Первый взрыв французской революции. Из донесений русского посланника в Париже И.М. Симолина вице-канцлеру А.И. Остерману // Русский архив, 1875. – Кн. 2. – Вып. 8. – С. 410-413.
ИЗ ДОНЕСЕНИЙ РУССКАГО ПОСЛАННИКА В ПАРИЖЕ И. М. СИМОЛИНА ВИЦЕ КАНЦЛЕРУ ГРАФУ И. А, ОСТЕРМАНУ,
(Перевод с Французских подлинников, хранящихся в Московском Архиве Министерства Иностранных Дел).
(Перевод с Французских подлинников, хранящихся в Московском Архиве Министерства Иностранных Дел).
ПЕРВЫЙ ВЗРЫВ ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ.
Париж, 8 (19) Июля 1789.
Спойлер (раскрыть)
Переворот во Франции совершился, и королевская власть уничтожена. Умы, по видимому, были приготовлены к возстанию города Парижа, которое вспыхнуло на другой день по отъезде господина Неккера и возрастало в последующее дни, как ваше сиятельство усмотрите из прилагаемаго журнала тому что происходило с прошлой Суботы до Пятницы. К журналу этому я принимаю смелость присоединить несколько печатных известий, во всех подробностях излагающих столь неожиданное для Европы событие. Возстание сопровождалось потрясающими сценами убийства, коего многия жертвы оказываются невинными. Посланник его величества императора, граф де Мерси, счел своею обязанностью укрыться от ненависти, которую народ выражал к нему, как представителю брата королевы. Он уехал в деревню, а для охраны посольскаго дома должен был просить стражи из обывателей, которая и была дана ему. Тем не менее страже этой велено никого не впускать в дом без обыска, что предстояло и мне, когда я захотел увидать секретаря посольства. Мне не пришлось однако подвергнуться этой церемонии, так как секретаря не было дома. По распоряжению постояннаго комитета (Comité Permanent) приходили осматривать посольский дом, думая найти в нем пушки и склады военных запасов.
Жестокость и свирепство Французскаго народа выразились при этом случае в тех же чертах, о которых с ужасом читаем в описаниях Варфоломеевской ночи, с тою разницею, что вместо изступления религиознаго умы одержимы в настоящее время политическим изуверством, которое порождено войною, и революциею в Америке. Если бы король воспротивился требованиям комитета, заседающаго в Ратуше, то по всему вероятию народ свергнул бы его с престола, так что добрый государь этот, никому не желающий зла, поставлен был в жестокую необходимость подчиниться распоряжениям мятежников, тем паче, что Французская гвардия имела подлость покинуть его; а на войска, собранныя вокруг Парижа и Версаля, была ему плохая надежда.
411
По определению, состоявшемуся вследствие королевскаго ответа, Народное Собрание (Assemblée Nationale), в качестве истолкователя чувств народа, выражает г-ну Неккеру и другим уволенным министрам свое почтение и сожаление об их отставке.
Страшась пагубных последствий королевскаго ответа, оно продолжает настаивать на удалении войск, собранных нарочно близ Парижа и Версаля и на учреждении стражи из обывателей.
Оно снова объявляет, что между королем и Народным Собранием не может быть посредников; что министры и агенты правительства, гражданские и военные, ответственны за всякое действие, противное правам народа и определениям Народнаго Собрания.
Что теперешние министры и советники его величества, какого бы звания и чина они ни были, ответственны лично за настоящия действия и последствия их; что общественный долг обезпечивается честию и правосудием Французскаго народа, который не отказывается платить по нем проценты; а потому никакая власть, под каким бы то ни было видом и названием, не имеет права произнести позорное слово банкротство.
Напоследок, Народное Собрание объявляет, что оно настаивает на предъидущих своих определениях, и что настоящее объявление будет подано королю президентом, обнародовано путем печати и, по приказанию Народнаго Собрания, обращено к г. Неккеру и к другим министрам, коих народ лишился.
Всякое сообщение с чужими краями было прекращено с Понедельника решительно для всех. Обывательская стража на заставах обыскивала и даже раздевала лиц обоего пола, как выбывавших из города, так и вступавших в него.
Я счел долгом не медлить отправлением курьера с известием о событии, которое, кроме общей своей важности, имеет еще в настоящую минуту важность особенную для нашего двора. Было бы мечтанием разсчитывать теперь на союз и еще менее на политическое значение Франции. Как бы новое министерство ни было склонно в пользу союза, предположеннаго Ея Императорским Величеством, оно не в состоянии долго заняться оным. В делах, которыя теперь у нас на плечах, Францию надо считать не существующею. Не смея подавать советы, я однако считаю обязанностию предъявлять то что вижу, и потому скажу, что как бы хорошо ни была расположена к нам Франция, но она не будет в состоянии оказать нам какую либо услугу, и что ея союз с Российскою империею надо считать мечтою. Кроме того, Французский народ, как видно, исполнен отвращения к союзу с Австрийским домом, ради королевы, и если бы даже заключить нам такой союз, он не будет иметь значения, так как министры обязаны теперь следовать превозмогающему направлению и внушениям третьяго сословия (tiers-état). Если Государыне нужны посредники, чтобы удобнее окончить
412
обе войны, которыя она ведет, то необходимо обратиться за ними куда нибудь в другую сторону. Свободу, с которою я изъясняюсь, ваше сиятельство должны приписать моему усердию к службе и выгодам нашей великой и августейшей Государыни. Нельзя не поразиться удивлением при виде того, как в продолжении 36 часов уничтожилась Французская монархия, и представителю ея пришлось подписать все что дерзко и повелительно потребовано от него разнузданным, жестоким и варварским народом. И он еще счастлив, что народ соблаговолил удовольствоваться этим принесением себе в жертву королевских прав и власти.
