Сообщество Империал: Осада Аускула - Древний Мир - Исторические Статьи - Библиотека Статей - Сообщество Империал

Информация

Sextus Pompey
  • Автор: Sextus Pompey
  • Добавлено: 31 дек 2017, 08:42
  • Просмотров: 1 431

Последние Статьи

CoD: Advanced Warfare - общие впечатления
CoD: Advanced Warfare - общие впечатленияCountBagaturMonte · 07 мар 2024, 11:35
Как заработать в игре Плинко?
Как заработать в игре Плинко?Фонд Игровых · 28 фев 2024, 21:12
Демо версия игры Double
Демо версия игры DoubleФонд Игровых · 28 фев 2024, 21:12
Есть ли читы для игры Rocket X?
Есть ли читы для игры Rocket X?Фонд Игровых · 28 фев 2024, 21:11
Игровой слот Space XY
Игровой слот Space XYФонд Игровых · 28 фев 2024, 21:10
Вход в Пин Ап казино
Вход в Пин Ап казиноФонд Игровых · 28 фев 2024, 21:09
Превью Crystal Guardians
Превью Crystal GuardiansCandramelekh · 28 фев 2024, 20:24
Aurora Casino: основные правила начала игры
Aurora Casino: основные правила начала игрыФонд Игровых · 13 фев 2024, 18:08

Осада Аускула

Вольное изложение одного из эпизодов Союзнической войны - осень 89 г. до н.э.
Автор: Sextus Pompey Sextus Pompey
Дата: 31 дек 2017, 08:42 · Просмотров: 1 431
6 день до январских календ… День, когда в далекой, забытой богами провинции на восточном краю Римского моря, зажглась Звезда, благовествовавшая миру о Рождении Спасителя. Почти столетием ранее в тот же день в Риме состоялось другое событие, само по себе гораздо менее значимое для судеб цивилизации (хотя современники, вероятно, не согласились бы с такой оценкой), но послужившее толчком для цепи событий, без которых история Рима, Палестины и мира была бы совсем другой.
В 6 день до январских календ консульства Помпея Страбона и Порция Катона, старший консул вступил в Рим с триумфом в честь победы над пиценами и взятия их города Аускула. В триумфе принимал участие сын консула, который в дальнейшем станет трижды консулом и трижды триумфатором, присоединит к империи в числе прочих земель Палестину и войдет в историю под именем Помпея Великого.
О событиях, приведших к триумфу, пойдет рассказ в этой повести…

ПРОЛОГ.

27 г. до н.э. Империя Августа. Неаполитанский залив.
Закатное солнце опускалось в море, крася волны Неаполитанского залива во все оттенки розового и поливая своими лучами белоснежные вилы Путеол, Бай и Мизенского залива. На восточном побережье, уже покрытом ночной тенью, курился дымом Везувий.
В небольшом домике у подножья вулкана, там, где дорога из Помпей в Стабии пересекала реку Сарн, на открытой веранде, нависшей над заливом, сидел за столом, изготовленным из вулканического туфа, старик в шерстяной тоге. Был конец лета и погода стояла великолепная, но старческая кровь не грела уставшее жить тело, и старик мерз. Лицо его несло на себе печать бурно проведенной молодости. Волевой подбородок, с навек въевшейся мозолью от ремешка, поддерживающего шлем, выдавал старого легионера, О том же говорили шрамы, покрывавшие лицо, а также левая рука, на которой отсутствовали потерянные когда-то в рубке пальцы и негнущаяся нога, придавленная давным-давно бревном при штурме далекого восточного города.
О военном прошлом старика говорило и убранство веранды. В углу, бюст, изображавший хозяина дома, покрывал венок, сплетенный из золотых листьев дуба, дававшийся за спасение гражданина в битве. Рядом, на невысоком шесте висел доспех – анатомический панцирь, бронзовый шлем и алый офицерский плащ. На стене, на вытканном где-то на Востоке ковре висели скрещенные мечи – солдатский гладий и длинный испанский меч.
Старик сидел за столом с гусиным пером в руке и быстро, будто бы боясь не успеть закончить, писал что-то на папирусном свитке. На стоящем рядом сундуке лежали еще свитки - одни, исписанные тем же стариковским почерком, другие, в которые он периодически заглядывал, - более ветхие, кое-где порванные. Это были первые книги написанной им «Истории» и архив, любовно собираемый более 60 лет.
Рядом, на треногом деревянном табурете сидел его правнук, юноша лет пятнадцати и читал о том времени, когда его дед был молодым, подающим надежды военным трибуном в консульской армии Гнея Страбона, стоявшей на осаде Аускула…


ГЛАВА 1.

Из "Истории" Гая Летория.
"…Много лет прошло с тех пор, когда я впервые прибыл в Рим и по протекции патрона нашего рода консуляра и цензора Публия Лициния Красса был зачислен военным трибуном во 2 легион, который, несколькими неделями спустя, вышел под командованием консула Гнея Помпея Страбона и направился на восток, в страну пиценов, восставших, как и многие другие племена Италии, против нашего могущества.
Мне в тот год исполнилось девятнадцать лет и я впервые покинул родной Клузий в Этрурии, где отец мой, как и все наши предки обрабатывал участок земли с виноградником, заливным лугом и пшеничным полем на берегу Кланиса. Семья наша не бедствовала и отец решил отправить меня, своего старшего сына, на учебу в Грецию, но проезжавший мимо нашей усадьбы патрон – Публий Красс, посоветовал ему не забивать мне голову новомодными глупостями, а отправить на военную службу, где обещал помочь мне сделать карьеру…
Я не буду описывать события первого года своей службы, так как сейчас, с высоты прошлых лет, он представляется мне хаотичными и бессмысленными. Мы входили в какую-то деревню и зачем-то жгли ее, ограбив предварительно жителей; затем мы двигались дальше, а ночью в наш лагерь летели стрелы; мы возвращались и дожигали все, что осталось, но ночные обстрелы не прекращались. В то время у меня не было в подчинении легионеров. Консул, хотя и дал мне должность трибуна по просьбе Красса, но что со мной, зеленым юнцом, делать – не знал, и я был на побегушках – куда пошлют - пока при осаде Аускула не убили командира Саллувитанской турмы и меня не поставили на его место…
Помню - был осенний день, с неба моросил дождь. Император подвел меня к палаткам турмы и, когда испанцы построились, представил меня – «Военный трибун Гай Леторий! Отныне он ваш командир!». И, сказав это, он вскочил на коня и ускакал, оставив меня один на один с тридцатью ветеранами, каждый из которых был как минимум на десять лет меня старше…"

89 г. до н.э. Римская республика. Легионный лагерь у Аускула.

