Порт-Артур
Спойлер (раскрыть)
16 сентября в Порт-Артуре была получена депеша генерала Куропаткина, извещавшая об исходе Ляоянского сражения. Хотя она и заканчивалась уверением, что, «несколько пополнив убыль в войсках и в артиллерийских запасах и усилившись первым корпусом», он, генерал Куропаткин, в начале сентября перейдет «в энергичное наступление», но этому новому обещанию «скорой», «сильной» и «энергической» выручки уже более не верили. По крайней мере, «душа» осажденной крепости — и на этот раз прибавим — ее совесть генерал Кондратенко уже через два дня после получения вышеупомянутой депеши, 18 сентября, написал генералу Стесселю следующее замечательное письмо:
«В настоящее время, пока Порт-Артур держится, наши неудачи на других театрах войны нельзя еще считать особенно унизительными, но если к этим неудачам присоединится потеря Порт-Артура и находящегося здесь флота, то, в сущности, кампания безвозвратно проиграна и наш военный неуспех принимает унизительные для нашего государственного достоинства размеры. Рассчитывать на своевременную выручку Порт-Артура нашей армией или флотом едва ли возможно. Единственным почетным выходом является заключение теперь, до падения Порт-Артура, мирных условий, которые несомненно можно до падения Порт-Артура установить не унизительными для народного самолюбия. Очень вероятно, что Государю доносят о событиях, освещая их несколько в разрез с действительностью. Истинное, правдивое верноподданническое донесение, может быть, устранит большую беду от нашей родины. Посему, как высший представитель здесь государственной власти и лицо, облеченное царским доверием, не признаете ли [238] вы возможным шифрованной телеграммой на Высочайшее Имя донести об истинном положении дела здесь, на Дальнем Востоке. Настоящее письмо мое и написано только в виду постоянного сердечного отношения вашего ко мне и моей глубокой уверенности в необходимость такого шага для блага России».
Этим письмом генерал Кондратенко обнаружил не только большое гражданское мужество и большой государственный ум, широко и смело охватывавший события, но и почти пророческую прозорливость.
Накануне боев на Шахе он писал в Порт-Артуре, что «наш военный неуспех принимает унизительные размеры». И, действительно, неудачный исход нашей попытки перейти в наступление был, несомненно, унизительнее нашего победоносного отступления от Ляояна. А затем размер и унизительный характер наших неудач все прогрессирует: капитуляция Порт-Артура, мукденский погром и «Цусима» со сдачей в плен эскадры Небогатова. В неясных, смутных образах, быть может, все это уже носилось пред духовным взором Кондратенко, но они недоступны были прозрению Стесселя, человека совсем иного склада, иного духа. Последний сказал Кондратенко по поводу его письма, что писать Государю не может. Тогда для Кондратенко осталось лишь дороже продать свою жизнь и заставить японцев дороже купить обладание крепостью.
25 сентября он обратился к войскам сухопутной обороны крепости со следующим приказом:
«Прошу начальников участков обратить внимание ротных командиров и разъяснить нижним чинам, что упорная оборона крепости, не щадя свой жизни, вызывается не только долгом присяги, но весьма важным государственным значением Порт-Артура, как местопребывания Наместника Его Императорского Величества на Дальнем Востоке.
Упорная оборона, до последней капли крови, без всякой даже мысли о возможности сдачи в плен, вызывается сверх того тем, что японцы, предпочитая сами смерть сдаче в плен, вне всякого сомнения, произведут в случае успеха общее истребление, не обращая ни малейшего внимания ни на Красный Крест, ни на раны, ни на пол и возраст, как это было ими сделано в 1895 при взятии Артура. [239]
Подтверждением изложенного может служить постоянная стрельба их по нашим санитарам и добивание наших раненых, случай которого имел место даже 22 сего сентября при временном занятии Сигнальной горы.
Вследствие весьма важного значения Порт-Артура не только Государь и вся наша Родина с напряженным вниманием следят за ходом обороны, но и весь мир заинтересован ей, а потому положим все наши силы и нашу жизнь, чтобы оправдать доверие нашего обожаемого Государя и достойно поддержать славу Русского оружия на Дальнем Востоке».
Внушить гарнизону мысль об упорной обороне крепости — «до последней капли крови» — было уже психологической необходимостью, ясно сознанной генералом Кондратенко. Гарнизон жил и дрался с мыслью о выручке. Ею бредили во сне и галлюцинировали на яву. Одни ясно видели в море множество кораблей и уверяли товарищей, что «это — эскадра Рожественского»; другие слышали гром пушек позади японских позиций и уверяли, что «это — Куропаткин пробивает себе дорогу к Артуру». Известие, что Маньчжурская армия отступила от Ляояна к Мукдену, не могло, конечно, не стать достоянием молвы — об этом могли позаботиться и сами японцы путем подметных писем, — и упадок духа, который оно могло произвести, надо было предупредить и парализовать.
События показывали, что хотя неудача августовского штурма и побудила японцев перейти к постепенной правильной инженерной атаке Артура, но искушение ускорить ход событий штурмом было велико, да этого требовало и общественное мнение Японии. Поэтому гарнизону надлежало проявить большую выдержку в инженерной борьбе с осаждающим врагом и мужественную стойкость против его атак и бомбардировок.
Вторая половина августа прошла для него в организационной работе: спешно укреплялась вторая оборонительная линия; Китайская стена, на которую постепенно перемещался центр обороны, усиливалась траверсами, утолщалась, обстраивалась блиндажами; артиллерия исправляла материальную часть и пополняла боевые запасы и личный [240] состав; кое-где ставились новые батареи; перепутавшиеся в горячке отбития штурма части приводились в порядок и перемещались с одного участка на другой; в виду близости противника, находившегося в 300 шагах, это можно было делать только по ночам; формировался новый «Комендантский» резерв, так как 4-я восточносибирская стрелковая дивизия, составлявшая крепостной резерв во время штурма, вся влилась в боевую линию; наконец, организовывалось более стройное управление обороной Восточного фронта, во главе которой, за болезнью генерала Горбатовского, временно стал генерал Наденин. Наша тактика в это время свелась к следующему: борьба крепостной артиллерии с осадными батареями противника; ночью вылазки по всему фронту небольшими командами охотников; хотя редкая, но постоянная бомбардировка занятых японцами редутов 1 и 2, не позволявшая им на них утвердиться. Затем против редутов поведена была и минная война. Хотя минными ходами мы и не дошли до противника, но все же минные работы принесли пользу в том смысле, что показали противнику готовность гарнизона к активной обороне.
На Северном и Западном фронтах крепости также шла в это время созидательная работа.
Что же делали в это время японцы?
После неудачного штурма японская артиллерия яростно бомбардировала порт и город. Растерянность и усталость японцев в первые дни после штурма сказались в том, что они оставили незанятым участок Китайской стены между редутами, и он в течение нескольких дней был нейтральным.
Шесть дней не предпринимали японцы активных действий.
Наконец, около 20 августа из крепости заметили в некоторых местах желтенькие полоски, которые оказались частицами 1 японской параллели. Затем японские траншеи появились в двух пунктах: против Водопроводного редута и против форта №II.
Затем противник сапой продвинулся к востоку от форта [241] II, против Куропаткинского люнета и батареи Б, и здесь почему-то закончил свои сапные работы.
Вообще, в этот период осады японцы не проявляют еще ни большой правильности в ведении инженерной атаки, ни большой энергии её. Они, видимо, не потеряли еще надежды покончить с крепостью одним ударом — и ровно через месяц после первого штурма, 6 сентября, атакуют открытой силой на Северном фронте Кумирнинский и Водопроводный редуты, а на Западном — Высокую и Длинную горы.
Под прикрытием страшного огня своей осадной артиллерии японцы подкатили к Водопроводному редуту горное орудие и с дистанции в 100 шагов начали его громить, разбивая блиндажи, коверкая пулеметы, срывая бруствер{125}. Около 8 часов вечера они заняли передний фас редута и поставили на нем пулемет. Шесть раз гарнизон его бросался в атаку, но безуспешно: чтобы дойти до противника, им приходилось под огнем этого пулемета проходить сначала через ворота, а потом по открытому месту внутренней площадки. В полночь мы занимали уже лишь кусочек заднего фаса редута, причем все контратаки по-прежнему были бесплодны, и в 3 часа 47 мин. ночи генерал Кондратенко приказал очистить Водопроводный редут. Узнав об этом утром 7 сентября, гарнизон Кумирнинского редута, видя надвигающиеся на него штурмовые колонны японцев, отступил.
Одновременно с открытием огня против Водопроводного и Кумирнинского редутов японцы в 5 часов вечера 6 сентября начали обстреливать Высокую гору, лежащую к северо-востоку от нее Длинную гору и расположенные далее к востоку форты № IV и V и укрепление 5. На Высокой к этому времени было 4–5 рот 5 восточносибирского стрелкового полка, две-три 6'' пушки в 120 пудов, полевая и мелкая скорострельная артиллерия. Главным руководителем ее обороны был командир 5 полка полковник Третьяков.
Под прикрытием своего огня противник 6 же сентября атаковал Длинную гору, но взять ее удалось ему лишь к полудню 7 числа. Тогда положение на Высокой горе стало [242] весьма затруднительным, так как Длинная командует над Высокой и с неё можно обстреливать тыл последней. В течение дня 7 сентября обе стороны сходились на Высокой почти на дистанцию штыка. Их разделяла только стена трупов, через которую они перебрасывались бомбочками. В полночь японцы атаковали левый фланг Высокой, но были снова отбиты — и с большим уроном. Атаки продолжались всю ночь, весь следующий день 8 сентября и опять всю ночь на 9 число. Японцы, видимо, не жалели жертв для овладения Высокой, направив на нее целую дивизию и несколько резервных бригад{126}. Но Высокая оборонялась отчаянно и доблестно — и стойкостью наших войск была спасена.
Утром 9 сентября взводу скорострельной артиллерии удалось скрытно занять позицию так, что явилась возможность обстреливать с тыла батальоны японской пехоты, собранные у подошвы Высокой горы для новой атаки ее. Эффект огня этого взвода был поразительный: целая бригада бросилась бежать, бросая в панике ружья и устилая трупами свой путь. Паника распространилась по всей линии атаки. Под влиянием ее японцы очистили уже занятые ими окопы и блиндажи, оставив в них 2 пулемета и 1 орудие. Вечером они попытались было атаковать Высокую, но силы их были надорваны, и мы легко отбили их атаку{127}. Ею и закончился сентябрьский штурм, стоивший нам убитыми 11 офицеров и 457 нижних чинов и ранеными 36 офицеров и 2132 нижних чинов; по сведениям, полученным от китайцев, японцы потеряли с 6 по 10 сентября от 15 до 20 тыс. человек.
