Хотя перевод сделан лучше, чем русский перевод родословной Мамая, но и поляк переводчик, видимо, кое-что упростил или не так понял. «Справа и слева», – вероятно, сокращенные слова о положении Киятов в правом и левом крыле золотоордынского войска. Труднее понять, почему Киятов «четыре» («czotyri»), в то время как письмо адресовано трем братьям. Может быть, это не числительное «четыре», а какое-то другое слово, неверно понятое переводчиком. Возможно также, что Кияты считались представителями одной из четырех семей, относящихся к категории «корачи» (известно, что впоследствии, например, в Крымском ханстве, к этой группе относились в разное время разные фамилии, но их всегда считалось по традиции именно четыре).
Не исключаем и ещё одно объяснение этого слова. Как из цитированного обращения, так и из общего тона письма и из обстоятельств его написания видно, что отношения между Глинскими и ханом выходили далеко за пределы простой дипломатической вежливости. Хан апеллировал к ещё не угасшему татарскому этническому самосознанию Глинских, признавал их двойное подданство и рассматривал их как свою агентуру при короле. А Глинские, очевидно, ещё ранее дали повод для такого обращения, иначе хан, оказавшись в роли просителя, вряд ли обратился бы к ним в подобном тоне. Ясно, что письмо такого содержания не предназначалось для того, чтобы его перевод попал в королевский архив. Но он туда попал. Как же это могло случиться? Семь лет спустя, в 1508 году, Михаил Глинский с братьями поднял известное антипольское восстание, потерпел поражение и эмигрировал в Москву. Думаем, что только тогда подлинник письма и мог попасть в руки польских властей при конфискации имущества эмигрантов, и лишь после этого был сделан его перевод. Но, согласно той же родословной (см. ниже), в то время братьев было уже четверо, – к трём названным добавился ещё Федор. Вероятно, как в 1501, так и в 1508 году он был ещё несовершеннолетним, вследствие чего он не упомянут ни среди адресатов письма Шах-Ахмата, ни в рассказах русских летописей о прибытии эмигрантов в Москву. Но поляк переводчик в 1508 году, зная, что братьев было не трое, а четверо, и не имея точных сведений об их возрасте, мог просто «исправить ошибку» в письме.
Но, как бы ни понимались неясные места в письме, очевидно, во-первых, что Шах-Ахмат знал Глинских как потомков Мамая, чего не скрывали и сами Глинские. В Москве тогда ещё не был начат сбор материалов для сводных родословных книг, так что хан знал о происхождении Глинских не из московских, а из каких-то своих источников. Одно это уже показывает, насколько поспешны и неосновательны разговоры насчет «легендарности» начального раздела родословной Глинских. А во-вторых, в Золотой Орде действительно считали Мамая «князем» Киятом.
Мамай назван Киятом и в составленной в XVII веке по каким-то крымско-татарским источникам неопубликованной турецкой хронике Утемыш-Хаджи, тоже явно независимой от русской родословной Глинских.
До Мамая в Золотой Орде неизвестно по источникам никаких «князей» Киятов. Но известны кияты – обширная группа монголов, к которой принадлежал Чингисхан. Те подгруппы киятов, которые были вполне лояльны Чингисхану (прежде всего кияты-борджигины, из которых непосредственно происходил Чингисхан), занимали привилегированное положение в империи и, по-видимому, в какой-то степени в государствах, возникших на её основе. С развитием феодальных отношений в государствах Чингисхана и его потомков стать «князем» Киятом мог либо действительный потомок какого-то монгола-кията, либо кто угодно, сумевший присвоить это имя специально для облегчения своей карьеры на службе у ханов-чингисидов.