- Гляди-ка, какого нам птенчика прислали!
- Да, чувствуется, что Рим изнемогает! Уже детей в армию брать стали!
- Трибун! И сколько тебе лет?
Испанцы веселились, а молодой трибун не знал, что с ними делать. Положение спас сигнал легионной трубы, возвестивший об очередной вылазке осажденных. Испанцы-кавалеристы знали свое дело. Шутки прекратились, и несколькими минутами спустя турма стояла в конном строю.
Гай Леторий знал задачу - на случай вылазки они должны были выдвигаться к Фирмианским воротам. Он отдал команду и, вытянувшись на чавкающей грязью дороге, турма рысью пошла к месту сбора…
Разбуженный лагерным шумом, Помпей Страбон проснулся в отвратительном настроении в своей палатке в центре огромного лагеря, в котором располагались два легиона и вспомогательные части, стянутые им на осаду Аускула. Причин этому было много.
Во-первых, который уже день моросил дождь и земляной пол палатки чавкал под ногами. Этот дурак - молодой Цицерон, которого он по просьбе его земляка и родственника Гая Мария ("вот это мудрый человек, будь иначе он бы оставил родственника - придурка при себе, а так и волки сыты, и овцы целы, в смысле - и родственники довольны, и под ногами никто не мешается") взял в свой штаб и поручил заведование службой тыла, опять не смог организовать, чтобы пол застелили фашинником.
Во-вторых, Страбон поругался вчера с сыном, который настаивал на решительных действиях, а ночью ускакал куда-то в поиск вместе с испанцами Саллувитанской турмы.
В-третьих, консул не обнаружил рядом с изголовьем обычного кувшина с вином, что после вчерашнего застолья... э-э... военного совета - было крайне необходимо.
Впрочем, отправив раба-виночерпия на конюшню для порки и дождавшись-таки вина ("редкостная гадость даже в этой глуши"), он подумал, что жизнь не такая плохая штука, как может показаться на первый взгляд.
Поправив здоровье, Страбон потянулся, грязно выругался и решил приступить к исполнению служебных обязанностей. Кликнув ликтора и слегка пожурив его за недостаточно спешное появление (недалекие горные ущелья откликнулись эхом «мать-мать-маааать»), он потребовал представить перед свои ясные очи (что было, конечно, преувеличением, учитывая врожденное косоглазие и вчерашнюю попойку) младших военных трибунов Гнея Помпея и Марка Туллия.
В ожидании юных засранцев он задумался, и новая мысль вновь ввергла его в отвратительное настроение. Он думал о расстроенном состоянии, частично растраченном мотовкой-женой, а частично спущенном на красивых наложниц, хоть последняя статья расходов и не была бесполезной, так как позволяла скрасить продолжавшуюся уже второй год осаду… Осаду проклятого пиценского городишки, которая наградила его геморроем и седыми волосами, но совершенно не обещала в случае удачного завершения прибыли, могущей заткнуть зияющие в семейном бюджете дыры…
Так что прибытие Цицерона, поднятого ликтором из постели и немедленно доставленного пред грозные очи командующего, застало Страбона во всеоружии.
Помянув вкратце маму, бабушку и прочих родственниц Цицерона по женской линии, а так же пожелав ему отправиться в ряд мест, чьи названия были, в основном, нецензурными и географически тяжело определяемыми, консул перешел к делу:
- Доколе же ты, Цицерон, будешь злоупотреблять нашим терпением? Как долго еще ты, в своем бешенстве, будешь издеваться над нами? До каких пределов ты будешь кичиться своей дерзостью, не знающей узды? Ты что, ... ... ... (несколько минут латинских идиоматических выражений, с трудом переводимых на современный русский язык), совсем страх потерял? Я тебя что, для мебели в свой штаб взял? Ты что, думаешь, что мне по утрам больше заняться нечем, кроме как на твою рожу смотреть? Я тебе когда говорил пол в порядок привести? Опять, ..., с этими ... греками язык весь день чесал? Небось, в ораторы, как Красс с Антонием метишь? Я тебя в такую Тьмутаракань загоню, что ораторствовать с полярными медведями будешь! Я тебе устрою отпуск в декабре за полярным кругом!!! Ты чем? У МЕНЯ!!! ЗАНИМАЕШЬСЯ!!! Обурел в корягу?
Цицерон, до некоторой степени привыкший к присущей его командиру манере выражаться, поскольку подобные тирады ему приходилось выслушивать по много раз в день, уже не впадал в полный ступор при виде разъяренного Помпея Страбона, успел даже отметить удачное начало речи отца-командира («Надо будет записать на будущее, вдруг пригодится!») и, старательно вперив взгляд в пустоту, думал о своем…
Цицерон недоумевал, каким образом у такого грубого и неприятного человека мог родиться столь милый и приветливый сын. Будь этот сын сейчас здесь, он бы заступился за своего приятеля, но увы... Цицерон пожалел, что не уехал сегодня вместе с ним: уж лучше подвергаться риску нападения со стороны италиков, чем попасться под горячую руку Страбону. Впрочем, надо смотреть правде в глаза: Помпей-младший все равно бы его не взял. В самом деле: ну какая польза от Цицерона на войне? Никакой абсолютно! И кто только придумал, что он должен непременно служить в армии? Ему здесь не нравится! Здесь страшно, тоскливо и противно, он хочет назад, в Рим, к своим учителям и книгам, на форум! Он не хочет заниматься каким-то идиотским фашинником и еще более идиотскими италиками!
Очередное особо громкое ругательство Страбона оторвало Цицерона от этих тоскливых размышлений. Он с несчастным видом забормотал какие-то оправдания, основной смысл которых сводился к тому, что он, Цицерон, к сожалению, не умеет обращаться с фашинником, и с легионерами он тоже обращаться не умеет, и нельзя ли его, Цицерона, перевести на какую-нибудь работу с документами? Если уважаемый Гней Помпей будет столь любезен, то он, Цицерон, сможет таким образом принести ему гораздо большую пользу...
Страбон рассвирепел дважды - сначала из-за того, что Цицерон не реагировал на его замечания, а потом из-за слишком наглой реакции.
- Ты че, ошибка природы, в конец офигел? Я с тобой разговариваю, или со шкафом? Хочешь со мной говорить - молчи! Ты что, думаешь, у меня при документах мало бездельников? НАСЕКОМОЕ!!! Я тебе буду любезен! Ты у меня нужниками командовать будешь! ПАРАЗИТИНА!!! - Страбон захлебнулся слюной, брызжущей во все стороны, и вынужденно замолчал.

Глава 2.
Из «Истории» Гая Летория:

«… Осада Аускула длилась долго. Легионеры опустошали округу, восставшие союзники делали вылазки за продовольствием. Моя турма постоянно перемещалась между осажденным городом и побережьем, контролируя, вместе с когортой 2 легиона, огромную территорию, наполненную тайными врагами Нашего Мира. Днем они улыбались любому римлянину и выносили вино на дорогу, по которой шли мои испанцы, а ночью моему помощнику Ургидару, сыну Луспанера, приходилось выставлять двойные караулы, чтобы избежать внезапного нападения.
Они нечестно воевали, казалось мне тогда. Но теперь, когда жизнь моя подходит к закату и битв в моей памяти больше, чем пиний на стабианской дороге, я понимаю, что такая тактика была их единственным шансом. Как мне тогда хотелось, чтобы они не стреляли из-за угла, не прятались под покровом длинной осенней ночи, а вышли бы в открытом бою против моих молодцов… Мы бы им задали… Но нет! Командиры восставших пиценов не были дураками. Их ополчение и десяти минут не простояло бы против натиска наших ветеранов и единственное, что могло их спасти – это выжечь землю под нашими ногами, лишить продовольствия, лишить сна…
Впрочем, я увлекся. Возвращаясь к тем дням, единственное, что я могу отметить, это то, что после первого же боя испанцы признали меня своим командиром и оставили шутки, которыми встретили мое первое появление перед их строем. Вы спросите – почему? Просто я спас их вожака в той памятной рубке, когда осажденные сделали вылазку через Фирманские ворота. Новый конь Ургидара тогда испугался грохота сечи и понес, занеся его в ряды пиценов. Враги уже рубили его, когда я направил коня в их гущу и вытащил своего будущего друга из схватки. Он отделался переломом ключицы и двумя колотыми ранами, но вскоре оправился и приступил к исполнению своих обязанностей.
Судьба Ургидара была трагической. В водовороте событий, последовавших после возвращения императора Суллы, он встал на сторону Сертория и погиб на родине, сражаясь против легионов нашего Помпея.
После его второго консульства я побывал в тех местах, командуя легионом под верховным руководством Марка Петрея и посетил его могилу. Он был славный воин и будь в республике порядок, мог бы добиться большего.
Впрочем, пора переходить к взятию Аускула…»

