось.
Пила была небольшая и легко помещалась в ладони, её прямого назначения девочке никто не стал объяснять. Зато её странную форму каджит объяснил просто:
— Это челюсть рыбы убийцы.
Что это за рыба, Аминат не знала, так как в засушливом Хаммерфелле и реки-то были большой редкостью, не говоря о рыбе. Амина могла вспомнить лишь тех маленьких рыбок с разноцветными пышными плавниками, на которых она когда-то любовалась с отцом. Кажется, всё это было двести лет назад...
Пригласили знаменитого на весь город ювелира, Бали Аграна. Старый мастер, разглядывая узоры на браслетах, произнес, цокая языком:
— Я живу уже много лет, но в жизни не видел ничего подобного! А эти самоцветные камни неизвестного происхождения... Я очень хочу помочь вам, но, наверное, единственный, кто смог бы открыть нам тайну этих браслетов – это твой отец Амина. Оружейник Али Бахтияр.
Который пропал, весточки не оставив. И что же делать прикажете!? Посоветовавшись, решили, что по прибытии в Скайрим обратятся к местным магам и ювелирам. Может, в далёком северном краю смогут пролить свет истины – в чём же секрет этого украшения, по сути, ставшего для девушки ненавистными кандалами?
Стали собираться в долгий путь. Им предстояло пересечь пустыню А’ликр, её страшные, раскалённые пески. «Пройти тропами Лун, чтобы увидеть бледное Северное солнце» – как загадочно сказала Мила.
Нагрузили трёх Хаммерфельдских верблюдов. Те стояли и с философским спокойствием наблюдали, как на них навьючивали тяжелую поклажу - тюки с товарами, походные шатры, съестные припасы, бурдюки чистой родниковой воды. Напоследок шустрые каджиты приторочили по бокам шесты для шатра и туго свёрнутую кошму, служившую на стоянках покрышкой для разборного жилища, а во время выступления Миля заменявшую гимнастические маты.
Наконец приготовления были закончены, и тут Аминат осознала, что наступил момент когда ей предстояло сделать первый шаг, шаг в неизвестный доселе суровый мир. Мир, в котором ей придётся выживать, выживать любой ценой и найти того, кто когда то вместе с застывшей сейчас на вершине холма женщиной, окружённой оравой суетливых ребятишек, подарил ей жизнь. Поддавшись чувству которое охватило, всё её естество, Аминат соскочила с верблюда, подбежала к матери и обхватив ее босые потемневшие ноги, прижалась к ступням. Тело девочки содрогалась от беззвучных слёз. Мать присела, гладила её по смоляным кудрям, что-то прошептала, успокаивая. Потом мягким движением подняла девушку и, отстранив от себя, заглянула в глаза.
— Не бойся беды дочка! Бойся своей совести!
Девушка увидела в больших чёрных материнских глазах своё заплаканное отражение, шмыгнула носом, протёрла глаза краем чудесной шали.
Лениво восходящее солнце заливало розовым золотом их пыльный город.
Белые волки. На пути к свободе.
Кровь воинов сочилась в землю. Казалось, закат был наполнен багрянцем до краёв, как кубок пряного вина. Потрёпанное знамя Легиона, воткнутое в землю, дрожало от неровного ветра. Одинокий воин с трудом поднимался с земли.
Луч заходящего солнца осветил его лицо и оно оказалось… лицом девушки.. В ней тяжело было узнать сейчас прежнюю Аминат, ту Аминат, что когда-то впервые вступила на землю Скайрима. Тревоги и испытания полностью изменили его, и облик застенчивой девочки подростка растаял как северное эхо в туманном воздухе.
Опаленное войной, лицо её было страшным, словно лик самой войны. Левый глаз заплыл, свисающая надо лбом сосульками, окровавленная чёлка раскачивалась в такт её шагам. Сквозь стиснутые зубы вырывался стон. Левая рука беспомощно висела как плеть. Каждый шаг причинял невыразимую боль что то мешало, словно давило книзу неведомой силой. Её сознание мутилось и поэтому приходилось часто останавливаться и переводить дыхание. Кровь заливала лицо, тошнота поступала к горлу.
«Я жива. Боги, похоже я ещё жива!»
