Введение. Постановка проблемы. (Reveal)
Оружие – важная часть материальной культуры и одна из основных разновидностей археологического материала, а военное дело – одна из важнейших сторон общественной жизни. Потребности организации для ведения войны – существенный стимул развития общества, в свою очередь, усложнение общественной организации приводит к усложнению военной организации и техники, увеличивая военный потенциал. В оружии обычно воплощаются самые передовые технологии, известные данной культуре, поэтому оно является хорошим индикатором для определения уровня её развития. Таким образом, развитие комплекса вооружения является одним из показателей общественного прогресса.
Военно-технические достижения могут быстро распространяться в ходе военных контактов. Поэтому для выявления региональной специфики оружие не самый значительный показатель, хотя тоже играет свою роль. В данном вопросе могут быть важны признаки, несущественные с точки зрения боевого назначения, – различные украшения, особенности оформления оружия и т. п. Типологизация орудий и установление связей между разными их видами могут помочь в уточнении хронологии и сроков начала бронзового и железного века на данной территории.
Нам не известны работы, специально посвящённые анализу корейского комплекса вооружения этого времени. Большое внимание, особенно в Южной Корее, уделяется бронзовым кинжалам, остальные виды оружия анализируются значительно меньше и, как правило, в работах на общие темы. Оружие часто занимает в них значительное место, но рассматривается не в комплексе и лишь в общекультурном плане. В Новосибирском научном центре имеется уже довольно значительная традиция оружиеведения Дальнего Востока и Центральной Азии древнего и средневекового времени (работы Ю. С. Худякова, С. Т. Кожанова, С. А. Комисарова, А. В. Варёнова, Е. И. Деревянко и др.). Вместе с трудами других исследователей они помогают воссоздать картину развития военного дела Евразии. Актуальной задачей является расширение территории, охваченной этими исследованиями за счёт маньчжуро-корейского региона.
Территориальные границы исследования. В древности юг Манчжурии и Корейский полуостров были тесно связаны. Как будет показано ниже, из Южной Манчжурии происходило распространение культуры бронзы и населения, её носителя на Корейский полуостров. Значительная часть исторически зафиксированных протокорейских племён располагалась в Ляодуне. Первое корейское государственное образование – Древний Чосон – включало в себя территории на севере Кореи и юге Манчжурии. Таким образом, представляется целесообразным рассматривать две этих области в исторической связке.
Географически данная территория представляет собой довольно гористую область с несколькими более-менее крупными равнинами. Крупнейшая из них – Южно-Манчжурская, по которой течёт река Ляохэ, на севере смыкающаяся с Северо-Манчжурской равниной в бассейне Сунгари. Ляохэ делит Ляонин на две исторические области – Ляоси к западу от этой реки и Ляодун к востоку от неё. Для рассматривемого времени границу между этими областями следует отодвинуть к западу, включив в состав Ляодуна равнинный западный берег Ляохэ до гор Ляоси, так как в культурном плане он примыкает к району Шэньяна. Территория Ляоси исторически включает в себя северо-восток Хэбэя (бассейн Луаньхэ); западной границей явлется цепь невысоких гор к востоку от Пекина. Северная граница Ляоси упирается в южные отроги Большого Хингана. Ляодун включает в себя широкую Южно-Манчжурскую равнину и узкую долину Ялуцзяна (Амноккана), местность между ними, включая Ляодунский полуостров, гористая. Крупнейшую равнину на Корейском полуострове образует долина Тэдонгана, более мелкие – долины Хангана, Кымгана и Нактонгана. Остальная часть полуострова в основном занята горами, наиболее мощный хребет проходит в его восточной части. Здесь имеются только две небольшие низменности – в районе Хамхына и в долине Тумангана. Горы северо-востока Кореи на западе, понижаясь, переходят в горный район Гирина. Развитие культур наиболее интенсивно шло на равнинах и в речных долинах, где концентрируется большая часть памятников, горные хребты являлись естественными границами. В силу сильной пересечённости данный регион распадается на ряд областей, обладающих своей спецификой. Это, а также обширность данной территории, требуют подразделить его на несколько районов.
Нами выделяются следующие историко-культурные регионы в рамках рассматриваемой территории. 1) Ляоси – область, тесно связанная со степным миром, а также с Китаем. В силу своего географического положения, она является контактной зоной. В то же время, в бронзовом веке там располагался мощный самостоятельный культурный центр, оказывавший влияние на остальную Манчжурию. Климат здесь довольно засушливый, что затрудняло (но не исключало совсем) развитие земледелия, особенно в долинах Далиньхэ, Луаньхэ и Лаохахэ – Шара-Мурэна. 2) Ляодун и северо-запад Кореи (Сев. Пхёнан). В равнинной части успешно развивалось земледелие, при этом Южно-Манчжурская равнина была неплохой коневодческой базой. 3) Горная часть Гирина (Цзилиня) и прилегающая часть Кореи (Чаган, Янган) – местность, поросшая густым лесом. На севере переходит в открытую Северо-Манчжурскую равнину. 4) Бассейн Тэдонгана и прилегающие области (Юж. Пхёнан, Хванхэ) – также с интенсивным земледелием в речных долинах. 5) Северо-восточная Корея (Хамгён), а также Канвон – горный район на востоке полуострова, во многом близкий Северо-восточной Корее. В этих регионах большую роль играло присваивающее хозяйство – охота и морской промысел. 6) Южная Корея с мягким климатом и развитым земледелием в долинах и на южном и западном побережье, на южном побережье также велось интенсивное морское хозяйство. Основное внимание в первых двух главах уделяется Южной Манчжурии, где зародилась местная культура бронзы, в третьей главе – Корейскому полуострову, с которым в этот период связаны основные процессы развития протокорейских племён.
Хронологические рамки исследования. Расхождения во взглядах на хронологию бронзового и раннего железного века в Корее были вызваны как постепенным накоплением новых археологических материалов, так и разделением корейской археологии на две принципиально разных и слабо связанных между собой школы – северокорейскую и южнокорейскую.
Наблюдаются расхождения в подходах к абсолютной датировке, а также в разграничении периодов бронзы и неолита, бронзы и раннего железа. В Ляонине наступление эпохи раннего железа обычно связывают с китайским завоеванием этой территории, которое в основном завершилось в III в. до н. э. Правда, местоположение чосонско-яньской, чосонско-циньской и чосонско-ханьской границ и их перемещение является причиной ожесточённых споров; вероятно, после крушения империи Цинь, Древний Чосон вернул себе Ляодун – весь или частично. Время начала железного века в Корее на протяжении долгого времени остается предметом дискуссии; выдвигались самые различные даты – от VII до I вв. до н. э. Из-за такой неопределённости принято было считать поздней бронзой и ранним железом один и тот же период времени. Сейчас установлено, что металлургическое железо появлялось в разных частях Корейского полуострова в разное время, и что на юге это произошло позже, чем на севере. Однако долгое время сохранялась традиция рассматривать время IV в. до н. э. – I в. н. э. как поздний бронзовый век.
Концом раннего железного века считается период I - III в. н.э., когда начинается формирование политической системы «Трёх царств».
Что касается бронзового века в Корее, то в КНДР его начало, учитывая маньчжурские находки, относят к XIII – XII вв. до н.э., и даже ранее, южные корейцы, опираясь на свой материал выдвигают различные датировки, но чаще всего VIII – VII вв. до н.э. Подробне проблема хронологии и периодизации бронзового века в Корее будет рассмотрена в историографическом разделе.
В это время в маньчжуро-корейском регионе происходило расселение и консолидация протокорейских племён и формирование у них предгосударственных и раннегосударственных образований. Главную роль среди них играл Древний Чосон. Важной проблемой при интерпретации данных этой эпохи является увязка их с историческими сведениями. Древний Чосон традиционно считается первым корейским государством, хотя вопрос о том, достиг ли он в своём развитии уровня государственности, остаётся открытым. Первое упоминание племени чосон относится в китайских источниках к VII вв. до н. э. [История Кореи, 1960, с. 45]. Чосон был завоёван империей Хань в 108 г. до н. э. Если дата его гибели известна вполне надёжно, то время возникновения вызывает много споров. Обычно считается, что если в Древнем Чосоне сложились институты государственной власти, то это произошло на позднем этапе существования, в IV – II вв. до н. э., хотя северокорейские учёные склонны помещать это событие дальше вглубь веков. Как племенное объединение Чосон мог возникнуть задолго до этого времени. В корейской традиции считается, что он был основан в 2333 г. до н. э. Тангуном, который правил 1500 лет, после чего его сменил выходец из Китая Киджа. Династия Ки правила до начала II в. до н. э., когда власть захватил Ви Ман, также бежавший из Китая. Иногда эти сведения интерпретируют как указания на миграции китайского населения в Чосон. В то же время, историки КНДР стремятся обосновать автохтонное происхождение данных персонажей, хотя Киджа – личность почти столь же легендарная, как Тангун. Более-менее связная история Древнего Чосона известна только для периода династии Ви Мана. До этого встречаются только отрывочные сообщения о торговых и военных контактах чосонцев с китайскими государствами. Таким образом, основным источником по истории Древнего Чосона являются археологические материалы.
Центр Древнего Чосона обычно помещают либо в Ляодуне, либо на Тэдонгане, где-то в районе нынешнего Пхеньяна (китайского Лолана). Распространена также компромиссная гипотеза о перемещении чосонского политического центра на восток под натиском Китая. В любом случае, с Древним Чосоном связывают главным образом эти два района. Версия о местонахождении раннего Чосона в Ляоси менее распространена. По легенде, Тангун сошёл с неба на горе Пэктусан, которая поэтому считается родиной корейцев. Однако неясно, насколько это соотносится с реальностью, и имеется ли в виду нынешний Пэктусан на границе с Гирином, или в древности такое название могла носить другая гора.
Ляодун и бассейн Тэдонгана представляют особый интерес не только потому что являются вероятной территорией Древнего Чосона, но и потому что это важнейшие центры культуры бронзы в регионе, если оставить за скобками Ляоси. Местные культуры выглядят наиболее развитыми, что является косвенным подтверждением размещения здесь Древнего Чосона. Поэтому основное внимание будет уделяться этим районам, но с учётом Ляоси как района, оказывавшего сильное культурное влияние, и других упомянутых регионов как культурной периферии.
Для определения объекта и предмета исследования рассмотрим их соотношение между собой. На этот счёт применительно к археологии высказывались различные точки зрения. По Г. П. Щедровицкому, объект исследования – это реально существующие независимо от человеческого разума явления (феномены), предмет исследования – знание о данном объекте. По А. И. Ракитову, предмет – это особый круг вопросов, сторон объекта, изучаемых данной наукой. Согласно ещё одной точке зрения, предмет является более широким понятием, включающим в себя объект, рамки и цели исследования (В. П. Рожин).
Объект науки должен существовать реально и быть доступен исследованию. Объектом археологии являются артефакты – следы и остатки прошлого как источники сведений о прошедшей действительности (Ю. Н. Захарук). По другой версии, объектом изучения археологии является само древнее общество как феномен и субъект исторической деятельности. Иногда их определяют как непосредственный и конечный (целевой) объекты. В. Н. Боряз считает объектом науки субъекты различных форм движения (в археологии это общество), а предметом – закономерности их развития. По Ю. Н. Захаруку, задачи археологии такие же, как и у истории – изучение истории общества, изучение общества в целом как единого закономерного процесса во всём его многообразии. Под предметом понимается единство объекта и задач исследования. По В. М. Массону, предмет археологии – изучение закономерностей развития объектов материальной культуры и различных структур человеческого общества, нашедших выражение в этих объектах. Выделяются два уровня разработки в археологии: собственно археологический (археологическое источниковедение) и историко – интерпритационный. Объектом являются предметы материальной культуры [Захарук, 1978 , с. 30 – 31].
В. Ф. Генинг выделил в объекте и предмете теоретический и эмпирический уровни. Эмпирическим объектом археологии, по его версии, являются археологические памятники, эмпирическим предметом – специфические археологические закономерности, теоретическим объектом – реконструируемое общество, теоретическим предметом – «закономерности перехода физической, умственной, социальной и другой деятельности в предметные результаты»; задача археологии – воссоздание исторического развития древних обществ (см. [Захарук, 1978, с. 14]). В археологии существует и должно существовать два различных этапа исследования: эмпирический и теоретический. Они предполагают цепь разных реконструкций. На эмпирическом этапе производятся реконструкции, определяющие первоначальную форму артефактов и их функцию, то есть то, для чего они могли служить. А на теоретическом этапе производятся социальные реконструкции, устанавливающие этническую, культурную, социальную принадлежности людей, оставивших их, то есть вскрывающие историческую сущность данных артефактов [Рычков, 2005, с. 26].
Используя подход В.Ф. Геннинга, в нашей работе можно выделить два уровня предмета и объекта.
Теоретическим объектом исследования является общество Южной Манчжурии и Кореи позднего бронзового – раннего железного веков.
Теоретический предмет – военное дело населения данного региона в позднем бронзовом – раннем железном веке.
Эмпирический объект – культурные общности скрипковидных и узких кинжалов.
Эмпирический предмет – комплекс вооружения носителей данных культурных общностей.
Цель исследования – выявить и систематизировать комплекс вооружения данных культурных общностей, по возможности реконструировать характер военного дела его носителей на основе анализа рассмотренного комплекса.
В рамках достижения этой цели могут быть сформулированы следующие задачи:
1) собрать сведения об оружии с памятников рассматриваемых культур и систематизировать их;
2) составить типологию оружия, учитывая его особенности и условия находок;
3) выявить территориальные и хронологические закономерности распространения выделенных типов, проследить динамику развития комплекса вооружения;
4) на основе анализа комплекса с привлечением дополнительных материалов (сведения письменных источников, исторические и этнографические аналогии и т. д.) составить предварительную реконструкцию военного дела;
5) выявить место комплекса вооружения населения Южной Манчжурии и Кореи эпохи позднего бронзового – раннего железного веков в системе синхронных культур Евразии, выявить связи с соседями и выяснить его историческое значение.
Определением методов исследования занимается методология – учение о научном методе познания. Это совокупность методов, применяемых в отдельных науках. Метод – способ теоретического исследования и практического осуществления данного исследования; сумма приёмов, средств и процедур исследования наукой своего предмета, а также совокупность уже имеющегося знания. Важно иметь в виду, что применение того или иного метода зависит от объекта и задач исследования, а также от наличия материальных средств. Метод фиксирует то, как должен поступать исследователь в процессе познания и практического действия [Геннинг, 1994, с. 9].
Важным принципом можно считать соответствие научной процедуры исследования основной его цели. Этой же цели должны соответствовать и промежуточные задачи исследования. То есть, занимаясь проблемой социального устройства древнего общества, исследователь должен стремиться выделять такие типы среди артефактов, которые бы отражали социальное расслоение данного общества, занимаясь этнической проблематикой, он должен выделять этнические типы и т. д. [Рычков, 2005, с. 24] Поскольку предметы нашего исследования – комплекс вооружения и военное дело, в ходе него необходимо опираться на функциональный анализ оружия и его типологию по функциональным признакам. Другие признаки, такие как художественный стиль оформления, в рамках данного исследования имеют второстепенное значение, хотя сами по себе несут большую информацию в плане выявления этнокультурных процессов, реконструкции духовной культуры древнего населения и решения других задач, не являющихся в данной работе основными.
Данная работа выполнена в рамках системного подхода. Системный подход рассматривает комплексы явлений, находящихся в системе взаимных связей и опосредований. Для него характерны целостность и иерархичность. Целостность объекта означает принципиальную несводимость его свойств к сумме составляющих элементов. Иерархичность подразумевает, что каждый компонент, составляющий систему, может рассматриваться как своего рода субсистема, тогда как система в свою очередь является лишь компонентом макросистемы. Системный подход требует рассматривать проблему не изолированно, а в единстве связей с окружающей средой, постигать сущность каждой связи и отдельного элемента, проводить ассоциации между общими и частными целями. В рамках системного подхода большое место уделяется системному анализу, задача которого состоит в том, чтобы дать цельную комплексную картину прошлого. При недостатке количественных показателей такой подход позволяет ставить задачи лишь общего упорядочения и более строгой логической организации материала [Массон, 1978, с. 33].
Если представить предметы нашего изучения как систему, то получится следующая схема (схема 1).
Следует заметить, что такие системы как общество или материальная культура в принципе не сводятся к тем подсистемам, которые выделены здесь, т. к. мы обозначили только те стороны данных систем, которые прямо затрагиваются в нашей работе. В то же время нельзя забывать и о других сторонах (подсистемах) рассматриваемого вопроса, поскольку из них можно получить дополнительные сведения. Комплекс вооружения является подсистемой не только материальной культуры, но и военного дела. Более подробное рассмотрение элементов комплекса вооружения будет дано ниже.
Системный анализ в археологии избавляет исследователя от биологизации культурно-исторического процесса, которая может возникнуть при построении типологий [Семёнов, 1978, с. 44]. Для получения максимума информации из археологического материала необходимо применение совокупности различных методов и подходов. Чтобы правильно интерпретировать полученные сведения о комплексе вооружения, понять характер военного дела его обладателей, необходимо иметь представление об их экономическом укладе, социальной организации, развитии производительных сил, географии и климате региона, этнической и политической обстановке в изучаемое время. Само определение совокупности предметов вооружения определённого пространственно-временного участка означает понимание их как взаимосвязанной системы, где одна разновидность оружия дополняет и обуславливает другую. Для лучшего понимания этой системы необходимо также сопоставление с комплексами вооружения вероятных инокультурных противников.
Важную часть археологического исследования составляет разработка классификаций и типологический метод. Классификация строится на основании определённых отобранных признаков. Описание археологического объекта не может быть полным. Описывается некоторый набор признаков, определяемый поставленной задачей. Признаки делятся на морфологические, технологические и стилистические. В пределах, обусловленных задачами работы, необходимо обеспечить описание признаков разных видов. Охватить все признаки невозможно. Исследователь оперирует конечным пространством признаков, границы которого определяются задачами исследования [Шер, 1989, с. 105-111].
С классификацией связан практически любой познавательный процесс. Классификации делятся на искусственные и естественные. Искусственная классификация представляет собой первичную сортировку добытого материала по классам, материалу, слоям и т. д. Естественные классификации призваны обнаружить в исследуемом материале группы вещей, которые были исторически обусловлены и осознавались их создателями – древними людьми. Они создаются по принципу функционального назначения, стилистики и т. п. Естественные классификации – важный инструмент исторического исследования, раскрывающий поведение древних людей. В отличие от искусственных классификаций они требуют некоторого теоретического знания [Шер, 1989, с. 112-113]. Выбор определенного типа классификации зависит от цели исследования и состава признаков исходных данных. Естественная классификация результативна тогда, когда применяется к серийным объектам. Классификации различаются по видам основания и способам построения. Основание классификации – признаки, по которым исходная совокупность делится на классы. Существуют морфологические (формальные), технологические, функциологические, иконографические и стилистические классификации. Целесообразно сочетать классификации одних и тех же объектов по разным основаниям. По способу построения классификация может быть интуитивной или логико-математической. Логико-математическая классификация строится как строгая последовательность логически взаимосвязанных действий. Содержанием всякой классификации является сравнение объектов между собой по заданным признакам и заключение об их сходстве или различии. Сходные объекты объединяются в группы так, чтобы сходство между объектами из одной группы было больше сходства между объектами из разных групп.
Типологический метод возник из поиска закономерностей, объясняющих изменчивость орудий древнего человека. Он заключается в создании естественных классификаций применительно к локальным группам памятников и определенным историческим периодам. Шведские археологи О. Монтелиус и Г. Гильдебранд, изучая археологические коллекции, независимо друг от друга пришли к выводу, что древние предметы сохраняют в себе следы развития. С течением времени одни признаки появляются, другие исчезают. Детали вещи, утратившие свою первоначальную функцию, но сохраняющиеся в силу традиции, называются реликтовыми (пережиточными). По ним можно делать выводы, какая вещь появилась раньше, какая – позже. Учитывая степень перерождения того или иного признака, можно расположить вещи в один ряд, в начале которого данный признак имеет функциональное назначение, а затем перерождается и исчезает. Такой ряд вещей называется типологическим рядом [Шер, 1989, с. 130, 131]. Особенно живучи реликтовые признаки, относящиеся к декоративному оформлению.
В. А. Городцов развил типологический метод как средство классификации древних культур. Все вещи подразделялись на функциональные классы, классы – на группы по материалу, группы – на отделы по признакам, не связанным с общим назначением и материалом (для оружия, например, – по способу оформления насада), отделы – на типы (совокупности предметов, сходных по назначению, веществу и форме) [Шер, 1989, с. 134].
Сейчас типология рассматривается как один из методов установления связей в археологическом материале, связей между типами [Клейн, 1991. С. 6]. Со временем стало ясно, что в отличие от животного мира, среди изделий человека бывает трудно чётко провести границы того или иного типа. Поэтому не всегда приемлема жёсткая классификация. Развитие вещей не может объясняться только путём механического переноса законов эволюции, поскольку вещи являются частью культуры, то есть относятся к социальной форме движения материи [Шер, 1989, с. 136].
Тип может пониматься по-разному. 1) Как группа объектов, сходство которых обусловлено историческими закономерностями. Следовательно, их изготовители и потребители тоже воспринимали такие объекты как типы. 2) Тип является только средством изучения, привнесенном исследователем, так как изменения в мире человеческих вещей происходят непрерывно и постепенно, значит всякое членение этого непрерывного потока – искусственно [Шер, 1989, с. 138, 139]. Смысл выделения типов раскрывается в их историческом определении: типы – группы, сходства и различия между которыми обусловлены хронологическими, локальными, технологическими, этническими и иными исторически обусловленными причинами. Способ выделения типов даётся в логическом определении: тип – это устойчивое сочетание существенных признаков [Шер, 1989, с. 139].
Современные исследователи работают с тремя видами типов, различными по характеру опознавательных компонентов: самые крупные типы — функциональные (совпадают с «категориями»), внутри них выделяются конструктивные, а внутри тех — типы, выделенные по дизайну, — возможно, эстетического значения (стилистические) [Клейн, 1991. С. 49]. В рамках нашей работы рассматриваются функциональные и конструктивные типы.
Типологические построения служат основой для последующей исторической интерпретации. Они помогают упорядочить рассматриваемый материал. Типологическая классификация основывается на систематическом сопоставлении внутренних (место, время, функция) и внешних (физика, геометрия, семиотика) признаков с целью изучения данных пространственно-временного характера [Гарден, 1989, с. 17]. Типология – начальный этап «перевода» с языка эмпирических данных на язык исторических объяснений. Однако при этом важно правильно выделить тип, понять, какие признаки несут необходимую исследователю информацию.
При осуществлении этой работы в основном использовалась система классификации вооружения, разработанная Ю. С. Худяковым, с поправками на пространственно-временную специфику. Оружие делится на защитное и наступательное, последнее подразделяется на дистанционное и ближнего боя, и далее на функциональные виды (схема 2). Виды оружия разделяются на классы по материалу изготовления боевой части оружия. Они делятся по способу крепления проникателя к несущей части на отделы, каждый из которых по форме поперечного сечения клинка (бойка, пера) подразделяется на группы, а те по форме клинка – на типы. Эти признаки функционально важны, ибо определяют способ применения оружия и характер поражения.
Данная классификация относится к числу древовидных. Как отмечал Л.С. Клейн, древовидные классификации работают на начальном уровне подразделения вещей. Они опираются на чёткие и очевидные признаки. Более дробные классификации, построенные на изучении постепенно меняющихся, не диффиринцированных чётко признаков, создаются с применением кластерных методов и статистической обработки данных. При этом учитывается вариабельность в размерах, пропорциях и других признаков без чёткой границы. Границы в этом случае устанавливаются эмпирическим путём, исходя из статистики. Необходимость в такой дробной классификации появляется при широкой представленности некоторого типа в культуре. Для малочисленных и редких вещей достаточно общей классификации по чётким признакам [Клейн, 1991]. Поскольку главная задача работы – рассмотрение всего комплекса вооружения за данный период, особо подробное подразделение отдельных категорий оружия не представляется целесообразным. Различия между основными функциональными таксонами очевидны и определяются интуитивно. Тем не менее, при рассмотрении ряда видов оружия предпринимались попытки кластерного анализа. Возможность применения статистического анализа в нашем случае ограничивается полнотой данных, представленных в литературе.