Потерпев новую неудачу, японцы опять с остервенением принялись за бомбардировку. Центр тяжести осады они перенесли теперь на Восточный фронт против фортов № II и III и укрепления 3. На Западном фронте, против Высокой японцы притихли, ведя работы только со стороны Длинной горы, да и те приостановили в 600 шагах. На Северном фронте мы по-прежнему углублялись в землю, а неприятель понемногу подвигался к нам траншеями.
В ночь на 15 сентября японцы заложили перед фортом [243] №III окоп, который в течение 11 суток переходил из рук в руки и только 26 числа окончательно остался за японцами.
17 сентября они начали обстреливать крепость из 11-дюймовых гаубиц. Эффект от разрыва снарядов этого калибра (20 пудов) был ужасный, подобный взрыву порохового погреба. Никакие сооружения не могли противостоять этим снарядам.
В ночь на 22 сентября, японцы атаковали Сигнальную горку впереди нашего правого фланга и заняли ее, но утром при помощи крепостной артиллерии были сбиты, и Сигнальная горка осталась за нами до конца осады{128}.
В ночь на 24 сентября, т. е. через 2 1/2 мес. от начала осады, японцы вошли в мертвое пространство форта № II, и с «этого момента надо считать, что гласис форта находился уже не в наших руках».
В ночь на 29 сентября японцы захватили неустроенные нами тыловые окопы укрепления 3. Подоспевший вовремя начальник участка подполковник Сайчук с ротой моряков, бывшей у него в резерве, выбил японцев, но только после троекратной штыковой работы. Однако, пользуясь темнотой, они засели в овраге, левее нашего расположения, и укрепились.
3 октября днем противник сильно обстрелял из 11-дюймовых гаубиц капонир № 3, гарнизон его не выдержал и отошел, но получил приказание вернуться. После нескольких контратак половина капонира была вновь занята нами, в другой же остались японцы. Такое положение сохранилось до 13 октября.
6 октября нами на гласисе форта II впервые были услышаны плотничные работы противника; с нашей стороны устраивался крытый ход к форту и ставились во рву проволочные заграждения. В ночь на 8 октября с форта №II произведена была вылазка, выяснившая, что японцы идут под форт двумя минными галереями.
Так прошел месяц со дня окончания второго штурма крепости, и вот японцы снова делают попытку взять ее открытой силой. На этот раз они предпосылают штурму тщательную, [244] 4-дневную артиллерийскую и инженерную подготовку его.
С утра 13 октября японская артиллерия громит форт №II — 11'' бомбами, а батарею Б — 6'' бомбами. Затем огонь распространяется на форт №III, укрепление 3 и Заредутную батарею.
Этим огнем противник нанес нам значительный материальный вред, а главное надломил моральные силы защитников, вследствие чего при первом же стремительном натиске японцев они почти везде оставили свои окопы.
Ночью, несмотря на наши контратаки, японцы утвердились в капонире 3, на гласисе форта №III и в окопах впереди укрепления 3. Вход во рвы оказался в их руках, и они могли приступить к штурму укреплений, но этого им казалось еще мало. Неудачи двух штурмов, стоившие очень дорого, научили их считаться с доблестью гарнизона и быть осторожнее. Продолжая непрерывно бомбардировку укреплений, японцы утром 15 октября взрывами сделали отверстие в стене капонира форта № II и проникли в него. Будучи выбиты оттуда, они в ту же ночь двумя взрывами обвалили потолок и стену капонира форта № II, образовав обвал, по которому можно было спускаться рядами по 2–3 человека. Наши попытки в ночь на 16-е октября овладеть окопами впереди форта III и укрепления 3 не увенчались успехом. Зато японцам удалось подвезти за ночь на ближнюю дистанцию к укреплениям от батареи В до Курганной батареи 16 горных орудий и на рассвете 17 октября подорвать правый капонир форта № III.
Этим подготовка к штурму и была закончена. В 11 1/2 часов утра японцы открыли шрапнельный огонь; в 11 часов 50 мин. они повели наступление на Куропаткинский люнет и батарею Б и в 12 часов 45 мин. дня спустили лестницы во рвы фортов II и III. Через 5 минут на бруствере батареи Б мелькнул было японский флаг, но сейчас же был сбит, а в 1 час дня защитники батареи и вовсе грудью опрокинули ворвавшегося на нее врага. В то же время японцы пошли на штурм форта III, а несколько позднее и на укрепление [245] 3. Встреченные страшным перекрестным огнем, они, как шальные, бросились назад. Но, оправившись, вторично атаковали укрепление 3. Момент оказался благоприятным: от разрыва снаряда на укреплении произошел пожар, загорелись наши заряды, стали рваться сложенные тут же бомбочки и снаряды — и японцам удалось занять неполный фас бруствера. Форт II, капонир 2-й и Куропаткинский люнет также были заняты японцами, но через полчаса их оттуда выбили; а затем было взято нами обратно и укрепление 3. Однако японцы все-таки успели утвердиться на его гласисе.
В этот день штурм не повторился, но ночь на 18 октября прошла в усиленной артиллерийской и ружейной перестрелке; японцы, очевидно, хотели помешать огнем нашим работам по уборке раненых и починке разрушенных укреплений. Неудача, испытанная японцами 17 октября, видимо, подорвала их энергию, и они, не желая зарываться, ограничили 18 числа свои действия штурмом форта II. Но и он окончился неудачей. Японцам удалось занять лишь совершенно разрушенный капонир 2. С потерей его форты II и III остались связанными лишь Китайской стенкой; редуты №1 и 2, капониры №2 и 3 были уже в руках противника.
Крепость уцелела в третий раз, хотя спасение и было куплено довольно дорогой ценой: мы потеряли убитыми, ранеными и без вести пропавшими 85 офицеров и 4430 нижних чинов.
Таяла численность гарнизона, слабели его физические силы, изнуряемые беспрерывной работой и поддерживаемые уже кониной, а духу его одно за другим посылались тяжелые испытания.
Пришло известие, что наступление Маньчжурской армии окончилось неудачей и что Балтийская эскадра еще далеко. Главнокомандующий (генерал-адъютант Куропаткин) по-прежнему лишь надеялся «с прибытием подходящих подкреплений, атаковать противника и двинуться вперед, будучи уверен, что геройские войска Артура еще держатся»{129}. [246]
И они еще раз оправдали эту уверенность. После неудачных отдельных попыток укрепиться на форту II 6 ноября, захватив форт III-й 7 ноября, Куропаткинский люнет и батарею Б 10 ноября, японцы 13 ноября отважились на новый штурм.
Неприятельская артиллерия с утра стала громить Восточный фронт от Курганной батареи до батареи А, причем Курганная, укрепление 3, форт III, батарея Б и Куропаткинский люнет подверглись особенно сильному обстрелу. В 11 1/2 часов японцы примкнули штыки и ровно в полдень одновременно по всей линии бросились на штурм. Всюду они были встречены огнем нашей пехоты и артиллерии. «Произошло что-то, не поддающееся описанию, — рассказывает участник событий этого дня. — Артиллерия ревела; неприятельская стреляла по резервам, горжам укреплений и по 2-й линии обороны; наша — отражала штурм на близком расстоянии. Все заволокло туманом дыма и поднятой снарядами земли».
Пять раз пытались японцы ворваться на форт II, но безуспешно. Каждый раз их встречали сильным орудийным и ружейным огнем, а потом пришлось пустить в дело мелинитовые шашки, бомбы и шаровые мины, произведшие между японцами панику.
Также несколько раз противник бросался на Куропаткинский люнет и батарею Б. До люнета ему даже дойти не удавалось, а окоп впереди батареи Б, хотя и был им первоначально захвачен, но к вечеру очищен. Бой за него был особенно горяч: было пущено в ход все. Когда не стало патронов, ручных гранат и пироксилиновых шашек, обе стороны стали бросаться камнями, кирками, лопатами, обломками ружей. В конце концов мы выбили японцев и из этого окопа. Но под покровом темноты им удалось подкрасться к Курганной батареи, ворваться на нее и овладеть орудиями. На помощь малочисленному гарнизону подоспели работавшие вблизи роты. Они штыками выбили японцев с батареи, но те залегли за бруствером ее и стали бросать мелинитовые шашки. Прогнать их оттуда было делом трудным. [247]
Дали знать начальнику обороны фронта генералу Горбатовскому, который немедленно вызвал очередную полуроту резерва и приказал ей: «бегом, на Курганную». Полурота (всего 45 человек) исполнила приказ в точности: бегом добежала до Курганной и с криком «ура» бросилась перед ней в овраг, как потом оказалось — в тыл японцам. Темнота, внезапность атаки, громовое «ура» сыграли свою роль; японцы, полагая, что их атакует не 45 человек, а в десять раз больше, в панике бросились бежать. Четвертый штурм Артура был отбит повсюду.
Стойкая оборона укреплений Восточного фронта побудила японцев попытать счастья снова на Западном фронте. Чтобы замаскировать этот перенос действий, противник в течение всего 14 ноября усиленно обстреливал Восточный фронт и делал вид, что хочет повторить атаку форта III и укрепления 3. В то же время он усиленно бомбардировал Высокую и Плоскую горы. В течение целой недели жестокие бомбардировки сменялись отчаянными штурмами. Особенно яростно лезли японцы на Высокую гору, важность обладания которой обе стороны отлично понимали. Гора переходила из рук в руки беспрерывно. Роты стрелков, матросов, дружинников, даже госпитальных служителей шли одна за другой на вершину Высокой — и не возвращались назад. Священники и иеромонахи служили в окопах молебны, обходили войска, призывая на них помощь Всевышнего и воодушевляя их на продолжение упорной обороны{130}.
Вот как характеризует бои за Высокую объективный наблюдатель их, английский военный корреспондент при японской армии Эллис Ашмед Бартлетт{131}.
«...В течение трех дней — 19, 20 и 21 ноября (ст. ст.) артиллерия не прекращала бомбардировки, осыпая снарядами гребень Высокой горы и все на ней разбивая в щепы. Как русские могли держаться — необъяснимо: храбрость их, как обороняющейся пехоты, никогда не подвергалась более суровому испытанию, и никогда они не отвечали на вызов врага более доблестно и самоотверженно».
