Похожие Темы

[Drommer-om-Doden]

valerius

Отличные рассказы, продолжайте писать, путь писателя это хороший путь, даже в век электроники.

Благодарю. Это дело я люблю.

[Drommer-om-Doden]

Тебе никто не поверит

Брелас внушали, что только она виновна в произошедшем, пока не прибыла в "Новый Гнисис".

Спойлер (раскрыть)

Брелас с ужасом ждала приёмов в талморском посольстве. Всегда на них присутствовал Эрикур, тан Солитьюда. Подобно всем важным шишкам, он считал прислугу тряпкой, о которую можно вытереть ноги и выбросить.
Брелас сперва было неуютно от его красноречивого взгляда. Руки дрожали, поднос с напитками грозил выпасть, но служанка изо всех сил держалась, потому что Эленвен не стала бы выяснять причину такого страха.
— Какая же ты маленькая! — шептал Эрикур и брал бокал из её руки. Пальцы его якобы случайно дотрагивались до ладони Брелас. — Говорят, вы, эльфийки, в общении весьма темпераментны! — добавлял Эрикур. — Я не против был бы… Пообщаться!
После следовала ехидная ухмылка и красноречивый взгляд в вырез простого платья.
— Нет, господин, я не та, за кого вы меня принимаете, — отвечала Брелас.
Эрикур краснел, но отнюдь не от стыда, а от злости.
— Это мы ещё посмотрим, та ты или не та! — шипел норд.
И так каждый раз.

В один из злополучных приёмов он не однажды брал у служанки бокалы с вином. Но пошлых комплиментов не отпускал, что немало обрадовало Брелас.
Все уже расходились, а этот не в меру пьяный норд остался. Эленвен провожала гостей, а Брелас наводила порядок, когда сильные руки подняли её и прижали к стене.
— Я же говорил, что проверю, та ты или не та! — прошептал Эрикур.
От запаха алкоголя Брелас едва не стошнило, но куда было маленькой босмерке совладать с крупным нордом, который по-хозяйски задрал подол её платья.
— Если будешь кричать, то я скажу Эленвен, что ты сама ко мне пристала, захотев хороший подарок. Угадай, кому она поверит? — спросил Эрикур, посмеиваясь.
Наверняка не служанке. Её можно заменить на другую, в отличие от влиятельного тана. От испуга Брелас не могла даже пискнуть. Осталось ей лишь плакать и умолять отпустить. Конечно, Эрикур на мольбы не откликался.
— Эх, а ещё говорили, что вы, эльфийки, страстные! — сказал норд, когда всё закончилось.
Страстные, но когда согласны добровольно, а не вот так…

Брелас было стыдно. Слабое утешение было лишь в том, что Эрикур удовлетворил свою похоть и больше не побеспокоит босмерку. Оказалось, она зря так считала.
— Я разбужу в тебе страсть! — снова шептал Эрикур, принимая бокал с вином.
Брелас хотелось плакать, но прилюдно она не смела. Пару раз ей удавалось спрятаться от похотливого норда, но чаще всего он её находил.
И всё повторялось.
— Брелас, и тебе не стыдно с ним? — бросил однажды Малборн, её соотечественник.
Стыдно, что он об этом узнал. Но следовало отдать Малборну должное — он молчал.
— А что я могу сделать? — захлёбываясь слезами, спросила Брелас. — Эленвен мне не поверит!
— И правильно сделает! — рассудил Малборн. — Ваша связь порочна. Ты позоришь нашу расу.
Малборн не подумал даже, что если служанка не сопротивляется, это вовсе не означает, что она с нордом добровольно. Брелас выбрала такой путь. Эрикур всё равно настигнет её. И последние деньги уходили на зелья, чтобы не понести ребёнка. А просить покупать их приходилось Малборна. Зелья он приносил, но всякий раз упрекал. А она не оправдывалась и не делилась тем, что на душе…

Брелас вздрогнула, когда какой-то мужчина попросил выпивку. Но с облегчением вздохнула, когда увидела, что это не Эрикур. Этого она видела впервые.
— Эрикур просил поговорить с тобой! — сообщил мужчина.
Нет! Только не это!
— Я знаю, чего он хочет, — ответила босмерка.
Неужели этот похотливый норд всё рассказал незнакомцу? Из посторонних в курсе был лишь Малборн, но Брелас знала его как облупленного. Малборн сам что-то скрывал и болтать не будет. Благодаря Эрикуру скоро знать будут все.
Лёгок на помине. Эрикур появился, когда все гости уже изрядно захмелели.
— Ну, маленькая, — сказал норд. — На нас никто не обратит внимания!
— Мне нельзя покидать приём, — промямлила Брелас.
— Да брось, — отмахнулся Эрикур. — Или я громко скажу, чтобы ты не смела делать мне такие пошлые предложения!
Некуда было деваться. Да и не впервые. Пора бы привыкнуть…
Но что-то было не так. Малборна не оказалось на месте. И ещё кого-то не хватало.
Сердце у Брелас ёкнуло. Она почувствовала, что грядут проблемы.

Проблемы действительно настигли в самый разгар того, что происходило. Их с Эрикуром застала Эленвен.
— Какой стыд! — возмутилась посол. — В моём посольстве за моей спиной происходит подобное!
Эрикур спешно поправил одежду и начал оправдываться:
— Я невиновен! Она сама захотела! Я слегка выпил лишнего и не смог отказать хорошенькой служанке!
Брелас в свою очередь не смогла произнести ни слова.
— Во всяком случае я не допущу, чтобы посольство принимали за бордель, — бросила Эленвен. — Что ж, Брелас, думаю, общение с Рулиндилом научит тебя, как следует себя вести!
— Нет! — только это и смогла прошептать Брелас.
Рулиндил был мастером пыток. Как и говорил Эрикур, Эленвен поверила ему, влиятельному человеку, а не Брелас, простой служанке.

Сейчас Брелас ждала, прикованная к стене наручниками. К счастью, у Рулиндила оказалось более важное дело. Он допрашивал какого-то вора, а служанка ждала своего часа и уже смирилась с тем, что с нею станет…
Но что за переполох? Не то что переполох, а целая бойня! Брелас видела, как пал Рулиндил, которого пронзил клинок, а сейчас мужчина дрался с палачом, пытавшим вора.
Босмерка уже поняла, что этот мужчина — не прихвостень Эрикура. Вдобавок он силён, очень силён, раз смог одолеть двоих альтмеров.
Но пошёл он к вору.
«Я здесь!» — хотелось крикнуть Брелас.
Он освободил воришку, а она боялась, что он не заметит маленькую босмерку и оставит здесь. Но она ошиблась. Перекинувшись парой слов с вором, мужчина подошёл к ней и освободил.
— Слушай ты, шпион! Мы захватили твоего сообщника! Сдавайся, или умрёте оба! — раздалось сверху.
«Так он шпион!» — поняла Брелас.
Отчаянный он, раз решил влезть в это осиное гнездо. Только теперь талморцы от него не отстанут, как и от самой Брелас, и от вора. Как выяснилось, и от Малборна тоже. Оказалось, он сообщник шпиона.

***

Амбарис Рендар проклял тот день, когда уехал из Морровинда.
«Все едут в Виндхельм и живут припеваючи!» — говорили знакомые.
Многие уехали. Никто не вернулся, и Амбарис решил, что там действительно так, как рассказывают.
Наивным он был. Свою ошибку понял, когда услышал:
— Ещё один серокожий! И что же вам не сидится в своём Морровинде?
И это обидное название — квартал Серых.
В «Очаг и свечу» уставший после работы Амбарис Рендар не совался. Не раз он был избит пьяными нордами из-за того, что другой. А отдохнуть было негде, кроме той хибары, которую он по дешёвке купил у бывшего хозяина, решившего покинуть это место и попытать счастья в другом, к облегчению местных нордов. Данмер на покупку этой хибары, бывшей, видимо, когда-то таверной, потратил почти все сбережения, которые взял с собой из Морровинда.
«Негде отдохнуть?» — размышлял данмер.
Как хотелось ему кусочек Морровинда сюда, в эти снежные земли. Он и так представлял себе, что вместо снега — пепел. И решился.
«Новый Гнисис» — так назвал он таверну. Нет, не таверну, а клуб. В конце концов, Амбарису Рендару хотелось кусочка родной земли. Значит, в его клубе он и будет.
Местные данмеры обрадовались его решению. Посетители появились тут же. Амбарис Рендар знал всех в лицо.
Представители власти сперва совались сюда, пытаясь прикрыть конкурента «Очага и свечи», но, увидев, что данмеры скапливаются здесь и не слоняются по всему Виндхельму, провоцируя беспорядки, закрыли глаза.
— Только учти, серокожий, притон мы здесь не потерпим! — предупредили напоследок норды. — А это значит — никаких шлюх и скумы!
Данмер так и сделал. Насчёт скумы, правда, слукавил. Приходилось из-под полы ею приторговывать, чтобы не оказаться окончательно на мели. Но потребителей этой дряни было раз-два и обчёлся. Он их знал.
Амбарису Рендару приходилось брать на себя все должности: он и повар, он и официант. Никто не хотел идти к нему работать за те жалкие гроши, что он предлагал.

