Калмыцкое обычное право, имевшее приоритетное значение до середины XVII века, как и первые писаные источники права народов древнего и средневекового периодов истории человечества, являлось исходным пунктом последующего правового развития калмыцкого народа. Обычное право калмыков как народа, хозяйственной базой которого являлось кочевое и полукочевое скотоводство, имело много оригинальных и отличительных особенностей от писаного права оседлых народов Европы и других континентов начального периода их исторического развития. Эти особенности заключались в том, что все основные правовые институты были связаны со скотоводством. У калмыков выкупы, штрафы исчислялись количеством и качеством скота, обязательства заключались, прежде всего, по поводу отношений, связанных со скотоводческим хозяйством. Заключение брака сопровождалось уплатой калыма в виде определенного количества и качества скота и т.д.
Тем не менее, как и в первых источниках писаного права оседлых районов, в обычном праве калмыков реализуется идея давно назревшей необходимости четкого правового нормирования всего многообразия общественных отношений - идея укрепления общественного порядка и законности.
Одним из основных правовых регуляторов у калмыков с 1640 года стал «Цааджин-Бичик» - древний монголо-калмыцкий ойратский устав взысканий. Его источниками, в первую очередь, стали обычаи калмыцкого народа. Кроме того, источниками устава было Монгольское Уложение.
Третьим источником считаются постановления калмыцких князей. Исследователи относят к источникам калмыцкого права и Ясу Чингисхана.
Тем не менее, как и в первых источниках писаного права оседлых районов, в обычном праве калмыков реализуется идея давно назревшей необходимости четкого правового нормирования всего многообразия общественных отношений - идея укрепления общественного порядка и законности.
Одним из основных правовых регуляторов у калмыков с 1640 года стал «Цааджин-Бичик» - древний монголо-калмыцкий ойратский устав взысканий. Его источниками, в первую очередь, стали обычаи калмыцкого народа. Кроме того, источниками устава было Монгольское Уложение.
Третьим источником считаются постановления калмыцких князей. Исследователи относят к источникам калмыцкого права и Ясу Чингисхана.
Читать далее (Reveal)
Автор: И.Ч. Аксенов, доцент, кандидат юридических наук, Заслуженный юрист Российской Федерации
По описаниям монгольских летописцев, монголы, до прихода к власти Чингисхана, руководствовались до начала XIII века лишь обычаями, сохранявшимися в народных преданиях. Эти племенные обычаи в эпоху образования ханства Чингисхана, сплотившего монгольские племена в одно политическое целое, появляются письменно в виде общеплеменного устава монголов, приписываемого Чингисхану. Подлинный устав не дошел до нашего времени - сохранились лишь отдельные фрагменты, в виде извлечений и отрывков, вместе с общими указаниями на историю составления самого устава. Самым значительным сборником Устава являются материалы, представленные И. Березиным. Приведем некоторые фрагменты этого устава - Великой Ясы:
1. Прелюбодей предается смерти, без всякого различия, будет ли он женат или нет.
2. Кто повинен в содоме, тот также наказывается смертью.
3. Кто лжет с намерением, или занимается волхвованием, или кто подсматривает за поведением другого, или вступает между двух спорящих и помогает одному против другого, также придается смерти.
7. Кто найдет бежавшего раба или убежавшего пленника и не возвратит тому, у кого он был в руках, подвергается смерти.
9. Если кто-нибудь, в битве или отступая, обронит свой вьюк или что-нибудь из багажа, находящийся сзади его должен сойти с коня и возвратить владельцу упавшее: если он не сойдет с коня и не возвратит упавшее, то предается смерти.
18. Он предписывал своим преемникам лично делать осмотр войску и вооружению, перед выступлением на битву, представлять им все, с чем воин совершает походы и осматривать все до иголки и до нитки, и если у кого-нибудь из воинов недоставало нужной ему вещи, они должны были наказать его.
19. Он предписывал, чтобы женщины, сопутствующие войскам, исполняли труды и обязанности мужчин в то время, как последние отлучились на битву.
27. Он предписывал солдат наказывать за небрежность, - охотников, упустивших зверя в облаве, подвергать наказанию палками, иногда и смертной казни.
28. От убийства (за преступление) можно было откупаться пенею, заплатив за мусульманина сорок золотых монет (балыш), а за китайца рассчитывались одним ослом.
29. Тот, у кого найдется украденная лошадь обязать возвратить ее хозяину с прибавкою девяти таких же лошадей; если он не в состоянии уплатить этого штрафа, то вместо лошадей брать у него детей, а когда не было и детей, то зарезать самого как барана.
30. Чингисова Яса запрещает ложь, воровство, прелюбодеяние, предписывает любить ближнего, как самого себя, не причинять обид и забывать их совершенно, щадить страны и города, покоряющиеся добровольно, освобождать от всякого налога и уважать храмы, посвященные Богу, а равно и служителей его.
33. Дети, прижитые от наложницы, считаются законными и получают по распоряжению отца, соответственную долю наследства. Раздел имущества основывается на таком положении, что старший получает больше младших; меньшой же сын наследует хозяйство отца. Старшинство детей рассматривается соответственно степени их матери; из числа жен одна всегда старшая преимущественно по времени брака. Судя по этим фрагментам и сравнивая их с обычно-правовыми нормами калмыков, кодексом «Цааджин-Бичик» - можно сделать вывод о том, что Великая Яса Чингисхана явилась одним из источников калмыцкого права, видоизменявшегося в течение довольно длительного времени.
В общем характере и направлении первичных уставов, нормировавших внешние междоусобные отношения между разрозненными монгольскими племенами, они явились средством сплочения этнических групп в единое целое. В этом плане Великая Яса явилась не только законодательной деятельностью хана, а, скорее, одним из факторов укрепления нового монгольского государства, чьими потомками являются калмыки (ойраты).
С другой стороны, следует отметить, что Великая Яса и «Цааджин-Бичик» представляют собой совершенно самостоятельные уставы, на что было обращено внимание еще П. Палласом. Однако «Цааджин-Бичик» не был партикулярным уставом какого-нибудь монгольского племени, а принадлежал к числу таких же племенных (ойратских) уставов монголов, как и Чингисова Яса начала XIII века или Устав 1640 г.