При написании работы наряду с прочими использовались данные естественнонаучных методов изучения – спектрального анализа сплавов, радиоуглеродной хронологии.
Для полноценного использования статистических методов имеющиеся выборки материала недостаточны. Тем не менее, даже первичная систематизация данных позволяет сделать определённые выводы о распространённости, географическом охвате, хронологии и характере развития различных видов оружия.
На этапе интерпретации данных применяется сопоставления с данными письменных источников, исторические и этнографические параллели.
История изучения. После освобождения Кореи к её археологическому изучению приступили учёные КНДР и РК. Первоначально ведущую роль в нём играла северокорейская археология.
Первым наличие бронзового века в Корее предположил И Ёсон [Хан и др., 1995. С. 212]. Только с середины ХХ в., после того, как Чен Пэгун установил отличие корейской бронзы от китайской и определил специфические формы корейских бронзовых орудий, началось систематическое изучение бронзового века Кореи. Это было принципиально важным вопросом для корейской археологии, поскольку корейскийм бронзовый век, особенно в КНДР, связывался с Древним Чосоном и считался доказательством существования этого государства. Дело Чен Пэгуна продолжили Ким Сокхён, То Юхо и др. Первые памятники бронзового века, которые начали раскапывать корейские археологи на севере полуострова в 1947 г. – Сокпхёндон и Чходо, - первоначально были отнесены к неолиту. В 1954 – 1955 гг. были проведены раскопки в Одоне, Кымтхалли и Конгвири, где обнаружили слои с керамикой, отличной от неолитической, аналогичные находки были сделаны в 1957 г. на поселениях Читхамни и Синхындон. Первые описания корейского бронзового века появились после этого открытия слоёв с неорнаментированной керамикой, резко отличавшейся от неолитической гребенчатой керамикой. Эти слои То Юхо соотнес с бронзовым веком. Затем к эпохе бронзы им же были отнесены дольмены и найденная в них волчковидная (роговидная) керамика. [И, 1997. С. 749; Хан и др., 1995. С. 205 - 207]. Также в 1950-е гг. производились раскопки погребений в дольменах в Симчхолли (Чхимчхолли), Соккёри и Конпхори.
В Маньчжурии эпоха бронзы была обособлена Сунь Шоудао в 1960 г. [Кан, 2000. С. 105]. В 1963 – 1965 гг. силами Корейско-китайской археологической экспедиции в три этапа были проведены раскопки погребений эпохи бронзы в Маньчжурии, давшие богатый материал [Хан и др., 1995. С. 207].
В 1960-е гг. интенсивные раскопки памятников бронзового века велись и в Северной Корее на поселениях Соктхалли, Кымъя, Чунни и др. В 1970-е гг. на основе полученного материала начали выходить обобщающие работы. Важное значение имело открытии в это время в районе Пхеньяна древних зёрен злаков, в том числе риса, относящихся к бронзовому веку [Хан и др., 1995. С. 207].
В северокорейской хронологии изначально применялся принцип определения бронзового века по комплексам вещей, связанных с бронзой, а не исключительно по наличию бронзовых изделий. Это явилось одной из причин удревнения датировок по сравнению с южнокорейскими. Другой было включение в бронзовый век Кореи памитников из Ляонина и Цзилиня до рек Ляохэ и Сунгари [Хан и др., 1995. С. 204].
В 1950-е гг. датирование производилось по особенностям отдельных находок. И Ёсон предположительно датировал бронзовый век V – III (II) вв. до н.э. Ему предшествовал переходный период от неолита к бронзе, занимавший X – VI вв. до н.э. Эти даты были малообоснованными, однако они указали принципиально верное положение бронзового века в историческом процессе в Корее, в отличие от таких выдвигавшихся в то же время концепций как отнесение бронзового века к эпохе Трёх царств (И Ынсу, 1949), перехода от каменного века непосредственно к железному (Ким Кванджин, 1955) и существования бронзового века только на северо-западе Кореи (То Юхо, 1956) [Хан и др., 1995. С. 212].
Важным пунктом в установлении датировки бронзового века сыграли раскопки многослойного поселения Читхамни. Здесь над неолитическим слоем с керамикой с пунктирным орнаментом были выделены относящиеся к бронзовому веку слой с роговидной керамикой и промежуточный слой. Сопоставление находок из этих слоёв с артефактами из соседних регионов было использовано для уточнения датировок. Особенно важное значение имело сопоставление каменных кинжалов с бронзовыми кинжалами из Ордоса и Южной Сибири, которые считались их прототипами. В целом бронзовый век был датирован VIII – III вв. до н.э. (То Юхо, 1960) [Хан и др., 1995. С. 214]. Схожие результаты дали раскопки слоёв бронзового века на поселениях северо-востока Кореи [Хан и др., 1995. С. 215].
В 1960 – 1961 гг. проходит дискуссия о Древнем Чосоне, в ходе которой выявились расхождения в подходах археологов и историков. Археологи связывали Древний Чосон с ранним железным веком и погребениями в кирпичных цистах. Чон Чумон на основе раскопок в Тхосонни выделил «культуру [узких] кинжалов и копий» с центром в долине Тэдонгана, которую отнёс к III в. до н.э. Историки, проанализировав китайские записи о Древнем Чосоне, считали, что его центр следует искать в Ляонине, а время возникновения – не позднее X – VIII вв. до н.э. Ли Джирин, например, считал, что формирование Древнего Чосона как единого государства происходило в XII – VIII вв. до н.э., а его территория, первоначально распространявшаяся на Ляодун и Ляоси, в III в. до н.э. сократилась до долины Далинхэ. Компромиссное мнение высказал Чон Чханён, считавший, что с Древним Чосоном связаны как узкие, так и скрипковидные кинжалы. Эта точка зрения вскоре возобладала. [Хан и др., 1995. С. 279 - 281].
В 1960-е гг. на памятниках позднего бронзового века в Южной Маньчжурии начали проводиться совместные корейско-китайские раскопки. На первый план среди находок выдвигаются скрипковидные кинжалы, которые становятся маркером корейского бронзового века наряду с комплексом связанных с ними изделий [Хан и др., 1995. С. 217]. В этот период для датирования начинают использоваться не отдельные изделия, а комплексы находок. При этом активно применялся типологический метод, считалось, что вещи проходили процесс развития от единообразной простой формы к многообразным сложным. Характерным для классификации изделий стало разделение их на классические («типичные») и модифицированные. Эта концепция предполагала, что первоначальная форма изделия распространялась из одного центра, и, укореняясь на новых местах, давала разнообразные модифицированные формы [Хан и др., 1995. С. 219]. Морфологические значения вещей воспринимались как имеющие хронологическое значение, впоследствие многие из них были переосмыслены как функциональные. Скрипковидные кинжалы были разделены на классические типа Ганшан, которым сопутствовала керамика мисонни и модифицированные типа Лоушан, связанные с керамикой мукбанни. Эти комплексы соответствовали двум периодам бронзового века. Тип Ганшан был отнесён к VIII-VII вв. до н.э., Лоушан к VI – IV вв. до н.э. Также в это время начались раскопки поселения Кымтхалли, на основании которых был выделен период раннего бронзового века, относящегося ко II тыс. до н.э. Дольмены также пытались разделить на классический (северный) и модифицированный (южный) тип, имеющие хронологическое значение [Хан и др., 1995. С. 220].
На протяжении 1970-х гг. производились раскопки на памятниках, включавших в себя жилища и погребения, таких как Одонни, Соктхалли, южные кварталы Пхеньяна. Это позволило увязать датировки поселений и погребений и уточнить периодизацию бронзового века. Развивалась типология дольменов и каменных ящиков [Хан и др., 1995. С. 222 - 223]. Метод датирования по конструкции памятника начинает применяться не только к погребениям, но и к поселениям. Выделяются разновременные типы жилищ, отличающиеся в основном размещением столбовых ям [Хан и др., 1995. С. 224].
Также в это время поднимается проблема удревнения датировки скрипковидных кинжалов, которая вышла на первый план в 1980-е. Это удревнение основывается на радиоуглеродных датировках, прежде всего из погребений под каменными насыпями в Даду, где получены даты 3280±50 л.н. (1986) и 3555±105 л.н. (1989). Керамика типа мисонни, аналогичная найденной в Даду, была обнаружена в погребении 6 в Шуанфане, содержащем скрипковидные кинжалы. На основании этого время появления скрипковидных кинжалов было опущено Хван Кидоком до XIII – XII вв. до н.э., а Пак Чинук разработал новую типологию в соответствии с новыми датировками, выделив три типа скрипковидных кинжалов. Также была разработана трёхчленная типология керамики мисонни. В это же время усиливается внимание к связям с соседними территориями, активизируется работа с китайскими, японскими, южнокорейскими исследованиями. Высказываются мысли о принесении культуры поздней бронзы из Ляоси (культура верхнего слоя Сяцзядянь), что поколебало господствовавшие прежде взгляды автохтонного развития корейской и ляодунской бронзы от местного неолита. Скрипковидные кинжалы стали относить к Древнему Чосону только в связке с керамикой мисонни и мукбанни, в остальных случаях допускается существование нечосонских этнополитических объединений. [Хан и др., 1995. С. 284 - 287].
В настоящее время в КНДР начало бронзового века относят к первой половине II тыс. до н.э., период протогосударств; период XIII – V вв. до н.э. рассматривают как поздний бронзовый век, время формирования рабовладельческого государства Древний Чосон, с IV в. до н.э. начинают ранний железный век [Хан и др., 1995. С. 204].
В Южной Корее понятие бронзового века первым стал использовать Ким Воллён. В 1967 г. вышла работа Ким Ёнгана и Хван Кидока «Бронзовый век нашей страны», а в 1973 г. обобщающая работа Ким Воллёна «Введение в археологию Кореи», после которых концепция периода бронзы вошла в широкий оборот. Широкое исследование бронзового века в Южной Корее началось в 1970-е годы. Вскоре изучение бронзового века стало ведущей отраслью южнокорейской археологии [И, 1997. С. 749].
Можно выделить несколько концепций бронзового века, сформировавшихся в Южной Корее к настоящему времени. Первая высказана Ким Воллёном (1986). По его мнению, о переходе к бронзовому веку свидетельствуют только следы непосредственно бронзолитейного производства (рудники, литейные мастерские, литейные формы и т.д.). Жёсткое следование этому принципу заставляло отодвигать наступление бронзового века до середины I тыс. до н.э., хотя сам Ким Воллён относил его к началу I тыс. до н.э. Согласно Чо Юджону (1992), появление бронзовых изделий в культуре само по себе знаменует переход к новой эпохе [И, 1997. С. 750]. Ещё одна точка зрения гласит, что распространение культуры бронзы связано с общественным развитием и было сопряжено с распространением земледелия с использованием разделения труда, появлением городов, цивилизации и государства, ведением завоевательных войн и т.д., признаки чего и следует искать. Подобные взгляды распространены в КНДР. Наконец, выделяется поиск конкретно корейских общекультурных маркеров эпохи бронзы, в качестве которых рассматриваются неорнаментированная керамика, повсеместное использование шлифованных орудий, распространение земледельческих орудий, специфический погребальный обряд, использование бронзовых орудий и т.д. Эта точка зрения в последнее время набирает силу в Южной Корее. Особенно популярна привязка эпохи бронзы к неорнаментированной керамике. Однако ряд исследователей, такие как Юн Мубён (1975), Но Хёкджин (1987), Им Пёнтхэ (1992) высказывались против такого отождествления. Приводились возражения, что корейский бронзовый век маркиируется скорее скрипковидными кинжалами, которые хронологически не тождественны неорнаментированной керамике, которая существовала как до их появления, так и, частично, после исчезновения. Также высказывалось мнение, что развитие культуры бронзы в Корее происходило по-разному в разных районах и должно рассматриваться отдельно применительно к каждой территории [И, 1997. С. 750 - 751].
До 1980-х гг. под бронзовым веком в РК понималась вся эпоха раннего металла до периода трёх царств. В основном он подразделялся на два периода – скрипковидных и узких кинжалов. В 1980 – 90-е гг. начинают разрабатываться более сложные периодизации. Пак Сунпаль выделял ещё третий период – до скрипковидных кинжалов (1993). Юн Мубён (1990) и Ха Инсу (1988) выделяли промежуточный этап культуры керамики сонгунни (только для Южной Кореи). И Чхонгю разработал четырёхчленную схему, включавшую период до скрипковидных кинжалов, два периода скрипковидных кинжалов и период узких кинжалов (1987). Им Пёнтхэ выделил четыре периода, исходя из развития керамического комплекса (1986) [И, 1997. С. 751]. Хотя культуру узких кинжалов и признали ранним железным веком, обычно её рассматривают в тесной связи с эпохой бронзы и даже сохраняется привычка называть этот период поздним бронзовым веком. Соответственно, период скрипковидных кинжалов часто обозначается как ранний бронзовый век, хотя в других случаях ранним бронзовым веком называется период существования неорнаментированной керамики и дольменов до появления скрипковидных кинжалов.
Определённые проблемы у южнокорейских археологов существуют с установлением абсолютных и относительных дат для этого периода истории Кореи. В основном для датирования используются две категории предметов – бронзовые изделия и керамика, датировки по которым редко пытаются соотносить друг с другом. Также слабо проработаны связи керамики мисонни, сопровождающей скрипковидные кинжалы и керамики с налепными валиками, а также чёрной керамики, сопутствующих узким кинжалам, с другими керамическими комплексами [И, 1997. С. 752].
Датировки для эпохи раннего металла в основном даются по типологии вещей. Немногочисленные радиоуглеродные датировки часто заходят в противоречие с существующими типологиями и по этой причине часто отбрасывались. В основном даты по радиоуглероду оказываются древнее предполагаемых южнокорейскими исследователями [И, 1997. С. 753].
Таким образом, целенаправленное изучение памятников бронзового века раньше началось на севере Кореи. Особенности географического положения и археологической ситуации в Северной и Южной Корее оказали влияние на направление развития исследований в этих странах. В КНДР активно изучались связи с маньчжурскими культурами бронзы (все территории, где найдены скрипковидные кинжалы, считаются относящимися к Древнему Чосону), наблюдалась тенденция к удревнению датировок и доказательству автохтонности культурных достижений в пределах маньчжуро-корейского региона. В Южной Корее больше внимания уделялось связям с Японией, а датировки выдвигались заметно более поздние. Поскольку общепризнано, что основным направлением культурного влияния было север – юг, для южнокорейских находок обычно выбираются наиболее поздние датировки из возможных. Склонность к завышению дат наблюдается и в японской археологии [Кан, 2000. С. 20], к тому же японские аналоги корейских вещей вполне могут иметь более поздние даты, т.к. заимствовались из Кореи. Следовательно, датирование по японским материалам также чревато омоложением дат. Упор на эмпирический подход также ограничивал южнокорейских археологов в поисках внешних аналогий [И, 1997. С. 747 – 748].
Сейчас археология в Южной Корее интенсивно развивается. В больших количествах ведутся раскопки, выходит ряд периодических изданий по археологии и древней истории, выходят обобщающие работы. Появилась тенденция к удревнению датировок с учётом радиоуглеродных данных, а также поиском дальних аналогий. Например, И Хёнгу, опираясь на данные химического анализа, находит истоки ляонинско-корейской бронзы в аньянской культуре и датирует её начало XIV – XIII вв. до н.э. Чо Джинсон предположил, что культура узких кинжалов зародилась ещё в период существования поздних скрипковидных кинжалов. Также практически возобладала концепция исторического единства Ляодуна и Кореи, хотя в своё время с ней высказывали несогласие такие крупные исследователи как Юн Мубён [И, 1997. С. 763].
Таким образом, несмотря на различия в подходах, как в КНДР, так и в РК наблюдается схожая тенденция к удревнению бронзового века Кореи. Появляются всё новые доказательства в пользу понижения дат.
Изучение маньчжуро-корейской археологии продолжалось и в послевоенной Японии, опираясь на базис, заложенный в колониальный период. В 1940-х гг. выходят работы Фудзита Рёсаку «Лоланская культура» и «Свод материалов по древним культурам Кореи» (в соавторстве с Умэхара Суэдзи), обобщивший собранный до войны материал. Крупную роль в изучении древней Кореи в послевоенный период играл Миками Цугио. В 1950 г. создаётся Корееведческая ассоциация. В 50-е гг. произошёл раскол японского корееведения на два направления: выделилась т. н. прогрессивная школа (основатель – Хатада Такаси), оспаривавшая традиционные взгляды о культурном первенстве Японии. Её представителями было создано «Общество по изучению истории Кореи» (1959 г.) и Японский НИИ по Корее (1961 г.). Японские исследователи занимают видное место в изучении древней Кореи и по сей день [Рю Хакку, с. 39-44, 64].
В отечественной науке в силу политических причин до 1990-х гг. было крайне мало информации по Южной Корее – главным образом то, что было опубликовано японцами. Эти сведения содержатся в работах М. В. Воробьёва. В советское время велось археологическое изучение в основном Северной Кореи и Южной Манчжурии. В 1961 г. вышла монография М. В. Воробьёва по древней Корее, в 1962 г. – работа А. Ф. Шокова. Археология Кореи в этот период была ещё слабо разработана, и разделы по данному периоду отличаются краткостью и гипотетичностью, хотя в них использованы практически все доступные на тот момент материалы. В ещё большей степени это относится к обобщающим работам по истории Кореи, вышедшим в 1960 и 1974 г. В 1978 г. появилась статья Ю. М. Бутина, в 1979 г. – работа М. Н. Пака по древней Корее. В 1982 г. Ю. М. Бутин развил свою работу в книге «Древний Чосон». Эти публикации являются наиболее содержательными по археологическому материалу, хотя и не лишены отдельных недостатков. В частности, в последней работе отсутствует иллюстративный материал, а описаний часто бывает недостаточно. В 1984 г. вышла работа того же автора по периоду II в. до н. э. – V в. н. э., основанная на письменных источниках. В 1990 – 2000 гг. появилось ещё несколько обобщающих изданий по Корее, ряд статей и новая монография М. В. Воробьёва, которая хотя и написана с учётом нового материала, но является общим трудом по истории, этнографии и культуре до VII в. н. э. и мало что даёт по археологии. В 2003 г. вышла работа В. М. Тихонова по истории Кореи, где древнему периоду посвящён значительный раздел. Археология Манчжурии затрагивается в ряде китаеведческих публикаций (В.Е. Ларичева, М. В. Воробьева, С. В. Алкина). Кроме работ, посвящённых Корее, данный вопрос затрагивался в ряде других публикаций А. П. Окладникова, А. П. Деревянко, Е. И. Деревянко, а также в оружиеведческом исследовании М. В. Горелика. Отдельные аспекты, связанные с оружием Древнего Чосона, рассматривались в работах М. В. Воробьева, Ю. М. Бутина, Кан Инука. Однако до сих пор не был восстановлен комплекс вооружения той эпохи, что дополнительно определяет актуальность и научную новизну нашего исследования.
Военно-технические достижения могут быстро распространяться в ходе военных контактов. Поэтому для выявления региональной специфики оружие не самый значительный показатель, хотя тоже играет свою роль. В данном вопросе могут быть важны признаки, несущественные с точки зрения боевого назначения, – различные украшения, особенности оформления оружия и т. п. Типологизация орудий и установление связей между разными их видами могут помочь в уточнении хронологии и сроков начала бронзового и железного века на данной территории.
Нам не известны работы, специально посвящённые анализу корейского комплекса вооружения этого времени. Большое внимание, особенно в Южной Корее, уделяется бронзовым кинжалам, остальные виды оружия анализируются значительно меньше и, как правило, в работах на общие темы. Оружие часто занимает в них значительное место, но рассматривается не в комплексе и лишь в общекультурном плане. В Новосибирском научном центре имеется уже довольно значительная традиция оружиеведения Дальнего Востока и Центральной Азии древнего и средневекового времени (работы Ю. С. Худякова, С. Т. Кожанова, С. А. Комисарова, А. В. Варёнова, Е. И. Деревянко и др.). Вместе с трудами других исследователей они помогают воссоздать картину развития военного дела Евразии. Актуальной задачей является расширение территории, охваченной этими исследованиями за счёт маньчжуро-корейского региона.
Территориальные границы исследования. В древности юг Манчжурии и Корейский полуостров были тесно связаны. Как будет показано ниже, из Южной Манчжурии происходило распространение культуры бронзы и населения, её носителя на Корейский полуостров. Значительная часть исторически зафиксированных протокорейских племён располагалась в Ляодуне. Первое корейское государственное образование – Древний Чосон – включало в себя территории на севере Кореи и юге Манчжурии. Таким образом, представляется целесообразным рассматривать две этих области в исторической связке.
Географически данная территория представляет собой довольно гористую область с несколькими более-менее крупными равнинами. Крупнейшая из них – Южно-Манчжурская, по которой течёт река Ляохэ, на севере смыкающаяся с Северо-Манчжурской равниной в бассейне Сунгари. Ляохэ делит Ляонин на две исторические области – Ляоси к западу от этой реки и Ляодун к востоку от неё. Для рассматривемого времени границу между этими областями следует отодвинуть к западу, включив в состав Ляодуна равнинный западный берег Ляохэ до гор Ляоси, так как в культурном плане он примыкает к району Шэньяна. Территория Ляоси исторически включает в себя северо-восток Хэбэя (бассейн Луаньхэ); западной границей явлется цепь невысоких гор к востоку от Пекина. Северная граница Ляоси упирается в южные отроги Большого Хингана. Ляодун включает в себя широкую Южно-Манчжурскую равнину и узкую долину Ялуцзяна (Амноккана), местность между ними, включая Ляодунский полуостров, гористая. Крупнейшую равнину на Корейском полуострове образует долина Тэдонгана, более мелкие – долины Хангана, Кымгана и Нактонгана. Остальная часть полуострова в основном занята горами, наиболее мощный хребет проходит в его восточной части. Здесь имеются только две небольшие низменности – в районе Хамхына и в долине Тумангана. Горы северо-востока Кореи на западе, понижаясь, переходят в горный район Гирина. Развитие культур наиболее интенсивно шло на равнинах и в речных долинах, где концентрируется большая часть памятников, горные хребты являлись естественными границами. В силу сильной пересечённости данный регион распадается на ряд областей, обладающих своей спецификой. Это, а также обширность данной территории, требуют подразделить его на несколько районов.
Нами выделяются следующие историко-культурные регионы в рамках рассматриваемой территории. 1) Ляоси – область, тесно связанная со степным миром, а также с Китаем. В силу своего географического положения, она является контактной зоной. В то же время, в бронзовом веке там располагался мощный самостоятельный культурный центр, оказывавший влияние на остальную Манчжурию. Климат здесь довольно засушливый, что затрудняло (но не исключало совсем) развитие земледелия, особенно в долинах Далиньхэ, Луаньхэ и Лаохахэ – Шара-Мурэна. 2) Ляодун и северо-запад Кореи (Сев. Пхёнан). В равнинной части успешно развивалось земледелие, при этом Южно-Манчжурская равнина была неплохой коневодческой базой. 3) Горная часть Гирина (Цзилиня) и прилегающая часть Кореи (Чаган, Янган) – местность, поросшая густым лесом. На севере переходит в открытую Северо-Манчжурскую равнину. 4) Бассейн Тэдонгана и прилегающие области (Юж. Пхёнан, Хванхэ) – также с интенсивным земледелием в речных долинах. 5) Северо-восточная Корея (Хамгён), а также Канвон – горный район на востоке полуострова, во многом близкий Северо-восточной Корее. В этих регионах большую роль играло присваивающее хозяйство – охота и морской промысел. 6) Южная Корея с мягким климатом и развитым земледелием в долинах и на южном и западном побережье, на южном побережье также велось интенсивное морское хозяйство. Основное внимание в первых двух главах уделяется Южной Манчжурии, где зародилась местная культура бронзы, в третьей главе – Корейскому полуострову, с которым в этот период связаны основные процессы развития протокорейских племён.
Хронологические рамки исследования. Расхождения во взглядах на хронологию бронзового и раннего железного века в Корее были вызваны как постепенным накоплением новых археологических материалов, так и разделением корейской археологии на две принципиально разных и слабо связанных между собой школы – северокорейскую и южнокорейскую.