***

— Простите, у вас не найдётся работы? — услышал Амбарис в один прекрасный день.
Данмер оторвался от мытья посуды.
— Если официанткой, то могу взять, но много платить не получится! — ответил он.
Маленькая босмерка, которая накануне сняла комнату, согласилась тут же, чем навела данмера на нехорошие мысли.
— Только учтите, вы будете разносить еду и выпивку, мыть посуду, помогать мне на кухне, но подработку я не потерплю. Думаю, вам понятно, что именно я имею в виду! — заметил Амбарис Рендар.
Не ожидал он, что босмерка так побледнеет.
— Вы… Как вы смеете… Так думать? — прошептала она побелевшими губами.
Неужели Малборн всё рассказал? Вновь всплыл в памяти Эрикур, из-за которого теперь все будут считать Брелас женщиной лёгкого поведения.
Грохот тарелки об пол привёл её в чувство.
— Право, я не думал, что обижу вас этими словами, — замялся Амбарис. — Я… Я не хотел, Азурой клянусь! Просто власти этого не потерпят, а я по миру пойду. Потому и предупредил. Простите меня!
Брелас была удивлена. Он попросил прощения. Обычно мужчины считали вариантом нормы обидеть прислугу. Для них Брелас была лишь тряпкой, о которую можно вытирать ноги.
Тем временем Амбарис Рендар разглядел получше свою официантку. Маленькая, стройная. Такая привлечёт ненужное внимание мужчин. Какая-нибудь другая не отказалась бы от дополнительного заработка, но не эта.
«Интересно, что привело её в Виндхельм? Ведь есть места, где нет такой нетерпимости к представителям другой расы!» — задумался данмер.
Он наивно предположил, что маленький сородич, с которым здесь появилась Брелас, — её муж. Но тот уже уехал, а она осталась и теперь искала работу.
Амбарис Рендар оставил посуду и подошёл к девушке.
— Надо же, какая вы маленькая! — сказал он.
Ничего плохого он не имел в виду, но босмерка отстранилась. Именно эти слова говорил ей Эрикур при первой встрече. И сейчас они вызвали поток слёз, немало озадачив данмера.

«Теперь все знают о моём позоре!» — решила Брелас.
Слишком долго она держала это в себе. Даже те, кто знал, осуждали её. От Малборна Брелас получила лишь упрёки. Но не следовало рассказывать это и Амбарису. Теперь он лишит её последней надежды на работу.
Данмер молчал, переваривая услышанное.
«Маленькая, хрупкая как кукла! Вот и отнеслись к ней как к игрушке!» — подумал данмер.
Зато теперь он был уверен, что Брелас — не шлюха. Она лишь обижена тем, кто посчитал, что имеет право на игры с ней.
— Теперь вы знаете, — неуверенно проговорила Брелас. — Вы правы, я не подойду в официантки!
— Именно теперь вы мне подойдёте! — возразил Амбарис. — Что ж мы сидим? Работы много. Скоро у посетителей рабочий день закончится, а у нас ничего не готово!
Брелас улыбнулась впервые за долгое время.
«У нас!» — сказал он, будто их связывали не только деловые отношения.
Вдвоём работать оказалось куда легче, чем одному. Бывшая служанка ловко справлялась со всеми задачами.
Амбарис Рендар поглядывал на стройную маленькую фигурку, порой роняя посуду. В очередной раз Брелас подняла чашку и с удивлением отметила, что ей не хочется убирать свою руку, когда Амбарис Рендар прикоснулся к её пальцам своими.

[Drommer-om-Doden]

Ничего личного

Крохотная шалость Эстормо

Спойлер (раскрыть)

Эстормо выдохнул пар в морозный воздух Винтерхолда.
«Как Анкано может здесь находиться целыми днями?» — подумал талморец.
Сам он сейчас отчаянно мёрз.
Эстормо подышал на руки и потёр их, пытаясь хоть как-то согреться.
Мало того, что морозно, так и скользко. Хоть альтмер в этом не сомневался, но такова уж природа талморцев — проверить всё. Он и проверил на себе, поскользнувшись на льду и приземлившись прямо на свой талморский зад.
«Позор-то какой! Хорошо, хоть никто не видит!» — подумал он, после чего встал, оглядел себя и отряхнулся.
Только этого не хватало, чтоб маги Коллегии Винтерхолда вспоминали его падение и хохотали во всё горло.
В Зале стихий шла лекция.
— Прошу прощения, — прервал Толфдира Эстормо. — Не подскажете, где я могу найти Анкано?
Толфдир не любил, когда его прерывали. Анкано слишком часто это себе позволял. Теперь и этот его прихвостень забыл, где находится.
— Что за манера у вас, талморцев, прерывать на важном моменте? — разозлился маг.
Эстормо опешил от такого тона пожилого норда.
— Осмелюсь заметить, что я вам не грубил, — парировал талморец. — По крайней мере, у меня к вам ничего личного, в отличие от вас с вашим предвзятым отношением к представителям Альдмерского Доминиона.
— Анкано в библиотеке! — ответил пристыженный Толфдир и продолжил лекцию, не обращая внимания на Эстормо.

Анкано действительно нашёлся в библиотеке. Эстормо направлялся к нему, когда его толкнули.
— Осторожнее! — прикрикнул он.
Талморец разглядел, кто его толкнул. Магесса-альтмер сейчас собирала упавшие на пол книги.
— Нирия, полегче с книгами! — возмутился Ураг-гро-Шуб.
— Как можно быть такой неуклюжей? — проворчал Эстормо.
Он подошёл к Анкано, не вспоминая больше неуклюжую Нирию.
— Не ушибла тебя Нирия? — спросил Анкано.
Эстормо передал всё, что от него требовалось.
— Нет, — ответил он.
Анкано усмехнулся.
— Опять, небось, на меня засмотрелась, — пояснил он. — Когда же наконец поймёт, что у меня с ней не может быть…
«Ничего личного!» — завершил мысль Эстормо.
Здесь он был солидарен с Анкано. Ничего не может быть общего со столь недалёким созданием, которое не пытается скрыть симпатию к талморцу.

Нирия шла по двору Коллегии, никуда не спеша и не обращая внимания на метель, которая и приглушила шаги Эстормо. Судя по тому, как она поглядывала на двери Зала Стихий, Нирия ждала героя своих грёз.
Честолюбие взыграло в Эстормо.
«Какой красавчик, а?» — не раз он слышал от женщин, но отнюдь не в свой адрес.
Да, Эстормо терялся на фоне того, по ком вздыхали женщины. Скорее, он оттенял Анкано, подчёркивая его шарм. В конце концов, всему есть предел. Нирия стала последней каплей, переполнившей эту чашу зависти.
— Смотри, не поскользнись! — решил съязвить Эстормо. — Если Анкано увидит, то наверняка это оттолкнёт его от тебя ещё сильнее!
Нирия остановилась как вкопанная.
«Проклятые болтуны!» — подумала она о магах Коллегии.
Но не впервые ей приходилось ставить кого-то на место. Даже архимага. И с Эстормо справится.
— И это мне говорит тот, кто решил своей мягкой частью тела проверить твёрдость льда? — парировала Нирия.
Эстормо чувствовал, что лицо загорелось, несмотря на мороз. Это создание, которое он считал недалёким, имело на редкость острый язык. Вдобавок, она видела его позор, а теперь будет болтать. Необходимо закрыть Нирии рот, но как? О её симпатии к Анкано знали все. Если б Эстормо что-то знал о прошлом волшебницы, то, возможно, удалось бы на неё надавить. Но с этой женщиной он столкнулся впервые.
Нирия вздрогнула от неожиданности, когда талморец взял её под локоть.
— Нам сейчас нужно поговорить! — заявил Эстормо, удивив её.
— Нам? — переспросила она. — Я не знаю, о чём вы собираетесь со мной разговаривать, но уверяю, мне это вовсе не нужно.
Эстормо наклонился к ней. Надо же, Нирия оказалась гораздо ниже его ростом. Наверняка, она лёгкая. Щёки запылали вновь от постыдных мыслей талморца, когда он представил, как легко смог бы её приподнять, прижать к стене и просто насадить на свой член.
«Не стоило к ней прикасаться!» — подумал Эстормо.
А Нирия не пыталась отнять руку.
— А я говорю, что нам необходимо поговорить. Ничего личного! — прошептал Эстормо в острое ухо Нирии, обдавая его тёплым дыханием.
Из Зала Стихий стали выходить ученики, а талморец, похоже, не собирался отпускать Нирию.
— Ладно, — согласилась Нирия.
Не хватало ещё сцен на глазах всей Коллегии и сплетен, которые наверняка дойдут до Фаральды, а та не преминёт ткнуть шпильку в ее адрес.

В Зале Поддержки сейчас никого, кроме Нирии и Эстормо, не было.
— И о чём вы собирались со мной поговорить? — спросила волшебница.
Она смотрела снизу вверх на Эстормо, не опуская головы.
— Не волнуйся. Ничего личного! — отозвался Эстормо, слегка улыбнувшись.
«Ничего личного? Будто я не заметила, как ты на меня смотришь!» — подумала Нирия.
Если б Анкано так на неё смотрел… Но, увы, её желаниям не суждено сбыться. Сейчас Эстормо нависал над Нирией, склоняя голову ниже. Он взял пальцами её за острый подбородок.
«Треклятые перчатки!» — подумал талморец, стягивая их.
Вышеупомянутая часть его одежды мешала Эстормо сполна насладиться прикосновением. Пришлось отвлечься, из-за чего Нирия отстранилась.
— А всё же, о чём вы хотите поговорить? — ехидно повторила волшебница, прекрасно зная, что вовсе не разговаривать ему хочется.
— Ты ведь была в Арканеуме, когда я… — издалека начал Эстормо. — Как ты узнала?
— В окно увидела. Только и всего! — с ухмылкой ответила Нирия.
«Только и всего. Как всё у неё просто!» — подумал Эстормо.
— То есть ты соизволила отвлечься от созерцания лика Анкано и смотреть, как я падаю? — не преминул съязвить Эстормо. — И чем же я так тебя привлёк?
Ничем. Она прыснула со смеху, получив замечание Урага-гро-Шуба и Анкано, заявившего, что для альтмера подобное поведение недопустимо.
— Нужно же когда-нибудь отвлекаться, — расплывчато сказала Нирия.
Эстормо зря понадеялся, что сумел привлечь её. Он по-прежнему терялся на фоне Анкано.
— Неужели я так плох? — с какой-то грустью в голосе спросил он, ошарашив Нирию.
«То есть он чувствует себя второсортным. Странное чувство для талморца!» — удивилась Нирия.
— Вовсе нет, э-э-э… — замялась она, вспоминая, представился ли он ей.
— Эстормо! — назвался талморец, заметив её неловкость.
— Эстормо, я хотела сказать, что ты вовсе не плох. Скорее, наоборот, — начала Нирия.
Наоборот. То есть она считает Эстормо привлекательным. А он и правда хорош собой. В другое время Нирия, возможно, и обратила бы на него внимание. Сейчас не могла. Он не Анкано.
«Вряд ли она станет льстить. У неё есть преимущество — она видела моё позорное падение!» — размышлял Эстормо.
Хватило бы сплетен. Эстормо не скоро бы осмелился появиться в Коллегии. Льстить она не будет, а это значит, что находит талморца привлекательным. Эта мысль Эстормо взбудоражила настолько, что он просто подошёл к Нирии, взял её за подбородок, наслаждаясь прикосновением к нежной коже, поднял её голову и поцеловал. Другой рукой он трепал её волосы. Губы Нирии дрогнули, отвечая на поцелуй. Она запустила руку под капюшон Эстормо и тут же отпрянула, осознав, что он не Анкано.
Нирия перевела дыхание с трудом.
— Эстормо, — заговорила она. — Ты и правда неплох, довольно красив. Я обещаю, что никому ничего не скажу. Но ты не Анкано. Прости, ничего личного!
После она вышла из Зала Поддержки. Эстормо прижал руки к горящим щекам.
— Ничего личного, как же! — пробормотал талморец. — Не сопротивлялась ведь сначала. Очень даже личное.
То, что сочла его привлекательным, хорошо. Значит, у него есть шанс затмить Анкано хотя бы тем, что Нирия перестанет обращать на него внимание, вспоминая его, Эстормо.

