Похожие Темы

[Oppius Flavius]

Крестовые походы вообще - это запоздалая реакция осознавшего себя единым христианско-католического мира Европы. Реакция - сперва на исламское наступление в Палестине, но после - и на угрозы этому миру везде и повсюду. Единство - разделенные, со времен падения Западной Римской империи, на ряд королевств и империю, европейцы ощутили себя чем-то большим нежели подданными - христианами.
Борьба с варварами - бремя любой цивилизации, появившееся задолго до рождения этого греческого термина, но как правило это бремя несли на себе государства. Падение Римской империи отбросило эту идею на века - новые королевства могли лишь несколько поддерживать голову над водой, а Восточная Римская империя никогда не имела достаточных сил, чтобы полностью заменить классический Рим.
Появление между 9 и 10 веками (если считать от Карла Великого) германской Священной Римской империи дало уцелевшим после римского апокалипсиса возможность выживать и развиваться. Империя остановила венгров, славян, арабов, но и она не могла заменить собой Рима. И тут на сцену вышло Папство.
Пребывавшее некогда в самом жалком положении, ныне оно являло собой - с одной стороны, прекрасно организованный механизм, нечто вроде гигантской корпорации-монополиста, с неслыханной в тогдашней Европе эффективностью и обилием сотрудников, а с другой - силу, стоящей в моральном отношении несоизмеримо выше князей мира сего.
Именно из этого сочетания - появления очага безопасности и морали, возвышающейся примитивными нуждами сегодняшнего дня - и родилась идея Крестовых походов.
Разумеется, практика осуществления была далека от теории. Разумеется, существует масса всяческих но... но если отбросить все это и попытаться понять почему десятки тысяч людей самого разного общественного положения из века в век рисковали собой в далеких походах, то в основе этого будет лежать христианская религиозно-нравственная идея. Последующая эксплуатация ее - это уже совсем другая история.
И - куда без него? - материальный фактор рыцарства, позволявший христианам обходится без государственных структур, чего не могли позволить себе ни византийцы, ни их мусульманские соседи, да и никто другой.
Вообще, переплетение духовного и материального, порождающего друг друга подобно притче о яйце и курице - главная, пожалуй, спираль истории.



Накануне
Проблема ближневосточных христиан продолжала тревожить их европейских единоверцев и после успеха Первого крестового похода. Весь 12 век мусульмане теснили христианские государства, появившиеся на Ближнем Востоке и, по всей видимости, наверняка уничтожили бы их, когда б не ряд факторов: раздробленность, отсутствие у них подлинного интереса к региону и худшие боевые качества в целом.
Тем не менее, все эти факторы носили преходящий характер и не могли оказывать свое влияние вечно. Как только у мусульман появился сильный лидер, сумевший сыграть на реваншистской нотке освобождения захваченных неверными земель, то положение христиан сразу приобрело откровенно критический характер. Саладин, сумевший подняться во внутриисламской войне до наместника и фактического правителя Египта, отвоевал Иерусалим у христиан без особого труда, причем эта победа носила для него несоизмеримо более пропагандистский чем материальный характер. Но в Европе думали по-другому, и очевидная эрозия добытых с таким трудом позиций в Святой земле не могла не вызвать сочетания боли и гнева.
Казалось, однако, что сама судьба поддерживает частный крестовый почин и обрекает на неудачи попытки государственные - после первого, и самого удачного из Крестовых походов, последовало два маловпечатляющих предприятия, возглавляемые германскими императорами, а также английскими и французскими королями. Пожалуй, лишь последний из них чего-то стоил - благодаря боевому пылу английского короля Ричарда и организаторским усилиям легендарного германского императора Фридриха. Первый сумел, с достаточно ограниченными силами, совершенно измотать главного противника ближневосточных христиан Саладина, а второй с победоносными боями прошел через сербов, византийцев и сельджуков и уже приближался к англо-французским крестоносцам. Увы! случайная смерть императора испортила все дело, а последовавшая затем англо-французская королевская распря и вовсе уничтожила все надежды на победу. Не стоит уповать на князей мира сего!
Иннокентий III, избранный Папой Римским в возрасте тридцати семи лет в 1198 г., был категоричен: потеря Иерусалима и провал двух крестовых походов - это Бич Божий, наказание расслабившимся правителям Европы и их подданным. Растравив, для верности, нерадивых правителей подложными цитатами мусульман, якобы насмехавшихся над неспособностью христиан освободить Святую землю, новый Папа немедленно перешел к делу, объявив о подготовке Четвертого крестового похода в том же 1198 г.
Но кто возглавит его? Английский король Ричард, освободившийся после своего злополучного плена у императора, был занят борьбой за свои французские владения с французским же королем, и вскоре погиб в боях. Его противник Филипп и вовсе предпочитал отвоевывать города не у мусульман, а у своих английских противников. Кроме того, он поссорился с церковью по личным причинам, открыто предпочитая любовницу жене. Способный (и очень опасный) император Генрих умер незадолго до избрания Иннокентия, оставив после себя трехлетнего наследника, от чего в империи начался долгий избирательный процесс и папскому кандидату было не до походов.
Иннокентия, сочетавшего в себе качества прекрасного организатора и полемиста, эти трудности ничуть не отвратили от замысла. Напротив, они лишь доказывали его изначальную идею - новым походом должен руководить Святой Престол. И никаких королей! С конца 1199 г. колеса папской машины пришли в движение: началась агитация, агитация не только лишь королей и императоров, как это было в прошлом, но и всех честных христиан. Вскоре наиболее способные зажигать сердца священники уже оттачивали свое ораторское мастерство, призывая паству принять крест. Теперь длительность участия в походе не влияла на отпущение грехов, они прощались всем вступившим, буде они и погибнут в пути. Упор был сделан на рыцарство, которое представляло собой тогда единственную и главную силу христиан, силу не зависящую уже от государств, силу самостоятельную и самодостаточную, насколько это вообще возможно.
Рыцарь тогда - это в первую очередь воин, несравненные боевые качества которого основывались на многолетней подготовке, несравненным вооружением (мы говорим и о доспехах, разумеется) и сословном чувстве чести, выводившей его за рамки княжеств, королевств и империй. Эта честь, объединявшая рыцарей вне зависимости от политики, роднила их с идеями римской курии, делая ее надгосударственные, общехристианские призывы особенно эффектными. В самом деле, кому как не европейскому рыцарству пристало выступить на защиту всех христиан?
Поэтому нет ничего удивительного в том, что первым криком новорожденного Четвертого крестового похода стали не папские легаты и даже не проповеди, а объявленное на большом рыцарском турнире близ Реймса желание его организатора графа Тибо Шампанского нашить крест на своей плащ. Молодой граф, среди родственников которого было множество крестоносцев, вскоре умер, но процесс уже был запущен. Следующим именитым крестоносцем стал двадцати восьмилетний граф Фландрии Балдуин, чьей любимой женой была сестра покойного Тибо. Но военным лидером похода был избран не он, а пятидесятиоднолетний сторонник императоров из Италии, маркграф Монферратский Бонифаций. Он возглавил движение уже на стадии завершения подготовки и был, по всей видимости, компромиссной кандидатурой, предложенной французским королем, которого пугала концентрация своих политических противников среди руководства нового похода. Популярный среди рыцарства маркграф, имевший обширные связи с обеими империями и итальянскими государствами, был вполне приемлемой кандидатурой... особенно после самоотвода бургундского герцога.
С самого начала главную роль в походе стало играть северофранцузское рыцарство, с небольшим фламандским, германским и итальянским контингентами. Для почти всех его командиров это было наследственным или профессиональным занятием: каждый из вождей Четвертого крестового похода имел крестоносцев среди родственников и предков, а многие из их рыцарей и малого народца уже воевали в Святой Земле во время прошлой экспедиции. В тоже время, нет ничего удивительного в географических особенностях участников движения: первый поход осуществляли уроженцы этих же мест. Теперь, когда новый поход опять подготовляли не короли и императоры, крестоносное войско наполнялось из того же источника. Это было естественно.

Планирование и подготовка
Иннокентий, решивший руководить процессом через своих легавых легатов, не мог не понимать важность такого прозаического материального фактора как деньги. Собранных его людьми и вождями крестоносцев сумм (значительную долю которых, традиционно, добровольно-принудительно внесли евреи, богатевшие в своем ростовщичестве) не хватало - ведь теперь крестоносцы должны были отправиться исключительно по морю. Поход через Балканы и, ставшую с недавних пор враждебной к Западу, Византию представлялся слишком опасным и долгим предприятием.
В прошлый раз перевозкой занимались генуэзцы, составившие о себе дурную славу среди участников похода, ныне они были заняты своими распрями с пизанцами, так что речь могла идти только о венецианцах. Еще до того, как Бонифаций был избран командующим, представители крестоносцев отправились в Венецию. Весной 1201 г. шесть специально отобранных делегатов, имевших полномочия заключать любые договоренности от имени всего движения, предстали перед венецианским дожем.



Девяносточетырехлетний Энрико Дандоло управлял городом уже десятый год, но на деле его опыт был значительно обширнее - он принимал участие во всех в ключевых событиях венецианской истории второй половины 12 века. Уже почти слепой, но чрезвычайно проницательный дож выслушал просьбу крестоносцев и удалился для недельных раздумий. Заказ был велик, очень велик - требовалось подготовить флот для транспортировки тридцати пяти тысяч человек и почти десяти тысяч лошадей, не считая поставок продовольствия и прочих услуг, в течение почти что года. Задача для Венеции была, в целом, посильная, но требовала тщательной подготовки и усилий, т.е. времени, могущего быть потраченного на торговлю.
Дандоло, который прекрасно понимал все риски, решил использовать доставшиеся ему возможности по максимуму. Венеция обладала отличным флотом, но не имела войска, а сам он еще не забыл провальной карательной экспедиции против византийцев в 1170-х гг., после которой ему пришлось представлять интересы Республики в Константинополе. Поэтому его контрпредложение носило более масштабный характер, чем заявленная французами простая просьба о перевозке. Он предложил не только доставить крестоносцев (за 85 т. марок), но и поддержать их операции пятью десятками боевых галер венецианского флота - за половину того, что рыцари Христа отвоюют у своих врагов. Как правило, историки строги к дожу и видят в нем исключительно лишь коварного человека, сумевшего направить энергию крестоносцев в нужное ему русло, но на деле картина представляется несколько более сложной.
Нет сомнений в том, что Дандоло изначально смотрел на положение дел с несколько большей высоты, нежели руководители намечающегося похода и даже сам Папа Римский. Если последние видели в овладении Иерусалимом главную и всепоглощающую цель, затмевавшую все остальное, то венецианский дож, как руководитель города, чье могущество основывалось на торговле, смотрел на ситуацию в ином свете. Иерусалим, увы, не представлял собой ничего более чем символ, символ достаточно обветшавший и не особенно ценный с точки зрения приложения таких значительных усилий. Крестоносцы, по мнению дожа, вполне способны были на больше - подрубить корни мусульманского могущества на Ближнем Востоке, после чего обладание Святым городом получит прочное основание.
Такими корнями был Египет, утрата которого Византией предопределила стратегическое положение в Восточном Средиземноморье. Никакие успехи в Палестине и Сирии не могли бы компенсировать потерю арабами Египта. Кроме того, преобладание в его торговле генуэзцев и пизанцев было, по мнению дожа, совершенно излишним. Итак, он внес в свои условия непременный (и секретный, от рядовых участников похода) пункт: прежде Иерусалима должен стоять Египет, чье завоевание обеспечивает венецианское превосходство над арабскими мореходами и доблесть рыцарей на поле боя. В остальном, трудно назвать условия дожа грабительскими, его замыслы были выше обыкновенной рутинной жадности - несмотря на фактическую монополию в вопросе перевозки, сумма назначенная им была вполне на уровне тогдашних цен.
Оставалось заручиться поддержкой городского Большого совета, что и было сделано после вдохновляющей речи, произнесенной посланниками: в конце концов, принятие их предложения означало работу для половины мужского населения города, что не могло не радовать практичных венецианцев. Небольшая тучка, появившаяся на горизонте - отсутствие у представителей крестоносцев каких-либо сумм, необходимых для начала работ над десантным флотом - быстро промелькнула и исчезла, очистив небо. Дож согласился занять крестоносцам денег, выплатив первый взнос: к весне следующего 1202 г. экспедиция должна была отплыть на сотне/другой транспортных судов, построенных в доках Венеции.


