Похожие Темы

[Laszlo]

Образы Калевалы - костюм древних финнов и карелов
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь

[Laszlo]

Сакса А. И. - Древняя Карелия в эпоху железного века (К вопросу о происхождении летописной корелы)

Спойлер (раскрыть)

Достаточно поступательное и наглядно проявляющееся в археологическом материале развитие культуры железного века в Приладожской Карелии фиксируется начиная с середины I тысячелетия н. э. и связано оно с более глобальными процессами европейской истории, приведшими к возрастанию роли и самостоятельности в развитии отдельных областей региона Балтийского моря. В этой северной зоне проживания разноэтничных народов после распада Римской империи происходит зарождение связанных между собой экономически и культурно (а впоследствии и политически) областей, становление национальных (племенных) культур и экономик на базе технологий железного века. Необходимо сразу отметить неравномерность в социально–экономическом развитии различных частей этой территории. Так в Скандинавии, Прибалтике и Западной Финляндии на западе и Верхней Волге на востоке к железному веку сформировались развитые и самостоятельные в культурном (имеется в виду археологическая составляющая) отношении области. Население этих сложившихся еще в железном веке историко-культурных зон в условиях возросшего спроса на пушнину нуждалось в бесперебойных и значительных по объемам поставках шкурок ценных пород пушных зверей. Интенсификация пушной охо­ты на Севере, откуда, как хорошо было известно еще со времен ан­тичности, происходят самые ценные меха, привела к увеличению про­мысловых поездок в отдаленные районы из обозначенных выше бо­лее развитых областей. Археологически уловимым следствием этого стало появление на обширной территории зоны таежной охоты предметов охотничьего снаряжения: наконечников копий, топоров, блоковидных каменных кресал, лыж и саней. К наиболее ранним вещам железного века на Карельском перешейке и в Северо-Западном Приладожье относятся блоковидные кресала (13 экз.), топоры (2 экз.), наконечники копий (2 экз.) (Uino 1997: 104–106, Fig. 4: 1; 2003: 296–297; Сакса 2000: 121–124, рис. 1) (рис. 2). На Карельском пере­шейке эти предметы составляют наиболее заметную и представитель­ную группу находок первой половины–третьей четверти I тысячелетия н. э. Концентрируются они в зоне Вуоксы, что отражает её роль как важнейшей транспортной магистрали, а самого перешейка как зоны непосредственной промысловой охоты. Такие, проникающие из других, зачастую отдаленных областей изделия из железа свидетельствуют о проявлении интереса к ресурсам этих таежных районов со стороны населения более развитых областей Западной Финляндии, Эстонии и верховьев Волги, где находятся аналогии перечисленным выше предметам (Сакса 1984: 5; 1989: 94–95; 2000: 121–123; 2001: 96; Saksa 1992-a: 468–470; 1994: 29–45; 1998: 190–191).

В этой связи встает вопрос о наличии местного населения на этих землях и его культуре. В финской археологической литературе пре­обладающей стала точка зрения, согласно которой на Карельском перешейке проживало местное, археологически почти неуловимое население (Kivikoski 1944: 25–28; 1961: 260–261; Хуурре 1979: 138–142). Российские ученые сходятся во мнении, в соответствии с которым карелы сформировались на основе местного прибалтий­ско-финского населения, отмечая при этом скудость археологического материа­ла I тысячелетия н. э. (Панкрушев 1980: 148–159; Кочкуркина 1982: 14–17). Исследования последних лет принесли новые данные о раннем периоде железного века этой территории, позволившие в новом свете интерпретировать и уже имеющиеся материалы (Saksa 1992: 96–105; 1998: 190–191; Сакса 1997: 95–96; 2000: 121–123). Наиболее полно относящиеся к этому периоду памятники и отдель­ные находки, как и связанная с их интерпретацией дискуссия, пред­ставлены в диссертации П. Уйно (Uino 1997: 102–106, Fig. 4: 1, 4: 2, 4: 3). В настоящее время можно с высо­кой степенью определенности утверждать, что на Карельском пере­шейке преемственность в заселении не прерывалась в раннем железном веке; население лишь продолжало жить в условиях, близких к камен­ному веку, используя орудия из камня. Переход к новой эпохе фиксируется лишь в керамическом материале.

Таким образом, в Приладожской Карелии в первой половине–середине I тысячелетия н. э. одновременно (параллельно) су­ществовали две культуры: культура местного населе­ния, продолжавшая традиции предшествующего времени, и культу­ра пришлых промысловых охотников, представленная орудиями охоты из металла и каменными блоковидными кресалами (Сакса 2000: 121-123). В целом же население этой части Приладожья существенно не отличалось по уровню своего развития от на­селения обширных таежных районов, расположенных на север, вос­ток и юг от Ладожского озера.

Проведенные нами в 1990-е годы совместно с финскими учеными па­леоэкологические исследования на Карельском перешейке и в Северо-Западном Приладожье привнесли в действительно скудную базу дан­ных о ситуации на этой территории в предшествующее появлению постоянного населения железного века время новые материалы по земледельческому освоению рассматриваемой территории. Выясняется, что первые опы­ты возделывания зерновых культур здесь приходятся на поздний римский железный век (около 200–400 лет н. э.) (о-в Кильпола) (Taavitsainen, Itkonen, Saksa 1994: 37–38; Saarnisto, Gr?nlund 1996: 205–215; Saarnisto 2003: 67–68). В образцах, взятых в районе пос. Куркиёки (Кууппала) и г. Сортавалы (о-в Риеккала), пыльца культур­ных растений впервые зафиксирована соответственно около 400 г. и 600 г. н. э. (Simola 2003: 98–107; Alenius, Gr?nlund, Simola, Saksa 2004: 23–31). Во всех этих случаях речь идет все же о кратковременных, эпизодических занятиях земледелием. Постоянным фактором эконо­мики оно становится, лишь начиная с конца железного века. Эти пер­вые, отмеченные в зонах распространения находок железного века следы возделывания земледельческих культур, можно связать с деятельностью охотников, совершавших продолжительные сезонные поездки, отнеся их, таким образом, ко «второй» культуре, центры которой располагались за пределами этой зоны.

К середине I тысячелетия н. э. (VI в.) относится самая ранняя для времени железного века исследованная могила на рассматриваемой территории — погребение под каменной насыпью в дер. Нукутталахти на северном берегу о-ва Риеккала в Ладожском озере неподалеку от г. Сортавалы (рис. 2) (Kivikoski 1939: 1–11; Кочкуркина 1978: 135–136; Сакса 1989: 95; Saksa 1998: 191; Uino 1997: 110–111; 2003: 298–303).

По мнению автора раскопок, речь здесь идет об одиночном трупосожжении, очевидно мужском. Так как рядом не оказалось других захоронений, то Э. Кивикоски предположи­ла, что это могила мореплавателя, а инвентарь указывает на его шведское происхождение. По ее мнению могила скандинава косвенно свидетельствует о наличии здесь местного населения (Kivikoski 1939: 1–11).

К.Ф. Мейнандер, ссылаясь на то, что форма самого погребального сооружения напоминает камен­ные насыпи типа лапинраунио (лопарские груды) внутренних и восточных районов Финляндии, указал на погребение местного жителя, представителя «лесного народа» (Meinander 1950: 98–99). Мы полагаем, что это наиболее раннее из известных в Приладожской Карелии погребений железного века свидетельствует о приходе с середины I тысячелетия н. э. на смену сезонным промысловым поездкам охотников за пушниной, организованной меновой торговли на местах, продуктом которой и являются имеющие иноземное происхождение украшения из могилы (Сакса 1984: 5; 1989: 95; Saksa 1998: 191). В связи со сказанным следует отметить, что и в таежной зоне Северной и Восточной Финляндии украшения иноземного производства в массовом количестве появляются в составе находок, лишь начиная с середины – третьей четверти I тысячелетия н. э. (Huurre 1983: 329–341; Lehtosalo–Hilander 1988: 155–159; Таавитсайнен 1990: 93–95, 102, 116–117).

В этом погребении вещи имеют довольно широкую область распространения и не поддаются точной локализации (рис. 3). Нам представляется, что именно эта нечеткость и расплывчатость в составе погребального инвентаря, проявляющаяся в своеобразной интернациональности вещей, и является характерной для ранних ка­рельских памятников. Как мы увидим в дальнейшем, эта черта будет проявляться в памятниках Карельского перешейка вплоть до XI в. — времени начала формирования собственно карельской племенной куль­туры. И, видимо, это не случайно. В отличие от сложившейся куль­туры соседей в Прибалтике и Западной Финляндии культура населения Карельского перешейка в то время еще не обрела свои оригинальные формы. В этих условиях и при наличии связей, сложившихся в эпоху Великого переселения народов, заимствования становятся неизбежными. А в культуре, складывающейся на рубеже двух культурных областей, вос­точной и западной, они приобретают определенную пестроту. Сказывается и между­народный характер некоторых типов оружия и украшений, завоевавших популярность в северном регионе, начиная с эпохи Великого пересе­ления народов и, особенно, в эпоху викингов.

С целью определения историко-культурной ситуации в этом районе на время совершения рассмотренного выше погребения и, в целом, на весь период существования здесь населения было решено провести палеоэкологические исследования. В 1993 г. экспедицией ИИМК РАН совместно с учеными университета г. Йоенсуу (Финляндия) были взяты образцы донных отложений из озера Кирьявалампи на о-ве Риеккала, находящегося примерно в двух километрах к ЮЮЗ от погребения в Нукутталахти. Последующие лабораторные исследования образцов показали, что с начала новой эры доля пыльцы ели в них снижается и возрастает количество пыльцы травянистых и злаковых растений, что указывает на расчистку лесов под пастбища или поля. Первый надежный индикатор занятий земледелием в образцах — наличие пыльцы ржи — свидетельствует о начале постоянного занятия земледелием со времени около 600 г. н. э. В последующее время доля ржи неуклонно возрастает. Второй культурный индикатор — конопля — также появляется в железном веке. Существенные перемены в составе растительности происходят в эпоху крестовых походов (XII–XIII вв.), когда резко увеличивается количество видов растительности, характерной для открытого пространства: трав, можжевельника, щавеля и других (Gr?nlund, Simola, Alenius, Lahtinen, Miettinen, Kivinen, Saksa, Taavitsainen, Tolonen 1997: 391–395; Simola 2003: 106–107; Alenius, Gr?nlund, Simola, Saksa 2004: 32–31).

С точки зрения развития культуры железного века Карелии интересным и важным является материал второго из наиболее ранних известных могильников железного века – Наскалинмяки в дер. Лапинлахти (Ольховка), документи­рующего следующий этап истории раннесредневекового населения Ка­релии (рис. 2). Он исследован А. Европеусом в 1921 г. (Europaeus 1923: 66–75). Дан­ное погребение, датируемое временем около 800 г., представляло собой трупосожжение под каменно–земляной насыпью, сложенной вокруг большого материкового камня. Находки представлены предметами вооружения, ору­диями труда и украшениями (рис. 4). (Nordman 1924: 96–100; 182–184; Kivikoski 1961: 257, 259–260; Hackman 1925: 43; Salmo 1938: 50; Кочкуркина 1978: 136–137; 1981: 118, 1982: 17–18; Сакса 1989: 94–95; Saksa 1985: 38; 1992: 100–101; 1998: 192–193; Uino 1997: 50–52, 111–113; 2003: 309–312).

В финляндской археологической ли­тературе этот комплекс чаще всего приводится в связи с проблемой заселения Карельского перешейка в железном веке, где он рассматривается как одно из ключевых доказательств заселения перешейка новым населением из запад­ных областей Финляндии (Nordman 1924: 99; Kivikoski 1944: 2–3; 1961: 161; Хуурре 1979: 140; см. также: Uino 1997: 111–112; 2003: 309–312). А. Европеус уже в отчетной статье о раскопках отмечал отчетливый западно-финский облик памятника, что отразилось как в его конструкции, так и в инвентаре и погребальном обряде. Он считал очевидным переселение в Приладожскую Карелию во второй половине железного века, самое позднее в VIII веке, из западных областей Финляндии. Наличие в инвентаре могилы определенных местных черт, возможно, сдвигает это колонизационное движение в еще более раннее время (Europaeus 1923: 70–72). С.А. Нордман, Э. Кивикоски и М. Хуурре поддержали и развили гипотезу А. Европеуса (Nordman 1924: 96–100, 182, 184; Kivikoski 1961: 257, 259–260; Huurre 1984: 307). В то же время, вопросы об исходной территории, масштабах колонизационного потока, и путях его прохождения остались открытыми. Поскольку, несмотря на значение памятника для прояснения вопроса происхождения карел и их культуры, детальный анализ погребального обряда и вещевого материала в сопоставлении с аналогиями из Западной Финляндии вплоть до последнего времени не производился (погребение анализировалось ранее С.И. Кочкуркиной (1981, 1982) и П. Уйно (Uino 1997)), мы попытались восполнить этот пробел (Сакса 1984: 5–6; 1984-а: 112–117; 1989: 94–97; 2000: 124; Saksa 1985: 37–49; 1998: 192–193). Выяснилось, что в Западной Финляндии на VIII век не находится области, погребальные памятники которой как по конструкции, так и инвентарю соответствовали бы рассматриваемому погребению (Hackman 1905: 20–110; Kivikoski 1939: 27–40; Huurre 1979: 128–136; Lehtosalo–Hilander 1984: 279–282). Инвентарь захоронения в Лапинлахти представляет собой своего рода сборную «коллекцию» предметов достаточно широкого географического и временного диапазона и не является, строго говоря, единым и сложившимся погребальным комплексом. Конструкция самого погребального сооружения (низкая каменная насыпь) широко известна в лесной зоне Восточной Финляндии и Карелии уже в предшествующее время. Эта традиция сохранялась на этой территории на протяжении всего железного века вплоть до эпохи викингов. Имеются, стало быть, весомые основания сомневаться в его принадлежности западно-финским переселенцам (Сакса 1989: 94–95; 2000: 124; Saksa 1985: 38; 1989: 94–95; 1992: 100–101; 1992-a: 470–472; 1994: 35; 1998: 192–193).

Отмеченное нами противоречие между погребальным обрядом и инвентарем могилы из Лапинлахти устраняется, если предположить погребение в ней местного жителя в традиционной для этого таежного района каменной насыпи. Каменные насыпи, как погребальные сооружения, использовались населением Восточной Финляндии, Карельского перешейка и Северо–Западного Приладожья и в более позднюю эпоху викингов. Обилие вещей в погребении из Лапинлахти следует понимать как типичное явление для меновой торговли с «варварскими» народами. В данном случае уже отмечаются зачатки местного ремесленного производства и следы постоянного населения.

В целом, погребение из Лапинлахти остается уникальным, выпадающем из общего контекста захоронений конца эпохи меровингов — начала эпохи викингов памятником. Наши предположения по его происхождению можно рассматривать как одну из возможных и, как представляется, обоснованных интерпретаций.

В итоге есть все основания утверждать, что у нас нет достаточно достоверных данных в пользу западно-финского происхожде­ния погребения. Как мы выяснили, найденные в Лапинлахти предметы вписываются в круг древностей, ха­рактерных для обширных областей Финляндии и Прибалтики. Это гово­рит о наличии самых широких связей с указанными областями и, если бы население Карельского перешейка происходило из Западной Финлян­дии, имелись бы более широкие и очевидные соответствия в форме погребальных сооружений и в комплексе погребального инвентаря.

Нам представляется, что данное погребение является результатом культурного взаимо­действия двух соседних регионов с различной степенью развития (Сакса 1989: 94-97; Saksa 1992: 96-105; 1998: 191). Неудивительно, что в предшествующее эпохе викингов время и при таких отдаленных контактах мы находим на Ка­рельском перешейке, который по своему географическому положению является узловым, характерные для развитых центров и областей Балтийского региона типы ве­щей. Эти находки свидетельствуют, что оживленные торговые контакты IX–XI вв. возникли не вдруг, не на пустом месте, а были подготов­лены практикой предшествующего международного торгового обмена.

Несомненно, что со стороны Западной Финляндии происходило переселение части населения в Карелию либо в форме промысловых поездок сезонных охотников, как на ранних этапах в первой половине–середине I тыс. н. э., либо под давлением необходимости поиска новых земель и ресурсов, что отразилось в динамике роста археологических памятников в эту эпоху в Юго–Западной Финляндии и области Хяме, которая своим вектором развития направлена на восток (Huurre 1979; Saksa 1992; 1992-a; Сакса 1986). Однако это движение населения на восток не могло быть крупномасштабным, поскольку возможности внутреннего развития в Западной Финляндии в форме освоения и введения в хозяйственный оборот близкорасположенных земель не были исчерпаны. Это проявилось в увеличении количества погребенных на тех же самых могильниках в Западной Финляндии и во второй половине эпохи меровингов и даже в более позднее время. Существенное увеличение количества памятников восточнее Хяме наблюдается лишь в эпоху викингов (IX–XI вв.).

На том основании, что ближайшие аналогии вещам западно-финского происхождения из могилы в Лапинлахти обнаруживаются в погребальных памятниках Юго-Западной Финляндии, можно предположить, что наиболее вероятный путь их поступления на Карельский перешеек проходил морем через Финский залив (Saksa 1994: 98–104: Сакса 1997: 95–96; 2000: 124).

По всей видимости, в процессе торгово-экономической деятельности пришлого населения в Приладожской Карелии в неё вовлекается местное население, результатом чего является не только появление «гибридной» погребальной обрядности, но, что важнее всего, зарождение поселен­ческих центров, ставших в эпоху позднего железного века основой развития и расцвета средневековой карельской культуры. В эпоху меровингов (VII–VIII вв.) эта тенденция в развитии населения обозначила совершенно новую ситуацию, при которой определяющим фактором становится внутреннее общественно-экономическое развитие в рамках территорий, на которых складывается постоянное население.

Прогрессивное экономическое развитие приводит ко всё большей доле оседлого населения, к расширению сфер деятельности, в первую очередь по значению — к земледельческому освоению территории. Как и на предыдущем этапе, значение Вуоксы как важнейшего стимулирующего развитие фактора было исключительно важно; все известные находки могильников, поселений или следов таковых на Карельском перешейке приурочены к этой водной артерии (рис. 2) (Кирпичников 1979: рис. 45; Saksa 1992-a; 1998: 126; Сакса 1999: 192-205; Uino 1997: 109–111, Fig. 4:4; 2003: 297). Роль Вуоксы как водного пути сохраняется и усиливается, она становится также связующей внутренней водной артерией. Значение этой водной системы в выборе места поселения все в большей степени определяется хорошим качеством земли по ее берегам, наличием сухих, удобных для проживания пологих всхолмлений с суглинистыми и песчаными почвами.

С наступлением эпохи викингов (IX–XI вв.) с присущей ей активной торговой деятельностью в регионе Балтики внутреннее развитие возникших на Карельском перешейке в эпоху меровингов поселенческих центров «притормаживается», во всяком случае, в археологическом материале четко не проявляется. Могильники и места находок отдельных вещей первой половины эпохи викингов (IX – первая половина X в.) не связаны, как правило, с зародившимися в предшествующую эпоху поселенческими центрами; они происходят из мест, где на это время не фиксируются следы постоянного населения (рис. 5). В большинстве своем это одиночные воинские погребения и отдельные случайные находки предметов вооружения и украшений. Увеличение количества погребений в последующее время позволяет выявить закономер­ности внутреннего развития могильников на протяжении продолжительного времени, более обоснованно сопоставить их с памятниками соседних территорий и выявить присущие могильникам Ка­рельского перешейка особенности. Наличие целой серии отдельных находок дополняет картину культурно–исторического развития рассматриваемого региона.

Наибо­лее ранние находки эпохи викингов, обнаруженные в Северо-Западном Приладожье, относятся к концу IX – первой половине X вв. Одна из них и самая известная — случайно обнаруженное в 1882 г. погребение расположено на южном склоне горы Линнавуори в Лопотти (пос. Куркиёки), на вер­шине которой находилось древнее городище. На месте погребения были найдены предметы воинского снаряжения и многочисленные женские украшения (рис. 6) (Appelgren 1891: 148–151).

Погребение в литературе интерпретируется как скандинавское (Кочкуркина 1982: 18) или как совершенное в соответствии с западно-финской погребальной традицией погребение переселенца либо местного жителя (Uino 1997: 115; 2003-a: 327–331).

Погребение совершено по господствующему в это время в Финляндии обряду (трупосожжение на каменной вымостке). Однако оно отличается от памятников аналогичного типа западных и центральных районов Финляндии отчетливым «викингским» обликом и «интернациональным» набором предметов вооружения и украшений. Погребенные в нем были тесно связаны в социально-культурном отношении с интернациональным «Ладожским миром» (Сакса 1984: 6; 1989: 94–97; Сакса, Тюленев 1990: 68–82; Сакса 1998: 22–23; 2000: 125; Saksa 1985: 37–49; 1992: 101–102; 1994-a: 98–104; 1998: 194–196). Характерно, что интернациональностью отличается не только мужской инвентарь, предметы вооружения из которого традиционно представлены лучшими и поэтому популярными в регионе типами, но и набор женских украшений. Костюм одной женщины характеризуется скандинавским обликом: скорлупообразные фибулы, литые ладьевидные браслеты, бусы. Второй женский костюм был ук­рашен уже финскими типами украшений, часть из которых характерна и для Прибалтики.

Попытаемся на основе рассмотренного выше и других немногочисленных сох­ранившихся погребений и отдельных находок определить характер и основные черты развития материальной культуры населения Карельс­кого перешейка в эпоху викингов (IX–XI вв.) (рис. 5).

К наиболее ранним погребениям на этой территории принадлежат следующие: Лопотти в Куркиёках, Валкярви Уосуккала, Юля-Кууса. Для всех этих памятников характе­рен устойчивый набор вооружения, состоящий из мечей типа Н и Е по Я. Петерсену, наконечников копий типа I и топоров типа V по классификации А.Н. Кирпичникова. К этому же времени (конец IX–X вв.) можно отнести девять случайных находок, главным образом, предметов вооружения.

Карелия, таким образом, в IX–X вв. становится частью «Ладожского мира» эпохи викингов. Западно-финские «переселенцы», оставившие эти захоронения, могут рассматриваться в свете этого не как представители колонизационного потока на восток из Западной Финляндии через центральные районы страны, а как подобные отрядам скандинавских викингов вооруженные группы воинов–торговцев, взявшие под контроль водные пути и пушные ресурсы Карельского перешейка и Северо-Западного Приладожья. В свете проведенного нами исследования аналогий найденным в Приладожской Карелии вещам становится очевидным, что отправной точкой этих отрядов являлся район Турку–Лайтила–Каланти в Юго-Западной Финляндии и поэтому естественно предположить морской путь (Сакса 2001: 97). В условиях, когда осевшие в Ладоге славяне и скандинавы были более заинтересованы в контроле и использовании ведущих на юг и восток путей, западные финны взяли под свой контроль местные карельские и финские рынки, «привязав» их к «схеме» ладожской международной торговли. Формируется местный рынок, обслуживающий транснациональную торговлю по Волжскому (Восточному) пути. Карелия уже более не являлась глухой таежной областью с редким населением. Следует также при оценке ситуации в эпоху викингов в Карелии учитывать и ведущие из карельского Приладожья на север водные пути, по которым можно было пройти вплоть до Ботнического залива и Белого моря. Сам факт наличия погребений воинов и полный набор воинского снаряжения в них говорит о вооруженных столкновениях и, косвенно, о достаточно жесткой конкуренции за контроль над этой территорией. Роль и деятельность западных финнов в первой половине эпохи викингов в Карелии сопоставима с ролью и деятельностью скандинавов в Восточной Европе. Карта распространения обнаруженных погребений и отдельных находок этого времени хорошо ложится на трассу русла Вуоксы, что указывает на военно-торговое использование этой водной системы уже в начале эпохи викингов (Saksa 1992-a: 468–479; 1994-a: 98–104; 1998: 196, 201; Сакса 1997: 95–96; 2000: 125).

Женские погребения представлены менее выразительно. Все же можно констатировать, что женские захоронения эпохи викингов, как и в предыдущий пе­риод, характеризуются известной «интернациональностью» сопровож­дающих украшений при преобладании западно-финских и скандинавских вещей. Но уже намечается определенная избирательность из всей массы распространенных в Финляндии, Скандинавии и Прибалтике типов изделий. На основе им­портных образцов возникает местное производство, создаются новые варианты предметов украшений.

С XI века начинается новый этап в развитии карельского общества. Могильники этого времени содержат значительно большее количество разновременных захоронений. Следовательно, они принадлежат уже местным общинам, хотя и остаются по обряду и инвентарю западно-финскими по форме. Карелия входит составной частью в область распространения западно-финской культуры. В сущности, со второй половины эпохи викингов эту культуру правильнее называть обще-финской, поскольку она охватила территорию расселения всех трех средневековых финских племен: суми, еми и карел. Однако одна важная особенность проявляется уже на этом этапе, предшествующем сложению собственной карельской культуры. Это избирательность, предпочтение лишь части украшений, а именно — наиболее популярных в Западной Финляндии и в целом на Балтике. В западно-финскую по облику культуру здесь, в Приладожской Карелии, добавляются обще-балтийские, интернациональные элементы. Происходит формирование определенного «вкуса». На следующем этапе эти вещи воспроизводятся на местах и тем самым местные мастера приобретают навыки ювелирного производства. Конец эпохи викингов в Приладожской Карелии знаменуется накоплением значительного количества серебра, аккумулированного в монетных и вещевых кладах. Таковых найдено пять. Как видно из распространения находок, население уже ос­воило к XII в. все те районы, где находятся более поздние достовер­но карельские памятники (рис. 5).

Рассмотренный нами период, в сущности, достоверное археоло­гическое начало известной по древнерусским летописям корелы. В это время сложилась территория распространения однотипных археологических памятников, в материале которых проявляется хронологическая преемственность на протяжении от эпохи меровингов до эпохи викингов, прослеживается эволюция отдельных предметов украшений.

Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь
Сакса А.И. - Средневековая Корела. Формирование этнической и культурной общности
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь

Спойлер (раскрыть)

Достаточно поступательное и наглядно проявляющееся развитие культуры железного века в Приладожской Карелии фиксируется начиная с середины I тысячелетия н. э., и связано оно с более глобальными процессами европейской истории, приведшими к возрастанию роли и самостоятельности в развитии отдельных областей в регионе Балтийского моря. В этой северной зоне проживания разноэтнических народов происходит становление национальных (племенных) культур и экономик на базе технологии железного века. Необходимо сразу отметить неравномерность в развитии различных частей этой территории; так, в Скандинавии, Прибалтике и Западной Финляндии к железному веку сформировались развитые и самостоятельные в культурном отношении области.
Из этого следует, что культура карел, как и других восточных прибалтийско-финских народов, не могла не развиваться под сильным внешним влиянием. На этом пути прослеживается несколько этапов. На начальном, относящемся к первой половине — середине I тысячелетия н. э., на основной территории проживания пракарел — на Карельском перешейке и в Северо-Западном Приладожье — параллельно (одновременно) существовали две различные культуры: местного населения, сохранявшего традиции каменного века, и пришлых промысловых охотников, принесших с собой изготовленные из железа наконечники копий и топоры, каменные блоковидные кресала, а также земледельческие навыки, что выявилось в ходе проведенных на этой территории в последние годы палеоэкологических исследований. Поиск аналогий упомянутым выше изделиям позволил установить, что они происходят из более развитых областей региона, то есть из Западной Финляндии, Эстонии, а также с Верхней Волги, где сформировался свой центр культуры железного века. Эти находки свидетельствуют о возросшем интересе к северной пушнине и, соответственно, о развитии пушной торговли в регионе.
В эпоху меровингов (VII—VIII вв.) происходит становление центров постоянного населения. Как и на предыдущем этапе, роль Вуоксы как важнейшего стимулирующего развитие фактора была исключительно важна: все известные находки поселений или следов таковых на Перешейке приурочены к этой водной артерии. Роль Вуоксы как водного пути сохраняется и усиливается, она становится связующей внутренней артерией. Значение этой водной системы в выборе места поселения всё в большей степени определяется хорошим качеством земли по её берегам, наличием сухих, удобных для проживания всхолмлений с суглинистыми и песчаными почвами. В материальной культуре этого времени наблюдается сильное западнофинское влияние. Погребальный обряд сохраняет архаичные черты; погребения перекрываются каменно-земляной насыпью (как и в Восточной Финляндии в целом), в то время как в Западной Финляндии именно с началом этой эпохи перешли к обряду захоронения на каменной вымостке. Уже это обстоятельство указывает на то, что к теории переселения к берегам Ладоги из Западной Финляндии части населения следует относиться с оговорками.
С наступлением эпохи викингов с присущей ей активной торговой деятельностью в регионе развитие этих переселенческих центров “притормаживается”, оно в археологическом материале четко не проявляется. Погребения этого времени представлены одиночными воинскими захоронениями с отчетливыми западно-финскими чертами как в погребальной обрядности (трупосожже-ние на каменной вымостке), так и в инвентаре (украшения запад-нофинских типов). Предметы вооружения представлены популярными в регионе и поэтому интернациональными типами. Это наглядно выступающее соответствие отнюдь, как это становится в свете последних исследований всё более очевидным, не означает продолжения массового переселения из Западной Финляндии через область Хяме на Карельский перешеек. Исследование погребального инвентаря показывает, что между районом Турку — Лайтила — Каланти в Юго-Западной Финляндии и Карельским перешейком аналогий вещам из погребений на Перешейке не находится и поэтому естественно предположить морской путь. По всей видимости, этих носителей западнофинской культуры не так привлекали новые земли, как возможности контроля за торговыми путями, по которым можно было попасть далеко на север, вплоть до Белого моря, и за торговлей пушниной.
Формируется местный рынок, обслуживающий транснациональную торговлю по Волжскому (восточному) пути. В западно-финскую по облику культуру здесь, в Приладожской Карелии, добавляются общебалтийские, интернациональные элементы (браслеты, фибулы, определенные типы мечей, топоров и копий). Тем самым “викингский” облик могил усиливается. Карелия входит в область западнофинской культуры, после чего её можно считать общефинской. Однако одна важная особенность рассматриваемой территории проявляется уже на этом этапе, предшествующем сложению собственной карельской материальной культуры. Это избирательность, предпочтение лишь части украшений, а именно — наиболее популярных в Западной Финляндии и в целом на Балтике. Происходит формирование определенного “вкуса”. На следующем этапе эти вещи воспроизводятся уже на местах и тем самым местные мастера приобретают навыки ювелирного производства.
В XI в. при сохранении в культуре присущих эпохе викингов черт (погребальный обряд, некоторые формы вещей) наступает отчетливый перелом в развитии населения. Могильники меняют свой облик: они значительно беднее, но самое главное — их функционирование не было кратковременным, многие продолжали использоваться и в последующую эпоху крестовых походов. Уже существующие к этому времени центры концентрации населения: Кякисалми (ныне г. Приозерск), Ряйсяля (Мельникове), Сак-кола-Лапинлахти (Ольховка) — продолжают развиваться и усиливаться. Проявляются новые — как, например, Кууппала в Кур-кийоки и Хелюля в Сортавале (городище Паасонвуори и др.).
Новым фактором, делающим возможным существование на ограниченной территории значительного количества людей, становится земледелие, которое, как показывают палеоэкологичес-кие исследования, последовательно и неуклонно развивалось начиная именно с этого времени. Земледелие, таким образом, становится основным формирующим поселенческие центры фактором, который, наряду с хорошим качеством земли, возможностями торговли (богатые промысловые ресурсы, удобные водные пути, продукты сельскохозяйственного производства), и составил фундамент процветания карел в последующую эпоху, основу их экономической безопасности. Военно-политическая составляющая безопасности обеспечивалась отлаженными экономическими и союзническими отношениями с Новгородом вкупе с поголовным вооружением мужского населения и наличием хорошо укрепленных крепостей. Из расположенных главным образом по Вуоксе поселенческих центров к XII—XIII вв. формируется известное по новгородским летописям племенное образование Карельская (Корельская) земля.

Рис.1. Археологические памятники в Приладожской Карелии I - первой половине II тыс.н.э.

Одной из главных особенностей существования и функционирования уже сложившейся ко второй половине XII в. карельской средневековой племенной (со своей территорией) и культурной общности явилось развитие в рамках, обозначенных выше, поселенческих центров — основы будущих погостов и позднейших приходов. Именно в этих центрах (рис. 1) складывалась и переживала расцвет средневековая карельская культура. Благодаря такого рода поселенческой структуре формировались местные ремесленные центры, продукция которых, соответствуя в целом принятым во всей древней Карелии формам и типам украшений, вносила местный колорит в национальный женский убор на уровне вариантов в орнаментации и выбора определенных, более популярных в данной местности типов украшений.
Другой характерной для этой эпохи особенностью является наличие всех основных видов археологических памятников (следов), отражающих, таким образом, многие стороны жизни древних карел. Это поселения, могильники, жертвенные и культовые места, укрепленные городища, монетные и вещевые клады, отдельные находки вещей. К тому же от этого времени (XII—XIV вв.) сохранились письменные источники, в основном новгородские и другие древнерусские летописи.
В этих условиях, при наличии целого комплекса археологических памятников, для их интерпретации, выявления максимально узких хронологических пластов и тенденции развития древнекарельского общества во времени чрезвычайную актуальность приобретает разработка детальной хронологической шкалы для всех категорий памятников. Основой для такой работы послужили материалы карельских грунтовых могильников, исследованных еще в конце XIX в. Характерной чертой карельских могил этой, так называемой эпохи крестовых походов в Финляндии, придающей им ярко выраженное своеобразие, является большое количество женских украшений костюма, число которых в случае коллективных могил с двумя-четырьмя погребенными (в этом случае всегда имеются захоронения мужчин) увеличивается. Это обстоятельство делает возможным установление надежной относительной хронологии, выявление динамики развития материальной культуры и погребальной обрядности. Находки карельских вещей в хорошо датированных культурных слоях древнего Новгорода и других городов-крепостей Северо-Запада России, существующие хронологические схемы по отдельным категориям вещей дают надежные основания и для абсолютной датировки вещей из могил, как мужских, так и женских, а также содержащих аналогичные изделия культурных слоев поселений и укрепленных городищ, вещевых кладов, других категорий памятников.

Рис. 1.а. Ножи с орнаментированными рукоятками в кожаных ножнах
В результате рассмотрения погребального инвентаря нами выделены три группы женских и две группы мужских могил. Хотя между входящими в группы могилами и существует разница во времени совершения захоронения, детальный анализ инвентаря приводит к выводу, что большая часть могил хронологически достаточно близка друг к другу. Наиболее старшие могилы датируются второй половиной XII в. или его концом — первой половиной XIII в., могилы следующей группы — XIII веком, наиболее младшие — тем же XIII в. — началом XIV в. К сожалению, считающееся точным датирование с помощью радиоуглеродного метода на материале из карельских могил не проводилось, другие же методы датировки не позволяют определить точные даты, хотя из анализа материала становится очевидным, что имеется группа могил, содержащих, по всей видимости, изделия одного ювелира или вышедшие из одной мастерской. Они, следовательно, относятся к очень узкому горизонту.
Обоснование такого ответственного вывода вытекает из уже выше отмеченного богатства карельского женского убора, содержащего целый набор различных бронзовых и серебряных украшений, а также из манеры украшать их гравированным орнаментом. В этом случае на рисунке (линейный или растительный орнамент) буквально читается “рука мастера”, поскольку, помимо наличия различных орнаментальных мотивов, еще и сам рисунок наносился в различной технике. Также и отлитые в литейной форме украшения имеют на поверхности определенные орнаментальные мотивы (овально-выпуклые фибулы с “ракообразным”, “зооморфным” орнаментом и т. д.). На этой основе построена типология наиболее типичных для карельской культуры украшений (рис. 2). С её помощью определяются, с использованием хронологических шкал, относящиеся к одному и тому же временному горизонту вещи на всей территории их нахождения.

Рис. 2.б. Ювелирные изделия (цепедержатели, подвески)
Таким образом, можно говорить не только в целом о карельской культуре XIII—XIV вв., как это происходило ранее, но и “привязать” отдельные могилы на могильниках и другие вещевые находки к определенному уровню культурного слоя на поселениях, “разводя” таким образом как могильники, так и различные горизонты культурного слоя (к примеру, в Кореле и Тиверском городке) по более узким хронологическим горизонтам. В итоге получается более динамичная и многообразная картина развития древнека-рельского общества и его культуры. Использование подобной методики рассмотрения археологического материала в сочетании с возможностями определения возраста брёвен построек и других сооружений из раскопок древней Корелы методами дендрохроно-логии и радиоуглеродного анализа позволяет по-новому рассмотреть взаимосвязь ремесленно-торговых и племенных центров с округой, в том числе (и в первую очередь) их влияние на развитие ремесла и материальной культуры карел в целом.
Возникновение Кякисалми (новгородская Корела с 1310г.), Ти-верского городка и Выборга завершило формирование Карельской (Корельской) земли. Расположение упомянутых укрепленных пунктов и наиболее густонаселенных и развитых поселенческих центров на Вуоксе указывает на роль последней как стержневой карельской артерии, формирующего всю поселенческую структуру фактора. Трудно переоценить роль этой водной системы в развитии экономики и торговли древней Карелии. Внутрикарельские связи хорошо прослеживаются по вышедшим из одной мастерской или изготовленным одним мастером украшениям, выявляемым в различных частях Перешейка и даже за его пределами. Международные торгово-экономические связи находят свое отражение в материале кладов, могильников и поселений. В свете последних исследований можно утверждать, что возникновение торгово-ремесленных центров с функциями также и укрепленных племенных центров приходится на период расцвета карельской культуры в конце XII—XIII в. Об этом свидетельствуют даты нижних слоев Корелы, относящиеся ко времени не позднее первой половины — середины XIII в., а также хронология вещевых находок во всех перечисленных городках. Рассмотрим их подробнее.
Кякисалми-Корела (Корельский город)

Наиболее масштабные работы здесь были проведены в 1970-х гг. (А. Н. Кирпичников) и в 1989—1990 и 1992—1993 гг. (А. И. Сакса). В результате этих раскопок вскрыты древнейшие горизонты культурного слоя на крепостном острове, выявлена хорошая, сопоставимая с новгородской, сохранность дерева и других органических остатков, а также зафиксированы следы ремесленного производства, собрана богатая коллекция предметов материальной культуры. На этом фоне в новом свете предстают также данные летописных источников, рассказывающие о событиях, связанных с Кякисалми-Корелой. К настоящему времени раскопками исследованы все культурные слои древнего города. Нижний, лежащий на материке (голубая глина), слой датируется первой половиной — серединой XIII в. Расплывчатость в датировке происходит от объективных причин: древесина, которую можно датировать с точностью до года рубки дерева, не всегда имеет такую сохранность, при которой остаются неповрежденными внешние кольца и даже кора.

Рис. 2.в. Овально - выпуклые фибулы.
Первые известия о карельском укреплении в устье Вуоксы связаны с попытками шведов взять под свой контроль приладожскую (восточную) часть Корельской земли, центром которой являлась небольшая островная крепость. Попытка эта не удалась: новгородцы, осознав опасность, шведов прогнали и крепость основательно укрепили. По прошествии пятнадцати лет, в 1310 году, как теперь уже документально подтверждено, на этом же месте были построены новые укрепления, ставшие опорой новгородской власти в Карелии.
Археологические раскопки прояснили историю городка на Вуоксе. Благодаря исключительной сохранности дерева все периоды его строительной истории, начиная с карельского племенного центра, относящегося ко времени не позднее первой половины XIII в., и продолжая известным по летописи временем его укрепления в 1295 и 1310 гг., хорошо фиксируются в культурных напластованиях крепостного двора. Некоторые вопросы возникают в трактовке слоя крупнозернистого песка мощностью до 0,5 м, перекрывавшего самый ранний строительный горизонт. Его характерной особенностью является большое количество керамики, исключительно круговой, щепы, залегающей также и слоями, оплавленных кусочков бронзы и целых изделий из металла, рыболовных грузил и поплавков. Особо следует отметить, что среди вещей, значительную часть которых составляли украшения (в том числе и карельских типов), имеются формы, бытовавшие задолго до основания поселения и могильника. Для могильников эпохи меровингов и эпохи викингов в Восточной Финляндии и Карелии характерно именно малое количество керамики.
Еще одно наблюдение, сделанное в процессе раскопок, свидетельствует о сложной гидрологической ситуации в устье Вуоксы при слиянии её с Ладогой, постоянно изменяющемся уровне воды в реке. Проведенные нами замеры показали, что на момент формирования нижнего строительного горизонта, залегающего на глубине около трех метров от современной дневной поверхности, уровень воды в Вуоксе был всего лишь на 34 см ниже уровня упомянутого горизонта. В дальнейшем тенденция сводилась к повышению уровня, что вынуждало постоянно укреплять берег, существенно также поднимая его, что хорошо видно на планах и разрезах раскопа. По-видимому, в процессе одной из таких подсы-пок на край острова была принесена земля (крупнозернистый песок) из центральной части острова либо из какого-то другого расположенного неподалеку места. Такого рода подсыпки делались неоднократно, причем земля бралась из одного места, что видно как по характеру песка, так и по находимым в нем вещам.
Тиверский городок

Это островное укрепленное поселение располагается в центральной части Карельского перешейка на месте Тиверских порогов, примерно в 14 км к югу от поселка Мельникове. До искусственно произведенного спуска воды в Вуоксе в районе Кивиниеми (ныне Лосеве) в 1857 г. оно располагалось на острове, омываемом двумя рукавами реки. Тиверский городок, находясь на одном из самых сложных и стратегически важных участков восточного рукава Вуоксинской системы, контролировал и обслуживал путь из Финского и Выборгского заливов в Ладогу, формируя совместно с Выборгом и Корелой систему прикрытия центральных районов Корельской земли от неприятеля.

Рис. 2.г. Подковообразные фибулы
Относительно даты возникновения упомянутого укрепления среди исследователей нет единого мнения. Финские археологи, начавшие работы на городище еще в конце XIX в., принимали за время его сооружения Х век или время около 1000 г. (Ю. Айлио, А. Хакман), не исключая и более позднюю дату — XII в. (Ю. Ринне). С. И. Кочкуркина, проводившая в 1970-е годы раскопки на городище, относит его основание ко времени между 1293 и 1323 гг., ссылаясь на то, что Ореховецкий договор запрещал возведение новых крепостей по обе стороны границы и, с другой стороны, строительство крепости на Вуоксе стало актуальным после возведения шведами Выборгского замка в 1293 г. А. Н. Кирпичников, также изучавший укрепления Тиверского городка, справедливо отмечая, что Ореховецкий мир часто нарушался и что новгородский летописец не упоминает городка во время походов шведов в устье Вуоксы в 1295, 1322 и 1337 гг., полагает, что основание его могло состояться в конце 1330-х годов или даже во второй половине XIV в. В письменных источниках Тиверский городок впервые встречается в списке “всем градом русским далним и ближним”, составленном в 1390—1396 гг. Последнее упоминание содержится в новгородской летописи, в записи о взятии его шведами зимой 1411 г.
В настоящее время, используя более дробную хронологию и типологию карельских древностей в сочетании с результатами полевых работ последних лет, стало возможным по-новому рассмотреть материалы раскопок 1970-х годов. Среди них присутствует ряд вещей эпохи викингов. Все они обнаружены в южной части раскопа. Здесь при рытье погреба в конце XIX в. был найден клад серебряных вещей. В состав клада входили 11 украшенных филигранью бусин, двойная плетеная цепочка с наконечниками, головное украшение из серебряной проволоки (“сюкерё”), круглая с филигранью подвеска, две восточные монеты с ушками (894—902, 976 гг.), круглый медальон, две новгородские монетные гривны и три отпиленных от них кусочка. Часть перечисленных украшений характерна и для других карельских кладов из Сипилянмяки в приходе Саккола (ныне Громове) и Кильпола в Хийтола. В них также находились отсутствующие в Тиверском кладе типичные для карельского костюма подковообразные фибулы, что расширяет возможности датирования.
Как нами уже выше было отмечено, время бытования этих, характерных для периода расцвета украшений устанавливается в промежутке от конца XII в. до конца XIII — начала XIV в. Следует особо отметить, что погреб был вырыт на валу. Клад, таким образом, был заложен в толще вала, или, что представляется более вероятным (в том числе и по глубине его залегания), вещи оказались в культурном слое поселения, перекрытом позднее валом. Культурный слой фиксировался и в других подвергавшихся в разное время раскопкам частях вала. Собственно и сам вал, защищавший южную часть острова, насыпан из культурного слоя. Причем состав вещей из культурного слоя и засыпки вала не различается. Следовательно, вал появился лишь после того, как культурный слой на городище уже сформировался, и время его сооружения можно отнести с большой вероятностью к концу эпохи крестовых походов (1050—1300 гг.) и даже к более позднему времени. Если исходить из предположения, что клад был оставлен в культурном слое, то вала на месте его нахождения еще не было в конце XII в., возможно, даже в первой половине XIII в., поскольку именно к этому времени относится часть вещей клада, а также обнаруженные в засыпке вала копоушка и керамика.

Рис. 2.д. Ювелирные изделия (копоушки, пронизки)
Найденные в засыпке вала вещи и интенсивный черный цвет земли могут указывать на то, что вал был насыпан с использованием земли с площадки городища после разрушительного вражеского нападения и перед угрозой нового. Это предполагает, что поселение на острове было уничтожено пожаром, в результате которого и формируется подобный слой. Учитывая представленные выше наблюдения, мы можем констатировать, что как предшествующее сооружению поселение, так и этап существования уже укрепленного городка укладываются в один и тот же временной и историко-культурный интервал — вторая половина эпохи крестовых походов и начало раннего средневековья (конец XII—XIV вв.). Это период расцвета Тиверского городка и одновременно последний этап его существования.
Отнюдь не случайно все ранние находки предметов эпохи викингов и эпохи крестовых походов происходят из южной части городища. В северной же части выявлены прежде всего следы производственной деятельности. Это несходство подчеркивается различием в характере укреплений: вал в южной части городка и каменная стена — в северной. Полагаю, что вал является более ранним сооружением по отношению к каменной стене, — это было отмечено и А. Н. Кирпичниковым. Есть основание предполагать, что вал первоначально защищал лишь южную часть острова, на которой и сосредоточены все ранние находки. На каком-то этапе и здесь принялись возводить каменную стену, следы которой фиксируются внутри вала, но по каким-то причинам она осталась недостроенной и её компенсировали насыпкой вала.
В уточнении этапов строительной биографии острожка могут помочь летописные известия о походах шведов на Карельский перешеек. Путь из Выборга в Ладогу лежал по Вуоксе мимо Тиверского городка, и поэтому при усилении внешней угрозы его следовало укрепить. Шведы предпринимали походы на Кякисал-ми (с 1310 г. Корела) в 1294/95, 1314, 1322, 1337 и 1338 гг. Из них лишь целью двух походов — 1294/95 и 1322 гг. — было захватить военным путем крепость; как и в случае с Кякисалми, шведы могли захватить и сжечь во время похода 1294/95 г. и Тиверский городок.
Известно, что до завоевания шведами Западной Карелии на месте будущего Выборгского замка и в Кякисалми были уже карельские укрепления. Несомненно, таковое существовало и у Тиверских порогов. Общей чертой всех этих вуоксинских укреплений было их островное расположение. Эта сформировавшаяся к XIII в. цепочка сделала Вуоксу внутренней карельской артерией, осью, на которой сформировалась Корельская земля. Но в этой системе, как мы уже неоднократно подчеркивали ранее, было одно слабое звено: тот, кто овладевал этими городками, получал под свой контроль всю Карелию. Это хорошо понимали шведы, отправившиеся немедленно после постройки Выборгского замка на завоевание центра восточной, приладожской части Карелии — Кякисалми. Новгородцы, потеряв западные карельские погосты, не могли допустить столь резкого нарушения равновесия, установившегося в результате многолетней борьбы со Швецией в восточной части Балтики. В Короле с 1310 г. находился новгородский гарнизон, власть в крае осуществлялась наместниками.
Последний всплеск обострения этой борьбы наблюдался накануне подписания Ореховецкого мирного договора в первой четверти XIV в. С этим временем может быть связано какое-либо очередное укрепление и Тиверского городка. К этому столетию относится и сооружение каменной стены в северной части острова.
В заключение этого достаточно краткого обзора развития Карелии до окончательной потери самостоятельности карельской знатью в начальные десятилетия XIV в. следует упомянуть о плодотворном международном и междисциплинарном сотрудничестве на Карельском перешейке. В раскопках на крепостном острове на протяжении двух полевых сезонов участвовала археолог Пирьё Уйно из Финляндии; бывали и другие археологи из соседней страны. Материалы раскопок анализировались как в нашем Институте истории материальной культуры Российской Академии наук (РАН), так и в научных центрах Финляндии: Музейном ведомстве, университетах Турку и Иоенсуу, Геологической службе Финляндии. С российской стороны в работах принимал участие Институт озероведения РАН. Нельзя не отметить и тесное сотрудничество с музеями, а также со многими частными лицами, жителями Карельского перешейка и Северо-Западного Приладожья.
ИЗ ПУБЛИКАЦИЙ АВТОРА ПО ТЕМЕ
Results and perspectives of archaeological studies on the Karelian Isthmus // Fennoskandia archaeologica. — Helsinki, 1985. — Vol. П. — P. 37—49.
Средневековая корела (к вопросу о происхождении этнической общности) // Материалы VI Международного конгресса финно-угроведов, [24—30 июля 1985 г., Сыктывкар: В 2 т.] / АН СССР. Урал. отд-ние. Коми науч. центр. Ин-т яз., лит. и истории. — М.: Наука, 1989. — Т. 1. — С. 94—97.
Karelia and the West Finnish cultural area in the Late Iron Age // Cultural heritage of the Finno-Ugrians and Slavs. — Tallinn, 1992. — P. 96—105.
Karjala ennen kolmatta ristiretkea // Suomen varhaishistoria. — Rovaniemi, 1992. — S. 468—479. — (Studia historica septentrionalia; 21).
The early history of the fortress of Kakisalmi, Russian Karelia — archaeological and radiocarbon evidence // Fennoscandia archaeologica. — Helsinki, 1995. — Vol. XII. — P. 41—47. — Joint authors: T. Kankainen, P. Vino.
The early history of the fortress of Kakiealmi, Russian Karelia, as evidenced by new dendrochronological dating results // Ibid. — P. 215—220. — Joint authors: P. Zetterberg, P. Vino.
Ancient history of the population of the present-day Leningrad Region // Karelia and St.Petersburg. — Joensuu, 1996. — P. 27—37.
The history of environment and development of agriculture on the Karelian Isthmus and N<orth->W<estem> Ladoga region: a palaeoecological and archaeological study // Congressus Octavus Internationalis Fenno-Ugristarum. — Jyvaskyla, 1996. — Pars VII. — P. 371—376. — Joint authors: E. Qronlund, H. Simola, J.- P. Taavitsainen, L. Kivinen, K. Tolonen.
Rautakautmen Karjala: Muinais-Karjalan asutuksen synty ja varha-iskehitys. — Joensuu, 1998. — 258 s. — (Studia Carelica Humanistica; 11).
Итоги изучения карельских крепостей эпохи средневековья // Раннесредневековые древности Северной Руси и её соседей / Ин-т истории матер, культуры Рос. АН. — СПб., 1999. — С. 192—206.
ИЗБРАННАЯ БИБЛИОГРАФИЯ
Nordman С. A. Karelska jarnaldersstudier. — Helsingfors, 1924. — (Suomen Muinaismuistoyhdistyksen Aikakauskirja; T. XXXIV: 3).
Кочкуркина С. И. Археологические памятники корелы, V—XV вв. / АН СССР. Карел, фил. Ин-т яз., лит. и истории. — Л.: Наука, 1981. — 160с.
Кочкуркина С. И. Древняя корела / АН СССР. Карел, фил. Ин-т яз., лит. и истории. — Л.: Наука, 1982. — 216с.
Кирпичников А. H. Каменные крепости Новгородской земли / АН СССР. Ин-т археологии. — Л.: Наука, 1984. — 275 с.
Vino P. Ancient Karelia: Archaeological studies = Muinais-Karjala: Arkeologisia tutkimuksia. — Helsinki, 1997. — 426 s. — (Suomen Muinaismuistoyhdistyksen Aikakauskirja; T. 104).