89 г. до н.э. Римская республика. Легионный лагерь у Аускула.
Cаллувитанская турма возвращалась из ночного поиска. Рядом с командиром Гаем Леторием на полкорпуса впереди опциона Ургидара скакал Гней Помпей, семнадцатилетний сын консула, присоединившийся к испанским всадникам после вчерашней размолвки с отцом.
Юноша, которому в будущем предстояло своим мечом навсегда вписать своё имя в скрижали истории, пока еще звался Гней Помпей-младший, но в историю вошёл как Помпей Великий. Он не был ещё пока таким зловещим, непреклонным и беспринципным политиком, каким он стал тридцать лет спустя. Сейчас ему было 17 лет, и он ещё не успел потратить романтизм юности.
Молодой Помпей весьма переживал из-за вчерашней ссоры с отцом. Это была первая в его жизни война, и шла она совсем не так, как он это себе представлял. Вместо военной романтики, подвигов и героизма он видел кругом только грабежи, ночные нападения из-за угла, пленных, которым без жалости перерезали горло, вечное предательство союзников и всё такое подобное. На военных советах речь шла не о генеральном сражении, а о том, где раздобыть фашины, фураж и сухари. А то, что он всегда рисовал себе в мечтах, как он на белом коне первым врезается в кучу врагов, всё никак не происходило...
Сейчас младший Помпей как раз ехал в ставку отца, чтобы принести ему свои извинения за вчерашнюю размолвку в виде "языка" из осаждённого города...
В это время в палатке полководца продолжалась выволочка, которую находящийся в скверном расположении духа консул устраивал одному из своих младших офицеров. Страбон продолжал брызгать слюной:
- Ну ты, три-е-бу-ун! Создал бог каракатицу! Что ты на меня смотришь, как легионер на баб после месячной гауптвахты? Где вас таких только делают, инвалидов умственных? Это сколько ж мозгов надо иметь, чтобы двух ... воинов-освободителей с одним топором напрячь, что б они командующему штаб в божий вид привели-и? - консул забился в истерике и начал подвывать. - Настрогали вас на мою голову-у! Почему я должен о таких мелочах думать? Я! ЗДЕСЬ! РОДИНОЙ!!! НЕ ДЛЯ ТОГО ПОСТАВЛЕН!!! - Страбон кинул в стоящего на вытяжку Цицерона чем-то тяжелым, промахнулся, узнал в брошенном свою любимую коринфскую вазу, быстренько подсчитал в уме ее аукционную стоимость и рассвирепел еще больше. Дальнейший его монолог состоял из одних междометий...
Цицерон тоже узнал брошенный в него предмет и со злорадством отметил про себя, что все-таки на свете есть справедливость... Однако, он осознал также, что когда на тебя орет Помпей Страбон, лучше затихнуть, прикинуться ветошью и не отсвечивать. Поэтому он замолк, принял максимально несчастный и виноватый вид и постарался, чтобы на его лице отразилась глубокое раскаяние, покорность судьбе и сочувствие по поводу гибели вазы…
При виде вошедшего в палатку Помпея-младшего Цицерон несколько ободрился и послал ему взгляд, умоляющий о помощи... Впрочем, в данный момент помощь нужна была как раз молодому Помпею.
Увидев вошедшего в палатку наследника, Страбон немного остыл, но все же довольно грубо спросил:
- Ну а тебя где всю ночь носило? По бабам шлялся с этими ... испанцами. Смотри, выпорю, не посмотрю, что ты уже бороду бреешь!
Ворвавшись в отцовскую палатку и не обратив внимания на негодующие слова отца, Помпей-младший гордо похвастался:
- Отец, мы, наконец, поймали вражеского языка!...
Лишь после этого он заметил, что не всё благополучно в Римской Республике. Ибо будь всё благополучно, римский консул, то бишь его отец, не выглядел бы так, словно всё вино в мире мгновенно превратилось в козье молоко, все враги были уже завоёваны, а все женщины переехали на постоянное место жительства в Гиперборею. Взгляд его приятеля - Марка Цицерона - тоже не давал никакой надежды на то, что политическая обстановка за последний вечер не изменилась в худшую сторону, причём весьма резко...
Только после этого молодой Помпей осознал суть приветственной речи отца и, подумав, что похолодание в отношениях между присутствующими связано именно с этим, принял строевую стойку и отрапортовал:
- Никак нет, консул! По бабам не шлялись! Мы устроили засаду и поймали языка! После предварительного допроса (Помпей немного покраснел, вспомнив о методе допроса, который использовали его испанские подчинённые) язык дал показания о том, что запас продовольствия в крепости на исходе!
В качестве подтверждения своих слов Гней втянул за шиворот пойманного языка в палатку. Вид он имел весьма жалкий, но, надеясь, что главнокомандующий отличается более высоким культурным развитием, чем рядовые солдаты, решил проявить героизм и мгновенно изобразил, что совершенно забыл латинский язык:
- Дойчен зольдатен унд унтер-офицерен нихт капитулирен!
Страбон выдохся.
Двух молодых придурков (какая жалость, что один из них - его сын) в одно утро выносить было невозможно. Обматерив Цицерона и приказав ему до полудня устранить недостатки в материально-техническом обеспечении консульской Главной Квартиры, он выгнал его на улицу, и устало обернулся к сыну.
- Гней! Сколько можно тебе объяснять? Война - это не игра в салочки! Тут не просто так, тут - стратегия на стратегию поперла! Мне этих языков по сто штук на дню приводят, так что если я с каждым беседовать буду, у меня воевать времени не останется! На что, скажи мне, Родина начальнику разведотдела деньги платит? Ты не задумывался?
Слушай, мой мальчик! Настоящий полководец не тот, кто впереди, на лихом коне скачет, а тот, кто работу подчиненных организовать может и тот, кто легионеров с улыбкой и уверенностью в победе на смерть отправляет! Пойми, а то так и проходишь в военных трибунах - сам знаешь, как наш род в Риме «любят». Просто так, за красивые глаза, карьеру не сделаешь. Учись, сын мой!.. А теперь оставь меня, а то я еще даже не умывался... Да, и скажи своему приятелю, этому Цицерону, что я его как Тузик тряпку порву, если после обеда у меня в палатке под ногами грязь хлюпать будет... Иди!
Гней-младший был юноша умный, и потому понял, что отец ему говорит хоть и неприятную, но правду. И решил по возможности следовать его советам, не изменяя при этом, конечно, своим жизненным принципам. И поэтому, отведя языка к начальнику разведки, он решил совместить наказы отца про то, каковым надлежит быть командиру, с помощью своему другу…
Печальный Цицерон ожидал своего приятеля на выходе из палатки.
- Слушай, Гней, ну чего он на меня так взъелся? Что я ему плохого сделал? Ведь прошу же, как человека, - пусть отправит меня в архив! И чего ему стоит? Так ведь нет... Ну не понимаю я, чего он от меня хочет! Не знаю я, как эти полы полагается стелить! Помоги мне, пожалуйста! А когда мы в Рим вернемся, я про тебя речь какую-нибудь произнесу...
- Смотри и запоминай. Отец тебя ещё и хвалить будет.
Сделав лицо кирпичом, Помпей вперся в палатку, где проживали подчинённые Цицерона (именно проживали, а не несли службу, так как нести службу он их пока заставить не мог). Используя некоторые речевые обороты, заимствованные им в ставке верховного главнокомандования, а также щедро раздавая подзатыльники, Помпей отдал им приказ рубить дрова, вязать фашины и вообще приводить ставку в божеский вид. Несмотря на обилие сквернословий и богохульств, боги оказались благосклонны к этой работе. И, спустя каких-нибудь три часа, ставку уже не стыдно было предъявить пред светлые очи консула.
Покончив со служебными обязанностями, а точнее распихав их по мудрому совету консула по подчиненным, Гней Помпей и Марк Цицерон закатились в солдатский кабак, открытый у декуманских ворот лагеря каким-то предприимчивым маркитантом. Заказав, в целях восстановления душевного здоровья Цицерона, амфору цекубского, они присели за столик и продолжили разговор. Говорил Помпей:
- …только матом. Отец говорит, что если по-хорошему не получается, то можно только так... А ещё он говорит, что начальник не должен ничего делать сам, он должен только всё организовать. Так что если не справляешься, назначь кого-нибудь из них своим заместителем. И увеличь ему жалованье за счёт других. И скажи, что если он не будет справляться, ты опустишь его туда, откуда поднял…. И не надо на меня так смотреть. Я знаю, что говорю подлости. Но так меня учит отец, а он как ни как ещё и консул... Кстати, Марк. Ты же все книги прочёл. Там же наверняка все осады описаны. Вот бы отцу какую-нибудь хитрость подсказать. Только заранее говорить не стоит - раскритикует... Вот, говорят, Пифагор ниши корабли из зеркал сжигал… Сжечь город нам может и не получиться, но ослепить их во время штурма, направив солнечные лучи им прямо в глаза, было бы неплохо... Только нужно сначала опытный образец сделать и эксперимент провести.
Цицерон на самом деле и не думал осуждать своего спасителя - до такой степени он был восхищен результативностью его мероприятий. Напротив, он восхищенно заявил:
- Да, Помпей, ты непременно будешь великим полководцем! Тебя так и будут звать - Великий! Страбон тебе не подходит - какой же ты косоглазый? Но вот насчет Пифагора тебя кто-то обманул. Ничего он не сжигал, все это выдумки невежественных людей. Так что, увы... Были у него какие-то машины, но великого Пифагора убил какой-то тупой легионер («вроде твоего папаши»), и все его искусство умерло вместе с ним...
- Жаль - констатировал печальный факт Помпей...
- И вообще, - добавил Цицерон, - это был не Пифагор, а Архимед!
- Да, я в академиях не обучался... - вынужден был констатировать ещё один печальный факт Помпей.
Цицерон не менее печально вздохнул:
- Так ведь и я не обучался! Хочу в Академию! В Афины! Подальше отсюда! Ненавижу войну, ничего ужаснее быть не может...
За культурным разговором время и вино текли незаметно. Помпей-младший прикинул, что воины-освободители, которых он озадачил работой, вероятно уже закончили благоустройство консульской главной квартиры и, громко икнув, порекомендовал другу-собутыльнику закончить употребление напитков и вернуться к исполнению служебных обязанностей:
- А не пошел бы ты, Марк… эээ… с докладом к батюшке? Только позаботься, чтоб на столике приличного вина было бутылки две. Может, он сменит гнев на милость...
Цицерон, которому вино так и не придало храбрости, жалобно застонал:
- А может не надо? Слушай, я его боюсь. Он опять ругаться начнет...
- Надо, Туллий, надо! К обеду он всё равно придёт в палатку. И тогда уж точно...
Цицерон обреченно вздохнул и поплелся к страшному и ужасному Помпею Страбону. Представ перед императором, он робко пробормотал, что приказание выполнено, и пол в штабе застелен фашинником.
Страбон успел немного отойти после утренней беседы с молодым трибуном Цицероном и был на удивление последнего довольно мягок:
- Слава тебе, Юпитер! Слава Юноне! Слава Минерве! Слава всем по порядку олимпийским богам! Слава богам Азии, Африки, Испании, Галлии и прочим! Слава безымянному богу евреев! Не прошло и полгода!!! И ЧТО ЖЕ ТЕПЕРЬ? МЕДАЛЬ ТЕБЕ ДАТЬ??? Пошел вон, пока не пришиб! Иди лучше, чем мне глаза мозолить, со своими воинами-созидателями строевой займись! А то они от безделья левую ногу от правой отличить не могут!.. - и речь Страбона вновь направилась в сторону родственных связей Цицерона...
Выслушав от своего приятеля отчёт о напутствии полководца, Гней-младший посочувствовал:
- На войне как на войне, как говорят галлы. Если начальник приказал - надо делать…