Все это лишний раз свидетельствует о том, что оба правовых памятника преследовали задачи объединения, союза монгольских племен. По всей вероятности, «Цааджин-Бичик» и появился в XVII веке как внешняя форма политического компромисса, легшего в основу ойратства зюнгарских племен, вступавших в новый, более широкий политический союз.
Как видно из вышесказанного, Великая Яса Чингисхана хотя и явилась одним из источников калмыцкого права, но ее значение в этом плане нельзя преувеличивать, хотя бы потому, что нормы Великой Ясы намного жестче регламентируют все отношения в обществе, чем последующие законодательные акты калмыцкого государства.
Существовало еще ряд источников, на характеристике которых следует остановиться более подробно.
Ярлыки. Ярлык, по общему понятию, означал по древнему монгольскому праву то же самое, что в России московской эпохи понималось под именем царского указа. Под ярлыком понимали, во-первых, всякое ханское повеление или указ. Во-вторых, ярлыком назывался такой ханский акт или закон, который подлежал обнародованию, то есть издавался для народа в целом или для отдельных лиц. По способу и характеру обнародования ярлыки разделялись на «объявления» и «наряды». Под объявлением понимался словесно обнародованный указ (например, о сборе войска в виду предпринимавшегося военного похода и т.п.). «Наряд» означал ханский закон или распоряжение, изложенное в письменном виде, в виде грамоты, личного указа хана и пр. Ярлыки приобретали силу закона лишь при соблюдении некоторых условий. К нему обыкновенно привешивалась, вместо ханской подписи или печати, родовая тамга; кроме того, ханский указ, издававшийся для народа и подлежащий обнародованию и немедленному исполнению, всегда сопровождался выдачей лицу, которому поручалось объявление указа на месте, другого акта, известного под наименованием приказа, подкреплявшего действительную силу ярлыка.
По своему содержанию ярлыки разделялись на несколько видов. Таковы были указы в собственном смысле, издававшиеся в качестве предписаний по различным делам и вопросам, с развитием и дополнением Устава 1640 г. Ярлыки издавались также в виде временных или постоянных административных распоряжений, например, о снаряжении войска, о переписи, сборе дани и т.д. Еще одной разновидностью ярлыков были тарханные грамоты, которые давались отдельным лицам на звание тархана и на другие льготы, на занятие определенных должностей и т.п. Тарханные грамоты упоминаются в Уставе 1640 года. Так, к примеру, ст. 14 «Цааджин-Бичик» гласила: «Кто во время боя оборонит владельца от рук неприятельских и того пожаловать тарханом (называются те, которые так же и наследники их освобождаются от всех податей и по утверждению того от владельцев своих имеют привилегии). А кто при таком случае владельца оставит, и того разорить и умертвить; кто же от неприятеля оборонит кого из зайсангов или других чинов, и тому учинить награждение противу того, что с того обороненного, ежели оный сбежал с бою, надлежало было взять штраф».
Дефтерь. Другим источником калмыцкого права служили ханские акты - «дефтерь». Этот акт противопоставлялся ярлыку, то есть акту законодательному, издававшемуся для народа путем объявления его для общего сведения и исполнения. Дефтерь отличался от ярлыка тем, что не подлежал законодательной публикации, а причислялся к актам внутренней администрации ханов. Скорее всего, это были памятники административной практики, по преимуществу финансовой и служебной.
Пайзэ. Особенное значение имели так называемые пайзэ - приказы или значки. Памятники этого рода упоминаются с древнейших времен, когда у монгольских племен еще не было письменности. По внешней форме они имели вид дощечек (металлических или деревянных), с вырезанными на них знаками и письменами. Значение пайзэ было различным. Они давались монгольскими ханами служилым лицам в знак их чиновничьего достоинства (тысячникам - золотые знаки, сотникам - серебряные и т.п.). Если ярлыки служили подкреплением законной силы ханских указов о немедленном исполнении ярлыка - наряда или объявления, то пайзэ выдавались посланцам и другим лицам в значении подорожных на право пользования почтовой гоньбой. В источниках описывается примерная формула этого знака: «неба силою, Мункэ хана имя свято да будет! Кто не уважит - погибнет, умрет». По заключению И. Попова, минусинское позолоченное серебряное пайзэ было дано Мункэ-ханом (1251-1259) лицу, отправленному в Минусинский край с объявлением от имени хана о каком-либо его поведении (переписи, податях, наборе войска и т.п.).
Буддийское право. Но наиболее важным источником монголо-ойратского устава 1640 года было каноническое (буддийское) право. Жесткость Великой Ясы была практически неизвестна ойратскому уставу XVII века: он почти не знал смертной казни - наиболее распространенного наказания по Великой Ясе, угрожавшего даже за маловажные проступки. Вообще нормы Устава 1640 г. более гуманны. С другой стороны, вместо бывшего у монголов веротерпения, признанного Чингисханом, устав XVII века значительно в этом плане противоположен.
Так, к примеру, ст. 139 «Цааджин-Бичик» гласит: «Ежели кто из волхвов мужского или женского пола приведет кого к себе, а посторонний человек это увидит, и оной с волхва и с другого того, кем тот волхв будет признан, должен взять по одной лошади; а буде не возьмет, и за то с него самого лошадь же взять тому, кто на него о том докажет».
Аналогично звучит норма ст. 140 Устава: «Кто найдет в чьей кибитке куклу, сделанную и почитаемую яко бурхана, и тому оною взять без платы, а если хозяин не отдаст, и за то взять с него лошадь».
Все это было результатом влияния новых религиозных воззрений монголов со времени признания ими ламайского буддизма господствующей религией с конца XVI века. Исследователями отмечается, что само издание ойратского устава 1640 г. было вызвано в числе других причин также потребностью приспособить общественный быт монголов к догмам и требованиям новой религии. Отсюда вытекает необходимость при изучении устава XVII века брать во внимание каноническое право буддистов вообще и последователей тибетского ламаизма в особенности.
