Картонный меч
Горовенко Андрей. Меч Романа Галицкого. Князь Роман Мстиславич в
истории, эпосе и легендах. СПб: Дмитрий Буланин, 2011, 480 с., илл.
Признание величия, неизмеримого мерой хороше-
го и дурного, есть только признание своей ничтож-
ности и неизмеримой малости.
Лев Толстой. Война и мир.
История любит мерзавцев. Она, конечно, любит кровавых злодеев больше,
но если эпоха бедна на масштабные личности, роль героев исполнят и бесы
помельче. Неиссякающий поток работ о Романе Мстиславиче, князе волынском
и галицком, тому подтверждением. Обаяние, которое испытывают исто-
рики — люди тихой и негероической профессии — от созерцания деяний
буйного Романа и ему подобных персонажей, на первый взгляд загадочно, но,
может, в рамках других дисциплин и находит объяснение.
Чем матери-истории оказался так дорог один из десятков провинциаль-
ных князей Руси, что количеством биографий может поспорить с Владими-
ром Мономахом? Роман не был князем-просветителем, как Ярослав; не был
князем-строителем, и ни одним выдающимся «памятником архитектуры» мы
ему не обязаны; он не был последовательным «защитником Руси», как Мо-
номах; не был «философом» и книжником, как его внук Владимир Василь-
кович; не был даже великим завоевателем: единственная безусловная победа
состоялась помимо его воли, когда князь был ребенком и едва ли осознавал
происходящее. Кем Роман действительно был, так это многолетним возму-
тителем спокойствия на юге Руси, интриганом и скандалистом. Быть может,
больше иных Роман способствовал падению авторитета Киева и центральной
власти на Руси, то есть той самой «феодальной анархии», которую так со-
гласно осуждают историки.
Сомнительны и душевные качества героя. Роман был человеком импуль-
сивным и малопредсказуемым, жестоким и неблагодарным. Корыстный ин-
терес, похоже, был главным мотивом поведения Романа, перед которым
отступали родственные чувства, лояльности, благодарность. Однако это —
впечатление, возникающее из чтения источников (как полагают, враждебных
Роману). Да к тому же суждение оценочное, следовательно субъективное. То,
что одному представляется беспринципностью, для иного — продуманная
государственная политика. Но нужно сказать, что не существует средневековых текстов, на основании показаний которых можно было бы выстроить
положительный образ Романа. Только Галицко-Волынская летопись (напи-
санная по заказу сына Даниила) похвалила князя, но своеобразно — сравнив
его свирепость с крокодильей.
В чем же источник притягательности такого персонажа?
Трудно сомневаться, что решающую роль здесь непреднамеренно сыграл
современник Романа польский хронист Винцентий Кадлубек. Он, как извест-
но, оставил леденящее душу описание князя как двуличного тирана, коварно-
го интригана, да к тому же еще и патологического садиста, с удовольствием
измышлявшего изощренные формы казней для своих противников. Эту харак-
теристику в XV в. дословно повторил, и еще усилил, Ян Длугош, настаивав-
ший, что в этом князе, кроме человеческого облика, не было ничего человечес-
кого. В эпоху Ренессанса тиран становится фигурой интригующей, и все
польские хронисты XVI в. не упускают случая ужаснуть своего читателя опи-
санием зверств безумного садиста (у Мацея Стрыйковского соответствующий
раздел так и озаглавлен: «О тиранстве Романа»). Собственно, именно непос-
тижимой природой его жестокости и непредсказуемостью поведения объясня-
ет польская хронография возвышение князя: он внушал ужас и тем парализо-
вал сопротивление, изгоняя князей из их владений, отнимая имущество,
убивая. Словом, Роман — иное воплощение Грозного царя Иоанна. И, надо
думать, притягательность обоих для историков — одной природы.
Под влиянием почерпнутого из польской хронографии образа Романа
российский историк первой половины XVIII в. Василий Татищев сочинил
несколько мистификаций: проект государственного переустройства Руси,
якобы предложенный Романом; сообщение о посольстве папы римского с
предложением Роману королевской короны и обещанием помощи от меча св.