Глава 3.
Из «Истории» Гая Летория.

«… При осаде Аускула я впервые познакомился с многими людьми, которым предстояло играть важную роль в судьбах Города в последующие десятилетия.
Гней Помпей, сын консула Страбона, моего первого императора… Достанет ли мне способностей, о боги, описать все достоинства этого человека? В тот год ему едва исполнилось семнадцать, но уже тогда он являл собой великого человека, впервые получая от солдат это имя, которое после официально даровал ему диктатор Сулла. Казалось, он был везде – обучал новобранцев в лагере, водил отряды фуражиров, возглавлял партии разведчиков. Он был единственным, кому удавалось спорить с отцом. Вот уж суровый был человек! Суровый, но справедливый. Легатов и трибунов за провинности мог он разжаловать за любую провинность в обозных, но мог и возвысить ничтожнейшего из солдат за отличие! Он нередко поднимал руку на своих штабных и высших офицеров, но никогда и пальцем не притрагивался к легионеру.
Впрочем, я отвлекся. О Страбоне я скажу еще в другом месте, а пока об офицерах его штаба. Легатами Страбона – командирами легионов – были Гней Октавий и Луций Геллий Попликола, будущие консулы. Октавий позже станет противником ужасного Цинны и погибнет от руки Мария, а Попликола будет цензором в первое консульство нашего Помпея. Трибунами у Страбона при Аускуле были будущие смертельные враги – Луций Катилина и Марк Цицерон.
Катилина, мой ровесник – командовал когортой и уже тогда проявлял все неистовство своей души, будучи первым в схватке и разведке, но первым же в попойке и насилиях над пиценами. Признаюсь, многие восхищались им, но уважали не многие. Вы спросите – как же так? Отвечу! Восхищались, но как удачливым гладиатором на арене. Вам ведь не придет в голову уважать низкого гладиатора?
Цицерон был другим. Он никогда не чувствовал призвания к военной службе и пошел в армию по требованию отца лишь для того, чтобы пройти первую необходимую ступеньку в политической карьере. Он был нескладен и несуразен и являлся для нас, молодежи, вечным объектом насмешек, если не сказать – презрения. Впрочем, был в осаде Аускула один случай, когда он заставил многих уважать себя, но об этом я расскажу в другом месте. Позже он был вынужден покинуть нашу армию и перейти в подчинение к Сулле, но о причинах этого я скромно умолчу из уважения к памяти великого оратора. Воистину, о мертвых или хорошо, или ничего.
Пока же отмечу среди офицеров Страбона других известных людей. Как ни противно, но я должен назвать имена предателей – двух Гиртулеев, Инстея и Тарквития, которые собственно и организовали заговор против своего полководца, который не удался лишь благодаря доблести нашего Помпея. Впрочем, они увели из войска некоторое количество легионеров – конечно из самых худших. Отмечу, что моя турма полностью поддержала тогда своего императора.
Древние писатели пишут, что единожды предавший не остановится перед изменой и в дальнейшем. Полностью соглашусь с этим. Квинт Серторий, сманивший легионеров у Страбона с помощью Инстея и Тарквития стал в дальнейшем жертвою их предательства. Судьба наказала изменников. Все они были убиты сыном покинутого ими императора – нашим Помпеем.
Отмечу еще Авла Фульвия, доблестного мужа, который непременно добился бы высших почестей в государстве, не отними его у нас злая судьба во время «черного поветрия», когда угас и император Страбон. Фульвий был моим другом и не раз спасал мне жизнь. Сын его был претором и сражался вместе со мной в Испании под командованием Петрея…»