Кроме того, до 1640 года в общественной сфере монголо-язычных народов правовые отношения регулировались многочисленными правовыми обычаями и некоторыми писаными уголовными законами, совокупность которых также вошла в Цааджин-Бичик, т.е. устав взысканий. Эти выводы подтверждают и данные дореволюционных исследователей. Так, П. Паллас отмечал, что у калмыков и монголов в древние времена совместной их кочевой жизни на зюнгарских равнинах и плоскогорьях существовали не только устные народные обычаи, но и действовал особый уголовный устав, известный под титулом Цааджин-Бичик. В свою очередь Я. Гурлянд писал: «у ойратов до 1640 года существовали законы, самостоятельно выработавшиеся от Ясы Чингис-хана и основанные на обычном праве».
Квалифицированное научное изучение проблемы обычного права калмыков предпринял уже указанный нами Ф.И. Леонтович, один из видных представителей историко-юридической школы. Основываясь на достижениях последней, он попытался вскрыть взаимосвязь, существующую между народными обычаями и обычным правом. В качестве примера ученый охарактеризовал правовой сознание монгольских народов следующим образом: «правовые обычаи и законы их являлись» в виде заповедей, переходивших «в народное сознание, как веления племенных вождей - родовых глав и жрецов, освящавших своим авторитетом, силу и действие тех обычных норм, которые вырабатывались путем самой жизни народа у них между обычаем и законом собственно не могло быть большой разницы, так как тот и другой квалифицировались одними и теми же началами родового быта - началами, которые по замечанию исследователей быта калмыков, лежат доселе в основе всего их общественного устройства». Все это дает основание полагать, что в основе возникновения законов Чингисхана, калмыцкого закона лежит племенное обычное право, и что это «древнее кодифицированное обычное право монгольского племени, вошедшее в течение многих веков в плоть и кровь отдельных кочевых народцев, и орд, рядом с правовыми обычаями, жившими в народе в виде стародавних местных верований и преданий». Таким путем исследователь пришел к мысли о том, что обычное право калмыков связано с обычаями народа, с его семейно-религиозным и традиционным кочевым бытом, который был «строго консервативен» и последующими поколениями воспринимался «как неприкосновенная святыня». Таким образом, обычное право также являлось одним из источником калмыцкого права и отличалось достаточной консервативностью. Это положение ярко доказано и современным отечественным исследователем Е.А. Команджаевым, отметившим достаточно широкое распространение обычно-правовых норм как в повседневной жизни калмыцкого народа, так и его роль как источника права калмыков в период функционирования Калмыцкого ханства.
В описаниях, посвященных Калмыкии, часть российских исследователей обращало внимание на то, что российские органы административного управления и суда в своей практической деятельности рассматривали дела, которые, будучи в представлении калмыков обычаями, не подлежали официальному разбирательству и должны были разрешаться по нормам обычного права. Так, Ф.А. Бюллер, проанализировав деятельность Зарго после ликвидации Калмыцкого ханства, писал, что этот суд уже не руководствовался «древними калмыцкими постановлениями», а ссылался на «древние калмыцкие обычаи», на основании которых решались важные тяжебные дела. Он пришел к выводу, что «древние обычаи утвердились на обветшалых развалинах письменных законов чжунгарского ойратства» и что понятие обычай (йосун) для калмыков имеет следующие значения: платить подати, делать приношения духовенству, вести кочевой образ жизни, то есть обозначает все, что связано с образом жизни народа и его традициями.
Мнение Бюллера относительно предпочтения, отдаваемого Зарго народным обычаям, разделяли главные попечители Н.И. Страхов и К.И. Костенков. По мнению Страхова судьи обращались к ним как самым «сильнейшим местам» «древних калмыцких постановлений». Поэтому им был сделан вывод о том, что у калмыков «йосун» столь же сильное слово, как у пифагорцев бывало «сам сказал», а у поляков - «не позволим». Страхов был недалек от другого не менее важного вывода: «древние калмыцкие постановления» вобрали в себя ранее утвердившиеся в народе обычаи, которые приобрели силу закона.
Однако наиболее ярко калмыцкое право проявило себя во всей совокупности в монголо-ойратской уставе 1640 года.
Мотивы издания устава 1640 г. и характер его содержания в целом исследованы Ф. Бюллером, который в своем обширном исследовании о калмыках писал: «Поводом к составлению этого уложения были, как само содержание показывает, намерение утвердить на прочном основании ослабевший тогда политический союз ойратства (и прибавим от себя - утвердить начинавшийся, но не успевший упрочиться союз целого монгольства), сознание настоятельной потребности действовать заодно как в деле нападения, так и в случае собственной обороны, необходимость оградить частные имущества, приобретенные военной добычей, водворить безопасность в улусах и постановить взыскания за всякое преступление, его нарушающее».
Анализируя сущность всех правовых институтов, входящих в устав, можно отметить, что их содержание квалифицируется основными началами, присущими патриархально-родовой жизни народов кочевого типа. Ярко прослеживаются принципы родовой иерархии и подчинения. В нем хорошо отслеживаются институты родового строя: коллективная ответственность рода и племени за правонарушение, совершенное одним из его членов; практически не претерпели трансформацию основные институты семейного права; судебного права: поклеп и институт обвинителей, гонение следа и свод.
Военно-демократическое устройство калмыцких племен нашли также свое отражение в Цааджин-Бичике. Это - правила о военной добыче, охоте, кочевании.
Законодателем калмыцкого народа считается Батор-хан-Тайша -калмыцкий хан XVII столетия. Именно он составил для калмыков особое «Уложение», в которое вошли все постановления местного обычного права. На созванном им в своей резиденции съезде монгольских, ойратских и калмыцких князей в 1640 году был составлен особый сборник законов, который и действовал некоторое время у разных монгольских племен, в том числе у калмыков на Волге. Этот законодательный памятник, составленный в 1640 году, назван «Степным уложением» («Цааджин-Бичик») и предназначен для руководства по всем делам военным, гражданским и уголовным; он вполне изображает нравы, обычаи, образ мыслей, жизнь и степень образованности калмыков и обнимает все случаи кочевой жизни этого народа. Русский перевод этого уложения, сделанный по не совсем точному немецкому переводу Палласа, напечатан в «Северном архиве» (1828 год, № 2 и 3). Дополненные указы Галдан-хунтайджи и законы, составленные для волжских калмыков при калмыцком хане Дондок-Даши («Токтолы»), отразили своеобразную правовую культуру калмыцкого народа.