2) Упоминания о «Царе Кутлузе (Кутлуе)», о «Тохтагеевой (Тохтаго) Орде» и о некоем «Тохкоспа (Тохтоспа)» не соответствует известным именам или событиям в истории Золотой Орды до Мамая. Но тут можно усмотреть отголоски несколько более раннего эпизода монгольской истории, описанного с нарушениями хронологической последовательности и сильно искаженного переводом и переписками. В 1200 – 1210-х годах Чингисхан вёл многолетнюю борьбу с соседями монголов – меркитами, к которым примкнуло и несколько подгрупп монголов-киятов. Меркиты – по-видимому, тюрко-язычный народ, этнически родственный алтайским и саянским тюркам. Нанеся меркитам крупное поражение в 1204 году, монголы затем долго преследовали уцелевшую их часть, отступавшую на запад и нашедшую защиту и укрытие у тюрок-кыпчаков. В ходе этого многолетнего отступления во главе меркитов стояли в течение некоторого времени Тохта-бей (Тохтоа-беки), убитый в 1208 году, и сменивший его Кучлук, затем отделившийся, оставшийся в Средней Азии и после долгой борьбы погибший в 1218 году. Остатки меркитов дошли почти до Волги, где в 1216 году были настигнуты и разгромлены монголами на р. Иргиз.
Судя по тому, что сведения об этих событиях попали в родословную Мамая, его предком был либо монгол из числа киятов, приставших к меркитам, либо меркит, каким-то путём присвоивший родословную одного из этих киятов. Последнее кажется более вероятным, так как имя Мамай (по персидским хроникам Мамак) неизвестно монголам, до появления золотоордынского темника Мамая не встречалось и у восточноевропейских тюрко-язычных народов, но зато известно у алтайских и саянских тюрок, к которым, как было сказано, были, по-видимому, близки меркиты.
Если так, то «почтенно государство» «князев» Киятов – это, скорее всего, клочок земли на Иргизе, предоставленный кыпчаками меркитам, а «великая брань» – разгром меркитов на этой земле в 1216 году. Если составитель первоначального текста родословной находился, например, в Сарае, то, с его точки зрения, эта земля находилась именно «на сей стороне Волги». Конечно, это последнее прибежище остатков меркитов не заслуживало названия «государства». Титул, соответствующий персидскому «падишах», имел Тохта-бей (Тохтоспа – сокращенное персидское написание его имени с этим титулом), но он, как уже сказано, далеко не дошел до Иргиза. Видимо, его преемники считали себя наследниками этого титула, а отсюда – преувеличенное представление о размерах и значении «государства» у позднейшего составителя родословной.
3) Насколько позволяет понять испорченный текст, некий Кият по имени Бурлуд, или Бурма, сумел жениться на дочери Чингисхана, оставшейся, впрочем, бездетной. Это уже совершенно невероятно. Никакая дочь Чингисхана, хотя бы и бесплодная, не могла быть выдана ни за какого недобитого меркита или приставшего к меркитам монгола-кията. После прихода меркитов в Поволжье это было невозможно ещё и потому, что сам Чингисхан никогда и близко не подходил к этим местам (туда приходили лишь его сыновья и полководцы), и непонятно, как туда могла попасть его дочь.
Теперь напомним, что, по другим источникам, Мамай появился на сцене в середине XIV века в качестве золотоордынского наместника в Крыму. Затем он в течение многих лет с переменным успехом боролся за власть в Орде, чему, очевидно, способствовали фамилия Кият и женитьба на дочери хана Бердибека. Но Чингисидом [1] он не был, и юридического права стать ханом не имел, судя по тому, что он систематически прикрывался марионетками – малолетними огланами-чингисидами. Фактически он сумел в конце концов стать диктатором во всех районах степной части Золотоордынского государства западнее Волги. Но после поражения на Куликовом поле в 1380 году он был свергнут ханом Тохтамышем – Чингисидом, опиравшимся на население восточной, заволжской части государства.
Обращает на себя внимание многолетняя и постоянная поддержка, которую оказывали Мамаю в Крыму и в соседних материковых районах. Туда он не раз спасался после поражений в ордынских усобицах, и оттуда вновь появлялся со свежими силами. Дело было не только в финансовой (а в 1380 г. – и в военной) помощи генуэзцев, но и в том, что там Мамай набирал главную, ударную часть своих войск. Даже после огромных потерь на Куликовом поле он немедленно набрал там ещё одно войско и вновь пошёл на Москву, чему помешал лишь Тохтамыш. Вряд ли такие отборные контингенты в то время мог поставлять только Крым, где тогда ещё не было ни Крымского ханства, ни крымских татар в том виде, в котором они стали известны в следующем столетии. По-видимому, главную роль тут играли те полукочевники-татары, потомки кыпчаков-половцев и предки северо-причерноморских ногайцев, которые кочевали в меридиональной полосе от северной части Крыма и смежных частей Таврии и Приазовья, вдоль левого берега Днепра в районе порогов и далее на север до Ворсклы.
