СОВЕЩАНИЕ
Фюрера с генерал-фельдмаршалом Кейтелем и генералом Цейцлером
8.6.1943 года.
в Бергхофе.
Присутствуют:
ФЮРЕР
Генерал-фельдмаршал КЕЙТЕЛЬ Генерал ЦЕЙЦЛЕР Генерал-лейтенант ШМУНДТ Полковник ШЕРФ *)
Начало 21 ч. 45 м.
Кейтель: В общем и целом мне представляется в настоящее время вопрос об отношении к военно-пленным, «вольнопомогающим» (хильфсвиллиге) и к национальным батальонам на Востоке следующим образом. Если я в чем либо не прав, то ген. Цейцлер сможет поправить. Вся пропаганда Власова, которую он, так сказать, сам по себе развил, является базой для нынешней нашей широкой пропаганды, известной под именем «Зильберштрайфен» (Просвет) и приноровленной для перебежчиков. С этой целью выпущены листовки, которые мы согласовали с Рейхсминистром Розенбергом или с министерством Востока. Они были обсуждены с ними слово в слово, он их подтвердил и одобрил. И тогда, в начале мая, эта кампания пошла, я
*) Фельдмаршал Кейтель состоял при ставке Гитлера, возглавляя Верховное командование всеми вооруженными силами Германии. Повешен в Нюремберге.
Генерал Цейцлер — испытанный наци. Был начальником штаба при ген. Клейсте, командовавшем панцырными войсками на Юге России. Потом начальник Генерального штаба при ставке Гитлера.
Генерал Шмундт — главный ад'ютант Гитлера. Был убит при неудачном покушении на Гитлера 20 июля 1944 года.
Полковник Шерф — историограф второй мировой войны при ставке Гитлера.
89
бы сказал, полным ходом. Когда они перебегают, то их особенно хорошо принимают. Это — основа приказа № 13, который распространяется, как летучка.
Фюрер: Эту летучку я видел.
Кеитель: Приняты меры, чтобы перебежчики были помещены в особых лагерях и чтобы к ним было особо хорошее отношение:
Фюрер: Это вполне в порядке вещей.
Кеитель: Позже они могут записаться на различные роли, прежде всего, как нормальные рабочие, затем как «вольнопомогающие» (хильфсвиллиге) и, в третьих, в известных случаях, в национальные части.
Фюрер: Этого там нет.
Цейцлер: В летучке номер 13 этого нет.
Кеитель: Позже, в инструкции, это было сказано. Спустя известный срок они могут быть переведены. Это об'явил генерал, командующий восточными войсками («Остгенерал». Б. Д.), я справлялся об этом. Если после определенного периода испытания они себя оправдают, они могут заявить о своем желании быть использованными этим путем и, при определенных условиях, они допускаются как в число «хильфсвиллиге», так и в национальные части. Вся эта широкая пропаганда покоится на прокламациях, выпускаемых и подписанных национальными, или национально-русским комитетом. И вот, в этих листках, наряду с тем, что мы всегда говорим: вас будут хорошо кормить, к вам будут хорошо относиться, вам дадут работу, вы вернетесь на родину, германский Рейх в будущем не сохранит системы большевизма, не сохранит системы отнятия земли (у крестьян) и т. п.; наряду со всем этим там ясно сказано еще следующее: перебегайте к нам; когда вы перебежите, то вы сможете поступить в национальную русскую освободительную армию. Это действительно там сказано.
Фюрер: Эту листовку следовало бы мне раньше показать.
Кеитель: Это необходимо сейчас исправить. Это один из тех пунктов, которые, без сомнения, не являются для людей решающими, но он все же играл известную роль.
Фюрер: Не надо этого так трагически принимать. Из всего этого я вижу только одно, что является для меня решающим: необходимо избежать того, чтобы создалось ложное представление у нас самих. Надо различать между
90
пропагандой, которую мы делаем «там» и тем, что мы в конце концов сами делаем.
Кейтель: Что мы делаем в тылу нашего фронта.
Фюрер: И прежде всего, что мы сами думаем. Необходимо избежать того, чтобы в нашей среде, хотя в зародыше, укоренилось мнение, будто для нас возможно искать на этом пути компромиссного решения, вроде, скажем, того, что сделано в Восточной Азии, со «свободным» и «национальным» Китаем. В нашей среде имеюггся люди, которые мечтают о чем то в этом роде, но я должен при этом указать, что этот самый национальный Китай не дал до сих пор ни одного пригодного солдата.