Степное Уложение установило, кроме регламентации уголовно-правовых отношений, также сношения по торговым делам с русским правительством, но со смертью Батор-хан-Тайши эти сношения скоро прекратились. Таким образом, принятый на съезде 1640 года монголо-ойратский устав отразил в большинстве своих норм традиционные отношения, существовавшие в калмыцком обществе. Возникнув на этой основе, он в течение двух столетий не претерпевал особых изменений и даже в середине XIX века продолжал действовать в среде калмыцкого народа.
Сами калмыки понимали, что новые реалии общественной жизни уже не отвечали требованиям устава 1640 года. Как отмечал один из исследователей права инородцев Российской империи Ф.И. Леонтович в 1879 году, калмыцкий устав представляет поучительную историческую окаменелость, навсегда застывшую в тех первичных формах, какие он принял при первом возникновении, из которых за тем ни на минуту не выходил в течение всей последующей жизни. В связи с этим были предприняты попытки привести калмыцкие законы в соответствие с изменившимися условиями и потребностями общественной жизни. К. Костенков отмечал по этому поводу, что «калмыки, не зная русских законов и обычаев, нередко подвергаются напрасной ответственности и многие из них содержатся в тюрьмах за такие преступления, которые, по древнему народному уставу, составленному сообразно с обычаями калмыков, не навлекали бы на них такую меру наказания, или наказывались бы немедленно, без всякой канцелярской волокиты». Именно поэтому наместник калмыцкого народа Чучей Тундутов испрашивал еще в 1800 году высочайшего изволения на пересмотр и исправление калмыцкого устава, вместе с приведением его «в согласность с потребностями народа». Однако на тот момент дело ограничилось тем, что в 1802 году исправление калмыцких законов было поручено Коллегии иностранных дел. Коллегия поручила бывшему тогда Главному приставу Страхову достать точный перевод устава 1640 г. На этом дело закончилось и никаких изменений в калмыцком праве сделано не было.
Вновь вопрос о пересмотре калмыцкого права возник в 1821 году, когда Коллегия иностранных дел передало список с «древних калмыцких постановлений» главному приставу Калмыцкого и Туркменского народов, «для удостоверения, точно ли в нем содержатся законы, коими издревле калмыки руководствовались, и вместе с тем, с той целью, чтобы уложение это приставом и судом Зарго, при первейших владельцах и Ламах, было исправлено и потом внесено в Министерство». В дальнейшем, по инициативе русского правительства в 1822 году калмыцкие владельцы вместе с духовенством собрались на общий съезд в селении Зинзили и в присутствии главного пристава составили «Зинзилинские постановления» 1822 г., что явилось бы важной мерой для дальнейшей кодификации калмыцкого права, если бы она была осуществлена. Однако они не получили законодательного оформления. Однако важны для исследователя в плане изучения права калмыков, и его трансформации в течение XVII-XIX вв.
Как известно, 11 марта 1825 года были изданы «Правила для управления калмыцкого народа», в которых были установлены в соответствии с местными порядками и обычаями правила административного устройства и управления калмыками. Но вопрос об издании общего уложения, в котором были бы зафиксированы нормы калмыцкого народа, так и остался открытым. В Правилах 1825 года была только одна оговорка, которая заключалась в следующем: «Все дела духовного и гражданского суда производятся и решаются по древнему калмыцкому уложению, обычаям и обрядам. На сей конец законы сии, обычаи и обряды калмыцкие, быв приведены в известность, рассмотрены высшим начальством и утверждены, будут напечатаны на их языке с переводом, и объявлены для всеобщего между сими инородцами сведения».
Данная задача кодификации калмыцкого права была поручена учрежденной в 1825 году Комиссии калмыцких дел, которая и составила свод древнего устава 1640 года с постановлениями зинзилинского съезда 1822 г. Из него были исключены потерявшие свою силу статьи старого устава, в частности, статьи, регламентирующие ответственность по военным и уголовным делам, так как по ним калмыки, как и другие подданные Российской империи попадали под юрисдикцию российского законодательства.
На этом основании в 1827 году был составлен проект нового калмыцкого уложения, но опять же законодательного оформления он не получил, а интересен только как источник для изучения трансформации калмыцкого права.
24 ноября 1844 года и 23 апреля 1847 года были изданы Положения об управлении калмыцким народом. Однако вопрос об исправлении и издании калмыцкого устава был оставлен на прежнем положении, т.е. без изменений. В ст. 1555, 1557 и 1570 Свода законов 1857 г. было установлено, что «дела тяжебные между калмыками о имуществе разбирают и решают по древним калмыцким постановлениям, руководствуясь, при недостатке их, законами русскими». Г. Костенков, бывший в то время главным попечителем калмыцкого народа, указывал по этому поводу, что хотя Положением 1847 г„ «предоставлено улусным Зарго разбирать тяжебные дела между калмыками об имуществе по древним калмыцким постановлениям, но в настоящее время эти постановления не только не применяются к делу, но даже едва ли известны народу: тщетно разыскивался по улусам, с научной целью, в течение нескольких лет, этот источник калмыцкой мудрости, о котором некогда так хлопотали калмыки».
Что касается дальнейшей судьбы ойратских законов XVII века у других народов и племен, то их эволюция была различна. Повторяясь, следует отметить, что внешней формулой политического компромисса, легшего в основу ойратства, стал ойратский «Устав взысканий», составленный в 1640 году на съезде племенных вождей 44 монгольских и ойратских родов и поколений. Действие ойратского устава на первоначальных территориальных границах продолжалось лишь в течение второй половины XVII века. С конца столетия ойратский устав имел различную судьбу у монголов, кочевавших в восточной Монголии и Зюнгарии и в конце XVIII века окончательно попавших под иго китайцев; и у других племен - сибирских бурят, алтайских калмыков и калмыков юго-восточных (астраханских) степей. Нами было выше рассмотрено значение «Цааджин-Бичик» для калмыков юго-восточных степей.
Что касается среднеазиатских монголов, то, как известно, вследствие внутренних раздоров среди их многочисленных племен и этнических групп, ойратский политический союз постепенно развалился на составные части, после чего подчинились Китаю. После этого судьба ойратского устава претерпела существенные изменения: постепенно нормы, зафиксированные в нем, сошли на нет, а монголы стали подчиняться обще китайским законам и постановлениям.