Петра; наконец, панегирик князю с описанием его государственных заслуг.
Благодаря Татищеву Роман Мстиславич вошел в российскую историографию
с довольно приличной репутацией.
Особое место занял Роман Мстиславич в нарративе украинской истории.
В ходе одной из своих интриг в 1199 году он захватил и ненадолго присоединил
к своей Волыни Галицию. Это эфемерное образование, просуществовавшее
неполных шесть лет и рассыпавшееся в пыль после смерти Романа, украинская
традиция, начиная с ХІХ века, числит первым собственно украинским госу-
дарством. Мифологизация «Галицко-Волынского государства» не могла не
привести и к мифологизации образа его отца-основателя, не в силу случайнос-
ти оказавшегося на галицком столе, но шедшего к задаче создания нового го-
сударственного образования последовательно, а, следовательно, приуготовлен-
ного к этой миссии всем предыдущим опытом. В свете такого знания
биография князя начинает представляться значительной, а его поступки —
исполненными глубинного смысла, даже если этот смысл поначалу ускользает
от наблюдателя. Биография превращается в житие, портрет — в икону.
Словом, Роман Мстиславич, как он видится современным историкам, в
гораздо меньшей степени принадлежит критической науке, чем историчес-
кой мифологии и идеологии.
Книга российского автора А. Горовенко «Меч Романа Галицкого» оказы-
вается вкладом во все три раздела знания. Она и состоит из трех частей.
В первой из них — «Жизнеописание Романа Мстиславича» (с. 5–153) — ав-
тор предлагает биографию князя. Здесь, по собственному признанию, он
уподоблял свой труд работе реставраторов, «расчищающих наши древние
иконы». Результат, впрочем, разочаровал самого Горовенко: «Образ могучего
галицко-волынского князя, изначально очень яркий в свете многочисленных
историографических легенд, в результате их последовательного удаления
изрядно потускнел и лишился большей части своего обаяния» (с. 4). На этом
бы и закончить книгу, раз герой не оправдал надежд. Но автор полагает, что
тем самым он только заинтриговал читателя. «Тем интереснее, — уверяет
он, — будет для читателя вторая часть книги» — «Как рождаются, живут и
не умирают легенды» (с. 153–368), — где находим разнообразные источни-
коведческие экскурсы: Роман Мстиславич в летописях, в хронике Кадлубка,
в Истории российской В.Н. Татищева и даже в книгах Б.А. Рыбакова. И уже
только для «любознательного читателя» предназначены «Дополнения» (об-
щим числом семь) (с. 371–434), последнее из которых целиком посвящено
автору этих строк. Моя «любознательность», разумеется, была гарантирова-
на до самого конца книги.
Как видим, структура книги необычна. Поскольку процедурно источни-
коведение всегда предшествует синтезу, ожидалось бы, что «очищенная» и
критически выверенная биография Романа Мстиславича будет венчать ис-
следование. Но автор рассудил здраво: рыхлый набор источниковедческих
отступлений мог бы стать труднопреодолимым барьером для большинства
читателей. Напротив, биография героя обладает и сюжетом, и темпом, и
интригой.
Одна беда: среди исторических персонажей домонгольского времени уже
давно не осталось тех, чьи биографии были бы неизвестны. Даже о князьях,
так сказать, из второй шеренги собраны все возможные сведения. Подобные
же Роману Мстиславичу — рассмотрены под микроскопом. Предложить
совершенно неизвестные обстоятельства жизни или новые свидетельства
источников, увы, уже не удастся. Каждое последующее «жизнеописание»,
следовательно, превращается в комментирование предшествующих жизне-
описаний. Где-то уточнить, где-то возразить, что-то подправить. Сравнитель-
но с уже известным, это оказывается довольно скромным вкладом, но многие
исследователи честно указывают на пропорции.
В сущности, таково «жизнеописание» Романа и в рецензируемой книге.
Все, что мы положительно знали о Романе, остается «на месте». Все, что
считалось неизвестным (например, такие важнейшие биографические вехи, как год рождения Романа, даты его двух браков, имя второй жены и т.д.),
таковым же остается и после прочтения. Но автор, похоже, другого мнения
о своем труде.