Именно в этой полосе сохранились географические названия, связанные с именем Мамая, в XVII веке здесь ещё встречались развалины каменных надгробий и других построек, характерных для кочевий золотоордынских татар, которые в памяти крымских татар относились ко времени Мамая, а в XIX веке здесь украинцы называли каменные статуи на половецких курганах не «бабами», как в других местах, а «мамаями». По-видимому, для этих потомков половцев Мамай был не просто присланным из Сарая администратором, но и своим наследственным местным феодалом, кто-то из близких предков которого считался едва ли не прямым преемником домонгольских половецких ханов.
Сопоставляя все приведенные данные, видим, что предки Мамая – скорее всего, меркиты, как-то присвоившие фамильное имя Кият, соответствующее названию группы монголов. Возможно, присвоение этого имени было связано с пребыванием среди меркитов части монголов-киятов, враждебных Чингисхану. После разгрома меркитов на Иргизе в 1216 году уцелевший обладатель родословной, вероятнее всего, попал в Северное Причерноморье вместе с отступившими туда заволжскими кыпчаками. Там он сумел занять среди кыпчаков видное положение, оттуда его ближайшие потомки попали на золотоордынскую службу уже в качестве «князей» Киятов. Мамай унаследовал от меркитских предков только личное имя, а от кыпчаков, в своё время приютивших меркитов, получил военную поддержку, на которую и опирался вплоть до своего падения.
Но рассказ о дочери Чингисхана, если мы правильно его поняли, является в этой родословной инородным включением. Думаем, что он вписан в последние годы жизни Мамая. Вряд ли это могли сделать предки Мамая, жившие ещё при первых сильных золотоордынских ханах, помнивших историю своей династии и не потерпевших бы такой грубой фальсификации. А потомкам Мамая эта фальсификация уже ни для чего не могла быть нужна. Но сам Мамай как раз чрезвычайно нуждался в каком-нибудь хотя бы самом отдалённом и косвенном родстве с Чингисидами, ему только этого не доставало для окончательного захвата власти. И только он, в отличие от всех своих предков и потомков, имел реальную возможность сделать такую фальсификацию: с одной стороны, он жил в эпоху «замятни» – затяжной ханской междоусобицы в Орде, когда фальсификация легче всего могла пройти незамеченной; а с другой стороны, только он располагал военной силой, достаточной для того, чтобы заставить замолчать всех, кто усомнился бы в подлинности его родословной.
Итак, в родословной Мамая, вписанной в родословную Глинских, почти всё объясняется вполне рационально. Одни сведения идентифицируются с известными историческими фактами, другие оказываются вымышленными, но самая их тенденциозность подтверждает время и обстоятельства составления родословной. И не остаётся ничего «легендарного», ничего такого, что можно было бы приписать фантазии князей Глинских той эпохи, когда они были уже Глинскими.
II. Родословная потомков Мамая – князей Глинских. Образование ими княжества в районе Полтавы.
Дальнейший текст, – по-прежнему только в пространной редакции, – уже вполне русский, без следов плохого перевода и пропусков: «[А у Мамая Царя] сын Мансур-Кият (Маркисуат) а у Мансур-Кията (Маркисуата) [Князя] дети [два сына: Князь] Алекса (Алеша), а (да) [другой] Скидырь [Князь]. И после Донскаго побоища Мамаев сын Мансур-Кият (Маркисуат) Князь зарубил три городы Глинеск, [да] Полдову (Полтаву), [да] Глеченицу (Глиницу) дети же Мансур-киятовы (Мансуркиатовы) меньшой сын Скидер (Скидырь) [Князь] поймав [поимав] стадо коней и верблюдов и покочевал в Перекопи, а большой сын [его] Алекса (Олеско) [Князь, а] остался на тех градех преждереченных [городех]». Правильное написание имени сына Мамая – очевидно, Мансур-Кият. Имя его старшего сына – Алекса (татарское имя), прочие же варианты – результаты его славянизации.