«... Борьба за Высокую гору была битвой гигантов: ни одна [248] страна в самую славную эпоху своей истории никогда не выставляла в поле солдат, которые дрались бы с таким упорством, храбростью и безусловным презрением к жизни, как русская и японская пехота в течение этих дней...»
На 22 число Ноги назначил решительную атаку Высокой. В распоряжение генерала Сайто дано было для этого 8 батальонов.
«Поставленная на карту ставка была так велика, — говорит тот же Эллис Бартлетт, — и отбитая еще раз атака была бы таким несчастьем, что были приняты все предосторожности, чтобы обеспечить успех. Решено было поднять энтузиазм людей до высшей степени. Полковые знамена были собраны в лощине, по которой должны были проходить войска в боевую линию; каждый батальон, идя мимо, должен был остановиться и салютовать своим знаменам; при этом люди клялись, что они либо возьмут высоты, либо не вернутся назад».
В 1 час 50 мин. дня они бросились на штурм Высокой — и встретили на этот раз слабое сопротивление. Наши войска очищали Высокую гору.
«Нельзя выражать удивления, — говорит Бартлетт, — по поводу отступления русских, ибо на вершине Высокой горы, вследствие непрерывной бомбардировки, было совершенно невозможно держаться: даже мышь не могла бы найти себе здесь безопасного укрытия».
Для удивления нет и повода: доблестные защитники Высокой покидали ее теперь не потому, что не могли далее держаться, а по приказу генерала Кондратенко. Последний же отдал его потому, что дальнейшее упорство в обороне этого пункта, при неравенстве борьбы, становилось уже безрассудным. Ноябрьские штурмы стоили гарнизону убитыми, ранеными и без вести пропавшими 153 офицеров и 6586 нижних чинов. Японцы, хотя и потеряли на одной Высокой горе от 9 до 10 тыс. человек убитыми и ранеными{132}, все же могли возместить убыль людей присылкой подкреплений из Японии. Гарнизон же Порт-Артура лишен был этой возможности — и для того, чтобы затянуть оборону всей крепости, приходилось дорожить каждым солдатом.
Занятие Высокой горы было первым серьезным успехом [249] японцев за 4 месяца тесной осады крепости. Бартлетт сравнивает чувства японских офицеров и нижних чинов, вступивших на гребень вершины Высокой горы, с чувствами французов, когда они впервые, в 1812 г., увидели перед собой Москву.
«Тут только японцы могли оценить грандиозность и огромное значение своего успеха: впервые они увидели перед собою, на самом близком расстоянии, ту цель, из-за которой они боролись так долго и так храбро. Перед ними открылась гавань и русские военные суда, стоявшие на якоре. Они сознавали, что большая половина работы сделана: крепость может еще держаться, но суда обречены на гибель. Гавань не давала защиты судам; чтобы не быть потопленными на месте якорной стоянки, русские суда должны были сейчас же выйти в море и встретиться с эскадрой адмирала Того, когда Балтийская эскадра находилась еще на расстоянии нескольких тысяч миль...»
И внутренний рейд стал могилой нашей эскадры. По возможности очистив Высокую от нескольких тысяч трупов, заражавших тлением воздух, японцы устроили на ее вершине наблюдательный пост, соединили его телефоном со своими осадными батареями и к вечеру 23 ноября открыли огонь 11-дюймовыми бомбами по кораблям нашей эскадры.
И они, один за другим, исковерканные, обгоревшие, погружались на дно. Только «Севастополь» под командой капитана фон Эссена решил погибнуть в бою: он вышел на рейд, выдержал отчаянную борьбу с японскими миноносцами и, получив серьезные повреждения, был затоплен своим командиром на 20-саженной глубине. С затопленных судов боевые запасы были свезены на берег, команды и офицеры пополнили ряды защитников крепости, минеры занялись выделкой бомбочек, а машинисты — отливкой снарядов.
«Конечно, горестно так потерять свой флот, — писал контр-адмирал Вирен генералу Стесселю, который 24 ноября потребовал от него полного уничтожения затопленных судов и выхода в море уцелевших, — но если Бог даст нам отстоять крепость до выручки с суши, то я уверен, что [250] беспристрастные люди в Порт-Артуре скажут, что без той помощи, которую дал флот, Порт-Артур был бы уже давно в руках неприятеля».
С падением Высокой началась агония осажденной крепости, наступило «начало конца», как выразился, говорят, сам Кондратенко, отдавая приказ об очищении этой горы. И, действительно, Артур стал нести одну за другой тяжкие утраты: 2 декабря на форту № II погиб сам генерал Кондратенко вместе с наиболее деятельными своими сотрудниками полковником Науменко, военными инженерами Ришевским и Зедгенидзе; 5 декабря мы потеряли и самый форт №II. Японцы произвели три взрыва фугасов под его бруствером и беспрерывно в течение дня бомбардировкой разрушили его почти до основания. После геройской защиты его, стоившей нам за один этот день 200 человек, форт этот, по приказанию генерала Фока, без ведома коменданта, но с разрешения генерала Стесселя, был нами взорван и очищен вечером того же дня{133}.
В ночь на 6-е декабря по приказанию генерала Фока был очищен нами и форт №III, после того как противник подорвал его бруствер, захватил его ретраншемент, и все попытки гарнизона выбить его с форта окончились неудачей.
Новый начальник сухопутной обороны генерал Фок, вообще, не проявлял уже такого упорства в удержании атакованных укреплений, как генерал Кондратенко. Да и сам по себе это был человек другого склада характера и других взглядов на военное дело. Цзиньчжоуский бой поколебал его авторитет в войсках. Находясь со времени его не у дел, он занялся своеобразной литературой — «заметками», в которых обнаружил саркастический ум и очень спутанное представление о военном деле. Эти «заметки», в которых писалось обо всем, что делалось в Артуре и на его позициях, в которых пехотным генералом давались советы артиллеристам, морякам, инженерам, минерам и в которых, не стесняясь в словах, критиковались действия всех начальников обороны, внушили только Стесселю преувеличенное [251] представление о познаниях и способностях Фока, остальных же они или незаслуженно обижали, или ссорили между собой и вообще вносили в семью защитников раздор и раздражение. Честолюбивый, самоуверенный и резкий в обращении с подчиненными, генерал Фок являлся полною противоположностью генерала Кондратенко, и если тот заслужил наименование «души обороны», то Фока звали ее «злым гением».
Очищение форта II было первым моральным потрясением гарнизона, как отрицание до тех пор твердо внедрявшегося генералом Кондратенко правила: «гарнизон укрепления погибает вместе с ним», т.е. защищает его до последнего человека, а последовавшее затем очищение форта III делало положение наше на Восточном фронте особенно тяжелым. В общей системе обороны этого фронта форт № III был тактическим ключом позиции, так как находился в исходящем углу фронта. С потерей его линия обороны разрывалась на две части — и противник клином врезывался в наше расположение.
Ни для кого из защитников в крепости не представляло сомнения, что для спасения форта III генералом Кондратенко приняты были бы самые решительные меры и отстаивание его, как и форта II, было бы делом всего гарнизона, а не только тех рот, которые занимали эти укрепления.
Ввиду создавшейся вновь обстановки генерал Стессель 16 же декабря собрал военный совет из старших начальников в крепости, адмиралов, командиров полков и начальников штабов дивизий. Большинство высказалось за необходимость держаться, т. е. продолжать упорную оборону крепости. Начальник артиллерии крепости генерал Белый заявил, что снарядов хватит еще на два штурма. По мнению генерала Смирнова, оборона крепости должна продолжаться до тех пор, пока не будет съеден последний сухарь, а муки хватит еще на 1 1/2 месяца. Генерал Фок высказался неопределенно. Начальник штаба генерала Стесселя полковник Рейс в обширной речи развивал мысль, что Артур выполнил уже свое назначение и в отношении флота, и в [252] отношении Маньчжурской армии. Дальнейшее сопротивление невозможно, бесцельно и безрассудно, ибо может повлечь за собою со стороны японцев, при последнем штурме, резню больных, раненых и мирного населения. Сам генерал Стессель находил, что оборона крепости фактически возможна только на основной линии, на второй же линии, по его мнению, вряд ли возможно долго продержаться{134}.
Заключив военный совет выражением своей благодарности участникам его за мужественные мнения и за готовность продолжать оборону, генерал Стессель в тот же день донес телеграммой Государю, что «крепость продержится лишь несколько дней, — у нас снарядов нет». Таким образом, судьба крепости, видимо, была уже предрешена. Через день же произведен был и опыт частичной капитуляции. Когда утром 18 декабря японцы взорвали бруствер укрепления 3, а от детонации в потерне укрепления взорвался вслед затем запас бомбочек и ракет и разрушил казематы, около сотни защитников было погребено под их развалинами.
Заживо погребенные, они по телефону, чудесно уцелевшему при взрыве, запросили штаб обороны Восточного фронта, что им делать. Генерал Горбатовский разрешил им с наступлением темноты покинуть укрепление. Стессель же, узнав от Горбатовскаго о положении дел на укреплении 3, разрешил остаткам его гарнизона сдаться. И в 1 час 15 мин. дня на укреплении 3, действительно, был выкинут белый флаг{135}. Это был первый случай сдачи укрепления и гарнизона его, стоявший в полном противоречии с принципом генерала Кондратенко: «гарнизон гибнет вместе с укреплением». До сих пор форты, батареи, укрепления и окопы очищались нами, когда защищать их не было уже возможности; они взрывались, остатки гарнизона их, как ни были они малы, отходили, унося с собой все, что можно. 18 декабря на укреплениях Артура впервые был поднят белый флаг.
А вечером того же дня по докладу генерала Фока и вопреки мнению коменданта генерал Стессель приказал очистить [254] Китайскую стенку, составлявшую теперь последнюю основу оборонительной линии и отвести войска на 2-ю оборонительную линию (Лаперовская, Владимерская и Митрофаньевская горы). Основанием этой импровизированной линии обороны служили на левом фланге Курганная батарея, а на правом — Б. Орлиное Гнездо. Последняя гора, хотя и считалась тактическим ключом новой позиции, столь важным, что с взятием ее японцами продолжение обороны крепости считалось невозможным, укреплена, однако, не была, а гарнизон ее в ночь на 19 декабря состоял всего из 22-х стрелков. К утру его усилили охотничьей командой человек в сорок.