Наблюдаются расхождения в подходах к абсолютной датировке, а также в разграничении периодов бронзы и неолита, бронзы и раннего железа. В Ляонине наступление эпохи раннего железа обычно связывают с китайским завоеванием этой территории, которое в основном завершилось в III в. до н. э. Правда, местоположение чосонско-яньской, чосонско-циньской и чосонско-ханьской границ и их перемещение является причиной ожесточённых споров; вероятно, после крушения империи Цинь, Древний Чосон вернул себе Ляодун – весь или частично. Время начала железного века в Корее на протяжении долгого времени остается предметом дискуссии; выдвигались самые различные даты – от VII до I вв. до н. э. Из-за такой неопределённости принято было считать поздней бронзой и ранним железом один и тот же период времени. Сейчас установлено, что металлургическое железо появлялось в разных частях Корейского полуострова в разное время, и что на юге это произошло позже, чем на севере. Однако долгое время сохранялась традиция рассматривать время IV в. до н. э. – I в. н. э. как поздний бронзовый век.
Концом раннего железного века считается период I - III в. н.э., когда начинается формирование политической системы «Трёх царств».
Что касается бронзового века в Корее, то в КНДР его начало, учитывая маньчжурские находки, относят к XIII – XII вв. до н.э., и даже ранее, южные корейцы, опираясь на свой материал выдвигают различные датировки, но чаще всего VIII – VII вв. до н.э. Подробне проблема хронологии и периодизации бронзового века в Корее будет рассмотрена в историографическом разделе.
В это время в маньчжуро-корейском регионе происходило расселение и консолидация протокорейских племён и формирование у них предгосударственных и раннегосударственных образований. Главную роль среди них играл Древний Чосон. Важной проблемой при интерпретации данных этой эпохи является увязка их с историческими сведениями. Древний Чосон традиционно считается первым корейским государством, хотя вопрос о том, достиг ли он в своём развитии уровня государственности, остаётся открытым. Первое упоминание племени чосон относится в китайских источниках к VII вв. до н. э. [История Кореи, 1960, с. 45]. Чосон был завоёван империей Хань в 108 г. до н. э. Если дата его гибели известна вполне надёжно, то время возникновения вызывает много споров. Обычно считается, что если в Древнем Чосоне сложились институты государственной власти, то это произошло на позднем этапе существования, в IV – II вв. до н. э., хотя северокорейские учёные склонны помещать это событие дальше вглубь веков. Как племенное объединение Чосон мог возникнуть задолго до этого времени. В корейской традиции считается, что он был основан в 2333 г. до н. э. Тангуном, который правил 1500 лет, после чего его сменил выходец из Китая Киджа. Династия Ки правила до начала II в. до н. э., когда власть захватил Ви Ман, также бежавший из Китая. Иногда эти сведения интерпретируют как указания на миграции китайского населения в Чосон. В то же время, историки КНДР стремятся обосновать автохтонное происхождение данных персонажей, хотя Киджа – личность почти столь же легендарная, как Тангун. Более-менее связная история Древнего Чосона известна только для периода династии Ви Мана. До этого встречаются только отрывочные сообщения о торговых и военных контактах чосонцев с китайскими государствами. Таким образом, основным источником по истории Древнего Чосона являются археологические материалы.
Центр Древнего Чосона обычно помещают либо в Ляодуне, либо на Тэдонгане, где-то в районе нынешнего Пхеньяна (китайского Лолана). Распространена также компромиссная гипотеза о перемещении чосонского политического центра на восток под натиском Китая. В любом случае, с Древним Чосоном связывают главным образом эти два района. Версия о местонахождении раннего Чосона в Ляоси менее распространена. По легенде, Тангун сошёл с неба на горе Пэктусан, которая поэтому считается родиной корейцев. Однако неясно, насколько это соотносится с реальностью, и имеется ли в виду нынешний Пэктусан на границе с Гирином, или в древности такое название могла носить другая гора.
Ляодун и бассейн Тэдонгана представляют особый интерес не только потому что являются вероятной территорией Древнего Чосона, но и потому что это важнейшие центры культуры бронзы в регионе, если оставить за скобками Ляоси. Местные культуры выглядят наиболее развитыми, что является косвенным подтверждением размещения здесь Древнего Чосона. Поэтому основное внимание будет уделяться этим районам, но с учётом Ляоси как района, оказывавшего сильное культурное влияние, и других упомянутых регионов как культурной периферии.
Для определения объекта и предмета исследования рассмотрим их соотношение между собой. На этот счёт применительно к археологии высказывались различные точки зрения. По Г. П. Щедровицкому, объект исследования – это реально существующие независимо от человеческого разума явления (феномены), предмет исследования – знание о данном объекте. По А. И. Ракитову, предмет – это особый круг вопросов, сторон объекта, изучаемых данной наукой. Согласно ещё одной точке зрения, предмет является более широким понятием, включающим в себя объект, рамки и цели исследования (В. П. Рожин).
Объект науки должен существовать реально и быть доступен исследованию. Объектом археологии являются артефакты – следы и остатки прошлого как источники сведений о прошедшей действительности (Ю. Н. Захарук). По другой версии, объектом изучения археологии является само древнее общество как феномен и субъект исторической деятельности. Иногда их определяют как непосредственный и конечный (целевой) объекты. В. Н. Боряз считает объектом науки субъекты различных форм движения (в археологии это общество), а предметом – закономерности их развития. По Ю. Н. Захаруку, задачи археологии такие же, как и у истории – изучение истории общества, изучение общества в целом как единого закономерного процесса во всём его многообразии. Под предметом понимается единство объекта и задач исследования. По В. М. Массону, предмет археологии – изучение закономерностей развития объектов материальной культуры и различных структур человеческого общества, нашедших выражение в этих объектах. Выделяются два уровня разработки в археологии: собственно археологический (археологическое источниковедение) и историко – интерпритационный. Объектом являются предметы материальной культуры [Захарук, 1978 , с. 30 – 31].
В. Ф. Генинг выделил в объекте и предмете теоретический и эмпирический уровни. Эмпирическим объектом археологии, по его версии, являются археологические памятники, эмпирическим предметом – специфические археологические закономерности, теоретическим объектом – реконструируемое общество, теоретическим предметом – «закономерности перехода физической, умственной, социальной и другой деятельности в предметные результаты»; задача археологии – воссоздание исторического развития древних обществ (см. [Захарук, 1978, с. 14]). В археологии существует и должно существовать два различных этапа исследования: эмпирический и теоретический. Они предполагают цепь разных реконструкций. На эмпирическом этапе производятся реконструкции, определяющие первоначальную форму артефактов и их функцию, то есть то, для чего они могли служить. А на теоретическом этапе производятся социальные реконструкции, устанавливающие этническую, культурную, социальную принадлежности людей, оставивших их, то есть вскрывающие историческую сущность данных артефактов [Рычков, 2005, с. 26].
Используя подход В.Ф. Геннинга, в нашей работе можно выделить два уровня предмета и объекта.
Теоретическим объектом исследования является общество Южной Манчжурии и Кореи позднего бронзового – раннего железного веков.
Теоретический предмет – военное дело населения данного региона в позднем бронзовом – раннем железном веке.
Эмпирический объект – культурные общности скрипковидных и узких кинжалов.
Эмпирический предмет – комплекс вооружения носителей данных культурных общностей.
Цель исследования – выявить и систематизировать комплекс вооружения данных культурных общностей, по возможности реконструировать характер военного дела его носителей на основе анализа рассмотренного комплекса.
В рамках достижения этой цели могут быть сформулированы следующие задачи:
1) собрать сведения об оружии с памятников рассматриваемых культур и систематизировать их;
2) составить типологию оружия, учитывая его особенности и условия находок;
3) выявить территориальные и хронологические закономерности распространения выделенных типов, проследить динамику развития комплекса вооружения;
4) на основе анализа комплекса с привлечением дополнительных материалов (сведения письменных источников, исторические и этнографические аналогии и т. д.) составить предварительную реконструкцию военного дела;
5) выявить место комплекса вооружения населения Южной Манчжурии и Кореи эпохи позднего бронзового – раннего железного веков в системе синхронных культур Евразии, выявить связи с соседями и выяснить его историческое значение.
Определением методов исследования занимается методология – учение о научном методе познания. Это совокупность методов, применяемых в отдельных науках. Метод – способ теоретического исследования и практического осуществления данного исследования; сумма приёмов, средств и процедур исследования наукой своего предмета, а также совокупность уже имеющегося знания. Важно иметь в виду, что применение того или иного метода зависит от объекта и задач исследования, а также от наличия материальных средств. Метод фиксирует то, как должен поступать исследователь в процессе познания и практического действия [Геннинг, 1994, с. 9].
Важным принципом можно считать соответствие научной процедуры исследования основной его цели. Этой же цели должны соответствовать и промежуточные задачи исследования. То есть, занимаясь проблемой социального устройства древнего общества, исследователь должен стремиться выделять такие типы среди артефактов, которые бы отражали социальное расслоение данного общества, занимаясь этнической проблематикой, он должен выделять этнические типы и т. д. [Рычков, 2005, с. 24] Поскольку предметы нашего исследования – комплекс вооружения и военное дело, в ходе него необходимо опираться на функциональный анализ оружия и его типологию по функциональным признакам. Другие признаки, такие как художественный стиль оформления, в рамках данного исследования имеют второстепенное значение, хотя сами по себе несут большую информацию в плане выявления этнокультурных процессов, реконструкции духовной культуры древнего населения и решения других задач, не являющихся в данной работе основными.
Данная работа выполнена в рамках системного подхода. Системный подход рассматривает комплексы явлений, находящихся в системе взаимных связей и опосредований. Для него характерны целостность и иерархичность. Целостность объекта означает принципиальную несводимость его свойств к сумме составляющих элементов. Иерархичность подразумевает, что каждый компонент, составляющий систему, может рассматриваться как своего рода субсистема, тогда как система в свою очередь является лишь компонентом макросистемы. Системный подход требует рассматривать проблему не изолированно, а в единстве связей с окружающей средой, постигать сущность каждой связи и отдельного элемента, проводить ассоциации между общими и частными целями. В рамках системного подхода большое место уделяется системному анализу, задача которого состоит в том, чтобы дать цельную комплексную картину прошлого. При недостатке количественных показателей такой подход позволяет ставить задачи лишь общего упорядочения и более строгой логической организации материала [Массон, 1978, с. 33].
Если представить предметы нашего изучения как систему, то получится следующая схема (схема 1).
Следует заметить, что такие системы как общество или материальная культура в принципе не сводятся к тем подсистемам, которые выделены здесь, т. к. мы обозначили только те стороны данных систем, которые прямо затрагиваются в нашей работе. В то же время нельзя забывать и о других сторонах (подсистемах) рассматриваемого вопроса, поскольку из них можно получить дополнительные сведения. Комплекс вооружения является подсистемой не только материальной культуры, но и военного дела. Более подробное рассмотрение элементов комплекса вооружения будет дано ниже.
Системный анализ в археологии избавляет исследователя от биологизации культурно-исторического процесса, которая может возникнуть при построении типологий [Семёнов, 1978, с. 44]. Для получения максимума информации из археологического материала необходимо применение совокупности различных методов и подходов. Чтобы правильно интерпретировать полученные сведения о комплексе вооружения, понять характер военного дела его обладателей, необходимо иметь представление об их экономическом укладе, социальной организации, развитии производительных сил, географии и климате региона, этнической и политической обстановке в изучаемое время. Само определение совокупности предметов вооружения определённого пространственно-временного участка означает понимание их как взаимосвязанной системы, где одна разновидность оружия дополняет и обуславливает другую. Для лучшего понимания этой системы необходимо также сопоставление с комплексами вооружения вероятных инокультурных противников.
Важную часть археологического исследования составляет разработка классификаций и типологический метод. Классификация строится на основании определённых отобранных признаков. Описание археологического объекта не может быть полным. Описывается некоторый набор признаков, определяемый поставленной задачей. Признаки делятся на морфологические, технологические и стилистические. В пределах, обусловленных задачами работы, необходимо обеспечить описание признаков разных видов. Охватить все признаки невозможно. Исследователь оперирует конечным пространством признаков, границы которого определяются задачами исследования [Шер, 1989, с. 105-111].
С классификацией связан практически любой познавательный процесс. Классификации делятся на искусственные и естественные. Искусственная классификация представляет собой первичную сортировку добытого материала по классам, материалу, слоям и т. д. Естественные классификации призваны обнаружить в исследуемом материале группы вещей, которые были исторически обусловлены и осознавались их создателями – древними людьми. Они создаются по принципу функционального назначения, стилистики и т. п. Естественные классификации – важный инструмент исторического исследования, раскрывающий поведение древних людей. В отличие от искусственных классификаций они требуют некоторого теоретического знания [Шер, 1989, с. 112-113]. Выбор определенного типа классификации зависит от цели исследования и состава признаков исходных данных. Естественная классификация результативна тогда, когда применяется к серийным объектам. Классификации различаются по видам основания и способам построения. Основание классификации – признаки, по которым исходная совокупность делится на классы. Существуют морфологические (формальные), технологические, функциологические, иконографические и стилистические классификации. Целесообразно сочетать классификации одних и тех же объектов по разным основаниям. По способу построения классификация может быть интуитивной или логико-математической. Логико-математическая классификация строится как строгая последовательность логически взаимосвязанных действий. Содержанием всякой классификации является сравнение объектов между собой по заданным признакам и заключение об их сходстве или различии. Сходные объекты объединяются в группы так, чтобы сходство между объектами из одной группы было больше сходства между объектами из разных групп.
Типологический метод возник из поиска закономерностей, объясняющих изменчивость орудий древнего человека. Он заключается в создании естественных классификаций применительно к локальным группам памятников и определенным историческим периодам. Шведские археологи О. Монтелиус и Г. Гильдебранд, изучая археологические коллекции, независимо друг от друга пришли к выводу, что древние предметы сохраняют в себе следы развития. С течением времени одни признаки появляются, другие исчезают. Детали вещи, утратившие свою первоначальную функцию, но сохраняющиеся в силу традиции, называются реликтовыми (пережиточными). По ним можно делать выводы, какая вещь появилась раньше, какая – позже. Учитывая степень перерождения того или иного признака, можно расположить вещи в один ряд, в начале которого данный признак имеет функциональное назначение, а затем перерождается и исчезает. Такой ряд вещей называется типологическим рядом [Шер, 1989, с. 130, 131]. Особенно живучи реликтовые признаки, относящиеся к декоративному оформлению.
В. А. Городцов развил типологический метод как средство классификации древних культур. Все вещи подразделялись на функциональные классы, классы – на группы по материалу, группы – на отделы по признакам, не связанным с общим назначением и материалом (для оружия, например, – по способу оформления насада), отделы – на типы (совокупности предметов, сходных по назначению, веществу и форме) [Шер, 1989, с. 134].
Сейчас типология рассматривается как один из методов установления связей в археологическом материале, связей между типами [Клейн, 1991. С. 6]. Со временем стало ясно, что в отличие от животного мира, среди изделий человека бывает трудно чётко провести границы того или иного типа. Поэтому не всегда приемлема жёсткая классификация. Развитие вещей не может объясняться только путём механического переноса законов эволюции, поскольку вещи являются частью культуры, то есть относятся к социальной форме движения материи [Шер, 1989, с. 136].
Тип может пониматься по-разному. 1) Как группа объектов, сходство которых обусловлено историческими закономерностями. Следовательно, их изготовители и потребители тоже воспринимали такие объекты как типы. 2) Тип является только средством изучения, привнесенном исследователем, так как изменения в мире человеческих вещей происходят непрерывно и постепенно, значит всякое членение этого непрерывного потока – искусственно [Шер, 1989, с. 138, 139]. Смысл выделения типов раскрывается в их историческом определении: типы – группы, сходства и различия между которыми обусловлены хронологическими, локальными, технологическими, этническими и иными исторически обусловленными причинами. Способ выделения типов даётся в логическом определении: тип – это устойчивое сочетание существенных признаков [Шер, 1989, с. 139].
Современные исследователи работают с тремя видами типов, различными по характеру опознавательных компонентов: самые крупные типы — функциональные (совпадают с «категориями»), внутри них выделяются конструктивные, а внутри тех — типы, выделенные по дизайну, — возможно, эстетического значения (стилистические) [Клейн, 1991. С. 49]. В рамках нашей работы рассматриваются функциональные и конструктивные типы.
Типологические построения служат основой для последующей исторической интерпретации. Они помогают упорядочить рассматриваемый материал. Типологическая классификация основывается на систематическом сопоставлении внутренних (место, время, функция) и внешних (физика, геометрия, семиотика) признаков с целью изучения данных пространственно-временного характера [Гарден, 1989, с. 17]. Типология – начальный этап «перевода» с языка эмпирических данных на язык исторических объяснений. Однако при этом важно правильно выделить тип, понять, какие признаки несут необходимую исследователю информацию.
При осуществлении этой работы в основном использовалась система классификации вооружения, разработанная Ю. С. Худяковым, с поправками на пространственно-временную специфику. Оружие делится на защитное и наступательное, последнее подразделяется на дистанционное и ближнего боя, и далее на функциональные виды (схема 2). Виды оружия разделяются на классы по материалу изготовления боевой части оружия. Они делятся по способу крепления проникателя к несущей части на отделы, каждый из которых по форме поперечного сечения клинка (бойка, пера) подразделяется на группы, а те по форме клинка – на типы. Эти признаки функционально важны, ибо определяют способ применения оружия и характер поражения.
Данная классификация относится к числу древовидных. Как отмечал Л.С. Клейн, древовидные классификации работают на начальном уровне подразделения вещей. Они опираются на чёткие и очевидные признаки. Более дробные классификации, построенные на изучении постепенно меняющихся, не диффиринцированных чётко признаков, создаются с применением кластерных методов и статистической обработки данных. При этом учитывается вариабельность в размерах, пропорциях и других признаков без чёткой границы. Границы в этом случае устанавливаются эмпирическим путём, исходя из статистики. Необходимость в такой дробной классификации появляется при широкой представленности некоторого типа в культуре. Для малочисленных и редких вещей достаточно общей классификации по чётким признакам [Клейн, 1991]. Поскольку главная задача работы – рассмотрение всего комплекса вооружения за данный период, особо подробное подразделение отдельных категорий оружия не представляется целесообразным. Различия между основными функциональными таксонами очевидны и определяются интуитивно. Тем не менее, при рассмотрении ряда видов оружия предпринимались попытки кластерного анализа. Возможность применения статистического анализа в нашем случае ограничивается полнотой данных, представленных в литературе.
При написании работы наряду с прочими использовались данные естественнонаучных методов изучения – спектрального анализа сплавов, радиоуглеродной хронологии.
Для полноценного использования статистических методов имеющиеся выборки материала недостаточны. Тем не менее, даже первичная систематизация данных позволяет сделать определённые выводы о распространённости, географическом охвате, хронологии и характере развития различных видов оружия.
На этапе интерпретации данных применяется сопоставления с данными письменных источников, исторические и этнографические параллели.
История изучения. После освобождения Кореи к её археологическому изучению приступили учёные КНДР и РК. Первоначально ведущую роль в нём играла северокорейская археология.
Первым наличие бронзового века в Корее предположил И Ёсон [Хан и др., 1995. С. 212]. Только с середины ХХ в., после того, как Чен Пэгун установил отличие корейской бронзы от китайской и определил специфические формы корейских бронзовых орудий, началось систематическое изучение бронзового века Кореи. Это было принципиально важным вопросом для корейской археологии, поскольку корейскийм бронзовый век, особенно в КНДР, связывался с Древним Чосоном и считался доказательством существования этого государства. Дело Чен Пэгуна продолжили Ким Сокхён, То Юхо и др. Первые памятники бронзового века, которые начали раскапывать корейские археологи на севере полуострова в 1947 г. – Сокпхёндон и Чходо, - первоначально были отнесены к неолиту. В 1954 – 1955 гг. были проведены раскопки в Одоне, Кымтхалли и Конгвири, где обнаружили слои с керамикой, отличной от неолитической, аналогичные находки были сделаны в 1957 г. на поселениях Читхамни и Синхындон. Первые описания корейского бронзового века появились после этого открытия слоёв с неорнаментированной керамикой, резко отличавшейся от неолитической гребенчатой керамикой. Эти слои То Юхо соотнес с бронзовым веком. Затем к эпохе бронзы им же были отнесены дольмены и найденная в них волчковидная (роговидная) керамика. [И, 1997. С. 749; Хан и др., 1995. С. 205 - 207]. Также в 1950-е гг. производились раскопки погребений в дольменах в Симчхолли (Чхимчхолли), Соккёри и Конпхори.
В Маньчжурии эпоха бронзы была обособлена Сунь Шоудао в 1960 г. [Кан, 2000. С. 105]. В 1963 – 1965 гг. силами Корейско-китайской археологической экспедиции в три этапа были проведены раскопки погребений эпохи бронзы в Маньчжурии, давшие богатый материал [Хан и др., 1995. С. 207].
В 1960-е гг. интенсивные раскопки памятников бронзового века велись и в Северной Корее на поселениях Соктхалли, Кымъя, Чунни и др. В 1970-е гг. на основе полученного материала начали выходить обобщающие работы. Важное значение имело открытии в это время в районе Пхеньяна древних зёрен злаков, в том числе риса, относящихся к бронзовому веку [Хан и др., 1995. С. 207].
В северокорейской хронологии изначально применялся принцип определения бронзового века по комплексам вещей, связанных с бронзой, а не исключительно по наличию бронзовых изделий. Это явилось одной из причин удревнения датировок по сравнению с южнокорейскими. Другой было включение в бронзовый век Кореи памитников из Ляонина и Цзилиня до рек Ляохэ и Сунгари [Хан и др., 1995. С. 204].
В 1950-е гг. датирование производилось по особенностям отдельных находок. И Ёсон предположительно датировал бронзовый век V – III (II) вв. до н.э. Ему предшествовал переходный период от неолита к бронзе, занимавший X – VI вв. до н.э. Эти даты были малообоснованными, однако они указали принципиально верное положение бронзового века в историческом процессе в Корее, в отличие от таких выдвигавшихся в то же время концепций как отнесение бронзового века к эпохе Трёх царств (И Ынсу, 1949), перехода от каменного века непосредственно к железному (Ким Кванджин, 1955) и существования бронзового века только на северо-западе Кореи (То Юхо, 1956) [Хан и др., 1995. С. 212].
Важным пунктом в установлении датировки бронзового века сыграли раскопки многослойного поселения Читхамни. Здесь над неолитическим слоем с керамикой с пунктирным орнаментом были выделены относящиеся к бронзовому веку слой с роговидной керамикой и промежуточный слой. Сопоставление находок из этих слоёв с артефактами из соседних регионов было использовано для уточнения датировок. Особенно важное значение имело сопоставление каменных кинжалов с бронзовыми кинжалами из Ордоса и Южной Сибири, которые считались их прототипами. В целом бронзовый век был датирован VIII – III вв. до н.э. (То Юхо, 1960) [Хан и др., 1995. С. 214]. Схожие результаты дали раскопки слоёв бронзового века на поселениях северо-востока Кореи [Хан и др., 1995. С. 215].
В 1960 – 1961 гг. проходит дискуссия о Древнем Чосоне, в ходе которой выявились расхождения в подходах археологов и историков. Археологи связывали Древний Чосон с ранним железным веком и погребениями в кирпичных цистах. Чон Чумон на основе раскопок в Тхосонни выделил «культуру [узких] кинжалов и копий» с центром в долине Тэдонгана, которую отнёс к III в. до н.э. Историки, проанализировав китайские записи о Древнем Чосоне, считали, что его центр следует искать в Ляонине, а время возникновения – не позднее X – VIII вв. до н.э. Ли Джирин, например, считал, что формирование Древнего Чосона как единого государства происходило в XII – VIII вв. до н.э., а его территория, первоначально распространявшаяся на Ляодун и Ляоси, в III в. до н.э. сократилась до долины Далинхэ. Компромиссное мнение высказал Чон Чханён, считавший, что с Древним Чосоном связаны как узкие, так и скрипковидные кинжалы. Эта точка зрения вскоре возобладала. [Хан и др., 1995. С. 279 - 281].