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Становление православия в Карелии (XII - XVI век)
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь
Письменные известия о карелах (X-XVI в). С.И. Кочкуркина, А. М. Спиридонов, Т. Н. Джаксон. Петрозаводск, 1996.
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь

Спойлер (раскрыть)

«История Норвегии»

На северо-восток простираются за Норвегию многочисленные племена, преданные (о ужас!) язычеству, кирьялы и квены, рогатые финны, и те и другие бьярмоны. Но мы не знаем точно, какие племена обитают за этими. Однако, когда некие моряки стремились проплыть от Ледяного острова[1] к Норвегии и встреч­ными бурями были отброшены в зимнюю область, где приби­лись между вириденами[2] и бьярмонами, где, как свидетельствуют, обретались люди удивительной величины и где была страна дев (каковые, как говорят, зачинают, попробовав воды)... (Historia Norwegix, 1880, р. 74—75).
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь

Спойлер (раскрыть)

«Легендарная сага об Олаве Святом»
Теперь плывет ярл Свейн через Фольд. И так на юг вдоль земли, и приплывает теперь со своим войском на юг в Данмарк, и на восток через Эйрарсунд, и так в Свитьод[1] к конунгу свеев, рассказывает ему эти новости. Теперь предлагает конунг свеев ярлу остаться у него. А ярл говорит, что хочет воевать летом на Восточном пути. Затем он так [и] поступает. И осенью он был на востоке в Кирьялаланде, отправился оттуда вверх[2] в Гардарики[3], опустошая страну. Заболел там и умер там осенью. Лишился тогда ярл Свейн своей жизни. А Эйнар отправился назад в Свитьод. И много лет был там в державе конунга свеев и на севере в Хельсингаланде, а иногда в Данмарке. (Olafs saga hins helga, 1922, s. 26).

Спойлер (раскрыть)

«Красивая кожа»

Ярл Свейн отправился на юг в Данмарк, а оттуда на восток в Свитьод к конунгу свеев и рассказал ему эти новости. Конунг Олав хорошо принял ярла и просил его остаться у него в Свитьод, но он хотел воевать летом в Восточном государстве, и так он и сделал. И когда наступила осень, он [уже] был на востоке в Кирьялаланде, отправился оттуда вверх в Гардарики, опустошая страну, заболел там и умер. Эйнар Брюхотряс отправился назад в Свитьод и был много зим в державе конунга свеев или в Нордхельсингьяланде, а иногда в Данмарке. Конунг Олав Толстый подчинил тогда всю Норвегию с востока от Эльва и на север до Гандвика. (Fagrskinna, 1902—1903, s. 154).
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь

Спойлер (раскрыть)

Снорри Стурлусон «Круг земной»



...тогда сказал Торгнюр: «Иной нрав теперь у конунгов свеев, нежели был раньше. Торгнюр, мой дед по отцу, помнил Эйрика, конунга Уппсалы, сына Эмунда, и так говорил о нем, что, пока он мог, он каждое лето предпринимал поход из своей страны и ходил в различные страны, и покорил Финнланд[1] и Кирьялаланд, Эйстланд[2] и Курланд[3] и многие другие восточные земли. И можно видеть те земляные укрепления и другие постройки, которые он возвел... Торгнюр, мой отец, всю жизнь находился у конунга Бьёрна. Был ему известен его обычай. При жизни Бьёрна государство его было очень сильным и не уменьшалось... А я помню конунга Эйрика Победоносного, и был я с ним во многих походах. Увеличил он государство свеев и смело защищал его... А конунг тот, который сейчас [у нас] ... теряет земли, обязанные данью, из-за отсутствия энергии и мужества...» (Snorri Sturluson, 1945, s. 115—116).
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь

Спойлер (раскрыть)

«Сага об Эгиле Скаллагримссоне»

XIV. О Торольве
Той зимой Торольв снова отправился в [Финн]марк и было с ним сто человек; поехал так же, как и предыдущей зимой; торговал с финнами и побывал во многих местах в [Финн]марке. А когда он зашел далеко на восток, и там стало известно о его путешествии, то пришли к нему квены и сказали, что они были посланы к нему, и что это, сделал (т. е. послал их. — Т. Д.) Фаравид, конунг Квенланда, [потому] что кирьялы напали на его землю. И он послал [в придачу] к этому слово, чтобы Торольв пришел туда и оказал ему помощь. За этим следовало сообщение, что Торольв получит равную долю [добычи] с конунгом, а каждый из его людей — как два человека конунга. А таков был закон у квенов, что конунг получал третью часть того, что [получали] его воины, а кроме того, все добытые бобровые и собольи шкуры и другие ценные меха. Торольв рассказал об этом своим дружинникам и предложил им на выбор, ехать или нет, и большинство было за то, чтобы попытать счастья, поскольку добыча могла быть такой боль­шой, и было решено, что они поедут назад вместе с послами.
Финнмарк — весьма обширный, с запада его омывает море, от которого идут большие фьорды, то же — на севере и повсюду на востоке. А к югу [от Финнмарка находится] Норвегия, и простирается [Финн]марк почти так же по [своей] внут­ренней южной [границе], как Халогаланд по внешней[1]. А к востоку от Наумудаля[2] лежит Ямталанд, а затем Хельсингаланд, а затем Квенланд, затем Финнланд, затем Кирьялаланд, а Финнмарк лежит ниже[3] всех этих земель. И (есть поселения среди гор во многих местах в [Финн]марке, некоторые в долинах, а некоторые у озер. В Финнмарке —удивительно большие озера, а там у озер — большие леса. И из конца в конец через весь [Финн]марк тянутся высокие горы, и называются они Килир.
И когда Торольв пришел на восток в Квенланд и встретился с конунгом Фаравидом, то собрались они в путь, и было у них (т. е. квенов.—Т. Д.) три сотни человек, а у норвежцев — четвертая [сотня], и отправились сухим путем через Финнмарк, и пришли туда, где были (т. е., вероятно, жили.—Г. Д.) на горе кирьялы, те, что раньше напали на квенов. И когда они (кирьялы.—Т. Д.) обнаружили, что враг рядом, собрались они вместе и двинулись навстречу, рассчитывая, как и раньше на победу. Но когда началась битва, решительно выступили вперед норвежцы, [ибо] у них были более надежные щиты, чем у квенов. Стало тогда нести потери войско кирьял, многие были убиты, а некоторые бежали; взяли они, конунг Фаравид и Торольв, там огромное богатство, вернулись назад, в Квенланд, а затем отправился Торольв со своим войском в [Финн]марк, расстались они с конунгом Фаравидом дружески...
XVII. Той же зимой[4] отправился Торольв вверх на гору с сот­ней человек, отправился тогда сразу на восток в Квенланд и встретился с конунгом Фаравидом. Посовещались они тогда и решили отправиться на ту гору, как предыдущей зимой. И было у них четыре сотни людей, и пришли вниз[5] в Кирьялаланд, напали там на те поселения, которые оказались им по си­лам по причине многочисленности [их войска], грабили там и добывали богатство, отправились затем назад, когда зима подошла к концу, в [Финн]марк. Отправился Торольв весной к себе домой. Его люди ловили тогда треску в Вагаре, а некоторые — сельдь; и делал он разного рода запасы в своем доме. У Торольва был большой корабль, который был пригоден для морских плаваний, корабль был построен как нельзя лучше, сильно раскрашен до ватерлинии, в придачу к этому имел па­руса в синюю и красную полоску, [и] вся оснастка корабля была тщательно подобрана. Торольв велел снарядить тот ко­рабль и подобрал своих людей, чтобы отправиться на нем; ве­лел нагрузить его сушеной рыбой и кожами, и шкурками горностая; туда велел он добавить и много беличьих шкурок, и других пушных товаров, тех, что он добыл на горе, и было это огромное богатство... Можно найти много свидетельств того мошенничества, которым Торольв занимался в [Финнмарке, потому что торговый корабль, который больше всех других в Халогаланде, был снаряжен весной в Санднесе, а Торольв говорил, что ему одному принадлежит весь груз, который на нем. Я думаю, что почти весь он нагружен мехами, и думаю я там должно быть больше бобров и соболей, чем Торольв привез тебе. (Egils — saga.., 1809, S. 56—59, 68, 69, 71).
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь

Спойлер (раскрыть)

Стурла Тордарсон. «Сага о Хаконе, сыне Хакона»

Той зимой, когда конунг Хакон сидел в Трандхейме, прибыли с востока из Гардарики послы конунга Александра из Хольмгарда. Звался Микьял и был рыцарем тот, кто предводительствовал ими. Жаловались они на то, что нападали друг на друга управляющие[1] конунга Хакона на севере в [Финн] марке и отправились [они] на восток в Хольмгард вместе с послами Хольмгардов, так как они постоянно вели войну с грабежами и убийствами. Были там назначенные встречи и было принято решение, как этому положить конец. ... Конунг Хакон принял такое решение, что послал он весной людей из Трандхейма, и отправились [они] на восток в Хольмгард вместе с послами конунга Александра. Возглавлял ту поездку Виглейк, сын священника, и Боргар. Отправились они в Бьёргюн и так еще восточнее[2]. Прибыли они летом в Хольмгард, и принял их конунг хорошо, и установили они тогда мир между собой и своими данническими землями так, что никто не должен был нападать на другого, ни кирьялы, ни финны; но продержалось это соглашение недолго. (Flateyjarbok, 1945, b. III, bl. 537).
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Еще скандинавские сочинения о карелах

Спойлер (раскрыть)

«Разграничительная грамота»

Вот границы между владениями конунга Норвегии и конунга руссов по тому, что говорили старые люди и говорят теперь старые поселенцы и финны. Русским брать дань по морю до Люнгестува, а на горе до Мелеа, а идет она напрямик от моря до Люнгестува и на восток к Кьёль. А норвежский конунг берет дань на востоке до Трианема и по берегу Гандвика до Велсага там, где есть полукарелы или полуфинны, у которых матери были финки. Брать в тех крайних границах не более пяти серых шкурок с каждого лука или по старине, если они хотят, чтоб по старине было[1]. (Antiquites cusses..; t. II, 1852, p. 493—494).
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь

Спойлер (раскрыть)

Исландские анналы
1271 г.
... Тогда корелы и квены произвели большие опустошения в Халогаланде. ...
(AR//IA, s. 138).
... корелы произвели опустошения в Халогаланде. (GA//IA, s. 331).
1279г.
... Карелы схватили на горе Торбьёрна Скени, управляющего конунга Магнуса, и убили его[2] тридцать пять человек ...
(HHA//IA, s. 70). (AR//IA, s. 141).
1296г.
... господин Торгисль, дроттсети[3] конунга свеев, покорил 2 части Кирьялаланда и крестил...
(GA//IA, s. 331).
1302г.
... нападение карел с севера на Норвегию и господин конунг Хакон послал против них Эгмунда Унгаданц с большим войском...
(AV//IA, s. 52). (HHA//IA, s. 73). (FA//IA. s. 335).
... господин Эгмунд Унгаданц воевал с карелой при поддержке конунга Хакона.
(SA//IA, s, 200, под 1303 г.).
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь

Спойлер (раскрыть)

Древнескандинавские географические сочинения
IX. 1. «Какие земли лежат в мире»

В той части мира находится Европа, и самая восточная [там] — Великая Свитьод. Туда приходил крестить апостол Филипп. В том государстве есть та [часть], которая зовется Руссия, которую мы называем Гардарики. Там такие главные города: Морамар, Ростова, Сурдалар, Хольмгард, Сюрнес, Гадар, Палтескья, Кёнугард. Там первым жил Магон, сын Иафета, сына Ноя. Рядом с Гардарики лежат такие земли: Кирьялы, Ревалы, Тавейсталанд, Вирланд, Эйстланд, Ливланд, Курланд, Эрмланд, Пулиналанд, Виндланд — самый западный ближайший к Данмарку.
(Hauksbok,1892—1896, s. 155).
«Описание земли III»

В Европе самая восточная — Сифия, которую мы называем Великой Свитьод, там проповедовал апостол Филипп; Гардари­ки, там находится Палтескья; и Киэнугарды, там первым жил Магог, сын Иафета, сына Ноя. Там есть также Курланд и Кирьялаланд, Самланд и Эрмланд. Виндланд — самый за­падный ближайший к Данмарку. (Antiquites russes.., t. II, 1852, p. 447).
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь

Спойлер (раскрыть)

Сага об Одде-Стреле»

Гардарики—такая большая страна, что были тогда там вла­дения многих конунгов: Марро звался конунг, он правил Морамаром, та земля находится в Гардарики; Радстав звался конунг, и там, где он правил, [земля] называлась Радстова; Эддвал звался конунг, он правил тем владением, которое на­зывается Сурсдал, Хольмгейр звался тот конунг, который вслед за Квилланусом правил Хольмгардом; Палтес звался конунг, он правил Палтескьюборгом; Кёнмар звался конунг, он правил Кенугардами, а там сначала жил Магог, сын Иафета, сына Ноя. Все эти конунги, которые сейчас названы, давали дань конунгу Квилланусу. Но прежде чем Одд пришел в Хольмгард, Квилланус три предшествующие зимы собирал войско. Думали люди, что он заранее знал о предстоящем приходе Одда. Там были с ним все перечисленные ранее конунги. Сварт, сын Гейррида, был [там], а также Эгмунд, победитель Эйфьова, — так он был назван. Там было также огромное войско из Кирьялаланда и Равесталанда, Реваланда, Вирланда, Эйстланда, Ливланда, Витланда, Курланда, Ланланда, Эрмланда и Пулиналанда. Это было такое огромное войско, что невозможно со­считать, сколько сотен в него входило; люди были сильно удивлены, для чего могло предназначаться такое несметное ко­личество людей, которое там было собрано. (Orvar-Odds saga, 1888, s. 187).
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь

Спойлер (раскрыть)

«Сага о Хальвдане, сыне Эйстейна»

XV. Ульвкеля продолжал интересовать вопрос, кем мог быть тот [человек], который во время сражения выступил на стороне Хальвдана и его людей, и конунг Харек сказал ему, что зовут того [человека] Грим, «и правит [он] на востоке в Кирьялаботнаре и захватил там государство, и не знают люди, от­куда он родом. Его сопровождает приемная дочь, такая красивая девушка, что люди не слышали о другой, столь же прекрасной»...
С наступлением весны снарядили они свои корабли. У них было огромное войско; с ними были два финских конунга, звали одного Фид, а другого — Флоки; они были колдунами. Вот плывут они до тех пор, пока не пришли на восток в Кирьялаботнар и не отыскали Грима. Там не было нужды выяснять, в чем его вина; предложили они Гриму [либо] тотчас вступить а битву, либо подчиниться им и передать конунгу все государ­ство и свою приемную дочь.
XVI. Теперь пойдет рассказ о Хальвдане, сыне конунга, что раны его все зажили и к нему возвратилась вся его сила. Вот идет он, чтобы поговорить со стариком и старухой, и сказал, что ему очень хотелось бы оттуда уехать, а потом спросил, кем бы мог быть тот человек, который отправил его туда на изле­чение, или кого[-то другого] ему следует благодарить за спа­сение жизни.
Хрифлинг отвечает: «Так как я верю в твое благородство, то могу я тебе открыть, кто он. Грим зовут человека, который правит на востоке в Кирьялаботнаре; он большой герой; [это] он тебя послал сюда ко мне; теперь ты мог бы отблагодарить его за спасение жизни, потому что сейчас ему нужны благородные люди. Туда сейчас пришли конунг Харек из Бьярмаланда, Ульв Злой и Ульвкель Мастер и хотят отомстить за свое позорное поражение в бою против вас; выступили они теперь в поход со своим войском, и мне сказали, что конунг Харек хочет получить приемную дочь Грима, которую зовут Ингигерд н которая прекраснее всех девушек»...
«Мог бы ты назвать мне кратчайший путь туда? — сказал Хальвдан, — потому что мне хотелось бы прийти туда, как можно скорее». Трудны здесь многие пути, — сказал Хрифлинг, — и на кораблях нельзя доплыть скорее, чем за пять не­дель, и этот путь смертельно опасен из-за викингов и воинов. Другой путь лежит восточнее, и там, однако, нужно двигаться по горам и пустынной местности, и это — длинный путь и труднопроходимый, и, в конечном счете, не совсем ясный. Третий — самый близкий, [и], если он хорошо удастся, то по нему можно добраться за три недели, но там много препятствий. Сначала — это лес в двадцать переходов[1], который называется Кольског; там живет тот разбойник, которого зовут Коль, и дочь его, которую зовут Гуллькула; никто не может надеяться остаться в живых, если их встретит. Оттуда недалеко другой лес, кото­рый называется Клифског, [протянувшийся на] четыре и два­дцать переходов; там живет тот разбойник, которого зовут Хальгейр; с ним кабан, встреча с которым хуже, чем с двена­дцатью людьми. Вслед за тем приходишь ты в тот лес, кото­рый называется Кальварског, он [длиной] в шестнадцать и два­дцать переходов; там нет никакой пищи, кроме ягод и древес­ной влаги; там находится разбойник, которого зовут Сель, и с ним пес, большой, словно бык; у него человеческий ум и в бою он лучше двенадцати мужчин. А когда ты выйдешь из тех лесов, то с востока с Кьёля появляется поток воды; ни­кто не знает, откуда он берется; переплыть через поток за один прием могут те люди, которые лучше всех плавают; а оттуда недалеко до того замка, которым правит Скули. Если ты не будешь медлить, то должен прийти тогда, когда там [еще] будет идти битва». — Хальвдан попросил его подготовить все к походу.
XXIV. Там так и произошло, что эти свадьбы были отпраздно­ваны с большой пышностью, и в конце концов каждый конунг отправился к себе домой; а Хальвдан пробыл там зиму, и жили они в любви с Ингигерд. Свида Смелого-в-Нападении послали они на восток в Кирьялаботнар, и должен был он стать там хёвдингом и держать то владение ярла Скули.
XXV. Вслед за тем пришли с востока из Бьярмаланда люди Сигмунда и сказали, что викинги грабили в Бьямаланде и Ногарде[2]; они убили Свида Смелого-в-Нападении и подчинили себе Кирьялаботнар и большую часть Руссаланда. И когда они узнали об этом, Хальвдан и Сигмунд, собрали они войско и пошли на восток в Бьярмаланд.
XXVI. Валь убил Свида и подчинил себе Кирьялаботнар. Он получил так много золота, что его невозможно было сосчитать, и взял он его у великана Свади, который жил в той горе, что называется Блесанерг; это к северу от Думбсхаф[3]. Свади был сыном Аса-Тора. Валь владел тем мечом, который назывался Хорнхьялти, он был изукрашен золотом и всегда разил в уязвимое место[4]. (Halfdanav saga.., 1917, s. 116—119, 133—134,
136—137).
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь

Спойлер (раскрыть)

«Фрагмент о древних конунгах»

... Гардарики; там правил тот конунг, который звался Радбард ... он (конунг Ивар.— Г. Г.) направляет (ведет) то войско в Аустррики против конунга Радбарда, говоря, что разорит и сожжет все его государство. Конунг Ивар был тогда очень стар; и когда он привел то войско на восток в Кирьялаботнар и думает сойти с корабля с дружиной; — там начиналось госу­дарство конунга Радбарда; была ночь, и конунг спал на возвы­шении на своем боевом корабле (драконе)... (Sogur Danako-nunga, 1919—1925, s. 9—10).
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь

[Laszlo]

Сакса А.И. - Итоги изучения карельских крепостей эпохи Средневековья
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь
Pirjo Uino - The Background of the Early Medieval Finnic Population in the Region of the Volkhov River: Archaeological Aspects
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь
Предметы характерные для культуры карел в 10 — 14 вв.
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь
Jukka Korpela, The World of Ladoga: Society, Trade, Transformation and State Building in the Eastern Fennoscandian Boreal Forest Zone, c. 1000–1555. (Nordische Geschichte, 7.) Berlin: Lit, 2008.
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь
Aalto, Pentti; & Pekkanen, T. (1975—1980). Latin sources on north-eastern Eurasia (2 Vols). Wiesbaden: Otto Harrassowitz.
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь

[Laszlo]

Хроника епископов Финляндии - Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь
Хроника Эрика - Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь
Поход шведов против тавастов из Хроники Эрика -

Цитата

[Крестовый поход на Тавастланд] 16

Эрик со всей страны пригласил
90 рыцарей, тех, кто им равным был,
воинов, бондов в назначенный час [14]
(делают так господа и сейчас),
чтоб повеленье свое объявить —
всех их в военный поход снарядить,
95 В земли язычников путь указал.
Зятю он войско отдать приказал.
Биргера 17 войско просил повести,
думал, что лучше его не найти.
Счастлив был Биргер решением очень.
100 Конунга славу хотел он упрочить.
С радостью взяли копья и стрелы
воины, твердые духом и смелые.
Шлемы, латы, мечи и кольчуги
розданы людям — крепки и упруги.
105 Люди разъехались, полные сил,
сделали все, о чем конунг просил.
На воду шнеки 18 спустив, корабли.
Деньги в немалых мешках принесли,
и получил из мешков деньги тот,
110 но кто отправлялся в далекий поход.
Ждут впереди неизвестности муки.
Жены стали заламывать руки,
слезы ручьями по лицам текли,
по утешенье в душе берегли —
115 Господа славу мужья их умножат.
Предков мечи, что злата дороже,
храбрые воины сняли с гвоздей.
Много мечи провисели там дней.
К берегу жены мужей провожали,
120 за руки долго, прощаясь, держали.
Губы красны в поцелуях встречались.
словно в последний раз целовались.
Так для многих оно и было...
Войско в далекий поход уходило.
125 С ветром попутным они отплыли.
К встрече готовы язычники были.
Знали они, что свей придут [15]
им не во благо — смерть принесут.
Вот христиане в гавань вошли.
130 Штевни златые заметны с земли.
Видят язычники их приближенье,
радость исчезла с лиц их в мгновенье.
Свеи со знаменем на брег сошли,
крепких преград для себя не нашли.
135 Свеев мечи и кольчуги из стали
вскоре на всем берегу засверкали.
Их христиане проверить смогли
людом Тавастланда 19 — дикой земли.
Думаю, так и случилось тогда:
140 золото взяв, серебро и стада.
много язычников прочь побежали.
Свеев победа, враги задрожали.
Тем, кто решился оружье сложить.
истинной вере смиренно служить,
145 свей вернули имущество, скот.
Главное, что сохранили, — живот.
Если язычник мечу не сдавался,
тут же он с жизнью своей расставался.
Крепость построить на поле брани,
150 жить в ней решили тогда христиане.
Тавастаборг 20 — ту крепость назвали.
Горя язычники много узнали!
Всё христианами там заселялось.
Верю, что так и доныне осталось.
155 Эту страну, что Эрик крестил.
думаю я, русский князь упустил 21.

Комментарии

Цитата

16. [Крестовый поход на Тавастланд]. Идея крестовых походов была все еще популярна в Европе. Папа постоянно издавал буллы, призывающие римских католиков "проверить" мечи на язычниках и православных. В 1237 г. Григорий IX воззвал к Швеции, указав на Тавастланд как объект крестового похода (DS, 298). Именно тогда и был совершен крестовый поход на Финляндию, который возглавил шурин конунга Эрика Шепелявого Биргер (Lind 1991, 294). Автор умышленно изменяет хронологию событий, связывая во времени поход Биргера со смертью Эрика Шепелявого (ст. 157). Это было необходимо для того, чтобы представить ярла Биргера, основателя прославляемого рода, в благоприятном свете, а также создать впечатление законности выборов Вальдемара Биргерссона в конунги (см. статью “Литературные и языковые традиции "Хроники Эрика"”).

17. Биргер упоминается здесь без своего обычного титула ярл, как зять конунга, или просто по имени, не случайно. Во время похода (1238—1239 гг.) он еще не был ярлом.

18. Шнеки (от снн. snecke) — разновидность шведских и немецких кораблей небольшого размера. Упоминаются в русских источниках. В Новгородской I летописи под 1142 г. говорится: "В то же лето приходи Свьискеи князь с епископом в 60 шнек" (НIЛ, 26).

19. Тавастланд — область на юго-западе Финляндии, получившая свое название от проживавших в ней тавастов. Считается, что тавасты — это разновидность эстов (тав-эсты). Первую часть этого слова возводят к др.-ш. глаголу "tefia" — медлить, имея в виду, что тавасты — это наиболее тяжелые на подъем эсты, переселившиеся в Финляндию последними. В некоторых шведских диалектах вплоть до начала XX в. использовалось слово "tavasthuvud" (тавастовая голова) — тугодум. Финское название Тавастланда — Нате, а тавастов — Hamelaiset (владельцы низменной земли). Именно отсюда происходит русское обозначение этого народа и его земли — Емь (Lehrberg 1816, 164).

20. Тавастаборг — замок Тавастхюс.

21. Ст. 155—156 раскрывают подлинные планы Биргера — ослабить влияние русского (т. е. новгородского) князя в этой области. Е. Рыдзевская предполагает, что в этих строках содержится указание на то, что тавасты находились с Новгородом в каких-то отношениях подчиненности (Рыдзевская 1978, 109).

Хроника Эрика 1999 года издания -

Цитата

[Основание Стокгольма] 53

Свеям урон наносили огромный
475 козни карелов — язычников темных. [25]
До вод Мелара они доплывали,
будь сильный шторм иль спокойные дали.
Шли, не стесняясь, шхерами свеев,
гости незваные, злобу лелея.
480 Плыли до Сигтуны раз корабли.
Город сожгли и исчезли в дали 54.
Жгли всё дотла и многих убили.
Город с тех пор так и не возродили.
Архиепископ Йон там сражен.
485 Весел язычник, в радости он,
что у крещенных так плохи дела.
Русским, карелам смелость дала
мысль та, что свеям не устоять
и можно смело страну разорять.
490 Чистую правду поведал здесь я:
славный погиб в Асканесе 56 Йон ярл 55,
тот, что последние девять лет,
дом свой не видя, в латы одет,
с русскими и ижорой сражался.
495 Веру христову сберечь он старался.
Только лишь ярл вернулся в свой дом,
первой же ночью убит был врагом.
Скрылась в Хундхамар 57 супруга его
в горе, в тоске, избегая всего,
500 в мыслях, в душе свою боль сохраняла.
Местью жена благородной пылала.
Там собрала она силу большую.
Всех перебила врагов, быль такую
слышал от тех я, кто жил в Эсташхер 58,
505 жизни лишили их, прочим в пример.
Жгли, оттащив от воды, корабли,
в горе ее отомстить помогли.
Как поступить, чтоб не лез разоритель?
Был Биргер ярл очень мудрый правитель,
510 город Стокгольм повелел он построить 59,
с толком и разумом жизнь в нем устроить. [26]
Замок грозящий, скажу без прикрас,
выстроен — это был ярла наказ.
Замок тот к озеру путь охраняет,
515 козни карелов теперь не пугают.
Вновь оживились озера воды —
по берегам девятнадцать приходов
расположились и семь городов.
Тихо и радостно. Горя следов
520 нет и в помине у мирного брега.
Нет и языческих страшных набегов.

Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь
Комментарии к отрывку хроники

Цитата

53. [Основание Стокгольма]. В композиционном построении рассказа об основании Стокгольма автор использует прием контраста. Вначале он показывает мрачную картину разоренной после языческих набегов земли, а заканчивает идиллическим изображением мирной жизни озера Меларен. На этом фоне решение Биргера предстает действительно мудрым. Автор упоминает несколько событий, предшествовавших основанию Стокгольма, которые, если не знать их датировки, кажется, произошли в одно время. На самом деле первые относятся к концу XII в. Именно тогда на шведские берега и даже внутренние территории обрушивались морские разбойники с восточных окраин Балтики.

54. Этот набег карелов датируется 1187 г. Новгородцы тогда были очень недовольны удачным походом шведов на Емь и решили отомстить шведам, но не самостоятельно, а руками своих союзников — карелов (Lehrberg 1816, 166). Те не без помощи Новгорода добрались до богатого шведского города Сигтуны, сожгли город дотла, так что его "с тех нор так и не возродили". Слова хроники, однако, следует понимать как красочное преувеличение. На том же самом месте вскоре возникла "новая" Сигтуна. Воспоминанием о древней Сигтуне остались только знаменитые городские ворота, не иначе как по иронии судьбы украшающие Софийский собор Новгородского кремля. Тесная связь карелов с Новгородом выражается в "Хронике Эрика" в том, что и они, и русские радуются успеху набега 1187 г. (Рыдзевская 1978, 110).

55. Рассказ о ярле Йоне и его героической жене не подтверждается другими источниками и, скорее всего, основан на балладе или висе.

56. Асканес (ныне Эксрён) — приход на одноименном острове в Меларен к юго-западу от Стокгольма.

57. Хундхамар — усадьба, расположенная в Сёдерманланде, напротив южной оконечности острова Экерён, у современного Норсборга.
58. Эсташхер — шхер, расположенный к востоку от Экерёна, между островом и материком.

59. "Хроника Эрика" характеризует построенный город Стокгольм как преграду у входа в Меларен. Археологические раскопки, проведенные на Хельгеандсхольме, интересным образом освещают слова хроники. Археологи выяснили, что самая древняя часть Стокгольма находилась на двух островах, расположенных в трехсотметровом по ширине проливе Норрстрём. Один — маленький, незаселенный остров с оборонительным сооружением и таможней, который, по-видимому, и назывался Стокгольмом. Второй был плотно застроен жилыми домами. Между островами был двадцатиметровый пролив, по которому проходил фарватер. Протока к востоку была перекрыта сваями. Таким образом осуществлялся контроль за входом и выходом из озера (Bolin 1921, 80). "Хроника Эрика" — единственный источник, благодаря которому ярл Биргер считается основателем Стокгольма. Ученые, однако, пришли к выводу, что сразу же после сожжения Сигтуны па месте Стокгольма было заложено оборонительное укрепление, которое расширилось и приобрело большое значение при ярле Биргере. А основателем первого укрепления был ярл Биргер Броса, образ которого слился в сознании с образом его младшего тезки (Рыдзевская 1978, 111). По истории Стокгольма см. также G. Dahlback 1988; А. Сванидзе 1965; А. Сванидзе 1980. гл. I—IV.

Столкгольм как город это времена Биргера Ярла, а укрепление на месте Стокгольма основал Биргер Броса.

[Laszlo]

Кочкуркина С.И. Древнекарельские городища эпохи Средневековья. Петрозаводск, 2010. - 262 с.
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь
Кочкуркина С.И. История и культура народов Карелии и их соседей (средние века). Петрозаводск: АУ РК "Информационное агенство "Республика Карелия"", 2011. - 240 с.
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь
Археологические памятники Карелии. Каталог. / Отв. редактор, автор вступит. ст. и сост. списка памятников по районам С. И. Кочкуркина. Исп.: Т. П. Амелина, И. Ф. Витенкова, М. К. Косменко, С. И. Кочкуркина, Н. В. Лобанова, А. Ю. Тарасов, В. Ф. Филатова. Петрозаводск: ООО «Стандарт», 2007. - 200 с.
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь
С.И. Кочкуркина. Актуальные проблемы этнокультурной истории древних карел в свете новых археологических исследований // Гуманитарные науки в регионах России: состояние, проблемы, перспективы. Материалы Всерос. науч. конф., посвящ. 15-летию РГНФ. Петрозаводск, 2009. C. 64-71.
С.И. Кочкуркина. Древнекарельский этнос в ландшафтных границах северо-западного Приладожья: особенности хозяйственной и культурной адаптации // Материалы Международной конференции «Человек: его биологическая и социальная история». М, 2009.
С.И. Кочкуркина.Этнокультурные процессы эпохи Средневековья
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь

[Laszlo]

Новгородские и карельские войны в Финляндии по младшему изводу новгородской летописи.

Спойлер (раскрыть)

В лЂто 6631 [1123]. Оженися Всеволодъ 27, сынъ Мьстиславль 27, в НовЂгородЂ. В то же лЂто падеся церкви святого Михаила ПереяславлЂ 28. А на весну ходи Всеволод с новгородци 29 на Ђмь, и побЂди я; нь 30 лютъ бяше путь, яко 31 купляху по ногатЂ /л.101./ хлЂбъ.
В лЂто 6650 [1142]. А 27 епископа и купцЂ 28 и послы новгородъскыя 29 не пущахут 30 из -д- Руси 30, а онЂ 31 не хотяху 32 иного князя, раз†Святополка; и вда имъ Святополка изъ своею руку; воротивъся 33 Юргью 34, яко 35 пустилъ 36 сынъ свои Новугороду. И услышася в НовЂгородЂ, яко Святополкъ идет 37 к нимъ со 38 всими 39 людьми своими, и яша Ростислава, и всадиша въ епискупль дворъ, сЂдЂвша 4 40 мЂсяци. /л.106об./ Тогда 41 вниде 42 Святополкъ в Новъгород, въ 19 априля 43; и пустиша Ростислава къ Юргю 44. В то же лЂто приходиша Ђмь и 45 воеваша область Новгородчкую 46; избиша 47 ладожанЂ 48 400 49 и не пустиша ни мужа. Въ то же лЂто приходи 50 свЂискыи 51 князь съ пискупомъ въ 60 52 шнекъ на гость, иже суть 53 изъ заморья 54 шли въ 3 55 лодиях 56; и бишася, и не успЂша ничтоже, и отлучиша их 3 57 лодьи 58, избиша их полтораста.
В лЂто 6651 [1143]. Стоя 59 вся осенъ 60 дожтева, от Госпожина дни до Корочюна, тепло, дождь; и бысть вода велика велми 61 въ Волхо†62, и повсюду 63 сЂно и дрова рознесе 64, озеро [морози ] В, и 65 бысть морозъ нощи, и 65 изълома 66 \213\
вЂтръ, и внесе 1 въ Волхово 2, и поломи 3 мостъ, а 3 4 городнЂ 4 безъ 5 вЂсти 5 занесе 6. В то же лЂто оженися князь Святополкъ в НовЂгородЂ, и приведе изъ Моравы, межи Рожествомъ и Крещением. В то же лЂто ходиша КорЂла на Ђмъ 7, и отбЂжаша; 2 8 лоиву 9 избилЂ 10.
В лЂто 6657 [1149]. Иде архиепископъ новгородчкыи 48 Нифонтъ в Русь, позвань 49 есть 50 Изяславомъ и Климомъ митрополитомъ: ставилъ бо его бяше Изяславъ съ епископы Рускыя 51 области, не славъши 52 къ Цесарюграду; а Нифонтъ тако молвяше: «не достоины 53 есть сталъ, аще 54 благословенъ А есть от великаго сбора 55, ни ставьленъ 56»; а онъ про то не борзо отрядивъ его, нь 57 посади в Печерьскомъ манастырЂ 58, дондеже 59 Юрьи прииде 59. В то же лЂто Юрьи 60 прииде на Киевъ, позванъ \215\
Святославомъ Олговицемъ 1, и бишася у Переяславля, и переяславци сЂдоша на щитЂ, научениемъ Гюрговымъ; и сЂде Юрги в КиевЂ, а Изяславъ бЂжа въ Володимирь 2. На том же лЂтЂ 3 идоша даньници 4 новгородстЂи 5 в малЂ, и посла князь Барладьскаго 6 с вои, и бишася в малЂ нЂгдЂ, и 7 сташа новгородци 8 на островЂ, а онЂ противу сташа, и начаша город чинитЂ 9 в лодияхъ 10; идоша новгородци 11 к нимъ въ 12 третии день, и бишася; и много их 13 паде обоих, нь 14 суздалець 15 боле /л.108об./ и бещисла 16. На ту же зиму приидоша Ђмь на Водь 17 ратью 18 в тысящи 19; и услышавше новгородци 20 идоша 21 по 22 них въ 500 23 с воеводою 24 и не упустиша ни мужа.
В лЂто 6699 [1191]. Ходиша новгородци 22 в лоивахъ на Ђмъ 23 с КорЂлою, и воеваша землю Ђмьскую и пожгоша и скот исЂкоша 24. В то же 25 лЂто срубиша церковь на Городищи святого 26 Николы князь Ярославъ. а владыка сруби Б 27 УстрЂтение 28 господне; того же лЂта и святого Образа ВнЂзде 29 Нездылиниць 30, и святую Пятницю 31 Костянтине 32 с братомъ. В 33 том же лЂтЂ 33 святи церковь архиепископъ боголюбивыи Гаврила 34 святого 35 Възнесениа 36, создана 37 МилонЂгомъ 38 тысячкымъ 39. В то же лЂто ходи князь Ярославъ на Лукы, позванъ полочькою 40 князьею 41 и полочаны, и поя съ В собою новгородци 42 переднюю 43 дружину; и сняшася на рубежи и положиша межи 44 собою любовъ 45, яко на зиму всимъ снятися любо на Литву, любо 16 на Чюдь; и прииде в 47 Новъгород князь Ярославъ 47. И 48 бысть 48 на зиму 49, иде князь Ярославъ с новгородци 51 и со 51 плеско-\231\
вици 1 и со 2 всею 3 областью 4 своею /л.119об./ на А Чюдь А и взя город Гюргевъ, и пожгоша землю их и полона бещисла 5 приведоша; а сами приидоша въ 6 Новъгород вси здрави. 6
бо их пришло творяху 1 2000 2 или болши 3, богъ вЂсть, мало же их въ свою землю убЂжа 4, ано 5 вся кость ту паде.
В лЂто 6735 [1227]. Иде князь Ярославъ с новгородци 7 на Емь 8, и повоеваша 9 всю землю и полонъ приведоша бещисла 10. Того же лЂта сожьгоша 11 волхвовъ 12 4 13, творяхут 14 ихъ потворы дЂюще, а то богъ вЂсть; и сожгоша 15 ихъ на ЯрославлЂ дворЂ. И того же лЂта исписа церковъ 16 Святых мученикъ 40 17 Вячеславъ Прокъшиниць 18, внукъ 19 Малышевъ; а даи ему 20 богъ 20 спасение и отпущение грЂховъ, иже много трудися о святых мученицЂх 21, и устрои 22 собЂ 23 память до 24 вЂка вЂчнаго 24.
В лЂто 6736 [1228]. Поиде архиепископъ 25 новгородчкы владыка Антонии 25 на Хутино къ святому Спасу по своеи воли 26. Того же лЂта приидоша Емь 27 воевать А 28 во Въдьское 29 озеро в лодкахъ; и прииде вЂсть в Новъгород на Спасовъ 30 день 30. Новгородци 31 же всЂдши 32 в носады 33, погре/л.148./боша 3в Ладогу съ княземъ Ярославом. Володиславъ же, посадникъ ладоскыи 35, съ ладожаны, не дождавши новгородцовъ 36, гонися в лодиях 37 по них въ слЂд, гдЂ онЂ 38 воюють 39, и постиже я и бися с ними. И абие 40 приспЂвши нощи 40, и отступися 41 въ островъ далече, а Емь 42 на брезЂ с полономъ: воевалЂ 43 бо бяху около озера на исадЂх 44. Тои же нощи просивше мира 45, и не дасть 46 имъ посадникъ с ладожаны; и онЂ иссЂкше 47 полонъ весь, а сами побЂгоша на лЂсъ пЂши 48, а лодки свои пометавъ 48, много же их ту паде, а лодки 49 их изожгоша 50. Новгородци 51 же стоявше в Не†52 нЂколико днии 53, и створиша 54 вЂче 55 и хотЂша убити Судимира 56, и скры 57 князь 57 в носадЂ 58 у себе 59, оттолЂ же въспятишася в Новъгород, а 60 ладожанъ не ждавше 60. Нь 61 послЂ толко осташася 61 ИжерянЂ 62 устрЂтоша 63 их бЂгающих 64, и ту их избиша много, а останокъ их разбЂгощася, кои 65 гдЂ 65; нь 66 пакы 67 и тЂх КорЂла, гдЂ любо 68 обшед, или в лЂсЂ или на нЂвЂ 69 или в вежах, и 70 тЂх 70, выводяще, избиша 71: бЂ 72 \271\бо их пришло творяху 1 2000 2 или болши 3, богъ вЂсть, мало же их въ свою землю убЂжа 4, ано 5 вся кость ту паде.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Новгородские и карельские войны по старшему изводу новгородской летописи

Спойлер (раскрыть)

Въ лЂто 6631 [1123]. Оженися ВсЂволодъ, сынъ Мьстиславль 3, НовЂгородЂ. Въ то же лЂто падеся церкы святого Михаила, Переяславли; а на весну ходи ВсЂволодъ съ новгородьци на Емь, въ вЂликое говение, и побЂди я; нъ лютъ бяше путь, оже купляху по ногатЂ хлЂбъ.
Въ лЂто 6650 [1142]. Епископъ и купьце и слы новгородьскыя не пущаху из Руси, и они не хо/л.22об./тяху иного князя, раз†Святопълка; и въда имъ Святопълка и-своею руку; въротивъся Гюрги, оже пустилъ сынъ свои Новугороду. И услышаша НовЂгородЂ, яко Святопълкъ идеть къ нимъ съ всЂми людьми ихъ, и яша Ростислава, и въсадиша въ епископль дворъ, сЂдЂвъша 4 мЂсяци. Въ то же лЂто въниде Святопълкъ Новугороду, 19 априля; и пустиша Ростислава къ отцю. Въ то же лЂто приходиша Ђмь и воеваша область Новгородьскую; избиша я ладожане 400 и не пустиша ни мужа. Въ то же лЂто приходи Свьискеи князь съ епископомь въ 60 шнекъ на гость, иже и-/л.23./ заморья шли въ 3 лодьяхъ; и бишася, не успеша ничтоже, и отлучиша ихъ 3 лодье, избиша ихъ полутораста.
Въ лЂто 6651 [1143]. Стояше вся осенина дъждева, от Госпожина дни до Корочюна, тепло, дъжгь; и бы вода велика вельми въ Волхове и всюде, сено и дръва разнесе; озеро морози въ нощь, и растьрза вЂтръ, и вънесе \27\
въ Волхово, и поломи мостъ, 4 городнЂ отинудь бе-знатбе занесе. Въ то же лЂто оженися Святопълкъ НовЂгородЂ, приведе жену из Моравы, межи 1 Рожествомь и Крещениемь. Въ то же лЂто ходиша Корела на Емь, и отбЂжаша 2 лоиву 2 бити. /л.23об./
Въ лЂто 6657 [1149]. Иде архепископъ новъгородьскыи Нифонтъ въ Русь, позванъ Изяславомь и Климомь /л.26./ митрополитомь: ставилъ бо его бяше Изяслав съ епископы Русскыя 3 области, не славъ Цесарюграду; а Нифонтъ тако мълвляше: «не достоинЂ есть сталъ, оже не благословенъ есть от великаго сбора, ни ставленъ»; а онъ про то не бързо отрядивъ его, нъ посади и въ ПечерьстЂмь манастыри, дондеже Гюрги придеть. Въ то же лЂто Гюрги приде на Кыевъ 4, позванъ Святославомь Олговицемь, и бишася у Переяславля, и переяславьци сЂдоша на щитЂ, науцениемь Гюргя; и сЂде Гюрги КыевЂ, а Изяславъ бЂжа Володимирю. На то же лЂто идоша даньници новгородьстии въ малЂ; и учювъ Гюрги, оже въ мале /л.26об./ шли, и посла князя Берладьскаго съ вои, и бивъшеся мало негде, сташа новгородьци на островЂ, а они противу ставше, начаша городъ чинити въ лодьяхъ; идоша новгородьци к нимъ на третии день, и бишася; и много леже обоихъ, нъ суждальць бещисла. На ту же зиму придоша Емь на Водь ратью нЂ въ тысящи; и услышавъше новгородьци любо въ 500 съ Водью, идоша по нихъ, и не упустиша ни мужа 5. Тои же нощи бысть знамение въ лунЂ: вся погыбе, въ заутрьнюю пакы напълнися, феурар.
Въ лЂто 6694 [1186]. Иде Завидъ къ Давыду Смольньску; и въдаша посадничьство Михалеви Степаницю. Томь же лЂтЂ приде цесарь грьцьскыи Алекса Мануиловиць въ Новъгородъ. Тъгда же ходиша на Емь молодьци о ВышатЂ о Василевици и придоша опять сторови, добывъше полона.
Въ лЂто 6699 [1191]. Ходиша новгородьци съ Корелою на Емь, и воеваша землю ихъ и пожьгоша и скотъ исекоша. Въ то же лЂто сърубиша церковь на Городищи святого Николы князь Ярослав, а владыка въ дворе у себе Устретение господне; въ то же лЂто и святого Образа ВънездЂ НЂздиниць, и святыя Пятьници на Търговищи Къснятине съ братомь. Томь же лЂтЂ святи церковь бо/л.50об./голюбивыи архепископъ Гаврила святого Възнесения, създана Милонегомь тысяцьскымь. Въ то же лЂто \40\ ходи князь Ярослав на Лукы, позванъ полотьскою княжьею и полоцяны, и поя съ собою новъгородьць передьнюю дружину; и съняшася на рубежи и положиша межи собою любъвь, яко на зиму всЂмъ сънятися любо на Литву, любо на Чюдь; и приде князь Новугороду Ярославъ одаренъ. Тъгда же родися у князя сынъ у Ярослава. /л.51./ И бысть на зиму и иде князь Ярославъ съ новъгородьци и съ пльсковици и съ оболостью своею на Чюдь и възя городъ Гюргевъ, и пожьгошя землю ихъ и полона бещисла приведоша; а сами придоша сторови въ Новъгородъ.
Въ лЂто 6735 [1227]. Иде князь Ярославъ съ новгородци на Емь и повоева всю землю, и полонъ приведе бещисла. Того же лЂта ижгоша вълхвы 4, творяхуть е потворы дЂюще, а богъ вЂсть; /л.103./ и съжгоша ихъ на Ярослали дворе. Въ то же лЂто исписа церковь Святых 40 Вячеславъ Малышевъ 2 вънукъ; а и 3 богь ему спасение.
Въ лЂто 6736 [1228]. Поиде Антонии, архиепископъ новгородьскыи, на Хутино къ святому Спасу по своеи воли. Того же лЂта придоша Емь воеватъ въ Ладозьское озЂро в лодкахъ; и приде на Спасовъ день вЂсть въ Новгородъ. Новгородци же, въсЂдавъше въ насады, въгрЂбоша в Ладогу съ князьмь Ярославомь. Володислав, посадник ладозьскыи, съ ладожаны, не ждя новгородьць, гонися в лодияхъ по нихъ въ слЂдъ, кде они воюють, и постиже я и бися с ними; и бысть нощь, и отступиша въ островълець, а Емь на брЂзЂ съ полоно/л.103об./мъ 4; воевали бо бяху около озера на исадЂхъ и Олоньсь. Тои же нощи просивъше мира, и не да имъ посадник съ ладожаны, а они исЂкше полонъ всь, а сами побегоша на лЂсъ 5, лодкы пометавъше, пЂши много ихъ ту паде, а лодкы ихъ ижгоша. Новгородьци же стоявъше въ Неве неколико днии, створиша вЂче и хотЂша убити Судимира, и съкры и князь въ насаде у себе; оттоле въспятишася въ Новъгородъ, ни ладожанъ ждавъше. ПослЂдь же оставъшеся Ижеряне 6 устрЂтоша ихъ бегающе, и ту ихъ избиша много, а прокъ ихъ разбежеся, куды кто видя; нъ тЂхъ КорЂла, кде обидуче, въ лЂсе ли, выводяче, избиша: бе бо ихъ пришло тво/л.104./ряху 2000 или боле, богъ вЂсть, а то все мертво.

Войны карелов и новгородцев с суоми и хяме под властью шведов отдельно от войн с независимыми хяме.

[Laszlo]

Стоит также рассказать о первом шведском крестовом походе. До похода Биргера Ярла на Хяме (Тавастланд) предполагается, что был еще один крестовый поход. Правда его реальность сомнительна. Предполагается, что Эрик IX Святой и епископ Уппсалы Генрих осуществили крестовый поход. Но в восточных предприятиях как правило принимали участие епископы Линчёпинга, а не Уппсалы. Правда в новгородской летописи было такое сообщение

Спойлер (раскрыть)

Въ то же лЂто приходи 50 свЂискыи 51 князь съ пискупомъ въ 60 52 шнекъ на гость, иже суть 53 изъ заморья 54 шли въ 3 55 лодиях 56; и бишася, и не успЂша ничтоже, и отлучиша их 3 57 лодьи 58, избиша их полтораста.

Если шведы и действовали в землях суоми, то это было в 40-х гг., ориентировочно в 1142 г. В 50-х гг. практически ничего неизвестно о событиях в Финляндии. Известно только, что 20 января 1156 г. епископ был убит на льду озера Кюёлиёнярви язычником Лалли. После этого наблюдалось затишие вплоть до похода Биргера ярла на Хяме. Были ли военные экспедиции шведов в Финляндию? Вероятно были. Но они до Биргера ярла не были крестовыми походами. Христианизация Финляндии началась в 1070-х. В 1123 г. там уже было епископство Findia. Были основаны города Каланд и Або. Або с 1229 г. имел епископскую кафедру и был политическим центром Финляндии. Так называемый первый крестовый поход начал христианизацию не Varsinais Suomi, а Сатакунты. Попытка христианизации местного населения была неудачной. Шведская колонизация до Биргера Яра не распространялась вглубь страны, а осуществлялась главным образом по морскому побережью.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Из книги И.П. Шасколького
Карелы и Карелия в XIII-XIV вв.