[Drommer-om-Doden]

Пятьдесят лет

Пятьдесят лет - много для человека, но ничто для вампира.

Спойлер (раскрыть)

Хрупкое стекло едва не треснуло, когда сильная мужская рука сжала флакон. Янус Гассилдор поставил его на прикроватный столик.
«Не сейчас. Не время!» — решил граф.
Нельзя, пока Скинград находится во владении света.
Янус Гассилдор улёгся на жёсткую, не подходившую чину, кровать, скромную, убого смотревшуюся на фоне роскоши Скинградского замка. Сон не шёл.
Граф дотронулся до впалых щёк.
Трудно было сказать, сколько лет Янусу Гассилдору. Сам он бы с уверенностью ответил:
— Пятьдесят!
Пятьдесят лет прошло с той поры, как он стал другим, порождением не света, но тьмы.
Пятьдесят лет прошло с тех пор, как Янус Гассилдор стал вампиром, превратился в ненавидимое окружающими отродье, кого боялись и старались извести.
— Пятьдесят лет — ничто для вампира, — говаривал Винсент Вальтиери, трёхсотлетний вампир и друг Януса Гассилдора. Он улыбался, когда повторял эти слова, и демонстрировал острые клыки.
Ничто для вампира, но много для человека-имперца.
Граф покосился на флакон, одиноко стоявший на тумбочке. Ему в этот момент хотелось запустить такой вожделенный, но одновременно проклятый сосуд в стену, как некогда раньше, в юности. Некогда Янус Гассилдор славился несдержанным нравом, но пятьдесят лет одиночества и тоски сделали своё дело. Он был терпелив, слишком терпелив для человека.
Вампиры всегда были сродни животным для графа Гассилдора, а уж в местах их скоплений он никогда не бывал. Это удел глупых приключенцев и охотников на вампиров.
Янус Гассилдор даже помыслить не мог, что его эта беда коснётся напрямую.
Граф вздохнул, вспомнив светские вечера. Некогда замок Скинграда играл яркими красками. В нём было светло и уютно. Гости не раз любовались портретом графа и выражали восхищение художником.
Сейчас остался только портрет. Янус Гассилдор позаботился, чтобы дневной свет не проникал в замок. Лучи солнца были бы для него смертельны, а наследников у графа не было.
Граф был уверен, что его прекрасная Рона родит наследников. Страсть, что пылала между ним и его женой, должна была дать плоды. Янус Гассилдор помнил, как прикасался к горячему телу жены и как графиня отвечала взаимностью.
Янус Гассилдор так сжал руки в кулаки, что костяшки пальцев хрустнули, а ногти, необычно твёрдые, впились в ладонь. Граф не чувствовал боли. Он за пятьдесят лет забыл, что это.

Последняя боль, которую чувствовал граф — ломота во всём теле. Роне Гассилдор также было нехорошо, и она заперлась в своих покоях.
— Простудились, — решил граф. — Когда шли до Скинграда.
Янус Гассилдор дёрнулся. Он не понимал, почему разбойники оставили в живых его и Рону, но главное было, что они живы, его любимая жена жива. Ведь простуда излечивается.
Всего три дня нужно, чтобы прийти в себя. Даже лекаря не стоит беспокоить.

Янус Гассилдор взглянул на стену, где некогда было окно. Он решил замуровать источник света, такого губительного для него, и окончательно запереться в четырёх стенах, чтобы не думать, что в городе и за его пределами есть жизнь. Чтобы не искушать себя. Проклятый голод давал о себе знать, а граф чувствовал даже издалека, как бьётся чужое живое сердце, как пульсирует сонная артерия, в которую хотелось вонзить клыки и пить тёплую кровь.
Янус Гассилдор дёрнулся. Он не ошибся. Кто-то появился в замке. Граф догадался, кто это. Вскоре он попрощается с тем немногим, что ему дорого.

Впервые Янус Гассилдор узнал, что такое кошмар.
— За что?! — спрашивал он. Он был голым. Солнце нещадно палило, и на коже один за другим появлялись волдыри.
Но страшнее всего было смотреть на Рону, чьё красивое тело было в струпьях. Она громко кричала от боли.
Янус Гассилдор проснулся. Он потрогал лоб. Жара, как и пота, не было, но полуденное солнце, светившее прямо в окно, нещадно резало глаза. Граф не выдержал и задёрнул штору. Что-то ему не понравилось, а именно — собственная рука. Пальцы были длиннее, чем раньше, а ногти — необычно твёрдые.
Янус Гассилдор не успел подумать, что произошло, как в дверь постучали.
— Да, войдите! — пригласил он.
Графа затрясло. Дверь открылась, а сердце учащённо забилось, когда он услышал чужое сердцебиение.
— Граф Гассилдор, я рад, что вам лучше, — произнёс дворецкий. — С вашего позволения я распоряжусь, чтобы принесли обед!
— Обед? — Янус не мог отвести взгляд от бьющейся жилы на шее. Ему не хотелось обычной пищи. Обед уже здесь. — Не стоит.
— Но вы три дня почти ничего не ели! — настаивал дворецкий.
— Ступай прочь! — граф сорвался на крик. Ему было невыносимо смотреть в глаза верного слуги, кого в этот миг считал обедом.
Янус Гассилдор понял, что уподобился животному. Дворецкий выскочил за дверь к облегчению и одновременно — к разочарованию графа.

Жгучее чувство стыда порой не давало покоя, особенно в последнее время, спустя много лет. Сколько крови выпито? Сколько жизней погублено? Всё ради того, чтобы унять проклятую жажду.
Всё ради того, чтобы Янус Гассилдор понял, что превращается в животное, что нельзя позволять инстинкту брать верх над разумом.
Даже Рона, слабая женщина, отказалась принять себя такой, какой стала. Она оказалась куда сильнее мужа. Она добровольно лишила себя питания, хотя понимала, к чему это приведёт.
Графиня Гассилдор не могла покинуть мир, как все смертные. Она отказалась принять себя той, какой стала.
Но Янус предпочёл смириться, найти то хорошее, что давала не-жизнь. Он продолжал путь, хотя тоска частенько его одолевала.
Старых друзей не осталось. Некоторые из них благополучно состарились и покинули этот мир. Новых же было слишком мало, и замок частенько был пуст. Не гремела музыка, не было шумных балов.
Но со временем появились новые друзья.
Мог ли граф помыслить о том, что однажды сдружится с убийцей из Тёмного братства? Некогда — нет. Сейчас — да. Винсент Вальтиери не пал духом, смирился и помог направить зло во благо, как странно бы это не звучало. Речь, манеры, жесты — всё выдавало в бретонце человека знатного происхождения.
Вальтиери стал маяком в ночной тьме, куда стремились корабли.

***

Ночную тишину нарушал стрёкот кузнечиков. Где-то вдалеке ухала сова. Массер и Секунда были очень яркими, не затянутыми облаками. Многочисленные звёзды мигали.
Мелисанда уже ждала графа. Последняя гленморильская ведьма потрудилась прийти, чтобы помочь Роне Гассилдор.
Помочь ли?
Пятьдесят лет — немалый срок. Граф понимал, что именно произойдёт, но хоть на мгновение хотелось увидеть Рону живой.
«Всё же ты куда сильнее, чем я, Рона!» — Янусу понадобилось немало времени, чтобы решиться на подобное. Проклятое время сыграло злую шутку. Уверенность в том, что ни одного Гленморильского ковена не осталось, заставила бездействовать.
То, что Мелисанда жива, показалось знаком, и граф, в конце концов, решился. Всё не могло остаться как прежде.
Ему нужно продолжать путь не-жизни, увы, без жены.