Разочаровывающее начало
Главе делегации крестоносцев, приближенному шампанского графа, предстояло по возвращении во Францию столкнуться с несколькими разочаровывающими известиями. Во-первых, его господин находился при смерти и рыцарям предстояло избрать нового вождя (они разрешили эту задачу уже известным нам решением). Во-вторых, собранных денег решительно не хватало на выплату условленных с венецианцами сумм. В-третьих, вместо планируемых 33-35 т. человек, под рукой было не более 7-8 т. пожелавших участвовать в походе ради спасения души и освобождения от долгов. Тем не менее, отменять поход было немыслимо и руководители понадеялись на то, что к моменту условленного сбора в Венеции необходимое число воинов и денег будет достигнуто. С осени 1201 г. святое воинство начало свой путь в Италию.
К лету 1202 г. на берегу Адриатического моря раскинулся достаточно большой лагерь крестоносцев, размещенных венецианцами на пустом (в смысле растительности и жителей) острове Лидо. Французы, итальянцы и небольшой германский контингент (возглавляемый боевитым епископом и одним рейнским графом) находились с венецианцами во вполне дружеских отношениях. Для удовлетворения их нужд горожане организовали специальный рынок, периодически устраивая небольшим группам крестоносцев нечто вроде экскурсии по Венеции, демонстрируя огромный флот, снаряжавшийся для похода. От Иннокентия прибыл легат, представлявший римскую курию в походе, а также выполняющий функцию посредника между разнородными отрядами христиан. К сожалению, он не привез денег.
Между тем, эта разнородность сыграла с походом дурную шутку: многие из христовых воинов вовсе не считали себя связанными соглашением с дожем и собирались отправиться на святую войну самостоятельно, действуя непосредственно в составе христианских армий Ближнего Востока. Больших трудов стоило руководителям похода приструнить самые крупные из таких групп, но множество других либо вовсе отказалось участия (в связи с последующими событиями), либо не успели прибыть.
Налицо был провал - осенью 1202 г. венецианцы столкнулись с тем, что крестоносцы собрали не более 12 т. человек и неспособны были заплатить обещанное. Работы по строительству новых судов были немедленно прекращены, но что делать дальше? Полтора года Венеция была поглощена одной только задачей, оставив остальные дела - ради чего? И дож, сославшись на гнев жителей города, подверг лагерь крестоносцев блокаде, угрожая в любой момент лишить их продовольствия. Желая уменьшить число голодных ртов, папский легат освободил от обета всех нищебродов не особенно ценных участников, оставив в составе экспедиции только воинов. В свою очередь, вожди армии принялись собирать деньги любыми доступными им способами, включая новые долги и сбор в общую копилку всего ценного, что имелось у отрезанных на пустынном острове крестоносцев. Все это мало напоминало энтузиазм первых дней, но дожа тоже можно понять. Он терпеливо выждал до предела и убедившись, что рыцари отдали все чем располагали (этого, впрочем, хватило лишь на половину указанной суммы), выступил с новым предложением.
Он, Дандоло, готов еще раз рискнуть, своим положением и честным именем, и поручиться перед горожанами за крестоносцев, дав им отсрочку по уплате оговоренного... и кстати, у него есть идея насчет того где им раздобыть эти деньги. Город Зара (ныне хорватский Задар) в Далмации был одной из спорных точек влияния, за которые Венеция боролась с Венгрией, а ныне вполне спокойно процветал под номинальной властью короля и даже смог составить серьезную конкуренцию Республике. Захватите, разграбьте его - и вы получите и отсрочку, и деньги. Во всем этом, безусловно выгодном с коммерческой точки зрения предложении, был лишь один изъян: Зара являлась христианским городом, а венгерский король заявил об участии в крестовом походе.
Сомнения руководителей похода иллюстрируют тезис о том, как трудно (практически невозможно) остановить уже покатившуюся боевую колесницу. Самое очевидное с моральной точки зрения решение - плюнуть старому негодяю в ослепшие глаза и поискать иные средства выпутаться из ловушки, подготовленной собственным организационным бессилием - было, после некоторых колебаний, отвергнуто. Поход вновь решили продолжать, имея ввиду конечную цель. Мнение военных вождей понятно, им не хотелось бесславно расставаться с имевшейся уже силой, но даже и папский легат оказался зачарован открывавшимися возможностями. Почему бы и нет, ведь цель оправдывает средства?
Рядовым участникам опять ничего не сказали, сообщив лишь, что трудности улажены и первые операции начнутся этой же осенью. Такая позиция, к слову, демонстрирует откровенную неуверенность в собственной правоте со стороны лидеров. Теперь, когда рыцари оказались исключительно в венецианских руках, следовало укрепить их руководство, ради чего старый дож разыграл перед отправкой на Зару блестящую сцену, "внезапно" присоединившись к походу в качестве простого крестоносца. Со стороны Дандоло, скажем прямо, это было не слишком небольшая жертва, особенно на фоне назначения его сына регентом, на время отсутствия дожа-крестоносца.
Иннокентий в Риме ужаснулся известиям, доставленным его собственным легатом и попытался остановить все предприятие, но было уже поздно: в ноябре 1202 г. крестоносцы погрузились на корабли и отплыли. Папа, отдавший так много усилий подготовке этого похода, опоздал - теперь процессом управлял совсем другой человек.
По дороге к Заре дож использовал имевшуюся в его распоряжении армаду, чтобы основательно застращать всех соседей Республики по Адриатике: демонстрация огромного флота с десятком тысяч профессиональных воинов на борту была вполне весомым аргументом в такого рода переговорах.
Высадившихся на Балканах ожидало папское требование свернуть операцию под угрозой отлучения и делегация жителей Зары. Последние хотели было сдаться, но заметив горячие споры между участниками похода, ретировались. Есть мнение, что настоящий крестоносец граф Монфор, уже имевший опыт войны за Святую землю, попросту убедил их быть твердыми, заверив, что французское рыцарство не поддержит венецианскую атаку. Так или иначе, но переговоры провалились.
Зато угрозы Иннокентия вызвали среди лидеров франко-венецианского воинства целую бурю. Значительная часть рыцарей, во главе с тем же Монфором, решительно отказалась атаковать христианский город и покинула армию. Гнев дожа был велик и в какой-то момент казалось, что прольется кровь, но в итоге слепой прохвост сумел взять себя в руки и сыграть на слабой струне своих собратьев по походу. Вы обещали свою помощь, заявил он смутившимся командирам, вы обещали, и вы не покинете меня. Заявив, что будет действовать несмотря на все угрозы Папы, Дандоло развернул подготовку к штурму. Волей-неволей, оставшиеся крестоносцы приняли участие в этом процессе.
Заблокировавший город венецианский флот высадил на берег осадные машины, принявшиеся разрушить городские стены безо всякой оглядки на кресты, повешенные на них жителями. Несколько атак распалили кровь крестоносцев, а подкоп стены довершил дело: после двухнедельной осады город сдался, горожане большей частью покинули его. Это, а также отсутствие бойни (т.е. убийств и грабежей среди мирных жителей), неизменной спутницы удачного штурма, позволило венецианцам и крестоносцам утверждать, что Зара была взята без пролития христианской крови. Отправленное с этой информацией в Рим посольство, разумеется, забыло упомянуть о грабеже христианской собственности, из-за чего между венецианцами и крестоносцами на улицах Зары началось настоящее побоище. Порядком обедневшие пилигримы, зачастую отдавшие все ради похода и вынужденные прислуживать теперь венецианцам, сражаясь неизвестно за что, были глубоко оскорблены претензиями своих морских друзей на такую же долю в добыче. Через несколько дней после вступления в город между ними начался настоящий бой, вспыхнувший из-за обычной ссоры и мигом перекинувшийся на все христолюбивое воинство. Покуда вожди войска лихорадочно пытались остановить уличные стычки, рядовые участники давали выход своей освободившейся ненависти. Погибло несколько сотен человек с обеих сторон.
Оставшиеся были как-то усмирены, но их ничуть не радовало продолжающееся отлучение от церкви и перспектива зимовать в брошенном жителями городе. Рыцарские руководители похода с печалью констатировали недостаточность награбленного добра, предпочитая не задумываться над тем, какие условия Дандоло выставит теперь.
Именно в этот момент к крестоносцам прибыли представители одного византийского принца.


Место действия
Византия (Восточная Римская империя), чьи жители на Западе воспринимались (с известной долей презрения) как изнеженные греки, а самоидентифицировались в качестве настоящих римлян (ромеев), к 1202 г. давно уже не соответствовала собственным притязаниям. Между 4-7 веками она действительно была сверхдержавой, но пандемия чумы и арабские завоевания лишили ее этого статуса. Потеря Северной Африки, Палестины и Сирии причинила более тяжкий урон нежели тот, что смогла нанести вековая борьба с Персией за Месопотамию или Кавказ. Тем не менее, вплоть до последней четверти 11 века позиции Византии все еще были на высоте.
Все изменилось после 1071 г., когда войско императора Романа потерпело неудачу в попытке остановить экспансию сельджуков в Малой Азии. Последовавшая за этим гражданская война довершила дело - роль Византии как форпоста цивилизации на Востоке была в значительной степени утрачена. Теперь империя, некогда претендовавшая на все римское наследство, была лишь одним (пусть и опытнейшим) из региональных игроков. Вынужденная обороняться на всех фронтах, Византия давно уже не могла позволить себе сконцентрировать достаточно необходимых сил для активных действий в Европе или Азии. Ее политика отныне была сугубо реагирующей, вынужденной: императоры династии Комнинов предпринимали огромные усилия, чтобы защитить оставшееся от надвигавшихся угроз. Ценой огромных усилий и неплохой дипломатии (отчасти вследствие чего византийцы незаслуженно приобрели на Западе репутацию прожженных интриганов) ромеям удалось отвести самые очевидные опасности - речь идет о завоевании Константинополя Сицилийским королевством норманнов, потомков северных воителей и угрозе со стороны восстановленного Болгарского царства - но за это пришлось заплатить огромную плату.
Вынужденно лавируя, византийцы заключали соглашения с латинскими державами - главным образом итальянскими государствами, обладавшими морской мощью. За это приходилось расплачиваться политическими и торговыми уступками, что никак не смягчало отношения между расколотыми на католиков и православных христианами. Схизма, предлогом которой послужили неумные действия жалких людей с обеих сторон, произошла вследствие изменения положения Римского Папы, оказавшегося в середине 11 века в значительно лучшей позиции нежели константинопольский патриарх. Борьба за власть над церковью, осложненная рядом теологических споров, нанесла христианству самый серьезный удар со времен арианской ереси и иконоборческих кампаний. В рассматриваемый период этот раскол еще не носил непреодолимого характера, но уже был достаточно глубоким.
Крестоносное движение и Византия имели давнюю, не всегда ровную, но достаточно благополучную историю. Первый поход, отчасти, был вызван византийскими призывами о помощи в отражении мусульманского натиска и, если не кривить душой, оказал восточной империи неоценимую помощь в самый трудный момент. Появление дружественных или вассальных государств крестоносцев в местах откуда столетиями для Византии исходила лишь угроза, было несомненным благом. Помощь с Запада помогла вернуть казалось бы навсегда утраченные земли в Малой Азии. То, что при этом латиняне показались грекам неотесанными дуболомами, ничуть не умаляло боевых качеств последних, равно как и очевидного восхищения западных гостей, которые не могли не отдать должного увиденным ими чудесам величественной имперской столицы.
Провалившийся второй поход вызвал чувство горести у всех, но его последствия были заглажены умелой личной дипломатией императора Мануила, сумевшего без войны избавиться от буйного германского воинства. Настоящим провалом стал третий поход, когда армия Барбароссы прошла через балканские и азиатские провинции империи с боями. Эта война между двумя римскими империями в значительной степени подорвала статус Византии как неизменного христианского союзника на Востоке. Более того, имелись сведения, что греки даже предупреждали своих сельджукских соседей о приближении немцев, помогая мусульманам в борьбе с христианскими братьями.
Но взаимное недоверие расцвело еще раньше. Византия, столь ревностно отстаивавшая когда-то свою римскую уникальность, унаследовала от покойной империи порочное определение императора как самого лучшего из воинов, призом которому служила вся держава. Наложившаяся на греческий менталитет, эта традиция стала худшим бичом Византии: гражданская война стала практически неизменным последствием смерти любого монарха. Слабо выраженный династический принцип, заглушаемый треском копий в определении лучшего, приводил к тому, что и вполне живые императоры стремительно утрачивали власть, буде им случалось потерпеть большую неудачу. А превентивные карательные меры (убийства и ослепления многочисленных родственников неудачливого кандидата или свергнутого правителя) принятые в восточной империи, стали причиной того, что редкий византийский император мог чувствовать себя достаточно спокойно. Нельзя сказать, чтобы ромеи были так уж уникальны в этой борьбе за власть, но им определенно удалось отличиться даже на фоне той эпохи.
Именно эта борьба привела к падению династии Комнинов и знаменитому латинскому погрому 1182 г., еще более усугубившему раскол между двумя близкими цивилизациями.