В Палерояле, центре мятежа, в Воскресенье вечером, замышляли провозгласить правителем Франции герцога Орлеанскаго. Он тотчас поехал в Версаль предъявить королю и его братьям, что он любит свободу, но не принимает участия в столь нелепом замысле, и с этой минуты он не выезжал из Версаля. Он не явился и в числе депутатов, сопровождавших в Пятницу его величество в Ратушу. Таким образом народ не имел повода кричать в присутствии короля: „Да здравствует герцог Орлеанский!", как то бывало обыкновенно, когда он появлялся где либо в толпе.
Находясь в Ратуше, король был слишком взволнован и едва мог произнести следующия слова, которыя за него повторили Собранию: „Мой народ всегда может разсчитывать на мою любовь". Господин Байли, получив королевское приказание исправлять должность хранителя печатей, продолжал его речь и сказал, что король явился с тем, чтобы успокоить тревожныя мысли, которыя еще могли бы возникнуть по поводу распоряжений, объявленных им народу и чтобы насладиться видом и любовию своего народа; что его величество желает, чтобы возстановились мир и тишина в его столице, чтобы все шло в ней по прежнему обыкновенному порядку, и коль скоро последует какое нарушение законов, чтобы виновные были отдаваемы в руки правосудия.
Его величество утвердил маркиза де-Лафайета в чине главнокомандующаго Парижскими обывательскими войсками (milices bourgeoises), а господина Байли, как Парижскаго мера, в должности старшины купечества (prévôt des marchands). Говорят, что сей последний соединит в лице своем и должность лейтенанта полиции. Его величество согласился также, чтобы на развалинах Бастилии воздвигли монумент Людовику XVI-му, и чтобы полк Французских гвардейцев, коего недействием ускорился переворот, отныне носил название народной гвардии.
Многия придворныя лица уехали. Называют госпожу Полиньяк, воспитательницу детей Франции, с герцогинею Гиш, ея дочерью, графа Водрёля, барона Безевальда, подполковника Швейцарской гвардии, и многих других. Князь Ламбез отправился с марша-
413
лом Бролио, во главе Немецкаго королевскаго полка, который провел ночь с Пятницы на Суботу в Сенъ-Дени, на пути к Нанси.
Получено 27 Июля 1789*).
*) Известие это привезено курьером Павловым и у Храповицкаго, в его дневника, под 29 Июля 1789 года, отмечено: „Призыван был тит. советн. Павлов, но оробел. Велено ему подать изъяснение на письме. Разговор ея величества о происшествии в Париже. Le pourquoi est le roi? Он всякий вечер пьян, и им управляет кто хочет". Вот первоначальное впечатление, произведенное на прозорливую Государыню Французским переворотом. П. Б.
Жестокость и свирепство Французскаго народа выразились при этом случае в тех же чертах, о которых с ужасом читаем в описаниях Варфоломеевской ночи, с тою разницею, что вместо изступления религиознаго умы одержимы в настоящее время политическим изуверством, которое порождено войною, и революциею в Америке. Если бы король воспротивился требованиям комитета, заседающаго в Ратуше, то по всему вероятию народ свергнул бы его с престола, так что добрый государь этот, никому не желающий зла, поставлен был в жестокую необходимость подчиниться распоряжениям мятежников, тем паче, что Французская гвардия имела подлость покинуть его; а на войска, собранныя вокруг Парижа и Версаля, была ему плохая надежда.
411
По определению, состоявшемуся вследствие королевскаго ответа, Народное Собрание (Assemblée Nationale), в качестве истолкователя чувств народа, выражает г-ну Неккеру и другим уволенным министрам свое почтение и сожаление об их отставке.
Страшась пагубных последствий королевскаго ответа, оно продолжает настаивать на удалении войск, собранных нарочно близ Парижа и Версаля и на учреждении стражи из обывателей.
Оно снова объявляет, что между королем и Народным Собранием не может быть посредников; что министры и агенты правительства, гражданские и военные, ответственны за всякое действие, противное правам народа и определениям Народнаго Собрания.
Что теперешние министры и советники его величества, какого бы звания и чина они ни были, ответственны лично за настоящия действия и последствия их; что общественный долг обезпечивается честию и правосудием Французскаго народа, который не отказывается платить по нем проценты; а потому никакая власть, под каким бы то ни было видом и названием, не имеет права произнести позорное слово банкротство.