В 1960-е гг. на памятниках позднего бронзового века в Южной Маньчжурии начали проводиться совместные корейско-китайские раскопки. На первый план среди находок выдвигаются скрипковидные кинжалы, которые становятся маркером корейского бронзового века наряду с комплексом связанных с ними изделий [Хан и др., 1995. С. 217]. В этот период для датирования начинают использоваться не отдельные изделия, а комплексы находок. При этом активно применялся типологический метод, считалось, что вещи проходили процесс развития от единообразной простой формы к многообразным сложным. Характерным для классификации изделий стало разделение их на классические («типичные») и модифицированные. Эта концепция предполагала, что первоначальная форма изделия распространялась из одного центра, и, укореняясь на новых местах, давала разнообразные модифицированные формы [Хан и др., 1995. С. 219]. Морфологические значения вещей воспринимались как имеющие хронологическое значение, впоследствие многие из них были переосмыслены как функциональные. Скрипковидные кинжалы были разделены на классические типа Ганшан, которым сопутствовала керамика мисонни и модифицированные типа Лоушан, связанные с керамикой мукбанни. Эти комплексы соответствовали двум периодам бронзового века. Тип Ганшан был отнесён к VIII-VII вв. до н.э., Лоушан к VI – IV вв. до н.э. Также в это время начались раскопки поселения Кымтхалли, на основании которых был выделен период раннего бронзового века, относящегося ко II тыс. до н.э. Дольмены также пытались разделить на классический (северный) и модифицированный (южный) тип, имеющие хронологическое значение [Хан и др., 1995. С. 220].
На протяжении 1970-х гг. производились раскопки на памятниках, включавших в себя жилища и погребения, таких как Одонни, Соктхалли, южные кварталы Пхеньяна. Это позволило увязать датировки поселений и погребений и уточнить периодизацию бронзового века. Развивалась типология дольменов и каменных ящиков [Хан и др., 1995. С. 222 - 223]. Метод датирования по конструкции памятника начинает применяться не только к погребениям, но и к поселениям. Выделяются разновременные типы жилищ, отличающиеся в основном размещением столбовых ям [Хан и др., 1995. С. 224].
Также в это время поднимается проблема удревнения датировки скрипковидных кинжалов, которая вышла на первый план в 1980-е. Это удревнение основывается на радиоуглеродных датировках, прежде всего из погребений под каменными насыпями в Даду, где получены даты 3280±50 л.н. (1986) и 3555±105 л.н. (1989). Керамика типа мисонни, аналогичная найденной в Даду, была обнаружена в погребении 6 в Шуанфане, содержащем скрипковидные кинжалы. На основании этого время появления скрипковидных кинжалов было опущено Хван Кидоком до XIII – XII вв. до н.э., а Пак Чинук разработал новую типологию в соответствии с новыми датировками, выделив три типа скрипковидных кинжалов. Также была разработана трёхчленная типология керамики мисонни. В это же время усиливается внимание к связям с соседними территориями, активизируется работа с китайскими, японскими, южнокорейскими исследованиями. Высказываются мысли о принесении культуры поздней бронзы из Ляоси (культура верхнего слоя Сяцзядянь), что поколебало господствовавшие прежде взгляды автохтонного развития корейской и ляодунской бронзы от местного неолита. Скрипковидные кинжалы стали относить к Древнему Чосону только в связке с керамикой мисонни и мукбанни, в остальных случаях допускается существование нечосонских этнополитических объединений. [Хан и др., 1995. С. 284 - 287].
В настоящее время в КНДР начало бронзового века относят к первой половине II тыс. до н.э., период протогосударств; период XIII – V вв. до н.э. рассматривают как поздний бронзовый век, время формирования рабовладельческого государства Древний Чосон, с IV в. до н.э. начинают ранний железный век [Хан и др., 1995. С. 204].
В Южной Корее понятие бронзового века первым стал использовать Ким Воллён. В 1967 г. вышла работа Ким Ёнгана и Хван Кидока «Бронзовый век нашей страны», а в 1973 г. обобщающая работа Ким Воллёна «Введение в археологию Кореи», после которых концепция периода бронзы вошла в широкий оборот. Широкое исследование бронзового века в Южной Корее началось в 1970-е годы. Вскоре изучение бронзового века стало ведущей отраслью южнокорейской археологии [И, 1997. С. 749].
Можно выделить несколько концепций бронзового века, сформировавшихся в Южной Корее к настоящему времени. Первая высказана Ким Воллёном (1986). По его мнению, о переходе к бронзовому веку свидетельствуют только следы непосредственно бронзолитейного производства (рудники, литейные мастерские, литейные формы и т.д.). Жёсткое следование этому принципу заставляло отодвигать наступление бронзового века до середины I тыс. до н.э., хотя сам Ким Воллён относил его к началу I тыс. до н.э. Согласно Чо Юджону (1992), появление бронзовых изделий в культуре само по себе знаменует переход к новой эпохе [И, 1997. С. 750]. Ещё одна точка зрения гласит, что распространение культуры бронзы связано с общественным развитием и было сопряжено с распространением земледелия с использованием разделения труда, появлением городов, цивилизации и государства, ведением завоевательных войн и т.д., признаки чего и следует искать. Подобные взгляды распространены в КНДР. Наконец, выделяется поиск конкретно корейских общекультурных маркеров эпохи бронзы, в качестве которых рассматриваются неорнаментированная керамика, повсеместное использование шлифованных орудий, распространение земледельческих орудий, специфический погребальный обряд, использование бронзовых орудий и т.д. Эта точка зрения в последнее время набирает силу в Южной Корее. Особенно популярна привязка эпохи бронзы к неорнаментированной керамике. Однако ряд исследователей, такие как Юн Мубён (1975), Но Хёкджин (1987), Им Пёнтхэ (1992) высказывались против такого отождествления. Приводились возражения, что корейский бронзовый век маркиируется скорее скрипковидными кинжалами, которые хронологически не тождественны неорнаментированной керамике, которая существовала как до их появления, так и, частично, после исчезновения. Также высказывалось мнение, что развитие культуры бронзы в Корее происходило по-разному в разных районах и должно рассматриваться отдельно применительно к каждой территории [И, 1997. С. 750 - 751].
До 1980-х гг. под бронзовым веком в РК понималась вся эпоха раннего металла до периода трёх царств. В основном он подразделялся на два периода – скрипковидных и узких кинжалов. В 1980 – 90-е гг. начинают разрабатываться более сложные периодизации. Пак Сунпаль выделял ещё третий период – до скрипковидных кинжалов (1993). Юн Мубён (1990) и Ха Инсу (1988) выделяли промежуточный этап культуры керамики сонгунни (только для Южной Кореи). И Чхонгю разработал четырёхчленную схему, включавшую период до скрипковидных кинжалов, два периода скрипковидных кинжалов и период узких кинжалов (1987). Им Пёнтхэ выделил четыре периода, исходя из развития керамического комплекса (1986) [И, 1997. С. 751]. Хотя культуру узких кинжалов и признали ранним железным веком, обычно её рассматривают в тесной связи с эпохой бронзы и даже сохраняется привычка называть этот период поздним бронзовым веком. Соответственно, период скрипковидных кинжалов часто обозначается как ранний бронзовый век, хотя в других случаях ранним бронзовым веком называется период существования неорнаментированной керамики и дольменов до появления скрипковидных кинжалов.
Определённые проблемы у южнокорейских археологов существуют с установлением абсолютных и относительных дат для этого периода истории Кореи. В основном для датирования используются две категории предметов – бронзовые изделия и керамика, датировки по которым редко пытаются соотносить друг с другом. Также слабо проработаны связи керамики мисонни, сопровождающей скрипковидные кинжалы и керамики с налепными валиками, а также чёрной керамики, сопутствующих узким кинжалам, с другими керамическими комплексами [И, 1997. С. 752].
Датировки для эпохи раннего металла в основном даются по типологии вещей. Немногочисленные радиоуглеродные датировки часто заходят в противоречие с существующими типологиями и по этой причине часто отбрасывались. В основном даты по радиоуглероду оказываются древнее предполагаемых южнокорейскими исследователями [И, 1997. С. 753].
Таким образом, целенаправленное изучение памятников бронзового века раньше началось на севере Кореи. Особенности географического положения и археологической ситуации в Северной и Южной Корее оказали влияние на направление развития исследований в этих странах. В КНДР активно изучались связи с маньчжурскими культурами бронзы (все территории, где найдены скрипковидные кинжалы, считаются относящимися к Древнему Чосону), наблюдалась тенденция к удревнению датировок и доказательству автохтонности культурных достижений в пределах маньчжуро-корейского региона. В Южной Корее больше внимания уделялось связям с Японией, а датировки выдвигались заметно более поздние. Поскольку общепризнано, что основным направлением культурного влияния было север – юг, для южнокорейских находок обычно выбираются наиболее поздние датировки из возможных. Склонность к завышению дат наблюдается и в японской археологии [Кан, 2000. С. 20], к тому же японские аналоги корейских вещей вполне могут иметь более поздние даты, т.к. заимствовались из Кореи. Следовательно, датирование по японским материалам также чревато омоложением дат. Упор на эмпирический подход также ограничивал южнокорейских археологов в поисках внешних аналогий [И, 1997. С. 747 – 748].
Сейчас археология в Южной Корее интенсивно развивается. В больших количествах ведутся раскопки, выходит ряд периодических изданий по археологии и древней истории, выходят обобщающие работы. Появилась тенденция к удревнению датировок с учётом радиоуглеродных данных, а также поиском дальних аналогий. Например, И Хёнгу, опираясь на данные химического анализа, находит истоки ляонинско-корейской бронзы в аньянской культуре и датирует её начало XIV – XIII вв. до н.э. Чо Джинсон предположил, что культура узких кинжалов зародилась ещё в период существования поздних скрипковидных кинжалов. Также практически возобладала концепция исторического единства Ляодуна и Кореи, хотя в своё время с ней высказывали несогласие такие крупные исследователи как Юн Мубён [И, 1997. С. 763].
Таким образом, несмотря на различия в подходах, как в КНДР, так и в РК наблюдается схожая тенденция к удревнению бронзового века Кореи. Появляются всё новые доказательства в пользу понижения дат.
Изучение маньчжуро-корейской археологии продолжалось и в послевоенной Японии, опираясь на базис, заложенный в колониальный период. В 1940-х гг. выходят работы Фудзита Рёсаку «Лоланская культура» и «Свод материалов по древним культурам Кореи» (в соавторстве с Умэхара Суэдзи), обобщивший собранный до войны материал. Крупную роль в изучении древней Кореи в послевоенный период играл Миками Цугио. В 1950 г. создаётся Корееведческая ассоциация. В 50-е гг. произошёл раскол японского корееведения на два направления: выделилась т. н. прогрессивная школа (основатель – Хатада Такаси), оспаривавшая традиционные взгляды о культурном первенстве Японии. Её представителями было создано «Общество по изучению истории Кореи» (1959 г.) и Японский НИИ по Корее (1961 г.). Японские исследователи занимают видное место в изучении древней Кореи и по сей день [Рю Хакку, с. 39-44, 64].
В отечественной науке в силу политических причин до 1990-х гг. было крайне мало информации по Южной Корее – главным образом то, что было опубликовано японцами. Эти сведения содержатся в работах М. В. Воробьёва. В советское время велось археологическое изучение в основном Северной Кореи и Южной Манчжурии. В 1961 г. вышла монография М. В. Воробьёва по древней Корее, в 1962 г. – работа А. Ф. Шокова. Археология Кореи в этот период была ещё слабо разработана, и разделы по данному периоду отличаются краткостью и гипотетичностью, хотя в них использованы практически все доступные на тот момент материалы. В ещё большей степени это относится к обобщающим работам по истории Кореи, вышедшим в 1960 и 1974 г. В 1978 г. появилась статья Ю. М. Бутина, в 1979 г. – работа М. Н. Пака по древней Корее. В 1982 г. Ю. М. Бутин развил свою работу в книге «Древний Чосон». Эти публикации являются наиболее содержательными по археологическому материалу, хотя и не лишены отдельных недостатков. В частности, в последней работе отсутствует иллюстративный материал, а описаний часто бывает недостаточно. В 1984 г. вышла работа того же автора по периоду II в. до н. э. – V в. н. э., основанная на письменных источниках. В 1990 – 2000 гг. появилось ещё несколько обобщающих изданий по Корее, ряд статей и новая монография М. В. Воробьёва, которая хотя и написана с учётом нового материала, но является общим трудом по истории, этнографии и культуре до VII в. н. э. и мало что даёт по археологии. В 2003 г. вышла работа В. М. Тихонова по истории Кореи, где древнему периоду посвящён значительный раздел. Археология Манчжурии затрагивается в ряде китаеведческих публикаций (В.Е. Ларичева, М. В. Воробьева, С. В. Алкина). Кроме работ, посвящённых Корее, данный вопрос затрагивался в ряде других публикаций А. П. Окладникова, А. П. Деревянко, Е. И. Деревянко, а также в оружиеведческом исследовании М. В. Горелика. Отдельные аспекты, связанные с оружием Древнего Чосона, рассматривались в работах М. В. Воробьева, Ю. М. Бутина, Кан Инука. Однако до сих пор не был восстановлен комплекс вооружения той эпохи, что дополнительно определяет актуальность и научную новизну нашего исследования.
Список литературы (Reveal)
1. Алексеев А.Ю. Этюд об акинаках // Археологическая типология. Л, 1991. С. 271 - 279
2. Андреева Ж. В. Приморье в эпоху первобытнообщинного строя. Железный век. М., 1977. 240 с.
3. Андреева Ж. В. Следы местного металлургического производства в Приморье в памятниках II тыс. до н. э. // Археология Северной и Центральной Азии. Новосибирск, 1975. С. 104-110.
4. Андреева Ж.В. и др. Янковская культура. М., 1986.
5. Археология зарубежной Азии / Г. М. Бонгард-Левин, Д. В. Деопик, А. П. Деревянко и др. М., 1986. 359 с.
6. Асмолов К.В. Система организации и ведения боевых действий корейского государства в VI – XVII вв. Эволюция воинской традиции. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидат исторических наук. Москва, 1995.
7. Бродянский Д. Л. Введение в дальневосточную археологию. Владивосток, 1987. 272 с.
8. Бутин Ю. М. Материальная культура Древнего Чосона // Сибирь, Центральная и Восточная Азия в древности: Неолит и эпоха металла. Новосибирск, 1978. С. 119-154.
9. Бутин Ю. М. Древний Чосон. Новосибирск, 1982. 330 с.
10. Бутин Ю. М. Корея: от Чосона к Трём государствам. Новосибирск, 1984. 255 с.
11. Варёнов А. В. «Карасукские» ножи и кинжалы из Восточного Туркестана: находки, аналогии, контакты, проблемы // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий: Мат-лы V Годовой итоговой сессии Ин-та археологии и этнографии СО РАН. Декабрь, 1997 г. Новосибирск, 1997. Т. III. С. 170-175.
12. Варёнов А. В. «Карасукские» ножи и другие бронзы с шанской стоянки Ваньлюцзе в уезде Факу провинции Ляонин // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий: Мат-лы Годовой сессии Ин-та археологии и этнографии СО РАН. Т. XI, ч. 1. Новосибирск, 2005. С. 253-270.
13. Варёнов А. В., Комиссаров С. А. Каменные клевцы // Каменный век Северной, Средней и Восточной Азии. Новосибирск, 1985.
14. Восточная Азия в древности: Неолит и эпоха металла. Новосибирск, 1978. С. 9-87.
15. Воробьёв М. В. Древняя Корея: историко-археологический очерк. М., 1961. 150 с., 42 табл.
16. Воробьёв М.В. Древняя Япония. М., 1958. 120 с.
17. Воробьёв М. В. Корея до второй трети VII века: Этнос, общество, культура и окружающий мир. СПб., 1997. 429 с.
18. Гарден Ж. К. Теоретическая археология. М., 1989. 295 с.
19. Горелик М. В. Оружие Древнего Востока. М., 1993. 349 с.
20. Дашибалов Б. Б. На монголо-тюркском пограничье: (Этнокультурные процессы в Юго-Восточной Сибири в средние века). Улан-Удэ, 2005. 201 с.
21. Джарылгасинова Р. Ш. Китай и Корея в V в. до н. э. – III в. н. э. // Китай и соседи в древности и средневековье. М., 1970. С. 84-100.
22. Деревянко А. П. Приамурье: (I тысячелетие до нашей эры). Новосибирск, 1976. 384 с.
23. Деревянко Е. И. Военное дело племён Приамурья. Новосибирск, 1987. 224 с.
24. Захарук Ю. Н. Спорные вопросы объекта и предмета археологии // Краткие сообщения Ин-та археологии АН СССР. М., 1978. № 152. Вопросы теории и методологии археологической науки. С. 7 – 17.
25. История Дальнего Востока СССР с древнейших времён до XVII века. М., 1989.
26. История Кореи. М., 1960.
27. История Кореи (с древнейших времён до наших дней). Т.1. М.: Наука, 1974. – 472 с.
28. Кан Ин Ук. Функциональный анализ скрипковидных кинжалов // Гуманитарные науки в Сибири. Новосибирск, 1996, № 3. С. 103-107.
29. Кан Ин Ук. Бронзовые кинжалы эпохи бронзы в Китае // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий: Мат-лы V Годовой итоговой сессии Ин-та археологии и этнографии СО РАН. Декабрь, 1997 г. Новосибирск, 1997. Т. III. С. 196-203.
30. Кан Ин Ук. Бронзовые кинжалы Китая в I тыс. до н.э. (проблемы типологии и хронологии). Новосибирск, ИАЭт СО РАН, 2000. 439 + 692 с.
31. Клейн Л. С. Археологическая типология. Л., 1991 – 434 с.
32. Кожанов С. Т. Колёсный транспорт эпохи Хань // Новое в археологии Китая: Исследования и проблемы. Новосибирск, 1984.
33. Кожанов С. Т. Снаряжение и одежда воинов эпохи Хань (по материалам глиняных скульптур Янцзявань) // Древние культуры Китая: Палеолит, неолит и эпоха металла. Новосибирск, 1985.
34. Комиссаров С. А. Комплекс вооружения Древнего Китая: эпоха поздней бронзы. Новосибирск, 1988. 120 с.
35. Комиссаров С. А. Археология Западного Чжоу – 1027 – 770 гг. до н.э. (по материалам исследований 70-х гг.) // Древние культуры Китая. Палеолит, неолит и эпоха металла. Новосибирск, 1985. С. 86-111.
36. Комиссаров С. А. Новый могильник дяньской культуры в Янфутоу (провинция Юньнань, Китай) // Евразия: культурное наследие древних цивилизаций. Новосибирск, 2004. Вып. 3. Парадоксы археологии. С. 142-149.
37. Крюков М. В., Софронов М. В., Чебоксаров Н. Н. Древние китайцы: проблемы этногенеза. М., 1978. 342 с.
38. Ларичев В. Е. Неолит и бронзовый век Кореи // Сибирь, Центральная и Восточная Азия в древности: Неолит и эпоха металла. Новосибирск, 1978. С. 9-87.
39. Лебедев Г.С. Этюд о мечах викингов // Археологическая типология. Л., 1991. С. 280 – 304.
40. Ли Ги Бэк. История Кореи: новая трактовка. М., 2000.
41. Мартынов А. И., Шер Я. А. Методы археологического исследования. М., 1989. 223 с.
42. Массон В. М. Системный подход и исследование палеоэкономических структур // Краткие сообщения Ин-та археологии АН СССР. М., 1978. № 152. Вопросы теории и методологии археологической науки. С. 30-36.
43. Москвитин И. А. Реконструкция боевого построения на примере терракотовой армии Цинь Шихуанди // Материалы XL междунар. науч. студ. конф. «Студент и научно-технический прогресс»: Востоковедение. Новосибирск, 2002.
44. Носов К. С. Вооружение самураев. М.; СПб., 2004. 253 с.
45. О Китае (80). Монеты древнего Китая. Пекин, «Вайвэнь», 05. 1987.
46. Окладников А. П. Далёкое прошлое Приморья. Владивосток, 1959. 292 с.
47. Окладников А. П. Древнее поселение на полуострове Песчаном у Владивостока. М.; Л., 1963. 355 с.
48. Окладников А. П., Шавкунов Э. В. Погребение с бронзовыми кинжалами на р. Майхэ (Приморье) // Советская археология, 1960. № 3. С. 282-288.
49. Пак М. Н. Очерки ранней истории Кореи. М., 1979.
50. Пинк И.Б. Организация и тактика китайских армий периода Чжоу – Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь
51. Пирс К. Воины Китая. Под знаменем небесного дракона. М., «Эксмо», 2008. 248 с.
52. Плотникова А. В. Религиозно-магическое значение зеркал в древности (по археологическим материалам) // Наследие древних и традиционных культур Северной и Центральной Азии. Новосибирск, 2000. Т. I. С. 204-205.
53. Рец К. И., Юй Су-Хуа. К вопросу о защитном вооружении хуннов и сяньби // Евразия: культурное наследие древних цивилизаций. Новосибирск, 1999. Вып. 2.
54. Рычков Н.А. Размышления об археологии. М., 2005. 55 с.
55. Рю Хакку. Проблемы ранней истории Кореи в японской историографии. М., 1975.
56. Семёнов С. А. Системный подход и «аналитическая археология» Д. Кларка // Краткие сообщения Ин-та археологии АН СССР. М., 1978. № 152. Вопросы теории и методологии археологической науки. С. 43-49.
57. Соловьёв А. И. Оружие и доспехи: Сибирское вооружение: от каменного века до средневековья. Новосибирск, 2003. 224 с.
58. Субботина А. Л. Культура дольменов Восточной Азии и Древний Чосон // История и культура востока Азии. Новосибирск, 2002. Т. II. С. 150-153.
59. Субботина А. Л. Проблема происхождения и некоторые особенности дольменов Кореи // Наследие древних и традиционных культур Северной и Центральной Азии. Новосибирск, 2000. Т. I. С. 157-159.
60. Субботина А. Л. Комплексы с неорнаментированной керамикой раннего железного века в бассейне р. Туманган // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий: Мат-лы Годовой сессии Ин-та археологии и этнографии СО РАН. Т. XI, ч. 1. Новосибирск, 2005. С. 460-465.
61. Сыма Цянь. Исторические записки.
62. Тихонов В. М. История Кореи. М., 2003. Т. 1: С древнейших времён до 1876 года. 461 с.
63. Худяков Ю. С. Вопросы методологии и методики оружиеведения // Методология и методика археологических реконструкций. Новосибирск, 1994.
64. Худяков Ю. С. Военное дело Кореи в эпоху раннего средневековья. Новосибирск, 1996.
65. Шокарев Ю. В. История оружия: Луки и арбалеты. М., 2001. 176 с.
66. Kim Jeong-Hak. The Prehistory of Korea. Honolulu, 1978. 237 p.
67. И Ёнмун. Хангук чхонтонги сидэ ёнгу кваджибва кваджэ [Итоги и задачи изучения бронзового века Кореи] // Чоннам сахак [Исторические науки в Южной Чолле]. Т. 11, 1997. С. 747 – 782.
68. И Ёнмун. Хонам чибанэ чисокмё чхультхо юмурэ тэхан кочхаль [Анализ находок в дольменах в районе Хонам] // Хангук когохакпо 25.1990 [Археология Кореи №25, 1990]. – Сеул: Корейское археологическое общество, 1990. - С. 95 – 173.
69. И Ёнмун. Чоннам чибан чхультхо маджэ соккомэ кванхан ёнгу [Исследование шлифованных каменных кинжалов, найденных в Южной Чолле] // Хангук санкоса хакпо. 24 [Древняя история Кореи №24]. – Сеул: Общество древней истории Кореи, 1997. - С. 7 – 71
70. И Ёнмун. Ханбандо чхультхо пипхахён тангом хёнсик пунсок сирон [Очерк морфологической классификации скрипковидных кинжалов, найденных на Корейском полуострове] // Пакмульгван киё 7 (1991) [Музейный вестник №7 (1991)]. - Центральный музей университета Тангук, 1991. - С. 61 – 110
71. И Ёнмун. Хангук пипхахён тангом мунхваэ тэхан кочхаль [Изучение культуры корейских скрипковидных кинжалов] // Хангук когохакпо 38 чип 1998 [Археология Кореи №38, 1998]. – Сеул: Корейское археологическое общество, 1998. - С. 63 – 104.
