Сиро-финикийское побережье издавна играло роль своеобразного шарнира, соединяющего мир Древнего Востока с миром Запада. Эта его роль особенно возросла во II тысячелетии до н. э., когда, с одной стороны, центр тяжести месопотамской внешней торговли переместился из района Персидского залива в район побережья Средиземного моря, а с другой — в Эгейском бассейне возникло классовое общество и первые государства — минойский Крит и позже — государства микенской Греции. Контакты между городами сиро-финикийского побережья и Эгеидой устанавливаются уже в начале II тысячелетия. Минойские и микенские сосуды в изобилии встречаются как на берегу, так и во внутренних районах Сирии и Палестины, проникая вплоть до Мари на Евфрате [358, с. 19—20; 395, с. 162; /.81, с. 57-58; 129-130; 491, с. 181].
Главным контрагентом эгейцев на восточном побережье Средиземного моря был, по-видимому, Угарит [240, с. 131; 358, с. 21]. Находимые в Угарите памятники искусства обнаруживают сильнейшее влияние минойско-микенского искусства [250, с. 136; 382, с. 54-04; 434, с. 81-85; 481, с. 129]. В этом городе существовала критская, а затем микенская фактории. Возможно, именно в Угарите греки познакомились с некоторыми восточными мифами и произведениями Ближнего Востока [23, с. 26, 301. Значительное место в торговых связях этого времени занимал и Тир, обмен которого как с Егинтом, так и Эгеидой был довольно интенсивным [355, с. 29, 47, 58]. Во время поездок на сиро-финикийское побережье микенские греки восприняли названия финикийских городов Библа и Тира в той форме, в какой они могли произноситься во II тысячелетии [106, с. 13—14]. Из портов этого побережья греки вывозили слоновую кость, ткани, пряности и, видимо, золото. Недаром в греческий язык уже в XV — XIII вв. до н. э. проникли семитские слова — «золото», «хитон», «тмин» и др.
Эти связи не были односторонними. Можно с уверенностью говорить о плаваниях угаритян на Крит [106, с. 13]. Жители побережья проникали и на Балканский полуостров. В связи с этим привлекает внимание находка месопотамеких лазуритовых цилиндров в Фивах [49, с. 111 — 112; 216, с. 300]. Греческая традиция приписывала основание беотийских Фив мифологическому персонажу Кадму ( Her . II , 49; V , 57—58; Apollod . Ш, 4, 1). Такое косвенное подтверждение традиции заставляет с большим доверием отнестись и к сведениям о других поселениях финикийцев в различных городах и на островах Эллады. В той же традиции Кадм связывается с Тиром, который миф считает родиной персонажа. Не отразилась ли в этом роль Тира в контактах с Беотией (ср. [355, с. 27])? Характерно, что Курций Руф ( IV , 4, 20) называет беотийские Фивы колонией тирийцев наряду с Карфагеном и Гадесом.
Связи городов сиро-финикийского побережья простирались и дальше к западу. Об этом свидетельствуют находки бронзовой фигурки финикийского божества, датируемой XIV —ХIII вв. до н. э., в водах южного побережья Сицилии и сирийской цилиндрической печати XIV в. до н. э. в Южной Испании. В Испании обнаружены также остатки скорлупы страусовых яиц, идолов из костей гиппопотама и гребней из слоновой кости, относящиеся ко II тысячелетию до н. э. В Африке, в Ликсе и Утике, были найдены египетские скарабеи, предшествующие 1200 г. до н. э.
И все же господство на море минойских критян, а затем микенских греков (как, впрочем, может быть, и владычество Египта) сдерживало финикийскую экспансию в западном направлении. Положение изменилось в XII в. до н. э. В это время Восточное Средиземноморье испытало потрясения, вызванные упадком великих дотоле держав этого региона и мощными передвижениями народов. Волны нашествий «народов моря» захватили и сиро-финикийское побережье; в частности, филистимляне из Аскалона разрушили Сидон ( lusL . XV 111, 3, 5). На севере погиб Угарит (но, по-видимому, в результате не нападения, а землетрясения). В целом, однако, изменение политической и этнической карты Восточного Средиземноморья пошло на пользу Финикии. Уже, вероятно, очень скоро восстанавливается Сидон, игравший позже значительную роль в экономической и политической жизни этого региона. В период упадка крупных государств мелкие восстанавливают свои силы быстрее, и в XII — IX вв. до н. э. именно небольшие государства Финикии, Сирии и Палестины выдвигаются на первый план. В этих условиях Тир, который и раньше, вероятно, участвовал в контактах с Западом, теперь полностью перенимает эстафету западных связей у погибшего Угарита [358, с. 21].
По местной храмовой традиции, сохраненной Геродотом ( II , 44), Тир был основан в XXVIII в. до н. э. Во II тысячелетии до н. э. он был довольно значительным центром Финикии [106, г. П, 11; 355, с. 19, 26-29; 462, стб. 1027-1028]. Правда, в традиции встречается упоминание о более позднем основании города. По Юстину ( XVIII , 3, 5), его основали сидонцы, бежавшие из разрушенного города за год до Троянской войны, т. е., по традиционной хронологии, в 1195 г. до н. э. Иосиф Флавий ( Ant . IikI . VIII , 3, 1) отмечает, что иерусалимский храм был построен Соломоном через 240 лет после основания Тира. По библейским данным, этот храм был завершен на одиннадцатом году правления Соломона ( I Reg . VI , 1). И если датировать царствование Соломона 965 — 928 гг. до н. э. [13, с. 192], то датой основания Тира, по Иосифу Флавию, будет 1194 г. до н. э. 2
Совпадение этих дат едва ли может быть случайностью. Явно речь идет о каком-то важном событии в истории финикийского города. Археологические раскопки показывают, что приблизительно в это время, в самом начале XII в. до н. э., филистимляне основывают на палестинском побережье свои города, и том числе Аскалон [254, т. (, с- 108, 125], а именно аскалониты и разрушили, по Юстину, Сидон. По-видимому, после гибели Сидона его жители бежали в Тир, и за счет их население выросло настолько значительно, что возникла легенда об основании Тира сидонцами, и этот факт нашел отражение и в летосчислении.