Мелисанда приняла из рук Януса Гассилдора флакон. Граф старался не смотреть на ведьму. Старое морщинистое лицо, растрёпанные седые волосы, одежда, превратившаяся в тряпки — как пить дать ведьма, которой не нужны роскошь и положение в обществе.
— Вы готовы, граф? Я подниму её. — Голос Мелисанды остался звонким, словно у молодой девушки.
Янус Гассилдор согласно кивнул.
Заклинание опутало лежавшую на кровати Рону. Ресницы дрогнули. Граф долго ждал этого момента и смотрел в любимые глаза. Пусть они и стали однажды красными, но не это главное.
Главное — увидеть радость в них.
Бледные губы Роны Гассилдор дрогнули. Она облизала их и пошевелила руками. Те, недвижимые много лет, плохо слушались.
— Янус, — прохрипела Рона. — Что… Что случилось?
Граф не удержался и погладил холодное лицо жены, всё ещё не веря, что слышит голос, пусть охрипший, но такой родной.
— Всё хорошо, — тихо сказал он, поглаживая волосы жены.
— Прошу прощения, но времени мало. Второй раз я не смогу пробудить её, — вмешалась Мелисанда.
Граф продолжал смотреть в глаза жены, понимая, что они закроются — теперь уже навсегда.
— Всё хорошо. Я сделал это. Я принёс то, что избавит тебя от проклятия. — Голос дрогнул, когда Янус Гассилдор это проговорил. От недосказанности ком подступил к горлу.
— Правда? — прошептала Рона. Граф взял её за руку. В глазах жены промелькнула грусть. Сколько раз граф слышал, что лучше умереть, чем быть чудовищем, порождением ночи.
Желание Роны Гассилдор вот-вот было готово сбыться.
Но она была готова покинуть мужа — на этот раз навсегда.
Рона жадно выпила зелье до самого дна. То ненадолго придало сил, и она смогла протянуть руку и прикоснуться к лицу мужа. Янус глядел, как радужка постепенно меняла цвет. Черты лица становились не такими резкими, какие бывают у вампиров, — и лишь на мгновение граф увидел ту, прежнюю, Рону, на которой он женился много лет назад.
Ту, рядом с которой он хотел состариться. Гассилдор был уверен, что жена по-прежнему для него останется красивой — со сморщенным лицом и седыми волосами.
Он увидел её и такой — за мгновение до того, как глаза закрылись — теперь уже навеки, а рука — уже морщинистая и шершавая — безвольно повисла.
Мелисанда развернулась и пошла к выходу. Она получила всё, что хотела, от незнакомца, упорно искавшего способ исцеления от вампиризма. Ей немного нужно было от жизни, и от графа не нужно было ничего.
Янус Гассилдор даже не заметил ухода ведьмы.
— Прости, что не решился пойти следом, — тихо произнёс он.
Решится ли однажды граф добровольно уйти вслед за женой?
Возможно, ведь человек, взявшийся ему помочь, за долгие странствия принял проклятие как дар и отдал графу второй флакон с зельем.

[Drommer-om-Doden]

Drommer-om-Doden (22 октября 2016, 18:23):

Муки совести

Рассказ, принёсший мне второе место на конкурсе.

Спойлер (раскрыть)

Непозволительным было отчаяние. Сверр никогда не допускал этого, даже если оказывался на краю смерти, израненный, избитый, безо всякой надежды на выздоровление.
«Кто же выдал? Кому это выгодно?» — подумал норд.
Доспехи с него сняли, а нагота была прикрыта тряпьём, дабы эльфов не смущал вид мускулистого, покрытого многочисленными шрамами тела.
— Ну же! Ступай! — выпалил талморский солдат, больно ткнув пятернёй в спину.
Сверр едва переставлял ноги, которые были связаны так, чтобы он мог идти, но не бежать.
Юстициар обернулся. Сверр присмотрелся, гадая, какого тот пола. Голова эльфа была прикрыта капюшоном, но тонкие черты лица и худощавая высокая фигурка дали понять, что это женщина.
— Тебе сколько раз нужно повторить, чтобы ты понял? — юстициар впервые за всё время заговорил с пленным нордом.
Так и есть, женщина.
У Сверра не было другого пути. Руки его были связаны сзади, к тому же талморцы едва ли не дышали в затылок.

Что делать? Плыть по течению? Или попытаться бежать?

Сверр был немолод, чтобы творить глупости. Грубые шрамы остались с прежних времён, когда он с пылом и юношеской горячностью бросался в бой, не забывая прославлять Его, Талоса.
Сверра не раз вынуждали отречься, забыть о «лжебоге». Дескать, талморцы хозяйничают на этих землях, но норд, сын Скайрима, не мог. Нельзя было просто так отказаться от традиций и преклонить колени перед шайкой остроухих.
А в итоге талморцы сорвали с него амулет Талоса. Шею саднило, разорванная цепочка расцарапала её, а старенький амулет перекочевал в карман юстициара как вещественное доказательство.
«Кто же выдал?» — размышлял Сверр, медленно шагая за талморским солдатом.
Он не сомневался, что это сделал кто-то из сородичей-нордов. Тот, кто знал, что он носил амулет и тайком захаживал в разрушенный нынче храм. Скорее всего, Сверр его хорошо знал. Возможно, тот мило улыбался и спрашивал, как дела.
— Предатель! — в сердцах сказал Сверр.
И получил ощутимый тычок в спину.
— Оставь! — приказала юстициар. — Ты что-то сказал? — этот вопрос эльфийка адресовала Сверру.
Он поднял голову. Дело было вовсе не в росте эльфийки. Просто ему не хотелось склоняться перед Талмором до самого конца.
Юстициар приблизилась. Сверр смотрел на женщину, не отводя взгляд. Она впервые за всё время смогла рассмотреть его лицо, дикое, поросшее русой с проседью жёсткой щетиной. На щеке норда был шрам, а губы оказались крепко сжаты.
— Я сказал, что ненавижу продавшихся вам сородичей больше, чем вас самих, — ответил Сверр. — Если вы действуете по собственным убеждениям, то они — ради наживы. Эти мрази не заслуживают жизни.
Послышался скрежет вынимаемого из ножен меча, но Сверру было нечего терять.
— Оставь! — повторила юстициар. — Что ж, в таком случае обрадую — они долго не живут!
Эльфийка усмехнулась, а Сверр понял, что нигде не уважают предателей. Пользуются ими, а после убивают, когда они перестают быть нужны.
Сверр смотрел ей прямо в лицо. Золотистое, точёное, подбородок заострён. Возможно, по эльфийским меркам юстициар была привлекательной, но надменное выражение убивало всю красоту напрочь. Да и одежда была скроена так, чтобы скрыть фигуру, отчего становилось понятно, что не следует делить талморцев на мужчин и женщин.
— Есть ещё глупые вопросы? — спросила эльфийка. — Можешь задавать, пока есть возможность. В посольстве спрашивать будут уже у тебя!
Сверр не опускал взгляд, стараясь смотреть ей прямо в глаза. Эльфийка отвечала тем же, вглядываясь в серо-голубые, как скайримское небо, глаза пленного норда.

Серо-голубые глаза, в уголках которых разбегаются лучики морщинок. У альтмеров таких не бывает. В них нет надменности, но и страха тоже нет.

— У меня больше нет вопросов, — сказал Сверр.
— А ты не так туп, как твои сородичи, — отметила юстициар, — не тратишь время попусту.
Она развернулась и пошла вперёд. Болезненный толчок в спину дал понять, что пора идти.

***

Ночи в Скайриме холодные. Сверр, ступни которого были обмотаны тряпками, уже не чувствовал ног, а талморский солдат порой пинал его в спину, подгоняя.
«А, теплолюбивые твари! Мечтаете отогреться в своём посольстве!» — подумал норд.
Талморцы не опускались до того, чтобы показать, что им холодно. Юстициар порой тёрла ничем не прикрытое лицо и дышала на руки. Немудрено, талморское одеяние не было предназначено для скайримских морозов.
А сам Сверр не был каменным. Пусть он и сын Скайрима, но разгуливать в тряпье по холоду даже ему было тяжело. К тому же обмотки на ногах не защищали от острых камней, местами они порвались, и на земле оставались следы крови.
— Думаю, надо найти ночлег, — произнесла юстициар. — Скайримские ночи слишком суровы. Впрочем, дни не лучше. Под стать дикарям, которые населяют эти земли.
Сверра нисколько не обидели её слова. Для изнеженных ласковыми солнечными лучами альтмеров Скайрим всегда будет казаться диким суровым краем.
«Интересно, насколько хватает их выдержки? Или они… в своеобразной ссылке?» — подумалось Сверру.

Он помнил духоту Сиродила. Тридцать лет назад сражался за неё, за свою Империю, отстаивая до конца то, что было создано Тайбером Септимом.

И что же? Империя прогнулась, опозорилась, подписав Конкордат Белого Золота. Эльфы разгуливали по родным землям Сверра, будто на собственных островах. Хотя нет. Им плохо удаётся скрыть, как им холодно и неуютно здесь.
«Может, поэтому с ними невозможно разговаривать!» — предположил Сверр.
Талморец в очередной раз подтолкнул норда. Эльфам не терпелось найти подходящее для ночлега место и развести костёр. До посольства был ещё день пути.
Сверр закусил губу, наступив на очередной острый камень. Он старался не застонать. Нельзя было показывать талморцам слабость и боль. Ещё успеет — о талморских пытках довелось слыхать. К тому же норд не раз видел изувеченные тела, дивясь изощрённости пыток.
Сверр взглянул на тонкую фигуру женщины, шагавшей впереди. Тяжело было представить, что эта с виду хрупкая, точно фарфоровая статуэтка, эльфийка способна на пытки.
«А почему бы и нет? Все они такие… жестокие!» — подумал Сверр.
А женщина была уверена в себе. Она не подавала виду, что устала, и бодро шагала, порой злясь, когда край плаща цеплялся за какую-нибудь ветку. Не изящно — нагибаться, чтобы отцепить одежду. Сверр даже в такой ситуации пытался найти хорошее.
— Вам тоже несладко, — проговорил он.
Эльфийка зло посмотрела на него. Золотистые глаза сверкнули в подступающей темноте, но она не сочла нужным что-либо отвечать скайримскому дикарю.