Двуглавый орел
Величие - штука тяжелая и жителям империй это известно не понаслышке. Для простого жителя Западной Европы понятие государство не означало почти ничего, не считая давно забытых общих повинностей, навроде исправления дорог. Деревня, город или княжество - вот категории в которых существовали и мыслили крестьяне, горожане, рыцари и клирики. Только религия да слабо оформленная, но очень жизнестойкая система феодального права, пронизывающего общество сверху-донизу, связывали все это воедино. Но для Византии, где города никогда не играли роль подобную европейским, а землями владели крупные собственники - государство, с его чиновниками и бюрократией, было главным и определяющим фактором в социальной и общественной жизни. Кроме того, у империи была постоянная армия, само наличие которой в Европе тогда было немыслимым. Именно поэтому личность императора, де-факто первого чиновника государства и лучшего из его воинов, носила огромную роль для всех византийцев, от последних крестьян до первых лиц империи.

К сожалению, несмотря на наличие мощного бюрократического аппарата, византийцам так и не удалось сделать процесс передачи власти естественным. Римская политическая традиция вообще туго уживалась с принципом наследственности и борьба за власть вспыхивала вновь и вновь. Если в Европе подобного рода конфликты тогда ограничивались рыцарскими баталиями или вообще носили условный характер (растягиваясь на годы стычек, с переговорами и примирениями), то всеохватность государства ромеев делала подобного рода соперничество по-настоящему масштабным, лишая империю и сил, и управляемости. Феодальная структура, при всем ее очевидном несовершенстве, была ниже, основательнее, а потому надежнее - какой-нибудь Генрих Лев мог вовсю конфликтовать с императором, занимаясь при этом колонизацией и основывая новые города. Жители Священной Римской империи десятилетиями не могли ощущать междоусобицы, ведущейся между Вельфами и Штауфенами, ибо они и так были надежно разделены, безо всякой борьбы. Их западные соседи столетиями могли не знать королевской власти или даже преимущественно находиться под дланью английского короля, но это не мешало французским рыцарям воевать с врагами Христа от Туниса до Месопотамии.

Пожалуй, только англичане, сицилийцы и венецианцы могли похвастаться чем-то схожим с разветвленной управленческой структурой Византии, но в первых двух случаях пойдет о сочетании иноземного завоевания с географическим фактором, а в последнем и просто - об унаследованных византийских методах.
Поэтому, не будет преувеличением если сравнить державу ромеев со сложным, но крайне хрупким механизмом, детали которого требовали самой тщательной заботы и аккуратности.

Династию Комнинов, принявших империю в последней четверти 11 века, можно отнести именно к таким искусным механикусам. Три правивших подряд императора сумели стабилизировать внутреннее положение, возвратить Византии статус великой державы и даже основать традицию. Тем не менее, волшебниками они не были и за величие приходилось расплачиваться. Можно обсуждать вопрос - были ли так уж необходимы усилия по возрождению византийского влияния в Италии или борьба за Венгрию, но в общем и целом политику этой династии можно охарактеризовать как прозападную и ловкую. Прозападность, разумеется, означала не следование курсом выгодным исключительно европейцам, а в общей нормализации отношений, выразившихся в признании равного императорского статуса правителей Священной Римской империи или прагматическом сотрудничестве с государствами крестоносцев, какое-то время бывшими вассалами византийских императоров. В прошлом веке это назвали бы политикой разрядки, сменившей жестокую идеологическую (религиозную и политическую) конфликтность середины 11 века, закончившуюся для Византии схизмой и мусульманским нашествием в Малой Азии.

Однако, в этом сотрудничестве были не только плюсы. Византия, несмотря на славное транзитное и морское прошлое, все больше утрачивала свои позиции в этих лишенных внешнего блеска, но очень характерных аспектах. Не ромеейские купцы и товары заполонили европейские рынки, а наоборот. Покуда императорская власть была сильна, за экономическим преобладанием еще не шло политическое - попытка венецианцев утвердиться в качестве монополистов на византийском рынке потерпела унизительное поражение. Но, не трудно было догадаться, что случится, когда и если ослабнет рука ромейского правителя. В тоже время, большая политика требовала больших жертв, изыскиваемых с населения, для которого условный западный курс стал ассоциироваться с далекими успехами и близкими утратами.

Политика трех Комнинов, осуществлявших управление империй в течении почти ста лет, в полной мере была искусством невозможного, но 1170-х гг. показали, что всему есть предел. С горькой иронией можно оценить тот факт, что попытка переиграть Манцикерт привела к поражению при Мириокефале, почти столетием спустя и при схожих обстоятельствах. Возросшая устойчивость государства, вообще пустившего при Комнинах феодальные корни (императоры покупали лояльность элиты наделяя ее схожими с европейскими герцогами и графами правами), позволила выбраться из этой неудачи с большим достоинством нежели в 1071 г., но итог казался разочаровывающим: столетие усилий не привело к перелому на Востоке. В ретроспективе, учитывая общую негативность стратегического положения Византии, подобная критика представляется слишком суровой, но кого вообще интересует послезнание?

Плебс и процессы
Смерть Мануила I создала брешь - одиннадцатилетний император Алексей II, при матери-регентше, не мог служить вдохновляющей фигурой. Возможно, если бы правление его отца закончилось иначе чем в действительности, т.е. не неудачами, а успехами, то судьба распорядилась бы иначе, но - вышло как вышло.
Мария Антиохийская, правнучка вождя Первого крестового похода Боэмунда, завоевавшего для христианства и Византии Антиохию, стала второй и последней женой императора ромеев в возрасте шестнадцати лет. Отличавшаяся, по мнению современников, необыкновенной красотой франкская княжна так и не сумела стать своей в Константинополе, несмотря на почти двадцатилетнее пребывание в статусе императрицы. Поэтому, новый регент, не имевшая особого выбора, продолжила западный курс своего покойного мужа, не обладая при этом ни его харизмой, ни политическими способностями, ни, понятное дело, статусом военного лидера. Вследствие этого, там где раньше могли усматривать волю императора, теперь видели лишь позорную зависимость от латинян, опутавших империю. Спорадические беспорядки вспыхивавшие в столице и вроде бы исключительно придворная борьба за власть на деле маскировали глубокий внутренний кризис, охвативший все государство. Тем не менее, регентше удавалось в течении почти двух лет как-то контролировать ситуацию, покуда не наступила катастрофа. К власти пришел популярный патриот-государственник - если вновь употреблять современные термины, а они, замечу, вполне уместны в византийской истории.

Двоюродный брат покойного императора Андроник, а ныне наместник одной из византийских провинций в Малой Азии, был одним из тех людей, чья полная различных перипетий деятельность неизменно приносит несчастье окружающим. Человек-комета, истинное олицетворение всего того, что у нас принято называть византийством, Андроник жил чтобы служить личным прихотям и страстям, предавая всех и каждого. Неудачливый администратор и полководец, неизменно проигрывающий кампании и сражения, он проявлял живучесть кошки, выбираясь из разного рода передряг - от мусульманского плена до последствий разоблаченного заговора против императора. В 1182 г. Андронику Комнину исполнилось шестьдесят четыре года и это был абсолютно конченный, в моральном смысле, человек.
Существует мнение, что пороки без недостатков не играют решающей роли, т.е. попросту не имеют значения. Практика показала, что все обстоит абсолютно наоборот: большие способности, поставленные на службу пороку, приводят к ужасающим результатам. У Андроника способности были, но, так сказать, малого калибра - хороший воин, но плохой солдат; харизматик, но не вождь; остроумный, но не большого ума. Однако, как известно, на безрыбье и рак - рыба. Константинопольская власть, потерявшая поддержку у собственных элит, манила своей беззащитностью и доступностью, а уж Андроник, будучи большим любителем слабого пола, ощущал это с почти животным инстинктом.

Оставалось лишь возглавить процесс. Люди недовольны жалким регентством и латинянами, обсевшими престол? Что ж, неоднократно предававший Византию человек - лучшая из кандидатур на борьбу с католическим засильем. Провинциальных войск, имевшихся у наместника, оказалось достаточно - почти никто в Малой Азии и не подумал сопротивляться набиравшему силу движению. Посланный Марией командир предпочел разворовать армейскую кассу и едва проиграв битву - перейти на сторону удачливого победителя. Метания регентши, не находящей поддержки среди уже откровенно предавшей ее константинопольской знати, лишь усугубляли ситуацию, давая пищу слухам о продаже Византии Западу. Войска мятежников еще только подходили к столице и с материальной точки зрения война была далеко не проиграна, но Константинополь уже восстал, захлебнувшись в давно копившейся ненависти. Латинян, без различия возраста, пола и положения, убивали прямо на улицах, имевшиеся у правительства войска заняли позицию нейтралитета или прямо декларировали свой переход на сторону Андроника.
И он пришел, спаситель империи, человек причинивший Византии больше вреда нежели многие враги.

Мать маленького императора была изолирована под домашним арестом, самого Алексея дядя-регент окружил подчеркнутой заботой... оставив вместе с матерью. Проницательные люди могли бы догадаться по этому, что Андроник не особенно рассчитывает на милости императора. Но в эти дни умникам было не до расчетов на будущее: победитель, несмотря на легкость своего успеха, оказался весьма жестокосердным. Кровь латинян уже пролилась, и можно спорить о том сколько жителей из более чем пятидесятитысячной европейской колонии в столице было убито во время беспорядков, но известно, что несколько тысяч из них были проданы в рабство мусульманам уже после переворота. Тем не менее, если в отношениях с их метрополиями Андроник вынужден был придерживаться каких-то правил, то по отношению к своим подданным он развернулся во всю.
Первым делом новый регент уничтожил тех, кто своей борьбой с правительством Марии Антиохийской подготовил его триумфальное вступление в столицу. Город охватила эпидемия доносов, политических процессов и тайных убийств. Очень быстро основные должности в государстве оказались в руках узкой группы приближенных к Андронику людей, что выглядит более мудро чем является на самом деле. Все дело было в том, что раздача должностей уже не означала автоматического перехода действительной власти в руки новых чиновников - как уже говорилось, при Комнинах элита стала более наследственной чем прежде, приближаясь к европейским стандартам. Фактически внутренняя политика Андроника сужала, а не расширяла базу поддержки нового правительства, но регент, лишенный способности посмотреть на проблему в целом и все более запутывающийся в сетях паранойи, этого попросту не замечал. Тем более, что удивительная даже по византийским обычаям вспышка насилия среди высшего эшелона власти первоначально оказывала известное воздействие на общество, позволяя Андронику полагаться на излюбленные им методы во всех случаях.