Напоследок, Народное Собрание объявляет, что оно настаивает на предъидущих своих определениях, и что настоящее объявление будет подано королю президентом, обнародовано путем печати и, по приказанию Народнаго Собрания, обращено к г. Неккеру и к другим министрам, коих народ лишился.
Всякое сообщение с чужими краями было прекращено с Понедельника решительно для всех. Обывательская стража на заставах обыскивала и даже раздевала лиц обоего пола, как выбывавших из города, так и вступавших в него.
Я счел долгом не медлить отправлением курьера с известием о событии, которое, кроме общей своей важности, имеет еще в настоящую минуту важность особенную для нашего двора. Было бы мечтанием разсчитывать теперь на союз и еще менее на политическое значение Франции. Как бы новое министерство ни было склонно в пользу союза, предположеннаго Ея Императорским Величеством, оно не в состоянии долго заняться оным. В делах, которыя теперь у нас на плечах, Францию надо считать не существующею. Не смея подавать советы, я однако считаю обязанностию предъявлять то что вижу, и потому скажу, что как бы хорошо ни была расположена к нам Франция, но она не будет в состоянии оказать нам какую либо услугу, и что ея союз с Российскою империею надо считать мечтою. Кроме того, Французский народ, как видно, исполнен отвращения к союзу с Австрийским домом, ради королевы, и если бы даже заключить нам такой союз, он не будет иметь значения, так как министры обязаны теперь следовать превозмогающему направлению и внушениям третьяго сословия (tiers-état). Если Государыне нужны посредники, чтобы удобнее окончить
412
обе войны, которыя она ведет, то необходимо обратиться за ними куда нибудь в другую сторону. Свободу, с которою я изъясняюсь, ваше сиятельство должны приписать моему усердию к службе и выгодам нашей великой и августейшей Государыни. Нельзя не поразиться удивлением при виде того, как в продолжении 36 часов уничтожилась Французская монархия, и представителю ея пришлось подписать все что дерзко и повелительно потребовано от него разнузданным, жестоким и варварским народом. И он еще счастлив, что народ соблаговолил удовольствоваться этим принесением себе в жертву королевских прав и власти.
В Палерояле, центре мятежа, в Воскресенье вечером, замышляли провозгласить правителем Франции герцога Орлеанскаго. Он тотчас поехал в Версаль предъявить королю и его братьям, что он любит свободу, но не принимает участия в столь нелепом замысле, и с этой минуты он не выезжал из Версаля. Он не явился и в числе депутатов, сопровождавших в Пятницу его величество в Ратушу. Таким образом народ не имел повода кричать в присутствии короля: „Да здравствует герцог Орлеанский!", как то бывало обыкновенно, когда он появлялся где либо в толпе.
Находясь в Ратуше, король был слишком взволнован и едва мог произнести следующия слова, которыя за него повторили Собранию: „Мой народ всегда может разсчитывать на мою любовь". Господин Байли, получив королевское приказание исправлять должность хранителя печатей, продолжал его речь и сказал, что король явился с тем, чтобы успокоить тревожныя мысли, которыя еще могли бы возникнуть по поводу распоряжений, объявленных им народу и чтобы насладиться видом и любовию своего народа; что его величество желает, чтобы возстановились мир и тишина в его столице, чтобы все шло в ней по прежнему обыкновенному порядку, и коль скоро последует какое нарушение законов, чтобы виновные были отдаваемы в руки правосудия.
Его величество утвердил маркиза де-Лафайета в чине главнокомандующаго Парижскими обывательскими войсками (milices bourgeoises), а господина Байли, как Парижскаго мера, в должности старшины купечества (prévôt des marchands). Говорят, что сей последний соединит в лице своем и должность лейтенанта полиции. Его величество согласился также, чтобы на развалинах Бастилии воздвигли монумент Людовику XVI-му, и чтобы полк Французских гвардейцев, коего недействием ускорился переворот, отныне носил название народной гвардии.
Многия придворныя лица уехали. Называют госпожу Полиньяк, воспитательницу детей Франции, с герцогинею Гиш, ея дочерью, графа Водрёля, барона Безевальда, подполковника Швейцарской гвардии, и многих других. Князь Ламбез отправился с марша-
413
лом Бролио, во главе Немецкаго королевскаго полка, который провел ночь с Пятницы на Суботу в Сенъ-Дени, на пути к Нанси.
Получено 27 Июля 1789*).
*) Известие это привезено курьером Павловым и у Храповицкаго, в его дневника, под 29 Июля 1789 года, отмечено: „Призыван был тит. советн. Павлов, но оробел. Велено ему подать изъяснение на письме. Разговор ея величества о происшествии в Париже. Le pourquoi est le roi? Он всякий вечер пьян, и им управляет кто хочет". Вот первоначальное впечатление, произведенное на прозорливую Государыню Французским переворотом. П. Б.