***

Огонь весело потрескивал, согревая измученное за день тело Сверра. Талморцы тихонько перекидывались короткими фразами. Не было смеха и пошлых шуточек, а так же праздной безмятежности, присущей подобным лагерям.
Сверр пошевелил руками, надеясь, что путы ослабнут. Бесполезно. Кожаный ремень не поддавался даже сильным рукам норда. Перетереть его, а тем более разорвать было невозможно. Да и талморцы, трижды клятые эльфы, были бдительны.
«И не спится им!» — вздохнул Сверр.
Он чувствовал на себе взгляд раскосых глаз юстициара.
— Ты попусту это делаешь, — тихо заметила эльфийка. — Неужели решил, что мы настолько наивны, чтобы позволить себе глупость — ненадёжно связав тебя?
Сверр стиснул зубы. Он не был наивным, но желание жить дальше, пытаться бороться за того, чьё имя было попрано, растоптано золочёными талморскими сапогами никуда не подевалось.
— Не поверишь. Никогда так не думал, — сквозь зубы процедил Сверр. — Руки затекли.
Он даже не повернул к собеседнице лицо. Норд не надеялся, что эльфийка, пусть и молоденькая, ему поверит.
Молоденькая ли? С виду да, но эльфийский возраст угадать слишком тяжело. Практически невозможно.
— Не дёргайся! Иначе… — раздался голос одного из солдат.
Талморец не договорил, что должно было последовать за «иначе». А Сверр усмехнулся. Он был нужен живым, чтобы умереть, как ни странно. Но одно дело — умирать легко от оружия, и совсем другое — от мучений, доставляемых пытками. Норд не раз думал, за что талморцы поступали так с пленниками, почему намеренно причиняли им боль. Уже не для того, чтобы выбить сведения о тех, кто наплевал на Конкордат Белого Золота и продолжал свято чтить традиции, а только ради того, чтобы потешиться, насладиться. Эльфам наверняка доставляло удовольствие причинять боль.
— Иначе… — начал Сверр. Он повернулся к юстициару. — Не можете сказать, что иначе? Ведь вы не имеете права меня убить, пока не доставите в своё треклятое посольство. Верно?
Эльфийка сжала кулаки, пытаясь не выйти из себя. А Сверр знал, что ему всё равно не жить, поэтому мог позволить себе отпускать дерзости.
— Не зарывайся, норд! — прикрикнула юстициар. — Если ты думаешь, что болтовнёй сможешь усыпить бдительность, то глубоко ошибаешься.
Глаза эльфийки сверкнули в свете костра.
— В том-то и дело, что я так не думаю, — возразил Сверр. — Я знаю, что умру. Но и вы нарвались отнюдь не на юнца, который выдаст своих же сородичей за сомнительную надежду на свободу. Вы ни словечка от меня не услышите.
— Предлагаю завязать ему рот! — вмешался солдат. — Мне уже порядком надоела его болтовня.
— Не вмешивайся! — вспылила юстициар. — А я нахожу этот разговор… занятным!
Сверр усмехнулся и покачал головой. Будни талморцев настолько скучны, что они ищут собеседников. Солдат замолчал и отвернулся.
— Мы всё знаем про тебя, Сверр, — продолжила юстициар. — Начиная от твоего участия в Великой войне и заканчивая семьёй.
Впервые Сверру стало страшно. Норд надеялся, что талморцы не знают о его единственном сыне, который так редко навещал отца. В том, что он жив, Сверр не сомневался. Совсем недавно гонец передал письмо от сына.
— Мой сын не поклоняется Талосу, — хрипло возразил Сверр. — Он блюдёт условия Конкордата, хотя я, признаюсь, пытался втолковать ему обратное. Не трогайте его.
— И это нам известно, — произнесла юстициар. — Поэтому твой сын в безопасности, если, конечно, ты не настолько фанатичен, чтобы ради лживого «бога» и убийцы рисковать его жизнью.
Сверр закрыл глаза, отчаявшись. Воистину, талморцы применяли изощрённые пытки. Они не могли не знать, что переживший многое в жизни воин-норд никогда не сдавался, даже когда был на краю смерти. А вот сын… Вот ради него Сверр и колебался.

Норд не мог представить себя предателем. Огмунд, Снорри, Ральф… Его друзья и сослуживцы, с которыми встречались, распевали пьяными голосами известные оды и щеголяли друг перед другом прошлыми боевыми заслугами. Разве что у Огмунда был красивый голос всегда, сколько бы тот ни выпил.

А юстициар смотрела, не отводя взгляд, довольная тем, что нашла слабое место Сверра. В это место она его и ударила — изощрённо, по-женски подло. Эльфийке доставляло удовольствие видеть колебания Сверра.
— Хорошо! — крикнул он. — Но задам вопрос, хотя я уверен, что он покажется банальным! — он попытался подвинуться поближе к эльфийке. — Что вам сделали простые обыватели, которые чтят Талоса?
Юстициар стянула капюшон и ладонью пригладила коротко стриженные серебристые волосы. Сверр подивился, насколько она стала привлекательнее с непокрытой головой, более живой, что ли. Даже альтмеры способны на столь обыденные жесты, как поправлять выбившиеся пряди.
— Отвечу, — заговорила эльфийка. Огонь отражался в золотистых глазах, даря им сияние. — Условия Конкордата для всех одинаковы, начиная от императора, заканчивая новорождённым младенцем. А их надо выполнять, раз…
Брань Сверра не позволила ей договорить. Солдат вскочил и пнул сапогом в живот норда. Тот охнул.

Всё больше нордов отказывается чтить традиции, особенно молодых, выросших в страхе запрета поклонению Талосу. Старшее поколение, которое помнит ужасы Великой войны, умирает от болезней, погибает от мечей и рук палачей, а молодёжь покинула Девятого, оставив его, одинокого, униженного, растоптанного золочёными талморскими сапогами.

— Завяжите ему рот. Я не желаю слушать это! — велела юстициар, укладываясь спать.

***

Сверр уснул лишь под утро. Не столько холод помешал ему, сколько беспокойство за сына. Воистину, талморцы умели поставить на колени. Сверр даже готов был прилюдно отречься от Талоса, чтобы с его мальчиком ничего не случилось. Альтмерам-то наплевать на его чувства. Сверр никогда не видел их детей, но не сомневался, что эльфы воспитывают их в строгости, граничащей с жестокостью. Немудрено, что те вырастают такими озлобленными. Его друг однажды даже поделился слухами, что альтмеры убивают своих нечистокровных детей. Сверр не знал, верить таким разговорам или нет. Он взглянул тогда на сынишку, ёрзавшего на коленях матери, и умилился, не представляя, как можно убить собственного ребёнка.
А теперь он чувствовал себя предателем, с какой бы стороны на это ни посмотреть. С одной, он ни в какую не желал предавать старых друзей, с которыми был знаком не один десяток лет, но с другой — сын, его мальчишка, его плоть и кровь… А дороже ребёнка у Сверра никого не было. Не осталось ни братьев, ни родителей, ни жены.
Совесть мучила норда, когда он вспоминал тех, кто доверял ему безоговорочно, сначала молодых, пылких и стремившихся к победам любой ценой, а теперь постаревших, поседевших и осторожных.
Под утро Сверр принял решение, хотя совесть так и не успокоил.

***

Сверр подивился тому, насколько исполняются желания. Однажды по пьяной лавочке он высказался, что ему хотелось бы поглядеть на Талморское посольство изнутри. И вот, он был здесь.
«Талос, что ли, услышал мои молитвы?» — подумал он.
Сам Тайбер Септим не смог бы ответить на этот вопрос. Он всегда молчал.
Сверра радовало только тепло после скайримских морозов. А само посольство оказалось ничем не примечательным даже изнутри, если не считать знамён, развешанных по всем углам.
— Эмиссар Рулиндил, мы выполнили ваше задание! — отрапортовала юстициар.
Альтмер бегло скользнул взглядом по пленному, который был с виду обычным нордом, одним из многих, побывавших здесь.
— Отведите его в тюрьму, — решил Рулиндил. — Я скоро приду.
Сверр без понуканий побрёл за солдатами. Он был у лестницы, и вдруг…

— Эмиссар Рулиндил, я всё уже знаю. А вы знаете, на что я пошёл! Мне нужны эти деньги! — раздался громкий голос.

Сверр застыл на месте. Его прошиб пот. Норд ожидал чего угодно, но не этого.

Он всегда был жадным — с самого детства, когда отбирал сладости у сверстников, но Сверр не ожидал, что алчность может зайти так далеко.

— Тебе требуется особое приглашение? — спросил солдат, пиная его.
Сверр не слушал. Он понял всё. Он знал, чьё имя услышит.

— Не зарывайся, Гиссур. Ты очень полезен, но не зарывайся. У нас есть и другие информаторы, менее алчные, хотя и не такие… продажные! — говорил Рулиндил.

Сверр до последнего надеялся, что голос и имя — только совпадение. Он не обращал внимания на болезненные пинки, надеясь, что загадочный Гиссур покажет лицо.
— Ступай, кому говорю! — прикрикнул солдат.
Он схватил пленника под локоть.
— Нет, умоляю, — взмолился Сверр. — Я хочу… знать!
Словно Талос услышал его молитвы.
Гиссур появился в комнате и остановился как вкопанный. Сверр смотрел на него с укором, дивясь тому, что такое чудовище называет себя нордом, сыном Скайрима.

Сверр бегло вспоминал, что же он сделал не так. Как он мог породить столь жадного человека?

Гиссур выскочил за дверь как ошпаренный. Сверр сомневался, что сын испытывает муки совести. Норд знал, что не сдастся под пытками, и отчаянно надеялся, что Гиссур погибнет от рук тех, кому продал родного отца.

Появилось стихотворение к этому фанфику!

Кровь моя

Спойлер (раскрыть)

Недолго осталось, я знаю, я чую,
Мне гнить за решёткой придётся в тюрьме.
Цену ты назначил за шкуру какую,
Что талморцам продал? Как всех? Иль вдвойне?