Переселение значительной части сидонцев в Тир должно было, с одной стороны, усилить этот город, а с другой — создать в нем демографическое напряжение, которое при тогдашнем уровне развития производительных сил могло быть снято только в результате выселения части жителей за море.
Крушение микенских государств создало условия, при которых финикийцы получили возможность обосноваться в некоторых частях Эгейского бассейна. Сведения о проникновении финикийцев в Эгеиду зачастую связаны с такими мифологическими фигурами, как Кадм или Феникс. Им приписывается создание первых финикийских поселений на Родосе ( Diod . V , 58, 2) и Фере ( Her . IV , 152). Стефан Византийский делает эпонимом Киферы сына Феникса Кифера, а Афиней ( VIII , 360е) в качестве основателя финикийской общины на Родосе вместо Кадма называет Палланта. Не ясно, насколько эти нерсонажи греческой мифологии, происходившие, по мифам, из Финикии, символизировали реальных финикийцев.
Однако в нашем распоряжении имеются и сведения, не связанные с деятельностью мифологических персонажей. Фукидид ( I , 8) называет финикийцев наряду с карийцами морскими разбойниками, обосновавшимися на островах. Упоминая об изгнании карийцев критским царем Миносом, он не говорит о финикийцах, и нет оснований распространять на них это сообщение, считая тех и других современниками. Геродот (11,44; VI , 47) и Павсаний ( V , 25, 12) говорят об основании финикийцами храма Геракла на Фасосе и разработке ими на этом острове золотых рудников между Энирой и Кенирой. Эти названия, по крайней мере второе, считаются семитскими по происхождению [150, с. 106, прим. 2; 466, с. 108-109, нрим. 7; 467, с. 284]. По Стефану Византийскому ( v . MfjA , og ), финикийцы были основателями на Мелосе одноименного города. Им же Геродот ( III , 23, 1) приписывает создание храма Афродиты на Кифере. Ничего заведомо не исторического в этих сообщениях нет.
Исследование культа Геракла на Фасосе показывает, что речь идет о тирском Мелькарте [150, с. 88—107; 153, с. 35]. Основываясь на особенностях культа, носящих следы финикийского влияния, Д. ван Берхем предположил, что финикийцы прибыли на Фасос через Кос, Эрифры и Лемнос [150, с. 107 — 108]. Это предположение подтверждается общим направлением торговых связей догреческого Фасоса, особенно с Лемносом, который, по Гомеру (П. XXIII , 745), был местом финикийского торжища [308, с. 90—91]. По Павсанию ( lit , 23, 1), в киферском храме Афродита была представлена вооруженной, что мало соответствует эллинским представлениям о богине любви. В то же время вооруженной наподобие Минервы появляется Астарта, финикийская богиня любви, на монетах Секси в Испании [301, с. 13]. Все это позволяет говорить об историчности традиции существования финикийских поселений в Эгеиде.
Далее к западу финикийцы обосновались в Сицилии. Фукидид ( VI , 2, 6) замечает, что до прибытия греков вокруг Сицилии на мысах и небольших островках жили финикийцы. Фукидид не дал названия этих мысов и островков. Специалисты же в качестве семитских выделяют такие названия, как Тапс, Пахин, Тамариций, Макара, Мазарес. Все эти топонимы связываются с восточным и южным берегами Сицилии или с близлежащими островками. Эти места могли посещаться финикийцами и ранее, судя по уже упомянутой статуэтке, найденной у южного берега острова. Возможно, что финикийцы обосновались и в северо-западной части Сицилии, ибо в мифе о походе Геракла в этот район проступает его финикийская основа [60, с. 10—19].
После Сицилии перед финикийцами открывались Испания (Иберия) и Африка (Ливия). Страбон ( I , 2, 3; III , 2, 14), Диодор ( V , 20; 35), Веллей Патеркул ( I , 2, 3, 4) связывают друг с другом основание финикийских колоний в этих землях. Испания и противолежащий берег Африки были самыми западными районами финикийской колонизации. Важнейшим центром здесь становится Гадес, основанный, по Страбону ( III , 5, 5), только после двух неудачных попыток, что объясняется, видимо, сопротивлением местного населения. Возможно, что в промежутке между этими двумя попытками тирийцы обосновались в Ликсе на африканском берегу, рассчитывая иметь здесь плацдарм на подступах к Южной Испании [106, с. 23]. Во всяком случае, Плиний отмечает, что ликсийское святилище Геркулеса, т. е. финикийского Мелькарта, было старше гадитанского ( XIX , 63).
По Веллею Патеркулу ( I , 2, 4), через некоторое время после Гадеса финикийцы основали Утику в средней части Северной Африки. Восточнее Утики позже находился Карфаген. То, что этот город был основан в последней четверти IX в. до и. э., несомненно. Однако вполне возможно, что на его месте уже была какая-то финикийская фактория. Сэнта проанализировал традицию, относящую основание Карфагена к XIII в. до н. э. (см. ниже). Он нашел в ней историческое зерно: существование тирского поселения, предшествующего Карфагену, хотя возникнуть это поселение могло и позже XIII в. Называться это поселение могло Бирса (позже — название карфагенского акрополя) или, что менее вероятно, Каккаба. Французский исследователь полагал, что в действиях Зора и Кархедона, которым, по этой традиции, приписывалось основание Карфагена, надо видеть не только миф об эпонимах Тира и Карфагена, но и олицетворение тирских плаваний в этот район Северной Африки в конце II тысячелетия до н. э.
Итак, намечаются два пути финикийской колониальной экспансии: один — от Родоса вдоль западного побережья Малой Азии к Фасосу; другой — от Родоса по южной кромке Эгейского архипелага к Сицилии, оттуда к тунисскому выступу Африки и, наконец, вдоль африканского побережья в район Геракловых Столпов в Южной Испании.