После уничтожения ставших ненужными сторонников, могущих претендовать на свою долю в управлении империй, наступило время бывшей правительницы и ее сына-императора. Пьеса была разыграна в трех актах, каждый из которых заставляет задуматься над человеческой природой. Сперва Андроник обвинил Марию в измене и после инсценированного процесса заставил Алексея подписать смертный приговор собственной матери. Потом регент был коронован как император-соправитель, что в принципе соответствовало нормам Византии, но вообще редко приводило к чему-то хорошему. Не стал исключением и этот случай. Едва только на улицах столицы стихли крики радости и разошлись торжествующие толпы, как новый император повел интригу против своего племянника-соправителя. И, действительно, ведь как уже было замечено - двойное правление редко приводило Византию к чему-то хорошему. Именно этим аргументом апеллировал к высшим сановникам империи Андроник, и они не подвели: не соправив и нескольких месяцев (по другой версии - и дней) Алексей был задушен тетивой от лука.
Теперь - и только теперь, когда у нового императора не осталось видимых соперников, а сам он наслаждался молодой (одиннадцати или двенадцатилетней, и их брак, как говорили, был не только династическим) вдовой покойного племянника - выяснилось, что Андроник не очень сильный лидер. Репрессии, нараставшие день ото дня, наполнили соседние государства беглецами, обладавшими влиянием и умением держать оружие в руках. Сложная дипломатическая система взаимоотношений между католическим миром и православной империей оказалась безнадежно порушенной, что наложилось на новый натиск мусульман, сицилийцев и балканские восстания. Кроме того, Андронику "внезапно" пришлось столкнуться с рядом мятежей в самой Византии. Их он подавлял с примерной жестокостью, нарушая все милостивые обещания и компромиссные соглашения. С трудом накопленный тремя императорами за столетие ресурс прочности был безнадежно растрачен за три года правления узурпатора - к 1185 г. Византия находилась в таком состоянии, что даже смутные времена регентства казненной жены Мануила стали представляться чем-то далеко прекрасным и стабильным.

Кипр захватил один из претендентов, города и провинции были в смятении, позиции империи на Балканах оказались разрушены, а давние противники не замедлили воспользоваться очевидной слабостью Византии: один из крупнейших ее городов, быть может даже второй по числу жителей, Фессалоники был захвачен сицилийцами, устроивших оргию жестокости. Андроник встретил эту опасность в оцепенении жестокости - привычная беспокойная деятельность покинула его и император коротал часы в общении с оракулом, желая выпытать у предсказателя будущее. Последний назвал имя основного, кипрского, мятежника, но когда один из приближенных императора решился, на всякий случай, арестовать живущего в столице безобидного тезку претендента, то начался бунт. Не тот Исаак оказался отчаянным храбрецом - проткнул императорского посланца и крикнул клич. Народ, к тому времени привычно разочаровавшийся в своем вожде, сбежался на зов. На деле, конечно, главную роль сыграли представители элиты и их люди, сумевшие изолировать верных Андронику варяжских наемников во дворце. Итак, все предали предателя.

Ангелы у власти
Расправа была страшной, в духе времени. Пожалуй, последний раз так страдал грубо ослепленный император Роман, но и тут Андронику удалось выделиться - его муки были сильнее. Нет никакого желания вникать в подробности - попытавшийся бежать и схваченный правитель был сперва лишен одного глаза, а потом брошен на растерзание настроенный соответствующим образом толпе. Последнего из императорской династии Комнинов били, забрасывали, кололи, ошпаривали и в конце концов подвесили за ноги. Что бы достойно перенести все это, павшему пришлось в полной мере проявить свойственное ему мужество. Наконец, он умер, но проблемы, и отчасти порожденные им, и бывшие хроническими, все еще оставались.
Новый император из рода Ангелов, Исаак II был представителем одной из аристократических династий, возвысившихся при Комнинах. Перед достаточно еще молодым правителем (ему было под тридцать) стояли трудные задачи, к решению которых он не был готов ни морально, ни интеллектуально. Возможно, в иную эпоху не жестокий по природе Ангел смог бы войти в историю как добрый и веселый государь, покровитель наук и искусств - мы знаем десятки таких правителей, сумевших родиться в нужное время - но конец 12 века был вовсе не таковым.
Попытка подавить засевшего на Кипре претендента, а де-факто деспота-сепаратиста, провалилась. На Балканах восставшие болгары и сербы сделали жизнь императорских солдат невыносимой. Мусульмане сокрушали католические, но все же и христианско-союзные государства крестоносцев на Ближнем Востоке. Наконец, существовала и самая очевидная военная угроза - норманнские войска Сицилийского королевства. Их, после ряда трудных боев, удалось разбить, но общее положение Византии было таково, что даже и в этом случае ей пришлось лишиться - после победной войны! - нескольких важных островов, отошедших сицилийцам.

Третий крестовый поход несколько облегчил положение дел на Востоке - мусульманам, опасавшимся лишиться недавних завоеваний, было не до византийцев. Но нестабильное внутреннее положение империи не позволило извлечь плодов из христианского похода: Исаак, недавно вынужденный усмирять восстание лучших своих полководцев и только что с треском проигравший очередную кампанию против болгар, попросту не мог разговаривать с западными державами с позиции равного. Англичане, захватившие Кипр, были меньшей проблемой нежели германские войска Фридриха Барбароссы, начавшие вступать в пределы Византии в 1189 г.
Во всем этом есть что-то трагикомичное: посланные восточным императором, для координации действий императора западного, посланники по прибытии в лагерь немцев немедленно занялись интригами против своего господина. В свою очередь Исаак, сумевший видимо отчасти разузнать об этом, бросил прибывших с ответным визитом дипломатов Барбароссы в тюрьму. Это было неумным шагом отчаяния - и без того взбешенный полным беспорядком, творившимся на союзных византийских землях (вместо обещанного продовольствия немцы получили нападения множества отрядов, не подчинявшихся никому), непреклонный германский император счел это формальным объявлением войны и начал продвигаться по европейским землям Византии как по вражеским. Более того, речь шла уже о завоевании самого Константинополя, при поддержке болгар и сербов. После нескольких поражений Исааку пришлось идти на попятную в этой абсолютно ненужной войне. Надо отдать Барбароссе должное - заманчивым перспективам сокрушения византийцев он предпочел трудности похода в Святую Землю. Переправившийся через Дарданеллы император разбил непобедимых сельджуков, захватив столицу султаната и двинулся дальше, навстречу бессмертию.

А Ангел остался, еще на пять лет. Внутренняя политика, проводившаяся им от случая к случаю, между как правило катастрофически заканчивающимися внешними инициативами, легко может быть охарактеризована как смесь коррупции, непотизма и фискального гнета, вынуждавшего его подданных приветствовать любого завоевателя и даже самим отлагаться от империи.
Наконец, в 1195 г. терпению военной элиты пришел конец - несмотря на всю свою слабость, несомненно удобную для них, Исаак все же был слишком откровенно неудачлив как полководец. Прямо в полевом лагере императором был провозглашен его старший брат Алексей, тут же приказавший ослепить и бросить в темницу младшего, но пощадивший своего племянника тоже Алексея. Последний был помещен под арест, но на весьма благоприятных условиях.

В 1202 г. сын Исаака бежал на Запад, безуспешно пытаясь уговорить Папу оказать ему помощь в борьбе за византийский престол. Его люди появлялись везде, но мало кто в Европе был готов заняться восстановлением власти его отца, не составившего о себе особенно хорошего впечатления. Сам же девятнадцатилетний принц не мог предоставить ничего кроме горячей уверенности в том, что после первого удара вся Византия выступит на его стороне против узурпатора. К сожалению для него, Священная Римская империя, поглотившая на рубеже веков Сицилийское королевство, находилась в состоянии внутреннего брожения, а родственный ему кандидат в императоры был некстати убит при неясных обстоятельствах, став, кажется, единственным случаем в подобном роде. Оставались итальянские торговые республики, но они и без того наслаждались подтвержденными новым правителем преференциями и были вполне довольны продолжавшейся дезинтеграцией государства ромеев. Оно само шло им в руки, стоило ли рисковать?
Отчаявшийся Алексей пытался обратиться к крестоносцам, еще впору их сборов в Северной Франции, но тогда его предложение были отвергнуты. Теперь, когда войско рыцарей оказалось в буквальном смысле на мели, семя упало на подготовленную почву. Вместо сомнительных перспектив, уже попробовавшему кровь 20 т. крестоносно-венецианскому воинству предлагалось восстановить законную власть свергнутого Исаака - за сумму в два с половиной раза превышавшей оговоренную в контракте с венецианцами, военную помощь после победы в операциях против мусульман и даже восстановление христианского единства, т.е. переход православной византийской церкви в католичество. Это было щедро даже по восточным меркам!

- - - Сообщение автоматически склеено - - -

На Константинополь
Пожалуй, основную тяжесть ответственности за принятие решения плыть к Константинополю, следует возложить на дожа. По крайней мере, только в его власти было предотвратить эту экспедицию, попросту отказавшись перевозить крестоносцев. Почему же, несмотря на то, что венецианцы имели в столице Византии крепкие позиции и без труда завоевывали ее рынок, он согласился на этот поход? Очевидно, по примерно той же совокупности факторов, обусловивших египетский проект Дандоло.
Конечно, у венецианцев были преимущества низких пошлин, экстерриториальности и прочие плюшки бонусы выгоды. Но они были и у пизанцев, и у генуэзцев. При этом, последние не имели в прошлом такого печального опыта как неудачная венецианская кампания против императора Мануила в 1170-х гг. Продолжающаяся нестабильность в Византии и явственное ослабление ее вооруженных сил дарили Венеции возможность посадить руками крестоносцев на престол нужного человека, заняв таким образом первое место в империи и оттеснив своих заклятых итальянских друзей. Дандоло попросту расширял свои планы, делая их воистину грандиозными - теперь между крестоносцами и Иерусалимом стояли не только Далмация и Египет, но и Византия. Четвертый крестовый поход должен был кардинально изменить расстановку сил на Востоке и добиться всего этого предстояло ему, старику дожу. Перспективы захватывали - и что такое откладывание освобождения Святого города и папское отлучение в сравнении с возвращением целой империи в католичество, освобождением Египта и венецианским торговым господством в Восточном Средиземноморье? И деньги, конечно, не стоит забывать о них. О! и все это без малейших вложений - и войско, и флот уже готовы! Ну кто бы устоял?

Меньше всего сомневались сами крестоносцы. Их вожди уже совершили преступление перед Богом, захватив и разграбив христианский город во время похода против язычников, куда же было опускаться ниже? Все, чья совесть была недостаточно лабильна, покинули войско, так что обсуждение носило несколько номинальный характер и дожу даже не пришлось угрожать оставить своих союзников голодать в опустевшей Заре. Оно, это крестовое войско, находилось отныне в полной власти венецианцев и представляло собой лишь отряды рыцарской конницы, с прислуживающим ей малым народцем. Флот, осадный парк и снабжение - все это было в руках людей Республики Святого Марка. И тем не менее, среди личного состава идущих на войну воинов-христиан вновь произошел раскол, и многие опять покинули войско, ставшее теперь почти полностью франко-итальянским.
Перезимовав в Заре, весной 1203 г. войско высадилось на византийском острове Корфу, где с ними встретился наследник низверженного императора (того что сверг и убил другого императора, который, в свою очередь, убил императора третьего). Если переговоры на высшем уровне прошли достаточно удачно и молодой принц подтвердил все обещания данные его послами, то в остальном освободителям младшего Ангела было над чем призадуматься: местная цитадель отказалась признавать Алексея и открыть ворота, а священник, представлявший православную церковь на острове, вступил с католиками в столь излюбленные византийцами теологические споры, без особого труда высмеяв претензии Рима на господство в христианском мире.
В мае 1203 г. французы и итальянцы сели на свои корабли, приготовившись пуститься в плавание к столице Византии. Позади них лежал опустошенный по просьбе византийского принца остров: мятежники должны были познать суровость законной власти.

Высадка
В пути союзники, разделившие свой флот на несколько эскадр, быстро восстановили порядок на нескольких островах: казалось, что метод сына свергнутого императора действенен, ибо напуганные - как видом венецианских кораблей, так и рассказами о погроме, учиненном на Корфу - поданные узурпатора Алексея III предпочитали безропотно подчиниться западным освободителям. Последние, впрочем, держали себя в руках, рассчитывая на оказание известного эффекта в столице империи.
Фуражируясь, флот крестоносцев подошел к Константинополю в июне 1203 г. Для венецианцев картина раскинувшегося между Европой и Азией мегаполиса была привычной, но уроженцы Северной Франции, Италии и Германии были поражены. В их мире обычный город насчитывал 5-10-15 т. жителей, а большой вроде Венеции - 50-60 т., но представший перед ними Новый Рим населяло тогда от 300 до 500 т. жителей! Огромный город, защищаемый построенной еще 5 в. стеной (даже Стеной) - гигантским оборонительным комплексом, развивавшимся век от века. Возводимые еще против гуннов укрепления сделали столицу Византии самым защищенным городом в мире: столетия сменялись, на смену грозным азиатским кочевникам пришли арабы, авары, болгары, скандинавы и т.д., но Константинополь устоял перед всеми. Стены не помогали только во время междоусобиц - не раз мятежник (восставший) занимал столицу, безо всякой борьбы пройдя через неодолимые укрепления. Но это были свои. Смуты сотрясали Византию, а великий город продолжал оставаться нетронутым, сосредотачивая в себе огромные богатства.