Ты сына Скайрима продал остроухим,
Что попрали бога носками сапог.
Нас мало осталось. Но чья в том заслуга,
Что талморцы нордов пасут вдоль дорог?

Проклятый, хочу я тебя ненавидеть,
Хочу в морду плюнуть. Увы, не могу.
Но я предпочёл тебя просто не видеть,
А думать, что ты где-то сгинул в снегу.

Тебя больше нет. Ты давно уже умер.
Проклятье, да ты не рождался на свет!
Ответь же, мне, Гиссур, с чего обезумел,
Что разум затмил золотых блеск монет?

Ты Талоса попрал — я понял, я принял.
На всё был готов, лишь бы ты был живой…
Тебя я забыть не могу по причине,
Что в жилах твоих и моих — одна кровь.

Как, Гиссур, я люто хочу ненавидеть
До самого сердца, душевных глубин…
Но только выходит, в тюрьме сырой сидя,
Любить за одно — что, увы, ты мой сын!

[Drommer-om-Doden]

Творить чудеса

Балимунд смог сотворить ещё одно из своих чудес.

Спойлер (раскрыть)

Співала нам сталь про війну, про печаль.
Клич до повстання, заклик до волі,
Голос, що ти дав, перший коваль
Онуки не чують на давньому полі.¹

Nokturnal mortum — Голос сталі


С Балимунда пот тёк рекой. Жар в кузнице был, что надо. Кузнец взял заготовку. Не знающему человеку сложно себе представить, сколько усилий стоит приложить, чтоб превратить этот кусок стали в изящный меч. Балимунду было всё равно, к кому он попадёт: к кому-то из братьев Бури, легионеру или просто искателю приключений. Главное, чтобы будущий хозяин оружия умел владеть им. Взмах, и голова его врага катится на землю. Ещё один взмах, и грудную клетку другого противника пронзает этот клинок, напиваясь кровью. Со временем количество поверженных перестанет поддаваться подсчёту, а клинок выпьет столько крови, что любой вампир позавидует. Главное, чтобы хозяин клинка был умелым воином.
Стальная заготовка раскалилась докрасна. Осталось придать ей форму. И Балимунд берёт кузнечный молот… Взмах, и часть заготовки становится плоской. Твёрдая сталь, способная перерубить даже дерево, сейчас стала мягкой. Из неё можно лепить всё, что угодно.
Балимунд не переставал удивляться чудесам, которые творит огонь с твёрдым металлом. Сам кузнец не мог бы творить эти чудеса без огня.
Подобно всем кузнецам, Балимунд обладал хорошо развитой мускулатурой. Если целый день поработать в кузнице, поневоле она разовьётся.
Балимунд уже и забыл, когда был тщедушным подростком. К счастью, его отец не терял надежду, что сын пойдёт по его стопам.
— В кузницу? Он же тощий совсем! — говорила мать.
Отец просто её не слушал.
Балимунду первое время приходилось тяжело. Он даже кузнечный молот не мог поднять. Но ни слова упрёка он не услышал от отца. Тот никогда не говорил, что он неспособный слабак, хотя немало материала пропало попусту. Возможно, это и сыграло роль, что Балимунд кузнечное ремесло полюбил.
— Гляди, сынок, и не ищи чудес где-то далеко. Ты сам их творить можешь! — говорил сыну здоровенный кузнец.
После демонстрировал дивной красоты меч.
Постепенно Балимунд научился затачивать оружие, исправлять дефекты, которые появлялись от битв. Без них никак. Что немаловажно, сын кузнеца научился отличать умелого воина от того, кто носит меч лишь для вида. Такие, как правило, приносят оружие лишь поправить гравировку либо заменить выпавший драгоценный камень на рукояти. Никогда Балимунд не понимал, для чего оружию украшения. Оружие должна украшать лишь кровь противника. Он был доволен, когда приносили ему именно такой меч, на котором в ложбинках гравировки была засохшая кровь. Рука воина, как правило, была покрыта сухими мозолями.
Ещё Балимунд не любил чинить зачарованное оружие. За работу брался, ведь пара звонких септимов ему не помешает, хотя не любил. Поглаживая это оружие и чувствуя жар или холод, пронзавший пальцы, он с неохотой чинил клинок, испытывая неприязнь к хозяину клинка.
«Ну как же можно так портить оружие?» — думал Балимунд.
Настоящее оружие в ухищрениях не нуждается. Смотрится красиво, когда противник загорается от удара этим мечом, но это не настоящая битва. Настоящая битва — это схватка противников, равных по силам, не догадавшихся таким образом испортить верный меч.
Пришлось прервать работу. Кто-то пришёл.
— Хочешь посмотреть, как Балимунд творит чудеса, Грелха? — спросил кузнец у подошедшей женщины.
Вряд ли она за этим пришла. Грелха торговала на рынке порой таким, что Балимунда передёргивало от отвращения.
— Купи броню у Грелхи! Ещё внукам её оставишь! — часто доносилось с рынка.
Эта броня, сделанная нерадивыми мастерами, треснет от первой же драки, не говоря уж о том, что её удастся кому-то в наследство оставить. Покупатели у Грелхи были. Многие предпочитали не выжидать время, пока кузнец изготовит, после подгонит по фигуре, а всё куда-то спешили, надевая нелепо сидящие на них доспехи, купленные у Грелхи.
Она его конкурент.
— Балимунд, у меня к тебе дело! — сказала Грелха. — Такой клинок у меня впервые. Оценишь?
Несмотря на то, что Грелха его конкурент, он не мог ей отказать. Женщина с крепкой фигурой и достаточно развитой мускулатурой ему нравилась. Жаль, что клинка на её поясе он не видел. Драться умеет, сразу видно по сухим мозолям на правой руке.
Грелха появилась в Рифтене без всякого оружия. Вернее, оно было, но она его продавала, а не использовала по назначению.
— Чем скорее ты купишь, тем быстрее я уберусь отсюда! — доносилось до кузницы с рынка.
Балимунд искренне не понимал, что же заставило эту женщину, истинное дитя Скайрима, покинуть страну. Не знал он, почему она перестала носить клинок. Голой он её не видел, но был уверен, что на её теле есть шрамы, оставшиеся после битвы. Видимо, что-то произошло в жизни Грелхи, что она так кардинально решила сменить место жительства.
— Берешься, Балимунд? — спросила Грелха, протянув ему меч в ножнах.
Кузнец взял его в руки. Нет, чарами клинок не отдавал. Он вытащил его из ножен и опешил.
Балимунд помнил каждую минуту, когда создавал это чудо. Стальная заготовка, одна из многих, которых полно в его кузнице. Сложно себе представить, во что она переродится. Этого не знает даже сам кузнец. И тогда он не ожидал, что из неё получится что-то особенное. Заготовка раскалилась, засияв огнём. После несколько ударов молотом сделали её плоской. Осталось лишь придать форму. И Балимунд смог сотворить это чудо впервые, к гордости своего отца.
— Да ты превзошёл меня, сын! — сказал кузнец и на радостях обнял Балимунда.
Балимунд хранил этот меч. Пусть последующие у него получались красивее, но не было в них той частички души, которую он вложил в этот клинок. После дня, проведённого в кузнице, он смотрел на этот меч.
Так бы ещё продолжалось долго, если б клинок не украли. Треклятая Гильдия воров однажды взломала замок и вынесла всё мало-мальски ценное, в том числе и этот меч. Если б этих мерзавцев не покрывала Мавен Чёрный Вереск, то клинок быстро нашли бы в Крысиной норе, в которой они сидят.
После пропажи меча Балимунд несколько дней не мог работать. Он напивался в «Пчеле и жале».
— Откуда он у тебя? — спросил кузнец у Грелхи.
Та пожала плечами.
— Какой-то ненормальный продал его мне, — рассказала женщина. — Говорил, что купил по дешёвке у какого-то сомнительного типа. Но как этот меч у него появился, так всё пошло наперекосяк. Он сказал, что в этом мече словно живёт чужая душа, и из-за того он не может им размахивать, как предыдущими.
Балимунд удивился. Действительно, он сотворил чудо, которое не позволяет клинку попасть в плохие руки.
— Так сколько примерно стоит этот меч? — спросила Грелха. — Говори же! Чем раньше я его продам, тем скорее уберусь отсюда!
Балимунд не мог ответить. Ему не приходило в голову перевести этот клинок в звонкую монету.
— Его цена — моя жизнь! — грустно сказал кузнец, немало удивив Грелху.
— Слушай, Балимунд! Пойдём, напьёмся, и ты мне всё расскажешь! — предложила Грелха.
Балимунд снял грязный фартук, и они пошли в «Пчелу и жало».
Там он поведал ей, как создавал этот клинок, как смотрел на него, как протирал от пыли, как берёг от сырости.
— Значит, меч ищет достойную руку, которая будет держать его, — сказала Грелха, немало удивив своими словами кузнеца.
Балимунд обнял меч, не желая с ним расставаться. Мысль, что этот клинок, чудом вернувшийся к нему, будет принадлежать кому-то другому, претила кузнецу.
— Решайся, Балимунд! Меч не должен висеть на стене без дела, — подбодрила Грелха.
И это говорит та, которая торгует невесть чем!
— Я всегда тебе завидовала, — решила поделиться женщина. — К тебе приходят настоящие воины. А у меня покупают одни слабаки.
Балимунд с каждой минутой всё больше восхищался этой дочерью Скайрима. Она знает, что её хлам никуда не годится.
— А, забирай его, — сказала Грелха. — Я не хочу, чтоб такой клинок попал в руки недостойного. Пусть уж лучше у тебя на стене висит.
Женщина встала и пошла к выходу из «Пчелы и жала».
Балимунд размышлял над её словами. Крепкая рука сжимает рукоять. Взмах, и из рассечённой груди хлынула кровь. Ещё взмах, и меч пронзает грудь противника навылет. Воин сбрасывает нанизанного на меч врага и потом с новой силой бежит в бой.
Кузнец опрометью выбежал из таверны.
— С-с-стой! А платить кто будет? — донёсся голос Киравы, аргонианки, хозяйки «Пчелы и жала».
Неважно. Они знают, где его найти. Балимунд занесёт деньги, но сейчас есть дело поважнее.
— Грелха! — он догнал женщину.
Кузнец протянул меч ей.
— Покажешь, на что ты способна? — спросил он.
Грелха не решалась.
— Ну же, Грелха! — просил Балимунд.
— Я не могу, — прошептала она.
— А я уверен, что можешь! — сказал кузнец.
Грелха стояла, вспоминая то, что отчаянно пыталась забыть. Она была в рядах братьев Бури. Шла очередная битва. Но каково ей было, когда она сняла шлем с поверженного ею солдата Имперского легиона и узнала в нём родного брата. В детстве она, младшая, всегда старалась побить его, он шпынял девчонку почём зря. Это ей не удавалось. Желание со временем притупилось, но сбылось таким способом.
И вот сейчас Балимунд заставил вспомнить прошлое. Он держит её под руку и тащит в сторону кузницы. После суёт меч ей в руку, а сам берёт щит.
— Ударь, Грелха! — говорит он.
И она не удержалась. Сталь с треском врезалась в щит.
— Ещё, Грелха! — просил кузнец.
Ещё взмах, и щит треснул напополам.
— У тебя достойные руки, Грелха! — сказал Балимунд. — Ты — дитя Скайрима и не должна его покидать.
Грелха молчала, прижав к себе этот как-то полюбившийся ей клинок.
— А ты не боишься его потерять вновь? — спросила она.
Балимунд не боялся его потерять. Теперь он наверняка его не потеряет.
Кузнец подошёл к Грелхе и обнял её.
— Я и не потеряю. Ни его, ни тебя, — сказал он. — Но при условии, если притащишь тот хлам, который ты продаёшь, мне на ремонт.
Так они и стояли, обнявшись. Между ними был этот меч, но пораниться истинные дети Скайрима им не боялись.
_____________________________________________________________________________________________________________________
1 - Пела нам сталь о войне, о печали.
Клич к восстанию, призыв к воле,
Голос, что ты дал, первый кузнец,
Внуки не слышат на древнем поле.(укр.)