Спотыкаясь, брела она по мёртвому полю вглядываясь в лица павших бойцов. Свои, ещё вчера такие родные лица. И чужие, исковерканные яростью и чудовищными ударами, расплющенные лица тех, кого она хотела убить перемолоть с этой каменистой землей.
Вот вцепившись в горло легионеру лежит старый Харлом, тот Харлом что учил её седлать Беса, отчищать его копыта и заплетать в гриве смешные косички. Старик так любил её Беса, да и саму девушку любил не меньше. Как родную внучку.
По вечерам, глядя на искры костра, он рассказывал ей занимательные истории из жизни лошадей или просто северные, бесконечные сказки. А теперь он в смертельной агонии сжал пальцы и с уже перерубленным пополам телом почти разорвал горло имперцу.
Эх, Харлом, Харлом что ж не сиделось тебе дома со своей старой женой, какая сила оторвала тебя от твоей фермы и твоих горячо любимых лошадей!? И ты ушел, не оглядываясь, чтоб теперь лежать здесь в грязи под лучами холодного заходящего солнца?
Вот лежит Гренко - первый балагур и красавец в отряде. Лежит, словно спит, лишь ветер перебирает его кудрявую шевелюру, как пальцы златокудрой Людмиры. И только ли Людмира ласкала по ночам эту буйную голову!?
По многим селам будут бегать светлоголовые мальчики и девочки с озорными васильковыми глазами, как осколки воспоминаний о Гренко. Талморское жало вонзилось Гренко в горло, навсегда обвенчав его с Последней Любовницей.
* * *
Аминат шла как во сне, не различая ничего вокруг. Взгляд её рассеяно блуждал и неожиданно остановился на чём-то округлом, так напоминавшем...
Девушка остановилась, оцепенев в ужасе. ИМАР!? Аминат горестно вскрикнула. Сердце заколотилось в её груди, как поймавший порывы шквала промокший парус. Да, это был Имар, молчаливый силач, доброй души великан. Точнее, голова Имара, с выбитыми сильнейшим ударом передними зубами. Рядом, привалившись спиной к мёртвой лошади, сидел высоченный талморец, сжимая в руках нордский боевой топор. Узор на рукояти, в виде двухголового саблезуба, отливал потемневшей от времени (и крови?!) медью. Посреди жёлто-синюшного лба талморца зияла рана, на редких усиках – комочки мозга и капли крови. Над мёртвым защитником, лениво колыхаясь под слабыми порывами ветра, возвышалось одно из знамён ненавистного Легиона.
В сумерках оно казалось серым чудовищем , идолом . И словно насмехалось присутствием своим над памятью
погибших. Вот я стою , а вы лежите ..лежите словно навозные черви ! Оно
извивалось, ползло к Амине миллионами щупалец, пыталось охватить ее
щиколотки достать до шеи. Громко шипя, оно стало обволакивать девушку
своим омерзительно липким телом. Не осознавая того что она бредит Аминат
с визгом ударила ногой в грудь талморца тот повалился набок словно вмиг
опустевший бурдюк из его горла с бульканьем вырвался фонтан черной
крови. Выдернув из его рук топор она стала рубить знамя . Символ
бесчеловечной , глухой, грубой силы . Рабской и равнодушной машины ,
сильной в своем вечном праве ломать и подавлять. Захлебываясь слезами ,
не замечая боли ударами топора она разрывала с треском материю. Рыча
падала и снова поднималась . Сколько прошло времени Аминат не замечала,
да и шло ли время !? Может оно остановилось, как остановилась в
одночасье ее прошлая жизнь мирная тихая и счастливая.
Вконец обессиленная она равнодушно откинула топор, рухнула на опрокинутую
повозку и завыла как раненый зверь . Когда она очнулась ветер сменился
он уносил смрад битвы наполняя ее грудь ароматом трав . Из темноты
слышались стоны раненых, умирающих и отдаленный заунывный волчий вой
,-это серые божедомы пришли справить посмертную тризну. Пусть уж, как то
равнодушно подумала она. Небо смотрело на нее миллиардами звезд и
словно в далеком прошлом, когда она была еще ребенком стало спокойно на
душе . Может ей только так казалось и просто тупое равнодушие и
усталость затопило ее всю. Ветер высушил слезы и кровь из рассеченной
щеки запеклась превратив ее лицо в ужасную маску . Аминат вспомнила тот
самый первый день когда она в сопровождении Рыжего появилась в лагере.