По зареву пожара, вспыхнувшего на передовой линии, с которой отступали наши войска (горели блиндажи, кем-то подожженные), японцы обнаружили очищение нами Китайской стены и с рассветом повели наступление на Б. Орлиное Гнездо. Сперва они засыпали гору градом снарядов всевозможных калибров, а затем и сами «полезли» на нее. Ружейным огнем, бомбочками и штыками доблестные защитники горы отбили пять штурмов. В 3 часа 20 мин. дня японский снаряд попал в кучу бомбочек и произвел страшный взрыв, выведший из строя почти всех защитников горы, в том числе и доблестного ее коменданта подполковника Галицинского. Помощник его подпоручик Гринцевич остался с тремя нижними чинами. Дальнейшее сопротивление было немыслимо — и он очистил гору.
Но еще ранее, чем в штабе генерала Горбатовского убедились в потере нами тактического ключа позиции, генерал Стессель отправил генералу Ноги парламентера с письмом следующего содержания:
«Принимая во внимание положение дел на театре военных действий, я нахожу дальнейшее сопротивление Порт-Артура бесполезным и во избежание бесполезных потерь я желал бы вступить в переговоры о сдаче. Если Ваше Превосходительство согласны, то прошу назначить уполномоченного для этой цели, который мог бы обсудить условия и порядок сдачи и избрать место, где мой уполномоченный мог бы с ним встретиться». [255]
Если добавить, что генерал Стессель, решаясь вступить в переговоры о сдаче крепости, не только не собрал для обсуждения этого своего намерения военного совета хотя бы из некоторых находившихся поблизости начальников, но даже не уведомил об отправке этого письма ни коменданта крепости генерал-лейтенанта Смирнова, ни начальника эскадры контр-адмирала Вирена, которые узнали об этом официально лишь поздно вечером, то понятно будет выражение Бартлетта, что падение укрепления 3 дало Стесселю повод для капитуляции, за который он ухватился с «неприличной торопливостью».
Столь же «неприличную торопливость» проявил и генерал Фок, испросив разрешения генерала Стесселя вслед за отправкой парламентера очистить Куропаткинский люнет, батарею Б. и Малое Орлиное Гнездо. Начальник обороны Восточного фронта генерал Горбатовский, понимая важность удержания в наших руках этих пунктов, пытался было протестовать против этого распоряжения, но угрозой Фока «принять побудительные меры» вынужден был это сделать.
Очищение этих укреплений еще более ухудшало положение крепости и делало оборону ее еще более трудной в том случае, если бы переговоры о капитуляции не привели ни к чему. Японцы это поняли — и оказались несговорчивыми. Впрочем, уполномоченный генерала Стесселя, начальник его штаба полковник Рейс, ведя эти переговоры, исходил из того положения, что «все равно ничего не поделаешь, — они победители», и не проявил надлежащей энергии в отклонении японских требований. 30 декабря в деревне Шуйшуинь капитуляция крепости была им подписана вместе с представителем флота капитаном I ранга Щенсновичем, и в силу ее «русская армия и флот, добровольцы и чиновники в крепости и на верках Порт-Артура» объявлялись военнопленными; все форты и батареи, военные корабли, пароходы и шлюпки, оружие, склады, лошади и все прочие военные материалы, равно как деньги и другие предметы, принадлежащие русскому правительству, подлежали [256] отдаче в настоящем их виде японской армии.
По этой капитуляции 23, 24 и 25 декабря передано было японцам 23 131 человек нижних чинов и 747 офицеров, явившихся на передаточный пункт{136}; орудий: годных 357, негодных 352; снарядов: годных 145705, негодных 46948; ружей разных, снарядов: годных 36800; негодных 21500; патронов: годных 4640800, негодных 4344800{137}; лошадей 1920, угля каменного 80000 тонн и продовольствия (муки, крупы, рису, чаю, сахару, сушеных овощей, соли, консервов мясных, сухарей, уксусу, бобов, чумизы) — на полтора-два месяца{138}.
Что сдача крепости была решена Стесселем бесповоротно, на каких бы то ни было условиях, следует заключить из того, что ранее, чем переговоры о ней состоялись, и акт капитуляции был подписан, он 19 же декабря отправил Государю телеграмму о том, что «крепость должна капитулировать». «Почти 11 месяцев непрерывной борьбы, — писал он, — истощили все силы сопротивления. Люди стали тенями».
Что моральные и физические силы гарнизона были надломлены, это не подлежит сомнению: на его глазах погиб флот, погиб генерал Кондратенко, одна за другой переходили в руки противника позиции, обильно политые кровью их доблестных защитников, все теснее сжималось кольцо неприятельских траншей, окопов, батарей, все явственнее обозначался ход его минных работ, все напряженнее становилось ожидание взрыва «на воздух». А «выручка» с севера все не шла, тогда как к противнику двигались все новые подкрепления. Довольствие было скудное, так как не было мяса и только два раза в неделю давали по 1/4 фунта конины на человека. Цинга мешала заживлению ран. Близость противника, находившегося в нескольких шагах, делала условия жизни в укреплениях, засыпаемых пулями и снарядами, забрасываемых бомбочками и окуриваемых ядовитыми газами, невозможными: люди жили в тесных темных потернах, казематах и блиндажах, целыми неделями не раздеваясь, не умываясь, не меняя белья, не смея [257] сделать шагу без опасения быть замеченным зорким противником и подстреленным им.
Но тем ярче на этом мрачном, безотрадном фоне жизни выступает сила духа, проявленная в последние дни обороны защитниками фортов II и III, укрепления 3, Китайской стены, Б. Орлиного Гнезда и позиций Западного фронта, атакованных целой японской дивизией 19 декабря, одновременно с атакой Б. Орлиного Гнезда, и удержанных нами до момента сдачи. До самой последней минуты они дрались по долгу присяги — «до последней капли крови», истинными героями. «Сопротивление русских на вершине Б. Орлиного Гнезда 19 декабря», — говорит английский военный корреспондент при японской армии, Бартлетт, — не было похоже на сопротивление людей, готовых сдаться...»{139}.
Последний защитник этой горы подпоручик Гринцевич рассказывал на суде, что солдаты, все время к нему приходившие по 5–6 человек, с бомбочками, говорили: «Пришли умирать на Орлиное...» И умирали героями.
Понятно, что при таком подъеме духа гарнизона и характере его сопротивления решение Стесселя сдаться явилось полной неожиданностью даже для самих японцев. Вот что рассказывают иностранные военные корреспонденты, состоявшие при осадной армии Ноги, о впечатлении, произведенном ею: по словам Джемса, «глубоко было изумление всех, от генерала до рядового, когда в долине развернулся белый флаг и осада кончилась. Новость, что Стессель желает капитулировать, распространилась, как пожар»{140}.
Норригаард рассказывает, что в тот самый день, когда последовала сдача Порт-Артура, офицеры штаба Ноги говорили ему, что падение крепости ожидается ими не ранее 1 1/2–2 месяцев. Они полагали, что Стессель, очистив Восточный фронт, сосредоточит войска на Западном и Южном секторах, где укрепления были еще достаточно сильны, чтобы удержать осаждающих еще некоторое время. Поэтому «предложение русских о сдаче явилось неожиданным, хотя и очень приятным сюрпризом для японцев» ко дню Нового года (по н. ст.){141}. [258]
Наконец, вот что пишет Бартлетт: «Под утро 18 (31) декабря, я думаю, ни один человек в армии Ноги не предполагал, что падение Порт-Артура так близко». Даже после взятия укрепления №3, японцы думали, «что пройдет еще по крайней мере месяц, пока наступит конец»{142}.
И все эти авторы согласны в оценке заключительного акта славной обороны.
«Осада Порт-Артура — страшная драма, — говорит Норригаард, — но наиболее драматические моменты ее — отсутствие конца. Крепость сдали, быть может, предусмотрительно, но не совсем красиво — и оборона, рассказы о которой передавались бы из поколения в поколение как об одном из величайших подвигов в истории всего мира, была обесславлена»{143}.
«Не будут осуждать Стесселя только гуманисты, — замечает Бартлетт, — которые восхваляют каждый поступок, избавляющий от пролития крови. Но те, кто видит дальше окружающего, те, кто старается уяснить себе влияние настоящего на будущее, а главным образом, те, кто на войне исключает все соображения, кроме достижения конечного успеха, скажут, что в поведении Стесселя проявлено слишком мало дальновидности и широко понимаемого патриотизма» {144}.
Значение капитуляции крепости было огромно. Она освобождала 100-тысячную японскую армию для действия на Маньчжурском театре войны, где Ноги не замедлил появиться и сыграть решающую роль в битве под Мукденом. Она лишала в то же время нашу Маньчжурскую армию ясной, всеми видимой конкретной цели действий — освободить Порт-Артур.
«С падением Порт-Артура, — говорит наш известный военный писатель В. Новицкий, — все почувствовали, что утрачен какой-то внутренний смысл нашей борьбы с Японией, и с этого дня, несмотря на то, что в материальных условиях войны, решавшейся на главном театре, не произошло никаких существенных перемен, — вся страна стала отворачиваться от этой войны как от какого-то скучного, всем надоевшего и безнадежного предприятия. Казалось, что из великого дела вынута была оживлявшая его сердцевина и осталась лишь одна шелуха, ее обволакивавшая, но теперь уже разрушенная, ненужная»{145}. [259]
Таково было моральное значение Порт-Артура, и вот почему защищать эту крепость надо было до последней крайности, дорожа каждым лишним днем обороны, ибо она давала глубокое удовлетворение стране, оскорбленной в своей национальной гордости неудачами войны, и причиняла в то же время нашему счастливому в Маньчжурии сопернику много забот, разочарований и потерь{146}.
Генерал Стессель не пожелал разделить тяжесть японского плена вместе с гарнизоном и, даже не простившись с ним, уехал в Россию. 16 февраля 1905 г. он прибыл в С.-Петербург, а через месяц, 13 марта, последовало Высочайшее повеление «образовать для рассмотрения дела о сдаче крепости Порт-Артур японским войскам следственную комиссию». По данным, собранным ею, генералы Стессель, Смирнов, Фок и Рейс по Высочайшему повелению, последовавшему 28 апреля 1905 г., были преданы Верховному военно-уголовному суду, который и признал генерала Стесселя виновным в том, что он «сдал крепость японцам, не употребив всех средств к дальнейшей ее обороне»{147}. Определив ему за это деяние смертную казнь без лишения прав, суд вместе с тем постановил ходатайствовать перед Высочайшей властью о замене этого наказания Стесселю заточением в крепость на десять лет. Одновременно с Высочайшей конфирмацией этого приговора (причем ходатайство суда было уважено) опубликован был 5 марта 1908 г. Высочайший приказ армии и флоту, в котором и оборона крепости, и сдача ее нашли себе высокоавторитетную оценку. «Геройская оборона Порт-Артура», удивлявшая весь мир стойкостью и мужеством гарнизона, признавалась «внезапно» прерванной «позорной сдачей крепости» и «Верховный Суд, карая виновника сдачи, вместе с тем в полном величии правды восстановил незабвенные подвиги храброго гарнизона».