[Drommer-om-Doden]

Эго

И вот, случилось. Анкано влюбился. Но какую любовь может дать талморец? Настырную, не дающую ничего взамен ничего, кроме удовлетворения собственного эго.

Спойлер (раскрыть)

— Это заклинания, которые блокируют магию! — я посмотрел вниз.
Объясняла мне маленькая бретонка Мирабелла Эрвин. Маленькая, хорошенькая, но человек.
— Да, конечно. Я просто пытаюсь понять, чем вызвано такое решение, — эта маленькая сучка, похоже, считала, что я ничего не смыслю в магии.
— Вы, наверное, привыкли, что Империя склоняется перед каждой вашей прихотью, но, боюсь, талморцы не потерпят такого обращения. Вы — гость Коллегии, и вы находитесь здесь с разрешения архимага. Надеюсь, вы цените эту возможность, — не унималась Эрвин.
— Да, конечно! Моя благодарность архимагу! – ну, маленькая бретонская сука!
Думаешь, я не вижу, как ты провожаешь меня взглядом, высоко задрав голову.
Но что это? Ещё Фаральды здесь не хватало. Моя соотечественница первое время мнила, что может фамильярничать в обращении со мной. Пришлось её вежливо поставить на место, что, однако, не помешало нам иногда коротко встречаться, а наутро так же быстро разбегаться. Впрочем, она была не одна. С ней рядом шла девушка, судя по телосложению и росту, моя соотечественница. Ростом она была выше Фаральды. Платье явно дорогое, жёлто-зелёное, на плечах меховая накидка. Фаральда ей что-то сказала и ушла туда, где ей самое место: охранять Коллегию от визитов незваных гостей. А девушка пошла в нашу с Мирабеллой сторону.
О, Ауриэль! Я понял, почему она была выше Фаральды: серебристые волосы она завязала в высокий хвост, а сапоги её были на каблуках.
Каблуки! Их носили ущербные маленькие человеческие женщины, босмерки, позорящие расу тем, что вышли замуж за человеческих мужчин, и альтмерки, стремившиеся показать превосходство над другими расами. Впрочем, этой удавалось. Всё было видно по походке, одежде, подобранной со вкусом. Но… Но, подойдя, она заговорила с Мирабеллой Эрвин, делая вид, что не замечает меня. Меня, который выше её без всяких ухищрений. Меня, на которого оборачиваются все женщины, да что таить, и мужчины, любящие представителей своего пола.
— О, боги! Ещё одна ученица! — пробормотала маленькая сучка, скептически глядя на новенькую.
После обе женщины ушли, тихонько переговариваясь.
Я поймал себя на мысли, что смотрю в упор на новенькую, хотя та даже не обернулась. Мирабелла со скучающим лицом рассказывала ей о Коллегии, скорее всего. Ну хоть меня упомянула бы, сучка маленькая! Не упомянула. Новенькая в мою сторону не смотрела. Дабы не провоцировать смешки придурковатых магов, я ушёл в Зал достижений.

Я всю ночь проворочался в кровати, но уснуть так и не смог. После завтрака я пошёл в Зал стихий. Старый рассеянный Толфдир обычно собирал там учеников.
В Зале стихий уже было трое: норд (и как эта бестолковая Фаральда его впустила! Норды, кроме как махать топором, ни на что не способны!), хаджит (надеюсь, блох на себе не принёс), и данмерка (скорее всего, эта солгала, что из Телванни, или как их там, чтоб сюда попасть). Новенькой не было. Как и старого хрыча.
— Прошу прощения, я проспала! — я обернулся. Но что это? Новенькая сняла прекрасное платье и оделась в серую безвкусную хламиду, каблуков тоже больше не было. Хорошо, хоть капюшон не нацепила. Волосы всё так же были собраны в высокий хвост.
Ученики резко перестали болтать. Тупые болваны.
Она направилась к ним, всё так же не замечая меня, будто я невидим.
Некоторое время стояла тишина. Потом потихоньку начался галдёж. Новички знакомились. Из разговора я узнал их имена: норд Онмунд, хаджит Дж'Зарго, данмерка Брелина Марион, а она… Я затаил дыхание, когда она представлялась, боясь пропустить мимо ушей. Она Виренния.
— Прошу прощения, я проспал! — вбежал Толфдир. Нехорошо преподавателю опаздывать. Дурной пример подаёт.

Она внимательно слушала, не перебивая. Не оглянувшись. Я ходил вокруг.
— Анкано, стук твоих сапог мне мешает! — заявил старый хрыч.
И впервые тогда она меня заметила. Да! Наконец-то она посмотрела на меня своими зелёными глазами. И тут же перевела взгляд опять на Толфдира.
— Прошу прощения! — ответил я и вышел. Снег облепил моё лицо, снежинки таяли, не охлаждая. Я чувствовал, как щёки пылают. Что же происходит, Обливион подери!
После лекции Толфдира новенькие остались упражняться. Я глядел, как Виренния с Брелиной упражнялись с огненными чарами. У неё получается. Да, она способная ученица.
Я поймал взгляд. Нет, не тех зелёных. Красных. Брелина Марион не без интереса меня разглядывала. Да… Похоже, похотливая сучка. А Виренния… Виренния даже не оглянулась.

Я понял. Я люблю. Впервые в жизни. Я с ней не заговаривал. Чувствовал себя мальчишкой. А она… Она внимательно слушала Толфдира, после лекции задавала ему вопросы, прилежно упражнялась. Ну почему этому старому хрычу столько внимания?
Она любезничала даже со старым уродливым орком в библиотеке, не перечив, мыла руки, перед тем как он всучал ей старую потрёпанную книгу. А я… Я ревновал, я места себе не находил, глядя, как она злится на плоские шуточки Онмунда или улыбается в ответ на традиционный хаджитский юмор. Мне хотелось схватить её за руки, прижать к стене, запустить пальцы в серебристые волосы и спросить: «За что? За что ты меня не замечаешь?»

Это было треклятое утро. Ученики, уже раззнакомившиеся и узнавшие друг друга лучше (да, Обливион подери! Даже драный кот Дж'зарго успел узнать её привычки!) хохотали над чем-то. Старый хрыч опять проспал (чем же он ночами-то занимается?). В руке Виреннии вдруг возник крохотный огненный шарик, и она запустила его прямиком хаджиту в хвост. Хаджит то ли заорал, то ли зарычал, но создал что-то в виде маленькой круглой ледышки. Ну, кот драный! Если в неё попадёшь, то… Но глупый кот запустил ледяной шарик в Брелину. Та недолго думала. И молнией прожгла Онмунду мантию. О, Ауриэль! До чего же норды тупые! Он бросился на хаджита с кулаками. Брелина бегала и завывала, чтоб прекратили, а моя… нет, не моя пока Виренния улыбалась. Она не умела громко смеяться. Но пошалить непрочь.
— Что здесь происходит? — старый хрыч выспался наконец.

Ну, старый хрыч, если что-нибудь с ней случится, я лично тебе голову оторву. Он сперва выпытывал, кто виноват. Она призналась сразу же, что зачинщица. Старый хрыч поставил её для демонстрации заклинания, блокирующего магию. А если не сработает, ты пронзишь её насквозь огненной стрелой, придурок!
Я как в замедленном сне смотрел, как летит огненная стрела Толфдира в неё и разбивается на тысячи искр о невидимый барьер. Сработало. О, Ауриэль, сработало! Она талантливая ученица.