[img]http://i100.fastpic.ru/big/2018/0224/05/8f76af8bce71588915849e6bc2320f05. jpg[/img]

В начале 13 века константинопольская Стена фактически представляла из себя две стены: наружную, высотой чуть больше 8 метров и внутреннюю, на метр выше. Башни, располагавшиеся через каждые 50 метров, достигали почти 18-тиметровой высоты на второй линии и 10-тиметровой в первой - их было не меньше полутора сотен. Пространство между обеими линиями укреплений было организовано таким образом, что защитники города могли спокойно перебрасывать войска с любого участка обороны, не теряя ни минуты и без малейших затруднений. Подходы к стенам предваряли ряд других укреплений, в том числе и ров. В общем, по любым меркам, в 1203 г. задача взять штурмом главный город ромеев показалась бы исключительной, даже невозможной, для любого захватчика.
И тем не менее, высаживавшиеся крестоносцы, вместе со своими хитрыми итальянскими друзьями, решились именно на быстрый штурм, а не на долгую осаду. Дело было даже не в запасах продовольствия, которых не хватило бы и на месяц (в конце концов, венецианцы могли снабжать осаждавших сколь угодно долго), но в общем настрое участников Четвертого крестового похода: они ведь не воевали с византийцами, они воевали за них. Стоит только показать трусливым и изнеженным грекам наследника настоящего басилевса, как те распахнут ворота, приветствуя своих старых латинских друзей. Не война, но полицейская операция, как сказали бы в 19 веке или сейчас.

И они показали. Царевича провезли на галере вдоль города, демонстрируя столпившимся жителям. У последних это не вызвало ни малейшего энтузиазма, а с башен, как говорят, метнули несколько снарядов - последнее было не очень-то вежливо по отношению к плывущим под флагом перемирия представителям крестоносцев. Итак, смотрины не удались. Разочарование европейцев несколько скрасил очевидный факт явной неподготовленности византийцев к войне. То, что последние не располагали боеспособным флотом, было давно известно - морские силы Византии пришли в упадок со времен кончины императора Мануила - но беспрепятственная высадка крестоносцев, не вызвавшая у ромеев никакой инициативы в момент, когда опиравшаяся на рыцарскую конницу армия Европы была особенно уязвимой, а также брошенные запасы зерна, очень пригодившиеся союзникам, убеждало последних в том, что сопротивление не будет ни особенно сильным, ни умелым. И они были правы.
Алексей III оказался готовым к управлению империей не более чем его младший брат. Активность нового императора устремлялась главным образом на гедонизм, что, в определенном смысле, соответствовало духу упадка в самой Византии. Апатия бездеятельности охватила императорский двор, предпринимаемые меры к борьбе носили чисто пассивный, оборонительный характер.

Сперва Алексей и вовсе задумал перекупить крестоносцев, отправив им предложение материального обеспечения в походе на Иерусалим. Возможно, что это бы сработало, но решения принимали не рыцари, а венецианский дож. Для Дандоло посулы Алексея не несли никакой ценности, особенно в рамках предполагаемых после победы выгод для его родины. Поэтому представителю императора был дан недвусмысленный отказ. Крестоносцы попросту не воспринимали его в качестве стороны для переговоров, для них он был мятежником свергшим и ослепившим своего господина - попросту самозванцем, никем. Он не имел права ничего предлагать, а мог лишь сдаться в надежде на милость.

Подобная реакция, разумеется, лишала переговоры всякого смысла - теперь даже Алексею стало ясно, что высадившиеся всерьез решили сражаться за восстановление на престоле его брата. Император постарался донести до жителей столицы всю варварскую грубость крестоносцев - и это ему в определенной степени удалось. Население, до этого достаточно равнодушно воспринимавшее обе стороны конфликта, посчитало себя оскорбленным. Реакцией, как того и следовало ожидать, стали погромы домов константинопольских латинян, бежавших к месту высадки крестоносцев. То, что власти допустили подобное, равно как и сама возможность значительным группам людей уйти из Константинополя, лучше всего говорит об упадке византийского государства. В остальном, можно говорить о глубоком несовпадении взглядов на мир: для ромеев казалось дикарством жесткая система наследования европейского феодализма и стремление высадившихся воевать за нее, отвергая возможность полюбовного соглашения. Империей должен управлять достойнейший, мир лучше войны - эти византийские принципы были столь же неприятны и крестоносцам, видевшим в них лишь интриганство и слабость, прикрываемую бесконечными рассуждениями.
Кроме того, обе стороны были еретиками - друг для друга.

Осада и первый штурм
Теоретически, силы империи должны были значительно превосходить вторгшихся, но на практике это было далеко не так. По некоторым данным, византийцы даже уступали им в численности, насчитывая около 15 т. человек. Упадок военного искусства Византии, начавшийся давно, еще со времен арабских завоеваний, привел к тому, что императоры все больше и больше полагались на наемные армии: от европейцев до азиатов. Наиболее боеспособными соединениями византийского войска - что само по себе являлось приговором - были наемники: т.н. варяжская гвардия - скандинавы, ставшие элитным наемным отрядом со времен создания Киевской Руси и завоевания Англии норманнами. Рассчитывать на эти отряды можно было только при наличии твердой власти, а этого как раз и не было. Греческие воины, не считая конных отрядов из знати, считались, да и были, второсортными - как в отношении собственно византийской армии, так и ее западных противников.
На поле боя грекам трудно, практически невозможно, было противопоставить что-то коннице европейцев. Рыцари превосходили греков и как организованная боевая масса, и в качестве одиночных бойцов. В этом не было никакой загадки: в отличии от Византии, где ветшавшее государство попросту не могло содержать достаточно многочисленное войско, не говоря уже о состоянии имевшегося, вооруженная сила Запада никоим образом не зависала от наполнения казны тамошних правителей. Сама социальная и политическая система давала в руки Европы несравненный по силе меч - рыцарство.

Тот факт, что большинство представителей данного сословия редко участвовали в больших войнах и даже крупных сражениях, не должен обманывать нас. Подготовка их была великолепной, вооружение тоже - турниры, которые тогда были далеки от классических манерных состязаний 15 века, были прекрасной школой, выпускавшей профессиональных воинов. Возможный греческий ответ на эту угрозу - катафрактарии или клибанарии (закованные в броню всадники, перенятые византийцами у Востока) - провалился как раз ввиду того, что государство оказалось неспособным поддерживать их численность на необходимом уровне. Кроме того, в быстрых сражениях с восточными противниками эти монстры казались дорогостоящей ненужностью. По схожим причинам греки не располагали и собственной пехотой - парадоксальная слабость их городов, никогда не занимавших места подобного своим европейским побратимам, и государственная мудрость, предпочитавшая простой путь вербовки пизанских арбалетчиков и варяжских пехотинцев трудном процессу создания собственных сил, привели к тому, что в решительный момент столкновения с не самой сильной из западных армий у византийцев не оказалось ни надежной пехоты, ни хорошей конницы.
Еще более катастрофичной была ситуация на воде, о которой мы уже упоминали: в месяцы предшествующие вторжению самого огромного из всех западных флотов, что когда-либо атаковали восточную империю, ее морская мощь низвелась до двух десятков судов, неспособных пуститься в плавание. Для государства, чьи коммуникации опирались на воду, это было недопустимым благодушием. Пожалуй, именно исчезновение морской мощи Византии следует отнести к тем ключевым факторам, обеспечившим дальнейшее развитие событий: даже вчетверо слабейший (относительно венецианской армады) флот мог бы сделать положение атакующих невыносимым.



В первых числах июля, после того как стало ясно, что жители столицы не спешат навстречу освободителям, а византийское войско укрывается за стенами, крестоносцы перешли к решительным действиям. Конечно же, главным инструментом в планировавшейся операции должен был стать венецианский флот - именно его присутствие, создававшее опасность высадки крестоносцев во многих местах, заставлял защитников распылять свои силы. Теперь это давление на возможности византийской армии удержать весь оборонительным периметр города должно было возрасти: союзники решили высадиться у Галаты, изолированного латинского квартала Константинополя, лежащего у побережья северо-восточной стороны залива Золотой Рог. Именно там находилась одна из двух башен, замыкавших вход в бухту гигантской подъемной цепью. После того как Галата падет, а венецианские корабли войдут в залив - положение Константинополя станет совсем трудным, не без оснований предполагали вожди крестоносцев. Впрочем, если рыцари видели в этой атаке лишь средство для обеспечения коммуникаций между своим будущим главным полевым лагерем и кораблями итальянцев, то дож, видимо, рассчитывал на эффект внезапности и паники, позволившей бы десанту крестоносцев захватить весь город буквально на спинах удиравших греков. Он попросту не мог предположить, что византийцы отдадут ключевой пункт своей обороны практически без сопротивления. А именно так это и произошло.

Новый десант, как и прежде, был произведен вполне беспрепятственно и высадившиеся наскоро устроились перед латинским кварталом. На утро греки устроили нечто вроде небольшой вылазки, которую крестоносцы отбили без особых трудностей. Тем не менее, одна из немногих в этой кампании инициатив императора Алексея сыграла с оборонявшимися дурную шутку: посланных из города сил было слишком мало для разгрома десанта, но вполне достаточно для того, чтобы удиравшие в панике греки не сумели вовремя запереть за собой входные ворота башни. Наседавшие европейцы не упустили своего шанса: преследование продолжилось, византийские солдаты сдались, а укрепление было захвачено, вместе с самой Галатой. Вскоре венецианский флот торжествующе входил в Золотой Рог, демонстрируя напуганным жителям города сотни своих судов. Укрывавшиеся в заливе остатки византийской морской мощи были захвачены без малейших трудностей: только нескольким греческим кораблям удалось самозатопиться прежде чем они была захвачены или сожжены врагом.



Теперь между победителями начались разногласия: как уже говорилось, венецианцы хотели атаковать Константинополь прямо из залива, не теряя времени, тогда как рыцари предпочитали более привычную им тактику прорыва с суши. Итогом споров стал достаточно сомнительный компромисс - силы европейцев разделились. Крестоносцы разбили лагерь напротив севера-западной части города, образующей выступ между европейской сушей и заливом. Это был один из слабейших участков оборонительной линии, несмотря на находившийся там Влахернский дворец - резиденцию императора, само по себе мощное укрепление. Характерным является то, что рыцарям даже не пришлось производить еще одну высадку - они запросто пересекли залив через мост, который греки попросту не успели (не смогли) разрушить. Покуда крестоносцы собирались ворваться в город пробив основание выступа, венецианцы собирались сделать тоже самое подрезав его, атаковав с воды.
Подготовка к штурму заняла около десяти дней, и почти в каждый из них византийцы предпринимали вылазки, неизменно оканчивавшиеся неудачей и бегством. Это были как всегда слишком робкие попытки, чтобы принести решительный результат одной из сторон, но тот факт, что в боях принимали участие варяги, говорит о степени беспокойства императора Алексея и ограниченности его возможностей.

Наконец, в середине июля союзники пошли на штурм. И тут оказалось, что несмотря на изнеженность современных греков, стены города все так же надежны, что и раньше. Сухопутную атаку крестоносцев отбили без особого труда - это было заслугой варягов, легко сбросивших напавших со стен, вместе с их лестницами. Французам - а именно они шли на острие атаки - не помог даже удачный подкоп, обрушивший одну из башен первой линии. Созданный было на стене плацдарм, едва достаточный для размещения десятка бойцов, был вскоре ликвидирован. Довольный Алексей, находившийся тут же, во дворце, успел порадоваться виду нескольких взятых в плен крестоносцев. Но тут возгласы радости сменились криками ужаса.