Когда же возникли эти пути? Геродот ( IV , 147), опираясь в данном случае на местное предание, сообщает, что финикийцы прибыли на Феру за восемь поколений до лаконцев [69, с. 133, прим. 61]. Продолжительность поколений, по Геродоту, колеблется от 30 до 40 лет [132, с. 281], но в целом три поколения составляют приблизительно сто лет [56, с. 112; 322, т. I , с. 439]. Следовательно, финикийцы прибыли на остров на 240 или 320 лет ранее лаконцев. Последние же переселились на Феру, видимо, в самом начале VIII . в. до н. э. [345, с. 185]. Таким образом, финикийское прибытие надо отнести к первой половине XI или к самому концу XII в. до н. э.
Фукидид ( VI , 112) вкладывает в уста мелосцев утверждение, что их община существует уже 700 лет. Поскольку приписанная мелосцам речь произносилась в 416 г. до н. э., возникновение общины надо датировать 1116 г. до н. э. Разумеется, цифра 700 —- округленная, и ее нельзя принимать буквально, да и речь сочинена самим историком, но все же так, как могли произнести сами мелосцы (ср. [77, с. 9й—97]). Поэтому премерно датой создания города на Мелосе (а он, но Стефану Византийскому, основан финикийцами) можно считать последнюю четверть или вторую половину XII в. до н. э.
Датировку финикийских опорных пунктов на крайнем Западе дают Мела (111,46) и Веллей Патеркул ( I , 2, 3). Первый утверждает, что гадитанский храм существует со времен Троянской войны. По словам второго, Гадес основал на восьмидесятом году после падения Трои, т. е. в 1105 г. до н. э., тирский флот, бывший тогда сильнейшим в мире. Оба автора связывают основание Гадеса с Троянской войной, и это может вызвать некоторые подозрения и сомнения. Но их данные подтверждаются другими, не зависимыми от них сведениями.
Патеркул ( I , 2, 4) отмечает, что Утика была основана немного позже Гадеса. В то же время Плиний ( XVI , 216) пишет, что храм в Утике, построенный вместе с городом, существует 1178 лет. «Естественная история» была завершена автором в 77 г. н. э. [12, с. 134]. Но ясно, что весь этот труд не мог быть написан, а тем более материал для него не мог быть собран и короткое время. Поэтому отсчитывать время надо не с 77-го года, а с более раннего, точно неизвестного. Но в любом случае слова римского энциклопедиста указывают на конец XII в. до н. э. Ссылка на храм Утики свидетельствует о том, что в основе знаний Плиния лежала храмовая традиция. На какие-то «Финикийские истории» ссылается Псевдо-Аристотель, говоря, что Утика была основана за 287 лет до Карфагена. В зависимости от того, какую дату создания Карфагена мы примем (см. ниже), получаем 1112, 1110 или 1101 г. до и. э., что соответствует датировкам Плиния и Веллея Патеркула и подтверждает тем самым датировку последним основания Гадеса.
Таким образом, все дошедшие до нас хронологические указания, в том числе не зависимые друг от друга и не связанные с мифологией, дают близкие даты, укладывающиеся к период с конца XII и до начала XI в. до н. э. Это — первый этап финикийской колонизации.
Фукидид ( VI , 2, 6), Диодор ( V , 20, 1; 35, 3), Псевдо-Аристотель ( de mir . ausc . 135) подчеркивают торговый характер деятельности финикийцев. Важнейшей целью их торговли были драгоценные металлы. Недаром отмеченные выше пути колонизации упирались в Фасос с его золотыми рудниками и богатую серебром Южную Испанию. Главной задачей промежуточных пунктов было, вероятно, обеспечение пути к Фасосу и Испании. Но и сами они, видимо, играли некоторую роль в торговле, поставляя серебро и золото, хотя и в меньших количествах, пурпуроносные раковины, хлеб. В обмен финикийцы продавали масло, различные безделушки; разный мелкий морской товар, как пишет Диодор ( V , 25, 3). Под товаром надо, по-видимому, подразумевать разукрашенные ткани, амулеты, изделия из слоновой кости и тому подобные вещи [434, с. 147]. Механизм торговли неясен. Видимо, это был «немой» обмен, когда участники сделки выкладывали свои товары до тех пор, пока обе стороны не соглашались их взять (ср. Her . IV , 196).
В некоторых случаях финикийцы могли сами эксплуатировать рудники. Так было на Фасосе. Геродот, рассказывая об этом ( VI , 47), употребляет слово xxiaavreg (причастие от глагола хтл?ш). Он всегда использует этот глагол, говоря об основании города или о первом поселении на данной территории ( I , 16; II , 99; IV , 144 и др.). Поэтому и в данном случае можно говорить, что для Геродота финикийцы были основателями фасосских рудников.
Финикийцы основывали и простые опорные пункты для ведения торговли или обеспечения ее безопасности, фактории без постоянного населения, якорные стоянки. Важную роль, по-видимому, играли храмы, дававшие купцам иллюзию божественного покровительства. Некоторые храмы, такие, как фасоский, могли выступать и как организаторы производства. Но надо подчеркнуть, ибо иногда это отрицается [286, с. 28; 355, с. 124; 405, с. 307 — 309], что уже в то время создавались настоящие колонии с постоянным населением. Выше отмечалось, что неносредственным толчком к колонизации послужило относительное перенаселение Тира; следовательно, избавиться от лишнего населения город мог только и результате вывода колоний с постоянным населением. Юстин ( XVIII , 4, 2), говоря об основании Утики, отмечает две причины создании колонии: обилие в Тире жителей и необходимость выселения в колонию молодежи. Высылка излишних и беспокойных элементов, особенно молодежи, была бы бесполезной, если бы речь шла о временной фактории, жители которой должны были вернуться. Гадес в условиях враждебного окружения (а об этом говорят трехкратные попытки его основания) мог существовать только как прочный пункт с относительно значительным и постоянным населением. Об этом же свидетельствует и его название (Гадир, как называли город финикийцы, по-финикийски означает «укрепление»).
Итак, выделяется четко обозначенный во времени и пространстве первый этап финикийской колонизации, имевший исключительно торговый характер. Промежуток приблизительно в два века отделяет этот этап от следующего.