Я в хорошем настроении пришёл в Зал стихий. Тишина. Ни учеников, ни Толфдира. Что происходит? Наверное, все в библиотеке. Но и там их не было. Только библиотекарь и Нирия.
— Нирия, куда ученики подевались?
Нирия насмешливо на меня глянула. Только она могла себе позволить такой взгляд.
— Так в Саартале же! Толфдир решил новеньким показать применение магии на историческом примере и увёл их туда сегодня утром.
— Но почему я об этом не знаю? Решаются важные вопросы, а я об этом не знаю!
Я был зол.
— Анкано, «важные вопросы» звать Виренния, так? Думаешь, никто не видит, как ты на неё смотришь? Вся Коллегия уже перешёптывается! По секрету только тебе скажу: и она о тебе наводила справки.

Время. Почему ты так медленно идёшь, когда надо быстрее. Хоть бы кто-нибудь появился с весточкой. Нирия, ревнивая тупица, не могла заранее сказать, что она наводила обо мне справки. Я бы не был таким глупым. А сейчас… Сейчас она могла и не вернуться из Саартала.
Уже темнело. В этом снежном краю и так холодно. Плащ не согревал, но я ждал. Хоть кого-нибудь с вестью.
Она появилась одна. Изорванная грязная туника. Старый ты хрыч, во что ты её впутал?
Она удалилась к себе.
Утром она была всё такая же красивая, даже дурацкая одежда Коллегии её не портила.
Быстрым шагом она направилась в Зал стихий. Я решил действовать, помня слова Нирии, что и она обо мне спрашивала. Наконец, сказать ей.
Я видел, как она свернула в покои архимага. И пошёл за ней.
— Архимаг Арен, мы в Саартале нашли какую-то сферу. Толфдир хочет, чтоб ты осмотрел её, — услышал я.
Так… Она к нему на ты. Ревность захлестнула меня. Я услышал обрывок речи Савоса Арена, который отправил к уродливому библиотекарю. Теперь я знаю, где её искать.

Виренния шла от библиотекаря в мою сторону.
Пожалуйста, прекрасная леди, удели мне минуту. Я ведь с момента твоего появления веду себя как юнец, не знавший любви. Позволь тебя прижать к себе, запустить руку в твои серебристые волосы, слиться с тобой в жарком страстном поцелуе, попутно снимая эту уродливую тряпку, гордо именуемую мантией… Но вместо этого вырвалось:
— Эй, ты! Иди сюда! У меня к тебе дело!
Она резко остановилась и подняла на меня глаза. Да, я единственный, на кого ей надо смотреть, подняв голову. Все остальные в Коллегии были ниже её.
— Ты ведь из Саартала, да? Мне известно, что вы сделали важную находку! — не это я хотел сказать.
— Откуда вам это известно? — так-так! К Савосу Арену на ты, ко мне на вы. Я не знал, радоваться, что обращается с почтением, либо злиться. Савос Арен не только архимаг, но и данмер. А данмеры известны своей похотью. Хотя знал, надо перестать вести себя как дурак. Не признаюсь же ей, что просто подслушал их разговор с Ареном.
— Мне как советнику архимага многое известно. Но не увиливай! — дурак, дурак.
Дурак!
— Да, мы кое-что нашли. Все подробности у архимага, советник! — она пыталась обойти меня.
Нет, не сейчас! Побудь со мной, прошу! И я схватил её за локоть.
— Вы делаете мне больно! — и вырвала руку.
Не так я хотел коснуться тебя впервые. Нет, не так. Я не хотел причинять боль.

Она исчезла. Эти треклятые маги ничего не рассказывали. Отмалчивался и уродливый старый орк, а с ним она говорила последним, не считая меня. Ну, погодите! Доберусь и до вас.
Они притащили какую-то сферу и разместили её в Зале стихий.
Любопытно… Любовь любовью, а работу никто не отменял. Погляжу, напишу Эленвен, а там глядишь — и Виренния появится.
…Все уже ушли, налюбовавшись загадочной сферой. Я ещё долго не мог оторвать глаз от зелёной с чёрным поверхности, исперещенной какими-то непонятными буквами. Она словно жила сама по себе, словно она решала судьбы. Словно она решала, чему быть.
Глаза слипались. Я решил пойти спать.
У дверей уже услышал шёпот:
— Анкано, она замужем, а я свободна!
Я оглянулся. Никого не было.
— Анкано! Она замужем! Я свободна! — шёпот раздавался словно от сферы. — Иди в Мидден, найди Авгура Дайнлейнского!
Ну что за… Я впервые от кого-то или чего-то бежал.

Я спускался в Мидден. Я не понимал, откуда знаю, куда мне надо идти. Просто шёл и дрожал от холода.
— Войдите! — я нашёл дверь.
За дверью никого не было. Только синеватое свечение.
— Глупый ревнивый талморец!
Так ещё со мной никто не разговаривал.
— Ничего из вашей связи не выйдет. Мой тебе совет, либо уйди и дай Виреннии погибнуть, либо останься и получи ответы не только на любовные вопросы. Ведь она придёт сюда. И будет искать ответов на вопросы, как и ты!
Дать ей погибнуть? Нет. Я принялся слушать.

Стало известно, что Виреннию отправили за какими-то книгами, которые спёр бестолковый ученик. Впрочем, злость на старого урода-орка сменилась радостью, что с Виреннией всё в порядке. Она сейчас была у него.
— Простите, я могу увидеть Виреннию? — услышал я.
Это обратился ко мне мой сородич в жёлтой с красным мантии. Псиджик! Какого Обливиона его сюда занесло? И он ищет… Её ищет! Мою Виреннию! Мне хотелось уподобиться варвару-норду: просто заехать ему в лицо. Конечно, я не стал так делать.
Не получив от меня ответа, наглый псиджик направился прямиком к Савосу Арену.

В Зале стихий они с Толфдиром что-то обсуждали, разглядывая сферу.
— Прошу прощения, что прерываю! Но здесь появился псиджик! Мне надо знать, почему он хочет тебя и только тебя видеть! — я был раздражён.
— Так грубо меня ещё никто не прерывал! — причитал старый хрыч. А она… Она пошла.
Уже у двери архимага я схватил её за локоть:
— Что ему надо?
— Уже второй раз вы делаете мне больно! — выпалила она, но руку не убрала.
Прости! Прости! Прости! Но вслух другое:
— Мы выясним… Ты выяснишь, чего ему надо, после чего мы выставим его из Коллегии!

В покоях Савоса Арена псиджик лишь бегло посмотрел на Виреннию:
— Простите, я ошибся. Я не её искал. Позвольте откланяться.
Да что происходит? Виренния одна! Другой просто быть не может.
— Вы меня за дурачка принимаете? Вы никуда не уйдёте, пока я не выясню, что вы затеяли!
— Уверяю вас, ничего я не затеял! Это просто ошибка!
Упрямый болван!
Я пошёл за ним. Он покидал Коллегию. Кто он? Неужели, это и есть тот муж, о котором упоминало Око? Нет, не может быть! Она не замужем! Муж не отпустил бы её сюда просто так! Око лжёт, лжёт!
Обливион! Она ведь осталась с этим похотливым старым самцом Ареном!

Она как раз выходила из покоев Савоса Арена. Долго они там возились, пока я гонялся за псиджиком. И это меня разозлило.
— Так всё-таки, что монаху от тебя понадобилось? — спросил я.
Я схватил её за руки и прижал к стене.
— Я не знаю его! — оправдывалась Виренния.
— Лжёшь! За что ты так со мной? Играешь, игнорируешь, расспрашиваешь! Ведь не можешь не заметить, что именно я к тебе чувствую! — шептал я в порыве страсти.
Я отпустил её руки и погладил её лицо. Затем, осмелев, поцеловал в висок. Она часто дышала. Я чувствовал её груди. Я прижал к себе её ещё сильнее. Она лишь застонала, когда я поцеловал её в шею.
— Ну, давай попробуем, сладкая! Я не обижу тебя! С тех пор, как ты появилась, я перестал быть прежним! — умолял я её.
И я её поцеловал в губы. Но её губы остались безучастны, не дрогнули, не ответили на поцелуй.
И вдруг она меня оттолкнула.
— Простите, я не могу! Я замужем! — ответила Виренния.

«Она замужем, замужем!» — эта мысль мне не давала спать. Кто же он, этот тупица, отпустивший её сюда? Кому она отвечает своей страстью, которую я заметил, когда целовал её? Или страсть лишь ко мне, а перед ним — долг? Я хотел знать, с охотой ли она раздевается и прыгает к мужу в койку, либо ждёт, когда он стянет с неё одежду, и, закрыв глаза, терпит, когда же всё это закончится?
— Иди ко мне! Я дам тебе ответ! — шёпот Ока Магнуса.
Я не раздумывал.

Я не знаю, сколько времени прошло. Минуты? Часы? Месяцы? Годы? Было лишь оно, Око Магнуса, и я, Анкано, талморский эмиссар. И она. Око не солгало. Я знаю, кто её муж. Я знаю, что она чувствует, когда ложится к нему в кровать. Я знаю, Обливион подери! Я знаю её мужа! Слишком хорошо знаю! Он не друг. У меня нет друзей. Но ему я доверяю… доверял. Надо послать Эстормо весточку. Этот прислужник всё сделает, как я скажу. Он всё сделает. Теперь всё сделает, я теперь и это могу. Сначала её убьёт… Потом её мужа. Нечего втираться ко мне в доверие и жениться на той женщине, от которой разум напрочь теряется.

Всё кончено.
— Анкано, прекрати! — услышал я дорогой мне голос.
Она шла с посохом. Она направила посох… Нет, не на меня. На Око. Оно словно распалось и померкло. Нет… Резкая боль в спине. Сил нет… Я падаю в лужу собственной крови… Я так и не понял, за что его приняли, но маг из него, как из меня Довакин.
— Онмунд! Я же просила: не убивай! — она заплакала.
Виренния опустилась и положила мою голову себе на колени. Потом гладила мои волосы. Единственная нежность, которую я от неё получил. Я до последнего не опускал тяжелеющие веки, глядел в любимые черты, которые расплывались, отдалялись, а я уходил… Уходил в темноту.