В содержании этого текста не видим ничего невероятного. Когда после Куликовской битвы новое войско Мамая было перехвачено и разгромлено Тохтамышем «на Калках», после чего Мамай снова бежал в Крым и был там убит, Мансур с остатками Мамаева воинства должен был искать убежища в районе, наиболее удалённом от Сарая, Крыма и Москвы и наиболее близком к великому княжеству Литовскому, которое до конца поддерживало Мамая. Район Полтавы как раз отвечал этим условиям. К тому же великие князья литовские (в тот момент Ягайло) были заинтересованы в поселении близ своих границ боеспособного населения, враждебного по отношению к Золотой Орде, и разбитые Тохтамышем сторонники Мамая оказались подходящим для этого контингентом.
«Калки», где Тохтамыш разгромил Мамая, – это вряд ли та речка Калмиус близ нынешнего Ростова-на-Дону, которую принято отождествлять с Калкой – местом известной битвы 1223 года. Уже давно В. Ляскоронский высказал предположение, что обе битвы – 1223 и 1380 годов – произошли «на Калках» – группе мелких речек, левых притоков Днепра близ порогов. Не разбирая аргументацию этой гипотезы в отношении битвы 1223 года, мы должны признать, что в отношении битвы 1380 года она убедительна. Кратчайший путь от Крыма к Москве пролегал именно близ левого берега Днепра у порогов, отклоняться далеко на восток до Калмиуса было незачем. Вдобавок на таком обходном пути Мамай рисковал бы прямо столкнуться с Тохтамышем, шедшим со стороны Сарая; а при движении прямым путём он, с одной стороны, мог надеяться проскочить до подхода Тохтамыша (что ему, однако, не удалось); а с другой стороны, он шёл бы вдоль границы союзного великого княжества Литовского, где мог при надобности укрыться (что и удалось Мансуру). И бежать до района Полтавы Мансуру в этом случае было бы ближе, чем с Калмиуса.
Если верно, что меридиональная полоса от Крыма до Ворсклы была кочевой территорией татар, непосредственно подчиненных Мамаю, то можно думать, что район Полтавы был для Мансура не только наиболее удобным в данный момент, но и давно знакомым. Не окопался ли Мансур просто на северной окраине своей наследственной территории?
Из следующей фразы цитированного текста видно, что наследники Мансура разделились. Видимо, среди пришедших с Мансуром татар была группа каких-то южных, степных полукочевников или кочевников, о чем свидетельствует наличие верблюдов, и именно эта группа ушла со Скидером (Скидырем) на юг, в более привычные для неё условия. А отсюда следует, что была среди этих татар и другая группа, приспособленная к природным и хозяйственным условиям района Полтавы и потому оставшаяся с Алексой. Не были ли это потомки местных половцев, имевших тут летние кочевья ещё в домонгольские времена? Не находились ли их семьи как раз здесь осенью 1380 года, когда Мамай был разбит «на Калках»? Сообщение об уходе группы Скидера на юг, возможно, косвенно подтверждается тем, что много позже, в конце XVIII века, когда эмигрировало в Турцию несколько групп северо-причерноморских ногайцев, среди них имелась группа, которую русские называли «мамаевцами».
Раздел наследников Мансура похож на деление меридиональной полосы на две части вследствие прироста населения, весьма обычное для полукочевников данного типа. Не исключено, что в этом состояла экономическая подоплёка раздела. О непосредственном же политическом поводе для этого раздела и о его возможной дате скажем ниже, после разбора следующей части текста.
Дальнейшие события описаны не только в пространной, но и в краткой редакции, начинающейся с этого момента.
Пространная редакция: «И по Божию изволению (изволению Божию) [похоте] (тот) Алекса [Князь крестился, и] прислал к Киеву (послал в Киев к митрополиту, чтоб креститсца) и митрополит [Киевской] крестил его [в крестьянскую веру], и дал ему во святом крещении имя (имя во святом крещении) Князь Александр (Александр Князь); [а у] Александра сын [Князь] Иван с отцем же крестился (крестился вместе с отцом). И в те времена (то время) [случился] приехати к Киеву (приехал в Киев) Великому Князю Витовту Литовскому (Велики Князь Литовский Витофт) и после ко Князю Александру (и просил Князя Александра) [Мансур-Киятовичу], и сыну (сына) его [ко Князю Ивану]; что похоте служити (чтоб они пошли к нему в службу); и (они) [Князь Иван и с отцем своим Александром сотворили хотение Великого Князя Витовта, и приехали] (в службу) к нему, (и пошли) и били челом ему [в службу] с своими предреченными (преждепомянутыми) тремя городы. И Князь Великий Витовт прия (принял) их (зело) честно не яко слуг, но яко [единых от] сродних (сродников) своих, и дал им [на приказ] вотчины волости: Станку (Стайку), Хорозов (Хозоров), Сереков, Гладковича (Гладковичи); (и Князь Ивана Александровича Великий Князь Витофт женил и) дал [Витовт] за [Князя Ивана Александровича] (него) княж Данилову дщерь (дочь) Остроженскаго (Острожского) Княжну Настасью».