В первые века I тысячелетия до п. э. положение на Ближнем Востоке изменилось. Рост экономики железного века требовал большого количества металлов, причем не только драгоценных, но и необходимых для непосредственного производства. Экономической причиной возникновения ближневосточных империй, в том числе первой из них, Ассирийской, было объединение под одной властью дополняющих друг друга хозяйственных регионов, в том числе источников сырья [39а, с. 13—14]. Колонизация и «подключала» к экономике империй те источники сырья, которые находились вне досягаемости экспансионистских устремлений имперских владык. Со времени первого этапа колонизации главным пунктом связи Древнего Востока с дальним западом Средиземноморья был Тир, «Лондон древности», как его иногда называют [208, с. 35].
В IX в. до н. э. в этом городе обострилась социальная и политическая борьба. Тирские земледельцы, т. е. жители материковых владений островного города, выступили с оружием в руках и требовали новых земель за пределами государства ( Curt . Rnl '. IV , 4, 2). Саллюстий ( lug . 19, 1) выделяет две причины выселения из Тира: перенаселение и внутреннюю борьбу, когда часть знати из жажды власти, «возбудив плебс и других людей, жадных к новизне», отправилась основывать новые города. Выражение res novae , употребленное латинским автором, означает, однако, не просто «новизна», а социальный или политический переворот. Всех недовольных возглавили аристократы, потерпевшие поражение во внутренней борьбе, вроде сестры царя Элиссы, под руководством которой был основан Карфаген. «Беглецы, бежавшие от гражданских раздоров», основали Лептис ( Sal . lug . 78, 1).
Показателем политической нестабильности в Тире была частая смена царей ( Jos . Contra App . 1, 18). Узурпатор Итобаал, пришедший к власти в 887 г. [355, с. 129] или 879 г. до н. э. [26, с. 218], был заинтересован в создании новых городов, куда бы он мог отправить потенциальных противников, включая сторонников прежней династии. Возможно, этим объясняется основание Итобаалом Ботриса в самой Финикии и Аузы в Африке ( Ios . Ant . Iud . VIII , 13, 2). Вероятно, эти события и надо считать началом второго этапа колонизации.
В Восточном Средиземноморье возможности финикийской колониальной экспансии были ограничены. В Элладе происходит очень сложный и важный процесс «архаической революции», приведший к возникновению полиса (см. [10]). Греко-финикийская торговля продолжалась, как свидетельствуют и пассажи «Одиссеи» (ХШ, 272; XV , 415 и др.), и археологические находки [287а, с. 273—278]. Финикийское влияние способствовало возникновению ориентализирующего стиля эллинского искусства. Некоторые финикийцы могли поселяться в греческих городах и даже приобретать гражданство, как предки Фалеса в Милете (Нсг. I , 170; Diog . Laert . I , 22). Но для колоний в этой среде не было места.
Не доступные оказались и другие районы Восточного Средиземноморья, где уже существовали сильные и централизованные государства. Там финикийцы могли в лучшем случае поселяться в особом квартале внутри местного города, как, например, в «лагере тирийцев» в Мемфисе (Ног. II , 112).
В этих условиях ареной финикийской колонизации становится Западное Средиземноморье.
Говоря о втором этапе финикийской колонизации в Западном Средиземноморье, надо прежде всего подчеркнуть расширение сферы этой колонизации. Теперь в нее входит Сардиния. Стратегическое положение этого острова было очень важным, ибо он открывал путь к Средней Италии, Корсике и Галлии, с одной стороны, и к Испании через Балеарские острова — с другой. Может быть, еще более Сардиния привлекла колонистов своими ископаемыми: она была богата серебром, свинцом, медью, железом [314, с. 151 — 155; 459, с. 59-61]. Славилась Сардиния и своим плодородием ( Polyb . I , 79). Традиция отмечает древние связи этого острова с Африкой и Испанией [43, с. 93—108]. По Павсанию ( X , 17, 5), иберы под предводительством Норака основали на юге-западе Сардинии Нору. Солин ( IV , 1) связывает Норака непосредственно с Тартессом. Видимо, в этом отразились древние связи Сардинии с Южной Испанией.
Едва ли случайно, что именно Нора явилась самой древней, насколько мы можем сейчас судить, финикийской колонией на этом острове. О ее «почтенном возрасте» свидетельствует одна из самых древних финикийских надписей не только в Западном Средиземноморье, но и вообще в финикийском мире ( CIS , I , 144), датируемая X — IX вв. до н. э. Приблизительно к этому же времени относятся мелкие надписи из той же Норы и из Босы на западном берегу Сардинии. Древнейшие могилы Норы датируются VIII в. до тт. э. Несомненно, в IX в. до н. э. был основан Сульцис, где обнаружены древнейшие слои этого века. В VIII — VII вв. до н. э. возникает колония в Тарросе, в VII — VI вв. — в Битии. К VIII — VII вв. до п. э, относят основание Калариса [137, с. 2-4; 410, с. 227-231; 434, с. 213, 298-305; 441, с. 18-19].
Таким образом, в IX — VII вв. до н. э. на южном и западном берегах Сардинии возникает целый ряд финикийских городов. Как правило, это были важные порты, имевшие две и даже три (Нора) гавани [424, с. 214—215]. Через них финикийцы осуществляли связи с Пиренейским полуостровом и с внутренними районами Сардинии. Эти внутренние районы очень скоро испытали влияние пришельцев, как об этом свидетельствует появление в середине VIII в. до н. э. (может быть, даже и самом конце IX в.) местных бронзовых фигурок, возникших под несомненным восточным влиянием [161, с. 350—352; 407, с. 729; 417, с. 1341.
Сравнительно рано финикийцы стали сами обосновываться внутри острова. Уже на некотором расстоянии от побережья основывается крепость на Монте-Сираи, созданная жителями Сульциса в VII в. до н. э., во всяком случае не позднее VI в. до н. э. [137, е. 4; 161, с. 351-352; 417, с. 134]. Именно с VIII в. до н. э., со времени прибытия на остров финикийцев, начинается бурное развитие местной сардинской металлургии [161, с. 352; 314, с. 156—182]. Таким образом, в Сардинии финикийцы обосновались на довольно значительной территории, не только на побережье, но и во внутренних районах, и очень скоро после прибытия начали оказывать значительное влияние на местное окружение.