Спойлер (раскрыть)

сте с русскими людьми борются за общие интересы, за независимость родных земель. Войдя не позже XI — XII вв. в состав Новгородской феодальной республики, карельский народ с тех пор навсегда связал свою судьбу с судьбой Руси и ее народа.
В дореволюционное время науки по истории Карелии и карельского народа не существовало, ее создание явля­ется заслугой советских ученых. Используя материалы письменных источников, данные археологии и языкозна­ния, а также положительные результаты работ финских исследователей, советские историки (преимущественно за последние 40—50 лет) разработали основные проблемы ранней истории Карелии и ее населения[1].
Благодаря многолетним исследованиям крупнейшего советского финно-угроведа Д. В. Бубриха, его учеников, ряда археологов и историков, удалось в основных чертах проследить сложный путь этнической истории карельского народа[2]. Стало ясно, что современный карельский народ сложился сравнительно поздно, в XVII — XVIII вв., в ре­зультате слияния этнических компонентов, восходящих r двум родственным, но разным прибалтийско-финским племенам — кореле и веси. Соответственно с этим приня­тый в современной научной литературе термин «Карелия» для XI — XVII вв. распространяется на всю территорию, населенную тогда и карелами, и весью с ее северными ветвями — людиками и ливвиками: это и территория со­временной Карельской АССР, и Карельский перешеек, и земли, ныне входящие в состав восточной Финляндии.
В рассматриваемый период территория, населенная весью, носила название «Обонежье». Она охватывала земли между Онежским и Ладожским озерами и к северу до Белого моря. Подвластная Новгороду, но лежавшая вдали от него, эта территория почти не затрагивалась борьбой Новгородской Руси с ее внешними врагами. По­этому в настоящей книге развитие событий в Обонежье почти не будет рассматриваться.
В центре внимания автора — народность корела и ос­новная территория ее проживания — Корельская земля, охватывающая Карельский перешеек, северное Приладожье и пространства к северу и к западу до реки Кюмийоки (расположенной в 130 километрах от современ­ного Выборга, в восточной Финляндии). По имеющимся данным, именно здесь скорее всего сформировалось в пред­шествующие столетия племя корела со своей ярко выра­женной материальной и духовной культурой[3]. В XIII в. здесь жила основная часть карельского племени. Имен­но отсюда карелы заселили огромные пространства Севе­ра — от западного побережья Белого моря до северной части Ботнического залива. Северная Карелия в XIII — начале XIV в. была вне политической борьбы Руси и Шве­ции и поэтому тоже не будет рассматриваться в данной книге.
В XIII — начале XIV в., по имеющимся (весьма небо­гатым) сведениям источников, у карел происходил процесс распада родоплеменного строя и формирование классо­вого — феодального — общества. Переход к феодализму проходил под воздействием более развитой в экономиче­ском и социальном отношениях Новгородской земли (где феодальный строй существовал уже с X — XI вв.). Но но­вые общественные отношения не были навязаны Новгородом: на Корельскую землю не распространилось рус­ское феодальное (боярское) землевладение, феодальный строй объективно вызревал в недрах самого карельского общества[4]. Процесс перехода к новой общественной фор­мации обычно происходит длительно, точная дата окон­чания одной формации и начала следующей не может быть определена. Вместе с тем ряд данных начала XIV в. говорит о наличии на Корельской земле крупного частного землевладения, которое могло быть только феодаль­ным[5]. О происходящем переходе к классовому общест­ву свидетельствует и появление в Карелии к концу XIII — началу XIV в. первого города — Корелы (возникновение городов — явление обычно сопутствующее установлению классового общества).
Вопрос о политическом положении Корельской земли, о характере ее отношений с Новгородом в XII — XIII вв. вызвал длительную дискуссию в исторической науке. С позиции дореволюционных русских, а позднее — совет­ских ученых, карелы издавна находились под властью Древней Руси, а с XII в. — под властью Новгородского государства, являвшегося составной частью федерации русских княжеств периода феодальной раздробленности и охватывавшего огромные пространства севера Восточ­ной Европы.
Финляндские буржуазные историки, начиная с осно­вателя финляндской буржуазно-националистической ис­ториографии Ирье Коскинена, выдвинули другую теорию, по которой Карелия в XII—XIII вв. не находилась в за­висимости от Новгородской феодальной республики, и ка­релы в этот период являлись лишь союзниками новгород­цев[6]. В пользу своей концепции финляндские ученые при­водили следующие доводы:
1) В перечне новгородских «волостей», содержащемся в договорах Новгорода с князьями[7], не упоминается Ко­рела (Карелия).
2) В договоре Новгорода с Ганзой и Готландом 1262 — 1263 гг.[8] содержится указание, что новгородцы не берут на себя ответственности, если с немецкими купцами что-либо случится на территории Карелии[9].
Аргументация финляндских историков была подверг­нута критике советскими учеными С. С. Гадзяцким и автором настоящей работы, а также финскими исследова­телями X. Киркиненом и Э. Кууйо[10].
Несостоятельность первого довода установил С. С. Гадзяцкий, который в своих исследованиях показал, что в пе­речне новгородских «волостей» (т. е. новгородских вла­дений) не упоминается не только Корела, но и такие бес­спорно подвластные Новгороду племена, как водь и ижора. Изучив все письменные известия о води, ижоре и кореле XI — XIII вв., Гадзяцкий пришел к выводу, что Водская и Ижорская земли и Карелия не были «волостями», а входили в состав собственной территории Новгород­ского государства (подробнее об этом будет сказано ниже).
Необоснованным оказался и второй довод финляндских ученых, которые не учли особенности новгородской поли­тики в землях подчиненных племен. Взаимоотношения Новгорода с многочисленными племенами, входившими в состав Новгородского государства, носили особый, специфический характер[11] и принципиально отличались от колониальной политики Швеции, Дании и рыцарских ор­денов в Прибалтике. Новгородцы на подвластных землях не ломали исконный уклад жизни, не учреждали сразу своей администрации, не строили замков и крепостей, не вводили свои войска и т. д. Для Новгорода было доста­точно, чтобы племя признало себя зависимым и согласи­лось на уплату дани; никаких иных форм подчинения новгородцы не требовали. Племя сохраняло свое родоплеменное управление, которое самостоятельно разреша­ло все внутриплеменные дела.
Если учесть эти особенности новгородской политики, свидетельство договора 1262 —1263 гг., на первый взгляд подтверждающее «независимость» Карелии от Новгород­ского государства, также может быть без труда разъяс­нено. Новгородцы отказались брать на себя ответствен­ность за безопасность купцов в Карелии, так как здесь не было новгородской администрации и новгородских войск и Новгород не мог обеспечить охрану купцов в слу­чае нападения на них местных жителей[12]. Взаимоотноше­ния с немецкими купцами были внутренним делом карел, в которые новгородские власти не вмешивались. Таким образом, подвластность Корельской земли Новгороду не мешала карелам сохранять в основном свой исконный уклад жизни.
Отсутствие на основных карельских землях русских гарнизонов и поселений показывает, что власть Новгород­ского государства над Карелией опиралась на какие-то силы внутри местного населения. Поскольку у карел в XII — XIII вв. продолжал существовать родоплеменной строй, находившийся в стадии разложения, и вызревания классовых отношений, господство внутри племени сохра­нялось в руках племенной знати. Новгороду было выгодно поддерживать племенную знать, ибо через нее можно было держать в своих руках власть над карель­скими землями. С другой стороны, карельской племенной знати в XII — XIII вв. также необходима была могуществен­ная поддержка новгородского правительства: в результа­те распада первобытно-родовых отношений племенная знать постепенно превращалась в класс феодалов и стре­милась сосредоточить в своих руках всю власть внутри племени, чему сильно способствовало покровительство Новгорода.
Отношения между Корельской землей и Новгородским феодальным государством, конечно, нельзя идеализиро­вать; это были отношения господства и подчинения. Свою власть Новгород в случае необходимости поддерживал насильственными мерами. Когда племенная знать в кон­це XIII в. сделала попытку выйти из повиновения (под­робнее см. ниже), Новгородское государство немедленно применило меры вооруженного принуждения[13]. Правда, такой факт до конца XIII в. случился только однажды; для XII—XIII вв. характерны дружественные отношения между феодализирующейся верхушкой карельского пле­мени и правящим классом Новгорода.
Укреплению связи карельской племенной знати с Нов­городским государством в значительной мере способство­вала интенсивно развивающаяся торговля. Основным богатством карельских земель была пушнина. Именно в по­гоне за пушниной карелы освоили в XII — XIII вв. огром­ные пространства Севера — от Ботнического залива до Белого моря и даже до берегов Ледовитого океана. Добы­ваемая здесь пушнина сбывалась в Новгород — основной центр пушной торговли средневековой Европы и отсюда отправлялась новгородскими купцами на Запад. Торгов­ля карел с Новгородским государством осуществлялась, вероятно, через посредство карельской племенной знати, для которой эта торговля должна была быть одним из основных источников обогащения. Заинтересованность пле­менной знати в развитии торговли с Новгородом была основным экономическим фактором, скреплявшим поли­тическую связь Корельской земли с Новгородским госу­дарством.
Для правильного понимания взаимоотношений карел и Новгорода нужно еще учитывать, что по своей экономи­ке северо-западное Приладожье было прямым продолже­нием земледельческих территорий южного Приладожья и Поволховья; здесь жили такие же крестьяне-земледель­цы, как и на берегах Волхова. В торговом отношении се­веро-западное Приладожье было также тесно связано с этими территориями. Одним словом, в экономическом отношении бассейн Волхова, юго-восточное и северо-­западное Приладожье представляли собой более или менее единое целое.
Все указанные выше обстоятельства объясняют еще одну особенность политического положения Карелии в со­ставе Новгородской феодальной республики. Как уже го­ворилось, С. С. Гадзяцкий весьма убедительно показал, что Корельская земля не упоминалась в договорах с князьями, так как не была «волостью» (колонией), а яв­лялась территорией самого Новгородского государства[14].
Эта точка зрения обосновывается рядом факторов. Когда в Карелии возник город Корела (XIII в.), он стал счи­таться новгородским пригородом, наравне с Псковом и Ла­догой. С образованием пятин, включивших в себя собст­венно новгородскую территорию и не включивших коло­нии, Корельская земля вошла в состав Водской пятины и имела деление на погосты, как и русские области Нов­городской земли. Это административное деление оказа­лось настолько прочным, что сохранилось в Западной Карелии и после ее перехода под власть шведов[15].
В то же время следует отметить, что в состав собствен­ной территории Новгородского государства входили не все земли, принадлежавшие племени корела. Деление на по­госты охватывало лишь Корельскую землю — северо-за­падное и северное Приладожье и ближайшие лесные рай­оны, не затрагивая огромные пространства Северной Ка­релии от Ботнического залива до Белого моря. Таким образом, в состав собственной территории Новгородского государства входили только наиболее населенные и осво­енные земледельческие погосты северо-западного и се­верного Приладожья (Ровдужский, Сакульский, Городенский, Кирьяжский, Сердобольский и Соломенский) и со­седние окраинные погосты (Иломанский, Саволакс, Яскис и Эврепя). По-видимому, эти земли составляли некогда первоначальную племенную территорию карел и были наиболее освоены. Напротив, пространства Северной Карелии были освоены позднее, заселены слабо и потому в собственную территорию Новгородского государства не включались.
Наиболее раннее упоминание погостов на основной ка­рельской племенной территории содержится в тексте Ореховецкого договора 1323 г., где названы три западных по­госта, уступленные шведам, — Яскис, Эврепя и Саволакс. Эти погосты как территориальные единицы существовали затем в течение нескольких столетий. Их границы час­тично сохранялись в форме границ восточных провинций Финляндии вплоть до XX в. Отсюда следует, что данное территориальное деление возникло задолго до 1323 г. и к моменту перехода карельских земель под власть шве­дов опиралось уже на весьма давнюю местную традицию. В противном случае оно не смогло бы удержаться после установления новых, шведских порядков. Столь же устойчивым было деление на погосты в восточной части Ка­рельского перешейка и в северном Приладожье, зафикси­рованное в письменных памятниках с конца XIV в. Большинство этих административно-территориальных единиц существовало в основном в одних и тех же границах, сна­чала под именем погостов, затем — приходов, а в XIX — начале XX в. — уездов.
Устойчивость административного деления Карелии в новгородское время и в течение последующих столетий показывает, что оно не было введено по произвольному распоряжению новгородских властей, а явилось результа­том внутреннего развития общественных отношений у ка­рел. Новгородским термином «погост» стала именоваться территория, населенная отдельной группой карельского племени и представлявшая собой в экономическом и географическом отношении известное единство. Погост со­стоял из нескольких десятков племенных селений, распо­ложенных обычно вдоль реки или на берегах крупных озер. Река или озеро экономически объединяли эти селе­ния[16]. Для Новгорода же погост был территориальной единицей, в пределах которой производился сбор дани.
Следовательно, основная территория карельского пле­мени — Корельская земля — представляла собой группу; погостов, объединенных общностью этнического состава и имевших тесную хозяйственную связь.
Поскольку Корельская земля была частью собственной территории Новгородского государства, феодализирующаяся карельская племенная знать постепенно сливалась с новгородским правящим классом. Некоторые предста­вители карельской знати со временем даже переселились в Новгород и стали новгородскими боярами (Иван Федо­рович Валит в XIV в.).
Все изложенные обстоятельства помогают правильно понять и оценить ту значительную роль, которую карелы сыграли во внешнеполитической истории Новгородского государства, в борьбе Новгорода против шведской агрес­сии на берегах Балтики[17].
Шведское наступление на восточное побережье Бал­тийского моря началось в середине XII в. Первоначальной целью экспансии шведских феодалов являлось покорение Юго-Западной Финляндии, территории проживания фин­ского племени сумь (suomi). Новгород выступил на борь­бу против агрессии, опасной для его торговых и политических интересов. Карелы приняли участие в этой борьбе на стороне Новгородского государства. Совместно с русскими военными силами, а также и самостоятельно сража­лись они против шведской агрессии. Уже тогда карелы провели две большие морские операции — поход 1178 г. против шведской колонии в Юго-Западной Финляндии и поход 1187 г., приведший к взятию и разрушению круп­нейшего шведского города Сигтуны.
После закрепления шведов в Юго-Западной Финлян­дии в первой половине XIII в. началась их экспансия в центральной части Южной Финляндии — на землях фин­ского племени емь (hame), проживавшего в непосредствен­ном соседстве с Корельской землей и находившегося под властью Новгородского государства. И на этом этапе ка­релы вместе с новгородцами боролись против агрессии шведских рыцарей. В 1240 г. Швеция попыталась захва­тить берега Невы и отрезать Корельскую землю от прямой связи с Новгородом, но потерпела поражение в знамени­той Невской битве. В 1249 г. шведским рыцарям удалось завоевать землю еми. В ответ на это в 1256 г. был совер­шен поход Александра Невского с русским и карельским войском против шведских владений в Финляндии.
Во всех этих событиях карелы участвовали не как данники, а как население составной части и собственной тер­ритории Новгородского государства. Карелы считали ин­тересы Новгорода своими собственными интересами.
С. С. Гадзяцким было высказано мнение[18], что в из­менившейся внешнеполитической обстановке второй поло­вины XIII в. новгородцам, видимо, пришлось усилить свою административную власть в Карелии. С 70-х гг. XIII в. в источниках появляется официальный термин «Корельская земля», которым стала обозначаться территория десяти вышеназванных карельских погостов. Вероятно, земли племени корела, не имевшие ранее единого управ­ления, единой политической организации, теперь такую ор­ганизацию получают. По-видимому, новгородское прави­тельство поставило во главе карельских погостов какую-то общую административную власть, управляющую внутрен­ними делами всей Карелии и подчиненную Новгороду. Административным центром Корельской земли к концу XIII в. становится город Корела, впервые упоминаемый в письменных источниках конца XIII — начала XIV в. (упоминаемый именно как административный центр Ка­релии). С начала XIV в. во главе управления Корельской землей новгородцы ставят служилого князя, которого при­глашали из представителей мелких удельных князей и которому давали город Корелу и Корельскую землю «в кормление». Эти административные преобразования были проведены новгородским правительством с целью укрепления своей власти над карелами ввиду надвигающейся угрозы агрессии со стороны Шведского государства. С конца XIII — начала XIV в. на Корельской земле старое племенное устройство постепенно заменяется адми­нистративной организацией феодального типа, все меньше становится различий в политической жизни Карелии и соб­ственно русских земель Новгородского государства. Этот процесс отражал глубокий социальный сдвиг, происшед­ший к этому времени в Карелии — переход от родоплеменного строя к феодальным отношениям.

[1] Обзор развития советской науки по истории Карелии дан авто­ром в книге: Saskolski I. Р. Neuvostotieteen saavutuksia Pohjois-Euroo-pan maiden ja Neuvostoliiton luoteisosan historian alalla. Helsinki 1974. S. 35—58.
[2] См.: Жербин А. С., Шаскольский И. П. Советская наука о про­исхождении карел//Происхождение Карелии. Иоэнсуу, 1976. С. 19— 40; Карелы Карельской АССР. Петрозаводск, 1983. С. 9—62.
[3] Шаскольский И. П. Проблемы этногенеза прибалтийско-финских племен юго-восточной Прибалтики в свете данных современной науки//Финно-угры и славяне. Л., 1979. С. 44; Кочкуркина С. И. 1) Древняя Корела. Л., 1982. С. 10—12; 2) Корела и Русь. Л., 1986. С. 16—25 и др.
[4] Жербин А. С., Шаскольский И. П. Особенности развития фео­дализма в Карелии//История СССР. 1982. № 4. С. 133—134.
[5] Там же.
[6] Yrj?-Koskinen O, Z. Finnische Geschichte. Leipzig, 1874. S. 10, 15—16; Voionmaa V. Suomen karjalaisen heimon historia. Helsingiss?, 1915. S. 24; Tallgren A. M. Suomen karjalan rautakausi/VKarjalan kir­ja. Porvoo-Helsinki, 1932. S. 180; Karttunen J. Suomen karjalan his-toria//Karjalan kirja. S. 205: Jaakkola J. Suomen varhaiskeskiaika. 1938 S. 296—297, 333; Aminoff T. G. Mellan sv?rdet och kroksabeln. Malm?, 1943. S. 78—81; Juva E., Juva M. Suomen kansan historia. I. Helsinki 1964. S. 143; etc.
[7] Грамоты Великого Новгорода и Пскова. M.; Л., 1949 (далее - ГВНП) (№ 1—3, 6, 7, 9, 10, 14, 15, 19, 22, 26).
[8] Там же. № 29. Аналогичный пункт содержится в проекте до­говорной грамоты 1269 г. Новгорода с Любеком и Готским берегом (там же № 31).
[9] Voionmaa V. Op. cit. S. 24.
[10] Гадзяцкий С. С. Указ. соч. С. 38—39; Шаскольский И. П. Политические отношения Новгорода и карел в XII—XIV вв.//Новгородский исторический сборник. Вып. 10. Новгород, 1962. С. 119—121; Kirkinen H. 1) Karjala id?n kulttuuripiiriss?. S. 86; 2) Finland in Rus­sian Sources up to the Year 1323. P. 266—267; Kirkinen H., Kuujo E. Baltiassa ja Suomessa asuneiden heimojen osallistuminen It?meren alueen kysymysten ratkaisuun 1100- ja 1200-luvulla//Historiallinen ar­kisto. 69. 1975. S. 43—44.
[11] Особенность новгородской политики охарактеризована нами в работах «Борьба шведских крестоносцев против Финляндии» (Ис­торический журнал. 1940. № 4—5.С. 103), «Емь и Новгород в XI— XIII вв.» (Уч. записки ЛГУ, серия ист. наук. Вып. 10. 1941. С. 104— 105) и др.
[12] Предлагаемая здесь и ниже трактовка положения Корельской земли в составе новгородских владений подробнее изложена в рабо­тах, упомянутых в прим. 10.
[13] Шаскольский И. П. Политические отношения Новгорода и ка­рел в XII—XIV вв. С. 122—123.
[14] Гадзяцкий С. С. Указ. соч. С. 38—39.
[15] В аналогичном положении находилось и Обонежье, которое также не упоминалось в договорах Новгорода с князьями в числе новгородских колоний. С образованием пятин Обонежье составило особую Обонежскую пятину, поделенную на погосты. Это деление сохранилось до конца XVIII в. Кроме того, вхождению Обонежья в состав собственной территории Новгородского государства способствовало и наличие здесь немногочисленного, но постепенно увели­чивавшегося русского крестьянства, пришедшего с берегов Волхова.
[16] Так, Кирьяжский, Сердобольский и Соломенский погосты пред­ставляли собой группы селений, лежащих вдоль берега Ладожского озера; Городенский погост — селения, расположенные по нижнему те­чению р. Вуоксы; Саволакский погост — селения вблизи оз. Сайма и т. д.
[17] Об этих событиях см.: Шаскольский И. П. Борьба Руси против крестоносной агрессии на берегах Балтики в XII — XIII вв.
[18] Гадзяцкий С. С. Указ. соч. С. 75—77.
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь

Западная часть Коредльской земли перед началом шведской экспансии конца XIII в.

Спойлер (раскрыть)