72. И Ёнмун. Чоннам чипан чисокмё сахвээ ёнёкквонгва куджоэ тэхан комтхо [Обзор территориальной и общественной структуры общества дольменов в районе Чолла] // Сонсава кодэ (5) [Первобытность и древность №5]. – Сеул: Общество древней истории Кореи, 1993. - С. 41 – 69.
73. И Ёнмун. Хангук чхонтонги сидэ ёнгу кваджибва кваджэ [Итоги и задачи изучения бронзового века Кореи] // Чоннам сахак [Исторические науки в Южной Чолле]. - №11, Кванджу, 1997. - С. 747 – 782.
74. Кан Инук, Чхон Сонхан. Росиа Ёнхэджу сэхён тонгом кванге ючжогый кочхаль [Исследование связанных с узкими бронзовыми кинжалами памятников в русском Приморье]. Сеул, Пусан, 2003. 34 с.
75. Ким Сондэ. Ханбандо тоннамбу чиёк чхультхо чхольчхогый ёнгу [Исследование железных наконечников стрел, найденных в юго-восточных районах Корейского полуострова]. // Хангуксан коса хакпо [Древняя история Кореи]. Сеул, 1992. № 8. С. 151-185.
76. Ли Хёнгу. Рёсун Хумок сонъёк Русан чжэ 3 хумё чхультхо Пархэ ёнансик чхонтон тангом ёндэ комджын [Находки из погребения №3 в Лоушане (в квартале Хоумучэн в Люйшуне) как обоснование датировки бронзовых кинжалов побережья Бохайского залива] // Хангуксан коса хакпо [Древняя история Кореи]. Сеул, 1992. № 8. С. 133-149.
77. Пальгуль юмуль тхыкпёльджон. Тонгук тэхаккё Кёнчжу кхэмпхосы кэгё 20 чунён гинём [Специальное собрание раскопанного инвентаря. К двадцатилетию основания университета Тонгук в Кёнчжу]. Кёнчжу, 1998.
78. Сок Пханджун. Пукчхан юджогый тольсанджа мудомгва коиндорэ тэхаё [О погребениях в каменных ящиках и дольменах памятника Пукчхан] // Когоминсок ронмунджип [Сборник статей по археологии и этнографии]. Пхеньян, 1973. С. 62-71.
79. Сон Ходжон. Хангук кодэса согый Kочосонса [Древняя история Кореи: История Древнего Чосона]. Сеул, 2003. 460 с.
80. Сунсиль тэхаккё пусоль Хангук кидоккё пакмульгван [Корейский христианский музей университета Сунсиль]. Сеул, 1988.
81. Хан Пёнсам и др. Кёян кукса чхонсон – 8. Тхогива чхонтонги [Серия «Отечественная история» № 8. Керамика и бронзовые изделия.]. Сеул, издательство имени вана Седжона, 1999. 154 с., илл.
82. Хангугэ чхонтонги мунхва [Корейская культура бронзы]. Сеул, Корейский национальный музей, 1992. 170 с.
83. Хангук когохак чонмун саджон. Чхонтонги сидэ пхён [Корейский специальный археологический словарь. Бронзовый век]. Сеул, 2004. 630 с.
84. Чон Ённэ. Сокги пигё (Ильбонгва пигё) [Сопоставление каменных орудий (сопоставление с Японией)] // Хангуксарон – 17 (Ханкугэ когохак - IV) [История Кореи, вып. 17 (Археология Кореи, вып. IV)], Сеул, 1987. С. 131 - 301 (на кор. яз.).
85. Чосон вонси когохак кеё [Основы археологии первобытной Кореи]. Пхеньян, 1971.
86. Чосон чольса [История Кореи]. Пхеньян, 1979. Т. 1.
87. Чхим Понгын, Пак Ынджон. Хангук чхонтонгом кебова кы тонпан юмуль [Типология корейских бронзовых кинжалов и сопутствующий инвентарь] // Хангуксан коса хакпо [Древняя история Кореи]. Сеул, 1992. № 8. С. 83 – 131.
88. Исследование и предварительные раскопки в районе когурёского городища в Цзиане // Вэньу, 1984, № 1. (На кит. яз.)
89. Чон Ённэ. Введение в изучение шлифованных каменных орудий Восточной Азии. Оита, Фукуока, 1987. 43 с. (На яп. яз.).
2. Андреева Ж. В. Приморье в эпоху первобытнообщинного строя. Железный век. М., 1977. 240 с.
3. Андреева Ж. В. Следы местного металлургического производства в Приморье в памятниках II тыс. до н. э. // Археология Северной и Центральной Азии. Новосибирск, 1975. С. 104-110.
4. Андреева Ж.В. и др. Янковская культура. М., 1986.
5. Археология зарубежной Азии / Г. М. Бонгард-Левин, Д. В. Деопик, А. П. Деревянко и др. М., 1986. 359 с.
6. Асмолов К.В. Система организации и ведения боевых действий корейского государства в VI – XVII вв. Эволюция воинской традиции. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидат исторических наук. Москва, 1995.
7. Бродянский Д. Л. Введение в дальневосточную археологию. Владивосток, 1987. 272 с.
8. Бутин Ю. М. Материальная культура Древнего Чосона // Сибирь, Центральная и Восточная Азия в древности: Неолит и эпоха металла. Новосибирск, 1978. С. 119-154.
9. Бутин Ю. М. Древний Чосон. Новосибирск, 1982. 330 с.
10. Бутин Ю. М. Корея: от Чосона к Трём государствам. Новосибирск, 1984. 255 с.
11. Варёнов А. В. «Карасукские» ножи и кинжалы из Восточного Туркестана: находки, аналогии, контакты, проблемы // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий: Мат-лы V Годовой итоговой сессии Ин-та археологии и этнографии СО РАН. Декабрь, 1997 г. Новосибирск, 1997. Т. III. С. 170-175.
12. Варёнов А. В. «Карасукские» ножи и другие бронзы с шанской стоянки Ваньлюцзе в уезде Факу провинции Ляонин // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий: Мат-лы Годовой сессии Ин-та археологии и этнографии СО РАН. Т. XI, ч. 1. Новосибирск, 2005. С. 253-270.
13. Варёнов А. В., Комиссаров С. А. Каменные клевцы // Каменный век Северной, Средней и Восточной Азии. Новосибирск, 1985.
14. Восточная Азия в древности: Неолит и эпоха металла. Новосибирск, 1978. С. 9-87.
15. Воробьёв М. В. Древняя Корея: историко-археологический очерк. М., 1961. 150 с., 42 табл.
16. Воробьёв М.В. Древняя Япония. М., 1958. 120 с.
17. Воробьёв М. В. Корея до второй трети VII века: Этнос, общество, культура и окружающий мир. СПб., 1997. 429 с.
18. Гарден Ж. К. Теоретическая археология. М., 1989. 295 с.
19. Горелик М. В. Оружие Древнего Востока. М., 1993. 349 с.
20. Дашибалов Б. Б. На монголо-тюркском пограничье: (Этнокультурные процессы в Юго-Восточной Сибири в средние века). Улан-Удэ, 2005. 201 с.
21. Джарылгасинова Р. Ш. Китай и Корея в V в. до н. э. – III в. н. э. // Китай и соседи в древности и средневековье. М., 1970. С. 84-100.
22. Деревянко А. П. Приамурье: (I тысячелетие до нашей эры). Новосибирск, 1976. 384 с.
23. Деревянко Е. И. Военное дело племён Приамурья. Новосибирск, 1987. 224 с.
24. Захарук Ю. Н. Спорные вопросы объекта и предмета археологии // Краткие сообщения Ин-та археологии АН СССР. М., 1978. № 152. Вопросы теории и методологии археологической науки. С. 7 – 17.
25. История Дальнего Востока СССР с древнейших времён до XVII века. М., 1989.
26. История Кореи. М., 1960.
27. История Кореи (с древнейших времён до наших дней). Т.1. М.: Наука, 1974. – 472 с.
28. Кан Ин Ук. Функциональный анализ скрипковидных кинжалов // Гуманитарные науки в Сибири. Новосибирск, 1996, № 3. С. 103-107.
29. Кан Ин Ук. Бронзовые кинжалы эпохи бронзы в Китае // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий: Мат-лы V Годовой итоговой сессии Ин-та археологии и этнографии СО РАН. Декабрь, 1997 г. Новосибирск, 1997. Т. III. С. 196-203.
30. Кан Ин Ук. Бронзовые кинжалы Китая в I тыс. до н.э. (проблемы типологии и хронологии). Новосибирск, ИАЭт СО РАН, 2000. 439 + 692 с.
31. Клейн Л. С. Археологическая типология. Л., 1991 – 434 с.
32. Кожанов С. Т. Колёсный транспорт эпохи Хань // Новое в археологии Китая: Исследования и проблемы. Новосибирск, 1984.
33. Кожанов С. Т. Снаряжение и одежда воинов эпохи Хань (по материалам глиняных скульптур Янцзявань) // Древние культуры Китая: Палеолит, неолит и эпоха металла. Новосибирск, 1985.
34. Комиссаров С. А. Комплекс вооружения Древнего Китая: эпоха поздней бронзы. Новосибирск, 1988. 120 с.
35. Комиссаров С. А. Археология Западного Чжоу – 1027 – 770 гг. до н.э. (по материалам исследований 70-х гг.) // Древние культуры Китая. Палеолит, неолит и эпоха металла. Новосибирск, 1985. С. 86-111.
36. Комиссаров С. А. Новый могильник дяньской культуры в Янфутоу (провинция Юньнань, Китай) // Евразия: культурное наследие древних цивилизаций. Новосибирск, 2004. Вып. 3. Парадоксы археологии. С. 142-149.
37. Крюков М. В., Софронов М. В., Чебоксаров Н. Н. Древние китайцы: проблемы этногенеза. М., 1978. 342 с.
38. Ларичев В. Е. Неолит и бронзовый век Кореи // Сибирь, Центральная и Восточная Азия в древности: Неолит и эпоха металла. Новосибирск, 1978. С. 9-87.
39. Лебедев Г.С. Этюд о мечах викингов // Археологическая типология. Л., 1991. С. 280 – 304.
40. Ли Ги Бэк. История Кореи: новая трактовка. М., 2000.
41. Мартынов А. И., Шер Я. А. Методы археологического исследования. М., 1989. 223 с.
42. Массон В. М. Системный подход и исследование палеоэкономических структур // Краткие сообщения Ин-та археологии АН СССР. М., 1978. № 152. Вопросы теории и методологии археологической науки. С. 30-36.
43. Москвитин И. А. Реконструкция боевого построения на примере терракотовой армии Цинь Шихуанди // Материалы XL междунар. науч. студ. конф. «Студент и научно-технический прогресс»: Востоковедение. Новосибирск, 2002.
44. Носов К. С. Вооружение самураев. М.; СПб., 2004. 253 с.
45. О Китае (80). Монеты древнего Китая. Пекин, «Вайвэнь», 05. 1987.
46. Окладников А. П. Далёкое прошлое Приморья. Владивосток, 1959. 292 с.
47. Окладников А. П. Древнее поселение на полуострове Песчаном у Владивостока. М.; Л., 1963. 355 с.
48. Окладников А. П., Шавкунов Э. В. Погребение с бронзовыми кинжалами на р. Майхэ (Приморье) // Советская археология, 1960. № 3. С. 282-288.
49. Пак М. Н. Очерки ранней истории Кореи. М., 1979.
50. Пинк И.Б. Организация и тактика китайских армий периода Чжоу – Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь
51. Пирс К. Воины Китая. Под знаменем небесного дракона. М., «Эксмо», 2008. 248 с.
52. Плотникова А. В. Религиозно-магическое значение зеркал в древности (по археологическим материалам) // Наследие древних и традиционных культур Северной и Центральной Азии. Новосибирск, 2000. Т. I. С. 204-205.
53. Рец К. И., Юй Су-Хуа. К вопросу о защитном вооружении хуннов и сяньби // Евразия: культурное наследие древних цивилизаций. Новосибирск, 1999. Вып. 2.
54. Рычков Н.А. Размышления об археологии. М., 2005. 55 с.
55. Рю Хакку. Проблемы ранней истории Кореи в японской историографии. М., 1975.
56. Семёнов С. А. Системный подход и «аналитическая археология» Д. Кларка // Краткие сообщения Ин-та археологии АН СССР. М., 1978. № 152. Вопросы теории и методологии археологической науки. С. 43-49.
57. Соловьёв А. И. Оружие и доспехи: Сибирское вооружение: от каменного века до средневековья. Новосибирск, 2003. 224 с.
58. Субботина А. Л. Культура дольменов Восточной Азии и Древний Чосон // История и культура востока Азии. Новосибирск, 2002. Т. II. С. 150-153.
59. Субботина А. Л. Проблема происхождения и некоторые особенности дольменов Кореи // Наследие древних и традиционных культур Северной и Центральной Азии. Новосибирск, 2000. Т. I. С. 157-159.
60. Субботина А. Л. Комплексы с неорнаментированной керамикой раннего железного века в бассейне р. Туманган // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий: Мат-лы Годовой сессии Ин-та археологии и этнографии СО РАН. Т. XI, ч. 1. Новосибирск, 2005. С. 460-465.
61. Сыма Цянь. Исторические записки.
62. Тихонов В. М. История Кореи. М., 2003. Т. 1: С древнейших времён до 1876 года. 461 с.
63. Худяков Ю. С. Вопросы методологии и методики оружиеведения // Методология и методика археологических реконструкций. Новосибирск, 1994.
64. Худяков Ю. С. Военное дело Кореи в эпоху раннего средневековья. Новосибирск, 1996.
65. Шокарев Ю. В. История оружия: Луки и арбалеты. М., 2001. 176 с.
66. Kim Jeong-Hak. The Prehistory of Korea. Honolulu, 1978. 237 p.
67. И Ёнмун. Хангук чхонтонги сидэ ёнгу кваджибва кваджэ [Итоги и задачи изучения бронзового века Кореи] // Чоннам сахак [Исторические науки в Южной Чолле]. Т. 11, 1997. С. 747 – 782.
68. И Ёнмун. Хонам чибанэ чисокмё чхультхо юмурэ тэхан кочхаль [Анализ находок в дольменах в районе Хонам] // Хангук когохакпо 25.1990 [Археология Кореи №25, 1990]. – Сеул: Корейское археологическое общество, 1990. - С. 95 – 173.
69. И Ёнмун. Чоннам чибан чхультхо маджэ соккомэ кванхан ёнгу [Исследование шлифованных каменных кинжалов, найденных в Южной Чолле] // Хангук санкоса хакпо. 24 [Древняя история Кореи №24]. – Сеул: Общество древней истории Кореи, 1997. - С. 7 – 71
70. И Ёнмун. Ханбандо чхультхо пипхахён тангом хёнсик пунсок сирон [Очерк морфологической классификации скрипковидных кинжалов, найденных на Корейском полуострове] // Пакмульгван киё 7 (1991) [Музейный вестник №7 (1991)]. - Центральный музей университета Тангук, 1991. - С. 61 – 110
71. И Ёнмун. Хангук пипхахён тангом мунхваэ тэхан кочхаль [Изучение культуры корейских скрипковидных кинжалов] // Хангук когохакпо 38 чип 1998 [Археология Кореи №38, 1998]. – Сеул: Корейское археологическое общество, 1998. - С. 63 – 104.
72. И Ёнмун. Чоннам чипан чисокмё сахвээ ёнёкквонгва куджоэ тэхан комтхо [Обзор территориальной и общественной структуры общества дольменов в районе Чолла] // Сонсава кодэ (5) [Первобытность и древность №5]. – Сеул: Общество древней истории Кореи, 1993. - С. 41 – 69.
73. И Ёнмун. Хангук чхонтонги сидэ ёнгу кваджибва кваджэ [Итоги и задачи изучения бронзового века Кореи] // Чоннам сахак [Исторические науки в Южной Чолле]. - №11, Кванджу, 1997. - С. 747 – 782.
74. Кан Инук, Чхон Сонхан. Росиа Ёнхэджу сэхён тонгом кванге ючжогый кочхаль [Исследование связанных с узкими бронзовыми кинжалами памятников в русском Приморье]. Сеул, Пусан, 2003. 34 с.
75. Ким Сондэ. Ханбандо тоннамбу чиёк чхультхо чхольчхогый ёнгу [Исследование железных наконечников стрел, найденных в юго-восточных районах Корейского полуострова]. // Хангуксан коса хакпо [Древняя история Кореи]. Сеул, 1992. № 8. С. 151-185.
76. Ли Хёнгу. Рёсун Хумок сонъёк Русан чжэ 3 хумё чхультхо Пархэ ёнансик чхонтон тангом ёндэ комджын [Находки из погребения №3 в Лоушане (в квартале Хоумучэн в Люйшуне) как обоснование датировки бронзовых кинжалов побережья Бохайского залива] // Хангуксан коса хакпо [Древняя история Кореи]. Сеул, 1992. № 8. С. 133-149.
77. Пальгуль юмуль тхыкпёльджон. Тонгук тэхаккё Кёнчжу кхэмпхосы кэгё 20 чунён гинём [Специальное собрание раскопанного инвентаря. К двадцатилетию основания университета Тонгук в Кёнчжу]. Кёнчжу, 1998.
78. Сок Пханджун. Пукчхан юджогый тольсанджа мудомгва коиндорэ тэхаё [О погребениях в каменных ящиках и дольменах памятника Пукчхан] // Когоминсок ронмунджип [Сборник статей по археологии и этнографии]. Пхеньян, 1973. С. 62-71.
79. Сон Ходжон. Хангук кодэса согый Kочосонса [Древняя история Кореи: История Древнего Чосона]. Сеул, 2003. 460 с.
80. Сунсиль тэхаккё пусоль Хангук кидоккё пакмульгван [Корейский христианский музей университета Сунсиль]. Сеул, 1988.
81. Хан Пёнсам и др. Кёян кукса чхонсон – 8. Тхогива чхонтонги [Серия «Отечественная история» № 8. Керамика и бронзовые изделия.]. Сеул, издательство имени вана Седжона, 1999. 154 с., илл.
82. Хангугэ чхонтонги мунхва [Корейская культура бронзы]. Сеул, Корейский национальный музей, 1992. 170 с.
83. Хангук когохак чонмун саджон. Чхонтонги сидэ пхён [Корейский специальный археологический словарь. Бронзовый век]. Сеул, 2004. 630 с.
84. Чон Ённэ. Сокги пигё (Ильбонгва пигё) [Сопоставление каменных орудий (сопоставление с Японией)] // Хангуксарон – 17 (Ханкугэ когохак - IV) [История Кореи, вып. 17 (Археология Кореи, вып. IV)], Сеул, 1987. С. 131 - 301 (на кор. яз.).
85. Чосон вонси когохак кеё [Основы археологии первобытной Кореи]. Пхеньян, 1971.
86. Чосон чольса [История Кореи]. Пхеньян, 1979. Т. 1.
87. Чхим Понгын, Пак Ынджон. Хангук чхонтонгом кебова кы тонпан юмуль [Типология корейских бронзовых кинжалов и сопутствующий инвентарь] // Хангуксан коса хакпо [Древняя история Кореи]. Сеул, 1992. № 8. С. 83 – 131.
88. Исследование и предварительные раскопки в районе когурёского городища в Цзиане // Вэньу, 1984, № 1. (На кит. яз.)
89. Чон Ённэ. Введение в изучение шлифованных каменных орудий Восточной Азии. Оита, Фукуока, 1987. 43 с. (На яп. яз.).
Основные памятники, связываемые с Древним Чосоном и историко – географические зоны региона [Бутин, 1978].
Археологическая и административная карта Кореи [Воробьёв, 1961].
Провинция Ляонин [БСЭ].
- - - Сообщение автоматически склеено - - -
Обзор культурогенеза и комплекса вооружения эпохи развитой бронзы на территории Маньчжурии (Reveal)
Представляется уместным дать предварительный краткий обзор этнокультурной ситуации в Маньчжурии в эпоху развитой бронзы и комплекса бронзового оружия этого времени, поскольку истоки культурной общности скрипковидных кинжалов уходят в это время. Основное внимание здесь будет сосредоточено на Ляоси, центре бронзовой индустрии Маньчжурии этой эпохи. Эпоху развитой бронзы в Южной Маньчжурии можно датировать периодом XV – VIII вв. до н. э.
Регион Ляоси является местом пересечения нескольких культурных традиций и центром своеобразной местной культуры бронзы. Под районом Ляоси мы подразумеваем географический регион, составляющий юго-западную часть Маньчжурии: территории провинции Ляонин к западу от реки Ляохэ (собственно Ляоси) и прилегающие районы Внутренней Монголии, Гирина (к югу от Силяохэ) и Хэбэя (бассейн Луаньхэ). Нас интересует Ляоси как возможный центр происхождения культур раннего металла и алтаеязычных племён и их распространения через Ляодун на Корейский полуостров и в Японию.
Следует учесть, что на сам регион Ляоси в это время оказывает сильное влияние проникновение китайских культур. В эпохи Шан-Инь и Чжоу, по крайней мере, часть района Ляоси входила в орбиту влияния Китая, здесь находились позднеиньские и чжоуские административно-территориальные образования. Наличие крупного образования иньского времени подтверждается позднеиньскими (XI в. до н. э.) могильниками под Пекином. В эпоху Чжоу здесь располагалось княжество Янь. В то же время основная масса местного населения оставалась некитайской. Памятники иньской культуры сосуществуют в Хэбэе с памятниками культуры нижнего слоя Сяцзядянь [Сон Хочжон, 2003, с. 76, 79].
Первые бронзовые изделия появляются в районе Ляонина ок. 2000 – 1500 гг. до н. э. под влиянием бронзы Китая и Южной Сибири и распространяются с запада на восток.
Основная культура ранней бронзы Ляоси называется «культура нижнего слоя Сяцзядянь» по памятнику Сяцзядянь под Чифэном, раскопанному в 1960 г. Институтом археологии АОН КНР. Район её распространения охватывает бассейны верхней-средней Далинхэ и Лаохахэ в Ляонине, бассейн Чаобэй в Хэбэе и район Гаолунь – Наймань в Цзилине (Гирине) вплоть до р. Ляохэ. Датируется культура примерно XXI – XIV вв. до н. э. Население занималось земледелием, используя оббитые каменные мотыги, шлифованные ножи и лопаты. Также значительное развитие получило скотоводство – разведение собаки, свиньи, крупного и мелкого рогатого скота [Сон Хочжон, 2003, с. 86]. Бронзовых изделий мало. Неподалёку от рек возводились городища на холмах, с одной стороны защищённые обрывом, а с другой – каменной стеной. Всё это указывает на оседлость населения. Видимо, значительной была военная активность, о чём свидетельствует большое количество оружия, правда, в основном каменного (наконечники стрел и т. д.). Заметно развитие социальной стратификации в обществе. Это подтверждается разницей в характере погребений, размерах жилищ [Сон Хочжон, 2003, с. 107-108]. Определить этническую принадлежность носителей этой культуры затруднительно ввиду отсутствия достоверных письменных источников по этому времени. В позднейших памятниках здесь фигурируют жуны. На поздних этапах эта автохтонная культура (развившаяся на основе местных неолитических культур [Сон Хочжон, 2003, с. 85]) испытывает иньское и чжоуское влияние и значительно изменяется, образуя специфичные региональные культуры.
Сменяющая её культура верхнего слоя Сяцзядянь, несмотря на некоторые параллели в керамике и каменном инвентаре, имеет значительные отличия и, очевидно, генетически не связана с культурой нижнего слоя Сяцзядянь. Для неё характерна неорнаментированная красно-коричневая керамика, большое количество бронзовых изделий. Преемственность с культурой нижнего слоя Сяцзядянь прослеживается в культуре вэйинцзы, распространённой на юге Ляоси. В керамике сходство прослеживается в наличие в обеих культурах красно-коричневых баночных сосудов со сходным орнаментом, в распространении верёвочного орнамента, особенно на триподах и банках. Наблюдается сходство некоторых бронзовых изделий [Сон Хочжон, 2003, с. 109-111]. Вместе с тем, в данной культуре прослеживается сильное иньское влияние, в связи с чем она считается относящейся к позднешанским северо-восточным владениям. Видимо, они распространились на район Далинхэ в момент гибели иньского государство и существовали там некоторое время в период Западного Чжоу, а затем могли участвовать в складывании княжества Янь. Некоторые исследователи рассматривают культуру вэйинцзы как переходный этап от нижнего к верхнему слою Сяцзядянь.