Мы получили уже трагический урок во время 1-ой Мировой войны — я уже недавно указал на это — с поляками, где дело также началось сперва с как будто совсем безопасных польских легионов. Затем дело это внезапно весьма осложнилось. Одно должно быть нам ясно. Я всегда замечал, что есть очень немного людей, которые сохраняют ясную голову в часы кризиса, и не подаются каким либо фантазиям. Пословица, что утопающий хватается за соломинку, к сожалению, слишком верна, и она относится не только к утопающим, но ко всем людям, находящимся в опасности. Большая часть людей, находящихся в опасности, не видит больше вещи в их подлинном виде.
Я мог бы привести здесь доклады, полученные мною в свое время от Берндта в момент отступения, когда внезапно была потеряна реальная почва и заменена воображаемой. Это когда американцы или англичане высадились в Северной Африке: теперь, мол, наступил час, когда мы должны двинуться туда. Чистое безумие, против которого я тогда воспротивился, которое, однако, внезапно затуманило людей и, можно сказать, отняло у них спокойный и ясный разум. И таких людей у нас много.
В розенберговской лавочке таких людей сидит в изрядном количестве, но, к сожалению, они имеются и в армии. Это бывшие балтийские дворяне, или вообще балтийские немцы. Но имеются и бывшие украинские эмигранты, которые обжились в Германии и, к сожалению, частью даже стали германскими гражданами. Они, естественно, радостно приветствуют немецкую освободительную армию, но они видят не наши национально-обусловленные цели — в глубине их души они думают о своих собственных целях. Так это было в 1915/16 году. Когда в 1916 году разразился большой кризис — провал Вердена на Западе, битва на Сомме, прорыв Брусилова на Востоке, нападение Румынии и т. д. — в этот момент все
91
потеряли разум, в этом нет никакого сомнения и, в том числе, к сожалению, солдаты. Единственный человек, который выступил против этого был Бетман Гольвег, который долго пытался плыть против течения, но который был раздавлен военными аргументами. Позже Людендорф сказал: Мне было тогда сказано из военных источников, что я получаю 500.000 человек, что оказалось неверным, и я оказался ложно информированным. Каждый думающий человек должен был бы сейчас же сказать: вы получите не 500.000 человек для борьбы с Россией, но это поляки создают армию, чтобы выступить в удобном случае против Германии и Австрии, дабы освободить Польшу. Каждая нация думает о себе и только о себе. Все эти эмигранты и советчики хотят только обеспечить себе в будущем места.
Кейтель: Я хочу еще доложить, что когда Польша выступила против нас, некоторые немецкие офицеры, как, например, командир кавалерийского полка, который служил в германской армии и дрался в течение четырех лет, перешел к Польше, чтобы стать во главе союза: сказалось старое дворянское происхождение.
Фюрер: Сегодня опасность точно такая же. Приказ номер 13 находится вне дискуссии. Можно допустить и другие вещи, но под условием, что ни малейших практических выводов из них не будет сделано. И прежде всего, чтобы не распространилась психология, которую я, к сожалению, успел уже кое у кого заметить. Даже у Клюге*) это несколько раз прозвучало. Мы, мол, получим огромное облегчение, если построим русскую армию. Тут я могу только сказать: мы никогда не создадим русской армии: это фантом первого разряда. Нежели заниматься этим, гораздо лучше заполучить в Германию русских в качестве рабочих. Это гораздо важнее. Мне не нужно русской армии, которую мне пришлось бы абсолютно всю пронизать немецкими корсетными шнурами. Если вместо этого я получу русских рабочих, то это окажет мне действительную услугу. Я тогда смогу освободить немцев и переучить русских. Важно только одно: чтобы у нас не возникло внезапно такое настроение: если нам в определенный момент станет плохо, то тогда нам стоит только устроить украинское государство, и мы получим миллион солдат. Ничего мы не получим, ни одного солдата. Необходимо строго следить за тем, чтобы у нас не возникли такие настроения. Это
*) Фельдмаршал фон Клюге командовал армией на Юге России. Кончил самоубийством, чтобы избежать ареста Гестапо, ибо был замешан в заговор против Гитлера.