У сибирских монголов и бурят действие норм «Цааджин-Бичик» было более длительным. Это было связано с тем, что со второй половины XVII века они вошли в состав русских ясачных инородцев, но не переставали жить по своим старым племенным уставам и обычаям. В отличие от астраханских калмыков, где в течение двух столетий ойратский устав не претерпел особенных изменений, у бурят с начала XVIII века началось приспособление старого обще-племенного устава монголов к новым потребностям и условиям жизни. Как отмечали современники, в 1808 году ойратский устав был дополнен бурятскими тайшами и родоначальниками новыми статьями, которые регулировали вопросы уголовно-правовых отношений и судопроизводства.
Последующие опыты кодификации бурятского обычного права в 20-х годах XIX века, подчиняются общей системе разработки так называемого «свода степных законов» всех кочевых инородцев восточной Сибири, в соответствии с общими предписаниями, изложенными в 1822 году (под руководством М.М. Сперанского) «Уставе об управлении сибирских инородцев», в котором были поставлены задачи кодификации обычного права инородцев и их постепенного приобщения к общеимперскому законодательству и праву. Но это уже тема отдельного исследования.
Таким образом, кодекс 1640 года, законодательные акты калмыцких ханов к началу XIX века уже не соответствовали новым общественно-экономическим условиям и потребностям. Однако, несмотря на ряд предложений по их пересмотру, продолжали действовать, хотя и в неполной мере. Но законодательного оформления новые отношения так и не получили, чему способствовала, в том числе, патриархальность и стабильность общественных отношений калмыцкого народа.
1. Прелюбодей предается смерти, без всякого различия, будет ли он женат или нет.
2. Кто повинен в содоме, тот также наказывается смертью.
3. Кто лжет с намерением, или занимается волхвованием, или кто подсматривает за поведением другого, или вступает между двух спорящих и помогает одному против другого, также придается смерти.
7. Кто найдет бежавшего раба или убежавшего пленника и не возвратит тому, у кого он был в руках, подвергается смерти.
9. Если кто-нибудь, в битве или отступая, обронит свой вьюк или что-нибудь из багажа, находящийся сзади его должен сойти с коня и возвратить владельцу упавшее: если он не сойдет с коня и не возвратит упавшее, то предается смерти.
18. Он предписывал своим преемникам лично делать осмотр войску и вооружению, перед выступлением на битву, представлять им все, с чем воин совершает походы и осматривать все до иголки и до нитки, и если у кого-нибудь из воинов недоставало нужной ему вещи, они должны были наказать его.
19. Он предписывал, чтобы женщины, сопутствующие войскам, исполняли труды и обязанности мужчин в то время, как последние отлучились на битву.
27. Он предписывал солдат наказывать за небрежность, - охотников, упустивших зверя в облаве, подвергать наказанию палками, иногда и смертной казни.
28. От убийства (за преступление) можно было откупаться пенею, заплатив за мусульманина сорок золотых монет (балыш), а за китайца рассчитывались одним ослом.
29. Тот, у кого найдется украденная лошадь обязать возвратить ее хозяину с прибавкою девяти таких же лошадей; если он не в состоянии уплатить этого штрафа, то вместо лошадей брать у него детей, а когда не было и детей, то зарезать самого как барана.
30. Чингисова Яса запрещает ложь, воровство, прелюбодеяние, предписывает любить ближнего, как самого себя, не причинять обид и забывать их совершенно, щадить страны и города, покоряющиеся добровольно, освобождать от всякого налога и уважать храмы, посвященные Богу, а равно и служителей его.
33. Дети, прижитые от наложницы, считаются законными и получают по распоряжению отца, соответственную долю наследства. Раздел имущества основывается на таком положении, что старший получает больше младших; меньшой же сын наследует хозяйство отца. Старшинство детей рассматривается соответственно степени их матери; из числа жен одна всегда старшая преимущественно по времени брака. Судя по этим фрагментам и сравнивая их с обычно-правовыми нормами калмыков, кодексом «Цааджин-Бичик» - можно сделать вывод о том, что Великая Яса Чингисхана явилась одним из источников калмыцкого права, видоизменявшегося в течение довольно длительного времени.
В общем характере и направлении первичных уставов, нормировавших внешние междоусобные отношения между разрозненными монгольскими племенами, они явились средством сплочения этнических групп в единое целое. В этом плане Великая Яса явилась не только законодательной деятельностью хана, а, скорее, одним из факторов укрепления нового монгольского государства, чьими потомками являются калмыки (ойраты).
С другой стороны, следует отметить, что Великая Яса и «Цааджин-Бичик» представляют собой совершенно самостоятельные уставы, на что было обращено внимание еще П. Палласом. Однако «Цааджин-Бичик» не был партикулярным уставом какого-нибудь монгольского племени, а принадлежал к числу таких же племенных (ойратских) уставов монголов, как и Чингисова Яса начала XIII века или Устав 1640 г.
Все это лишний раз свидетельствует о том, что оба правовых памятника преследовали задачи объединения, союза монгольских племен. По всей вероятности, «Цааджин-Бичик» и появился в XVII веке как внешняя форма политического компромисса, легшего в основу ойратства зюнгарских племен, вступавших в новый, более широкий политический союз.
Как видно из вышесказанного, Великая Яса Чингисхана хотя и явилась одним из источников калмыцкого права, но ее значение в этом плане нельзя преувеличивать, хотя бы потому, что нормы Великой Ясы намного жестче регламентируют все отношения в обществе, чем последующие законодательные акты калмыцкого государства.
Существовало еще ряд источников, на характеристике которых следует остановиться более подробно.
Ярлыки. Ярлык, по общему понятию, означал по древнему монгольскому праву то же самое, что в России московской эпохи понималось под именем царского указа. Под ярлыком понимали, во-первых, всякое ханское повеление или указ. Во-вторых, ярлыком назывался такой ханский акт или закон, который подлежал обнародованию, то есть издавался для народа в целом или для отдельных лиц. По способу и характеру обнародования ярлыки разделялись на «объявления» и «наряды». Под объявлением понимался словесно обнародованный указ (например, о сборе войска в виду предпринимавшегося военного похода и т.п.). «Наряд» означал ханский закон или распоряжение, изложенное в письменном виде, в виде грамоты, личного указа хана и пр. Ярлыки приобретали силу закона лишь при соблюдении некоторых условий. К нему обыкновенно привешивалась, вместо ханской подписи или печати, родовая тамга; кроме того, ханский указ, издававшийся для народа и подлежащий обнародованию и немедленному исполнению, всегда сопровождался выдачей лицу, которому поручалось объявление указа на месте, другого акта, известного под наименованием приказа, подкреплявшего действительную силу ярлыка.