«В настоящее время, пока Порт-Артур держится, наши неудачи на других театрах войны нельзя еще считать особенно унизительными, но если к этим неудачам присоединится потеря Порт-Артура и находящегося здесь флота, то, в сущности, кампания безвозвратно проиграна и наш военный неуспех принимает унизительные для нашего государственного достоинства размеры. Рассчитывать на своевременную выручку Порт-Артура нашей армией или флотом едва ли возможно. Единственным почетным выходом является заключение теперь, до падения Порт-Артура, мирных условий, которые несомненно можно до падения Порт-Артура установить не унизительными для народного самолюбия. Очень вероятно, что Государю доносят о событиях, освещая их несколько в разрез с действительностью. Истинное, правдивое верноподданническое донесение, может быть, устранит большую беду от нашей родины. Посему, как высший представитель здесь государственной власти и лицо, облеченное царским доверием, не признаете ли [238] вы возможным шифрованной телеграммой на Высочайшее Имя донести об истинном положении дела здесь, на Дальнем Востоке. Настоящее письмо мое и написано только в виду постоянного сердечного отношения вашего ко мне и моей глубокой уверенности в необходимость такого шага для блага России».
Этим письмом генерал Кондратенко обнаружил не только большое гражданское мужество и большой государственный ум, широко и смело охватывавший события, но и почти пророческую прозорливость.
Накануне боев на Шахе он писал в Порт-Артуре, что «наш военный неуспех принимает унизительные размеры». И, действительно, неудачный исход нашей попытки перейти в наступление был, несомненно, унизительнее нашего победоносного отступления от Ляояна. А затем размер и унизительный характер наших неудач все прогрессирует: капитуляция Порт-Артура, мукденский погром и «Цусима» со сдачей в плен эскадры Небогатова. В неясных, смутных образах, быть может, все это уже носилось пред духовным взором Кондратенко, но они недоступны были прозрению Стесселя, человека совсем иного склада, иного духа. Последний сказал Кондратенко по поводу его письма, что писать Государю не может. Тогда для Кондратенко осталось лишь дороже продать свою жизнь и заставить японцев дороже купить обладание крепостью.
25 сентября он обратился к войскам сухопутной обороны крепости со следующим приказом:
«Прошу начальников участков обратить внимание ротных командиров и разъяснить нижним чинам, что упорная оборона крепости, не щадя свой жизни, вызывается не только долгом присяги, но весьма важным государственным значением Порт-Артура, как местопребывания Наместника Его Императорского Величества на Дальнем Востоке.
Упорная оборона, до последней капли крови, без всякой даже мысли о возможности сдачи в плен, вызывается сверх того тем, что японцы, предпочитая сами смерть сдаче в плен, вне всякого сомнения, произведут в случае успеха общее истребление, не обращая ни малейшего внимания ни на Красный Крест, ни на раны, ни на пол и возраст, как это было ими сделано в 1895 при взятии Артура. [239]
Подтверждением изложенного может служить постоянная стрельба их по нашим санитарам и добивание наших раненых, случай которого имел место даже 22 сего сентября при временном занятии Сигнальной горы.
Вследствие весьма важного значения Порт-Артура не только Государь и вся наша Родина с напряженным вниманием следят за ходом обороны, но и весь мир заинтересован ей, а потому положим все наши силы и нашу жизнь, чтобы оправдать доверие нашего обожаемого Государя и достойно поддержать славу Русского оружия на Дальнем Востоке».
Внушить гарнизону мысль об упорной обороне крепости — «до последней капли крови» — было уже психологической необходимостью, ясно сознанной генералом Кондратенко. Гарнизон жил и дрался с мыслью о выручке. Ею бредили во сне и галлюцинировали на яву. Одни ясно видели в море множество кораблей и уверяли товарищей, что «это — эскадра Рожественского»; другие слышали гром пушек позади японских позиций и уверяли, что «это — Куропаткин пробивает себе дорогу к Артуру». Известие, что Маньчжурская армия отступила от Ляояна к Мукдену, не могло, конечно, не стать достоянием молвы — об этом могли позаботиться и сами японцы путем подметных писем, — и упадок духа, который оно могло произвести, надо было предупредить и парализовать.
События показывали, что хотя неудача августовского штурма и побудила японцев перейти к постепенной правильной инженерной атаке Артура, но искушение ускорить ход событий штурмом было велико, да этого требовало и общественное мнение Японии. Поэтому гарнизону надлежало проявить большую выдержку в инженерной борьбе с осаждающим врагом и мужественную стойкость против его атак и бомбардировок.
Вторая половина августа прошла для него в организационной работе: спешно укреплялась вторая оборонительная линия; Китайская стена, на которую постепенно перемещался центр обороны, усиливалась траверсами, утолщалась, обстраивалась блиндажами; артиллерия исправляла материальную часть и пополняла боевые запасы и личный [240] состав; кое-где ставились новые батареи; перепутавшиеся в горячке отбития штурма части приводились в порядок и перемещались с одного участка на другой; в виду близости противника, находившегося в 300 шагах, это можно было делать только по ночам; формировался новый «Комендантский» резерв, так как 4-я восточносибирская стрелковая дивизия, составлявшая крепостной резерв во время штурма, вся влилась в боевую линию; наконец, организовывалось более стройное управление обороной Восточного фронта, во главе которой, за болезнью генерала Горбатовского, временно стал генерал Наденин. Наша тактика в это время свелась к следующему: борьба крепостной артиллерии с осадными батареями противника; ночью вылазки по всему фронту небольшими командами охотников; хотя редкая, но постоянная бомбардировка занятых японцами редутов 1 и 2, не позволявшая им на них утвердиться. Затем против редутов поведена была и минная война. Хотя минными ходами мы и не дошли до противника, но все же минные работы принесли пользу в том смысле, что показали противнику готовность гарнизона к активной обороне.
На Северном и Западном фронтах крепости также шла в это время созидательная работа.
Что же делали в это время японцы?
После неудачного штурма японская артиллерия яростно бомбардировала порт и город. Растерянность и усталость японцев в первые дни после штурма сказались в том, что они оставили незанятым участок Китайской стены между редутами, и он в течение нескольких дней был нейтральным.
Шесть дней не предпринимали японцы активных действий.
Наконец, около 20 августа из крепости заметили в некоторых местах желтенькие полоски, которые оказались частицами 1 японской параллели. Затем японские траншеи появились в двух пунктах: против Водопроводного редута и против форта №II.
Затем противник сапой продвинулся к востоку от форта [241] II, против Куропаткинского люнета и батареи Б, и здесь почему-то закончил свои сапные работы.
Вообще, в этот период осады японцы не проявляют еще ни большой правильности в ведении инженерной атаки, ни большой энергии её. Они, видимо, не потеряли еще надежды покончить с крепостью одним ударом — и ровно через месяц после первого штурма, 6 сентября, атакуют открытой силой на Северном фронте Кумирнинский и Водопроводный редуты, а на Западном — Высокую и Длинную горы.
Под прикрытием страшного огня своей осадной артиллерии японцы подкатили к Водопроводному редуту горное орудие и с дистанции в 100 шагов начали его громить, разбивая блиндажи, коверкая пулеметы, срывая бруствер{125}. Около 8 часов вечера они заняли передний фас редута и поставили на нем пулемет. Шесть раз гарнизон его бросался в атаку, но безуспешно: чтобы дойти до противника, им приходилось под огнем этого пулемета проходить сначала через ворота, а потом по открытому месту внутренней площадки. В полночь мы занимали уже лишь кусочек заднего фаса редута, причем все контратаки по-прежнему были бесплодны, и в 3 часа 47 мин. ночи генерал Кондратенко приказал очистить Водопроводный редут. Узнав об этом утром 7 сентября, гарнизон Кумирнинского редута, видя надвигающиеся на него штурмовые колонны японцев, отступил.
Одновременно с открытием огня против Водопроводного и Кумирнинского редутов японцы в 5 часов вечера 6 сентября начали обстреливать Высокую гору, лежащую к северо-востоку от нее Длинную гору и расположенные далее к востоку форты № IV и V и укрепление 5. На Высокой к этому времени было 4–5 рот 5 восточносибирского стрелкового полка, две-три 6'' пушки в 120 пудов, полевая и мелкая скорострельная артиллерия. Главным руководителем ее обороны был командир 5 полка полковник Третьяков.
Под прикрытием своего огня противник 6 же сентября атаковал Длинную гору, но взять ее удалось ему лишь к полудню 7 числа. Тогда положение на Высокой горе стало [242] весьма затруднительным, так как Длинная командует над Высокой и с неё можно обстреливать тыл последней. В течение дня 7 сентября обе стороны сходились на Высокой почти на дистанцию штыка. Их разделяла только стена трупов, через которую они перебрасывались бомбочками. В полночь японцы атаковали левый фланг Высокой, но были снова отбиты — и с большим уроном. Атаки продолжались всю ночь, весь следующий день 8 сентября и опять всю ночь на 9 число. Японцы, видимо, не жалели жертв для овладения Высокой, направив на нее целую дивизию и несколько резервных бригад{126}. Но Высокая оборонялась отчаянно и доблестно — и стойкостью наших войск была спасена.
Утром 9 сентября взводу скорострельной артиллерии удалось скрытно занять позицию так, что явилась возможность обстреливать с тыла батальоны японской пехоты, собранные у подошвы Высокой горы для новой атаки ее. Эффект огня этого взвода был поразительный: целая бригада бросилась бежать, бросая в панике ружья и устилая трупами свой путь. Паника распространилась по всей линии атаки. Под влиянием ее японцы очистили уже занятые ими окопы и блиндажи, оставив в них 2 пулемета и 1 орудие. Вечером они попытались было атаковать Высокую, но силы их были надорваны, и мы легко отбили их атаку{127}. Ею и закончился сентябрьский штурм, стоивший нам убитыми 11 офицеров и 457 нижних чинов и ранеными 36 офицеров и 2132 нижних чинов; по сведениям, полученным от китайцев, японцы потеряли с 6 по 10 сентября от 15 до 20 тыс. человек.