92
было бы величайшим безумием, ибо в этом случае мы прежде всего выпустили бы из рук наши военные цели.
Я уже это недавно рассказал Цейцлеру. Я присутствовал при разговоре между Розенбергом и Кохом и мог только удостовериться, что между ними существуют вполне естественно громадные разногласия. Розенберг имеет со времени своей эмиграции свою лавочку политических отбросов («унтервельт»). Разумеется, в годы 1919-1922 эти эмигранты были нам очень симпатичны, ибо нам сказано было: возможно, что в России произойдет переворот. Уже в 1921 году я имел с Розенбергом об'яснение по этому поводу. Тогда появился украинский гетман, который пришел представиться. Я сказал: Розенберг, чего вы ожидаете от этого человека? — Он организует революцию (ответил Розенберг). Я сказал: тогда он должен быть в России. Люди, которые делают революцию, должны сидеть в том государстве. Это все равно, как если бы я сидел в Швейцарии и говорил бы: я организую из Швейцарии революцию в Германии. Это же ребячество. (Как Вы себе это представляете? Тогда он сказал: Ленин. Я ответил: Это сделал не Ленин, а мы разбили и растерли Россию и в эту разбитую Россию доставили Ленина, которому тогда было там место. Но дело же обстоит не так, что можно извне делать революцию. Был свергнут царь, была революция Керенского, Россия была разбита на поле битвы и только тогда пришла внутренняя катастрофа. Я постарался об'яснить это Розенбергу. Но, к сожалению, он с с тех времен имеет эту лавочку. К этому надо еще прибавить кое-что. Розенберг один из самых острых мыслителей создавших мировоззрения. Но как раз именно занятия вопросами мировоззрения дали ему весьма мало возможностей соприкасаться, я должен это открыто сказать, с вопросами каждодневности. Вопросы мировоззренческие и каждодневные не легко поставить рядом и согласовать. И, вот, оба этих экспонента пришли ко мне, один представляющий вопросы мировоззрения и мировой политики, а другой — обыкновенных каждодневных проблем — Кох. Кох сказал Розенбергу в лицо: Партейгеноссе Розенберг, все то, что Вы мне говорите — очень просто, но Вы должны признать одно: политику, к которой Вы стремитесь, как и устройство высших школ, организация национальных комитетов и т. д. я смогу провести только в том случае, если я им предоставлю поле деятельности, ибо в противном случае вся Ваша работа там сведется только к наростанию революционной энергии, которая в один прекрасный день обернется против нас.
Кох говорит: дело обстоит так, что ко мне является
93
Баке (министр продовольствия. Б. Д.), а позади Баке стоит Вермахт. Этот Вермахт не говорит: дорогой Баке, давайте выясним, можете ли Вы дать ратионы или нет, а говорит: мы требуем этого. А дома приходит немецкий народ и говорит: вы должны доставить мне 5,7 миллионов тон хлеба и ни один человек не поинтересуется узнать, где я это беру и получаю ли я это полюбовно или нет. Никто не интересуется узнать, а что же я даю другим за все это. Мне нечего давать, нечего предлагать, я должен просто забирать. Затем мне говорят: нам нужны 10.000 лошадей, 100.000 тон мяса и все другое. И идет даже закупка.
Я имел такой же случай в генерал-губернаторстве, и эти господа там признали мою правоту. Все было ясно: эти господа жалуются, что там нет порядка. Но какой же возможен порядок в стране, где 120 человек сидят на квадратном километре? Французы не в состоянии прокормить 80 человек на квадр. километре, и страна их превращена в хлев, куда посылается всякая дрянь из Рейха, а все доброкачественное вывозится. Каждый заявляет: этого я не позволю, я сам закупаю. Четырехлетний план закупает, Луфтвафе закупает, интенданты разных армий закупают, Спеер (министр снабжения. Б. Д.) закупает, и каждый конкуррирует с другим и этим уничтожает нашу валюту, ибо каждый платит побольше. Почему польский крестьянин будет доставлять за 12 злотых, если он от другого получит 4-5 марок? Мы назначили там рабочим заработную плату, которая смехотворна. Они получают на фабриках злоты и на эти злоты рабочий должен что то покупать от крестьянина, который за тот же товар получает вдесятеро в марках и от наших же учреждений. Каждое из них заявляет и кричит: не торгуйтесь . .. Что же делать тогда?