Линия венецианских кораблей, выстроившаяся в заливе, обстреливала позиции защищавших прибрежный участок греков, варягов и пизанцев из баллист и катапульт. С моря атаковали не только люди дожа, в бою принимала участие и часть крестоносной армии, в основном ее итало-германский контингент. Они даже сумели высадить на сушу стенобитное орудие, но долгое время все усилия штурмующих не приносили никакого видимого результата. В критический момент, когда судьба боя колебалась на весах (можно только предположить, какой разрушительный эффект оказала бы первая большая неудача на союзное воинство), дож приказал своему кораблю пристать к берегу, демонстрируя решительность победить во что бы то ни стало. За флагманом устремились и другие корабли, шлюпки с венецианцами заполонили воду. Это усилие привело к моральному слому защитников города, лучшие силы которых были заняты отражением сухопутной атаки. Началось бегство не готовых к тяжелой резне греков, немногочисленные (здесь) контингенты наемников не могли ничего изменить и тоже отступили. Упрямая решимость Дандоло привела к тому, что крестоносцам достался участок городской стены с двумя десятками башен.

Но бой еще не был окончен. Разве византийцы не отбросили французов? вперед, к месту прорыва! И варяжская гвардия, почувствовавшая вкус крови, была брошена на войска дожа. Сперва ей удалось добиться успеха - крестоносцы не только не ворвались в город - они отступали, теряя добытое с таким трудом. Дело запахло жаренным - и не даром, ибо кто-то (как правило грешат на венецианцев, но было ли это сознательным действием или обычной на войне случайностью понять трудно) поджег дома на улицах, разделявших противоборствующие стороны. Начавшийся пожар сперва замедлил варяжскую контратаку, а потом и вовсе остановил ее, так как ветер, увы, разгонял пламя в их сторону. Покуда пожар перекидывался на новые и новые здания, венецианцы и рыцари сумели перегруппироваться. Дандоло известил о достигнутом успехе своих сухопутных товарищей, сумев поднять их моральный настрой в столь важный момент. Тем не менее, положение еще нисколько нельзя было считать определившимся: если морская атака союзников и не окончилась провалом, то покуда и не привела к разгрому византийцев. Напротив, теперь император Алексей решился покончить с разделившимся врагом одним ударом. Он вывел все боеспособные силы к французскому лагерю, намереваясь сперва выиграть полевое сражение, а уже потом заняться морским десантом. Удар в поле должна была поддержать вылазка из-за стен.


Все это были (если они вообще были) планы лишенные практического наполнения. Хотя источники, в общем и целом, говорят о некоем численном преимуществе вышедших на битву византийцев, это не кажется столь очевидным. Во-первых, общее преимущество в числе было на стороне латинян, а уровень командования защитников города не был таков, чтобы убедить нас в их способности сконцентрировать для решительного боя все доступные силы. Очевидно, что значительная часть сил оборонявшихся все еще была в городе. Поэтому можно говорить о 7-10 т. отряде, что никак не является превосходящим числом. А если вспомнить о том, что дож незамедлительно направил в полевой лагерь французов свои резервы (как только кризис на его участке был разрешен), то как бы не оказалось, что численное преимущество было у крестоносцев.
Так или иначе, у византийцев отсутствовало главное - решимость исполнить свой план действиями. Их выстроившееся войско бесцельно выжидало, давая врагу время выстроиться для боя. В какой-то момент часть французских рыцарей не выдержала возникшего напряжения и устремилась в атаку, поставив все под угрозу, но это привело лишь к постыдному завершению вылазки: не принимая боя, византийцы принялись уходить обратно в город, оставляя своих врагов в радостном недоумении.

Император Алексей, и без того надломленный непривычными тяготами осады и постоянным переходом от надежды к отчаянию, счел что с него довольно. Он равнодушно выслушивал завуалированные упреки своих командиров и оскорбительные крики толпы на улицах. Вечером того же дня император бежал из города, вместе с семьей (не считая нелюбимой жены и ее родственников), приближенными и тем количеством казны, которое они сумели унести. Не было отдано никаких распоряжений о дальнейшей обороне или назначении преемника. Алексей, не по своей воле ставший когда-то басилевсом, не испытывал по отношению к империи никакого ни малейшего чувства долга и стремился поскорее избавиться от непосильной ноши. На следующее утро Константинополь погрузился в хаос.
Покуда жители города изливали свою ненависть к бывшему главе государства, элита искала выход из сложившейся ситуации. На фоне назревавшей военной катастрофы вариант с возвращением на престол слепого Исаака показался вполне приемлемым решением. Перед пленником, слышавшим лишь отдаленные звуки боя, внезапно предстали высшие чины империи, молившие его вновь править государством. На улицах чернь, чья память никогда не отличалась глубиной, уже восславила возвращение доброго Исаака. Никто и не подумал протестовать против императора-слепца, не говоря уже о том, чтобы напомнить о печальной аналогии со вторым Юстинианом - тоже калеке, сумевшем вернуть себе власть после многих лет безвестности. Те события, произошедшие при схожих обстоятельствах, не принесли Византии ничего хорошего, но кто сказал, что история обязательно повторяется?
К крестоносцам отправили гонцов с извещением о чудесном перевороте, союзники возликовали. Теперь дело Четвертого крестового похода будет продолжено - и на какой крепкой основе! вместе с возвратившейся в истинное христианство восточной империей! ну не чудо ли, что немногие добились столь многого за такой короткий срок?


Шаткий мир
Делегация крестоносцев отправилась в Константинополь. Во Влахернском дворце их ожидал Исаак, рядом с которым на троне восседала супруга-императрица - по иронии судьбы, сестра незадачливого венгерского короля, у которого освободившие ее мужа люди недавно силой отняли город. Тем не менее, византийский двор попытался оказать максимум почтения своим латинским друзьям: условности были отброшены и Исаак легко согласился дать послам частную аудиенцию. Никого, конечно, не удивил тот факт, что его сын все еще находился в лагере крестоносцев - предыдущие десятилетия приучили стороны к взаимному недоверию. Да и сами представители христианского воинства не могли не заметить ненависти и опаски, мелькавшей в глазах встречавших их придворных. Несмотря на все показное радушие, никаким согласием в воздухе и не пахло. Тем тяжелее была задача послов.
Им предстояло огласить условия на которые пошел Алексей, сын Исаака. Последний был поражен и попытался изменить хотя бы пункт о слиянии церквей (точнее подчинении константинопольского патриарха Римскому Папе), но после всех немыслимых успехов (и действительно, чем еще, кроме как Божьей волей, могли объяснить себе крестоносцы цепь непрерывных удач в этой кампании? государство греков само шло им в руки; нечто подобное тремя веками позднее испытают конкистадоры в Новом Свете) представители святого воинства никоим образом не были настроены пойти на уступки. Тут можно сделать небольшую паузу и предаться ретроспективной конспирологии.

Возможно ли так, что дож изначально не верил в обращение всей Византии в католичество? И сознательно пускал брандер под все возможные компромиссы, намереваясь выдоить из этого предприятия максимум для своего города? Трудно представить, чтобы венецианцы, хорошо знавшие с кем им приходится иметь дело, всерьез полагали, что одна из многочисленных смен властителя в восточной империи повлечет за собой такие кардинальные изменения в религиозном вопросе. По крайне мере, мало что из известного им исторического опыта говорило было в пользу такого чудесного преображения: как правило, христианство распространялось лишь путем тяжелой и долгой борьбы с язычниками. И почти никогда - в случае наличия аналогичного ему (т.е. всесторонне разработанного, с собственным церковным аппаратом) вероучения.
Делегация союзников состояла из четырех (или шести) лиц - двух (трех) венецианцев и двух (трех) французов, причем главой представительства стал человек последних. Можно предположить, что Дандоло сознательно выталкивал вперед более ограниченных и не готовых идти на компромисс французских рыцарей, оставаясь при этом в тени. Странно что такой умный человек, всегда легко направлявший туповатых вождей крестоносного воинства, не пошевелил и пальцем ради того, чтобы смягчить постепенно нараставшее давление на новое византийское правительство. И даже напротив, сам участвовал в нем. Мне думается, что слепой Дандоло отлично рассмотрел всю слабость державы ромеев и не собирался давать императору Исааку ни малейшего шанса на укрепление своих позиций. Возможно он уже думал о том, что будет после Византии.
С другой стороны - нужны ли особенные мотивы там где правит человеческая глупость? О собственно рыцарях и говорить не стоит, сложившаяся ситуация была попросту за пределами их разумения - чего иного можно было ожидать от второсортных вождей? Что же до Дандоло, то понимание им утопичности планов быстрого перекрещения Византии никак не противоречит проявленной им торопливой жадности. И действительно - надо спешить получить из империи все, покуда новый взрыв не уничтожил достигнутых договоренностей. Вполне логично и соответствует неумеренной жадности представителей итальянских торговых республик.

Исаак уступил. Да и можно ли было ждать от вчерашнего (в буквальном смысле) узника, не могущего даже переодеться без посторонней помощи, особенного упорства? положение его было не из таковых. Он подтвердил все, что наобещал Алексей, указав лишь на то, что исполнить это будет трудно - но не невозможно. Война закончилась, жизнь начала приходить в мирное русло.
Крестоносцы разбили лагерь в Галате, вновь переправившись на другой берег Золотого Рога. В качестве напоминания о своих правах, они сделали основательную дыру в стенах, то бишь большой пролом. Это, а также покачивающийся на спокойных водах залива венецианский флот, служило гарантией, что греки будут вести себя прилично. В остальном все происходило вполне пристойно: Алексей наконец-то вернулся в столицу и был коронован в качестве императора-соправителя. Двадцатиоднолетний император запросто общался с крестоносцами на бесконечных пирах и общая атмосфера, казалось бы, значительно разрядилась. Простые пилигримы из христианского воинства стали посещать великий город малыми группами, ничего не опасаясь. Теперь они могли расслабиться и отдохнуть - византийцы взяли их снабжение на себя и соединенное войско впервые с начала похода наелось досыта. Даже мстительные итальянцы - мы говорим о представителях Пизы - и те примирились со своими заклятыми венецианскими друзьями. И только Иннокентий из своего Рима продолжал упорствовать, его не впечатляла похвальба крестоносцев - предвидя дальнейшие бедствия он отнесся к их успеху со примерным пессимизмом.

Между тем, обоим императорам нужно было исполнять свои обязательства по договору. Им удалось оплатить почти половину из обещанных сумм, но эта выплата лишила казну всех средств и основательно подорвала популярность новой власти. Для жителей Константинополя не стало секретом то, что их правители увеличивали налоги ради того, чтобы расплатиться с людьми, убившими многих горожан и устроивших в столице пожар. Дальнейшие действия властей только подливали масла в огонь: чтобы поскорее закрыть материальный вопрос (в чем, к слову, не было уже никакой насущной необходимости - фактически, все долги внутри Четвертого крестового похода были погашены) Алексей приказал воспользоваться церковными принадлежностями. Солдаты выносили из храмов все ценное - на переплавку в золотые и серебряные слитки.
Конечно, оба императора понимали, что это не лучший выход, но в условиях расстроенных дел в империи, где они фактически могли контролировать лишь столицу, такие меры казались меньшим из зол. По крайней мере, видимо представлялось им, тут это не вызовет восстаний, подавить которые в Малой Азии или на Балканах было бы в существующих условиях крайне затруднительно. Но не трудно вообразить себе реакцию на это жителей столицы.