Краткая редакция по тем же спискам: «Род Глинских Князей. К великому Князю Литовскому приехал из Орды Князь Алекса (Алеска) да (и) крестился а во крещении имя ему дали Князь Александр, а вотчина у него была Глинск (Глинеск) да Глиннеца (Глиница) да Полтава (Полтова) с тою вотчиною к Витовту и приехал (и приехал к Витофту) а Витовт дал ему в вотчину волость Стайну (Станску), Хозоров, Гладковичи, и женил его а дал за него Князь Владимирову (Данилову) дщерь (дочь) Острожскаго Княжну Настасью».
То же по «Синодальному списку»: «К Великому Князю Витовту Кестутьевичу Литовскому приехал служити Татарин Князь Лекса, да крестился и по крещении имя ему Александр а отчина у него была Глинеск да Глинница да Полтава».
Главное различие между редакциями: в краткой опущено всё, что касается предков Алексы, не упомянуты не только Мамай, но даже Мансур, а Алекса изображен как неизвестный татарин из Орды. Как уже сказано, именно поэтому мы и предполагаем, что краткая заметка из «Бархатной книги» связана с основным текстом краткой редакции. В ней пропущено упоминание об Иване Александровиче и получается, что Витовт женил на Анастасии Острожской не Ивана, а его отца. Эта несообразность наглядно показывает, что краткая редакция есть результат сокращения более ранней пространной.
Как датировать описанные события? Под приездом Витовта в Киев подразумевается, несомненно, его появление и утверждение там в качестве фактически самостоятельного великого князя Литовского в 1392 году после раздела сфер влияния в Польско-Литовском государстве с Ягайлом. Очевидно, в этом году Александр поступил к нему на службу. Но креститься он должен был не позже чем в 1390 году, так как в этом году митрополит Киприан (речь идёт несомненно о нём), до того находившимся в Киеве, стал митрополитом всея Руси, уехал в Москву и в ближайшие после этого годы находился там. Алекса и Скидер разделились, надо полагать, после смерти Мансура. Дата его смерти неизвестна. Но в двух персидских хрониках есть рассказ о том, что в 1391 году, накануне битвы Тимура с Тохтамышем на реке Кундурче (близ нынешнего г. Самары) тимуровцы ранили, взяли в плен и привели к Тимуру какого-то «сына Мамака», который сказал, что ехал в войско Тохтамыша. Поскольку в этих хрониках Мамаком называли только Мамая, можно понять, что речь идёт именно о его сыне. Конечно, это мог быть и не Мансур (неизвестно, сколько жен и сыновей имел Мамай). Но не исключено, что Мансур мог попытаться помириться с Тохтамышем, пользуясь удобным случаем – всеобщей мобилизацией против Тимура. Если так, он, вероятно, при этом и погиб, поскольку тимуровцы обычно пленных не щадили, а войско Тохтамыша немедленно после этого было разгромлено. При таких допущениях представляется вероятным, что Алекса крестился в 1390 году, ещё при жизни отца, имея для этого, надо полагать, достаточную опору в христианской части населения княжества, успевшей появится к этому времени; это вызвало его конфликт с отцом и братом, вследствие чего в следующем, 1391 году Мансур попытался вернуться к Тохтамышу и при этом погиб, а Скидер отделился и ушёл на юг.
Таким образом, созданное Мансуром княжество оставалось формально независимым в течение 12 лет, с 1380 по 1392 год, хотя фактически, по-видимому, с самого начала в какой-то степени зависело от великого княжества Литовского.