89 г. до н.э. Римская республика. Легионный лагерь у Аускула.
Cтроевой смотр армии был назначен на час дня. Авл Фульвий вывел свою когорту в одиннадцать и ужаснулся, потому что легион УЖЕ СТОЯЛ. К Фульвию немедленно подскакал Гней Октавий, легат легиона, сопровождаемый молодыми «надушенными господинчиками», которых всегда так много при штабе командира «из знатных». Октавий наорал на трибуна, пообещав ему небо в алмазах и задницу в пробоинах, а также поименно перечислив тех его родственников, с которыми он (Октавий) якобы имел интимные отношения. Недоумение и игривые ухмылки свиты вызвал тот факт, что, оказывается, Октавий имел вышеуказанные отношения не только с женской, но и с мужской половиной предков трибуна.
Однако, Фульвий прослужил в легионах не одно десятилетие, поэтому единственной его реакцией на монолог начальника был плохо скрываемый зевок и совсем не скрываемый взгляд в сторону легата и его свиты, в котором читалось: « А пошли вы все на …». Октавий, чей военный опыт был куда более бедным, стушевался и, еще раз посулив Фульвию возможные извращенные надругательства в случае провала его когортой смотра, отправился восвояси, к возвышению в центре плаца.
За результаты смотра Фульвий не переживал. Его когорта состояла из ветеранов, многие из которых служили еще в кимврской войне, и строевыми приемами владели куда лучше многих, в том числе и самого Октавия.
Луций Сергий Катилина прибыл на смотр веселый, слегка пьяный и весьма довольный собой. Он, чуть небрежно вышагивал впереди ровного строя легионеров, с удовольствием слышал их ровное дыхание и четкий шаг. А взглянув на своих солдат, еще более самодовольно осклабился. Когорта у него была ладная, хорошо обученная, хорошо экипированная. Обмундирование сияло, новые ремни приятно поскрипывали. Ребята были веселы и полны энергии. И он был уверен - на смотре не будет никого лучше его.
Помпей-младший, состоявший при штабе отца, в этот день был одним из ответственных лиц за проведение смотра, и ему было не до Цицерона. Он с самого утра не слезал с лошади, разъезжая по турмам и когортам и проверяя их готовность. Временами требовалось подгонять особо нерадивых командиров, временами приходилось делать крюк, чтобы не попасть в зону обстрела из Аускула. Но благодаря его усилиям командиры когорт были выруганы, легионеры построены, и смотр можно было начинать. Что он и доложил отцу, прискакав в его заметно похорошевшую за последнее время палатку...
В начале второго часа на дороге, ведущей к плацу со стороны претория, показалась кавалькада. Гней Октавий приосанился и скомандовал:
- Легио-он! Ррравняйсь! Смир-рнааа! Равнение напра-ВО!
Махнув рукой легионным музыкантам, Октавий поскакал навстречу консулу. Оркестр нестройно забубнел "Встречный марш".
Строевой смотр начался. Катилина краем глаза покосился на своих солдат. Они стояли как статуи, строй был безукоризненно ровным. Все шло хорошо! Цицерон, с трудом удерживаясь на коне, с тоскливым ужасом ожидал от Страбона какой-нибудь очередной гадости, не решаясь даже предположить, что бы это могло быть, ибо не имел ни малейшего представления о том, что вообще его ожидает на этом проклятом смотре.
Настроение Страбона, скакавшего впереди штаба на смотр армии было обычно-отвратительным, так что легионы ждало нелегкое испытание.
Выслушав рапорт Октавия, под звуки "Встречного марша" он проехал вдоль строя, здороваясь с когортами:
- Здорово, первая!
- Здра...жла...импр... тор!!!
- Здорово, молодцы второй!
- Здр... жл... мпр... тр!
Оркестр продолжал греметь. Лица легионеров первых шеренг светились любовью к начальству и готовностью к самопожертвованию. В последних шеренгах играли в кости...
Молодой Помпей ехал в консульской свите, чуть позади отца. Пользуясь преимуществом в зрении, которое давало ему молодость, замечал все те промахи, которые он допустил при организации построения. И клялся себе страшными клятвами, что теперь будет гораздо внимательнее относиться к организации.
Цицерон, естественно, не в состоянии был отличить шеренги от колонны и причины неудовольствия, отразившегося на лице его приятеля, остались для него загадкой. Понятно было только одно: что-то не в порядке, но что - неизвестно... Все это только усугубляло его мрачные предчувствия.
Страбон продолжал двигаться вдоль строя, периодически вопя:
- Здорово, воины-освободители!
- А...а...а... тор! – лаяли в ответ легионеры.
Настроение консула улучшалось на глазах. Давно известно - нет ничего лучше для полководца, чем строевой смотр и приветствие частей, впрочем, с одним условием, -когда и то, и другое проходят правильно, в соответствии с требованиями уставов и (главное!) пожеланиями самого полководца.
Некоторые любили, когда с ними здоровались протяжно, будто кота за ... хм... хвост тянули: "Здра-а-ви-и-я-я же-е-ла-а-е-ем, и-им-пе-е-ра-а-то-ор!". Страбон был не таков. Ему нравилось, когда войска лаяли ему в ответ, и войска знали об этом и лаяли.
Так что все были довольны... За одним исключением - у Цицерона от этого гавканья жутко болела голова. "Яду мне, яду..." - думал он с тоской...
Когорта Авла Фульвия вытянулась в струну при подъезде консула.
- Здра... жла... импр... тор! - вопль пяти сотен глоток оглушил Страбона и он довольно улыбнулся.
- Ну кто-кто, а Авл службу знает, - бросил он ехавшему на полкорпуса лошади сзади Октавию. - Поощрить!
Встречный марш продолжал пугать окрестности своими завываниями...
Кавалькада, возглавляемая Страбоном, приближалась к последней, десятой когорте, которой командовал военный трибун Луций Катилина. За ней, на левом фланге легиона, стояли подразделения тыловой службы, в том числе центурия, возглавляемая Марком Цицероном. Увидев последнего, Страбон скривился, как от зубной боли. Настроение вновь начало портиться...
Катилина тем временем был всерьез занят дисциплиной своей когорты. Потому что, как только рядом стали эти твари из тыловой службы, возглавляемые худым узкоплечим юнцом с идиотски задумчивым выражением на физиономии, его солдаты еле сдерживали смех, а из задних рядов даже слышались замечания в адрес их командира, умудрившегося выпятить свой в обычное время начисто отсутствующий живот так, что он далеко выдавался из строя.
Катилина сквозь зубы выматерил бойцов, пообещав им различные виды сексуальных извращений. Строй затих и вытянулся, преданно вперив глаза в полководца.
Цицерона же при виде приближающегося Помпея Страбона охватила настоящая паника. Он сейчас предпочел бы увидеть каких-нибудь кимвров или, на худой конец, злобных испанцев. Ни тех, ни других, однако, на горизонте не наблюдалось, а наблюдалась приближающаяся с неотвратимостью урагана кавалькада консула.
Цицерон окинул безнадежным взглядом своих подчиненных и смутно почувствовал, что они стоят как-то не так. Впрочем, Цицерон понятия не имел о том, как им полагается стоять, и вообще не понимал, какое это имеет значение. Пусть каждый стоит и шагает, как хочет - что ему, жалко, что ли? Однако Цицерона терзали смутные подозрения, что Помпей Страбон придерживается иной точки зрения на эту проблему, поэтому он решил обратиться заместителю с просьбой устранить имеющиеся недостатки. Заместитель, однако, был полностью поглощен выяснением отношений с каким-то легионером, выигравшим у него вчера в кости треть годового жалованья, и на просьбу никак не отреагировал. Цицерон в отчаянии махнул на все рукой и решил, что чему быть, того не миновать...
Пока консульская ковалькада проезжала мимо десятой когорты, Помпей-младший издалека изо всех сил показывал глазами Цицерону, как надо стоять по стойке смирно, кивая в качестве намёка на легионеров Катилины. Но его приятель как-то плохо воспринимал намёки. Тогда Помпей вперил взгляд, такой же добрый и ласковый, как у горгоны Медузы, в Цицеронова помощника, и до того смысл происходящего дошел гораздо быстрее. Он начал спешно ровнять строй и кулаком впихивать легионерам их животы вовнутрь.
Поэтому, когда Страбон обратил свой благосклонный взор на тыловые службы, люди Цицерона напоминали уже не стадо орангутангов, а гораздо более продвинутых по эволюционной лестнице существ – как минимум австралопитеков… Цицерон же в это время пытался понять, что же ему предлагается увидеть в рядах подчиненных Катилины. Этот молодой патриций ему всегда был крайне антипатичен, и у Цицерона пробудилась робкая надежда, что, может быть, Катилина сделал что-то не так, и Страбон сорвет злость на нем, не доходя до Цицерона. Впрочем эти надежды моментально развеялись, как только Цицерон увидел, как его непослушный заместитель развил бурную деятельность под грозным взором Помпея. Как видно, что-то не так сделал он, Цицерон… Хоть бы знать – что именно…
Страбон на рысях проскакал мимо 10 когорты ("Здра... жла... мпр... тр!") и поравнялся с тыловыми подразделениями. Вид стоявшего во главе первой центурии обеспечения Цицерона заставил завтрак полководца попроситься наружу из желудка.
Страбон про себя проклял Мария, подсунувшего ему этого хлюпика, и отвернулся, непереваренным голосом проорав:
- Здорово, орлы! ("Ваашууу мааать!" - откликнулось эхо...)