Потерпев новую неудачу, японцы опять с остервенением принялись за бомбардировку. Центр тяжести осады они перенесли теперь на Восточный фронт против фортов № II и III и укрепления 3. На Западном фронте, против Высокой японцы притихли, ведя работы только со стороны Длинной горы, да и те приостановили в 600 шагах. На Северном фронте мы по-прежнему углублялись в землю, а неприятель понемногу подвигался к нам траншеями.
В ночь на 15 сентября японцы заложили перед фортом [243] №III окоп, который в течение 11 суток переходил из рук в руки и только 26 числа окончательно остался за японцами.
17 сентября они начали обстреливать крепость из 11-дюймовых гаубиц. Эффект от разрыва снарядов этого калибра (20 пудов) был ужасный, подобный взрыву порохового погреба. Никакие сооружения не могли противостоять этим снарядам.
В ночь на 22 сентября, японцы атаковали Сигнальную горку впереди нашего правого фланга и заняли ее, но утром при помощи крепостной артиллерии были сбиты, и Сигнальная горка осталась за нами до конца осады{128}.
В ночь на 24 сентября, т. е. через 2 1/2 мес. от начала осады, японцы вошли в мертвое пространство форта № II, и с «этого момента надо считать, что гласис форта находился уже не в наших руках».
В ночь на 29 сентября японцы захватили неустроенные нами тыловые окопы укрепления 3. Подоспевший вовремя начальник участка подполковник Сайчук с ротой моряков, бывшей у него в резерве, выбил японцев, но только после троекратной штыковой работы. Однако, пользуясь темнотой, они засели в овраге, левее нашего расположения, и укрепились.
3 октября днем противник сильно обстрелял из 11-дюймовых гаубиц капонир № 3, гарнизон его не выдержал и отошел, но получил приказание вернуться. После нескольких контратак половина капонира была вновь занята нами, в другой же остались японцы. Такое положение сохранилось до 13 октября.
6 октября нами на гласисе форта II впервые были услышаны плотничные работы противника; с нашей стороны устраивался крытый ход к форту и ставились во рву проволочные заграждения. В ночь на 8 октября с форта №II произведена была вылазка, выяснившая, что японцы идут под форт двумя минными галереями.
Так прошел месяц со дня окончания второго штурма крепости, и вот японцы снова делают попытку взять ее открытой силой. На этот раз они предпосылают штурму тщательную, [244] 4-дневную артиллерийскую и инженерную подготовку его.
С утра 13 октября японская артиллерия громит форт №II — 11'' бомбами, а батарею Б — 6'' бомбами. Затем огонь распространяется на форт №III, укрепление 3 и Заредутную батарею.
Этим огнем противник нанес нам значительный материальный вред, а главное надломил моральные силы защитников, вследствие чего при первом же стремительном натиске японцев они почти везде оставили свои окопы.
Ночью, несмотря на наши контратаки, японцы утвердились в капонире 3, на гласисе форта №III и в окопах впереди укрепления 3. Вход во рвы оказался в их руках, и они могли приступить к штурму укреплений, но этого им казалось еще мало. Неудачи двух штурмов, стоившие очень дорого, научили их считаться с доблестью гарнизона и быть осторожнее. Продолжая непрерывно бомбардировку укреплений, японцы утром 15 октября взрывами сделали отверстие в стене капонира форта № II и проникли в него. Будучи выбиты оттуда, они в ту же ночь двумя взрывами обвалили потолок и стену капонира форта № II, образовав обвал, по которому можно было спускаться рядами по 2–3 человека. Наши попытки в ночь на 16-е октября овладеть окопами впереди форта III и укрепления 3 не увенчались успехом. Зато японцам удалось подвезти за ночь на ближнюю дистанцию к укреплениям от батареи В до Курганной батареи 16 горных орудий и на рассвете 17 октября подорвать правый капонир форта № III.
Этим подготовка к штурму и была закончена. В 11 1/2 часов утра японцы открыли шрапнельный огонь; в 11 часов 50 мин. они повели наступление на Куропаткинский люнет и батарею Б и в 12 часов 45 мин. дня спустили лестницы во рвы фортов II и III. Через 5 минут на бруствере батареи Б мелькнул было японский флаг, но сейчас же был сбит, а в 1 час дня защитники батареи и вовсе грудью опрокинули ворвавшегося на нее врага. В то же время японцы пошли на штурм форта III, а несколько позднее и на укрепление [245] 3. Встреченные страшным перекрестным огнем, они, как шальные, бросились назад. Но, оправившись, вторично атаковали укрепление 3. Момент оказался благоприятным: от разрыва снаряда на укреплении произошел пожар, загорелись наши заряды, стали рваться сложенные тут же бомбочки и снаряды — и японцам удалось занять неполный фас бруствера. Форт II, капонир 2-й и Куропаткинский люнет также были заняты японцами, но через полчаса их оттуда выбили; а затем было взято нами обратно и укрепление 3. Однако японцы все-таки успели утвердиться на его гласисе.
В этот день штурм не повторился, но ночь на 18 октября прошла в усиленной артиллерийской и ружейной перестрелке; японцы, очевидно, хотели помешать огнем нашим работам по уборке раненых и починке разрушенных укреплений. Неудача, испытанная японцами 17 октября, видимо, подорвала их энергию, и они, не желая зарываться, ограничили 18 числа свои действия штурмом форта II. Но и он окончился неудачей. Японцам удалось занять лишь совершенно разрушенный капонир 2. С потерей его форты II и III остались связанными лишь Китайской стенкой; редуты №1 и 2, капониры №2 и 3 были уже в руках противника.
Крепость уцелела в третий раз, хотя спасение и было куплено довольно дорогой ценой: мы потеряли убитыми, ранеными и без вести пропавшими 85 офицеров и 4430 нижних чинов.
Таяла численность гарнизона, слабели его физические силы, изнуряемые беспрерывной работой и поддерживаемые уже кониной, а духу его одно за другим посылались тяжелые испытания.
Пришло известие, что наступление Маньчжурской армии окончилось неудачей и что Балтийская эскадра еще далеко. Главнокомандующий (генерал-адъютант Куропаткин) по-прежнему лишь надеялся «с прибытием подходящих подкреплений, атаковать противника и двинуться вперед, будучи уверен, что геройские войска Артура еще держатся»{129}. [246]
И они еще раз оправдали эту уверенность. После неудачных отдельных попыток укрепиться на форту II 6 ноября, захватив форт III-й 7 ноября, Куропаткинский люнет и батарею Б 10 ноября, японцы 13 ноября отважились на новый штурм.
Неприятельская артиллерия с утра стала громить Восточный фронт от Курганной батареи до батареи А, причем Курганная, укрепление 3, форт III, батарея Б и Куропаткинский люнет подверглись особенно сильному обстрелу. В 11 1/2 часов японцы примкнули штыки и ровно в полдень одновременно по всей линии бросились на штурм. Всюду они были встречены огнем нашей пехоты и артиллерии. «Произошло что-то, не поддающееся описанию, — рассказывает участник событий этого дня. — Артиллерия ревела; неприятельская стреляла по резервам, горжам укреплений и по 2-й линии обороны; наша — отражала штурм на близком расстоянии. Все заволокло туманом дыма и поднятой снарядами земли».
Пять раз пытались японцы ворваться на форт II, но безуспешно. Каждый раз их встречали сильным орудийным и ружейным огнем, а потом пришлось пустить в дело мелинитовые шашки, бомбы и шаровые мины, произведшие между японцами панику.
Также несколько раз противник бросался на Куропаткинский люнет и батарею Б. До люнета ему даже дойти не удавалось, а окоп впереди батареи Б, хотя и был им первоначально захвачен, но к вечеру очищен. Бой за него был особенно горяч: было пущено в ход все. Когда не стало патронов, ручных гранат и пироксилиновых шашек, обе стороны стали бросаться камнями, кирками, лопатами, обломками ружей. В конце концов мы выбили японцев и из этого окопа. Но под покровом темноты им удалось подкрасться к Курганной батареи, ворваться на нее и овладеть орудиями. На помощь малочисленному гарнизону подоспели работавшие вблизи роты. Они штыками выбили японцев с батареи, но те залегли за бруствером ее и стали бросать мелинитовые шашки. Прогнать их оттуда было делом трудным. [247]
Дали знать начальнику обороны фронта генералу Горбатовскому, который немедленно вызвал очередную полуроту резерва и приказал ей: «бегом, на Курганную». Полурота (всего 45 человек) исполнила приказ в точности: бегом добежала до Курганной и с криком «ура» бросилась перед ней в овраг, как потом оказалось — в тыл японцам. Темнота, внезапность атаки, громовое «ура» сыграли свою роль; японцы, полагая, что их атакует не 45 человек, а в десять раз больше, в панике бросились бежать. Четвертый штурм Артура был отбит повсюду.
Стойкая оборона укреплений Восточного фронта побудила японцев попытать счастья снова на Западном фронте. Чтобы замаскировать этот перенос действий, противник в течение всего 14 ноября усиленно обстреливал Восточный фронт и делал вид, что хочет повторить атаку форта III и укрепления 3. В то же время он усиленно бомбардировал Высокую и Плоскую горы. В течение целой недели жестокие бомбардировки сменялись отчаянными штурмами. Особенно яростно лезли японцы на Высокую гору, важность обладания которой обе стороны отлично понимали. Гора переходила из рук в руки беспрерывно. Роты стрелков, матросов, дружинников, даже госпитальных служителей шли одна за другой на вершину Высокой — и не возвращались назад. Священники и иеромонахи служили в окопах молебны, обходили войска, призывая на них помощь Всевышнего и воодушевляя их на продолжение упорной обороны{130}.
Вот как характеризует бои за Высокую объективный наблюдатель их, английский военный корреспондент при японской армии Эллис Ашмед Бартлетт{131}.
«...В течение трех дней — 19, 20 и 21 ноября (ст. ст.) артиллерия не прекращала бомбардировки, осыпая снарядами гребень Высокой горы и все на ней разбивая в щепы. Как русские могли держаться — необъяснимо: храбрость их, как обороняющейся пехоты, никогда не подвергалась более суровому испытанию, и никогда они не отвечали на вызов врага более доблестно и самоотверженно».
«... Борьба за Высокую гору была битвой гигантов: ни одна [248] страна в самую славную эпоху своей истории никогда не выставляла в поле солдат, которые дрались бы с таким упорством, храбростью и безусловным презрением к жизни, как русская и японская пехота в течение этих дней...»
На 22 число Ноги назначил решительную атаку Высокой. В распоряжение генерала Сайто дано было для этого 8 батальонов.