Тогда говорит Франк: кроме того я имею 11.000 полицейских в стране в 147.000 кв. клм. с населением свыше 16V2 миллионов человек. Вся эта полиция мне необходима, чтобы подержать порядок в Кракове, Варшаве и некоторых других местах. Как же все это выполнить? Это — неразрешимые задачи.
И, вот, говорит Кох: Скажите мне партейгеноссе Розенберг, что я должен делать? Могу ли я сказать Баке, что я сожалею, партейгеноссе Баке, но я должен построить хорошее и чистое украинское государство, а потому я не могу вам дать 5,7 милл. тон хлеба, а только два миллиона или один миллион и на этом конец, ибо моя задача — построить государство. На это Розенбергу нечего было возразить. Кох сказал: мой дорогой Розенберг, Вы живете в Остминистериуме в прекрасном мире организации обла-
94
стей. Я же, прежде всего, живу в мире жестокой необходимости прежде всего удовлетворить тысячи требований, и это дает мне удовлетворение. Я здесь для этого поставлен, и мне ничего другого не остается. Как же иначе я могу это делать? Он говорит: Я теряю 500.000 евреев, которых я должен убрать, ибо это элемент беспокойства. Но в то же время евреи в моем районе все — ремесленники. Вы хотите, чтобы были организованы высшие и средние школы, дабы можно было с большим успехом бороться с Россией, а я не в состоянии обеспечить рабочим, которые здесь работают, возможность починить сапоги, ибо не имею сапожника, ибо евреев больше здесь нет. Что же важнее: научить украинцев чинить сапоги или посылать их в высшие школы для того, чтобы они потом построили украинское государство?
Громадная опасность в том, что, побуждаемые эмигрантами, мы можем следовать их линии и что понемногу люди, не имеющие политического опыта и не знающие действительности, внезапно оказываются у власти. Я испытал уже этот опыт. Между прочим Коху был брошен упрек, что в его районе имеются партизанские выступления. А какая же у меня полицейская сила? Дайте мне достаточно полиции и я ликвидирую партизанщину. Заберите из какого нибудь военного района войска и тогда вы увидите, будут ли там партизаны или нет. Я не имею партизанов в плодородной области, а на Севере, где всегда были банды. И армия вынуждена всегда вести борьбу с партизанами в полосе в 50 клм. позади фронта, а я нахожусь сотни клм. за фронтом и не имею людей. С кем же мне это делать?
Все это теоретизирование в облаках, не говоря уже о том, что мы здесь вопросами будущего планирования не занимаемся. Я не могу здесь строить планы будущего с устройством независимых или автономных государств. Ибо начинают всегда, я бы сказал, с присоединенным государством а ля Польша, а кончают независимым государством. Это совершенно ясно, и здесь конец роману.
Поэтому необходимо очень строго следить за тем, чтобы у нас не было ложных представлений. Ген. Цейцлер уже сказал, что было бы важно, чтобы я эти свои соображения когда нибудь выяснил бы наиболее важным офицерам, и прежде всего генералам и фельдмаршалам.
Кейтель: Ламмерс уже работает над тем, чтобы изложить ня бумаге Ваши соображения. Он со мной уже говорил об этом, и я просил его об этом весьма настойчиво, ибо это очень трудно внедрить нашим генералам. Я должен от-
95
крыто сказать: я сам это знаю по Кюхлеру и Клюге. Они усматривают в организации так называемых национальных союзов и их вооружении облегчение в борбе с теми беспорядками, которые развиваются позади нас.
Фюрер: И, вот, Цейцлер говорит, что сегодня имеются уже несомненно такие союзы, которые невозможно без дальнейших распустить, ибо их надо заменить.
Цейцлер: Мы имеем всего 78 батальонов, 1 полк и 122 роты. Это — все. Из этих 78 батальонов только 47 имеются у фельдмаршала и на Востоке Украины, впереди тоже очень мало и они рассеяны там. Есть еще категория в 60.000 человек, нечто вроде «стражи». Они об'единены в очень маленькие отряды.
Фюрер: Эти нужны. Без этого не обойтись ...