Орлы, больше напоминающие внешним видом пингвинов, что-то нестройно пробурчали. Строевой смотр был безнадежно испорчен...
Младший Помпей задумался, как бы вывести отца из плохого настроения. Планов не было.
- Возможно, это вообще невозможно - пришёл к печальному выводу Помпей.
После того, как Страбон удалился от Цицерона на безопасное расстояние, последний вздохнул с некоторым облегчением. Он понимал, конечно, что еще не вечер, но отсутствие командира в непосредственной близости действовало на него благотворно.
Зато рядом, настолько бурно, насколько это возможно сделать, не покидая строя, веселилась когорта Катилины. А сам Катилина, улучив момент, когда на него не смотрел никто из начальства, картинно изогнулся и рукой показал на себе живот. Он корчился от смеха.
Цицерон заметил телодвижения Катилины и еще более укрепился в своем нелестном мнении об этом субъекте. "Ничего, - думал он про себя, - ты еще пожалеешь, ты еще оценишь силу красноречия и поймешь, что не все вопросы в жизни решаются оружием! Но тогда будет поздно... Мы еще посмотрим, кто будет смеяться последним!"
Катилина прибавил к своим предыдущим телодвижениям неприличный жест…
Закончив объезд войск, консул выехал к возвышению в центре плаца. Строй затих. Все ждали речь Страбона. Полководец отдышался, подбоченился, еще раз оглядел строй, вновь выматерился при взгляде на Цицерона и начал:
- ... ... ...!!! (Эхо вновь вспомнило чью-то мать). Вы что, жертвы белого террора, совсем страх потеряли? Я вам задницы на понтийский флаг порву! У, суууки! Насекомые! Почему, …, в первой когорте левофланговый не брит? Центурион, ты куда смотришь? Вы что, думаете если война, то устав отменяется? Устав, шлюхи вы легионные, - кровью написан! Трибун! Центуриона – в обоз, коням хвосты крутить, бойцу – пятьдесят палок! А вторая? Майолей, старый ты козел, первый день со мной служишь? Почему у тебя легионеры, как пастухи, в нечищеных кольчугах?.. Да плевал я на дождь! Если сыро, пусть два раза в день чистят!
И вообще, воины-освободители! Если вы службу забыли, я вам быстро напомню! По тяготам и лишениям соскучились? Так я вам гайки закручу!!! Тьфу! (стоящие в пятидесяти шагах легионеры утерлись от консульской слюны и еще сильнее обратились в слух). И с этими идиотами мне приходится воевать! Меня! Родина! Для того! Сюда! Поставила! Чтобы среди вас хоть один умный человек был!
Об обозных я вообще говорить не хочу! Цицерон! Ты что, падла, меня до инфаркта довести хочешь? Я понимаю, что тебя мамка в детстве уронила, но зачем же было потом каждый день головой стукаться? У тебя вообще в черепной коробке кроме дерьма что-нибудь есть??? Почему у тебя шлем задом наперед одет, три-е-бун? Ты что, специально старался? Смотри, …, я тебе покажу! Ты у меня на Целину поедешь народное хозяйство поднимать! Я тебя в самый дикий гарнизон! Я… Да ты б повесился, что ли! И тебе хорошо, и мне спокойней! Раззоррвуу!!!
А теперь о хорошем. Смиирррна! Слушай приказ! За образцовое выполнение обязанностей военные трибуны Авл Фульвий и Луций Сергий награждаются годовым жалованием! Личному составу 8 и 10 когорт – двойную порцию вина на месяц! Спасибо, чудо-богатыри!
А вы… - консул оглядел остальной строй и вновь выматерил Цицерона. – Учитесь и пример берите! Я вас!!!
Катилина улыбался во весь рот. Дело ведь не в жаловании (хоть и в нем тоже!) Но если тебя вот так назовут образцовым перед строем - это... ой, как приятно!
Страбон закончил речь, и внимание вновь приковалось к легионному легату Октавию. Наступал кульминационный момент смотра – прохождение торжественным маршем.
Оркестр вышел к трибуне. Октавий напыжился:
- Легион! Рравняйссь! Смииррна! К торжественному маршу! (из строя вышли командиры когорт и и знаменные группы) Покогортно! На одного линейного дистанция! Первая когорта прямо, остальные напра-ВО! (девять когорт одновременно повернулись). Шагом… МАРШ!!!
Оркестр грянул «Прощание латинянки». Строй на секунду сломался и потек - за когортой когорта, за значками манипул – другие значки. Проходя мимо консула, командиры когорт вскидывали в приветствии руки, легионеры одновременно бросали лица вправо. По плацу железной поступью грохотала непобедимая слава Рима…
Гней Помпей Младший, стоя на возвышении перед шагающим строем легионеров, впервые с начала этой войны ощутил гордость и удовлетворение. Как для египтян пирамиды Гизы и храмы Фив, как для эллинов Колосс и собрание трудов Аристотеля, как для далёких китайцев Великая стена и сочинения Конфуция, так строй непобедимых легионов олицетворял собой величие Рима; величие, пред которым все те мелкие неприятности, что он пережил на этой войне - тлен, прах и суета...
Когорта Авла Фульвия, состоявшая из умудренных опытом ветеранов, прошла как всегда хорошо. Трибун, который видел этих смотров в своей жизни больше, чем некоторые отслужили дней в армии ("Проклятый Катилина! Девятнадцать лет, без году неделя в строю, а уже трибун. Некоторые этого по двадцать лет добиваются!"), чеканил шаг автоматически, думая совсем о другом - хватит ли его жалования на приданное старшей дочери, удастся ли пристроить сына в легион хотя бы младшим центурионом, не сожгли ли ублюдки-самниты его усадьбу в восточных отрогах Аппеннин? Впрочем, на успех прохождения его посторонние мысли никоим образом не влияли.
10 когорта поравнялась с возвышением, где стоял Помпей Страбон, стройно поприветствовала его и прошла мимо. Катилина был счастлив и упоен похвалой полководца, его душа пела в такт марша.. Он спиной чувствовал, как идет строй - четко, будто один человек, чувствовал, что его собственные движения слились в единый механизм с движениями пяти сотен его солдат, что они все составляют как бы единую часть тела, готовую к драке в любой момент. И он был счастлив еще и оттого, что именно он руководит этой единой, великолепно обученной и готовой к защите Отечества группой. И еще в глубине души он твердо знал, что когда-то будет вот так стоять на возвышении и принимать парад. И это было особенно приятно...
А вот Цицерону уже на все было наплевать. До глубины души обиженный оскорбительной речью командующего, он окончательно махнул на все рукой и перестал даже бояться. В конце концов, достойно ли уважающего себя человека придавать такое уж значение грубым ругательствам невежественного дикаря? Вот если бы такое же неудовольствие в его адрес высказали Красс Оратор или Антоний - это был бы повод для огорчения. А тут... Ну что уж поделаешь, не судьба Цицерону стать великим военачальником - ну так он никогда об этом и не мечтал. Он станет великим оратором, а эти солдафоны могут хоть удавиться.
Утешая себя подобными рассуждениями, Цицерон во главе своих подчиненных прошествовал мимо командующего примерно такой походкой, какой он привык разгуливать по форуму, не обращая особого внимания на собственных подчиненных и оставив всякие попытки навести среди них хоть какое-то подобие порядка.
Пропустив мимо себя одну за другой десять когорт, поблагодарив их за службу, Страбон обреченно повернулся к тыловой центурии Цицерона. Худшие его прогнозы не замедлили оправдаться. Зрелище ужасало любого военного человека своей непристойностью. Хотя оркестр наяривал "Орел шестого легиона", Цицерон приволакивал ногу в модном тогда ритме сиртаки, солдаты будто исполняли скифскую плясовую, о равнении в колоннах и шеренгах не приходилось и говорить. Войско, успокоенное тем, что для них смотр уже закончился, давилось и корчилось от смеха.
- Интересно, его прямо здесь прирежут, или сначала отведут за бруствер? – тоскливо подумал о своём приятеле Помпей-младший.
В довершение всего один из легионеров последней шеренги (метр с каской в высоком прыжке) отстал от товарищей на десяток шагов, запутался в развязавшемся шнурке калиги и рухнул на землю, подняв вокруг облако пыли.
Это душераздирающее зрелище окончательно подкосило Страбона. Он схватился за сердце, судорожно отвернулся и осел в предусмотрительно подставленное контуберналом курульное кресло. Бросившемуся на помощь начальнику штаба консул, скрепя зубами, прошептал: "Избавься от него... богами молю... я тебя для чего из грязи поднял... думай!!!". Строевой смотр завершился.
Последнее усилие погрузило Страбона в глубокий обморок. Младший Помпей кинулся приводить отца в чувство. Ему это удалось только тогда, когда он прямо в ухо ему прокричал то, что надумал начальник штаба...
Квинт Минуций не зря был приближен Страбоном и назначен начальником штаба консульской армии. Решение созрело мгновенно. Избавиться от Цицерона своими силами не получиться - он считается протеже Мария, а ссориться со стариком - себе дороже.
Придется избавляться от мерзавца чужими руками.
- Мы отправим его в Аускул. Послом. С обширнейшими полномочиями. Ха-ха-ха! Что б я сдох, если Видацилий не принесет его в жертву своим богам. Кстати, будет повод пожаловаться Марию на недостаточное финансирование. из-за которого срывается взятие проклятой крепости...
Страбон порозовел:
- Смотри, Минуций! Если он вернется - я тебя самого в жертву принесу, клянусь Дитом!