Культуры позднего бронзового века Ляонина и прилегающих территорий объединяются в культурную общность ляонинских или криволезвийных кинжалов. В её составе выделяются культура верхнего слоя Сяцзядянь в Ляоси, культура мисонни в Ляодуне, культура ситуаньшань в Цзилине и культуры бронзы Корейского полуострова.
Ещё Ким Воллён в 1960-х гг. отмечал, что корейская культура бронзы произошла от ляонинской. Изучение этих связей продолжил в 1970-е И Кансын, обособив при этом культуру Ляоси от ляодунской [И, 1997. С. 761]. Многие северокорейские, а также некоторые южнокорейские археологи (Хан Пёнсам) считают, что весь район распространения скрипковидных кинжалов был населён протокорейцами [Хан, 1999. С. 130].
В начале 1980-х гг. Цзинь Фэньи также разделил ляонинскую культуру бронзы на ляодунскую и ляосийскую, выделив в последней типы дадин, наньшаньгэнь и шиэртайинцзы. Ляоси в то время, по его мнению, населяли дунху, а Ляодун – дунъи. Эти взгляды разделяет и большинство японских учёных. Северокорейские исследователи выделяют в Ляоси только два культурных типа: наньшаньгэн и шиэртайинцзы. Их носителями считаются племена мэк, которые иногда связываются с дунху. Ветвями мэк считаются пуё и когурё (Шиэртайинцзы) и собственно дунху (Наньшаньгэнь). Культура бронзы Ляодуна связывается с Древним Чосоном и родственными ему племенами. Южнокорейские исследователи выделяют в бассейнах Шара-Мурэна и Лаохахэ (район Наньшаньгэня) сосуществовавшие в одно и то же время культуру ляонинских кинжалов и культуру кинжалов с трубчатыми рукоятями («копейных кинжалов»). В бассейне Далиньхэ (район Шиэртайинцзы) выделяется отдельная локальная культура бронзовых зеркал с геометрическим орнаментом и ляонинских кинжалов. Таким образом, среди корейских исследователей принято делить Ляонин на три археологических района: север и юг Ляоси и Ляодун, последний также подразделяется на два-три района. Основные районы концентрации памятников в Ляоси – бассейны Далинхэ, Янцзиньхэ, Шара-Мурэна и Лаохахэ. В Ляодуне – в бассейнах Хуньхэ и Тайцзыхэ, а также на Квантунском полуострове [Сон Хочжон, 2003, с. 101]. Небольшая группа памятников выделяется также в районе Даньдуна. Она тесно связана с корейскими памятниками с низовьев Амноккана (Ялуцзяна).
Север Ляоси и прилегающие районы Внутренней Монголии занимает культура верхнего слоя Сяцзядянь. Её керамический комплекс представлен красной или коричневой керамикой с низкой температурой обжига: триподами «дин» и «ли», триподами с отверстиями в дне для варки на пару, большими тарелками, кувшинами и мисками. Особенностью этой керамики является большое количество триподов. Встречается много бронзовой посуды и оружия, связанных с китайскими культурами. Бронзовый инвентарь богаче того, что встречается в Ляодуне и имеет значительные отличия. Если оружие в Ляодуне часто украшается геометрическим орнаментом, то для оружия культуры верхнего слоя Сяцзядянь характерен зооморфный орнамент. Различаются и керамические комплексы, хотя в ляодунской керамике типа мисонни также встречаются триподы ли и некоторые другие сходные элементы.
Прослеживаются некоторые расхождения в погребальном обряде. Для обеих культур типичны погребения в каменных ящиках. Однако если в составе сопроводительного инвентаря в погребениях культуры верхнего слоя Сяцзядянь часто встречаются кости собак, то в ляодунских погребениях вместо них находят кости крупного рогатого скота. Также особенностью ляодунского погребального обряда является частое применение кремации. Если для культуры верхнего слоя Сяцзядянь характерны округлые в плане землянки, полуземлянки и наземные жилища с центральным опорным столбом, то их восточные соседи обычно селились в прямоугольных полуземлянках с опорными столбами по периметру. Граница между этими культурами проходит к западу от Ляохэ по хребту Иулюйшань [Сон Хочжон, 2003, с. 104].
По данным археологии культура вэйинцзы постепенно отступала на юг под давлением продвигавшихся из районов к северу от Шара-Мурэна носителей культуры верхнего слоя Сяцзядянь (c XI в. до н.э.). К VIII – VII вв. до н. э. они достигают гор Яншань, вытеснив носителей культуры нижнего слоя Сяцзядянь. Сон Хочжон отождествляет носителей культуры верхнего слоя Сяцзядянь с жунами, которые появляются в письменных источниках с XI – VIII вв. до н. э. [Сон Хочжон, 2003, с. 113 – 114].
На основании, прежде всего, типологии кинжалов в районе Ляоси выделяется несколько локальных культур. Выделяются северный Хэбэй, бассейн Лаохахэ, район Линъюаня и бассейн Далинхэ (район Чаояна). Для северного Хэбэя характерны разнообразные типы кинжалов: карасукского типа, со втульчатой и с прорезной рукоятью; акинаки ордосского типа; ранние скрипковидные и комбинированные (скрипковидные с фигурной или ордосской рукоятью). Здесь очевидно смешение степных, китайских и ляонинских традиций. Подобные же типы встречаются и в бассейне Лаохахэ – основном центре культуры верхнего слоя Сяцзядянь. Также здесь встречаются кинжалы типа Ба–Шу. Здесь найдено особенно много бронзового оружия: шлемы, клевцы, наконечники стрел и копий. Карасукские кинжалы могли проникнуть в эти регионы двумя путями: либо через Китай, либо с северо-запада, из степей. В последнее время вторая версия получает всё большее распространение [Сон Хочжон, 2003, с. 124]. Район Линъюаня находился под сильным влиянием китайских культур, здесь найдено много кладов с иньскими и чжоускими бронзами. Это один из основных районов распространения скрипковидных кинжалов, и здесь появляются наиболее ранние Т-образные бронзовые рукояти к ним. Также районом массового распространения ранних скрипковидных кинжалов является культура шиэртайинцзы в бассейне Далиньхэ, влияние которой прослеживается на восток до района Шэньяна. Ряд исследователей считает этот район центром происхождения скрипковидных кинжалов, откуда они распространились в Ляоси и Ляодун и оттуда в Корею [И, 1997. С. 762]. Цзинь Фэньи считал её локальным вариантом культуры верхнего слоя Сяцзядянь [Кан, 2000. С. 111].
В эпоху чуньцю применительно к этой территории упоминается ряд племён. Племена хумо (хомэк) включали в себя обитавших на юго-западе Ляоси можэнь (мэк-ин) и являлись частью дунху или шаньжунов, расположенной на юге Ляоси.
Поскольку племена мэк жили помимо Ляодуна и в Ляоси, Чосон Киджа иногда помещают именно там, в бассейне реки Далинхэ. Но в китайских письменных источниках эта территория, как полагают, не связывается с Чосоном, а среди его населения не упоминаются шаньжуны и другие местные племена. Упоминания о Древнем Чосоне появляются только с VII в. до н. э., после того, как Янь разгромило жунов и вышло к его границам. Шаньжуны встречаются в источниках в X – V вв. до н. э., после этого времени упоминаются только дунху. Этому есть два объяснения: 1) шаньжуны и дунху – разные названия одного и того же объединения; 2) шаньжуны были разгромлены Янь, а их остатки поглощены дунху. Некоторые исследователи считают носителями культуры верхнего слоя Сяцзядянь шаньжунов, другие – дунху. Последнее предположение подкрепляется словами Сыма Цяня: «К северу от Янь живут шаньжуны и дунху». По этой версии шаньжуны обитали южнее, в районе Пекина, а в бассейнах Далинхэ и Шара-Мурэна концентрировались дунху.
Населением западного Ляонина в V – III вв. до н. э. принято считать дунху. Сон Хочжон считает, что первоначально дунху были одним из шаньжунских племён, впоследствии возглавившими объединение племён Ляоси. Носителями культуры верхнего слоя Сяцзядянь в XI – VI вв. до н. э. он считает шаньжунов. Дунху в это время не фигурируют в письменных источниках. Таким образом, дунху и шаньжуны по этой версии – наименования одной и той же этнополитической группы, но в разное время. Однако в этом случае возникает вопрос, с какими племенами следует отождествить синхронную культуру бронзы северного Хэбэя, которую сторонники отнесения культуры верхнего слоя Сяцзядянь к дунху считают шаньжунской. Памятники этого района, такие как Бэйфуцунь, Сяобэйян, Дуннанькоу, Бэйсиньбао, Нюхэцзыцунь, Бэймяо и Цзюньдаошань существенно отличаются как от чжоуской культуры центрального Китая, так и от памятников Ляоси. Памятник Гундаошань (VIII – VI вв. до н. э.) демонстрирует сходство не с культурой верхнего слоя Сяцзядянь, а с культурами Внутренней Монголии.
Сон Хочжон указывает, что в окрестностях Янь помимо шаньжунов и дунху упоминается и ряд других племён. Памятники северного Хэбэя, по его мнению, оставлены другими жунскими племенами, проникавшими из Ордоса и Внутренней Монголии в эпоху Чуньцю. Наличие здесь вещей, сходных с изделиями из бассейна Лаохахэ может объясняться тем, что оба региона подвергались влиянию со стороны Внутренней Монголии [Сон Хочжон, 2003, с. 87-90].
В «Ши цзи» шаньжуны упоминаются и применительно к периодам Ся и Шан, однако по этим записям невозможно определить их локализацию в то время. Только с VIII – VII вв. до н. э. шаньжуны получают более-менее чёткую географическую привязку (к северу от Янь) и начинают часто упоминаться в хрониках.
С другой стороны, культура верхнего слоя Сяцзядянь часто связывается с предками монголов – дунху на всём своём протяжении. Такого мнения придерживаются ряд китайских (Цзинь Фэньи и др.) и российских (С. А. Комиссаров, Б. Б. Дашибалов и др.) специалистов. Цзинь Фэньи отметил, что упоминания о дунху в «Ши цзи» относятся не только к периоду Чжаньго, но и к периоду Чуньцю.
Для культуры верхнего Сяцзядянь характерны оседлость, жилища в виде землянок и полуземлянок, хозяйство, основанное на зерновом земледелии и разведении свиней, лошадей и крупного рогатого скота. Характерной чертой керамического комплекса является наличие сосудов – триподов. Такая форма сосудов может свидетельствовать об оседлости и земледельческом хозяйстве [Дашибалов, 2005, с. 31]. Ещё А. П. Окладников отмечал связь культур Забайкалья и северного Китая через наличие в них триподов с вымяобразными ножками (типа «ли»). Э. А. Новгородова установила зону распространения таких сосудов, включающую Забайкалье, Восточную и Внутреннюю Монголию, бассейн Хуанхэ и китайский Дунбэй [Дашибалов, 2005, с. 32]. В Ляодуне и на крайнем северо-западе Кореи их находят в составе т. н. керамики мисонни. Отмечалось сходство ряда изделий (длинные ножи с упорами для пальцев на рукояти, многоярусные бляшки, привески в виде ложечек или фигурок птиц) с памятников дворцовского типа Забайкалья, культуры верхнего слоя Сяцзядянь и находок с территории Монголии [Комиссаров, 1988, с. 86].
Другой общей чертой культур данного региона являются погребения в каменных ящиках и мегалитические сооружения. А. П. Окладников считал каменные ящики сходными с плиточным могилам с той только разницей, что они устроены в глубине земли, а не на поверхности. Этой же позиции придерживается П. Б. Коновалов [Дашибалов, 2005, с. 34]. В. Е. Ларичев также сопоставляет плиточные могилы с каменными ящиками Дунбэя. Для культуры каменных ящиков Дунбэя, включающей культуру верхнего слоя Сяцзядянь, характерны поселения с мощным культурным слоем, состоящие из землянок с обожжёнными и утрамбованными стенами и полом, перекрытых сверху деревянными плахами, с большим количеством хозяйственных ям. Среди каменного инвентаря видное место занимают земледельческие орудия – мотыги, зернотёрки, куранты, тёрочники, шлифованные каменные наконечники плугов, шиферные и бронзовые серпы. Среди керамических изделий примечательны триподы и чаши с отверстиями в дне, сходные с аналогичными изделиями Китая и Кореи. В целом для хозяйства культуры характерно сочетание земледелия со скотоводством, причём последнее включает в себя как оседлое свиноводство, так и характерное для кочевых культур разведение лошадей и овец [Дашибалов, 2005, с. 32-34].
Мысль об участии в этногенезе древних корейцев пришлого элемента высказывалась неоднократно. Ещё Сиратори Куракити отмечал участие в формировании «государства» Пуё пришельцев с севера. Сходных взглядов на происхождение племён пуё и когурё придерживались ряд корейских исследователей [Рю Хакку, 1975, c. 59-61]. Миками Цугио считал выделенную им культуру дольменов (которую датировал III–II вв. до н. э. – I–IV вв. н. э.) «обществом завоевателей», то есть результатом покорения местного земледельческого населения кочевниками из Восточной Монголии, с которыми он отождествлял племена мэк [Рю Хакку, 1975, c. 66, 67, 71-73].
В последнее время приобрела популярность теория об «алтайском» происхождении корейцев. В связи с этим актуализировался поиск связей протокорейского населения с алтаеязычными племенами. Периодом формирования протокорейской этнической общности можно считать бронзовый и ранний железный век. В это время на историческую арену выходит Древний Чосон, считающийся первым корейским протогосударственным объединением. С Древним Чосоном отождествляются культура мисонни в Ляодуне и северо-западной Корее и культура волчковидной керамики в бассейне Тэдонгана. В интересующем нас аспекте представляет интерес тесная связь этих культур с территорией Ляоси, северного Хэбэя и востока Внутренней Монголии, где в это время существовала культура верхнего слоя Сяцзядянь.
Погребения в каменных ящиках – один из характернейших элементов культуры бронзы и раннего железа Ляонина и Кореи. Здесь они тесно связаны с дольменами. Можно обратить внимание также на детские погребения в сосудах, встречающиеся в Корее в раннем железном веке. Подобные погребения известны также на памятниках культуры хунну.
В. С. Стариков выделяет особый монголо-манчжуро-корейский центр раннего земледелия, а Б. Б. Дашибалов – и соответствующий центр этногенеза. Р. Ш. Джарылгасинова отмечала наличие северного, алтайского компонента в составе древних корейцев (см.: [Дашибалов, 2005, с. 47]). Рядом отечественных и зарубежных исследователей (Р. Ш. Джарылгасинова, Б. Б. Дашибалов, Ли Кан, Сунь Хун, Кан Инсук, Ли Чжирин) этот элемент связывается с этнонимом «корё», «кори», который путём этимологических изысканий отождествляется с предполагаемым этнонимом древних монголов «хор». Эта этническая группа связывается как с формированием государства Когурё, так и с племенным объединением пуё, существовавшим на территории провинции Гирин. По поводу этнической принадлежности последнего также нет однозначного мнения, в том числе существуют «монгольская» и «корейская» теории [Дашибалов, 2005, с. 47, 48]. По данным письменных источников Пуё образовалось в результате завоевания земель племени е пришельцами с севера (по мнению Ли Чжирина – с запада), из местности, которую называют Тхакнигук, Сэкнигук, или Коригук [Бутин, 1984, с. 59-61]. Когурёсцы считаются обособившейся ветвью пуёсских племён. В то же время они отождествляются с большереченскими мэк в отличие от малореченских мэк, живших в Ляонине [Бутин, 1984, с. 111]. Кан Инсук и Ли Чжирин связывают племена мэк с дунху китайских источников. По их мнению, дунху – это часть мэк, не вошедшая в Древний Чосон, или, по крайней мере, мэк составляли часть этого объединения. Территорией их проживания являлись степи в верховьях Ляохэ, которые и следует отождествить с Коригук, а также с «северным Пуё» – то есть с землями к северу (западу) от Пуё, из которых пришли когурёсцы. Согласно этой теории, когурёсцы изначально были группой кочевого населения общего происхождения с пуёсцами, но пришедшими не из Пуё, а из их первоначальной родины – Коригук. Миграция когурёсцев могла быть связана с яньской экспансией в III в. до н. э. [Бутин, 1984, с. 118-121]. Ким Воллён считал емэк тунгусо-маньчжурскими племенами, а Юн Мубён считал, что весь Ляонин был населён дунху, правда при этом противопоставлял последних протокорейскому населению Корейского полуострова [И, 1997. С. 763].
Однако проникновение алтаеязычного населения в Ляодун и Корею могло иметь ещё более ранние корни. Этот процесс часто связывают с наступлением в этом регионе бронзового века и распространением здесь культуры скрипковидных кинжалов и дольменов [Ли Гибэк, 2000, с. 40]. Самые ранние бронзовые изделия с территории Ляодуна – бляшки и ножи карасукского типа – демонстрируют северо-западное влияние. Очевидно, миграции этих алтаеязычных племён происходили на протяжении бронзового и раннего железного веков волнами, которые перекрывали друг друга. Так, населявшие Северную Корею и примыкающие к ней области Маньчжурии до прихода мэк племена е считаются родственными мэк, следовательно, относящимися к той же языковой группе.
Хан Пёнсам считает, что появление неорнаментированной керамики, бронзового оружия и погребений в каменных ящиках произошло в результате массовых миграций степных племён, эпицентром которого была тагарская культура. Вследствие экспансии тагарских племён происходит проникновение элементов тагарской культуры вплоть до Маньчжурии, а племена варваров с северной периферии Китая вторгаются на юг, положив конец Западному Чжоу и на восток, создав культу скрипковидных кинжалов. Хотя сами кинжалы имеют местное происхождение, многие бронзовые изделия этой культурной общности, такие как кельты, ножи, бляшки, пришли из степных культур [Хан, 1999. С. 129].
Ким Джису и Чон Хандок считет, что культура скрипковидных кинжалов сформировалась в результате миграции в Ляодун кочевников из Внутренней Монголии под воздействием похолодания климата и перехода их к оседлому земледельческо-скотоводческому хозяйству в новых природных условиях [Кан, 2000. С. 111].
Со спадом культуры ляонинских кинжалов в Ляоси наблюдается её расцвет в Ляодуне. По-видимому, мнение о том, что скрипковидные кинжалы возникли в Ляодуне, ошибочно.
Таким образом, можно утверждать, что вместе с упомянутыми выше элементами культуры в Ляодун с запада была перенесена и бронзолитейная традиция: скрипковидные кинжалы, кельты с веерообразным лезвием, карасукские ножи, бляшки, пуговицы, зеркала с геометрическим орнаментом.
Несмотря на мощное степное и китайское влияние, регион юго-восточной Маньчжурии и Кореи в этот период сохраняет свою культурную специфику, что проявляется и в комплексе вооружения. Очевидно, здесь (особенно в Корее южнее Тэдонгана) сохранялся достаточно мощный местный субстрат, в результате взаимодействия с которым пришлых элементов и складывалась специфичная протокорейская культура.
В бронзовом веке районы к востоку и к западу от Ляохэ, обладая отчётливой спецификой, имели также и устойчивые связи. Первыми ляодунскими культурами бронзы являются культура гаотайшань (первая половина II тыс. до н.э.), распространённая в нижнем и среднем течениях Ляохэ и культура мяохоушань (2000 – 600 гг. до н.э.) к востоку от неё.
На памятниках культуры гаотайшань, таких как Ванхуа, представлена ставшая затем типичной для культуры верхнего слоя Сяцзядянь красная керамика, в том числе с «циновочным» орнаментом, с большой долей триподов ли, а также триподы дин [Сон Хочжон, 2003, с. 136].
Эти черты сходства позволяют предположить генетическую связь данных культур либо их общее происхождение. В то же время, присутствует и серая керамика, сходная с керамикой культуры нижнего слоя Сяцзядянь Связи с культурой вэйинцзы пока не ясны. Найдены следы пересекающихся канав, которые могли быть ирригационными сооружениями. Возможно даже, что они могут быть связаны с рисоводством, но эта гипотеза ещё нуждается в подтверждении [Сон Хочжон, 2003, с. 140].
Последующие культуры бронзового века в Ляодуне формировались, по-видимому, в ходе сложных миграционных процессов и смешения культур, на основе как культуры гаотайшань, так и пришлых культур. Поэтому здесь в рамках культурной общности ляонинских кинжалов выделяется большое количество локальных культурных типов, установить пространственно-временные связи которых часто затруднительно. Такая запутанная картина отчасти связана также с проявившейся с 1980-х гг. тенденцией китайских исследователей подчёркивать специфичность каждого вновь открытого памятника, что привело к выделению и обособлению большого количества локальных групп памятников и создало картину культурной разобщённости региона [Сон Хочжон, 2003, с. 136].
Во всяком случае, очевидно, что ряд типичных атрибутов культурной общности ляонинских кинжалов, и, вероятно, сами эти кинжалы, были принесены в Ляодун извне.
Непосредственно с культурой гаотайшань генетически связана культура суньшаньдунь, расположенная выше по Ляохэ, в районе слияния Силяохэ и Дунляохэ. Следы влияния этой культуры прослеживаются в юго-западном направлении в районе Гаолуня и далее, до излучины Далинхэ [Сон Хочжон, 2003, с. 140]. Развитием этой культуры в эпоху ляонинских кинжалов была культура верхнего слоя Синлэ.
Культура мяохоушань была распространена в бассейнах Тайцзыхэ и Хуньцзяна и в прилегающих горных районах. Данная культура является автохтонной и происходит от местной неолитической культуры мачэнцзы.
Поскольку культура мяохоушань оказала заметное влияние на развитие местных культур поздней бронзы, Сон Хочжон считает её относящейся к той же этнической группе, то есть емэк [Сон Хочжон, 2003, с. 142]. Так обосновывается автохтонное ляодунское происхождение емэк. Однако формирование этой общности могло произойти и в более позднее время в связи с инфильтрацией внешних элементов.
Керамика культуры мяохоушань представлена небольшими горшками, кувшинами и мисками, в основном неорнаментированными. Типы керамических изделий достаточно вариабельны и отличаются по районам. Считается, что от этого комплекса произошла керамика мисонни. Однако здесь нет важного компонента комплекса мисонни – триподов «ли». Также наблюдаются параллели с керамикой гиринской культуры ситуаньшань и керамикой конгвири из провинции Чаган [Сон Хочжон, 2003, с. 144].
С культурой мяохоушань связывают также ряд местных памятников начала эпохи ляонинских кинжалов, такие как Эрдаохэцзы, и на этом основании её верхнюю границу доводят до VI в. до н. э. Таким образом, на позднем этапе культуры появляются дольмены и погребения в каменных ящиках, распространяются бронзовые украшения, топоры, долота и кинжалы. Однако все эти инновации появляются здесь не ранее VIII – VII вв. до н. э. то есть позднее, чем в Ляоси, что свидетельствует о том, что они были принесены извне. Очевидно, в конце своего существования культура мяохоушань подверглась мощному воздействию с запада. Примечательно, что бронзовые украшения из дольменов культуры мяохоушань в Цзегуаньтине находят аналогию на памятнике Люлихэ под Пекином. В то же время, именно в районе культуры мяохоушань появляются первые дольмены к востоку от Ляохэ [Сон Хочжон, 2003, с. 146]. Однако Ха Мунсик приводит другую хронологию, ляодунских дольменов, которые он на основании сходства инвентаря привязывает к верхнему слоею Шанмаши и третьему слою Шуантоцзы, которые датирует XV – XIII вв. до н. э (см.: [Субботина, 2002, с. 151]). Эту дату можно допустить как нижнюю границу их существования. В этом случае дольмены появляются не в конце культуры мяохоушань, как полагает Сон Хочжон, а в более раннее время. В таком случае культура мяохоушань может рассматриваться как исток культур неорнаментированной керамики и дольменов в маньчжуро-корейском регионе. Культурный комплекс, связанный со скрипковидными кинжалами, можно рассматривать как второй этап этой культурной общности, сформировавшийся под сильным воздействием со стороны Ляоси.