По своему содержанию ярлыки разделялись на несколько видов. Таковы были указы в собственном смысле, издававшиеся в качестве предписаний по различным делам и вопросам, с развитием и дополнением Устава 1640 г. Ярлыки издавались также в виде временных или постоянных административных распоряжений, например, о снаряжении войска, о переписи, сборе дани и т.д. Еще одной разновидностью ярлыков были тарханные грамоты, которые давались отдельным лицам на звание тархана и на другие льготы, на занятие определенных должностей и т.п. Тарханные грамоты упоминаются в Уставе 1640 года. Так, к примеру, ст. 14 «Цааджин-Бичик» гласила: «Кто во время боя оборонит владельца от рук неприятельских и того пожаловать тарханом (называются те, которые так же и наследники их освобождаются от всех податей и по утверждению того от владельцев своих имеют привилегии). А кто при таком случае владельца оставит, и того разорить и умертвить; кто же от неприятеля оборонит кого из зайсангов или других чинов, и тому учинить награждение противу того, что с того обороненного, ежели оный сбежал с бою, надлежало было взять штраф».
Дефтерь. Другим источником калмыцкого права служили ханские акты - «дефтерь». Этот акт противопоставлялся ярлыку, то есть акту законодательному, издававшемуся для народа путем объявления его для общего сведения и исполнения. Дефтерь отличался от ярлыка тем, что не подлежал законодательной публикации, а причислялся к актам внутренней администрации ханов. Скорее всего, это были памятники административной практики, по преимуществу финансовой и служебной.
Пайзэ. Особенное значение имели так называемые пайзэ - приказы или значки. Памятники этого рода упоминаются с древнейших времен, когда у монгольских племен еще не было письменности. По внешней форме они имели вид дощечек (металлических или деревянных), с вырезанными на них знаками и письменами. Значение пайзэ было различным. Они давались монгольскими ханами служилым лицам в знак их чиновничьего достоинства (тысячникам - золотые знаки, сотникам - серебряные и т.п.). Если ярлыки служили подкреплением законной силы ханских указов о немедленном исполнении ярлыка - наряда или объявления, то пайзэ выдавались посланцам и другим лицам в значении подорожных на право пользования почтовой гоньбой. В источниках описывается примерная формула этого знака: «неба силою, Мункэ хана имя свято да будет! Кто не уважит - погибнет, умрет». По заключению И. Попова, минусинское позолоченное серебряное пайзэ было дано Мункэ-ханом (1251-1259) лицу, отправленному в Минусинский край с объявлением от имени хана о каком-либо его поведении (переписи, податях, наборе войска и т.п.).
Буддийское право. Но наиболее важным источником монголо-ойратского устава 1640 года было каноническое (буддийское) право. Жесткость Великой Ясы была практически неизвестна ойратскому уставу XVII века: он почти не знал смертной казни - наиболее распространенного наказания по Великой Ясе, угрожавшего даже за маловажные проступки. Вообще нормы Устава 1640 г. более гуманны. С другой стороны, вместо бывшего у монголов веротерпения, признанного Чингисханом, устав XVII века значительно в этом плане противоположен.
Так, к примеру, ст. 139 «Цааджин-Бичик» гласит: «Ежели кто из волхвов мужского или женского пола приведет кого к себе, а посторонний человек это увидит, и оной с волхва и с другого того, кем тот волхв будет признан, должен взять по одной лошади; а буде не возьмет, и за то с него самого лошадь же взять тому, кто на него о том докажет».
Аналогично звучит норма ст. 140 Устава: «Кто найдет в чьей кибитке куклу, сделанную и почитаемую яко бурхана, и тому оною взять без платы, а если хозяин не отдаст, и за то взять с него лошадь».
Все это было результатом влияния новых религиозных воззрений монголов со времени признания ими ламайского буддизма господствующей религией с конца XVI века. Исследователями отмечается, что само издание ойратского устава 1640 г. было вызвано в числе других причин также потребностью приспособить общественный быт монголов к догмам и требованиям новой религии. Отсюда вытекает необходимость при изучении устава XVII века брать во внимание каноническое право буддистов вообще и последователей тибетского ламаизма в особенности.
Кроме того, до 1640 года в общественной сфере монголо-язычных народов правовые отношения регулировались многочисленными правовыми обычаями и некоторыми писаными уголовными законами, совокупность которых также вошла в Цааджин-Бичик, т.е. устав взысканий. Эти выводы подтверждают и данные дореволюционных исследователей. Так, П. Паллас отмечал, что у калмыков и монголов в древние времена совместной их кочевой жизни на зюнгарских равнинах и плоскогорьях существовали не только устные народные обычаи, но и действовал особый уголовный устав, известный под титулом Цааджин-Бичик. В свою очередь Я. Гурлянд писал: «у ойратов до 1640 года существовали законы, самостоятельно выработавшиеся от Ясы Чингис-хана и основанные на обычном праве».
Квалифицированное научное изучение проблемы обычного права калмыков предпринял уже указанный нами Ф.И. Леонтович, один из видных представителей историко-юридической школы. Основываясь на достижениях последней, он попытался вскрыть взаимосвязь, существующую между народными обычаями и обычным правом. В качестве примера ученый охарактеризовал правовой сознание монгольских народов следующим образом: «правовые обычаи и законы их являлись» в виде заповедей, переходивших «в народное сознание, как веления племенных вождей - родовых глав и жрецов, освящавших своим авторитетом, силу и действие тех обычных норм, которые вырабатывались путем самой жизни народа у них между обычаем и законом собственно не могло быть большой разницы, так как тот и другой квалифицировались одними и теми же началами родового быта - началами, которые по замечанию исследователей быта калмыков, лежат доселе в основе всего их общественного устройства». Все это дает основание полагать, что в основе возникновения законов Чингисхана, калмыцкого закона лежит племенное обычное право, и что это «древнее кодифицированное обычное право монгольского племени, вошедшее в течение многих веков в плоть и кровь отдельных кочевых народцев, и орд, рядом с правовыми обычаями, жившими в народе в виде стародавних местных верований и преданий». Таким путем исследователь пришел к мысли о том, что обычное право калмыков связано с обычаями народа, с его семейно-религиозным и традиционным кочевым бытом, который был «строго консервативен» и последующими поколениями воспринимался «как неприкосновенная святыня». Таким образом, обычное право также являлось одним из источником калмыцкого права и отличалось достаточной консервативностью. Это положение ярко доказано и современным отечественным исследователем Е.А. Команджаевым, отметившим достаточно широкое распространение обычно-правовых норм как в повседневной жизни калмыцкого народа, так и его роль как источника права калмыков в период функционирования Калмыцкого ханства.