Глава 4.
Из «Истории» Гая Летория.

«… Мой первый император! С каким чувством вспоминаю я его имя. Человек, который поднял меня из деревенской глуши и направил на военную стезю, который дал мне в жизни Дело!
Многие писатели ругают Страбона Помпея. Но что знают они, никогда не спавшие в протекающей палатке дождливой ночью, никогда не копавшие контрвалационный вал в скальном грунте, никогда не мчавшиеся на лошади на ощетинившуюся пиками фалангу, когда кажется, что каждое копье направлено только на тебя?
Да, Страбон был груб! Но пробовали ли вы посылать легионеров на стену, с которой льется расплавленный свинец, без мата. Не зря один из греческих тактиков (наверняка – бывший стратэгос) писал: «Мат – основа управления общевойсковым боем!». Будете ли вы произносить перед провинившимся подчиненным декламаторскую речь, если он не выполнил ваше задание, или пошлете его в …, после чего он и отправится в указанное место, по дороге устраняя недостатки? Мои испанцы всегда обижались, если с ними начинали говорить вежливым тоном – они плохо знали латынь и думали, что над ними издеваются.
Страбона многие обвиняли в корыстолюбии! Но он никогда не воровал с убытков, а только с прибылей! Пусть критик сам заработает для республики столько золота, сколько принес Страбон, пусть он также жалует наградами и деньгами подчиненных, а потом заговорит о бескорыстии. Война кормит саму себя, и дурак тот, кто не кормился от войны!
Страбон был велик хотя бы тем, что родил Великого сына! Но разве стал бы наш Помпей Великим без того примера полководительства, какой давал ему отец? Нет, скажу я вам! И то же скажут все, кто имел счастье служить под командованием двух славных полководцев из рода Помпеев – отца и сына.
Мало осталось нас – ветеранов армии Страбона. Многие полегли под стенами Аускула, сражаясь за Рим против союзников, многие – в Риме, поддерживая сенат против консула, тысячи унесла «черная смерть», вырвавшая из нашего строя и полководца. Поля сражений в Европе, Азии и Африке, во всех известных концах нашего мира окропила кровь легионеров Страбона. А какие это были легионы!
Сейчас, более шестидесяти лет спустя почти никого не осталось из той, моей первой армии. Из тех моих знакомых жив лишь Гуртарн, один из всадников славной саллувитанской турмы, который стал большим человеком в Тарраконской провинции. Сейчас ему уже за девяносто, но проезжавший в прошлом году мимо Помпей его внук сообщил мне, что старый друг еще бодр. Пусть хранят его боги!..»

89 г. до н.э. Римская республика. Легионный лагерь у Аускула.
Утром следующего дня был объявлен приказ по армии, в соответствии с которым Цицерон отстранялся от исполнения обязанностей по службе тыла и получал новое назначение - парламентером.
Впрочем, после злополучного строевого смотра, Цицерон согласился бы даже на то, чтобы его сделали заложником - до такой степени его достала жизнь в лагере Помпея.
В полдень Цицерона навестил штабной жрец и измерил его. На недоумённый вопрос Цицерона он ответил, что ему для сооружения погребального костра нужно точно знать его размеры. Впрочем, как сообщил все тот же словоохотливый жрец, большинство воинов считало, что это только формальность, потому что тело вряд ли выдадут обратно. Жрец, как он не замедлил объяснить, придерживался такого же мнения - но работа есть работа...
В это время в преторской палатке младший Помпей пытался отговорить отца от направления друга на верную смерть:
- Отец, а может лучше всё-таки штурм? Я понимаю, что будут потери. Но по-моему армия от длительной осады уже начала шизеть. В общем, надо действовать решительно, я считаю. Ибо при всём моём уважении к ораторским способностям Цицерона - вряд ли он сумеет уговорить гарнизон на сдачу. Так что по любому надо готовить общий приступ. Я давеча объезжал с испанцами город и заметил место, где стена вроде бы вот-вот даст трещину....
Страбон сидел в палатке претория и смотрел на устеленный новым фашинником пол. Он думал о Цицероне, и его начинали мучить угрызения совести - непросто отправлять на верную смерть юношу, ровесника собственного сына. И за что? За то, что он - плохой солдат?
Вошедший начальник штаба Квинт Минуций доложил, что Цицерон готов к выполнению миссии и ждет последних распоряжений. Страбон не захотел видеть отправляемого на смерть:
- Нет, не надо приводить Цицерона сюда. Отправь лучше его к моему сыну, Минуций. Пусть Гней его проинструктирует.
Гней-младший вошел в палатку Цицерона и, потупив взгляд, сказал:
- Марк, я тоже осознаю, что это задание не столько почётное, сколько ээ... самоубийственное. Но мы на войне и у тебя приказ. Поэтому надо постараться не только сохранить свою жизнь, но и выполнить приказ... Тем более, что это взаимосвязано... В общем, мне поручено провести с тобой инструктаж.
Младший Помпей начал перечислять, на какие трудности осажденных можно сослаться:
- Восточная стена треснула, продовольствие на исходе - все пленные об этом говорят, у самого Видацилия печень пошаливает, крепость все равно падёт, так как помощи им ждать не откуда... Отец разрешил гарантировать жизнь всем осажденным, а также сохранение их личного имущества. За исключение главарей восстания.... Скажи им, что если они в течении суток не согласятся, то будет общий штурм. Город отдадут легионерам на неделю. А стены снесут. И за чью-либо жизнь консул тогда не ручается. И тем более за имущество. А их главарей ослепят, оскопят и четвертуют. А город переименуют… Отец придумал неприличное название... Но лучше им его не говорить, а то можешь не успеть закончить речь...
Цицерон побледнел и начал оседать. Подхватив друга и отвесив ему пару затрещин, младший Помпей восстановил в нем признаки жизни и продолжил:
- Также можно согласиться на сохранение их городских стен. То есть условия предельно мягкие. И тебе, с твоим красноречием, есть надежда их убедить... Консул будут тебе очень благодарен... Обещал даже наградить тебя… посмертно… Если это тебя, конечно, утешит... И, Марк, самое главное. Держаться надо уверенно. С достоинством, но не нагло. Хороший стратег должен уважать своего противника.
Цицерон вздохнул. Помпей-младший прервался, с сочувствием посмотрел на него и продолжил с показной бодростью.
- В общем, тебе даётся задание не сложнее, чем обычно парламентёрам. Так что не думай... Отец, конечно, вспылил. Но он человек справедливый. Он мне сказал, что ты сам просил, чтобы тебе дали задание по твоим талантам. А сам пойми. Если посылать парламентёра - то только тебя. Больше при штабе никто красиво говорить не умеет... Да… вот еще! До городских ворот с тобой пойдут десять сопровождающих. А потом - только двое. Если осаждённые разрешат. Этого мы пока не знаем...
Цицерон вновь начал бледнеть, и Помпей решил его приободрить:
- В общем, если город и не сдастся - тоже ничего страшного. Тебя перевели из службы тыла, так что отцу на глаза ты больше не будешь попадаться.
Все старания Помпея-младшего, впрочем, были совершенно напрасны. Цицерон не воспринимал ни слова из того, что ему говорилось. Он проникся общим похоронным настроением и начал прощаться с этой жизнью... В довершение всего ему пришло на память, с чего, собственно, началась союзническая война, и тут ему стало окончательно дурно. Аускул представлялся ему логовом кровожадных и диких хищников, ждущих добычу, которой сегодня должен оказаться он - Цицерон. Но даже такое логово страшило его меньше, чем лично Помпей Страбон, представлявшийся ему чем-то средним между лернейской гидрой, Цербером и горгоной Медузой. В связи с вышеизложенным, Цицерон попрощался с Помпеем-младшим, своим единственным армейским приятелем, собрал остатки своего мужества, призвал на помощь все свое красноречие и направился в эту обитель мрака.
Представ перед руководством осажденного города, Цицерон мысленно обратился к духу Красса Оратора (ныне покойного) и Антония Оратора (пока еще здравствующего) и произнес:
- Граждане Аускула!..

Глава 4.

Из «Истории» Гая Летория.