Цейцлер: Имеется еще около 200.000 «вольновспомогающих». Они находятся в войсках канонирами 4 и 5. Их нельзя убрать.
Кейтель: В отношении их у меня не возникает ни политического, ни пропагандистского, и вообще никакого вопроса. Опасность только в национальных частях, ибо они соединены в более крупные части.
Цейцлер: Есть только один полк. Остальное — это батальоны. Это тоже не опасно.
Фюрер: По моему мнению, решающим моментом является не факт существования этих национальных частей. Важно, чтобы мы себя не обманывали насчет того, что можно, вообще, от них ожидать и что мы, с другой стороны, можем им обещать. Необходимо остерегаться того, чтобы мы в один прекрасный день не прониклись мыслью, как это уже было с военными в 1916 году, когда они пришли и сказали: «теперь должны что-то предпринять политики», например, организовать украинское государство на подобие польского, которое мы тогда организовали. Позже Людендорф говорил: «Ах, если бы мне это раньше сказали! .. Мои специалисты и эксперты сказали мне, что я получу от 500 до 700.000 человек, и это было причиной акции». Людендорфа упрекали в том, что образование польского государства — его вина, и он не мог от этого отвертеться. Позже он нашелся и заявил: «Я сделал это в пору кризиса, ибо мне сказали, что этим путем я получу солдат».
Кейтель: Разрешите заметить, что мы рассматриваем инициатора этих пропагандных листков, этот национальный ко-
96
митет за подписью Власова, как средство чистой пропаганды.
Цейцлер: Надо строго различить две разные вещи: то, что идет к врагу — там можно делать что угодно, а то, что делается у нас внутри — это нечто совсем другое. Здесь проходит черта.
Кейтель: Я еще раз поставил этот вопрос Розенбергу. Я спросил его: какую именно цель Вы ставите себе этим национальным комитетом? Нами они использовываются только пропагандистски, чтобы побудить их к перебежке. Ответ: организацию отрядов «хильфсвиллиге» — так он их называет — и участников русских, украинских, кавказских, татарских и других боевых частей — так он их называет
— под наименованием: русская или украинская «Освободительная Армия», как и пропагандистское использование этих мероприятий я вполне одобряю». Но речь ведь идет не о пропагандистском использовании, а об их об'единении в крупные единицы. И это то, чего Фюрер не желает.
Цейцлер: Мы этого и не делам. Все, что нужно — это найти что нибудь, чем можно было бы вознаградить служащих нам людей, дабы их держать у нас, что нибудь положительное, в виде ли денег или обещания, что они потом что то получат. Об'единение их я считаю абсолютно неправильным, о дивизиях и речи быть не может. Батальоны еще допустимы, эти можно всегда держать в руках. Но сверх этого ни в коем случае нельзя итти, за исключением казачьей дивизии: эта очень порядочна.
Фюрер: Я бы сказал, что когда мы победоносно вступим на Кавказ, то мы у маленьких тюркских народов найдем эти об'единения, но, разумеется, не у грузин.
Кейтель: Эти об'единения мы извлекаем, ибо речь идет о самых лютых врагах большевизма. Эти находятся вне спора. Это
— тюркские легионы. Но речь идет о национальных армиях, и я хочу еще раз напомнить то, что мы сказали об этом в начале сентября прошлого года: наиболее заслуженные в борьбе с бандами национальные части — а это роты — в том случае, если они заслуживают полного доверия и состоят из дружественных нам элементов, добровольно соединившихся, могут продолжать существовать и развиваться. Так сказали мы тогда ...
Фюрер: Развитие их уже опасно.
Цейцлер: И так их уж слишком много ...
Фюрер: Развитию их необходимо помешать, ибо развитие не имеет границ.
97
Кейтель: Командующий восточными армиями поддерживает развитие.
Цейцлер: Нет, я его держу в вожжах. Батальоны — это наибольшее соединение.
Кейтель: Теперь дальше: привлечение их к борьбе на фронт или использование эмигрантов или вождей старой интеллигенции остается строжайше запрещенным. Это мы тогда уже категорически сказали. Такого рода люди не могут быть допущены, и мы их выставили. Я сам провел такую акцию в Средней армейской группе. Там под видом переводчиков проникли на ответственные посты эмигранты, и мы их вышвырнули.