Захват Шведским государством земли еми в 1249 г. при­вел к установлению непосредственной границы между шведскими и русскими владениями по реке Кюмийоки. С этого времени Корельская земля (ее погосты Яскис и Саволакс) стала пограничной территорией и ее поло­жение значительно осложнилось: она становится главным объектом экспансионистских устремлений шведских фео­далов[1].
Официальной причиной подготавливаемой новой вол­ны шведской агрессии объявлялось стремление к обраще­нию язычников-карел в христианскую веру[2]. При этом сознательно не учитывался тот факт, что карельское насе­ление еще в 20-е гг. того же столетия было уже крещено русскими властями. В действительности же, планируя завоевание основных карельских земель, шведские феода­лы преследовали прежде всего политико-стратегические цели, связанные с общим ходом шведского «Drang nach ?sten», основной задачей которого уже в течение ста с лишним лет было завоевание и покорение Финляндии.
До середины XIII в. единственной серьезной политиче­ской силой на берегах Балтики, активно препятствовавшей шведскому завоеванию Финляндии и поддерживавшей финские племена в их борьбе против шведской агрессии, была Русь, Новгородская феодальная республика. Поэто­му уже со времени невского похода 1240 г. шведские пра­вящие круги стремились к завоеванию берегов Невы и Карельского перешейка для того, чтобы отрезать финские племена от прямого контакта с Новгородом, справедливо полагая, что тогда финны, лишенные русской помощи, не смогут сопротивляться завоевателям и в Финляндии окон­чательно укрепится шведская власть. В этой же связи особенно важное значение приобретало завоевание и под­чинение Карелии, так как военные отряды карел, будучи частью военных формирований Новгорода, играли весьма крупную роль в борьбе против шведской агрессии в Фин­ляндии.
Захват Карельского перешейка был важен и в страте­гическом плане — эта территория открывала путь к устью Невы, являвшемуся для Древней Руси единственным вы­ходом в море. Овладение шведами перешейком лишало Русь связи с внешним миром.
Завоевание основной территории карел должно было принести шведским феодалам и прямые материальные вы­годы. Шведское государство рассчитывало получить новые источники доходов от податного обложения местного на­селения, а шведские феодалы — новые земли для феодаль­ной эксплуатации. Овладение Выборгской бухтой и скре­щивавшимися в ней торговыми путями должно было отдать в руки шведских купцов выгодную торговлю ка­рельских земель с заморскими странами и становилось (в форме таможенного обложения этой торговли) еще одним источником доходов в Швеции.
Шведские планы завоевания Корельской земли откры­то поддерживались католической церковью — папским престолом и подчиненными ему иерархами Балтийских стран. Еще в 1255—1257 гг. папская курия, используя рижского и упсальского архиепископов, принимала меры по подготовке крестоносного завоевания и христианизации Каре­лии[3]. В папской булле 1256—1257 гг. содержался прямой призыв к крестовому походу против язычников-карел[4].
Существует предположение, что вопрос о завоевании и христианизации карел поднимался в 1274 г. во время переговоров шведского короля Вальдемара Биргерсона с папой Григорием X[5]. В пользу этого свидетельствует отправленная в 1275 г. папская булла архиепископу упсальскому и епископу линчёпингскому[6] о запрещении про­давать оружие и военные материалы язычникам Карелии, Ингрии, Лаппии и Ватландии, т. е. населению земель, на­мечавшихся в качестве очередной жертвы шведской крес­тоносной агрессии[7].
Разумеется, для папской курии и подчиненных ей иерархов завоевание Карелии было желательно отнюдь не ради высоких идейных соображений и не для обеспе­чения безопасности финляндских земель, население кото­рых к тому времени уже было обращено в христианство (как официально мотивировалась политика папы в во­просе о Карелии). Католическую церковь прежде всего ин­тересовала возможность расширения своего политического влияния, а особенно перспектива увеличения доходов пу­тем обложения церковными поборами населения тех терри­торий, которые будут завоеваны шведскими крестоносцами.
Поскольку на территории Корельской земли, служив­шей главным объектом шведских завоевательных планов, жила основная масса карельского населения, борьба, разгоравшаяся на Карельском перешейке в конце XIII в., должна была решить историческую судьбу карел: останутся ли они под влиянием Руси, или же попадут под иго Швеции.
К этому времени возникли обстоятельства, которые об­легчали шведам решение поставленной задачи. Во второй половине XIII в. осложнилась политическая обстановка в Карелии: в отношениях между Новгородом и карелами впервые наметились определенные разногласия.
В источниках, относящихся к XII — первой половине XIII в. мы не находим никаких указаний на какие-либо конфликты между Новгородом и Корельской землей. Все упоминания о карелах за этот период говорят об их тес­ных политических связях с Новгородским государством[8]. В 60—70-х гг. XIII в. впервые в источниках появляются сведения об обострении отношений между карелами и нов­городскими властями. В 1269 г. новгородский князь Яро­слав Ярославич собирался пойти в поход «на корелу»[9], в 1278 г. новгородский князь Дмитрий Александрович осу­ществил поход против карел и «взя землю их на щит»[10]. По мнению некоторых авторов[11], в той же связи надо рассматривать известные статьи договоров 1262—1263 и 1269 гг., Новгородской республики с немецкими горо­дами, согласно которым Новгород не гарантировал безо­пасности немецких купцов на территории Карелии[12]. Правда, подобное толкование этих источников не бесспорно. Как уже говорилось выше, скорее можно полагать, что отказ новгородских властей обеспечивать безопасность не­мецких купцов., торгующих в Карелии, был вызван тем, что в карельских землях в то время не было новгородской администрации и новгородских войск и Новгород не мог организовать охрану иноземных купцов в случае нападения на них местных жителей.
По-видимому, в данном случае играли роль и экономические соображения: Новгороду было невыгодно поддерживать развивающуюся на карельских землях торговлю немецких и готландских купцов, которые стали выступать конкурентами новгородцев[13].
Финляндскими историками было высказано весьма вероятное предположение, что обострение карело-новгородских отношений во второй половине XIII в. следует связать с ухудшением внешнеполитического положения Новгородского государства после установления золотоордынского ига, а также завершения немецко-датского завоевания Восточной Прибалтики и появления у Новго­родской республики опасной границы с Ливонским орде­ном и датскими владениями[14].
Чем конкретно было вызвано обострение отношений между Новгородом и карелами в 60—70-хх гг. XIII в., летописи не сообщают, об этом можно лишь догадывать­ся. Поскольку власть Новгорода в Карелии опиралась на местную племенную знать, создавшаяся конфликтная си­туация должна была быть, скорее всего, конфликтом Нов­города с карельской племенной знатью, управлявшей Ко­рельской землей. Вероятно, к концу XIII в. карельская племенная знать стала все более превращаться в класс феодалов и начала тяготиться зависимостью от Новгород­ского государства. Видимо, в ее среде появилась тенден­ция к отпадению от Новгорода с целью использования дани, собираемой с карельского населения, для усиления своих доходов[15].
Из того факта, что впервые вопрос о походе на. карел был поднят в 1269 г., можно заключить, что уже к этому времени выявился конфликт карел с Новгородом. Воз­можно, решение князя об организации похода на Корелу было связано с происшедшими в том же году новгородско-немецкими переговорами, на которых стало ясно, что в данной ситуации новгородское правительство не может гарантировать безопасность немецко-готландских купцов в Карелии[16].
Однако поход новгородцев в 1269 г. не состоялся. По словам летописи, князя «умолиша новгородци не ити на Корелу»[17]. Видимо, правящие верхи Новгорода еще не хотели прибегать к оружию, надеясь, что конфликт удаст­ся уладить мирным путем. И действительно, уже в 1270 г. Корела вновь выступает на политической арене как со­ставная часть Новгородского государства, участвуя наря­ду с Псковом, Ладогой, Ижорой и Водью во внутриполи­тической борьбе в Новгороде[18]. В 1270 г. новгородцы по­ссорились с князем Ярославом Ярославичем и изгнали его из Новгорода. Когда он попытался с войском вернуться в Новгород, для отпора князю по призыву новгородских правящих верхов собралась «вся волость новгородьская», т. е. все составные части Новгородского государства — «пльсковичи, ладожане, корела, ижора, вожане». Корела выступила в тесном единстве с новгородцами на защиту общих государственных интересов.
Но в 70-е гг. XIII в. новгородско-карельский конфликт, видимо, вновь стал разрастаться, и создалась напряжен­ная обстановка, которая могла быть разрешена только вооруженным путем. Вероятно, карельская племенная знать к тому времени полностью вышла из повиновения Новго­роду, и потребовалась военная экспедиция для восстанов­ления на Корельской земле новгородской власти. В 1278 г. князь Дмитрий Александрович с новгородцами и полками из Суздальской земли двинулся в Карелию, «казни корелу и взя землю их на щит»[19], т. е. подверг карел наказанию за непокорность и добился их полного подчинения.
Уже довольно давно в исторической литературе стало высказываться мнение, что конфликт между карелами и Новгородом в 60—70-х гг. XIII в. был вызван распро­странившимся в это время на Корельскую землю влиянием шведов (или связан с проникновением в Карелию немец­ких и готландских купцов, а с ними — торгового и поли­тического воздействия Запада)[20]. С середины XIII в. в ис­точниках появляется ряд известий о торговле немецких и шведских купцов в Карелии. Прежде всего должны быть названы уже упоминавшиеся ранее договор Новго­рода с немецкими городами и подвластным Швеции Готландом 1262—1263 гг. и сохранившиеся до наших дней русский и немецко-готландский проекты аналогичного до-. говора 1269 г. Поскольку в договоре 1262—1263 гг.[21] и в русском проекте договора 1269 г.[22] есть специальные статьи, в которых Новгород отказывается гарантировать безопасность немецких и готландских купцов на территории Карелии, то по-видимому, послы немецких городов и Готланда выдвигали требование, чтобы Новгород гаран­тировал безопасность купцов на карельской земле. Косвенно это явствует из требования, чтобы новгородские власти обеспечивали безопасность немецко-готландских купцов, начиная от Березового острова[23]. Следовательно, купцы ганзейских городов и Готланда в предшествующее заключению договоров время стали достаточно часто ез­дить в Карелию[24], и возникла реальная потребность про­сить Новгород как сюзерена карельских земель обеспечить их безопасное пребывание на карельской территории. Кстати говоря, выдвижение немецко-готландскими посла­ми подобного требования — еще одно доказательство того, что немецкие города и Готланд рассматривали Карелию как область, принадлежащую Новгородской феодальной республике, только в этом случае можно было требовать от Новгорода обеспечения безопасности немецко-готланд­ских купцов в Карелии[25].
В немецко-готландском проекте договора 1269 г. со­держалось требование, чтобы новгородские власти предо­ставили немецким и готландским купцам право торговли с карелами[26]. Правда, при этом подразумевалось не все карельское население, а только карелы, жившие в южной части Карельского перешейка (в местностях, прилегающих к Неве). В 1285 г. шведский король Магнус Ладулос офи­циально подтвердил ранее данное разрешение готланд­ским купцам ездить в Карелию для торговли всеми това­рами, кроме запрещенных (металлов и оружия)[27]. Тем самым документально подтверждается, что торговые поездки готландцев в Карелию производились издавна[28]. О торговле немецких и готландских купцов в Карелии косвенно свидетельствует изданное папой в 1275 г. запрещение названным купцам ввозить оружие и военные материалы в Карелию[29] (подобный запрет имел смысл лишь в том случае, если ранее немецкими и готландскими купцами производилась продажа оружия карелам).Есть также сведения о торговле немецких купцов во внут­ренних водах Карельского перешейка в 1292 г.[30] Имеется предположение, что на карельском побережье к западу от Выборгского залива во второй половине XIII в. торго­вали немецкие ревельские купцы[31]. О торговле карельско­го населения с Готландом свидетельствуют также архео­логические данные и фольклор. На территории Карель­ского перешейка и Саволакса найден ряд изделий готландского ремесленного производства XIII в., преимущественно женские украшения (в том числе фибула с над­писью, содержащей типично готландское женское имя)[32]. В карельском фольклоре (в народных песнях) упомина­ется мудрый готландец Vuojalainen («Vuojola» соответ­ствует названию «Готланд»), который приезжал в Каре­лию в качестве купца[33].
Торговля с заморскими купцами приобрела, вероятно, немалое значение для карельской племенной знати: вести прямую торговлю с немцами и готландцами было, конеч­но, выгоднее, чем продавать товары новгородским купцам, которые прибыльно перепродавали эти товары тем же нем­цам и готландцам. По этой причине часть карельской племенной знати стала стремиться к торговым связям с Западом, а не с Новгородом.
По-видимому, наряду с экономическим проникновени­ем шведы начали предпринимать первые попытки распро­странения на Корельской земле католической религии. В 80-е гг. XIII в. в документах упоминается доминикан­ский монах Иоанн (Johannes Karelus)[34], очевидно карел по национальности, в предшествующие годы обращенный в католицизм[35] и ставший монахом обосновавшегося в Финляндии доминиканского ордена[36]. Таким образом, есть основания полагать, что проис­шедший в 60—70-е гг. XIII в. конфликт между карельской племенной знатью и Новгородом находился в связи с на­чавшимся проникновением в Карелию торгового и полити­ческого влияния Запада — шведов и немцев. Соседство с владениями Шведского государства и установление сно­шений с ними усиливали оппозиционные элементы в сре­де карельской знати, сделавшие попытку к отложению Карелии от Новгорода.
При этом следует оговорить следующее: шведское влияние распространялось скорее всего не на всю терри­торию Карелии и даже не на весь Карельский перешеек, а лишь на западные карельские погосты — Эврепя, Яскис и Саволакс, прилегавшие к Финскому заливу и владени­ям Швеции. По суше влияние Шведского государства мог­ло проникать прежде всего в погосты Саволакс и Яскис, граничившие с владениями Швеции и Финляндии. С моря шведские (готландские) и немецкие купцы на своих ко­раблях подплывали к территориям погостов Яскис и Эврепя, где могли вести торговлю прежде всего с местным населением. Раньше, до середины XIII в., карелы торго­вали в основном через посредничество новгородцев; те­перь же, с середины XIII столетия, западные погосты Корельской земли стали вести самостоятельную торговлю с заморскими купцами. Племенная знать этих погостов была больше всего заинтересована в торговле с приезжающими с Запада купцами, т. к. продавала последним товары своих погостов, а также товары, привозившиеся из других местностей Карелии, лежавших в стороне от моря.
Для торговли с зарубежными купцами наибольшее значение, по всей видимости, имел прилегавший с запада к Карельскому перешейку Выборгский залив и главным образом его северная оконечность — место, где позднее будет построен город Выборг. Здесь в XI—XIII вв. под­ходил к морю основной водный торговый путь, пересекав­ший с востока на запад весь Карельский перешеек и рас­положенные на нем наиболее населенные и экономически развитые территории. Этот путь проходил по реке Вуоксе, разветвлявшейся до XVII в. на два рукава: восточный впадал в Ладожское озеро у города Корелы[37], запад­ный — в Выборгский залив у острова, на котором с 1293 г. существует Выборгский замок. Вследствие геологического процесса, происходящего на Карельском перешейке векового поднятия суши — западное русло Вуоксы в XVII в. пересохло и о нем напоминает лишь цепь озер, являвшихся в прошлом разливами реки. О существовании в XI—XIII вв. водного пути по Вуоксе от Ладожского озера до Выборгского залива свидетельствуют найденные в ряде мест вдоль этого пути монетные клады указанного периода[38].
К месту выхода вуоксинского водного пути к морю с севера подходил и второй важный (хотя и менее значи­тельный, чем первый) торговый путь — сухопутная дорога из самой западной карельской области Саволакс, лежав­шей в бассейне озера Сайма и не имевшей прямой водной связи с Выборгским заливом. В результате место у север­ной оконечности Выборгского залива являлось пунктом пересечения и соприкосновения с морем двух главных торговых путей Карелии XI—XIII вв., т. е. имело исклю­чительно важное экономическое значение. Сюда свози­лись товары со всего Карельского перешейка и северного Приладожья, а также из Саволакса. Здесь эти товары могли продаваться иноземным купцам. С другой стороны, этим купцам наиболее удобно было вести торговлю с местным населением именно на морском берегу, не уг­лубляясь в глубь карельской территории[39]. Поэтому мож­но предположить, что в данном месте неизбежно должен был в XI—XIII вв. возникнуть торговый пункт, где ка­рельские торговые люди могли бы встречаться с замор­скими купцами. Но имеются и некоторые прямые свиде­тельства источников, подтверждающие, что еще до осно­вания шведами в 1293 г. Выборгского замка здесь уже существовало какое-то селение, являвшееся прямым пред­шественником города Выборга.
Эти сведения (впервые обнаруженные исследователя­ми истории Выборга Г. Лагусом и И. Руутом[40]) сохра­нились в источниках XVI—XVIII вв. (например, в различ­ных деловых документах XVI в.). В них упоминается гео­графическое название «Старый Выборг» — какое-то место или местность около города Выборга. Из текста источников явствует, что в название «Старый Выборг» вкладывалось сохранявшееся в памяти местных жителей представление о некогда находившемся здесь населенном пункте, т. е. о селении, существовавшем на этом месте еще до осно­вания Выборгского замка и города Выборга. Вместе с тем само название «Старый Выборг» показывает, что мест­ная устная традиция прямо связывала это древнее посе­ление с возникшим позднее городом, считала это селение не просто обычной деревней (каких в окрестностях Вы­борга могло быть немало), а прямым предшественником города Выборга. Исходя из этого можно предположить, что селение «Старый Выборг» уже выполняло какие-то функции будущего Выборга, скорее всего функции торго­вого пункта у выхода вуоксинского торгового пути к Выборгскому заливу[41].
В качестве подтверждения того, что «Старый Выборг» был связан с морской торговлей, являлся по сути дела морской гаванью, исследователи приводят некоторые кос­венные указания, содержащиеся в местном фольклоре. Согласно древнему сказанию, впервые зафиксированному в XVI в., в данной местности до прихода шведов (и до ос­нования Выборгского замка) жил легендарный герой Випунен, знавший все виды ремесел, строитель судов и изо­бретатель подъемных приспособлений для погрузки то­варов на корабли[42]. Названные виды занятий указывают, что в представлении творцов данного сказания место, где жил Випунен, было морской гаванью, в которой строились и загружались суда. При этом погрузка судов была настолько постоянным и привычным делом, что требовалась какая-то рационализация этой трудоемкой операции.
Из случайных упоминаний источников XVI в. был сде­лан вывод, что место расположения «Старого Выборга» надо искать где-то на острове Линнасаари (напротив Выборгского замка), вблизи западного предместья города Выборга; по более поздним источникам — на том же ост­рове в районе парка Монрепо (ныне городской парк куль­туры и отдыха). Однако все попытки найти следы этого древнего селения на острове Линнасаари оказались безус­пешными[43].
Вопрос о месторасположении «Старого Выборга» был неожиданно решен при производстве археологических рас­копок внутри Выборгского замка (на Замковом острове).
Ленинградский археолог В. А. Тюленев, производивший работы под руководством А. Н. Кирпичникова, обнару­жил вблизи главной башни замка остатки культурного слоя явно дошведского времени[44]. Среди найденных ве­щей обнаружены изделия, типичные для карельского ху­дожественного ремесла XII—XIII вв.; найдены также остатки жилых строений и древнейшего островного укреп­ления — земляного вала с частоколом. Некоторые наход­ки датируются XII в.[45] Есть все основания полагать, что найденное поселение — это и есть «Старый Выборг». Та­кое заключение высказал крупнейший современный историк Выборга профессор Э. Кууйо. По его мнению, све­дения о местонахождении «Старого Выборга» на острове Линнасаари основывались на весьма поздних преданиях, к XVI—XVIII вв. уже утративших точное представление о месте расположения древнейшего селения. По-видимому, «Старый Выборг» находился как раз там, где в 1293 г. шведы стали строить замок. Более того, шведские завое­ватели построили здесь замок именно потому, что на этом месте уже существовало торговое селение, возникшее у выхода из вуоксинского водного пути в Финский залив.
Археологические материалы дают сведения и об этни­ческом составе населения «Старого Выборга». Находки типично карельских вещей (две фибулы с типично карельским орнаментом) указывают, что поселение было карельским[46] (что естественно, поскольку оно возникло на территории Корельской земли). Косвенное указание на карельский состав населения дает и уже упоминавшаяся выше местная легенда о Випунене — его карельская этническая принадлежность бесспорна[47].
Данные археологических исследований позволяют сделать предположение, что селение «Старый Выборг» возникло еще в XII столетии[48]. Это селение не было основано кем-либо в результате сознательного акта государственной власти, а возникло вследствие объективного про­цесса экономического развития карельских земель, когда здесь стали вести морскую торговлю и назрела необхо­димость использовать место выхода вуоксинского водного пути к морскому заливу для торговых сношений с иноземными купцами. И совершенно понятно, почему именно сюда в конце XIII в. было направлено острие главного удара шведской крестоносной агрессии, а данная местность оказалась с 90-х гг. XIII в фокусе основных событий русско-шведской борьбы за обладание Карельским пере­шейком.
Другим центром морской торговли Корельской земли был Березовый остров (по-шведски — Бьоркэ, по-фин­ски — Койвисто), расположенный у морского побережья Карельского перешейка на главном пути из Балтийского моря к устью Невы. Березовый остров прямо упоминает­ся в немецко-готландском проекте договора 1269 г. как первый пункт, где морской путь с Запада соприкасается с русскими (новгородскими) владениями[49]. По всей видимости, на Березовом острове находилось селение, в котором иноземные купцы, проплывавшие мимо острова по пути в Новгород, вступали в торговые связи с прибреж­ными жителями-карелами[50].
По-видимому, это торговое-селение располагалось при­мерно там же, где в более позднее время существовал при­морский поселок Бьоркэ — на берегу пролива, отделяюще­го Березовый остров от материка[51]. В проливе, защищен­ном островом от морских бурь и штормов[52], купеческие суда останавливались и вели торговлю с жителями при­морского карельского погоста Эврепя, занимавшего за­падную часть Карельского перешейка.
Торговое поселение на Березовом острове, судя по все­му, имело меньшее значение, чем селение в северной око­нечности Выборгского залива. Если на Березовый остров могли поступать товары только из ближайших прибреж­ных местностей, то к «Старому Выборгу» по вуоксинскому пути свозились товары со всего Карельского перешейка, а по сухопутной дороге — из Саволакса.
Оба вышеописанных торговых селения были, таким образом, двумя основными пунктами Корельской земли, через которые немецкие и шведско-готландские купцы вели торговлю с карелами и через которые проникало сюда политическое влияние Запада. Вместе с тем следует иметь в виду, что западные карельские погосты, судя по результатам археологических раскопок и данным пись­менных источников, по заселенности и экономическому развитию значительно уступали погостам восточной по­ловины Карельского перешейка и северного Приладожья, где найдено подавляющее большинство археологических памятников карельской культуры XII—XIV вв.: широко известные в балтийской археологии кексгольмские могиль­ники — погребальные памятники карел с богатым инвен­тарем, обнаруженные в ряде пунктов западного Прила­дожья (вблизи г. Приозерска), а также расположенные преимущественно на северном берегу Ладожского озера и прилегающих к нему островах карельские городища. На картах расположения карельских археологических памят­ников виден резкий контраст между обилием памятников на территории восточных погостов и крайне малым коли­чеством находок в западных погостах, особенно на мор­ском побережье[53]. Высказывалось мнение, что в IX— XIII вв. население Карельского перешейка специально се­лилось подальше от морского побережья, чтобы избежать частых в те времена грабительских набегов с моря, и что на морском побережье Карельского перешейка по указан­ной причине почти не было постоянных селений, и там существовали только отдельные торговые пункты (Бере­зовый остров, селение на месте г. Выборга)[54].
Разумеется, достоверность картины, создаваемой дан­ными археологии, в общем плане не приходится подвер­гать сомнению. Однако археологическое изучение терри­тории древних карельских земель еще далеко не закон­чено[55]. К тому же карельские археологические памятники XII—XIV вв. не имели заметных наземных призна­ков[56] и могут быть обнаружены только случайно, напри­мер при проведении земляных работ. Поэтому, призна­вая, что основная масса карельского населения жила в приладожской части карельских земель, можно в то же время предполагать наличие какого-то количества жите­лей и в западных погостах. Об этом косвенно свидетель­ствует сам факт существования погостов[57], а без населе­ния погост существовать не мог. Это подтверждают доку­менты XIV в., из которых видно, что в западной части Карелии проживало к тому времени какое-то количество постоянного населения, подпавшего после 1293 г. под власть Швеции.
Из всего сказанного можно заключить, что в западно-карельских погостах во второй половине XIII в. имелось сравнительно немногочисленное население, завязавшее экономические и политические связи с Западом, в частно­сти со шведами. Скорее всего, именно здесь, в западной части Карелии, с наибольшей силой стала проявляться тенденция к разрыву с Новгородом[58], образовался глав­ный очаг карельско-новгородского конфликта.
Вместе с тем следует отметить, что, по мнению неко­торых исследователей[59], обострение политических отно­шений карел с Новгородом в 70—80-е гг. XIII в. сочета­лось с сохранением политической враждебности к Швед­скому феодальному государству, о чем свидетельствуют рассмотренные выше запреты на ввоз оружия и военных материалов в Карелию. Кроме того, есть прямое заявле­ние шведского правительства, сделанное в 1295 г. в гра­моте короля Биргера Магнуссона городу Любеку, о том, что «язычники, называемые карелами», до завоевания их территории были враждебны Швеции, часто нападали на шведские владения и на шведских подданных, с крайней жестокостью расправлялись с захватываемыми ими плен­ными шведами[60]. Само завоевание Карелии шведское пра­вительство в этом документе объясняет необходимостью защиты своих подданных и немецких купцов от опасности со стороны карел. Тенденциозность документа совер­шенно очевидна: его авторы явно хотели оправдать со­вершенный шведами захват чужой земли, представить дело так, будто карелы, создав постоянными нападениями и жестокостями невозможную обстановку на Балтике, при­нудили Шведское государство применить силу. Хотя же­стокости карел по отношению к шведам здесь очень пре­увеличены[61], из текста грамоты все же нельзя не извлечь вывода, что накануне шведского завоевания карелы были враждебно настроены к Швеции[62].
О враждебном отношении населения Западной Каре­лии к шведам во время и сразу после шведского завое­вания этой территории сообщает и наш главный источник по истории шведского крестового похода 1293 г. — «Хро­ника Эрика». В стихах 1342—1344 хроники[63] прямо гово­рится, что шведы, находясь в Выборгском замке, видели вокруг себя «разъяренных людей»; при этом прославля­ется храбрый шведский наместник — фогт, не побоявший­ся враждебности окружающего карельского населения.
Кроме того, необходимо учитывать, что наряду с уси­лением экономических (торговых) связей с Западом за­падно-карельские погосты сохраняли значительные эконо­мические связи с приладожской Карелией[64]. Даже после официального перехода территории Западной Карелии под власть Швеции в 1323 г. в условиях Ореховецкого дого­вора было специально оговорено сохранение прав приладожских карел на «воды, и земле, и ловище», т. е. рыбо­ловные и охотничьи угодья, находящиеся на землях за­падно-карельских погостов. Эти угодья находились в 8 разных местах Западной Карелии, в том числе у самого Выборга (залив Суоменвеси, или Суоменведенпохья, омы­вающий город Выборг с севера). Наличие указанных выше прочных экономических связей, видимо, было важным фактором, сдерживавшим центробежные традиции в за­падно-карельских землях. Возможно, что установление экономических связей с Западом и какое-то проникнове­ние шведского влияния имели следствием лишь возникно­вение в среде карельской племенной знати сепаратистских настроений по отношению к Новгороду, но не вызывали желания политически ориентироваться на Швецию и пой­ти под власть шведов. Возможно и другое: влияние со стороны Швеции было и экономическим, и политическим, но оно охватывало лишь западные карельские погосты, а запреты ввоза оружия в Карелию были вызваны тем, что через западные погосты в результате внутрикарельской торговли оружие могло легко быть доставлено в основную часть Карелии, сохранявшую политическую ори­ентацию на Новгород и потому по-прежнему враждебную к шведам. Возможно, что в какой-то мере справедливы оба объяснения верности карел Новгороду и враждеб­ности по отношению к шведам.
Э. Хурнборг выдвинул еще одно возможное объясне­ние этому факту. Он полагает, что противоречия карел и Новгорода, обострившиеся в 60—70-е гг. XIII в., в по­следующее десятилетие были преодолены (по крайней мере формально) и отношения карел с Новгородом были восстановлены[65].
Поскольку западно-карельские погосты после завоева­ния шведами в 1249—1250 г. земли еми стали погранич­ной областью Новгородского государства, конфликт Нов­города с местной племенной знатью представлял особен­но серьезную опасность. Этим и объясняется, почему князь Ярослав Ярославич уже в 1269 г. считал необходимым пойти в поход в Корельскую землю, чтобы вооруженным путем восстановить полностью власть Новгорода, а в 1278 г. другой новгородский князь — Дмитрий Александ­рович — осуществил этот давно задуманный поход. Целью похода, вероятно, была не вся карельская территория, а западные карельские погосты.
В таком случае позиция новгородских бояр, отгова­ривавших в 1269 г. князя от похода, объясняется, веро­ятно, тем, что в основных карельских погостах — в севе­ро-западном Приладожье — обстановка не была столь напряженной и там не проявлялась (или проявлялась в значительно меньшей степени) тенденция к разрыву с Новгородом. Конфликт с племенной знатью западных по­гостов не представлял угрозы в целом для новгородской власти в Карелии, и можно было еще надеяться, что этот местный конфликт будет урегулирован путем перегово­ров. Князь же, несший непосредственную ответственность за сохранность государственной территории, за безопас­ность государственных границ, был обеспокоен возникшей угрозой отпадения пограничной области и потому уже в 1269 г. хотел вооруженной рукой вновь добиться полно­го подчинения западных карельских погостов.
Поход 1278 г., судя по краткому известию летописи, носил характер жестокой и суровой карательной экспеди­ции и кончился полным успехом. Видимо, население за­падных карельских погостов (т. е. прежде всего — пле­менная знать) было силой принуждено к покорности Новгороду[66]. Летопись не сообщает, остались ли в Карелии новгородские гарнизоны и представители новгородской администрации. Но, скорее всего и после похода 1278 г. сохранился прежний характер новгородского властвования в Карелии.
В последующие 15 лет после похода 1278 г. западно-карельские земли остаются под новгородской властью, никаких конфликтов более не возникает. Однако весьма вероятно, что такова была лишь видимость. Скорее всего прозападные, прошведские или просто сепаратистские настроения здесь остались, но после похода 1278 г. они не проявлялись открыто. Именно сохранением подобных настроений в западно-карельских погостах можно прежде всего объяснить ту быстроту и легкость, с которой данная территория была в 1293 г. завоевана шведами, а также: сравнительную прочность шведских позиций в этой обла­сти после ее завоевания в течение последующей 30-летней русско-шведской войны. Другой причиной легкости швед­ского завоевания была, вероятно, сравнительная малочис­ленность и слабость местного карельского населения. В восточной части Карельского перешейка шведские за­воеватели встретились и с более многочисленным и по-иному настроенным населением. В значительной мере по­этому там завоевательные походы шведов имели иные результаты (о чем подробнее будет речь ниже).
Иными словами, уже до шведского завоевания, в 50— 60-х гг. XIII в., по-видимому, сложилось фактическое раз­деление карельской племенной территории на область с восточной (новгородской) политической ориентацией и на область, официально еще подвластную новгородцам, но настроенную, сепаратистски и оказавшуюся в какой-то степени под экономическим, а возможно, и политическим влиянием Запада, в частности Швеции. Происшедшее в конце XIII в. шведское завоевание западной части Ка­релии лишь закрепило это ранее наметившееся политиче­ское разделение карельских земель.
В финляндской исторической науке неоднократно де­лались попытки доказать, что ко времени третьего похода шведов (к 90-м гг. XIII в.) Западная Карелия, целиком или в своей наиболее важной части, полностью вышла из-под власти Новгорода и практически или даже юридически была уже подвластна Швеции. Для подтверждения этого финляндские ученые чаще всего старались показать, что на территории западных карельских погостов к 90-м гг. XIII в. уже расселилось пришедшее с Запада новое население, настроенное в пользу Шведского государства.
Впервые подобная концепция была выдвинута не­сколькими финляндскими учеными в первые десятилетия нашего века. Эти авторы утверждали, что на западных ка­рельских землях уже во второй половине XIII в. сущест­вовало какое-то количество постоянного шведского насе­ления, расселившегося главным образом вдоль морского побережья. Обосновывая данную точку зрения, эти уче­ные стремились представить предпринятое в начале XIV в. завоевание Карелии шведскими рыцарями не как захват чуткой земли, а как политическую акцию, целью которой была защита интересов шведских крестьян-поселенцев и присоединение к Шведскому государству земель, к тому времени уже заселенных и освоенных шведами[67].
В качестве главного аргумента в пользу этой концеп­ции был выдвинут текст из «Хроники Эрика», в котором сказано, что шведские крестоносцы «построили крепость (Выборгский замок. — И. Ш.) в том краю[68], где конча­ется[69] христианская (или «крещеная») земля и начинает­ся земля языческая»[70]. Предполагалась, что в приведен­ном тексте подразумевается существование в конце XIII в. шведского населения вдоль всего побережья Фин­ляндии и Западной Карелии до места постройки Выбор­га[71]. В действительности же автор «Хроники Эрика» под понятием «христианская земля» подразумевал не «землю, заселенную христианами-шведами» (территорий, имевших сплошное шведское население, в Финляндии XIII в. еще не было), а «землю, подвластную христианам-шведам», т. е., завоеванную, покоренную шведами. Указание хрони­ки на то, что Выборгский замок был возведен «у края» христианской земли, надо понимать весьма условно — «вблизи», «около», «неподалеку», но не обязательно «на самой границе». При существовавших в XIII в. весьма приблизительных представлениях о географии автору «Хроники Эрика», жившему на другом берегу Балтий­ского моря, место основания Выборга, находившееся все­го в ста с небольшим километрах от восточной границы шведских владений в Финляндии (от реки Кюмийоки)[72], действительно должно было казаться расположенным вблизи «конца христианской земли».
Э. Хурнборг дает иное (тоже довольно вероятное) объяснение причин появления этого текста. По его мне­нию, автор хроники, говоря, что Выборг был построен там, «где заканчивается христианская земля и начинает­ся языческая земля», исходил из реальной действитель­ности не 1293 г., а своего времени (1320-х гг.), когда место постройки Выборга уже действительно находилось на самой границе шведских владений на Карельском перешейке, утвержденной в 1323 г. Ореховецким договором[73].
Приверженцы концепции существования в конце XIII в. постоянного шведского населения на морском побережье Западной Карелии приводили в качестве аргументов и другие указания письменных источников и топонимики, которые, однако, не могут быть приняты.
1) В «Космографии» Себастиана Мюнстера (Базель, 1544) сообщается, что население побережья от Выборга до Борго и Сиббо (двух городков на побережье Финлян­дии к западу от Выборга) говорит по-шведски[74]. Некоторые авторы считают данное утверждение косвенным до­казательством того, что и за 250—300 лет до Мюнстера полоса проживания шведского прибрежного населения до­ходила до Выборга[75]. Но наличие шведского населения на побережье около Выборга в середине XVI в. отнюдь не доказывает его существования здесь в конце XIII в. Кро­ме того, известие Мюнстера сомнительно само по себе, т. к. оно не подтверждается современными ему и более поздними источниками.
2) Отдельные ученые приводили сведения из источни­ков, указывающих на наличие у населения Выборгского прихода и побережья к западу от Выборга в XIV—XVI вв. некоторых элементов шведского права. Так, А. Г. Фонтель обращал внимание на то, что в XVI в. епископская десятина сбиралась здесь по шведскому праву[76]. В. Войонмаа приводил указание источников о наличии элементов шведского права в Выборгском приходе уже в середине XIV в.[77] По мнению указанных авторов, все это свиде­тельствует о существовании в середине XIV в. около Вы­борга постоянного шведского населения. Однако все эти сведения относятся ко времени не ранее середины XIV в. (т. е. к периоду после завоевания шведами территории Западной. Карелии) и вполне могут рассматриваться как результаты четвертьвекового (а для XVI в. — почти двух­векового) шведского господства. Из приведенных данных, относящихся к середине XIV в. и к XVI в., нельзя из­влечь никаких сведений об этническом составе населения западнокарельских земель за 50—100 или даже 200 лет до шведского завоевания.
3) Сторонники данной точки зрения особенно тщатель­но занимались изучением топонимики прибрежных прихо­дов Западной Карелии, стараясь найти здесь местные на­звания древнешведского происхождения, могущие служить доказательством наличия в древности на этой тер­ритории постоянного шведского населения. Так, в 1876 г. исследователь Т. Аминов доложил Финляндскому истори­ческому обществу, что в 1873—1874 гг. он обследовал побережье Выборгской губернии от Пюттис до залива Орслахти и обнаружил более 200 шведских названий (причем, по его словам, далее на восток от залива Орслахти и Бьоркэ шведские наименования не прослеживаются). Однако топонимический материал, собранный Т. Аминовым, не был опубликован (издано лишь краткое изложе­ние его доклада в протоколах Финляндского историческо­го общества[78]) и не сохранился в архивах[79]. Поэтому о степени достоверности собранных им топонимических до­казательств судить невозможно. Р. Пиппинг постарался вновь собрать максимальное количество местных назва­ний шведского происхождения на побережье Выборгской губернии, зафиксированных в литературе и картографии. Но, критически проанализировав полученные результаты, он должен был признать, что собранный им материал «не дает оснований для предположения о каком-либо особен­но древнем шведском населении в этих местах». Все най­денные Р. Пиппингом географические названия, проис­шедшие от слов средневекового шведского языка, могли возникнуть и в XIV и даже в XV в.[80]
Достоверным Р. Пиппингу представляется лишь древ­нее происхождение названия «Viborg» (Выборг), произво­димое от древнескандинавского «vi» (святой). Р. Пиппинг связывает название «Viborg» с гипотетическим прочтением на камне одной шведской рунической надписи (XI в.), в которой, по мнению ряда ученых, упоминается географическое название «Uiburkum». В нем некоторые авторы видят самое раннее упоминание города Выборга. Связы­вая это упоминание с известным по источникам XVI—XVIII вв. преданием о существовании селения «Старый Выборг», Р. Пиппинг предполагает, что «Старый Вы­борг» был основан шведами в «эпоху викингов», во вре­мя норманнских экспедиций на восточное побережье Бал­тики, и существовал вплоть до нового шведского похода 1293 г.[81]
Эту концепцию углубил и развил видный финляндский исследователь топонимики В. Ниссиля в статье «Выборг в свете местных названий». По мнению этого ученого, присутствие наименования «Uiburkum» на руническом камне эпохи викингов доказывает скандинавское проис­хождение названия Выборга и позволяет считать, что селение «Старый Выборг» возникло во время походов шведских викингов в Восточную Европу и было их опорным пунктом на Карельском перешейке. В качестве дополнительных аргументов он приводит некоторые назва­ния в окрестностях Выборга, происходящие, по его мне­нию, из скандинавских языков и могущие доказать, что в этих местах в древности жили скандинавы[82].
Концепция, о шведско-викингском происхождении Вы­борга при ближайшем рассмотрении не выдерживает серьезной критики. Тождественность названия «Uiburkum» с топонимом «Viborg» спорна[83]. Даже если признать тождество обоих наименований, совершенно неизвестно, о каком из нескольких поселений в Северной Европе с названием «Viborg» идет речь. Поэтому надпись на ру­ническом камне не может быть сколько-нибудь серьезным свидетельством того, что «Старый Выборг» был основан варягами и существовал с XI в. как шведское селение. Что касается самого названия «Viborg», то его скандинав­ское происхождение, разумеется, бесспорно. Однако это совершенно не доказывает, что наименование не было дано основанному в 1293 г. замку, а принадлежало ранее су­ществовавшему на этом месте селению. Впервые упомина­ния о селении «Старый Выборг» появляются в источни­ках через 250 лет после его исчезновения, когда первона­чальное название его было забыто, а местные народные предания сохранили лишь глухое воспоминание о том, что это селение предшествовало существующему с 1293 г. го­роду Выборгу (отсюда и появление термина «Старый Вы­борг» — условного названия, из которого нельзя извлечь никаких сведений о том, как действительно называлось обозначаемое им древнее поселение).
Гипотеза о шведском происхождении «Старого Выбор­га» опровергается и уже упоминавшимися археологическими исследованиями В. А. Тюленева на территории Замкового острова в Выборге.
Вопрос о времени появления в Западной Карелии шведского населения сравнительно недавно был исследован И. Каукиайненом. Он заново рассмотрел все прежние аргументы в пользу древнего заселения шведами этого края, изучил результаты исследований топонимики и пись­менных источников и пришел к убедительному вы­воду:
1) нет никаких твердых данных о проведении шведской колонизации западнокарельской территории до третьего крестового похода шведских рыцарей в 1293 г.;
2) постоянное шведское население на побережье За­падной Карелии появилось после похода 1293 г. в резуль­тате завоевания этого края шведами. Закрепление шве­дов на этой земле было продиктовано стратегическими со­ображениями — стремлением прочно присоединить край к владениям Швеции[84].
Таким образом, концепция о существовании в Запад­ной Карелии шведского населения до похода 1293 г. не выдержала строгой научной критики. Не подтверждается эта гипотеза и результатами археологических исследова­ний: на побережье и в местностях к западу и югу от Вы­борга до сих пор не найдено остатков поселений или мо­гильников IX—XIII вв., которые могли бы быть связаны со шведами[85].
В 1940—60-х гг. появились еще два гипотетических построения, пытавшихся доказать, что в Западной Каре­лии к концу XIII в. проживало население, враждебное Новгороду. Первое из них предложил в 40-е гг. финлянд­ский историк Р. Русён[86]. Он выступил против сложивше­гося в финляндской исторической науке в XIX в. и за­крепленного работами Я. Яккола представления о том, что Западная Карелия ко времени ее захвата шведами в 1293 г. имела заселенную территорию, с установившей­ся после шведского похода 1249—1250 гг. (после завоева­ния земли еми) западной границей по реке Кюмийоки. Русён утверждал, что на лесных пространствах между Карельским Приладожьем (районом города Корелы, где найдены карельские могильники XII—XIV вв.) на востоке и землями еми на западе имелось лишь несколько насе­ленных участков, а в целом это была безлюдная, «ничей­ная» территория. Исключение исследователь делает толь­ко для погоста Саволакс, поскольку он упомянут в Ореховецком договоре в числе трех погостов, уступленных новгородцами Шведскому государству.
Базируясь на данных топонимики, Русён пытается до­казать, что на прибрежных землях Западной Карелии до их завоевания шведами в 1293 г. проживало население, пришедшее из Юго-Западной Финляндии (территории пле­мени сумь), к тому времени уже давно и прочно подвла­стной Швеции. В качестве аргументов он приводит най­денные им в исторических документах и на картах отно­сящиеся к приходу Лапвеси (территория к юго-западу от Выборга) географические названия, происходящие от сло-ва «suomi»: Suomenvedenpohja (северная часть Выборгского залива), местность Suomensalo, остров Suomalansaari, озеро Suomij?rvi, мыс Suomenniemi, селение Suo­menniemi. По мнению Русёна, эти названия свидетельст­вуют о былом обитании в данных местах поселенцев, пришедших из земель племени сумь — suomi.
Указав на наличие на той же территории нескольких географических названий с корнем «ven?» — русский (острова Ven?j?nsaari, расположенные в трех разных местах; озеро Ven?j?njarvi; селения Vana niitty и Wenailax), Ру­сён пытается доказать, что наличие расположенных вблизи друг от друга географических пунктов, в названиях кото­рых есть корни «suomi» и «ven?», говорит о существова­нии некогда в этих местах границы между землями с соб­ственно финским и подвластным Руси принадлежащим к «русской» религии[87] карельским населением. Поскольку после 1293 г. подобная граница существовать не могла (границы 1323, 1721 и 1743 гг. проходили по другой ли­нии), исследователь датирует ее концом XIII в.[88]
Для подтверждения своей историко-топонимической аргументации Русён привлек еще один источник — зафик­сированное в рукописи диссертации Андреаса Рюдмана (XVII в.) местное предание о том, что на восточном бе­регу Выборгского залива некогда существовала граница «между финнами и русскими». В этой рукописи, храня­щейся в библиотеке Упсальского университета, упомина­ется находившийся на берегу Выборгского залива, юж­нее устья реки Роккаланйоки (между селениями Рионсаари и Вахтола), большой камень (видимо, гранитный валун), о котором «те, кто живут там вокруг, говорят, что он был в прошлом межой между финнами и русскими»[89]. На этом основании Р. Русён делает вывод, что в XIII в. северо-восточная часть побережья Выборгского залива (в том числе территория будущего Выборга) была обжи­та именно финнами. А следовательно, «Старый Выборг»[90] уже в XIII в., т. е. до прихода шведов, был не карельским, а финским поселением[91]. Поскольку же финны еще на своей коренной территории (до переселения к Выборгскому заливу) были крещены в католическую веру и подчи­нились политическому влиянию Шведского государства, то и живя здесь, на берегах Выборгского залива, они продолжали находиться под тем же влиянием, были дру­жественно расположены к Швеции.
Русён приходит к выводу, что в 1293 г. никакого заво­евания Западной Карелии фактически не происходило, а произошло мирное создание военного опорного пункта шведов «в центре дружелюбного окружения и в центре населения, которое поддерживало эту деятельность»[92]. Но для подобного вывода нет сколько-нибудь достоверных до­казательств. Основной аргумент Русёна — данные топо­нимики, заимствованные из весьма поздних источников (архивных материалов и карт) XVII—XVIII вв. К какому из предшествующих столетий можно отнести каждое из приводимых им географических названий, установить практически невозможно[93], как невозможно доказать, что эти наименования возникли одновременно, а не в разное время в течение пяти или более столетий вплоть до XVIII в. Да и общее количество названий с корнем «suo­mi» в соотношении с числом географических наименова­ний на территории прихода Лапвеси и на всем побережье Выборгского залива слишком мало (всего шесть) для то­го, чтобы служить основанием для каких-либо серьезных выводов. Не может быть принято в качестве аргумента и предание о пограничном камне, якобы служившем ког­да-то границей между финскими и русскими землями. Из записи предания, сделанной в XVII в., невозможно уста­новить, о каком времени идет речь. Предание о пограничном камне носило скорее всего чисто фольклорный ха­рактер. Оно могло возникнуть как попытка объяснить существование на самом берегу Выборгского залива ог­ромного валуна или утеса, имевшего странную, необычную форму.
Следовательно, повисает в воздухе все сложное по­строение Р. Русёна о заселении собственно финнами в XIII в. побережья Выборгского залива и о финском про­исхождении древнего селения «Старый Выборг», давшего начало городу Выборгу.
Имеются и прямые свидетельства источников, совре­менных рассматриваемым событиям, опровергающие кон­цепцию Русёна. Так, в грамоте короля Магнуса Эрик-сона от 18 августа 1347 г.[94] карелы прямо упоминаются в качестве населения морского побережья к западу от Выборга, т. е. территории будущего прихода Лапвеси {которая, по мнению Русёна, в XIII в. была заселена финнами[95]). Кроме того, и в русских, и в шведских ис­точниках, современных походу 1293 г., имеются указания на то, что Выборгский замок был сооружен на земле ка­рел (а не финнов, как полагал Русён[96]). При этом в рус­ском летописном тексте сооружение шведами города в Корельской земле рассматривается как действие, совершенное на новгородской территории и, естественно, вы­звавшее немедленную реакцию властей Новгорода — посылку войска для изгнания врагов из новгородских владений.
В дальнейшем Р. Русён и сам перестал верить в пра­вильность своей концепции. В написанной им главе о ран­нем средневековье Финляндии в коллективном труде «Ру­ководство по финляндской истории» отсутствует его ут­верждение о заселении финнами западной части Западной Карелии. Автор ограничился лишь общими рассуждениями об утрате Новгородом к концу XIII в. политического влияния на эту территорию[97].
Сходная с концепцией Р. Русёна, высказанной в 1945г., точка зрения содержится в статье Т. Палопоски «Положе­ние Выборгской Карелии ко времени третьего крестового похода»[98]. Автор также стремится опровергнуть утверж­дение Я. Якколы о существовании с середины XIII в. и до 1293 г. границы между русскими и шведскими владения­ми, соответствовавшей границе племенных территорий еми и корелы по реке Кюмийоки. Привлекая данные топони­мики — географические названия, происходящие от пле­менных наименований «suomi» и «hame», на землях, рас­положенных между юго-западом Карельского перешейка и рекой Кюмийоки, — Палопоски старается доказать, что на эту территорию во второй половине XIII в. проникают переселенцы из мест проживания суми и еми и, следова­тельно, к концу XIII в. эта территория была заселена и освоена финнами.
Проследив по данным XVI в. административные гра­ницы приходов на Карельском перешейке, финляндский исследователь попытался реконструировать якобы суще­ствовавшую во второй половине XIII в. границу между землями, принадлежащими карелам и финнам[99]. Эта гра­ница, как утверждает Палопоски, шла от озера Сайма на юг, проходила восточнее Выборга и примыкала к Финско­му заливу (около современного населенного пункта Сейвисто), оставляя весь Выборгский залив и юго-западное побережье Карельского перешейка в сфере владений фин­ских племен. Карелам же, согласно этому мнению, при­надлежали лишь восточные и центральные земли Карель­ского перешейка. Свое теоретическое построение Палопо­ски пытался обосновать, помимо данных топонимики, сведениями из различных территориальных описаний и опи­сей административных границ XV—XVI вв. Кроме того, он лично обследовал на местности линию предполагаемой гра­ницы (в пределах современной территории Финляндии).
Но и концепция Палопоски при ближайшем рассмотрении не выдерживает строгой критики, т. к. не имеет в своей основе вполне достоверных доказательств. Дан­ные топонимики, как уже говорилось, не могут быть точ­но датированы, тем более в пределах полустолетия (вторая половина XIII в.). Попытка же доказать, что админи­стративная граница нескольких приходов XVI в. на Карельском перешейке впервые была установлена на три столетия ранее и разделяла тогда земли карел и финнов, не обоснована убедительными и точно датированными ис­торическими данными.
Уже упоминавшийся И. Каукиайнен также полагает, что Западная Карелия была заселена финнами в начале XIII в., а карелы появились здесь позднее, во второй половине XIII в. (т. е. когда это было зафиксировано совре­менными этим событиям письменными источниками)[100]. Главный аргумент Каукиайнена — опять-таки данные то­понимики. При этом не учитывается, что ввиду близкого родства карельского и финского языков на основе топо­нимических сведений XIX—XX вв. большей частью невоз­можно установить, к какому из двух родственных языков относится то или иное название.
Рассмотрев изложенные концепции финляндских уче­ных, необходимо отметить их общую черту — стремление показать, что уже задолго до официального шведского завоевания в 1293 г. Западная Карелия не принадлежала Руси, а находилась в сфере политического и культурного влияния Запада. Неизбежно возникает мысль, что эти тео­ретические построения не случайно появились в финлянд­ской историографии в послевоенный период. По-видимо­му, авторы этих концепций, сознательно или бессознатель­но, стремились обосновать древность прав Финляндии на ту территорию, которая отошла от нее к Советскому Сою­зу по договору 1944 г.
Однако все рассмотренные концепции не могут опро­вергнуть показаний многочисленных достоверных источ­ников, согласно которым Западная Карелия была заселе­на карелами, и с древних времен (по крайней мере с XI в.) и до 1293 г. являлась владением Древней Руси.
Исходя из точно датированных письменных источни­ков конца XIII—XIV в., совершенно очевидно, что вся территория Западной Карелии — три погоста: Яскис, Эуре­пя и Саволакс — рассматривалась в 1323 г. и шведским и новгородским правительствами, заключавшими Ореховецкий договор, как уступаемое Швеции законное владе­ние Новгорода — Корельская земля. (В договоре Яскис, Эурепя и Саволакс названы «карельскими погостами».) Под властью Шведского государства территория этих по­гостов составила провинцию Carelia, существовавшую до XVIII в. В Новгородской Первой летописи под 1293 г. со­общается, что Выборгский замок был построен в Корельской земле. Во время археологических раскопок на территории Выборгского замка найдены типично карельские вещи XII—XIII вв., свидетельствующие о карельском ха­рактере первоначального поселения на Замковом острове. Следует отметить, что в последние годы новые, анало­гичные вышеизложенным, концепции в финляндской исто­рической науке перестали разрабатываться. Более того, ведущий современный финляндский исследователь истории Карелии X. Киркинен, изучив эти теоретические построе­ния, признал, что у нас нет достоверных сведений о вхож­дении района Выборга до 1293 г. в зону шведских вла­дений[101]. Тем самым была признана беспочвенность и бездоказательность этих концепций.