«Поставленная на карту ставка была так велика, — говорит тот же Эллис Бартлетт, — и отбитая еще раз атака была бы таким несчастьем, что были приняты все предосторожности, чтобы обеспечить успех. Решено было поднять энтузиазм людей до высшей степени. Полковые знамена были собраны в лощине, по которой должны были проходить войска в боевую линию; каждый батальон, идя мимо, должен был остановиться и салютовать своим знаменам; при этом люди клялись, что они либо возьмут высоты, либо не вернутся назад».
В 1 час 50 мин. дня они бросились на штурм Высокой — и встретили на этот раз слабое сопротивление. Наши войска очищали Высокую гору.
«Нельзя выражать удивления, — говорит Бартлетт, — по поводу отступления русских, ибо на вершине Высокой горы, вследствие непрерывной бомбардировки, было совершенно невозможно держаться: даже мышь не могла бы найти себе здесь безопасного укрытия».
Для удивления нет и повода: доблестные защитники Высокой покидали ее теперь не потому, что не могли далее держаться, а по приказу генерала Кондратенко. Последний же отдал его потому, что дальнейшее упорство в обороне этого пункта, при неравенстве борьбы, становилось уже безрассудным. Ноябрьские штурмы стоили гарнизону убитыми, ранеными и без вести пропавшими 153 офицеров и 6586 нижних чинов. Японцы, хотя и потеряли на одной Высокой горе от 9 до 10 тыс. человек убитыми и ранеными{132}, все же могли возместить убыль людей присылкой подкреплений из Японии. Гарнизон же Порт-Артура лишен был этой возможности — и для того, чтобы затянуть оборону всей крепости, приходилось дорожить каждым солдатом.
Занятие Высокой горы было первым серьезным успехом [249] японцев за 4 месяца тесной осады крепости. Бартлетт сравнивает чувства японских офицеров и нижних чинов, вступивших на гребень вершины Высокой горы, с чувствами французов, когда они впервые, в 1812 г., увидели перед собой Москву.
«Тут только японцы могли оценить грандиозность и огромное значение своего успеха: впервые они увидели перед собою, на самом близком расстоянии, ту цель, из-за которой они боролись так долго и так храбро. Перед ними открылась гавань и русские военные суда, стоявшие на якоре. Они сознавали, что большая половина работы сделана: крепость может еще держаться, но суда обречены на гибель. Гавань не давала защиты судам; чтобы не быть потопленными на месте якорной стоянки, русские суда должны были сейчас же выйти в море и встретиться с эскадрой адмирала Того, когда Балтийская эскадра находилась еще на расстоянии нескольких тысяч миль...»
И внутренний рейд стал могилой нашей эскадры. По возможности очистив Высокую от нескольких тысяч трупов, заражавших тлением воздух, японцы устроили на ее вершине наблюдательный пост, соединили его телефоном со своими осадными батареями и к вечеру 23 ноября открыли огонь 11-дюймовыми бомбами по кораблям нашей эскадры.
И они, один за другим, исковерканные, обгоревшие, погружались на дно. Только «Севастополь» под командой капитана фон Эссена решил погибнуть в бою: он вышел на рейд, выдержал отчаянную борьбу с японскими миноносцами и, получив серьезные повреждения, был затоплен своим командиром на 20-саженной глубине. С затопленных судов боевые запасы были свезены на берег, команды и офицеры пополнили ряды защитников крепости, минеры занялись выделкой бомбочек, а машинисты — отливкой снарядов.
«Конечно, горестно так потерять свой флот, — писал контр-адмирал Вирен генералу Стесселю, который 24 ноября потребовал от него полного уничтожения затопленных судов и выхода в море уцелевших, — но если Бог даст нам отстоять крепость до выручки с суши, то я уверен, что [250] беспристрастные люди в Порт-Артуре скажут, что без той помощи, которую дал флот, Порт-Артур был бы уже давно в руках неприятеля».
С падением Высокой началась агония осажденной крепости, наступило «начало конца», как выразился, говорят, сам Кондратенко, отдавая приказ об очищении этой горы. И, действительно, Артур стал нести одну за другой тяжкие утраты: 2 декабря на форту № II погиб сам генерал Кондратенко вместе с наиболее деятельными своими сотрудниками полковником Науменко, военными инженерами Ришевским и Зедгенидзе; 5 декабря мы потеряли и самый форт №II. Японцы произвели три взрыва фугасов под его бруствером и беспрерывно в течение дня бомбардировкой разрушили его почти до основания. После геройской защиты его, стоившей нам за один этот день 200 человек, форт этот, по приказанию генерала Фока, без ведома коменданта, но с разрешения генерала Стесселя, был нами взорван и очищен вечером того же дня{133}.
В ночь на 6-е декабря по приказанию генерала Фока был очищен нами и форт №III, после того как противник подорвал его бруствер, захватил его ретраншемент, и все попытки гарнизона выбить его с форта окончились неудачей.
Новый начальник сухопутной обороны генерал Фок, вообще, не проявлял уже такого упорства в удержании атакованных укреплений, как генерал Кондратенко. Да и сам по себе это был человек другого склада характера и других взглядов на военное дело. Цзиньчжоуский бой поколебал его авторитет в войсках. Находясь со времени его не у дел, он занялся своеобразной литературой — «заметками», в которых обнаружил саркастический ум и очень спутанное представление о военном деле. Эти «заметки», в которых писалось обо всем, что делалось в Артуре и на его позициях, в которых пехотным генералом давались советы артиллеристам, морякам, инженерам, минерам и в которых, не стесняясь в словах, критиковались действия всех начальников обороны, внушили только Стесселю преувеличенное [251] представление о познаниях и способностях Фока, остальных же они или незаслуженно обижали, или ссорили между собой и вообще вносили в семью защитников раздор и раздражение. Честолюбивый, самоуверенный и резкий в обращении с подчиненными, генерал Фок являлся полною противоположностью генерала Кондратенко, и если тот заслужил наименование «души обороны», то Фока звали ее «злым гением».
Очищение форта II было первым моральным потрясением гарнизона, как отрицание до тех пор твердо внедрявшегося генералом Кондратенко правила: «гарнизон укрепления погибает вместе с ним», т.е. защищает его до последнего человека, а последовавшее затем очищение форта III делало положение наше на Восточном фронте особенно тяжелым. В общей системе обороны этого фронта форт № III был тактическим ключом позиции, так как находился в исходящем углу фронта. С потерей его линия обороны разрывалась на две части — и противник клином врезывался в наше расположение.
Ни для кого из защитников в крепости не представляло сомнения, что для спасения форта III генералом Кондратенко приняты были бы самые решительные меры и отстаивание его, как и форта II, было бы делом всего гарнизона, а не только тех рот, которые занимали эти укрепления.
Ввиду создавшейся вновь обстановки генерал Стессель 16 же декабря собрал военный совет из старших начальников в крепости, адмиралов, командиров полков и начальников штабов дивизий. Большинство высказалось за необходимость держаться, т. е. продолжать упорную оборону крепости. Начальник артиллерии крепости генерал Белый заявил, что снарядов хватит еще на два штурма. По мнению генерала Смирнова, оборона крепости должна продолжаться до тех пор, пока не будет съеден последний сухарь, а муки хватит еще на 1 1/2 месяца. Генерал Фок высказался неопределенно. Начальник штаба генерала Стесселя полковник Рейс в обширной речи развивал мысль, что Артур выполнил уже свое назначение и в отношении флота, и в [252] отношении Маньчжурской армии. Дальнейшее сопротивление невозможно, бесцельно и безрассудно, ибо может повлечь за собою со стороны японцев, при последнем штурме, резню больных, раненых и мирного населения. Сам генерал Стессель находил, что оборона крепости фактически возможна только на основной линии, на второй же линии, по его мнению, вряд ли возможно долго продержаться{134}.
Заключив военный совет выражением своей благодарности участникам его за мужественные мнения и за готовность продолжать оборону, генерал Стессель в тот же день донес телеграммой Государю, что «крепость продержится лишь несколько дней, — у нас снарядов нет». Таким образом, судьба крепости, видимо, была уже предрешена. Через день же произведен был и опыт частичной капитуляции. Когда утром 18 декабря японцы взорвали бруствер укрепления 3, а от детонации в потерне укрепления взорвался вслед затем запас бомбочек и ракет и разрушил казематы, около сотни защитников было погребено под их развалинами.
Заживо погребенные, они по телефону, чудесно уцелевшему при взрыве, запросили штаб обороны Восточного фронта, что им делать. Генерал Горбатовский разрешил им с наступлением темноты покинуть укрепление. Стессель же, узнав от Горбатовскаго о положении дел на укреплении 3, разрешил остаткам его гарнизона сдаться. И в 1 час 15 мин. дня на укреплении 3, действительно, был выкинут белый флаг{135}. Это был первый случай сдачи укрепления и гарнизона его, стоявший в полном противоречии с принципом генерала Кондратенко: «гарнизон гибнет вместе с укреплением». До сих пор форты, батареи, укрепления и окопы очищались нами, когда защищать их не было уже возможности; они взрывались, остатки гарнизона их, как ни были они малы, отходили, унося с собой все, что можно. 18 декабря на укреплениях Артура впервые был поднят белый флаг.
А вечером того же дня по докладу генерала Фока и вопреки мнению коменданта генерал Стессель приказал очистить [254] Китайскую стенку, составлявшую теперь последнюю основу оборонительной линии и отвести войска на 2-ю оборонительную линию (Лаперовская, Владимерская и Митрофаньевская горы). Основанием этой импровизированной линии обороны служили на левом фланге Курганная батарея, а на правом — Б. Орлиное Гнездо. Последняя гора, хотя и считалась тактическим ключом новой позиции, столь важным, что с взятием ее японцами продолжение обороны крепости считалось невозможным, укреплена, однако, не была, а гарнизон ее в ночь на 19 декабря состоял всего из 22-х стрелков. К утру его усилили охотничьей командой человек в сорок.
По зареву пожара, вспыхнувшего на передовой линии, с которой отступали наши войска (горели блиндажи, кем-то подожженные), японцы обнаружили очищение нами Китайской стены и с рассветом повели наступление на Б. Орлиное Гнездо. Сперва они засыпали гору градом снарядов всевозможных калибров, а затем и сами «полезли» на нее. Ружейным огнем, бомбочками и штыками доблестные защитники горы отбили пять штурмов. В 3 часа 20 мин. дня японский снаряд попал в кучу бомбочек и произвел страшный взрыв, выведший из строя почти всех защитников горы, в том числе и доблестного ее коменданта подполковника Галицинского. Помощник его подпоручик Гринцевич остался с тремя нижними чинами. Дальнейшее сопротивление было немыслимо — и он очистил гору.