По сравнению с другими районами распространения дольменов, в Манчжурии и северо-западной Корее высок прцент дольменов типа гесоксик (дольмены типа симчхон по северокорейской терминологии) с погребальной камерой в виде плиточного гроба плоской каменной крышкой. Их конструкция имеет много общего с конструкцией погребений в виде плиточных гробов без надмогильных сооружений. Ким Воллён считает этот тип дольменов переходным звеном между дольменами и плиточными могилами, от которых они произошли. Погребальная камера некоторых из дольменов типа симчхон действительно имеет значительное сходство с плиточными могилами Забайкалья. Также имеются аналогии с некоторыми разновидностями местных каменных ящиков [Субботина, 2000, с. 157, 158]. Многие из этих дольменов имеют общую каменную насыпь, что сближает их с южно-ляодунскими могильниками [Субботина, 2002, с. 151]. Для маньчжурских и северокорейских дольменов характерны следы трупосожжений, в погребальном инвентаре: керамика мисонни (мукбанни), корейская волчковидная керамика и сходные с ней типы керамики с двойным венчиком из Китая, каменные палицы и шлифованные кинжалы – то есть предметы, относящиеся к общности скрипковидных кинжалов. Поздние дольмены – Мукбанни, Тэпхённи и др. – содержат и сами эти кинжалы. Показательно, что Ляодун и и бассейн Тэдонгана – основные центры сосредоточения дольменов северного типа и типа гесоксик [Субботина, 2002, с. 153].
Большинство культур общности ляонинских кинжалов к востоку от Ляохэ своим происхождением связаны с культурой мяохоушань через керамику и дольмены [Сон Хочжон, 2003, с. 146]. Но многие элементы этой общности связаны не с культурой мяохоушань, а с Ляоси и прилегающими районами. Характерные бронзовые изделия и часть погребальных конструкций из камня появляются там раньше, чем в культуре мяохоушань. Таким образом, если эта культура и стала тем субстратом, из которого складывались местные культуры ляонинских кинжалов, то предварительно на неё наложился значительный западный элемент. Керамика мисонни появляется в VIII в. до н. э. в результате смешения керамических комплексов культуры мяохоушань и культуры верхнего слоя Сяцзядянь. С формированием погребального комплекса дело обстоит сложнее. Можно предположить существование нескольких этнических групп: одной на севере, принёсшей каменные ящики в культуру мяохоушань, и другой на юге, связанной с каменными курганами, которые впервые появляются в культуре шуантоцзы. Со временем произошло их перемешивание, но всё равно сохранялось преобладание каменных курганов в южной части Ляодуна и каменных ящиков – в северной. Происхождение дольменов не вполне ясно, но может быть связано с культурой мяохоушань, которая выступает третьим, и, очевидно, наиболее значительным этническим компонентом.
Первые памятники эпохи бронзы на Ляодунском полуострове – Людайши, Ганьцзяцунь (верхний слой), Янтоува, Шуантоцзы (верхний слой) – датируются XIII – XII вв. до н. э. Бронзовые изделия в это время представлены наконечниками стрел, ножами, долотами, шильями, рыболовными крючками, бубенчиками, кольцами, пуговицами, пластинками [Сон Хочжон, 2003, с. 147].
На основании изучения многослойного поселения Шуантоцзы, в бронзовом веке Ляодунского полуострова выделяется три этапа. Этапы Шуантоцзы I и II соответствует времени, предшествовавшему появлению ляонинских кинжалов (XIII – VIII вв. до н. э.). К первому этапу относится верхний слой памятника Ганьцзяцунь, ко второму – погребения в ямах в Даньтоцзы и погребения в урнах в Шанмаши, в это же время появляются первые каменные курганы. На третьем этапе, называемом также культурой янтоува, появляются ляонинские кинжалы, широко распространяются каменные курганы. Этот этап быстро перетекает в культуру шуанфань (VIII – VII вв. до н. э.), для которой характерны ляонинские кинжалы, бронзовые кельты, керамика мисонни, погребения по обряду кремации и каменные ящики с плиточным перекрытием. Появление этих элементов связывают с миграцией населения культуры мяохоушань с севера. Следующий этап называется культурой ганшан. В это время продолжают сооружаться каменные курганы, что отличает Ляодунский полуостров от бассейна Ляохэ – Тайцзыхэ, где преобладают каменные ящики (хотя отдельные погребения южноляодунского типа встречаются и там). По нижнему течению Ляохэ и Хуньхэ общность ляонинских кинжалов представлена культурой верхнего слоя Синьлэ, а затем культурой чжэнцзявацзы. Здесь сосуществуют каменные курганы, каменные ящики с плиточным перекрытием и дольмены [Сон Хочжон, 2003, с. 154].
Большую проблему всё ещё представляет установление точных датировок ляодунских культур. Это затрудняет установление характера культурного взаимодействия. Общепринятой датой появления здесь культур ляонинских кинжалов считается X – VII вв. до н. э.
Вместе с каменными погребальными сооружениями распространяется обряд кремации. Особенно широко он представлен на дольменах: Хуадунгуан, Чжуанхэ, Яндунь, Бэйдяньцзы, Сяогуаньдунь, Шипэнкоу, Ванин и др. Следы кремации также встречаются в каменных ящиках и на могильниках Ганшан и Лоушан в каменных курганах. Кремирование в каменных сооружениях может быть связано с культом гор. В Янани найдены погребения по обряду кремации без каменных сооружений в известняковых пещерах. Они относятся к культуре мяохоушань, для которой пещерные погребения достаточно типичны [Сон Хочжон, 2003, с. 155].
По мнению Линь Юня, многообразие культур в Ляодуне свидетельствует о сложной этнической ситуации в этом регионе. Южнокорейские исследователи также считают, что население Ляодуна в это время состояло из множества самостоятельных племён и находилось на стадии родоплеменного строя. Одним из таких племён, постепенно добивавшимся гегемонии в регионе, был Древний Чосон. Северокорейские учёные предполагают, что к этому времени здесь уже сложилось государство Древний Чосон, находящееся на стадии рабовладения, доказательством чего они считают групповые захоронения под каменными насыпями в Ганшане и Лоушане. Южнокорейские исследователи склонны связывать эти памятники с родовыми кладбищами, Древний Чосон этого времени считают локальным вождеством, а превращение его в государство относят к эпохе раннего железа.
Комплекс бронзового вооружения южноманчжурских культур развитой бронзы состоит из кинжалов (некоторые из них могут быть наконечниками копий), наконечников стрел, ножей и топоров.
Кинжалы с трубчатой рукоятью и центральной жилкой представляют собой, по-видимому, развитие карасукского типа. Места находок: Шилишань, Шуйцюань (Цзяннин). Кромки лезвия слегка волнистые. Сам клнок довольно длинный и широкий, подтреугольной формы. Рукоять ромбическая в сечении, что не очень удобно для хвата рукой. Из-за конструкции рукояти высказывалось мнение, что они могли служить наконечниками копий.
Первый тип кинжалов с цельной рукоятью и нервюрой на клинке сочетает клинок типа раннего скрипковидного с фигурной рукоятью. Второй тип составляют типичные карасукские кинжалы с полой рукоятью и грибовидным навершием – одни из первых бронзовых орудий в Ляонине. Найдены в Шаогоинцзы, Шилишане, Наньшаньгэне, Дуннанькоу, Тацзыгоу и др. Встречаются также карасукские кинжалы с изогнутой рукоятью. Третий тип – кинжалы, аналогичные кинжалам с трубчатой рукоятью, но у этих экземпляров рукоять заканчивается грибовидным навершием. Найдены в Шилишане и в бассейне Луаньхэ [Комиссаров, 1988, с. 80-95; Сон Хочжон, 2003, с. 103, 122, 123]. К этому же времени относятся некоторые ранние скрипковидные кинжалы. М. В. Горелик выстраивает следующую эволюционную линию манчжурских кинжалов: карасукские – кинжалы с трубчатой рукоятью – скрипковидные с рукоятью – черенковые скрипковидные. Критерием является изменение формы лезвия от прямого к «скрипковидному» [Горелик, 1993]. Однако кинжалы со «скрипковидным» клинком и фигурной рукоятью могут быть не начальной формой черенковых скрипковидных кинжалов, а их локальным ляосиским вариантом, так как для Ляоси вообще характерны кинжалы, отлитые вместе с рукоятками, тогда как в Ляодуне устанавливается преобладание черенковых кинжалов. Вполне вероятна предковая роль кинжалов с трубчатой рукоятью для обоих этих типов, как по форме клинка, так и по возможности использования в качестве копья.
Относительно часто в это время встречаются ножи карасукского облика. Их можно разделить на четыре типа: 1) слегка вогнутое лезвие, рукоятка прямая, с квадратной или круглой петлёй в качестве навершия, от клинка рукоять отделяется шипом или упором; 2) значительно вогнутое лезвие и изогнутая рукоять, продолжающая линию спинки клинка; навершие кольцевидное или в виде головы животного; обычно имеется шип у основания клинка; 3) с широким коротким клинком с выгнутым лезвием и прямой спинкой; с упором; рукоять прямая, на конце её – квадратная петля; небольших размеров; 4) с узким слегка выгнутым лезвием, отделённым от рукояти шипом или упором, навершием в виде бубенчика. Все типы встречаются в районах к западу от р. Ляохэ [Бутин, 1982, с. 162, 179; Варёнов, 1997, 2005; Ларичев, 1978, с. 72; Комиссаров, 1988, с. 80-95; Сон Хочжон, 2003, с. 103, 127, 137, 157].
Представлено несколько типов топоров: 1) втульчатые топоры; боёк длинный, с прямым или закруглённым лезвием, имеется выступ на обухе, втулка низкая (иногда высокая), на ней обычно прилито несколько валиков, щёки могут украшаться струнами; найдены в Фушуне, Ваньлюцзе, Шаньваньцзы, Наньшаньгэне; 2) черешковые топоры – один экземпляр найден в Ваньлюцзе, закруглённое лезвие шире обуха, черешок обломан; 3) широкие кельты с закруглённым лезвием уже обуха [Варёнов, 2005; Горелик, 1993; Комиссаров, 1988, с. 80 – 95; Сон Хочжон, 2003, с. 105, 137, 157].
Таким образом, уже в то время обозначается доминирующая роль длинных кинжалов в наборе металлического вооружения, характерная и для поздней бронзы.
Регион Ляоси является местом пересечения нескольких культурных традиций и центром своеобразной местной культуры бронзы. Под районом Ляоси мы подразумеваем географический регион, составляющий юго-западную часть Маньчжурии: территории провинции Ляонин к западу от реки Ляохэ (собственно Ляоси) и прилегающие районы Внутренней Монголии, Гирина (к югу от Силяохэ) и Хэбэя (бассейн Луаньхэ). Нас интересует Ляоси как возможный центр происхождения культур раннего металла и алтаеязычных племён и их распространения через Ляодун на Корейский полуостров и в Японию.
Следует учесть, что на сам регион Ляоси в это время оказывает сильное влияние проникновение китайских культур. В эпохи Шан-Инь и Чжоу, по крайней мере, часть района Ляоси входила в орбиту влияния Китая, здесь находились позднеиньские и чжоуские административно-территориальные образования. Наличие крупного образования иньского времени подтверждается позднеиньскими (XI в. до н. э.) могильниками под Пекином. В эпоху Чжоу здесь располагалось княжество Янь. В то же время основная масса местного населения оставалась некитайской. Памятники иньской культуры сосуществуют в Хэбэе с памятниками культуры нижнего слоя Сяцзядянь [Сон Хочжон, 2003, с. 76, 79].
Первые бронзовые изделия появляются в районе Ляонина ок. 2000 – 1500 гг. до н. э. под влиянием бронзы Китая и Южной Сибири и распространяются с запада на восток.
Основная культура ранней бронзы Ляоси называется «культура нижнего слоя Сяцзядянь» по памятнику Сяцзядянь под Чифэном, раскопанному в 1960 г. Институтом археологии АОН КНР. Район её распространения охватывает бассейны верхней-средней Далинхэ и Лаохахэ в Ляонине, бассейн Чаобэй в Хэбэе и район Гаолунь – Наймань в Цзилине (Гирине) вплоть до р. Ляохэ. Датируется культура примерно XXI – XIV вв. до н. э. Население занималось земледелием, используя оббитые каменные мотыги, шлифованные ножи и лопаты. Также значительное развитие получило скотоводство – разведение собаки, свиньи, крупного и мелкого рогатого скота [Сон Хочжон, 2003, с. 86]. Бронзовых изделий мало. Неподалёку от рек возводились городища на холмах, с одной стороны защищённые обрывом, а с другой – каменной стеной. Всё это указывает на оседлость населения. Видимо, значительной была военная активность, о чём свидетельствует большое количество оружия, правда, в основном каменного (наконечники стрел и т. д.). Заметно развитие социальной стратификации в обществе. Это подтверждается разницей в характере погребений, размерах жилищ [Сон Хочжон, 2003, с. 107-108]. Определить этническую принадлежность носителей этой культуры затруднительно ввиду отсутствия достоверных письменных источников по этому времени. В позднейших памятниках здесь фигурируют жуны. На поздних этапах эта автохтонная культура (развившаяся на основе местных неолитических культур [Сон Хочжон, 2003, с. 85]) испытывает иньское и чжоуское влияние и значительно изменяется, образуя специфичные региональные культуры.
Сменяющая её культура верхнего слоя Сяцзядянь, несмотря на некоторые параллели в керамике и каменном инвентаре, имеет значительные отличия и, очевидно, генетически не связана с культурой нижнего слоя Сяцзядянь. Для неё характерна неорнаментированная красно-коричневая керамика, большое количество бронзовых изделий. Преемственность с культурой нижнего слоя Сяцзядянь прослеживается в культуре вэйинцзы, распространённой на юге Ляоси. В керамике сходство прослеживается в наличие в обеих культурах красно-коричневых баночных сосудов со сходным орнаментом, в распространении верёвочного орнамента, особенно на триподах и банках. Наблюдается сходство некоторых бронзовых изделий [Сон Хочжон, 2003, с. 109-111]. Вместе с тем, в данной культуре прослеживается сильное иньское влияние, в связи с чем она считается относящейся к позднешанским северо-восточным владениям. Видимо, они распространились на район Далинхэ в момент гибели иньского государство и существовали там некоторое время в период Западного Чжоу, а затем могли участвовать в складывании княжества Янь. Некоторые исследователи рассматривают культуру вэйинцзы как переходный этап от нижнего к верхнему слою Сяцзядянь.
Культуры позднего бронзового века Ляонина и прилегающих территорий объединяются в культурную общность ляонинских или криволезвийных кинжалов. В её составе выделяются культура верхнего слоя Сяцзядянь в Ляоси, культура мисонни в Ляодуне, культура ситуаньшань в Цзилине и культуры бронзы Корейского полуострова.
Ещё Ким Воллён в 1960-х гг. отмечал, что корейская культура бронзы произошла от ляонинской. Изучение этих связей продолжил в 1970-е И Кансын, обособив при этом культуру Ляоси от ляодунской [И, 1997. С. 761]. Многие северокорейские, а также некоторые южнокорейские археологи (Хан Пёнсам) считают, что весь район распространения скрипковидных кинжалов был населён протокорейцами [Хан, 1999. С. 130].
В начале 1980-х гг. Цзинь Фэньи также разделил ляонинскую культуру бронзы на ляодунскую и ляосийскую, выделив в последней типы дадин, наньшаньгэнь и шиэртайинцзы. Ляоси в то время, по его мнению, населяли дунху, а Ляодун – дунъи. Эти взгляды разделяет и большинство японских учёных. Северокорейские исследователи выделяют в Ляоси только два культурных типа: наньшаньгэн и шиэртайинцзы. Их носителями считаются племена мэк, которые иногда связываются с дунху. Ветвями мэк считаются пуё и когурё (Шиэртайинцзы) и собственно дунху (Наньшаньгэнь). Культура бронзы Ляодуна связывается с Древним Чосоном и родственными ему племенами. Южнокорейские исследователи выделяют в бассейнах Шара-Мурэна и Лаохахэ (район Наньшаньгэня) сосуществовавшие в одно и то же время культуру ляонинских кинжалов и культуру кинжалов с трубчатыми рукоятями («копейных кинжалов»). В бассейне Далиньхэ (район Шиэртайинцзы) выделяется отдельная локальная культура бронзовых зеркал с геометрическим орнаментом и ляонинских кинжалов. Таким образом, среди корейских исследователей принято делить Ляонин на три археологических района: север и юг Ляоси и Ляодун, последний также подразделяется на два-три района. Основные районы концентрации памятников в Ляоси – бассейны Далинхэ, Янцзиньхэ, Шара-Мурэна и Лаохахэ. В Ляодуне – в бассейнах Хуньхэ и Тайцзыхэ, а также на Квантунском полуострове [Сон Хочжон, 2003, с. 101]. Небольшая группа памятников выделяется также в районе Даньдуна. Она тесно связана с корейскими памятниками с низовьев Амноккана (Ялуцзяна).
Север Ляоси и прилегающие районы Внутренней Монголии занимает культура верхнего слоя Сяцзядянь. Её керамический комплекс представлен красной или коричневой керамикой с низкой температурой обжига: триподами «дин» и «ли», триподами с отверстиями в дне для варки на пару, большими тарелками, кувшинами и мисками. Особенностью этой керамики является большое количество триподов. Встречается много бронзовой посуды и оружия, связанных с китайскими культурами. Бронзовый инвентарь богаче того, что встречается в Ляодуне и имеет значительные отличия. Если оружие в Ляодуне часто украшается геометрическим орнаментом, то для оружия культуры верхнего слоя Сяцзядянь характерен зооморфный орнамент. Различаются и керамические комплексы, хотя в ляодунской керамике типа мисонни также встречаются триподы ли и некоторые другие сходные элементы.
Прослеживаются некоторые расхождения в погребальном обряде. Для обеих культур типичны погребения в каменных ящиках. Однако если в составе сопроводительного инвентаря в погребениях культуры верхнего слоя Сяцзядянь часто встречаются кости собак, то в ляодунских погребениях вместо них находят кости крупного рогатого скота. Также особенностью ляодунского погребального обряда является частое применение кремации. Если для культуры верхнего слоя Сяцзядянь характерны округлые в плане землянки, полуземлянки и наземные жилища с центральным опорным столбом, то их восточные соседи обычно селились в прямоугольных полуземлянках с опорными столбами по периметру. Граница между этими культурами проходит к западу от Ляохэ по хребту Иулюйшань [Сон Хочжон, 2003, с. 104].
По данным археологии культура вэйинцзы постепенно отступала на юг под давлением продвигавшихся из районов к северу от Шара-Мурэна носителей культуры верхнего слоя Сяцзядянь (c XI в. до н.э.). К VIII – VII вв. до н. э. они достигают гор Яншань, вытеснив носителей культуры нижнего слоя Сяцзядянь. Сон Хочжон отождествляет носителей культуры верхнего слоя Сяцзядянь с жунами, которые появляются в письменных источниках с XI – VIII вв. до н. э. [Сон Хочжон, 2003, с. 113 – 114].
На основании, прежде всего, типологии кинжалов в районе Ляоси выделяется несколько локальных культур. Выделяются северный Хэбэй, бассейн Лаохахэ, район Линъюаня и бассейн Далинхэ (район Чаояна). Для северного Хэбэя характерны разнообразные типы кинжалов: карасукского типа, со втульчатой и с прорезной рукоятью; акинаки ордосского типа; ранние скрипковидные и комбинированные (скрипковидные с фигурной или ордосской рукоятью). Здесь очевидно смешение степных, китайских и ляонинских традиций. Подобные же типы встречаются и в бассейне Лаохахэ – основном центре культуры верхнего слоя Сяцзядянь. Также здесь встречаются кинжалы типа Ба–Шу. Здесь найдено особенно много бронзового оружия: шлемы, клевцы, наконечники стрел и копий. Карасукские кинжалы могли проникнуть в эти регионы двумя путями: либо через Китай, либо с северо-запада, из степей. В последнее время вторая версия получает всё большее распространение [Сон Хочжон, 2003, с. 124]. Район Линъюаня находился под сильным влиянием китайских культур, здесь найдено много кладов с иньскими и чжоускими бронзами. Это один из основных районов распространения скрипковидных кинжалов, и здесь появляются наиболее ранние Т-образные бронзовые рукояти к ним. Также районом массового распространения ранних скрипковидных кинжалов является культура шиэртайинцзы в бассейне Далиньхэ, влияние которой прослеживается на восток до района Шэньяна. Ряд исследователей считает этот район центром происхождения скрипковидных кинжалов, откуда они распространились в Ляоси и Ляодун и оттуда в Корею [И, 1997. С. 762]. Цзинь Фэньи считал её локальным вариантом культуры верхнего слоя Сяцзядянь [Кан, 2000. С. 111].
В эпоху чуньцю применительно к этой территории упоминается ряд племён. Племена хумо (хомэк) включали в себя обитавших на юго-западе Ляоси можэнь (мэк-ин) и являлись частью дунху или шаньжунов, расположенной на юге Ляоси.
Поскольку племена мэк жили помимо Ляодуна и в Ляоси, Чосон Киджа иногда помещают именно там, в бассейне реки Далинхэ. Но в китайских письменных источниках эта территория, как полагают, не связывается с Чосоном, а среди его населения не упоминаются шаньжуны и другие местные племена. Упоминания о Древнем Чосоне появляются только с VII в. до н. э., после того, как Янь разгромило жунов и вышло к его границам. Шаньжуны встречаются в источниках в X – V вв. до н. э., после этого времени упоминаются только дунху. Этому есть два объяснения: 1) шаньжуны и дунху – разные названия одного и того же объединения; 2) шаньжуны были разгромлены Янь, а их остатки поглощены дунху. Некоторые исследователи считают носителями культуры верхнего слоя Сяцзядянь шаньжунов, другие – дунху. Последнее предположение подкрепляется словами Сыма Цяня: «К северу от Янь живут шаньжуны и дунху». По этой версии шаньжуны обитали южнее, в районе Пекина, а в бассейнах Далинхэ и Шара-Мурэна концентрировались дунху.
Населением западного Ляонина в V – III вв. до н. э. принято считать дунху. Сон Хочжон считает, что первоначально дунху были одним из шаньжунских племён, впоследствии возглавившими объединение племён Ляоси. Носителями культуры верхнего слоя Сяцзядянь в XI – VI вв. до н. э. он считает шаньжунов. Дунху в это время не фигурируют в письменных источниках. Таким образом, дунху и шаньжуны по этой версии – наименования одной и той же этнополитической группы, но в разное время. Однако в этом случае возникает вопрос, с какими племенами следует отождествить синхронную культуру бронзы северного Хэбэя, которую сторонники отнесения культуры верхнего слоя Сяцзядянь к дунху считают шаньжунской. Памятники этого района, такие как Бэйфуцунь, Сяобэйян, Дуннанькоу, Бэйсиньбао, Нюхэцзыцунь, Бэймяо и Цзюньдаошань существенно отличаются как от чжоуской культуры центрального Китая, так и от памятников Ляоси. Памятник Гундаошань (VIII – VI вв. до н. э.) демонстрирует сходство не с культурой верхнего слоя Сяцзядянь, а с культурами Внутренней Монголии.
Сон Хочжон указывает, что в окрестностях Янь помимо шаньжунов и дунху упоминается и ряд других племён. Памятники северного Хэбэя, по его мнению, оставлены другими жунскими племенами, проникавшими из Ордоса и Внутренней Монголии в эпоху Чуньцю. Наличие здесь вещей, сходных с изделиями из бассейна Лаохахэ может объясняться тем, что оба региона подвергались влиянию со стороны Внутренней Монголии [Сон Хочжон, 2003, с. 87-90].
В «Ши цзи» шаньжуны упоминаются и применительно к периодам Ся и Шан, однако по этим записям невозможно определить их локализацию в то время. Только с VIII – VII вв. до н. э. шаньжуны получают более-менее чёткую географическую привязку (к северу от Янь) и начинают часто упоминаться в хрониках.
С другой стороны, культура верхнего слоя Сяцзядянь часто связывается с предками монголов – дунху на всём своём протяжении. Такого мнения придерживаются ряд китайских (Цзинь Фэньи и др.) и российских (С. А. Комиссаров, Б. Б. Дашибалов и др.) специалистов. Цзинь Фэньи отметил, что упоминания о дунху в «Ши цзи» относятся не только к периоду Чжаньго, но и к периоду Чуньцю.