[1] Шаскольский И. П. Борьба Руси против крестоносной агрессии на берегах Балтики в XII—XIII вв. С. 207—211.
[2] Aminoff T. G. Mellan sv?rdet och kroksabeln. Malm?, 1943. S. 72— 78; Juva E. Juva M. Suomen kansan historia. I. Helsinki, 1964. S. 142— 143.
[3] Шаскольский И. П. Борьба Руси против крестоносной агрессии на берегах Балтики в XII—XIII вв. С. 207—209, 218—223.
[4] Finlands medeltidsurkunder. Bd. I. Ed. R. Hausen. Helsingfors. 1910. I, № 113.
[5] Jaakkola J. Suomen varhaiskeskiaika. 1938. S. 431; Juva E., Juva M. Op. cit. S. 145; Kirkinen H. Karjala id?n kulttuuripiiriss?. S. 91; Yrwing H. Gotlands medeitid. Visby, 1978. S. 26; Koskivir­ta A.-V. Kolmas ristiretki ja P?hkin?saaren rauha//Viipurin kaupungin historia. I. Lappeenranta, 1982, S. 37.
[6] Finlands medeltidsurkunder. Bd. I, № 151.
[7] Aminoff T. G. Op cit. S. 83—84; Kirkinen H. Op. cit. S. 91; Koskivirta A.-V. Op. cit. S. 37. Ватландия — Вод-ская земля. Лаппия — это вряд ли «Lappegunda», часть области Ервен в Северной Эстонии, подвластной тогда датчанам (как думал Р. Хаузен в комментарии к данному документу в названном выше из­дании). Скорее всего здесь речь идет о территории южного берега Невы, около ее истока, и о соседнем побережьи Ладожского озера, где в конце XV в. были еще известны Лопская сторона города Орешка и Егорьевский Лопский погост, а также местность Лопца (Aminoff Т., Op. cit. S. 84); по-видимому, лопарей-саамов в конце XIII в. на этих землях уже не было, и лишь сохранившиеся географические на­звания напоминали об их пребывании в юго-западном Приладожье.
[8] См.: Материалы по истории Карелии XII—XVI вв. Петрозаводск, 1941 (далее: МИК). С. 63—69.
[9] Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов. М.; Л. (далее: НПЛ). С. 88, 319.
[10] Там же. С. 323.
[11] Jaakkola J. Suomen varhaiskeskiaika. 1938. S. 297; Aminoff T. Op. cit S. 78—81: etc.
[12] ГВНП. № 29, 31.
[13] Мюллер Р. Б. Комментарий к разделу «Летописные известия M.; Л. (далее: НЛП). С. 88, 319.
[14] Juva E., Juva M. Op. cit. S. 142
[15] Шаскольский И. П. Политические отношения Новгорода и карел в XII—XIV вв. С. 134.
[16] Kirkinen H. Op. cit S. 88.
[17] НПЛ. С. 319.
[18] НПЛ. С. 89, 321.
[19] Там же. С. 323. Н. Г. Бережков обратил внимание на то, что в Симеоновской (и, вероятно, в Троицкой) летописи это событие да­тируется зимой 6785 года, а в НПЛ —6786 годом. Он полагает, что поход Дмитрия Александровича произошел в конце зимы 6785 (1277/78) года (Бережков Н. Г. Хронология русского летописания. М., 1963. С. 288).
[20] Гиппинг А. И. Указ. соч. С. 99—100; Rein G. F?rel?sningar ?fver Finlands historia. I. Helsingfors, 1870. S. 122, 126, 131; Yrj? Kos­kinen G. Z. Op. cit. S. 40; Voionmaa V: Op. cit. S. 25; Jaakkola J. l) Kuningas Maunu Eerikinpojan unionlpoliliikasia jim? sen aikaisista pohjoismais-saksalais-balttilais-ven?l?isist? suhteista vuoteen 1348 ja Hamaan synnyst?. S. 67; 2) Suomen varhaiskeskiaika. 1938. S. 431— 434; Hornborg E. 1) Finiands kristning/VKyrkohistorisk ?rsskrift. 1929. Uppsala och Stockholm, 1930. S. 219—220; 2) Sverige och Ryssland ge-nom tiderna. Helsingfors, 1941. S. 26; 3) Gr?nsf?stet Viborg. Helsing­fors, 1942. S. 16—18; 4) Finlands h?vder. I delen. Helsingfors, 1944. S. 208; 5) Kampen om ?stersj?n. Stockholm, 1945. S. 61—62; Мюллер Р. Б. Комментарий. C. 71; Gallen J. ?stochV?st i kamp om Fin-land//N?r restes kristi Kors. Helsingfors, 1955. S. 48; Шаскольский И. П. Политические отношения Новгорода и карел в XII—XIV вв. С. 134; Kirkinen. H. Op. cit. S. 87—95; Jutikkala E., Pirinen K. Finlands his­toria. Stockholm, 1968. S. 42; Koskivirta A.-V. Op. cit. S. 37.
[21] ГВНП. № 29; Goetz L. K. Deutsch-russische Handelsvertr?ge des Mittelalters. Hamburg, 1916. S. 84:
[22] Goetz L. K. Op. cit, S. 95; ГВНП. № 31.
[23] Goetz L. K. Op. cit. S. 93.
[24] Goetz L. K Op. cit. S. 84; см. также: Goetz L. K. Deutsch-rus­sische Handelsgeschichte des Mittelalters. Lubeck, 1922. S. 214; Hornborg E. Gr?nsf?stet Viborg. S. 16—17; Strinnholm A. M. Svenska folkets historia. V Bd. Stockholm, 1854. S. 17—21.
[25] Hornborg E. 1) Gr?nsf?stet Viborg. S 16; 2) Finlands h?vder. 1. S. 207.
[26] Goetz L. K. Deutsch-russische Handelsvertr?ge des Mittelalters. S. 113.
[27] Finlands medeltidsurkunder. Bd. I. № 184.
[28] Johansen P. Nordische Mission. Revals Griindung und das Schwedensiedlung in Estland. Stockholm, 1951. S. 78; Yrwing H. Op. cit. S. 26, 34.
[29] Папская булла архиепископу упсальскому и епископу линчёпингскому (в епархию последнего входил и Готланд) от 9 января 1275 г. (Finlands medeltidsurkunder. Bd. I. № 151).
[30] См. ниже.
[31] В 1336 г. выборгский наместник (фогт) в особой грамоте предоставил ревельским купцам право вести свободную торговлю в трех подвластных ему городах — Выборге, Векелаксе и Ведерлаксе (Finlands medeltidsurkunder. Bd. I. № 443). Векелакс и Ведерлакс находятся на побережье между Выборгом и устьем р. Кюмийоки. По мнению К. Форсмана, маловероятно, чтобы Векелакс и Ведерлакс могли возникнуть и превратиться в города (в документах они назва­ны «civitates»), ведущие торговлю с Ревелем, за 13 лет со времени заключения Ореховецкого мира (т. е. за 1923—1336 гг.); он ставит под сомнение их возникновение и в период между походом 1293 г. и заключением Ореховецкого мира, когда частые военные действия на Корельской земле не благоприятствовали развитию здесь городов и установлению прочных торговых связей. Форсман считает более вероятным отнести возникновение этих торговых пунктов и завязыва­ние ими торговых связей с Ревелем к середине XIII в. (Forsman К Kring en «kugghamn» i ?stra Nyland//Historisk tidskrift f?r Finland. 1942. № 3. S. 103—104). Об изначальной связи с эстонским побережьем, по-видимому, говорит и название одного из двух селе­ний: Ведерлакс (шведское название) по-фински назывался Virolahti (Эстонский залив, Эстонская бухта); по мнению П. Иохансена, это название указывает на эстонское происхождение поселения (Johan-sen P. Op. cit. S. 78). Предположение это допустимо, но не бес­спорно.
[32] Nordman C. A. Karelska j?rn?ldersstudier. Helsinki, 1924. S. 190.
[33] Krohn K. Der Hansakaufmann in der finnischen Volksdichtung// Finnisch-ugrische Forschungen. Bd. XVI. H. 2—3. Helsingfors, 1924 S. 125—126; Johansen P. Op. cit. S. 78—79.
[34] Finiands medeltidsurkunder. Bd. I. № 155.
[35] Существует и другая трактовка этого имени. Доминиканский монах Иоанн мог получить прозвище «Karelus» за то, что занимался миссионерской деятельностью среди карел (Jaakkola J. Op. cit. S. 432; Suomen historian k?sikirja. I. Helsinki, 1949. S. 156; Kirki­nen H. Op. cit. S. 92; Juva E., Juva M. Op. cit. I. S. 145). Но и в этом случае данный факт свидетельствует, что среди карел к тому времени началось распространение католической религии. Не исключена возможность, что какие-то попытки распространения ка­толического христианства в Карелии предпринимались в 50—70-е гг. XIII в. и с немецкой стороны. Бременский каноник Фридрих Газельдорф, назначенный накануне неудачного шведско-немецкого похода на Русь в 1256 г. «епископом Карельским», еще в 1268 г. продолжал официально носить этот титул (Liv-, Estund Kurl?ndisches Urkunden-buch. Bd. I. Reval. 1853 (далее: LUB). № 408, 409).
[36] Leinberg K. G. De finska klostrens historia. Jyv?skyl?, 1890. S. 57.
[37] Там, где ныне находится так называемое старое русло р. Вуоксы; основная масса вод Вуоксы с середины XIX в. стала впадать в Ладожское озеро южнее Кексгольма, у озера Суванто (ныне Суходольское) и селения Тайпале.
[38] Ruuth J. W. Wiborgs stads historia. I. Helsingfors, 1906. S. 1—2; Крохин В. История карел//Русская старина. 1907, № 9. С. 587; Voionmaa V. Op. cit. S. 28; Juvelius E. W. Suomen kansan aikakirjat. I. Helsinki, 1932. S. 266—267; Hornborg E. Gr?nsf?stet Viborg. S. 13; Nissil? V. Viipuri paikannimien valossa//Kalevalaseuran vuosikirja. №37. Porvoo — Helsinki, 1957. S. 154—155. Путь этот зафиксирован в письменных источниках и на картах XVI—XVII вв.
[39] Для торговли внутри карельской территории заморским куп­цам (особенно к концу XIII в., когда морские корабли на Балтике стали большими по размерам и более глубоко сидящими в воде) нужно было оставлять свои корабли, пересаживаться на речные суда или прибегать к сухопутным средствам передвижения, заимствуя их у местного населения; все это сильно осложняло торговую деятель­ность.
[40] Lagus G. Ur Wiborgs historia. Wiborg, 1893. S. 12—16; Ruuth J. W. Op. cit. S. 4; см. также: Nissil? V. Op. cit. S. 158—160.
[41] Lagus G. Op. cit. S. 12; Ruuth J. W. Op. cit. S. 6.
[42] Nissil? V. 1) Op. cit. S. 162—163; 2) Viipurin nimest?//Viipurin kaupungin historia. I. S. 21.
[43] Кроме работ Г. Лагуса, И. Руута и В. Ниссиля см. также: Rosen R. Kolmas ristiretki Suomeen//Historiallinen aikakauskirja. 1945. S. 19—20.
[44] Культурный слой сохранился довольно плохо, т. к. замок не­однократно перестраивался.
[45] Tjulenev V. A. Entisajan Viipurin uusista arkeologisista tutkimuk-sista//Viipurin kaupungin historia. I. S. 27—33; см. также: Tjule­nev V. A. Die Festung Vyborg im 13. bis 16. Jahrhundert aus der Sicht der neueren bautechnisch-arch?ologischen Forschungen//Burgen und Schl?sser. Braubach, 1983. H. II. S. 79—80; Тюлснев В. A. 1) Предыстория древнего Выборга//Строительство и архи­тектура Ленинграда. 1981. № 1. С. 29—31; 2) К вопросу о до-шведском поселении на месте Выборга//Новое в археологии СССР и Финляндии. Л., 1984. С. 118—125. При этом автор сам еще не осознал важность открытия и в цитированных работах продолжает полагать вслед за Г. Лагусом и И. Руутом, что «Старый Выборг» находился в районе парка Монрепо, а на Замковом острове было еще одно дошведское поселение, но меньшего размера.
[46] Tjulenev V. A. Entisajan Viipurin uusista arkeologisista tutkimuk­sista. S. 29, 33.
[47] К сожалению, в популярную литературу проникло безответ­ственное утверждение о том, что данное селение было русским (новгородским), что это был город, носивший русское название «Вы­бор» (Васильев М. 1) Осада и взятие Выборга русскими войсками и флотом в 1710 г. М., 1953. С. 4; 2) Выборг. Л., 1958. С. 9). В энциклопедических словарях говорится, будто бы Выборг был основан в XII в. новгородцами. Все эти утверждения совершенно безоснова­тельны.
[48] В указанных работах М. Васильева содержится утверждение, будто бы Выборг (подразумевается селение, предшествовавшее горо­ду Выборгу) возник в XI в. Все это чистая фантазия автора.
[49] Goetz L. K. Deutsch-russische Handelsvertr?ge des Mittel-alters. S. 93. Составители немецко-готландского проекта договора 1269 г. прямо указывали, что Березовый остров находится «in regno regis Nogardensium» — «в государстве короля Новгородского». Упол­номоченные немецких городов и Готланда, имевшие поручение составить данный проект, должны были быть ясно осведомлены о полити­ческой ситуации на пути с Запада в Новгород, точно знать, где этот путь впервые соприкасается с владениями Новгородского государства.
[50] Крохин В. Указ. соч. С. 587—588; Borries H. K. Die Handels-und Schiffahrtsbeziehungen zwischen Liibeck und Finnland. Jena, 1923. S. 17; Гадзяцкий С. С., Указ. соч. С. 66. По весьма вероятно­му мнению Й. Руута, купцы, проплывавшие мимо Березового острова по торговому пути с Запада на Русь и нередко использовавшие про­лив, отделяющий остров от материка, в качестве якорной стоянки, постепенно стали вступать в контакты с местным карельским насе­лением Со временем здесь возникло постоянное торговое селение (Ruuth J. W. oр. cit. S. 4). Нельзя лишь согласиться с мнением Руута что через пролив у Березового острова проплывали все кораб­ли, направляющиеся с Запада в Неву, (там же, с. 4). У нас нет твер­дых оснований считать, что главный морской путь из Балтики в Неву (или из устья Невы па Запад) проходил вдоль северного побережья Финского залива. Напротив, есть ряд весьма достоверных данных в пользу того, что основная морская артерия от устья Невы до Ревельской (Таллинской) бухты проходила вдоль южного побережья Финского залива, а путь от устья Невы на Запад вдоль северного побережья Финского залива имел в IX—XV вв. второстепенное значение (Шаскольский И. П. Маршрут торгового пути из Невы в Бал­тийское море в IX—XIII вв.//Географический сборник. Вып. III. М.; Л., 1954. С. 148—150, 153—159); видимо, вблизи Березового острова и через пролив; отделявший остров от материка, регулярно проходи­ла лишь какая-то часть кораблей, шедших в Неву. Только суда, про­ходившие вдоль северного берега Финского залива, могли вызвать к жизни торговое селение на Березовом острове. Нельзя согласиться и с мнением И. Руута, что названное торговое поселение должно бы­ло обязательно возникнуть уже в период торговых поездок из Скан­динавии на Русь, в «эпоху викингов» (Ruuth J. W. Op. cit. S. 4). Для столь ранней датировки нет никаких оснований. Березовый остров впервые появляется в источниках (как пункт на морском торговом пути в Неву) только в немецко-готландском проекте договора 1269 г., более ранних упоминаний у нас нет.
[51] Позднее этот поселок был перенесен на противоположный (восточный, материковый) берег неширокого пролива и превратился в город Бьоркэ (по-фински Койвисто, ныне — г. Приморск).
[52] Поэтому в проливе суда могли находиться на длительной сто­янке. Так, в 1348 г. здесь в течение нескольких недель стоял флот шведского короля Магнуса в ожидании переговоров с представите­лями новгородских властей.
[53] Atlas de Finiande. V. I. Helsingfors, 1910. Cartes № 50, 51; Hack­man A. Trouvailles de 1'?ge du fer. Atlas de Finiande. V. II, Texte. Hel­singfors, 1910. Cartes № 49, 50, 51, p. 83; Jutikkala E. Suomen historian kartasto. Helsinki, 1949. № 2, Nordman C. A. Karelska j?rn?ldersstudier. S. 191; Kirkinen H. Op. cit. S, 93; Кочкуркина С. И. Археологические памятники Корелы. Л., 1981. С. 5, 11, 31.
[54] При этом можно сослаться на прямую аналогию с результа­тами археологических изысканий на территории соседней финской области — земли племени емь (тавастов), где также на побережье Финского залива было обнаружено ничтожно малое количество па­мятников, а все основные памятники — могильники и городища — были сосредоточены вдали от морского берега.
[55] Основные археологические исследования на Карельском пере­шейке и в области Саволакс производились финляндскими археоло­гами Т. Швиндтом и А. Хейкелем в 80-е гг. XIX в. Археологические изыскания советских ученых на Карельском перешейке начались только в 1970-е гг. (Кочкиркина С. И. 1) Археологические памятни­ки Корелы; 2) Древняя Корела; Сакса А. И. Корельская земля. Л. 1984).
[56] Карельские могильники этого времени были грунтовыми, без земляных насыпей (Schivindt Th. Tietoja Karjalan rautakaudesta. Suomen muinaismuistoyhdistyksen aikakauskirja. XIII. Helsinki, 1893. S. 204: Шаскольский И. П. К изучению первобытных верова­ний карел. Погребальный культ//Ежегодник Музея истории религии и атеизма. I. М.; Л., 1957. С. 214). Поселения на Карельском пере­шейке носили в то время характер открытых неукрепленных селищ (городища имелись лишь в северном Приладожье).
[57] Витое М. В. Историко-географические очерки Заонежья XVI— XVII веков. М., 1962. С. 174—175.
[58] Hornborg E. Sverige och Ryssland genom tiderna. S. 26.
[59] Hornborg E. 1) Sverige och Ryssland genom iidernp. S. 26; 2) Gr?nsf?stet Viborg. S. 17—18; 3) Finlands h?vder. I. S. 208—209; Suomen historian k?sikirja. I. S. 159; Kirkinen H. Op. cit. S. 93—94.
[60] Finlands medeltidsurkunder. Bd. I. № 217.
[61] Hornborg E. Finlands kristning. S. 222, not. 2; Kirkinen H Op. cit. S. 94.
[62] Kirkinen H., Kuujo E. Baltiassa ja Suomessa asuneiden heimojen osallistuminen It?meren alueen kysymysten ratkaisuun 1100- ja 1200-luvulla. S. 44—45.
[63] См. c. 60.
[64] Kirkinen H. Op. cit. S. 94; Koskivirta A.-V. Op. cit. S. 37.
[65] Hornborg E. Gr?nsf?stet Viborg. S. 18
[66] Cp.: Kirkinen H. Op. cit. S. 90—91.
[67] Kirkinen H. Karjala taistelukentt?n?. S. 14; Ruuth J. W. Op. cit. S. 3; Voionmaa V. 1) Suomalaisia keskiajan tutkimuksia. Helsingiss?, 1912. S. 11, 14, 140, 142, 145; 2) Suomen karjalaisen heimon historia. S. 23, 38; Pipping R. Kommentar tili Erikskr?nikan. Helsingfors, 1926. S. 401—417; Jaakkola J. Suomen varhaiskeskiaika. S. 343, 434; Fors­man K. Op. cit. S. 99—102; Suomen historian k?sikirja. I. S. 161; Ju­va E., Juva M. Op. cit. S. 39; Paloposki T: Viipurin pit?j?n keskiajalla// Viipurin pit??j?n historia. I. Joensuu, 1967. S. 38—44; Koskivirta A.-V. Op. cit. S. 39; etc.: см. также: Neovius A. Om sp?r af f?rhistorisk skandinavisk kolonisation i Karelen//Finskt museum. XIV. 1907. S. 41—45.
[68] «a then ?nda»— «в том краю», или «в том конце [земли]».
[69] «ather w?nda» — «заворачивается», «поворачивается».
[70] Рыдзевская Е. А. Указ. соч. С. 112:
[71] Pipping R. Op. cit. S. 401—402.
[72] Как установлено Я. Яккола и поддержано другими финлянд­скими учеными, фактическая граница между шведскими и русскими владениями в 1250—1293 гг. проходила по р. Кюмийоки (Jaakkola J. Suomen muinaiset valtarajat vuoteen 1323. Helsinki, 1926. S. 270—273).
[73] Hornborg E. Gr?nsf?stet Viborg. S. 41.
[74] Munster S. Cosmographia universalis... Basel, 1550. S. 846—847.
[75] Ruuth J. W. Op. cit. S. 3; Pipping R. Op. cit. S. 412; etc.
[76] Fontell A. G. Om svenska och finska r?tten. Helsingfors, 1883. S. 44. 48.
[77] Voionmaa V. Suomen karjalaisen heimon historia. S. 23, 38; см. также: Pipping R. Op. cit. S. 402.
[78] Historiallinen Arkisto. V. Helsingiss?. 1876. S. 51—54.
[79] Pipping R. Op. cit. S. 403.
[80] Там же. S. 404—412.
[81] Там же. S. 413—417.
[82] Nissil? V. .Viipurin paikannimien valossa. S. 154—180.
[83] Сам В. Ниссиля также говорит об этом (op. cit. S. 164—165). См. также: Nissil? V. Viipurin nimest?. S. 19—23.
[84] Kaukiainen V. Viipurin l??nin ruotsalaisasutuksen syntv varhais-keskiajalla//Historiallinen Aikakauskirja. 1974. № 2. S. 105—125.
[85] Nordman C. A. Op. cit. S. 186—187. Археологические изыска­ния, проводившиеся другими исследователями в более позднее время, дали аналогичные результаты.
[86] Rosen R. Op. cit. S. l—22. Русён особенно старается доказать, что накануне 1293 г. Новгороду не была подвластна территория при­хода Лапвеси, охватывавшая морское побережье от р. Кюмийоки на западе и до Выборгского залива на востоке. Но в источниках сущест­вование Лапвеси в качестве самостоятельной административно-терри­ториальной единицы зафиксировано лишь с начала XVI в. Русён указывает, что Лапвеси не упомянут в числе погостов, уступленных в 1323 г. Новгородом Швеции, и считает это свидетельством неподвластности Лапвеси новгородцам в предшествующий период. Основываясь на источниках XVI в. (более ранних источников нет), он ут­верждает, что ни в топонимике, ни в именах местных жителей не про­слеживается никаких связей между Лапвеси и погостами Яскис или Саволакс, в местной административной и церковной традициях Лап­веси также не видно следов былого вхождения этой территории в состав Саволакса или Яскиса. Однако аргументы Русена основаны па источниках, появившихся на 200—300 лет позднее того времени, о котором говорит автор. Нет ни одного убедительного доказатель­ства существования в XIII в. самостоятельного прихода (или погос­та) Лапвеси. Более того, Русен противоречит сам себе: он доказы­вает, что территория от р. Кюмийоки до Бьоркэ в XIII в. была не­заселенной, но без населения эта территория не могла оформиться в особый приход.
[87] Русским («ven?j?») в Финляндии называли вплоть до XVIII— XIX вв. не только людей, русских по национальности, но и тех, кто находился в русском подданстве и исповедовал русскую православ­ную религию — карел, ижор и т. д.
[88] Более ранним временем, чем XIII в., эту границу, по мнению Р. Русена, датировать нельзя: в приходе Лапвеси не найдено до­христианских (языческих) погребений, и, следовательно, территория Лапвеси была заселена уже крещенными финнами, христианизации которых произошла во второй половине XII в.
[89] «S?j? dhe alle, som boo ther omkring, att den sarame fordom warit skilinaden emellan linnarne och ryssarne». «Skillnad» — «межа», «граница», «раздел».
[90] Основанный, по мнению Русена, еще викингами; при этом он ссылается на упоминавшуюся выше руническую надпись (Rosen R. Op. cit. S. 21).
[91] Единственный привлекаемый Русеном в защиту этого вывода дополнительный аргумент — текст записанной Э. Лённротом в XIX в. финской народной песни, в которой Выборг упоминается как «Suomenlinna» («Финский город», «Финская крепость». См.: Mikkola J. L Historiallinen Simmenlinna//Helsingin Sanomat. 19/7 1926). Хотя Русен признает, что в тексте данной песни подразумевается не селение «Старый Выборг», а возникший позднее город Выборг, он все же считает возможным полагать, что в наименовании «Suomen­linna» скрывается смутное воспоминание о времени, когда «Старый Выборг» был финским (Rosen R. Op. cit. S. 21, not. 4). Однако этот довод не выдерживает критики, ибо, как нам сообщил крупнейший советский исследователь карельского и финского фольклора В. Я. Ев­сеев, ни в одной подлинной фольклорной записи карельских и фин­ских рун слова «Suomenlinna» нет, и только в обработанном и оли­тературенном Лённротом тексте руны в качестве синонима Выборга дается это название.
[92] Rosen R. Op. cit. S. 22.
[93] Единственное исключение можно сделать лишь для названия залива Суоменведенпохья, т. к. в форме «Сумовиси» (от «Suomen-vesi» — «Финские воды») это название уже упоминается в тексте Ореховецкого договора 1323 г.
[94] Finlands medeltidsurkunder. Bd. I. № 522.
[95] Русену была известна эта грамота, но он выдвинул предпо­ложение, что в документе при его копировании (документ сохранился в копии) переписчиком были сделаны ошибки. Якобы вместо швед­ского имени нарицательного «karlar» — «мужи», «мужчины», «мужи­ки», переписчиком было поставлено: «karelar», «karelomen» (Rosen R. 124 Op. cit. S. 18). Это предположение не может быть доказано: в тек­сте грамоты вполне определенно дважды говорится о карелах.
[96] НПЛ. С. 327; Finlands medeltidsurkunder. Bd. I. № 214—215.
[97] Suomen historian k?sikirja. I. S. 158—161.
[98] Paloposki T. Viipurin Karjalan asema kolmannen ristiretken ai-Koina//Historiallinen aikakauskirja. 1966. № 2. S. 95—111.
[99] В указанной статье Палопоски опубликована (с. 106) карта с предлагаемой им реконструкцией этой границы.
[100] Kaukiainen J. Op. cit. S. 109—110, 123.
[101] Kirkinen H. 1) Finland in Russian Sources un to the year 1323. P. 268; 2) Karjala taistelukentt?n?. S. 14—15.
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь

[Аорс]

Qebedo

Вот назрел вопрос - Вы вообще на какие фундаментальные труды помимо учебника для истории для школ опираетесь, когда делаете такие заявления

На всех картах Новгородской земли этого времени Карелия значится подчинённой Новгороду. Когда казаки совершали набеги на турецкие земли, турки обвиняли в этом Москву, хотя та отвечала, что казаков не контролирует. Когда крымские татары совершали набеги на Россию, Москва обвиняла Стамбул, хотя он отвечал то же самое. Очевидно, что даже если карелы совершили поход по собственной инициативе, ответственность нза него лежала на новгороде, и вопрос об участии в нём новгородцев тоже не снят, поскольку шведские источники, сообщающие об этом, сборасывать со счетов тоже нельзя.
А если вы требуете от меня подтверждения каждой фразы цитатой из академической монографии, то я хотел бы увидеть того же и от вас

[Laszlo]

Интересный фрагмент из статьи Шаскольского о этнической структуре Новгородской республики - Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь

[Laszlo]

В сети наткнулся на интересный текст главного специалиста по истории карел С. Кочкуркиной -
С. И. Кочкуркина. Корела и Русь.
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь

Цитата

В 1178 г. отдельные отряды корелы проникли к еми, захватили шведского епископа Родульфа (по другой транскрипции - Рудольфа), увезли к себе и умертвили. Разумеется, не в этом заключалась главная цель похода. Только из-за важной персоны не стоило идти на риск. Шведы, насаждая католицизм, всеми силами пытались захватить древнекарельские земли. Карелы понимали, чем это могло кончиться, и давали врагу решительный отпор. В 1187 г. новгородцы опустошили берега оз. Мелар и сожгли Сигтуну - древний, некогда цветущий торговый город (на месте соврем. Стокгольма). Некоторые исследователи предполагают, что участвовала в этом походе и корела.
Сигтуна, расположенная на берегу внутреннего озера (Мелар), была хорошо защищена рельефом и искусственными укреплениями (стеной) со стороны суши. Кроме того, между Сигтуной и морем находилась укрепленная резиденция главы шведской церкви. Нападавшим для успеха предприятия надо было выполнить две задачи: появиться внезапно и провести по узким шхерам значительное войско, чтобы молниеносно развернуть его перед городом. С обеими задачами они блестяще справились.
Вызван был этот поход теми же причинами, что толкали Новгородское государство на протяжении нескольких веков на борьбу со Швецией. Допускают еще одну причину. Сигтуна - крупнейший торговый центр на Балтийском море - досаждала кореле, торговый оборот которой страдал от конкуренции сигтунцев. Если это так, то после похода у корелы одним конкурентом стало меньше.
В Новгородской летописи под 1191 г. содержится сообщение о совместном походе новгородцев и корелы на емь: "Ходиша новгородьци с корелою на емь и воеваша землю их, и пожьгоша, и скот исекоша". Подробностей об этом походе нет. И. П. Шаскольский, перу которого принадлежит исследование "Борьба Руси против крестоносной агрессии на берегах Балтики в XII-XIII вв.", считает, что задачей похода было восстановление новгородского влияния в Центральной Финляндии и, следовательно, поход носил характер карательной экспедиции.
Такие, казалось бы, кратковременные набеги имели глубокие, порожденные борьбой Новгородского государства со Швецией политические причины, и яркое тому свидетельство поход 1198 г. на шведскую колонию Або, Как ни странно, но об этом событии известно не из русских летописей, а из финляндской епископской хроники, Предполагается, что в походе приняла участие и корела, ибо подобные мероприятия, совершаемые Новгородом, не обходились без нее. Удар был нанесен настолько решительный, что шведская колония не могла оправиться влечение 20 лет. Походом 1198 г, заканчивается первый период борьбы Новгородского государства со Швецией, чтобы вновь возобновиться через несколько десятилетий.
Подводя итоги первому периоду борьбы, И. П. Шаскольский заключает, что при значительных военных успехах Новгороду не удалось выполнить главной задачи - вытеснить шведов из Юго-Западной Финляндии, что имело в дальнейшем серьезные последствия - эту территорию шведы использовали как оперативную базу для развертывания военных действий против финляндского и древне-карельского населения.Русские политические деятели отчетливо представляли опасность, но не смогли предотвратить ее. В 1227-1228 гг. произошли три важных события. Зимой 1227 г. Ярослав Всеволодович двинул свои полки против еми, уже попавшей под влияние шведов, и, как сообщает, несколько преувеличивая, Лаврентьевская летопись, "всю землю их плени". В том же году произошло массовое крещение карел. Но мероприятия не достигли своей цели. В 1228 г. около 2000 воинов еми появились на Ладожском озере. Посадник Ладоги Владислав, не дожидаясь новгородцев (и правильно сделал, поскольку новгородцы решали какие-то свои дела), вступил в бой. Часть еми отступила к Олонцу и Исадам. Емь запросила мира, но ладожане ответили отказом, тогда враги побежали - кто в лес, кто на лодках. Оставшихся добивали корела и ижора. Новгородцы же, простояв в устье Невы несколько дней, посовещались и, не став ждать ладожан, возвратились в Новгород.
Летописные рассказы XII-XIV вв. пестрят известиями о столкновении корелы со своими постоянными врагами. И тем не менее историки убеждены, что в силу тех или иных причин не всегда подчеркивалось участие корелы в военных акциях Новгорода. Так, например, советский историк С. С. Гадзяцкий и финляндский X. Киркинен отстаивают мнение об участии карел в легендарной битве на Неве в 1240 г., поскольку от ее результатов зависели их жизни. Забегая несколько вперед, скажем, что не упомянуто в русских летописях участие корелы в походе новгородцев на емь в 1256 г., в то время как в папской грамоте - булле 1257 г. - карелы являются главными действующими лицами похода.

- - - - - - Сообщение автоматически склеено - - - - - -

Разграничение в Финляндии и Карелии по Ореховецкому договору
Для просмотра ссылки Зарегистрируйтесь

Цитата

"Се яз князь великыи Юрги с посадником Алфоромеием и с тысяцким Аврамом с всем Новым городом докончали есм с братом своим с князем Свеискым с Манушем Ориковицем.
А приехали от Свеиского князя послове Герик Дюуровиць, Геминки Орисловиць, Петр Юншин, поп Вымундер. А ту был от купець с Готского берега Лодвик и Федор, и докончали есмы мир вечный и хрест целовали; и да князь великий Юрги со всем Новымгородом по любви три погосты Севилакшю, Яскы, Огребу - Корельскый погосты, а розвод и межя от моря река Сестрея,
Крестовый камень от Сестрее мох, середе мха гора, оттоле Сая река, от Сае Солнычныи камен, от Солнычнего камени на Чермьную Щелю, от Чермной Щелье на озеро Лембо, оттоле на мох на Пехкей, оттоле на озеро Кангас иерви, оттоле на Пурноярьви, оттоле ... /на/ Янтоярви, оттоле Торжеярви, оттоле Сергилакши, оттоле Самосало, оттоле Жити, оттоле Кореломкошки, оттоле Колемакошки, оттоле Патсоеки, оттоле Каяно море, а что наших погостов Новгородских воды и земле, и ловит /щ/: у Уловежи половина во всем, Ковкоукали половина, Ватикиви половина, Соумовиси половина, Уксипя половина, Урбала половина, Кедевя шестая часть бобров, Коуноустани шестая часть /бобров/ за рубежем, а то все к Новугороду ...
Гости гостити бес пакости из всей немъцискою земле: из Любка, из Готского берега и Свеискои земле по Неве в Новгород горою и водою, а Свеям всем из Выбора города гости не переимати, тако же и нашему гостю чист путь за море;
по сем миру городов не ставити ко Корельской земле ни вам, ни нам.
А должник, и поручник, и холоп или хто лихо учинит, а побегнет или к вам или к нам, выдати его по исправе.
А земле и воды у новгородской Корелы не купити Свеям и выборяном. Аже имуть занаровце не правити к великому князю и к новугороду, а Свеям им не пособляти, а что ся учинит в том миру обидное или от вас или от нас, миру не порушити, всему тому исправа учинити, а где учинится тяжь ту нъ/ны/ кончати по Бжии/божии/ правде, а Новугороду мир и пригородом всем и всей волости Ноугороскои, тако, же и всей земле Свеискои.
А взя/л/ князь великий мир и весь Новгород /со/ Свеиским князем и со всею Свеискою землею и с Выбором в пятьницу за три дни передь Успением Святыя Богородиця.
А хто изменит хрестеноие целование, на того Бог и Святая Богородиця".

(Здесь текст дан с уточнениями по латинскому тексту).

(Грот, 1877, с. 3-4; ГВНиП, № 38).