Вторым новым районом финикийской колонизации были небольшие, но очень важные острова между Сицилией и Африкой. Обладание ими определяло господство в западносредиземноморских водах. В первую очередь речь идет о Мелите (Мальте). Диодор ( V , 12) пишет, что это был богатый остров, имеющий хороший порт, славящийся своими ремесленниками, особенно ткачами. На этом острове и находилась колония финикийцев, которые использовали его для ведения торговли вплоть до океана. Затем историк говорит о соседнем острове Гавлосе (Гоццо), также имеющем хорошую гавань, на котором тоже была финикийская колония. Раскопки на этих островах подтвердили сообщение Диодора и дали возможность уточнить время появления финикийцев. В некоторых местах (например, в Тас-Силге) археологи дошли до самого нижнего, финикийского слоя, под которым лежали уже слои чисто местной культуры. В результате удалось установить, что финикийцы обосновались на Мелите и Гавлосе в VIII в. до п. э. [209, с- 74 — 75; 412, с. 65; 434, с. 193, 197]. Исследователи отмечают близость многих аспектов материальной культуры Мелиты к культуре самых отдаленных в географическом отношении финикийских поселений, таких, как Тоскапос в Испании и Могадор у атлантического побережья Африки [209, с. 74 — 75]. Это сходство находит объяснение в приведенных словах Диодора о торговле мелитских финикийцев с районом, примыкающим к океану. В архитектуре и рельефах Мелиты обнаруживаются связи этого острова с Кипром, Финикией и Палестиной [209, с. 74 — 75]. Все это свидетельствует о том, что Мелита и Гавлос служили важнейшими пунктами связи между метрополией и самыми западными окраинами финикийского мира.
В Южной Испании контакты с финикийцами ускорили экономические и социальные процессы, что привело к разложению первобытных отношений и становлению классового общества. На юге Пиренейского полуострова возникает Тартессийская держава. Археологические исследования показывают, что в этом районе в IX — VIII вв. до н. э. происходят очень важные изменения. Появляется керамика, изготовленная на гончарном круге, а лепная посуда представлена теперь иодированными сосудами с украшением в виде темной сетки. Начинают разрабатываться богатые серебряные рудники Риотинто. Появляются первые инструменты и прессы для изготовления оливкового масла. Устанавливаются торговые связи с Британскими островами и Арморикой (совр. Бретань). Появляется письменность, возникшая под явным финикийским влиянием, и вырабатывается новый стиль каменных стел с изображением воинов и их вооружения. В это время начинают свою жизнь тартессийские поселения в Уэльве и на холме Карамболо. Судя по высказыванию Исайи ( XXIII , 10) — «Ходи по своей земле, дочь Таршиша», — можно говорить о каких-то изменениях в политической обстановке на юге Испании к концу VIII в. до н. э. Все это приводит к выводу, что именно в это время, в IX — VIII вв. до и. э., и образуется Тартессийская держава [101, с. 35—39; 202, с. 10—11], чья культура носила ясно выраженный восточный отпечаток [99].
По-видимому, усиление контактов с Тартессом потребовало и создании новых пунктов на Пиренейском нолуострове, через которые эти контакты могли бы осуществляться. На побережьях Пиренейского полуострова, главным образом на средиземноморском, с середины VIII до середины VII в. до н. э. создаются финикийские поселения, чьи древние названия неизвестны, поэтому они посят названия современных поселков Тосканос, Чоррерос, Морро-де-Мескитилья и др. [130, с. 156; 167, с. 310— 336; 429, с. 26—36; 472, с. 239]. Не нозже VII в. до и. э. возникают более значительные финикийские города — Малака, Секси и, вероятно, Абдера ( Strabo Ш, 4, 2—3) [309а, с. 36, 39—40; 429, с. 112; 437].
На противоположном берегу пролива и на атлантическом 20 побережье Лфрики также обосновываются финикийцы. Южнее Ликса, у залива, носящего красноречивое греческое название Эмпорик («Торговый»), они создали несколько торговых поселений ( Strabo XVII , 3, 2). Самой южной точкой в районе, где появились финикийцы, пока можно считать остров Могадор, на котором обнаружены остатки несомненной финикийской фактории [350 j . Финикийцы появляются и на Африканском материке [202, с. 17], хотя в ряде случаев пока еще трудно сказать, идет ли речь о финикийской колонизации или о сильном финикийском влиянии на местное население [434, с. 153; 449, с. 182-184; 448, с. 24; 502, с. 226-227]. Раскопки показали, что фактория на Могадоре возникает не позже VII в. до н. э. [350; 434, с. 153].
В этот период изменяется территория финикийской активности в Сицилии. Ранее главным районом деятельности финикийцев на зтом острове были восточное и южное побережье, служившие естественным путем из Эгейского бассейна к Северной Африке. С прибытием греческих колонистов в VIII в. до н. э. финикийцы покидают эти берега и концентрируются в западной части, где они поселяются в городах Мотии, Панорме и Солунте. И археологические данные (находки фипикийской и греческой керамики второй половины VIII в. до н. э.), и историческая обстановка (греческая колонизация начипая с середины того же, VIII в. до п. э.) говорят о том, что возникновение Мотии надо датировать второй половиной VIII в. до п. э. [38, с. 186; 434, с. 193 и ел.; 149, с. 69-74, 252-254, 296]. Находилась Мотия на небольшом островке у западного берега Сицилии.