Шиундт: Дело обстоит не так, чтобы генерал Линдеман горел желанием организовать эти части, но он говорит: необходимо прежде всего выделить нашу пропаганду среди врага. Тут нам все равно. Но в тылу, — по его словам, — мы достигли того, что мы освободили наших солдат для фронта тем, что на одном только моем участке фронта имеются 47.000 «вольнопомогающих» и они, для примера, обслуживают у меня охрану всех путей, и только за то, что получают кров и питание.
Кейтель: «Вольнопомогающие» или национальные об'единения?
Шмундт: «Вольнопомогающие». Но это люди, которые выполняют свое дело без надзора и без полиции, — добровольно, и банды исчезли. И все это мы до сих пор получили взамен за хлеб и питание. Затем появляется Власов, который раз'езжает в качестве проповедника и проповедует национальное освобождение как среди местного населения, так и среди добровольцев и в войсках.
Кейтель: Это я уже запретил.
Шмундт: Но генерал Линдеман говорит: я обращаю ваше внимание на опасность положения. Ибо сейчас эти люди спрашивают: а в чем-же состоит ответная услуга Германии в отношении нас? А он (Власов) уже договорился до свободы. Конечно, он немало сделал для подавления банд, и потому теперь и ставится этот вопрос об оплате его услуг. Линдеман говорит: сейчас наступил момент, когда мы должны дать какое-то обещание Власову, если даже мы и не собираемся его выполнить. Мы должны сказать ему: вы получаете то-то и то-то, или надо все это дело решительно прекратить. В противном случае это может повернуться против нас. Люди станут недовольны и начнут саботиро-
98
вать вместо того, чтобы обслуживать наши линии сообщения.
Фюрер: Мне вообще генерал Власов в тыловых территориях (т. е. в оккупированных частях СССР. Б. Д.) — не нужен.
Шмундт: Но он это делает.
Фюрер: Это надо прекратить. Он мне нужен только впереди.
Шмундт: Именно этого решения и добиваются командующие армиями.
Кейтель: Решение принято.
Фюрер: Цейцлер, все ясно: в тылу нам Власов не нужен — там его влияние может быть только вредно.
Цейцлер: Только впереди, с его именем и фотографиями.
Кейтель: Резрешите еще поставить вопрос, поднятый в генеральном штабе Северной группой войск: они просят, чтобы добровольцы из эстонцев, латышей и литовцев были включены, в качестве солдат, в немецкие части и таким образом потери заполнились бы.
Фюрер: В такой общей форме это сделать нельзя.
Цейцлер: Имеется еще латышская э-эсовская бригада.
Фюрер: Это — отдельные отряды. Но в массовом виде этого делать нельзя.
Кейтель: Их надо включить в немецкие части как солдат, а не как добровольцев. Они должны заполнять пробелы.
Фюрер: Ни в коем случае. Это поведет к тому, что я в конце концов сделаю наши части совершенно ненадежными. Их надо тщательно отбирать, их надо дрессировать.
Кайтель: Это все равно делается.
Фюрер: Но если вы их включите в наши нормальные военные части, то может случиться, что они внесут в них свой яд. Так просто этого делать нельзя.
Цейцлер: Пока имеется только одна дивизия Нидермейера, о которой я докладывал. Там нас 1:1. Это удивительно. Теперь русские солдаты обучают наших искусству окапывания и использования местности. Они знают такие методы окапывания, что просто удивительно.
Кейтель: Это та дивизия Нидермейера, в которую входят туркмены. Ее номер — 162.
Фюрер: Где она находится?
Цейцлер: Она в генерал-губернаторстве (Польше). Мне и это
99
казалось ненадежным, хотя Нидермейер настаивал. Тогда я предложил отношение 1:1 — и она сейчас переформировывается.
Фюрер: Одно ясно: мы попробовали только в немногих местах серьезно пустить эти части в бой, и они не смогли выдержать серьезного испытания.
Цейцлер: Серьезных — нет. И в той оценке, которую я привел, сказано: хотя они уже 1V4 года готовятся, они все еще до конца не надежны.