В описаниях, посвященных Калмыкии, часть российских исследователей обращало внимание на то, что российские органы административного управления и суда в своей практической деятельности рассматривали дела, которые, будучи в представлении калмыков обычаями, не подлежали официальному разбирательству и должны были разрешаться по нормам обычного права. Так, Ф.А. Бюллер, проанализировав деятельность Зарго после ликвидации Калмыцкого ханства, писал, что этот суд уже не руководствовался «древними калмыцкими постановлениями», а ссылался на «древние калмыцкие обычаи», на основании которых решались важные тяжебные дела. Он пришел к выводу, что «древние обычаи утвердились на обветшалых развалинах письменных законов чжунгарского ойратства» и что понятие обычай (йосун) для калмыков имеет следующие значения: платить подати, делать приношения духовенству, вести кочевой образ жизни, то есть обозначает все, что связано с образом жизни народа и его традициями.
Мнение Бюллера относительно предпочтения, отдаваемого Зарго народным обычаям, разделяли главные попечители Н.И. Страхов и К.И. Костенков. По мнению Страхова судьи обращались к ним как самым «сильнейшим местам» «древних калмыцких постановлений». Поэтому им был сделан вывод о том, что у калмыков «йосун» столь же сильное слово, как у пифагорцев бывало «сам сказал», а у поляков - «не позволим». Страхов был недалек от другого не менее важного вывода: «древние калмыцкие постановления» вобрали в себя ранее утвердившиеся в народе обычаи, которые приобрели силу закона.
Однако наиболее ярко калмыцкое право проявило себя во всей совокупности в монголо-ойратской уставе 1640 года.
Мотивы издания устава 1640 г. и характер его содержания в целом исследованы Ф. Бюллером, который в своем обширном исследовании о калмыках писал: «Поводом к составлению этого уложения были, как само содержание показывает, намерение утвердить на прочном основании ослабевший тогда политический союз ойратства (и прибавим от себя - утвердить начинавшийся, но не успевший упрочиться союз целого монгольства), сознание настоятельной потребности действовать заодно как в деле нападения, так и в случае собственной обороны, необходимость оградить частные имущества, приобретенные военной добычей, водворить безопасность в улусах и постановить взыскания за всякое преступление, его нарушающее».
Анализируя сущность всех правовых институтов, входящих в устав, можно отметить, что их содержание квалифицируется основными началами, присущими патриархально-родовой жизни народов кочевого типа. Ярко прослеживаются принципы родовой иерархии и подчинения. В нем хорошо отслеживаются институты родового строя: коллективная ответственность рода и племени за правонарушение, совершенное одним из его членов; практически не претерпели трансформацию основные институты семейного права; судебного права: поклеп и институт обвинителей, гонение следа и свод.
Военно-демократическое устройство калмыцких племен нашли также свое отражение в Цааджин-Бичике. Это - правила о военной добыче, охоте, кочевании.
Законодателем калмыцкого народа считается Батор-хан-Тайша -калмыцкий хан XVII столетия. Именно он составил для калмыков особое «Уложение», в которое вошли все постановления местного обычного права. На созванном им в своей резиденции съезде монгольских, ойратских и калмыцких князей в 1640 году был составлен особый сборник законов, который и действовал некоторое время у разных монгольских племен, в том числе у калмыков на Волге. Этот законодательный памятник, составленный в 1640 году, назван «Степным уложением» («Цааджин-Бичик») и предназначен для руководства по всем делам военным, гражданским и уголовным; он вполне изображает нравы, обычаи, образ мыслей, жизнь и степень образованности калмыков и обнимает все случаи кочевой жизни этого народа. Русский перевод этого уложения, сделанный по не совсем точному немецкому переводу Палласа, напечатан в «Северном архиве» (1828 год, № 2 и 3). Дополненные указы Галдан-хунтайджи и законы, составленные для волжских калмыков при калмыцком хане Дондок-Даши («Токтолы»), отразили своеобразную правовую культуру калмыцкого народа.
Степное Уложение установило, кроме регламентации уголовно-правовых отношений, также сношения по торговым делам с русским правительством, но со смертью Батор-хан-Тайши эти сношения скоро прекратились. Таким образом, принятый на съезде 1640 года монголо-ойратский устав отразил в большинстве своих норм традиционные отношения, существовавшие в калмыцком обществе. Возникнув на этой основе, он в течение двух столетий не претерпевал особых изменений и даже в середине XIX века продолжал действовать в среде калмыцкого народа.
Сами калмыки понимали, что новые реалии общественной жизни уже не отвечали требованиям устава 1640 года. Как отмечал один из исследователей права инородцев Российской империи Ф.И. Леонтович в 1879 году, калмыцкий устав представляет поучительную историческую окаменелость, навсегда застывшую в тех первичных формах, какие он принял при первом возникновении, из которых за тем ни на минуту не выходил в течение всей последующей жизни. В связи с этим были предприняты попытки привести калмыцкие законы в соответствие с изменившимися условиями и потребностями общественной жизни. К. Костенков отмечал по этому поводу, что «калмыки, не зная русских законов и обычаев, нередко подвергаются напрасной ответственности и многие из них содержатся в тюрьмах за такие преступления, которые, по древнему народному уставу, составленному сообразно с обычаями калмыков, не навлекали бы на них такую меру наказания, или наказывались бы немедленно, без всякой канцелярской волокиты». Именно поэтому наместник калмыцкого народа Чучей Тундутов испрашивал еще в 1800 году высочайшего изволения на пересмотр и исправление калмыцкого устава, вместе с приведением его «в согласность с потребностями народа». Однако на тот момент дело ограничилось тем, что в 1802 году исправление калмыцких законов было поручено Коллегии иностранных дел. Коллегия поручила бывшему тогда Главному приставу Страхову достать точный перевод устава 1640 г. На этом дело закончилось и никаких изменений в калмыцком праве сделано не было.