Для культуры верхнего Сяцзядянь характерны оседлость, жилища в виде землянок и полуземлянок, хозяйство, основанное на зерновом земледелии и разведении свиней, лошадей и крупного рогатого скота. Характерной чертой керамического комплекса является наличие сосудов – триподов. Такая форма сосудов может свидетельствовать об оседлости и земледельческом хозяйстве [Дашибалов, 2005, с. 31]. Ещё А. П. Окладников отмечал связь культур Забайкалья и северного Китая через наличие в них триподов с вымяобразными ножками (типа «ли»). Э. А. Новгородова установила зону распространения таких сосудов, включающую Забайкалье, Восточную и Внутреннюю Монголию, бассейн Хуанхэ и китайский Дунбэй [Дашибалов, 2005, с. 32]. В Ляодуне и на крайнем северо-западе Кореи их находят в составе т. н. керамики мисонни. Отмечалось сходство ряда изделий (длинные ножи с упорами для пальцев на рукояти, многоярусные бляшки, привески в виде ложечек или фигурок птиц) с памятников дворцовского типа Забайкалья, культуры верхнего слоя Сяцзядянь и находок с территории Монголии [Комиссаров, 1988, с. 86].
Другой общей чертой культур данного региона являются погребения в каменных ящиках и мегалитические сооружения. А. П. Окладников считал каменные ящики сходными с плиточным могилам с той только разницей, что они устроены в глубине земли, а не на поверхности. Этой же позиции придерживается П. Б. Коновалов [Дашибалов, 2005, с. 34]. В. Е. Ларичев также сопоставляет плиточные могилы с каменными ящиками Дунбэя. Для культуры каменных ящиков Дунбэя, включающей культуру верхнего слоя Сяцзядянь, характерны поселения с мощным культурным слоем, состоящие из землянок с обожжёнными и утрамбованными стенами и полом, перекрытых сверху деревянными плахами, с большим количеством хозяйственных ям. Среди каменного инвентаря видное место занимают земледельческие орудия – мотыги, зернотёрки, куранты, тёрочники, шлифованные каменные наконечники плугов, шиферные и бронзовые серпы. Среди керамических изделий примечательны триподы и чаши с отверстиями в дне, сходные с аналогичными изделиями Китая и Кореи. В целом для хозяйства культуры характерно сочетание земледелия со скотоводством, причём последнее включает в себя как оседлое свиноводство, так и характерное для кочевых культур разведение лошадей и овец [Дашибалов, 2005, с. 32-34].
Мысль об участии в этногенезе древних корейцев пришлого элемента высказывалась неоднократно. Ещё Сиратори Куракити отмечал участие в формировании «государства» Пуё пришельцев с севера. Сходных взглядов на происхождение племён пуё и когурё придерживались ряд корейских исследователей [Рю Хакку, 1975, c. 59-61]. Миками Цугио считал выделенную им культуру дольменов (которую датировал III–II вв. до н. э. – I–IV вв. н. э.) «обществом завоевателей», то есть результатом покорения местного земледельческого населения кочевниками из Восточной Монголии, с которыми он отождествлял племена мэк [Рю Хакку, 1975, c. 66, 67, 71-73].
В последнее время приобрела популярность теория об «алтайском» происхождении корейцев. В связи с этим актуализировался поиск связей протокорейского населения с алтаеязычными племенами. Периодом формирования протокорейской этнической общности можно считать бронзовый и ранний железный век. В это время на историческую арену выходит Древний Чосон, считающийся первым корейским протогосударственным объединением. С Древним Чосоном отождествляются культура мисонни в Ляодуне и северо-западной Корее и культура волчковидной керамики в бассейне Тэдонгана. В интересующем нас аспекте представляет интерес тесная связь этих культур с территорией Ляоси, северного Хэбэя и востока Внутренней Монголии, где в это время существовала культура верхнего слоя Сяцзядянь.
Погребения в каменных ящиках – один из характернейших элементов культуры бронзы и раннего железа Ляонина и Кореи. Здесь они тесно связаны с дольменами. Можно обратить внимание также на детские погребения в сосудах, встречающиеся в Корее в раннем железном веке. Подобные погребения известны также на памятниках культуры хунну.
В. С. Стариков выделяет особый монголо-манчжуро-корейский центр раннего земледелия, а Б. Б. Дашибалов – и соответствующий центр этногенеза. Р. Ш. Джарылгасинова отмечала наличие северного, алтайского компонента в составе древних корейцев (см.: [Дашибалов, 2005, с. 47]). Рядом отечественных и зарубежных исследователей (Р. Ш. Джарылгасинова, Б. Б. Дашибалов, Ли Кан, Сунь Хун, Кан Инсук, Ли Чжирин) этот элемент связывается с этнонимом «корё», «кори», который путём этимологических изысканий отождествляется с предполагаемым этнонимом древних монголов «хор». Эта этническая группа связывается как с формированием государства Когурё, так и с племенным объединением пуё, существовавшим на территории провинции Гирин. По поводу этнической принадлежности последнего также нет однозначного мнения, в том числе существуют «монгольская» и «корейская» теории [Дашибалов, 2005, с. 47, 48]. По данным письменных источников Пуё образовалось в результате завоевания земель племени е пришельцами с севера (по мнению Ли Чжирина – с запада), из местности, которую называют Тхакнигук, Сэкнигук, или Коригук [Бутин, 1984, с. 59-61]. Когурёсцы считаются обособившейся ветвью пуёсских племён. В то же время они отождествляются с большереченскими мэк в отличие от малореченских мэк, живших в Ляонине [Бутин, 1984, с. 111]. Кан Инсук и Ли Чжирин связывают племена мэк с дунху китайских источников. По их мнению, дунху – это часть мэк, не вошедшая в Древний Чосон, или, по крайней мере, мэк составляли часть этого объединения. Территорией их проживания являлись степи в верховьях Ляохэ, которые и следует отождествить с Коригук, а также с «северным Пуё» – то есть с землями к северу (западу) от Пуё, из которых пришли когурёсцы. Согласно этой теории, когурёсцы изначально были группой кочевого населения общего происхождения с пуёсцами, но пришедшими не из Пуё, а из их первоначальной родины – Коригук. Миграция когурёсцев могла быть связана с яньской экспансией в III в. до н. э. [Бутин, 1984, с. 118-121]. Ким Воллён считал емэк тунгусо-маньчжурскими племенами, а Юн Мубён считал, что весь Ляонин был населён дунху, правда при этом противопоставлял последних протокорейскому населению Корейского полуострова [И, 1997. С. 763].
Однако проникновение алтаеязычного населения в Ляодун и Корею могло иметь ещё более ранние корни. Этот процесс часто связывают с наступлением в этом регионе бронзового века и распространением здесь культуры скрипковидных кинжалов и дольменов [Ли Гибэк, 2000, с. 40]. Самые ранние бронзовые изделия с территории Ляодуна – бляшки и ножи карасукского типа – демонстрируют северо-западное влияние. Очевидно, миграции этих алтаеязычных племён происходили на протяжении бронзового и раннего железного веков волнами, которые перекрывали друг друга. Так, населявшие Северную Корею и примыкающие к ней области Маньчжурии до прихода мэк племена е считаются родственными мэк, следовательно, относящимися к той же языковой группе.
Хан Пёнсам считает, что появление неорнаментированной керамики, бронзового оружия и погребений в каменных ящиках произошло в результате массовых миграций степных племён, эпицентром которого была тагарская культура. Вследствие экспансии тагарских племён происходит проникновение элементов тагарской культуры вплоть до Маньчжурии, а племена варваров с северной периферии Китая вторгаются на юг, положив конец Западному Чжоу и на восток, создав культу скрипковидных кинжалов. Хотя сами кинжалы имеют местное происхождение, многие бронзовые изделия этой культурной общности, такие как кельты, ножи, бляшки, пришли из степных культур [Хан, 1999. С. 129].
Ким Джису и Чон Хандок считет, что культура скрипковидных кинжалов сформировалась в результате миграции в Ляодун кочевников из Внутренней Монголии под воздействием похолодания климата и перехода их к оседлому земледельческо-скотоводческому хозяйству в новых природных условиях [Кан, 2000. С. 111].
Со спадом культуры ляонинских кинжалов в Ляоси наблюдается её расцвет в Ляодуне. По-видимому, мнение о том, что скрипковидные кинжалы возникли в Ляодуне, ошибочно.
Таким образом, можно утверждать, что вместе с упомянутыми выше элементами культуры в Ляодун с запада была перенесена и бронзолитейная традиция: скрипковидные кинжалы, кельты с веерообразным лезвием, карасукские ножи, бляшки, пуговицы, зеркала с геометрическим орнаментом.
Несмотря на мощное степное и китайское влияние, регион юго-восточной Маньчжурии и Кореи в этот период сохраняет свою культурную специфику, что проявляется и в комплексе вооружения. Очевидно, здесь (особенно в Корее южнее Тэдонгана) сохранялся достаточно мощный местный субстрат, в результате взаимодействия с которым пришлых элементов и складывалась специфичная протокорейская культура.
В бронзовом веке районы к востоку и к западу от Ляохэ, обладая отчётливой спецификой, имели также и устойчивые связи. Первыми ляодунскими культурами бронзы являются культура гаотайшань (первая половина II тыс. до н.э.), распространённая в нижнем и среднем течениях Ляохэ и культура мяохоушань (2000 – 600 гг. до н.э.) к востоку от неё.
На памятниках культуры гаотайшань, таких как Ванхуа, представлена ставшая затем типичной для культуры верхнего слоя Сяцзядянь красная керамика, в том числе с «циновочным» орнаментом, с большой долей триподов ли, а также триподы дин [Сон Хочжон, 2003, с. 136].
Эти черты сходства позволяют предположить генетическую связь данных культур либо их общее происхождение. В то же время, присутствует и серая керамика, сходная с керамикой культуры нижнего слоя Сяцзядянь Связи с культурой вэйинцзы пока не ясны. Найдены следы пересекающихся канав, которые могли быть ирригационными сооружениями. Возможно даже, что они могут быть связаны с рисоводством, но эта гипотеза ещё нуждается в подтверждении [Сон Хочжон, 2003, с. 140].
Последующие культуры бронзового века в Ляодуне формировались, по-видимому, в ходе сложных миграционных процессов и смешения культур, на основе как культуры гаотайшань, так и пришлых культур. Поэтому здесь в рамках культурной общности ляонинских кинжалов выделяется большое количество локальных культурных типов, установить пространственно-временные связи которых часто затруднительно. Такая запутанная картина отчасти связана также с проявившейся с 1980-х гг. тенденцией китайских исследователей подчёркивать специфичность каждого вновь открытого памятника, что привело к выделению и обособлению большого количества локальных групп памятников и создало картину культурной разобщённости региона [Сон Хочжон, 2003, с. 136].
Во всяком случае, очевидно, что ряд типичных атрибутов культурной общности ляонинских кинжалов, и, вероятно, сами эти кинжалы, были принесены в Ляодун извне.
Непосредственно с культурой гаотайшань генетически связана культура суньшаньдунь, расположенная выше по Ляохэ, в районе слияния Силяохэ и Дунляохэ. Следы влияния этой культуры прослеживаются в юго-западном направлении в районе Гаолуня и далее, до излучины Далинхэ [Сон Хочжон, 2003, с. 140]. Развитием этой культуры в эпоху ляонинских кинжалов была культура верхнего слоя Синлэ.
Культура мяохоушань была распространена в бассейнах Тайцзыхэ и Хуньцзяна и в прилегающих горных районах. Данная культура является автохтонной и происходит от местной неолитической культуры мачэнцзы.
Поскольку культура мяохоушань оказала заметное влияние на развитие местных культур поздней бронзы, Сон Хочжон считает её относящейся к той же этнической группе, то есть емэк [Сон Хочжон, 2003, с. 142]. Так обосновывается автохтонное ляодунское происхождение емэк. Однако формирование этой общности могло произойти и в более позднее время в связи с инфильтрацией внешних элементов.
Керамика культуры мяохоушань представлена небольшими горшками, кувшинами и мисками, в основном неорнаментированными. Типы керамических изделий достаточно вариабельны и отличаются по районам. Считается, что от этого комплекса произошла керамика мисонни. Однако здесь нет важного компонента комплекса мисонни – триподов «ли». Также наблюдаются параллели с керамикой гиринской культуры ситуаньшань и керамикой конгвири из провинции Чаган [Сон Хочжон, 2003, с. 144].
С культурой мяохоушань связывают также ряд местных памятников начала эпохи ляонинских кинжалов, такие как Эрдаохэцзы, и на этом основании её верхнюю границу доводят до VI в. до н. э. Таким образом, на позднем этапе культуры появляются дольмены и погребения в каменных ящиках, распространяются бронзовые украшения, топоры, долота и кинжалы. Однако все эти инновации появляются здесь не ранее VIII – VII вв. до н. э. то есть позднее, чем в Ляоси, что свидетельствует о том, что они были принесены извне. Очевидно, в конце своего существования культура мяохоушань подверглась мощному воздействию с запада. Примечательно, что бронзовые украшения из дольменов культуры мяохоушань в Цзегуаньтине находят аналогию на памятнике Люлихэ под Пекином. В то же время, именно в районе культуры мяохоушань появляются первые дольмены к востоку от Ляохэ [Сон Хочжон, 2003, с. 146]. Однако Ха Мунсик приводит другую хронологию, ляодунских дольменов, которые он на основании сходства инвентаря привязывает к верхнему слоею Шанмаши и третьему слою Шуантоцзы, которые датирует XV – XIII вв. до н. э (см.: [Субботина, 2002, с. 151]). Эту дату можно допустить как нижнюю границу их существования. В этом случае дольмены появляются не в конце культуры мяохоушань, как полагает Сон Хочжон, а в более раннее время. В таком случае культура мяохоушань может рассматриваться как исток культур неорнаментированной керамики и дольменов в маньчжуро-корейском регионе. Культурный комплекс, связанный со скрипковидными кинжалами, можно рассматривать как второй этап этой культурной общности, сформировавшийся под сильным воздействием со стороны Ляоси.
По сравнению с другими районами распространения дольменов, в Манчжурии и северо-западной Корее высок прцент дольменов типа гесоксик (дольмены типа симчхон по северокорейской терминологии) с погребальной камерой в виде плиточного гроба плоской каменной крышкой. Их конструкция имеет много общего с конструкцией погребений в виде плиточных гробов без надмогильных сооружений. Ким Воллён считает этот тип дольменов переходным звеном между дольменами и плиточными могилами, от которых они произошли. Погребальная камера некоторых из дольменов типа симчхон действительно имеет значительное сходство с плиточными могилами Забайкалья. Также имеются аналогии с некоторыми разновидностями местных каменных ящиков [Субботина, 2000, с. 157, 158]. Многие из этих дольменов имеют общую каменную насыпь, что сближает их с южно-ляодунскими могильниками [Субботина, 2002, с. 151]. Для маньчжурских и северокорейских дольменов характерны следы трупосожжений, в погребальном инвентаре: керамика мисонни (мукбанни), корейская волчковидная керамика и сходные с ней типы керамики с двойным венчиком из Китая, каменные палицы и шлифованные кинжалы – то есть предметы, относящиеся к общности скрипковидных кинжалов. Поздние дольмены – Мукбанни, Тэпхённи и др. – содержат и сами эти кинжалы. Показательно, что Ляодун и и бассейн Тэдонгана – основные центры сосредоточения дольменов северного типа и типа гесоксик [Субботина, 2002, с. 153].
Большинство культур общности ляонинских кинжалов к востоку от Ляохэ своим происхождением связаны с культурой мяохоушань через керамику и дольмены [Сон Хочжон, 2003, с. 146]. Но многие элементы этой общности связаны не с культурой мяохоушань, а с Ляоси и прилегающими районами. Характерные бронзовые изделия и часть погребальных конструкций из камня появляются там раньше, чем в культуре мяохоушань. Таким образом, если эта культура и стала тем субстратом, из которого складывались местные культуры ляонинских кинжалов, то предварительно на неё наложился значительный западный элемент. Керамика мисонни появляется в VIII в. до н. э. в результате смешения керамических комплексов культуры мяохоушань и культуры верхнего слоя Сяцзядянь. С формированием погребального комплекса дело обстоит сложнее. Можно предположить существование нескольких этнических групп: одной на севере, принёсшей каменные ящики в культуру мяохоушань, и другой на юге, связанной с каменными курганами, которые впервые появляются в культуре шуантоцзы. Со временем произошло их перемешивание, но всё равно сохранялось преобладание каменных курганов в южной части Ляодуна и каменных ящиков – в северной. Происхождение дольменов не вполне ясно, но может быть связано с культурой мяохоушань, которая выступает третьим, и, очевидно, наиболее значительным этническим компонентом.
Первые памятники эпохи бронзы на Ляодунском полуострове – Людайши, Ганьцзяцунь (верхний слой), Янтоува, Шуантоцзы (верхний слой) – датируются XIII – XII вв. до н. э. Бронзовые изделия в это время представлены наконечниками стрел, ножами, долотами, шильями, рыболовными крючками, бубенчиками, кольцами, пуговицами, пластинками [Сон Хочжон, 2003, с. 147].
На основании изучения многослойного поселения Шуантоцзы, в бронзовом веке Ляодунского полуострова выделяется три этапа. Этапы Шуантоцзы I и II соответствует времени, предшествовавшему появлению ляонинских кинжалов (XIII – VIII вв. до н. э.). К первому этапу относится верхний слой памятника Ганьцзяцунь, ко второму – погребения в ямах в Даньтоцзы и погребения в урнах в Шанмаши, в это же время появляются первые каменные курганы. На третьем этапе, называемом также культурой янтоува, появляются ляонинские кинжалы, широко распространяются каменные курганы. Этот этап быстро перетекает в культуру шуанфань (VIII – VII вв. до н. э.), для которой характерны ляонинские кинжалы, бронзовые кельты, керамика мисонни, погребения по обряду кремации и каменные ящики с плиточным перекрытием. Появление этих элементов связывают с миграцией населения культуры мяохоушань с севера. Следующий этап называется культурой ганшан. В это время продолжают сооружаться каменные курганы, что отличает Ляодунский полуостров от бассейна Ляохэ – Тайцзыхэ, где преобладают каменные ящики (хотя отдельные погребения южноляодунского типа встречаются и там). По нижнему течению Ляохэ и Хуньхэ общность ляонинских кинжалов представлена культурой верхнего слоя Синьлэ, а затем культурой чжэнцзявацзы. Здесь сосуществуют каменные курганы, каменные ящики с плиточным перекрытием и дольмены [Сон Хочжон, 2003, с. 154].
Большую проблему всё ещё представляет установление точных датировок ляодунских культур. Это затрудняет установление характера культурного взаимодействия. Общепринятой датой появления здесь культур ляонинских кинжалов считается X – VII вв. до н. э.
Вместе с каменными погребальными сооружениями распространяется обряд кремации. Особенно широко он представлен на дольменах: Хуадунгуан, Чжуанхэ, Яндунь, Бэйдяньцзы, Сяогуаньдунь, Шипэнкоу, Ванин и др. Следы кремации также встречаются в каменных ящиках и на могильниках Ганшан и Лоушан в каменных курганах. Кремирование в каменных сооружениях может быть связано с культом гор. В Янани найдены погребения по обряду кремации без каменных сооружений в известняковых пещерах. Они относятся к культуре мяохоушань, для которой пещерные погребения достаточно типичны [Сон Хочжон, 2003, с. 155].
По мнению Линь Юня, многообразие культур в Ляодуне свидетельствует о сложной этнической ситуации в этом регионе. Южнокорейские исследователи также считают, что население Ляодуна в это время состояло из множества самостоятельных племён и находилось на стадии родоплеменного строя. Одним из таких племён, постепенно добивавшимся гегемонии в регионе, был Древний Чосон. Северокорейские учёные предполагают, что к этому времени здесь уже сложилось государство Древний Чосон, находящееся на стадии рабовладения, доказательством чего они считают групповые захоронения под каменными насыпями в Ганшане и Лоушане. Южнокорейские исследователи склонны связывать эти памятники с родовыми кладбищами, Древний Чосон этого времени считают локальным вождеством, а превращение его в государство относят к эпохе раннего железа.
Комплекс бронзового вооружения южноманчжурских культур развитой бронзы состоит из кинжалов (некоторые из них могут быть наконечниками копий), наконечников стрел, ножей и топоров.
Кинжалы с трубчатой рукоятью и центральной жилкой представляют собой, по-видимому, развитие карасукского типа. Места находок: Шилишань, Шуйцюань (Цзяннин). Кромки лезвия слегка волнистые. Сам клнок довольно длинный и широкий, подтреугольной формы. Рукоять ромбическая в сечении, что не очень удобно для хвата рукой. Из-за конструкции рукояти высказывалось мнение, что они могли служить наконечниками копий.
Первый тип кинжалов с цельной рукоятью и нервюрой на клинке сочетает клинок типа раннего скрипковидного с фигурной рукоятью. Второй тип составляют типичные карасукские кинжалы с полой рукоятью и грибовидным навершием – одни из первых бронзовых орудий в Ляонине. Найдены в Шаогоинцзы, Шилишане, Наньшаньгэне, Дуннанькоу, Тацзыгоу и др. Встречаются также карасукские кинжалы с изогнутой рукоятью. Третий тип – кинжалы, аналогичные кинжалам с трубчатой рукоятью, но у этих экземпляров рукоять заканчивается грибовидным навершием. Найдены в Шилишане и в бассейне Луаньхэ [Комиссаров, 1988, с. 80-95; Сон Хочжон, 2003, с. 103, 122, 123]. К этому же времени относятся некоторые ранние скрипковидные кинжалы. М. В. Горелик выстраивает следующую эволюционную линию манчжурских кинжалов: карасукские – кинжалы с трубчатой рукоятью – скрипковидные с рукоятью – черенковые скрипковидные. Критерием является изменение формы лезвия от прямого к «скрипковидному» [Горелик, 1993]. Однако кинжалы со «скрипковидным» клинком и фигурной рукоятью могут быть не начальной формой черенковых скрипковидных кинжалов, а их локальным ляосиским вариантом, так как для Ляоси вообще характерны кинжалы, отлитые вместе с рукоятками, тогда как в Ляодуне устанавливается преобладание черенковых кинжалов. Вполне вероятна предковая роль кинжалов с трубчатой рукоятью для обоих этих типов, как по форме клинка, так и по возможности использования в качестве копья.
Относительно часто в это время встречаются ножи карасукского облика. Их можно разделить на четыре типа: 1) слегка вогнутое лезвие, рукоятка прямая, с квадратной или круглой петлёй в качестве навершия, от клинка рукоять отделяется шипом или упором; 2) значительно вогнутое лезвие и изогнутая рукоять, продолжающая линию спинки клинка; навершие кольцевидное или в виде головы животного; обычно имеется шип у основания клинка; 3) с широким коротким клинком с выгнутым лезвием и прямой спинкой; с упором; рукоять прямая, на конце её – квадратная петля; небольших размеров; 4) с узким слегка выгнутым лезвием, отделённым от рукояти шипом или упором, навершием в виде бубенчика. Все типы встречаются в районах к западу от р. Ляохэ [Бутин, 1982, с. 162, 179; Варёнов, 1997, 2005; Ларичев, 1978, с. 72; Комиссаров, 1988, с. 80-95; Сон Хочжон, 2003, с. 103, 127, 137, 157].
Представлено несколько типов топоров: 1) втульчатые топоры; боёк длинный, с прямым или закруглённым лезвием, имеется выступ на обухе, втулка низкая (иногда высокая), на ней обычно прилито несколько валиков, щёки могут украшаться струнами; найдены в Фушуне, Ваньлюцзе, Шаньваньцзы, Наньшаньгэне; 2) черешковые топоры – один экземпляр найден в Ваньлюцзе, закруглённое лезвие шире обуха, черешок обломан; 3) широкие кельты с закруглённым лезвием уже обуха [Варёнов, 2005; Горелик, 1993; Комиссаров, 1988, с. 80 – 95; Сон Хочжон, 2003, с. 105, 137, 157].
Таким образом, уже в то время обозначается доминирующая роль длинных кинжалов в наборе металлического вооружения, характерная и для поздней бронзы.
Левая группа: ляосийские кинжалы эпохи развитой бронзы-раннего железа. Правая группа: кинжалы типа у-юэ и ба-шу.
Типы бронзовых ножей.