Греки, для которых теологические вопросы были излюбленными предметами для полемики, не просто возмущались - они начинали ненавидеть своих гостей по-настоящему. Не требовалось большого ума, чтобы предсказать чем все это закончится: не прошло и месяца после примирения византийцев и крестоносцев, а борьба уже вспыхнула вновь.
Началось все из-за пустяка: какая-то группа латинян (не ясно кто именно - фламандцы или пизанцы) решила разграбить одну из мечетей Константинополя. Мусульмане вступили в схватку - и на помощь им с радостью повалила православная толпа. Католиков избивали и убивали, но тут начался пожар. Причины его неясны - по одной из версии европейцы подожгли мечеть уже после того как драку прекратили появившиеся императорские солдаты, по другой - это произошло во время потасовки. Важно то, что новый пожар оказался намного губительнее прежнего и бушевал несколько дней, причинив городу огромные разрушения.
Самого молодого императора в это время в городе не было - он, вместе со своими западными друзьями, устроил мини-поход в Малой Азии, легко приводя к подчинению смутившиеся было провинции. Вернувшись из похода Алексей застал совсем иную картину: многочисленные пепелища и озлобленные толпы горожан, проклинавших и крестоносцев, и своих императоров. По чьему-то приказу (очевидно с негласного согласия остававшегося на хозяйстве Исаака) был заделан пролом в стене, что вполне выпукло говорило он настроениях в столице.
Выбора у Алексея не было - пришлось просить союзников остаться в Галате до весны, иначе выполнять свои обязательства он попросту не сможет. Отсрочка не вызвала ожидаемого сопротивления - крестоносцы уже вполне вольготно чувствовали себя под стенами византийской столицы, а потому легко согласились на просьбу императора.

Переворот
Начавшаяся осень не остудила горячих голов ни в лагере крестоносцев, ни в огромном городе ромеев. Императоры столкнулись с угрозой потери власти - и реагировали на нее по-разному, в соответствии с собственным жизненным опытом и особенностями характера. Старый слепой Исаак все больше уходил в мир иллюзий, находя утешение в заманчивых предсказаниях о грядущем величии от разного рода старцев. Надеяться на него не приходилось. Но и молодой Алексей не мог предложить чего-то более позитивного, нежели политика двух стульев отчаянного маневрирования между Сциллой и Харибдой: требованиями интервентов, сделавших его императором, и возмущением собственных поданных. Окружая себя ненавидящими западных гостей помощниками, Алексей продолжал убеждать крестоносцев в том, что выполнит все условия договора. Но - позже. О настоящей же перемене религии, кроме вызвавшей всеобщее возмущение вымученной программной проповеди патриарха, покуда и заикаться не стоило...

Оставалось еще одно верное средство поддерживать хорошие отношения с гостьями - золото. Но теперь, когда союзный флот остался стоять в заливе до весны, можно было и не спешить с выплатами. Тем более, что денег в казне давно не было, а продолжавшаяся кампания по сбору средств грозила закончиться всеобщим бунтом. Поэтому император решил, что будет достаточным просто кормить своих союзников, кормить во всех смыслах: продовольствием и обещаниями. С обещаниями проблем не было, а вот питание у пилигримов резко ухудшилось. Несмотря на все приказания, греки не очень-то охотно снабжали ненавистную теперь Галату, что, в свою очередь, вызывало у крестоносцев постоянные нарекания и жалобы.

К началу зимы 1203 г. постоянно уменьшавшиеся в размерах выплаты прекратились вовсе. Отношения между партнерами по великому пакту тоже охладели до предела. Простые крестоносцы перестали появляться в городе - их там попросту убивали. Бежали в Галату и те латиняне, что все еще оставались в Константинополе. В отместку рыцаря и моряки захватывали и грабили дома знати, расположенные вне стен города, у моря. Это, конечно же, не добавляло им любви среди византийцев: в редкие моменты своей истории общество империи было настолько едино в своем отношении к какому-либо вопросу.
Уходящий год продемонстрировал еще две попытки восстановить безнадежно испорченные отношения. Сперва во Влахернский дворец отправилась делегация союзников, в уже знакомом нам составе - полдюжины крестоносцев и венецианцев, как всегда представляемых поровну. Настрой византийских правителей можно понять по тому, что теперь никто не собирался давать послам частную аудиенцию - они должны были высказать свои претензии на глазах у всех. Очевидно, что переговоры были обречены еще до того, как начались.

Неприязнь ромеев столкнулась с непреклонностью латинян. С примерным тупоумием француз, возглавлявший делегацию последних, умудрился нажать на все болевые точки в отношениях между новыми друзьями. Он не только еще раз перечислил все обещанное крестоносцам, но и прямо угрожал войной, в случае если греки немедленно не начнут исполнять уговор. Наконец, рыцарь не удержался, чтобы не оседлать любимого конька европейцев - врожденной хитрости и двуличия византийцев, прямо заявив об этом во дворце. Естественно, что "переговоры" провалились толком не начавшись, а горе-дипломатам пришлось практически удирать, спасая свои жизни.

Вторую попытку предпринял сам дож Дандоло - это произошло буквально через несколько дней после неудачного визита союзников во дворец. На этот раз встреча должна была произойти на берегу, без лишних глаз и ушей. Увы, ее ожидал еще более худший провал, нежели в первом случае. Алексей, видимо ободренный поддержкой двора после публичного скандала с латинянами, был непреклонен. Говорят, что это вызвало вспышку гнева у старого итальянца, в глаза назвавшего императора Византии скверным мальчишкой, вытащенным из грязи. Последнее, кажется, является легендой - венецианский дож был достаточно опытным человеком, чтобы контролировать себя и вряд ли бы решился бросать такую перчатку просто так, ради того, чтобы потрафить своим чувствам. Лидеры Четвертого крестового похода еще не считали разрыв с византийцами окончательным, об этом свидетельствуют последовавшие недели: войско и флот европейцев, конечно, были настороже, но атаковать не решались. Союзники выжидали, надеясь на изменение обстановки и перемену настроений в императорском дворце.

Между тем, поставленное ими византийское правительство все более утрачивало контроль над обстановкой в городе. Кто-то - очевидно, что речь пойдет об условной партии войны (точнее тех, у кого за словами последовали дела) - подготовил и осуществил в самые первые дни 1204 г. атаку брандеров. Почти два десятка подожженных рыбацких и торговых посудин устремились к стоящему в заливе флоту венецианцев (и небольшому пизанскому контингенту, вынужденно присоединившемуся к ненавистным итальянским собратьям). Удар, эффектно нанесенный ночью, мог бы привести к ощутимым потерям, но месяцами нараставшее напряжение сыграло венецианцам на руку - они были готовы к чему-то подобному. Погиб только один корабль, да и тот пизанский. Союзники, разумеется, восприняли это нападение однозначно - Алексей сделал свой выбор, соглашение разорвано и война началась. Но это было заблуждением, развеявшимся в ближайшие дни - недолгое правление Ангелов-соправителей подходило к своему бесславному концу.

Алексей, а тем более Исаак, стали более не нужны. Зачем? Навязанные Византии внезапно приплывшими варварами, они могли играть какую-то роль лишь в качестве сдерживающего фактора, прослойки между открыто грозившими своими мечами латинян и постыдной слабостью византийцев, но теперь, когда жребий был брошен, когда стало окончательно ясным, что худой латинский мир хуже доброй войны с латинянами - зачем теперь были нужны эти марионетки? Жалкий Исаак, слабый Алексей... Их свержение, по всей видимости, и так было вопросом времени - оскорбленное чувство ромеев рано или поздно взяло бы свое - но в январе 1204 г. у выродившихся представителей династии Ангелов не оставалось даже и этого, последнего ресурса. Императоров убрали с необыкновенной простотой и даже будничностью - будто переставили подальше старую негодную мебель.
За несколько недель до переворота толпы народу уже собирались для того чтобы проорать приговор своим неспособным правителям. Напуганный Алексей вновь было устремился к своим западным покровителям, но это была его лебединая песня. Недоверчивые крестоносцы, якобы обещавшие прислать ему своих рыцарей, не успели еще толком разобраться в ситуации, а на византийском престоле уже сидел новый человек - император Алексей V Дука Мурзуфл.

Последнее означало насупленный - сросшиеся на переносице брови вызывали указанный эффект и прозвище. Не старый еще, крепкий и энергичный Мурзуфл, бывший в недолгие месяцы правления Исаака и Алексея одним из самых приближенных к трону людей, разыграл с Ангелами нехитрую комбинацию: покуда напуганный ненавидящими его толпами Алексей метался из крайности в крайность, заговорщик сперва застращал императора угрозой выкрикнутого уличными скопищами народного кандидата, после чего взялся вести новые переговоры с латинянами. Известив варягов о том, что их собираются заменить отрядом крестоносцев (так ли это было на самом деле - неясно), он заручился поддержкой дворцовой стражи. Дело оставалось за малым - разбудив ночью Алексея Мурзуфул ошеломил его известием о нападении толпы на дворец и повел спасать. В процессе спасения, Алексей внезапно оказался в темнице - возможно в той самой, где не так давно сидел его отец. Старого Исаака попросту задушили, не став тратить время на формальности (впрочем, существует мнение, что он попросту не выдержал очередного кульбита судьбы и очень вовремя умер). Наконец, провозгласив себя новым правителем, Мурзуфул отправил солдат на улицы и быстро избавился от провозглашенного ими императора. Не долго задержался на свете и главный источник всех бед - Алексей IV был убит в начале февраля. Неудачливый басилевс был, по всей видимости, сперва отравлен, а потом задушен - по мнению крестоносцев, руками узурпатора, что представляется явной пропагандистской выдумкой: у нового императора и без того была масса дел, хотя его личное присутствие при казни весьма вероятно. Так или иначе, но время династии Ангелов закончилось.

Падение
Первые стычки начались еще до того, как шею Алексея IV опоясала удавка (или руки) убийцы. Мурзуфл уже в январе организовал несколько неудачных атак, в ответ на которые рыцари разорили окрестности города, а венецианцы фактически установили морскую блокаду. Теперь император Алексей V требовал, чтобы крестоносцы убирались подобру-поздорову, в течении нескольких дней. В качестве аргумента он подвесил на крюках трех взятых в плен венецианцев, демонстрируя мучения несчастных со стены. Утверждается, и по всей видимости справедливо, что после этого бедолаг сожгли заживо.
Развивая этот "успех", император выступил во главе нескольких тысяч солдат, стремясь перехватить возвращавшийся из удачного набега отряд крестоносцев. Увы, его ждало жестокое разочарование: греки были обращены в бегство, причем французы сумели ранить патриарха и захватить то ли важную икону, то ли знамя с вышитой на нем Богородицей. Сама стычка, как и всегда, не принесла византийцам особенно больших потерь, но в который раз продемонстрировала боевое превосходство латинян над греками, несомненно подорвав уверенность Мурзуфла в конечной победе. Император неловко попытался преуменьшить последствия пропагандистской неудачи, но наслышанные об этих попытках крестоносцы ответили ловким ходом, пустив галеру с трофейной иконой вдоль городских стен. Еще одна попытка использовать брандеры провалилась и за день до убийства Алексея свергнувший его Мурзуфл попытался вступить в переговоры со своим упрямым врагом.

Отлично понимая кто именно направляет христианское воинство, император не стал тратить время и обратился напрямую к Дандоло. Встречу вновь назначили у берега: византиец был верхом на коне, а венецианец - на галере.
Дож предложил византийцу прежние условия, отягощенные требованием немедленной выплаты определенной суммы. О живом еще Алексее упомянуто не было. Мурзуфл попытался было затянуть время, не давая однозначного ответа, но тут к месту переговоров подскакали рыцари и императору пришлось спасаться бегством. Часть греков замешкалась и была схвачена. Видимо, Дандоло решил подстраховаться на весьма вероятный случай того, что переговоры провалятся и задумывал одним ударом разрубить затянувшийся узел. Возможно и то, что союзники венецианцев попытались сорвать намечавшийся компромисс, но как тогда объяснить то, что их появление совпало с определившейся неудачей переговоров? Впрочем, есть мнение, что никакого нападения вообще не было - византиец-де соглашался на все условия, кроме церковного подчинения Риму, после чего дело закончилось перебранкой и стороны разошлись, окончательно убедившись в неразрешимости ситуации мирными средствами. Византийский император сделал свои выводы, избавившись на следующий день от ставшего ненужным всем Алексея.

Существовала ли вообще возможность предотвращения случившихся позднее событий? В теории - да, если бы дож (первоначальные финансовые интересы которого были давно соблюдены) и рыцари вспомнили ради чего они вообще собрались. Но теперь им было не до этого - следовало покарать изменника Мурзуфла и его мятежников, ведь убийство своего господина - тягчайший грех. И не просто покарать - ввиду отсутствия законных претендентов и упорствующих в ереси греков, новым императором предполагалось избрать кого-то из среды крестоносцев (в этом случае венецианец становился патриархом - и наоборот), а саму империю упразднить. Прежняя Византия, с греческим православием и ромейскими императорами, должна была умереть, ее собирались разделить между победителями. Так, без особого шума, с принятием этих планов испустил дух Четвертый крестовый поход, с его освобождением Святого города: никто уже всерьез и не думал о первоначальных целях экспедиции - кампанию против Византии решено было вести как минимум до весны 1205 г.