Возможно, что в это же время на выдвинутом в море мысе в западной части северного берега острова возникает Солунт
[149, с. 251—252]. Расположение Мотии и Солунта соответствует описанию Фукидидом ( VI , 2, 6) мест, на которых обосновывались финикийцы; местоположение третьего города — Панорма — не отвечает этому. Поэтому предполагают, что он
был самым поздним из всех трех, упомянутых афинским историком [149, с. 250]. Раскопки в панормском некрополе дали греческую керамику конца VII в. до н. э. [38, с. 186; 202, с. 15]. Солунт был, по-видимому, основан еще раньше, может быть,
одновременно с Мотией. Солунт и Панорм были расположены по обеим сторонам довольно удобного залива на северном берегу
Сицилии, служившего хорошим пристанищем кораблям. Из этого залива открывался путь к Италии и, что, видимо, в то время
было еще важнее, к Сардинии. Такое расположение трех городов обеспечивало сицилийским финикийцам прямые связи
с территориями, ранее уже колонизованными, — Сардинией и Северной Африкой. 21
Центральная часть Северной Африки была объектом финикийского внимания уже в конце II тысячелетии до н. э., когда там была основана Утика и, может быть, фактория на месте будущего Карфагена . Теперь эти земли стали районом интенсивной колонизации. Раскопки в Лентисе пока выявили остатки, которые можно отнести ко второй половине VII и началу VI в. до н. э. [138, с. 10; 183, с. 199-200; 238, с.»77-78]. К началу VI в. до п. э. относятся и древнейшие обнаруженные слои в Хадрумете [268, с. 35]. Что касается Гиппона, то надо сразу отметить, что в древности на сравнительно небольшом расстоянии друг от друга находились два города с этим названием — Гиппон Акра и Гиппон Царский, и невозможно сказать, о каком Гинионс говорит Саллюстий ( lug . I , 19). Систематических раскопок, впрочем, не производилось ни в том, ни в другом, так что датировать сообщение Саллюстия археология не помогает. Можно только высказать косвенное соображение: судя но словам римского автора, население названных городов увеличилось через короткое время после их основания, а урбанистический взрыв, доказанный раскопками, относится, видимо, ко второй половине VII в. до н. д. (ранние финикийские стены Лентиса) или даже к началу VI в. до н. э. (нижние слои хадруметеного святилища т.е. тофета); поэтому и основание городов надо отнести ко времени, предшествующему этому взрыву.
Сообщением Саллюстия традиция об основании трех финикийских городов в Африке не исчерпывается. Так, о Леитисе Плиний ( V , 7В) говорит, что этот город, как и Утика, Карфаген и Гадес, был основан тирийцами. Тирийцам приписывает основание Лентиса. Страбон ( XV 11, 3, 18) упоминает Неаполь, называемый Лептисом. Естественно, возникает предположение, что кроме названия Лептис город носил еще наименование, воспринятое греками как Неаполь (Новый город), что может быть точным переводом финикийского названия Картхадашт . Однако Плиний ( V , 76), перечисляя города североафриканского побережья в том же районе Большого Сирта, отличает Неаполь от Лептиса, располагая между ними города Трафру и Абротон. Поэтому возможно, что географ или источник ошибся, соединив вместе два города.
Солий ещё упоминает Хадрумет, называя его колонией Тира. Тот же Солий ( XXVII , 5) упоминает оба Гиппона. Один из них, Гиппон Акра (называемый позже также Гиппоном Диарритом), называют и другие авторы, в том числе Псевдо-Скилак (111), писатель IV в. до н. э. Першит Псевдо-Скилака сравнительно подробно в нем отсутствует всякое упоминание Гиппона Царского. Поэтому можно присоединиться к сомнениям И. Ш. Шифмана [106, с. 37 J относительно существования этого Гиппона в IV в. до н. э.
Саллюстий { lug . I , 19), говоря о трех названных им финикийских городах, отмечает существование и других финикийских городов, не называя их. Одним могла быть Ауза, основанная, как уже отмечалось, тирским царем Итобаалом, другим городом была Сабрата, основание которой Силий Италик ( III , 256) приписывает также тирийцам. Вообще на средиземноморском побережье Африки, на территории современных Ливии, Туниса и Алжира, найдено археологами или упоминается в источниках довольно много финикийских городов, но в большинстве случаев нельзя установить, был ли этот город основан финикийцами, прибывшими из метрополии, или уже карфагенянами [434, с. 151 —153]. О карфагенских колониях мы пока говорить не будем. Надо, однако, отметить, что в Африке создавали свои города и финикийцы из ранее основанных колоний. Так, по Стефану Византийскому, Мелита вывела колонию в Ахоллу, а, по Силию Италику ( III , 257), финикийцы, живущие в Африке и Сицилии (неизвестно какие), основали Эю [238, с. 78].
Важнейшей финикийской колонией в Африке, а затем и центром всего западнофиникийского (пунического) мира явился Карфаген.
Об основании Карфагена говорят многие древние авторы. Эта представленная многими, хотя и фрагментарными сведениями, традиция была уже неоднократно внимательно проанализирована в науке (нанример, 106, с. 37—44; 215, с. 100—242; 313, т. I , с. 374-401; 398, т. I , с. 105-141; 509, с. 139-235; 520, с. 20—33]. Поэтому нет смысла снова останавливаться на этом вопросе. Мы ограничимся только некоторыми аспектами истории основания Карфагена.
В первую очередь надо остановиться на обстановке в Африке во время основания Карфагена, т. е. в конце IX в. до н. э. Здесь уже существовали тирская Утика и, может быть, фактория Бирса. За пределами их стен жили западноливийские племена, которых Геродот ( IV , 191) называет максиями, а Юстин ( XV 111, 6, 1) — макситанами. Геродот отмечает, что максии были хлебопашцами в отличие от восточных ливийцев — скотоводов и кочевников. Впрочем, кроме хлебонашества они занимались также разведением коз и овец [69, с. 106]. Уровень социального развития западных ливийцев установить трудно.
Наука располагает некоторыми данными о находившихся в постоянных контактах с Египтом восточных ливийцах, о которых сообщают также и греческие авторы, но не имеет пока сведений о западных. Из рассказа Юстина об основании Карфагена 23 ( XVtII , 5, 8—17) можно видеть только, что африканцы дружелюбно приняли восточных пришельцев и продали им место для основания города. Карфагеняне долгое время ежегодно платили местным жителям за занятую ими землю. Последнее обстоятельство свидетельствует о нраве собственности местного населения на землю, занятую карфагенянами. Юстин { XVIII , 6, 1) называет имя макситаиского царя Гиарба. Видимо, в это время у ливийцев уже выделяется родовая знать и появляются «цари», бывшие в первую очередь военными предводителями, под властью которых могли даже на какое-то время объединяться федерации племен [32, с. 83 — 84; 106, с. 33]. Такой федерацией и был, по-видимому, этнос максиев-макситанов.