Но в дальнейшем в течение более чем столетия, до начала XVI века, вотчина Глинских в составе Польско-Литовского государства сохраняла многие черты самостоятельного княжества. Потомки Алексы быстро прибрали к рукам почти полностью бассейны Ворсклы и Сулы и ещё ряд территорий в разных частях Украины, стали крупнейшими магнатами, заняли ключевые посты в правительственной администрации этих земель. Этому способствовали окраинное положение района в государстве и общая слабость центральной власти преемников Витовта и Ягайла. Территория, несмотря на её постепенное деление между размножившимися потомками Алексы, сохраняла, по-видимому, определённое единство вплоть до упомянутого восстания 1508 года. Хотя многие Глинские в восстании не участвовали и остались на польской службе, но часть земель была конфискована или раздробилась между непрямыми наследниками, так что единый крупный массив, унаследованный от первых Глинских, прекратил существование.
Вся эта эпоха, с 1392 по 1508 год, описана в родословной очень кратко, предельно сухим языком и почти одинаково в обеих редакциях, кроме лишь «Синодального списка». Пространная редакция: «И у Князя Ивана дети: Князь Борис, да Федор да Семён; (а) у (Князь) Бориса дети: Князь Лев, да Василий, да Иван Великой а у Князя Льва дети: Князь Иван малой (Мамаи) да Князь Василий Слепой, [да] Фёдор, [да Князь] Михайло [Львович] Дороднои [те] все четыре приехали из Литвы служити к Москве к Великому Князю Василью Ивановичу всеа Руссии (России) лета 7016 (в лето 7016-го)». В краткой редакции по тем же спискам, – почти то же. В «Синодальном списке» тот же текст оборван после слов «а у Князя Льва дети…»
Здесь сын Ивана Глинского Борис – это первый князь Глинских, о котором есть документальное свидетельство, независимое от родословной: в 1437 году он присягнул королю Владиславу III. Заметим, что многие историки XIX – XX веков, писавшие о Глинских, считали нужным упоминать это свидетельство в подтверждение того, что все более ранние сведения «легендарны». Но при этом почему-то все без исключения по-разному искажали дату и обстоятельства дела, с неверными ссылками или вовсе без ссылок на источник. Если добавить к этому ещё множество искажений имён («Мансурксан», «Лексада», даже «Лесхард»), то получается, что в научной литературе о Глинских, вплоть до новейшей, не меньше «легендарного», чем в родословной.
В этом же фрагменте интересен один из четырёх Глинских-эмигрантов, названный в одном из списков пространной редакции «Иван малой», а в другом списке пространной и в двух списках краткой – «Иван Мамай». Правильно именно второе написание, – в одной из русских летописей он тоже «Иван Мамай». Значит, мало того, что Шах-Ахмат именовал этих братьев-князей Киятами и Мамаевыми детьми, и мало того, что они позволяли хану обращаться к ним подобным образом, – один из братьев, вдобавок, еще и сам себя прямо называл Мамаем задолго до составления московских родословных книг.
Выше, разбирая письмо Шах-Ахмата, мы уже отметили близкие отношения между Глинскими и ханом. С этим неплохо согласуется и тот факт, что когда окончательно разбитый крымцами Шах-Ахмат бежал к королю, а тот посадил его в тюрьму, то возглавивший восстание Михаил Глинский попытался освободить бывшего хана – правда, безуспешно. Когда могли сложиться такие отношения между Глинскими и Ордой, – только ли при Шах-Ахмате? Не раньше ли? Может быть, даже вскоре после падения Тохтамыша? Не значит ли всё это, что Глинские более чем через столетие после крещения Алексы ещё продолжали осознавать себя татарами в большей степени, чем это можно было ожидать? И не кроется ли за этим наличие соответствующих настроений среди населения их вотчины, где, может быть, к этому времени татарский элемент ещё не совсем растворился в славянском?