Но еще ранее, чем в штабе генерала Горбатовского убедились в потере нами тактического ключа позиции, генерал Стессель отправил генералу Ноги парламентера с письмом следующего содержания:
«Принимая во внимание положение дел на театре военных действий, я нахожу дальнейшее сопротивление Порт-Артура бесполезным и во избежание бесполезных потерь я желал бы вступить в переговоры о сдаче. Если Ваше Превосходительство согласны, то прошу назначить уполномоченного для этой цели, который мог бы обсудить условия и порядок сдачи и избрать место, где мой уполномоченный мог бы с ним встретиться». [255]
Если добавить, что генерал Стессель, решаясь вступить в переговоры о сдаче крепости, не только не собрал для обсуждения этого своего намерения военного совета хотя бы из некоторых находившихся поблизости начальников, но даже не уведомил об отправке этого письма ни коменданта крепости генерал-лейтенанта Смирнова, ни начальника эскадры контр-адмирала Вирена, которые узнали об этом официально лишь поздно вечером, то понятно будет выражение Бартлетта, что падение укрепления 3 дало Стесселю повод для капитуляции, за который он ухватился с «неприличной торопливостью».
Столь же «неприличную торопливость» проявил и генерал Фок, испросив разрешения генерала Стесселя вслед за отправкой парламентера очистить Куропаткинский люнет, батарею Б. и Малое Орлиное Гнездо. Начальник обороны Восточного фронта генерал Горбатовский, понимая важность удержания в наших руках этих пунктов, пытался было протестовать против этого распоряжения, но угрозой Фока «принять побудительные меры» вынужден был это сделать.
Очищение этих укреплений еще более ухудшало положение крепости и делало оборону ее еще более трудной в том случае, если бы переговоры о капитуляции не привели ни к чему. Японцы это поняли — и оказались несговорчивыми. Впрочем, уполномоченный генерала Стесселя, начальник его штаба полковник Рейс, ведя эти переговоры, исходил из того положения, что «все равно ничего не поделаешь, — они победители», и не проявил надлежащей энергии в отклонении японских требований. 30 декабря в деревне Шуйшуинь капитуляция крепости была им подписана вместе с представителем флота капитаном I ранга Щенсновичем, и в силу ее «русская армия и флот, добровольцы и чиновники в крепости и на верках Порт-Артура» объявлялись военнопленными; все форты и батареи, военные корабли, пароходы и шлюпки, оружие, склады, лошади и все прочие военные материалы, равно как деньги и другие предметы, принадлежащие русскому правительству, подлежали [256] отдаче в настоящем их виде японской армии.
По этой капитуляции 23, 24 и 25 декабря передано было японцам 23 131 человек нижних чинов и 747 офицеров, явившихся на передаточный пункт{136}; орудий: годных 357, негодных 352; снарядов: годных 145705, негодных 46948; ружей разных, снарядов: годных 36800; негодных 21500; патронов: годных 4640800, негодных 4344800{137}; лошадей 1920, угля каменного 80000 тонн и продовольствия (муки, крупы, рису, чаю, сахару, сушеных овощей, соли, консервов мясных, сухарей, уксусу, бобов, чумизы) — на полтора-два месяца{138}.
Что сдача крепости была решена Стесселем бесповоротно, на каких бы то ни было условиях, следует заключить из того, что ранее, чем переговоры о ней состоялись, и акт капитуляции был подписан, он 19 же декабря отправил Государю телеграмму о том, что «крепость должна капитулировать». «Почти 11 месяцев непрерывной борьбы, — писал он, — истощили все силы сопротивления. Люди стали тенями».
Что моральные и физические силы гарнизона были надломлены, это не подлежит сомнению: на его глазах погиб флот, погиб генерал Кондратенко, одна за другой переходили в руки противника позиции, обильно политые кровью их доблестных защитников, все теснее сжималось кольцо неприятельских траншей, окопов, батарей, все явственнее обозначался ход его минных работ, все напряженнее становилось ожидание взрыва «на воздух». А «выручка» с севера все не шла, тогда как к противнику двигались все новые подкрепления. Довольствие было скудное, так как не было мяса и только два раза в неделю давали по 1/4 фунта конины на человека. Цинга мешала заживлению ран. Близость противника, находившегося в нескольких шагах, делала условия жизни в укреплениях, засыпаемых пулями и снарядами, забрасываемых бомбочками и окуриваемых ядовитыми газами, невозможными: люди жили в тесных темных потернах, казематах и блиндажах, целыми неделями не раздеваясь, не умываясь, не меняя белья, не смея [257] сделать шагу без опасения быть замеченным зорким противником и подстреленным им.
Но тем ярче на этом мрачном, безотрадном фоне жизни выступает сила духа, проявленная в последние дни обороны защитниками фортов II и III, укрепления 3, Китайской стены, Б. Орлиного Гнезда и позиций Западного фронта, атакованных целой японской дивизией 19 декабря, одновременно с атакой Б. Орлиного Гнезда, и удержанных нами до момента сдачи. До самой последней минуты они дрались по долгу присяги — «до последней капли крови», истинными героями. «Сопротивление русских на вершине Б. Орлиного Гнезда 19 декабря», — говорит английский военный корреспондент при японской армии, Бартлетт, — не было похоже на сопротивление людей, готовых сдаться...»{139}.
Последний защитник этой горы подпоручик Гринцевич рассказывал на суде, что солдаты, все время к нему приходившие по 5–6 человек, с бомбочками, говорили: «Пришли умирать на Орлиное...» И умирали героями.
Понятно, что при таком подъеме духа гарнизона и характере его сопротивления решение Стесселя сдаться явилось полной неожиданностью даже для самих японцев. Вот что рассказывают иностранные военные корреспонденты, состоявшие при осадной армии Ноги, о впечатлении, произведенном ею: по словам Джемса, «глубоко было изумление всех, от генерала до рядового, когда в долине развернулся белый флаг и осада кончилась. Новость, что Стессель желает капитулировать, распространилась, как пожар»{140}.
Норригаард рассказывает, что в тот самый день, когда последовала сдача Порт-Артура, офицеры штаба Ноги говорили ему, что падение крепости ожидается ими не ранее 1 1/2–2 месяцев. Они полагали, что Стессель, очистив Восточный фронт, сосредоточит войска на Западном и Южном секторах, где укрепления были еще достаточно сильны, чтобы удержать осаждающих еще некоторое время. Поэтому «предложение русских о сдаче явилось неожиданным, хотя и очень приятным сюрпризом для японцев» ко дню Нового года (по н. ст.){141}. [258]
Наконец, вот что пишет Бартлетт: «Под утро 18 (31) декабря, я думаю, ни один человек в армии Ноги не предполагал, что падение Порт-Артура так близко». Даже после взятия укрепления №3, японцы думали, «что пройдет еще по крайней мере месяц, пока наступит конец»{142}.
И все эти авторы согласны в оценке заключительного акта славной обороны.
«Осада Порт-Артура — страшная драма, — говорит Норригаард, — но наиболее драматические моменты ее — отсутствие конца. Крепость сдали, быть может, предусмотрительно, но не совсем красиво — и оборона, рассказы о которой передавались бы из поколения в поколение как об одном из величайших подвигов в истории всего мира, была обесславлена»{143}.
«Не будут осуждать Стесселя только гуманисты, — замечает Бартлетт, — которые восхваляют каждый поступок, избавляющий от пролития крови. Но те, кто видит дальше окружающего, те, кто старается уяснить себе влияние настоящего на будущее, а главным образом, те, кто на войне исключает все соображения, кроме достижения конечного успеха, скажут, что в поведении Стесселя проявлено слишком мало дальновидности и широко понимаемого патриотизма» {144}.
Значение капитуляции крепости было огромно. Она освобождала 100-тысячную японскую армию для действия на Маньчжурском театре войны, где Ноги не замедлил появиться и сыграть решающую роль в битве под Мукденом. Она лишала в то же время нашу Маньчжурскую армию ясной, всеми видимой конкретной цели действий — освободить Порт-Артур.
«С падением Порт-Артура, — говорит наш известный военный писатель В. Новицкий, — все почувствовали, что утрачен какой-то внутренний смысл нашей борьбы с Японией, и с этого дня, несмотря на то, что в материальных условиях войны, решавшейся на главном театре, не произошло никаких существенных перемен, — вся страна стала отворачиваться от этой войны как от какого-то скучного, всем надоевшего и безнадежного предприятия. Казалось, что из великого дела вынута была оживлявшая его сердцевина и осталась лишь одна шелуха, ее обволакивавшая, но теперь уже разрушенная, ненужная»{145}. [259]
Таково было моральное значение Порт-Артура, и вот почему защищать эту крепость надо было до последней крайности, дорожа каждым лишним днем обороны, ибо она давала глубокое удовлетворение стране, оскорбленной в своей национальной гордости неудачами войны, и причиняла в то же время нашему счастливому в Маньчжурии сопернику много забот, разочарований и потерь{146}.
Генерал Стессель не пожелал разделить тяжесть японского плена вместе с гарнизоном и, даже не простившись с ним, уехал в Россию. 16 февраля 1905 г. он прибыл в С.-Петербург, а через месяц, 13 марта, последовало Высочайшее повеление «образовать для рассмотрения дела о сдаче крепости Порт-Артур японским войскам следственную комиссию». По данным, собранным ею, генералы Стессель, Смирнов, Фок и Рейс по Высочайшему повелению, последовавшему 28 апреля 1905 г., были преданы Верховному военно-уголовному суду, который и признал генерала Стесселя виновным в том, что он «сдал крепость японцам, не употребив всех средств к дальнейшей ее обороне»{147}. Определив ему за это деяние смертную казнь без лишения прав, суд вместе с тем постановил ходатайствовать перед Высочайшей властью о замене этого наказания Стесселю заточением в крепость на десять лет. Одновременно с Высочайшей конфирмацией этого приговора (причем ходатайство суда было уважено) опубликован был 5 марта 1908 г. Высочайший приказ армии и флоту, в котором и оборона крепости, и сдача ее нашли себе высокоавторитетную оценку. «Геройская оборона Порт-Артура», удивлявшая весь мир стойкостью и мужеством гарнизона, признавалась «внезапно» прерванной «позорной сдачей крепости» и «Верховный Суд, карая виновника сдачи, вместе с тем в полном величии правды восстановил незабвенные подвиги храброго гарнизона».