Второй аспект, привлекающий внимание, — обстановка в Тире. Все существующие источники единогласно приписывают основание Карфагена сестре тирского царя Пигмалиона, которую называют Дидоной или Элиссой. Последнее имя часто встречается в карфагенских надписях, что и заставляет именно его считать подлинным. В Тире после смерти царя Муттона развернулась борьба между двумя группировками, одна из которых, возглавляемая царем Пигмалионом, сумела, по-видимому, приобрести симпатии народа и одержала верх. Другая, вероятно, группировалась вокруг жречества. После ее поражения был казнен жрец бога Мелькарта Ахерб, который, по словам Юстина ( XVIII , 4, 5), занимал в городе второе место после царя. Вдова Ахерба и сестра царя Элисса бежали из города сначала на Кипр, а затем в Африку. То, что на Кипре к беглецам присоединился жрец одного из верховных божеств, которое латинские авторы называют либо Юпитером ( IusL . XVIli , 5, 2), либо Юноной ( Serv . ad Леи. 1, 443), также свидетельствует о жреческо-аристократической принадлежности группировки Элиссы. С царицей бежали из Тира также «сенаторы» ( lust . XVIII , 5, 15), т. е. те представители правящих кругов, которые, видимо, выступали против Пигмалиона. Может быть, мы знаем некоторых спутников Элиссы. Одним из них мог быть Витий, которого Сервий со ссылкой на Ливия ( ad A . ei \. f , 738) называет командиром пунического флота. Несколько далее ( I , 740) Сервий помещает Бития среди «принцепсов» нового государства. Существование-финикийского города Битии на Сардинии, а также тот факт, что один из нумидийских предводителей (а нумидийцы, как известно, испытывали сильное пуническое влияние) во время III Пунической войны также назывался Битием (Арр. Lib . Ill , 114, 120), позволяет с доверием отнестись к ливиевскому сообщению. Вторым спутником Элиссы был, по-видимому, Мицри. Его потомок Баалей оставил надпись ( CIS , 3778), 24 в которой перечисляет 16 поколений своих предков, что позволяет отнести первого из них к последней трети IX в. до н. э. [215, с. 467—469]. Был ли этот Мицри каким-нибудь знатным человеком, мы не знаем, но среди сто потомков в Карфагене были люди, занимавшие высшие посты.
Сохранение имен основателей Карфагена неудивительно. В карфагенских аристократических родах, по-видимому, сохранялись предания и традиции, а принадлежность предков к спутникам Элиссы должна была особенно цениться потомками. Если верить Силию Италику ( I , 72 — 74; IV , 745 — 748), знаменитая семья Баркидов, к которым принадлежали Гамилькар и Ганнибал, возводила себя к тем, кто бежал вместе с царицей, и даже к ее родственникам.
Таким образом, побежденная в междоусобной борьбе жреческо-аристократическая группировка была вынуждена бежать из Тира и, пристав к африканскому берегу, стала основательницей Карфагена [26, с. 223; 106, с. 44].
И встает третий вопрос — когда же был основан Новый город (именно таков дословный неревод названия города, основанного Элиссой — Картхадашт, Карфаген)? Традиция передала нам две основные даты — 814/13 г. до н. э. или немного позже и 825—823 гг. до н. э. (не считая чисто фантастических датировок, относящих возникновение Карфагена к времени Троянской войны или несколько позже). В науке обычно принимается первая дата, восходящая к сообщению Тимея [32, с. 87; 215, с. 239-240; 313, т. I , с. 398-401]. Однако эта дата не выдерживает сравнения с хронологией, опирающейся на данные ассирийских анналов. Если бегство Элиссы произошло на седьмом году царствования Пигмалиона, как отмечает Менандр Эфесский ( Ios . Contra App . !, 18), использовавший тирские хроники, то это могло произойти не в 814, а только в 825 г. до н. э., ибо в противном случае дед Пигмалиона Балеазар не мог бы платить дань Салманассару III в 841 г., как об этом сообщают анналы ассирийского царя [26, с. 218]. Согласно Помпею Трогу ( lust . XVIII , 6, 9), использовавшему явно местную традицию [106, с. 41], Карфаген был основан на 72 года раньше Рима. Традиция нередала различные даты основания Рима — 753, 752 или 751 г. до н. э. [13, с. 72]. Мы, к сожалению, не знаем, какую дату принимал Помпеи Трог, но в любом случае он относит создание Карфагена к 825, 824 или 823 г. до и. э. Последняя дата совпадает с той, которую сообщают Солив ( XXVII , 10) и Сервий ( ad Аен. I , 12). Возможно, что Элисса бежала из Тира в 825 г. до н. э., а прибыла в Африку уже в 823 г. до н. э., и этот год стал годом основания Карфагена.
Сказанное не позволяет, однако, просто отбросить тимеевскую датировку. Сам Тимей, сицилиец, несомненно, знал карфагенян и карфагенскую традицию [106, с. 40]. Вероятно, в пунической историографии существовало какое-то направление, которое относило основание города к 814/13 г. до н. э. Вспомним, что и в самом Тире существовало предание, относящее появление этого города к началу XII в. до н. э., хотя он явно существовал уже давно. Видимо, через девять-десять лет после высадки Элиссы и ее спутников в Карфагене произошло событие, которое и было принято частью историков за подлинное основание города. Этим событием могло быть, например, освящение первого храма, построенного на холме Вирсы, или смерть Элиссы и основание Карфагенской республики (см. ниже) .