«…и он это сделал! Никто так и не узнал, что говорил Цицерон пиценским вождям и что отвечали пиценские вожди Цицерону, но итогом переговоров был мятеж горожан против руководителя мятежников - Видацилия, резня внутри осажденного города, пожар на форуме, в котором сгорел Видацилий, и обещание выживших сдать город легионам в течении суток.
Впрочем, дальнейшая история Республики показала, что Цицерон мог заговорить и уговорить любого – не один и не два раза силой слова он менял судьбы римского народа, направлял политику сенату, возвышал и свергал великих вождей Рима!
Я мало знал его в дни аускульской осады, но потом долгие годы гордился, что начинал службу вместе с великим мастером слова. Как жаль, что Фортуна в конце концов изменила ему, а Рок насмеялся над ним, заставив погибнуть от руки внука того, кого он сам считал своим вторым отцом…»

89 г. до н.э. Римская республика. Легионный лагерь у Аускула.
Проводив Цицерона на подвиг, Помпей-младший остался ждать его в виду городских ворот, имея на всякий случай при себе крупный отряд конницы.
Ворота осажденного города скрипнули, сломались посередине и отворились.
Центурион, командующий наблюдателями, немедленно бросился к младшему Помпею:
- Гней Помпей, кто-то выходит. Кажись, Цицерон.... Твою ж когорту! Вот везунчик!
Помпей вскочил на коня и поскакал к воротам, бросив на скаку ординарцу:
- Передай консулу: парламентёр вышел из города! Все остальные со мной, надо вытаскивать его оттуда!
После выражения поздравлений, молодой Помпей начал служебные расспросы:
- ...Ну а осаждённые-то там как? Про них чуть не забыл спросить. Согласились? Какой-либо ответ передали? Мне над немедленно сообщить консулу!
Когда Цицерон осознал, что ему предстоит предстать с докладом перед императором Страбоном, он отчаянно захотел попросить в Аускуле политического убежища. Впрочем, это не помогло бы - он тут же вспомнил, что благодаря его красноречию через сутки Помпей будет и в Аускуле. Поэтому он покорился судьбе и поплелся в палатку командующего. Несмотря на блестящий результат переговоров, Цицерон не сомневался, что Помпей непременно найдет, к чему бы придраться. Например, опять шлем неправильно надет или доспехи не начищены... Старательно избегая леденящего взора командира, Цицерон, запинаясь, поведал ему о том, что аускульцы приняли все поставленные условия и через сутки откроют ворота. При этом голос у него дрожал гораздо сильнее, чем в разговоре с пиценским вождем Видацилием...
Консул был СТРАШНО рад видеть Цицерона живым и невредимым. Наскоро расспросив его, он объявил ему благодарность (выразившуюся в снятии одного из ранее наложенных взысканий) и отправил в собственную палатку. Затем Помпей Страбон вызвал начальника штаба:
- ... ... ... , я, ... ... ..., предупреждал! Там, ..., на берегах Северного моря, очень нужен командир взвода! И ТЫ! ПАДЛА! ТУДА! ПОЕДЕШЬ! Или продай этого ..., КУДА-НИБУДЬ!!! Если я завтра, ..., ладно, послезавтра его увижу, ты поедешь воспитывать белых медведей!
Минуций знал, что консул Страбон шутить не любит и в тот же день вызвал Цицерона и вручил ему документы на перевод и рекомендательное письмо к новому командующему:
«Луцию Корнелию Сулле, избранному консулу, Квинт Минуций, начальник штаба консула Страбона, привет шлет!
Отправляю тебе, Корнелий, лучшего офицера моего штаба. Используй его на дипломатической работе, так как в этом он лучший из всех, кого только я знаю. Страбон не хотел его отдавать, но я настоял, что такой человек более нужен будущему консулу, чем бывшему, и он, скрепя сердце, согласился. Посылаемый мною Цицерон – отличный солдат, рекомендую его.
Также посылаю тебе трех юных рабынь и 50 000 сестерциев из нашей аускульской добычи.
Будь здоров!»
Цицерон собрал вещи и вечером того же дня отправился к новому месту службы. Карьера Квинта Минуция была спасена.
За спиной Цицерона открылись ворота города. Аускул сдавался римлянам. ... А на городском форуме горел погребальный костер - Видацилий не принял поражения...
Помпей Страбон выстроил легионы перед главными воротами Аускула.
- Бойцы! Грозные альбатросы контрреволюции! Ещё прячется по углам недобитый враг, ещё крадется по темным закоулкам нашей Контрреволюционной Родины чёрная измена! Ещё появляются на её многострадальном теле подлые змеиные укусы! Но мы всегда на страже! Защитим до последней капли нашей красной квирито-латинской крови! Три дня! Город! На разграбление! ВЫ!!! ЗАСЛУЖИЛИ!!! ГРАААБЬ!!!
Завершение речи консула утонуло в ликующих криках легионеров. Катилина был в полном восторге, и даже дал своим солдатам поорать всласть. А затем быстрым маневром подвел их так, чтобы они ворвались в город в первых рядах. Во-первых, была в этом некая тень геройства - как бы там не было, но он мог потом говорить, что первым вошел в так долго осажденный город, а во-вторых... ну, это было самое приятное...
Помпей-младший выслушал отца и прошептал стоящему рядом кавалеристу:
- Вообще конечно давалась гарантия неприкосновенности... Но с другой стороны лучше огорчить врагов, чем своих подчинённых... Хорошо, что Цицерон уехал и этого не увидит... Для него это было бы ударом. Боюсь - последним.
Впрочем, кавалерист не слушал рассуждений Помпея-младшего. Он, как и вся армия, во всю глотку орал "Ураааа!!!" своему главнокомандующему.

ЭПИЛОГ.

Из «Истории» Гая Летория.

«Город был взят и разграблен. Не было в армии ни одного человека, кто не сколотил состояния в дни падения Аускула. Рабов было так много, что их отдавали за бесценок. Серебро ценилось дешевле медных ассов в обычные времена – торговля шла только на золото.
Нашей турме повезло. По приказу штаба нам досталась для проживания улица, на которой проживали ювелиры. Мы не убивали, не насиловали и не обращали их в рабство. Мы просто ограбили их, а затем вывели под охраной на фирманскую дорогу и отпустили. Мы солдаты, а не мародеры, такие как эти отщепенцы из когорты Катилины. Вот уж кто не чурался ничего! Даже ветераны не могли смотреть спокойно на его бесчинства.
Впрочем, Катилину боялся даже консул Страбон, который, как мне казалось раньше не боялся никого и которого боялись все. На следующий день после прекращения грабежа, он отправил Луция Сергия в Рим, в составе делегации, везшей реляцию о победе. Отправил, в надежде на то, что он не вернется…
А мы остались в Аускуле, в ожидании нового приказа сената и народа Рима».

27 г. до н.э. Империя Августа. Неаполитанский залив.
Солнце почти зашло, и над Неаполитанским заливом раскинула свои крылья ночь. Далеко на западе освещался последними лучами круторогий Мизенский мыс. Старик отложил перо – усталые глаза уже не видели строчки на папирусе. Подойдя к краю веранды, он поднес к глазам ладонь левой руки и посмотрел на маленький золотой кружок, размером с ноготь большого пальца, с которого глядел на него старый боевой товарищ – Великий Помпей. Аурей, отчеканенный сыном Великого Секстом в честь перемирия с врагами, заключенного там, где в эти мгновения ныряло в волны солнце, ныне был запрещен к хранению победителем.
Старик взглянул на старого друга последний раз и бросил монету вниз, принося ее в жертву Аполлону, давшему ему силы дописать книгу до конца. Тихий плеск поглотил золотой, по ряби волн разбежались небольшие круги. Последний солнечный луч угас и веранда белоснежной виллы на берегу Неаполитанского залива у подножья давно потухшего вулкана погрузилась во тьму…
    Воспользуйтесь одной из соц-сетей для входа
    РегистрацияВход на форум 
    Сообщество ИмпериалБиблиотека Статей Исторические Статьи Древний Мир Осада Аускула Обратная Связь
    Стиль:Language: 
    «Империал» · Условия · Ответственность · Визитка · 19 мар 2024, 05:06 · Зеркала: Org, Site, Online · Эльдорадо казино · Gold казино · Счётчики