* * *
Стоял солнечный, весенний день шумная лагерная жизнь протекала по-будничному обыкновенно. Молодые бойцы, под присмотром более опытных товарищей, овладевали техникой рукопашного боя, оттачивали свой навык владения оружием - резали, рубили, кололи чучела. Стреляли по мишеням. В кузнице ковали лошадей, под ударами молотов сталь приобретала форму мечей и топоров. У огромных котлов суетились повара, в котлах, что – то булькало, урчало. Огромные туши медленно вращались на вертелах. Кто-то пел, слышалось ржанье коней, лаяли собаки. Везде ухало, гремело и звенело.
И все это замерло в один момент, наступила тишина, когда на центральной поляне перед командирскими шатрами появился Ольгерд Рыжий.
Сам Ольгерд был, на первый взгляд, обычным нордом. Высоким, рыжим верзилой с широченными плечами, каких в любой таверне – хоть в пучки вяжи. С вечной улыбкой на круглом, веснушчатом лице. Лишь пронзительный взгляд по южному тёмных, карих глаз, сразу выделял его из соплеменников.
Но все Братья в лагере смолкли вовсе не из-за этих нетипичных для Севера глаз, к которым они давно уже привыкли. Что было удивительным, так это то, что Ольгерд вёл в поводу, крепко сжав изящные поводья в могучем кулаке.
Сама лошадка более походила на игрушку, чем на боевого скакуна. Перед массивными лошадьми нордов она казалась, чуть ли не жеребёнком- стригунком! На изящно изогнутой шее сидела небольшая голова необычной, чуть выгнутой формы с большими, по человечески задумчивыми, тёмными глазами. Атласная шкура лошади отливала в лучах солнца золотистым блеском.
— Ольгерд, где ты поймал этого жеребенка!? – раздались со всех сторон насмешливые голоса, - Может, Рыжему пора и меч поменять на игрушечный!? Бедняга Ольгерд видимо хлебнул лишнего, если приволок этого задохлика в наш лагерь!
Только седой Харлом, любитель и знаток лошадей, посреди улюлюканья и смеха многозначительно пробасил:
— Клянусь рогами Хирсина! Если кобылка эта не из песков А’ликра, то старый Харлом совсем перестал понимать толк в лошадях! Дурни, ваши коровы падут в тех местах от голода и жажды через несколько часов, а эта лошадка и горячий ветер Хаммерфелла обгонит!
Воины притихли, прислушиваясь к старому конюшему, а тот продолжал:
— В молодости я встречал таких лошадей, за них знающие золотом по весу готовы дать! Но редгарды не продают их чужакам, только подарить могут. И лишь тому, кого своим другом считают. Вот так счастье, вновь подобное чудо узреть!
Глаза старика светились любовью и благоговением к чудесному скакуну. Другие Братья тоже по-новому, с уважением посмотрели на дивную лошадку с далёких пустынь.
Но тут, куда более чем скакун, их внимание привлёк к себе обнаружившийся в седле наездник! Да что там, Девять всемогущих – наездница! Издалека сначала казалось, что к седлу приторочен куль разноцветного тряпья, но при ближайшем рассмотрении под складками необычной одежды стала угадываться стройная женская фигурка. Смех, непристойные шутки – разом посыпались со всех сторон.
— Тю, так тут добрый мёд ни при чём! Нашему Рыжему никак что-то другое в голову ударило!
Ольгерд на мгновение остановился и обвёл шутников таким ледяным взглядом, что те в момент прикусили языки.
Все знали, что бешенство в Рыжем, вскипало точно так же легко, как и залихватское веселье. А в гневе Рыжий Ольгерд был страшен, многих зубоскалов крепко приложил в дерзкий глаз или излишне болтливую челюсть его стальной кулачище. Об этом знали все, поэтому считалось хорошим тоном – не переходить грань дружеской шутки с этим человеком. Воины смущённо примолкли, прикусив языки.
Ольгерд остановился у командирского шатра, помог спуститься с коня странной женщине. Все заметили, что она очень мала ростом и доходит Рыжему едва ли по локоть.
Ольгерд ей, что то негромко сказал и она, кивнув головой, вошла с ним в шатёр, заметно прихрамывая на правую ногу.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…