Итак, скорее всего в 823 г. до н. э. группа беглецов из Тира прибыла в Африку и основала Карфаген. Мы уже отмечали, что по словам Юстина ( XVIII , 5, 8—9), местные жители дружелюбно приняли прибывших и продали им землю для основания города. Но как в таком случае обстоит дело с факторией, которая, возможно, уже существовала на месте будущего Карфагена? Представляется, что объяснение надо искать в том, что финикийцы, обосновавшиеся в фактории, не были собственниками земли, которая продолжала принадлежать максиям, и даже платили хозяевам ежегодную дань (неизвестно, в каком виде и размере), как это делали позже и карфагеняне. Прибытие большого числа пришельцев потребовало расширения территории первоначального поселения, и эта дополнительная территория могла быть куплена. Возможно, в действительности речь шла не об однократной покупке, а об увеличении дани (в соответствии с увеличением населения и территории), что позже трансформировалось в легенду о покупке земли. Иначе трудно объяснить, почему после покупки карфагеняне продолжали платить за землю дань, как пишет тот же Юстин ( XVIII , 5, 14) 9 . Характерно, что и утикийцы радостно приняли новоприбывших ( Inst . XVIII , 6, 2). По-видимому, рост финикийского населения укреплял их позиции по отношению к местному населению.
Таким образом, история основания Карфагена свидетельствует, во-первых, об ожесточенной внутренней борьбе в Тире, в ходе которой жреческо-аристократическая группировка потерпела поражение и часть ее (видимо, наиболее активная) была вынуждена эмигрировать; во-вторых, эмигранты поселились на территории, уже известной финикийцам, где неподалеку существовала Утика, а на самом месте нового города — небольшое финикийское поселение; в-третьих, наиболее вероятной датой основания Карфагена надо считать 823 г. или, во всяком случае, промежуток между 825 и 823 гг. до н. э.
Итак, выделяется второй этап финикийской колонизации. Он охватывает IX — VII вв. до н. э., совпадая частично с Великой греческой колонизацией. Мы отнесли его начало к правлению тирского царя Итобаала. Вероятно, наибольший размах колонизация приобретает во второй половине IX в. до н. э., когда тирийцы начинают колонизовать Сардинию и радикально расширять свое присутствие в Африке, основав Карфаген и другие города. По Диодору ( VII , 13), финикийцы обладали талассократией, т. е. господством на море, в течение 45 лет. Эта талассократия перечисляется седьмой в диодоровском списке, начинающемся от Троянской войны, и это датирует ее второй половиной IX в. до н. э. В VIII в. до и. э. финикийцы продолжают расширять сферу колонизации в Африке и Сардинии; вытесненные с юга и востока Сицилии, они концентрируются на ее западе, обосновываются на Мелите и Гавлосе, создают новые поселения в Испании. В VII в. до н. э. увеличивается территория финикийцев в Африке, Сардинии и Испании; они занимают некоторые пункты побережья и острова у атлантического берега Африки.
По-прежнему основная цель финикийцев — приобретение металлов. Но теперь речь идет уже не только о золоте и серебре, но и о металлах, необходимых для непосредственного производства. Иезекиил { XXVII , 12), перечисляя таршишекие товары, говорит не только о серебре, но и о железе, свинце и олове. Еще одной целью колонизации теперь является и приобретение земель: недаром центр тяжести колонизационной активности во многом перемещается из Испании в центр средиземноморского бассейна — в плодородную Сардинию и славившийся своими земельными богатствами тунисский выступ Африки. Сама колонизации приобретает гораздо больший размах. Хотя по-прежнему единственной метрополией остается, по-видимому, Тир (участие сидонцев остается недоказанным). Число переселенцев увеличивается.
Увеличение масштабов колонизации привело к тому, что ее характер изменился. Теперь колонизацию уже нельзя назвать сугубо торговой. В колониях развивается ремесло, земледелие и, разумеется, рыболовство. Это особенно хорошо видно на примере испанских поселений [167, с. 355—398]. Уже на первом этапе колонизации возникали настоящие города, как, например, Утика и Гадес. На втором этане число таких городов увеличивается. Наряду с ними существуют и небольшие поселки с довольно разнообразной, однако, экономикой (Тосканос в Испании), и поселки с развитием преимущественно одной отрасли хозяйства, например торговли (Могадор у берегов Северо-Западной Африки). По-видимому, продолжают существовать и вновь возникать временные фактории, каковой была, вероятно, первоначально Сабрата, где только позже возникает постоянное поселение [152, с. 70]. Финикийцы проникают и внутрь территорий (Сардиния).
Изменяются отношения колонистов с местным населением. К этому времени последнее уже обладало достаточным уровнем развития, чтобы вступить в разнообразные контакты с пришельцами. В Испании создается Тартессийская держава, где существовало классовое общество и государство. Другие районы колонизации хотя и не достигли этого уровня, но все же стояли на сравнительно высокой ступени социально-экономического развития (например, районы проживания максиев и Сардиния). Их контакты с финикийцами не ограничивались торговлей или конфронтацией, но охватывали всю экономическую, политическую и культурную сферу. Там, где существовало классовое общество (Тартесс), возникает местная ориентализирующая цивилизация, носящая очень сильный финикийский отпечаток, но не сводимая к финикийской. В других случаях такая цивилизация не возникает, но финикийское влияние обнаруживается достаточно ясно, как это было в Сардинии, Сицилии, Африке.
Разумеется, не могло не существовать и обратное влияние. Этим, в частности, объясняются различия в локальных ответвлениях западнофиникийской культуры. Недаром на западе Средиземноморья выделяются по крайней мере два круга западно-финикийской цивилизации: испанский (к которому присоединяется и территория по африканскую сторону пролива) и пунический, который и является темой настоящей работы.
В итоге можно говорить, что на втором этапе финикийская колонизация представляет собой более сложный процесс и осуществляется в более широких масштабах. Если на первом этапе она была преимущественно торговой и односторонней (местное население практически никак не влияло на развитие колонизационного процесса, представляло собой лишь фон колонизации и было пассивным поставщиком необходимых продуктов, в лучшем случае воздействуя только на теми колонизации, как это было в Испании), то на втором — характер ее меняется. Теперь наряду с торговым аспектом выявляются (а в некоторых случаях и выходят на первый план) и другие: ремесленный и аграрно-рыболовецкий. Взаимодействие с местным населением приводит к тому, что местное население выступает в качестве важного компонента самого колонизационного процесса.
На этом этане финикийцы создают ряд значительных центров в Западном Средиземноморье. Среди них — Карфаген.