К апрелю 1204 г. союзники решили, что готовы повторить успех прошлого лета. Атаку теперь решено было вести исключительно со стороны залива, имея целью ворваться в Константинополь все через тот же участок городских стен, отделявших Влахенрский дворец от Золотого Рога. Как и прежде, европейцы действовали решительно, но, похоже, не извлекли особого урока из первого штурма. Тогда победу обеспечил удар с нескольких сторон, заставивший защитников рассредоточить силы и впасть в панику, задолго до того, как поражение стало необратимым. Теперь же византийцы преспокойно отражали попытки крестоносцев захватить достаточный для прорыва участок стены, а многие катапульты, баллисты и тараны нападавших были уничтожены. Наконец, после того неудача совершить прорыв вполне определилась, крестоносцы начали отступать, не желая доводить дело тяжелых потерь.
Их источники утверждают, что успеху нападения воспрепятствовала погода, будто бы помешавшая венецианскому флоту вовремя высаживать на сушу подкрепления - в общем-то, обычные для проигравших жалобы на непреодолимые внешние условия. Фактом было то, что впервые с прибытия латинян они потерпели очевидную неудачу на виду у всего города. Жители столицы и Мурзуфл ликовали. Напрасно.



Никто в лагере крестоносцев и не подумал отступать. Через два-три дня после неудачного приступа они пошли в бой опять, вновь атакуя тот же участок обороны. И опять казалось, что византийцы отобьются - бой шел уже несколько часов, но крестоносцам никак не удавалось зацепиться на стенах. И все же их настойчивость их принесла плоды - после того как задул ветер и несколько десятков связанных попарно парусников устремились к башням. Большинство деревянных башен на этих судах не достигало уровня византийских укреплений, но с нескольких наиболее крупных сумели перекинуть мостики, встав вровень с защитниками стены. Рыцари сумели перебраться по хлипким лестницам и после короткой схватки захватили башни, обратив врага в бегство. Поднятые над укреплениями знамена повысили боевой дух штурмующих, тогда как греки принялись разбегаться - многие из защитников города предпочли в такой момент заняться спасением своих домов и семей. Если так - то они крупно просчитались. Непонятно, что было с варягами - по одной версии их отряды захлестнула толпа бегущих, по другой - наемники принялись требовать выплатить им причитавшееся, отказываясь идти в бой. Ясно одно - после захвата врагом стен контратаки не последовало. Все это лишний раз подтверждает то мнение, что численно силы оборонявшихся уже значительно уступали крестоносцам. Ирония судьбы - из трех человек, правивших Византией за последние несколько лет, наиболее организованное сопротивление латинянам оказал именно Алексей III, вошедший в историю как ленивый и неспособный император.
Ожидавшие засады крестоносцы не сразу двинулись в городские кварталы, но сделав это, быстро убедились в том, что сопротивления не будет. Какие-то силы греков попытались дать бой в императорской резиденции, но были быстро разбиты. Тем не менее, опасения и усталость победителей были таковы, что они не решились захватывать город в тот же день, предпочтя расположиться на ночь вокруг Влахернского дворца.

Наутро в Константинополе уже не было императора. Мурзуфл, оставшийся без войска, бежал, забрав с собой жену и дочку бывшего императора Алексея III - того самого, что завязал когда-то первый узел этой драмы, свергнув Исаака. У Византии был явный переизбыток отставленных и действующих императоров. Между тем, торжествующие крестоносцы готовились беспрепятственно продвигались по улицам.
Захват Константинополя вылился в чудовищный грабеж, сопровождавшийся соответствующим уровнем произвола. Есть ли нужда перечислять совершенные злодейства? У греков не было теперь защитников, не было причин для сдержанности и у крестоносцев. Долго накапливавшая ненависть нашла свой выход и великий город пал его жертвой. Вспышки насилия, продолжавшиеся около трех дней, были ужасными - еще более худшим бедствием стал очередной пожар, уничтоживший две трети зданий в Константинополе.
Двадцать тысяч человек погубили полумиллионный город. Люди, когда-то нашившие на свои одежды Кресты, вели себя теперь как звери - и это самое мягкое, что можно сказать о событиях, последовавших за падением византийской столицы. Трудно оспорить мнение Иннокентия, получившего настолько яркие описания случившегося, что Папа не погнушался охарактеризовать победителей как собак. Возможно, что греческие хронисты привычно для Средневековья (а также Античности, Нового и Новейшего времен) преувеличивали случившееся, но факт остается фактом: от этих событий Константинополь так и не оправился вплоть до 1453 г., когда для города настали совсем другие времена.
Не стоит думать, что произошедшее являет собой пример исключительно западного варварства, разорившего одно из чудес человеческой цивилизации. Не все захватчики были убийцами и грабителями - некоторые из них с готовностью вступались за жизнь и достоинство жителей города, порою защищая их от собственных братьев по оружию. Не все греки были жертвами - бегущих из города грабили соотечественники-крестьяне, немало нажившиеся на случившемся. Наконец, что прикажете думать о полумиллионном мегаполисе, не сумевшем отразить нападение немногочисленного войска крестоносцев? и о империи, безучастно взиравшей на эти события. Нет, не стервятник убивает свою пищу, он лишь пользуется плодами ее смерти.


Пир
Константинополь был завоеван, но империя? Шесть представителей католической церкви собрались, чтобы избрать нового латинского императора и, соответственно, определить национальность патриарха. Победила - о, конечно же! - кандидатура угодная дожу: Балдуин Фландрский. Дандоло, предлагаемый некоторыми в качестве императора, мудро взял самоотвод, а Бонифаций Монферратский был слишком близок к генузцам, в отличие от далекого северного графа. Омерзительная в своем бесстыдстве пышная коронация, произведенная на средства добытые грабежом, не затеняла того факта, что единственным бенефициаром произошедшего стал венецианский дож. Республика Святого Марка получила право положенные ей три восьмых Византии, свободную торговлю в новой империи и собственный район в Константинополе. Латинскому императору доставалось остальное, немедленно начавшее делиться на лены для вознаграждения участников похода.



Оставалась сущая безделица - уничтожить остатки сопротивления, покончив с греческим государством не только юридически, но и на деле. Награбившие вволю пилигримы, равно как и венецианские моряки, спешили разъехаться по домам - так что следовало торопиться, покуда в руках Балдуина еще оставались крупные силы.
Попытка Мурзуфла организовать сопротивление на Балканах закончилась очень печально. Влюбившийся в дочку свергнутого императора Алексея III, чья судьба была так похожа на его, он, видимо, собирался действовать вместе с ним. Но до династического союза между двумя беглыми императорами не дошло: Алексей выждал какое-то время, а после запросто приказал схватить потенциального зятя. Беднягу Мурзуфла постигла типичная для Византии судьба политических неудачников - его ослепили. После нескольких месяцев приключений он оказался в плену у своих западных врагов. Подобие суда, руководствующегося наставлениями дожа (высокому человеку - высокую справедливость), приговорило его к казни: в ноябре 1204 г. изменника несуществующей ныне империи втащили на одну из самых высоких колонн Константинополя, после чего сбросили вниз.
Коварный Алексей прожил еще несколько, наполненных интригами лет, но его деятельность никоим образом не вредила образовавшейся Латинской империи. Напротив, он погиб, сражаясь вместе с мусульманами в боях против наиболее крупного греческого осколка бывшей Византии. Правитель этого анклава Федор Ласкарис стал первым императором Никейской империи, расположенной в Малой Азии. Бежавший в 1204 г. из Константинополя Федор сумел пережить самый трудный первый год после падения старой империи и уцелеть. Платой за это стала зависимость от мусульман, но иного выбора у греков не было.

Между тем, Латинская империя пожинала плоды победы своих создателей. Не ставший императором Бонифаций Монферратский чуть было не развязал против Балдуина междоусобную войну, но в последний момент Дандоло удалось примирить основателей нового государства. Увы, дожу недолго оставалось наслаждаться успехом - началась война с болгарами.
Эта кампания, сперва показавшаяся крестоносцам что называется не престижной (они ведь одолели победивших болгар греков, так?), быстро сбила спесь с рыцарей. Весной 1205 г. первый латинский император попал в плен после разгрома под Адрианополем - сотни имевшихся у него рыцарей было явно недостаточно для того, чтобы разбить готовых драться болгар. Покоренные же греки и вовсе не горели желанием умирать за своего нового западного правителя. Война с болгарами фактически поставила крест на уродливом государстве, возникшем столь порочно. Латинская империя вовсе не была каким-нибудь Тевтонским орденом - как только ее земли покинула основная масса рыцарей и союзных венецианцев, то будущее этого жалкого образования стало очевидным.
Дандоло ненадолго пережил пленение своего верного паладина - пытаясь снять с себя бремя крестоносца (на что злорадствующий Папа отвечал теперь вежливыми отказами) вредный старик умер летом 1205 г. В следующем году в болгарском плену умер первый император Латинской империи Балудин. Есть основания предполагать, что его убили, причем довольно жестоко. Его соперник на выборах 1204 г. Бонифаций также погиб, но уже в битве, через год после смерти своего сюзерена.
Латинская империя, вскоре сократившаяся до одного лишь Константинополя, продолжила свое бессмысленное существование до 1261 г., пав под ударом малоазиатских греков. Отвоевывать захваченное венецианцами довелось уже османам - эти сражения растянулись на века, став, пожалуй, единственным позитивным наследием Четвертого крестового похода.

Итак, что же мы имеем в остатке? Есть что-то безумное забавное в полном несоответствии заявленных целей Четвертого похода и достигнутого на практике.
Крестоносцы собирались отвоевать у мусульман Египет и Палестину, а захватили христианский город Зара. Они собирались вернуть Иерусалим, а уничтожили древнее зло государство и разграбили его столицу, величайший город на Земле.
Трудно назвать случившееся победой католического Запада над православным Востоком... кто представлял бы их? Выросшая из византийской провинции Венеция? Или варяги, защищавшие Константинополь? Папа Римский, неоднократно пытавшийся перенаправить энергию крестоносцев на намеченные ранее цели? Нет, греки погубили себя сами, и только сами.
Глупо останавливаться на второстепенных деталях произошедшего: слабости византийцев, алчности венецианцев, скудоумия французских рыцарей. Расположенная между двумя мирами империя стала слишком уязвимой и хрупкой, чтобы выдержать подобное напряжение. Случайность, погубившая ее, была как раз той соломинкой, что ломает хребет - кто в годы блестящей внешней политики Мануила мог предположить, что этому величию осталось существовать лишь четверть века?..

Последствия случившейся катастрофы трудно перечислить. Мертворожденная Латинская империя не могла служить защитой на пути восточных варваров, как это веками делала Византия. Никейское государство, вернувшее было старый уклад, уже никогда не смогло достичь прежнего уровня - вся его история, это история борьбы за выживание. Борьбы, которую греки вели в одиночку.
Ибо обращаться после случившегося за помощью к латинянам были немыслимо. Отныне православие окончательно обособилось от католицизма - раскол, бывший ранее предметом споров вокруг власти и теологических нюансов, разошелся глубоко-глубоко, создав пропасть преодолеть которую не удалось и за восемь веков. Память о 1203-04 гг. осталась навсегда. Греки перестали считать себя ромеями, обратившись к не такому западному образу эллинов.

Via watermelon83

[løgan]

По теме есть хороший материал в Nicol,Donald MacGillivray (1988). Byzantium and Venice : a study in diplomatic and cultural relations. Cambridge University Press, p.122-148.

Также Setton, Kenneth M. (1976-1984).The Papacy and the Levant, 1204-1571, Vol. I. Philadelphia, American Philosophical Society.

Про торговые привилегии венецианцев в Константинополе при Палеологах и жизнь диаспоры в городе вообще - см. Studi Veneziani 12, 1970 в Chrysostomides, Julian (2011). Byzantium and Venice, 1204-1453 : collected studies. Farnham : Ashgate Variorum.