Вновь вопрос о пересмотре калмыцкого права возник в 1821 году, когда Коллегия иностранных дел передало список с «древних калмыцких постановлений» главному приставу Калмыцкого и Туркменского народов, «для удостоверения, точно ли в нем содержатся законы, коими издревле калмыки руководствовались, и вместе с тем, с той целью, чтобы уложение это приставом и судом Зарго, при первейших владельцах и Ламах, было исправлено и потом внесено в Министерство». В дальнейшем, по инициативе русского правительства в 1822 году калмыцкие владельцы вместе с духовенством собрались на общий съезд в селении Зинзили и в присутствии главного пристава составили «Зинзилинские постановления» 1822 г., что явилось бы важной мерой для дальнейшей кодификации калмыцкого права, если бы она была осуществлена. Однако они не получили законодательного оформления. Однако важны для исследователя в плане изучения права калмыков, и его трансформации в течение XVII-XIX вв.
Как известно, 11 марта 1825 года были изданы «Правила для управления калмыцкого народа», в которых были установлены в соответствии с местными порядками и обычаями правила административного устройства и управления калмыками. Но вопрос об издании общего уложения, в котором были бы зафиксированы нормы калмыцкого народа, так и остался открытым. В Правилах 1825 года была только одна оговорка, которая заключалась в следующем: «Все дела духовного и гражданского суда производятся и решаются по древнему калмыцкому уложению, обычаям и обрядам. На сей конец законы сии, обычаи и обряды калмыцкие, быв приведены в известность, рассмотрены высшим начальством и утверждены, будут напечатаны на их языке с переводом, и объявлены для всеобщего между сими инородцами сведения».
Данная задача кодификации калмыцкого права была поручена учрежденной в 1825 году Комиссии калмыцких дел, которая и составила свод древнего устава 1640 года с постановлениями зинзилинского съезда 1822 г. Из него были исключены потерявшие свою силу статьи старого устава, в частности, статьи, регламентирующие ответственность по военным и уголовным делам, так как по ним калмыки, как и другие подданные Российской империи попадали под юрисдикцию российского законодательства.
На этом основании в 1827 году был составлен проект нового калмыцкого уложения, но опять же законодательного оформления он не получил, а интересен только как источник для изучения трансформации калмыцкого права.
24 ноября 1844 года и 23 апреля 1847 года были изданы Положения об управлении калмыцким народом. Однако вопрос об исправлении и издании калмыцкого устава был оставлен на прежнем положении, т.е. без изменений. В ст. 1555, 1557 и 1570 Свода законов 1857 г. было установлено, что «дела тяжебные между калмыками о имуществе разбирают и решают по древним калмыцким постановлениям, руководствуясь, при недостатке их, законами русскими». Г. Костенков, бывший в то время главным попечителем калмыцкого народа, указывал по этому поводу, что хотя Положением 1847 г„ «предоставлено улусным Зарго разбирать тяжебные дела между калмыками об имуществе по древним калмыцким постановлениям, но в настоящее время эти постановления не только не применяются к делу, но даже едва ли известны народу: тщетно разыскивался по улусам, с научной целью, в течение нескольких лет, этот источник калмыцкой мудрости, о котором некогда так хлопотали калмыки».
Что касается дальнейшей судьбы ойратских законов XVII века у других народов и племен, то их эволюция была различна. Повторяясь, следует отметить, что внешней формулой политического компромисса, легшего в основу ойратства, стал ойратский «Устав взысканий», составленный в 1640 году на съезде племенных вождей 44 монгольских и ойратских родов и поколений. Действие ойратского устава на первоначальных территориальных границах продолжалось лишь в течение второй половины XVII века. С конца столетия ойратский устав имел различную судьбу у монголов, кочевавших в восточной Монголии и Зюнгарии и в конце XVIII века окончательно попавших под иго китайцев; и у других племен - сибирских бурят, алтайских калмыков и калмыков юго-восточных (астраханских) степей. Нами было выше рассмотрено значение «Цааджин-Бичик» для калмыков юго-восточных степей.
Что касается среднеазиатских монголов, то, как известно, вследствие внутренних раздоров среди их многочисленных племен и этнических групп, ойратский политический союз постепенно развалился на составные части, после чего подчинились Китаю. После этого судьба ойратского устава претерпела существенные изменения: постепенно нормы, зафиксированные в нем, сошли на нет, а монголы стали подчиняться обще китайским законам и постановлениям.
У сибирских монголов и бурят действие норм «Цааджин-Бичик» было более длительным. Это было связано с тем, что со второй половины XVII века они вошли в состав русских ясачных инородцев, но не переставали жить по своим старым племенным уставам и обычаям. В отличие от астраханских калмыков, где в течение двух столетий ойратский устав не претерпел особенных изменений, у бурят с начала XVIII века началось приспособление старого обще-племенного устава монголов к новым потребностям и условиям жизни. Как отмечали современники, в 1808 году ойратский устав был дополнен бурятскими тайшами и родоначальниками новыми статьями, которые регулировали вопросы уголовно-правовых отношений и судопроизводства.
Последующие опыты кодификации бурятского обычного права в 20-х годах XIX века, подчиняются общей системе разработки так называемого «свода степных законов» всех кочевых инородцев восточной Сибири, в соответствии с общими предписаниями, изложенными в 1822 году (под руководством М.М. Сперанского) «Уставе об управлении сибирских инородцев», в котором были поставлены задачи кодификации обычного права инородцев и их постепенного приобщения к общеимперскому законодательству и праву. Но это уже тема отдельного исследования.
Таким образом, кодекс 1640 года, законодательные акты калмыцких ханов к началу XIX века уже не соответствовали новым общественно-экономическим условиям и потребностям. Однако, несмотря на ряд предложений по их пересмотру, продолжали действовать, хотя и в неполной мере. Но законодательного оформления новые отношения так и не получили, чему способствовала, в том числе, патриархальность и стабильность общественных отношений калмыцкого народа.