Далее в обоих списках пространной редакции, но не в краткой, помещены, с нарушением хронологии, три подробных рассказа: об участии Ивана Александровича (сына Алексы) в 1399 году в битве на Ворскле на стороне Витовта, о получении его сыном Борисом Ивановичем различных земельных пожалований и о восстании и эмиграции Михаила Глинского с братьями. Не цитируя этих рассказов, заметим лишь следующее. Рассказ о битве на Ворскле по стилю и языку как будто похож на рассмотренную выше часть родословной, где говорится о Мансуре и Алексе, и мог бы считаться продолжением этой части. Но изолированное положение в контексте и самое содержание рассказа вызывают некоторые сомнения. Сказано, что во время битвы Иван Глинский был в ближайшем окружении Витовта, затем сопровождал его при бегстве после поражения, а когда беглецы заблудились, Иван за обещанное вознаграждение вывел Витовта на верную дорогу, за что и получил ряд земельных пожалований. Здесь логично лишь то, что Витовт использовал в качестве проводника Глинского, на земле которого происходила битва. Но как назвать поведение этого проводника, сумевшего заблудиться на собственной земле, но за обещанную награду быстро нашедшего дорогу? Так ли уж наивен был Витовт, чтобы принять явное вымогательство за добросовестную службу? Не исключаем, что весь этот рассказ сфабрикован с целью обосновать права Глинских на земли, приобретенные каким-то другим и, видимо, не совсем законным путём. Второй рассказ – о Борисе Ивановиче – сомнений не вызывает. Для третьего рассказа – о событиях 1508 года – характерна тенденция свести дело к личной ссоре Михаила Глинского с королем, что, по многим другим источникам, далеко не соответствует действительности.
На этом кончается пространная редакция, но в краткой изложение продолжается. В «списке А» и в «Келейной книге» подробно перечислены, во-первых, ближайшие потомки Глинских, уехавших в Москву, в том числе Елена Глинская – жена Василия III и мать Ивана IV; во-вторых, прочие Глинские, оставшиеся в Польско-Литовском государстве, но последние – только до того поколения, к которому принадлежали эмигранты, то есть до начала XVI века. Из «Синодального списка» тщательно изъято всё, что касается эмигрантов и Елены Глинской. Краткая редакция кончается упоминанием о Богдане Федоровиче Глинском, жившем в конце XV века, не причастном к восстанию, но известном в другом отношении. Будучи черкасским наместником, он оказался одним из первых организаторов тех украинских пограничных войск, которые вскоре после этого стали называться казаками (ещё не запорожскими). Под его командой эти войска в 1493 году очень громко заявили о себе взятием только что построенного крымцами Очакова.
Сопоставление текстов родословной позволяет сделать некоторые выводы о её истории. Судя по тому, какие ветви фамилии Глинских отражены в том или ином списке и до какого времени они прослежены, можно заключить, что пространная редакция составлена для братьев-эмигрантов и, вероятно, закончена в Москве сразу по их прибытии туда в 1508 году. Краткая редакция составлена там же в годы регентства Елены Глинской, то есть в 1533 – 38 годах (её замужество упомянуто в прошедшем времени, после смерти Василия III). «Синодальный список» – результат дальнейшего сокращения краткой редакции. Откровенная тенденциозность этого сокращения говорит о том, что список сделан для кого-то из Глинских, либо уехавшего обратно в Польшу, либо собиравшегося это сделать, ибо только для польских читателей были одиозными имена Михаила Глинского, его братьев и Елены Глинской.
Объясняется и главное расхождение между обеими редакциями – последовательное изъятие из краткой редакции всех сведений о Мамае. В польско-Литовском государстве, за исключением вотчины Глинских, Мамая мало знали и скоро забыли. Но древность и знатность рода, хотя бы и татарского, там ценили. В Москве тоже ценили древность и знатность рода, но не всякого, – Мамая там в XVI веке ещё не забыли, но помнили недобро. Поэтому, если первое поколение Глинских-эмигрантов ещё не видело оснований скрывать своё происхождение от Мамая (один из них даже сам звался Мамаем), то уже второе поколение, присмотревшись к ситуации в Москве, поняло, что о Мамае здесь лучше молчать. И особенно хорошо это должна была понимать Елена Глинская, которой явно незачем было афишировать происхождение её сына, наследника московского престола, от такого непопулярного предка. Вот когда и вот почему могла и должна была появиться краткая редакция родословной Глинских. Но все эти политические соображения начали терять остроту после венчания на царство Ивана VI и вовсе утратили актуальность к концу XVI века. И когда, наконец, были составлены сводные родословные книги, в них оказались вписанными обе редакции родословной Глинских, причем части их были перепутаны местами, потому что составители книг уже не понимали политического смысла появления двух редакций.
Если серьезно, то генеалогия первых поколений у Глинских "хромает"... 