Фюрер: На это и расчитывать нельзя. И я еще раз говорю1: мы можем вести нашу пропаганду на той стороне, как нам угодно. Туда — можно все. Но здесь нам нужна ясность, мы не должны скатываться к тому, что было уже раз в 1916 году. Этого не должно случиться. Мы не можем поручить эти части третьему лицу, который их заберет в руки и скажет: сегодня мы идем вместе, а завтра — нет. И тогда мы можем в определенный момент оказаться перед фактом чего-то вроде забастовки. Это распространится по всему фронту, и тогда они окажутся организованными и начнут нас шантажировать.
Кейтель: Я могу только доложить, что Власов уже отозван. Его больше нет на фронте. Всякая пропагандистская деятельность на фронте и его собственная пропаганда ему запрещены. Нам надо было решить только одно: хотим-ли мы в нашей пропаганде дальше пользоваться лозунгами так называемой Освободительной Армии.
Фюрер: Да, там можно все допустить.
Кейтель: Я не считаю этого угрожающим: ведь мы являемся освободительной армией от большевизма.
Фюрер: Хотя я должен сказать, что я уверен, что лозунг Освободительной Армии оказывает свое действие: ведь народ там (в СССР) не желает сражаться, а жаждет покоя.
Цейцлер: Я обратил главное внимание на фотографии, показывающие, как выглядят лагеря для перебежчиков. Этим можно достигнуть большего, чем политикой.
Кейтель: Но тогда возникает вопрос об использовании перебежчиков.
Фюрер: Я стою за то, чтоб мы их отправляли в Германию. Они ведь военнопленные. Если бы я только мог передать из них 30, 40 или 50.000 человек комиссару по углю! Но в этом случае с ними надо будет прилично обращаться.
Цейцлер: Я поставил себе целью — превратить их в хороших рабочих для Германии. На фронте от этих перебежчиков
100
ничего не добьешься. Я могу того или иного использовать в качестве вольнопомогающего для заполнения потерь. Но масса должна быть привезена в Германию в качестве рабочих, чтобы освободить немцев для фронта.
Фюрер: Я могу только сказать одно: если мы не наладим нашей угольной промышленности, то может наступить момент, когда я не смогу больше производить ни амуниции, ни взрывчатых веществ, когда мы не сможем больше строить подводные лодки. То же произойдет в сотне других отраслей. Это идиотство, но такой момент может наступить. Уже и сейчас достаточно трагично, если итальянцы являются к нам с вопросом, почему то или иное не доставляется. Я обязался им это доставить, а выполнить этого мы не можем за недостатком угля. Это, конечно, бесхозяйственность.
Кейтель: Я сообщу также рейхсминистру Розенбергу, что, согласно Вашему решению!, не може быть и речи о какихлибо практических последствиях всего этого в нашем тылу, что мы будем продолжать нашу пропаганду у неприятеля тем же путем, что и раньше, и что мы Власову не позволим больше действовать в русских районах.
Фюрер: ... Я уверен, что русские будут вести свою пропаганду на нашей стороне. Необходимо избежать того, чтобы у нас могли возникнуть ложные надежды.
Кейтель: Верно, однако, и то, что генералы, в особенности Клюге — я знаю это от него лично, ибо я с ним об этом много говорил, — видели в этом облегчение.
Цейцлер: В этом деле нехватает ясности на верхах. Это необходимо раз навсегда выяснить именно сверху.
Кейтель: Разрешите обратиться с просьбой еще по одному вопросу, который сейчас разрабатывается. После того, как все условия для добровольцев определены, необходимо также и для национальных об'единений установить правила относительно их состава, обучения и т. п. Было бы хорошо все это еще раз показать фюреру. Это пока-что еще разрабатывается в отделе организации.
Фюрер: Может быть, можно использовать стенограмму сегодняшнего заседания, в котором я изложил все свои мысли, Ламмерс*) мог бы это просмотреть и сделать из этого что нужно. Кроме того, мы можем еще посмотреть, как это
*) Ганс Ламмерс был до 1933 года мелким чиновником. После прихода Гитлера к власти был назначен в канцелярию Гитлера, как наци, м вскоре стал начальником кабинета Гитлера.
101
развивается на деле. Может случиться, что придется созвать часть наших главнокомандующих еще раз, и тогда я смогу лично им все сказать.
Шмундт: Это было бы замечательно.
Кеитель: Это было бы очень хорошо ...
102
Власовское движение в свете документов (С приложением секретных документов). — Нью-Йорк, 1950
