Книга выдающегося шведского археолога Хольгера Арбмана посвящена наиболее значительным аспектам истории эпохи викингов. Ее содержание можно назвать классическим – рассмотрена как повседневная жизнь скандинавов у себя дома, так и их деятельность на всех трех важнейших направлениях походов: в Западной Европе, на Руси и в Северной Атлантике. Особое значение имеет завершающий книгу обзор основных этапов развития скандинавского декоративно-прикладного искусства. Автор удачно сочетает доступный стиль изложения и строгую документальность привлекаемого материала. Книга в равной степени предназначена как любителям истории, так и профессионалам, поскольку давно стала классикой мировой скандинавистики.
Оглавление:
Спойлер (раскрыть)
Предисловие к русскому изданию
Введение
Глава 1. Скандинавские истоки
Глава 2. Британские острова и острова Атлантического океана
Глава 3. Континентальные государства
Глава 4. Шведские викинги на Востоке
Глава 5. Исландия, Гренландия и Америка
Глава 6. Искусство эпохи викингов
ИЗБРАННАЯ БИБЛИОГРАФИЯ
Введение
Глава 1. Скандинавские истоки
Глава 2. Британские острова и острова Атлантического океана
Глава 3. Континентальные государства
Глава 4. Шведские викинги на Востоке
Глава 5. Исландия, Гренландия и Америка
Глава 6. Искусство эпохи викингов
ИЗБРАННАЯ БИБЛИОГРАФИЯ
Предисловие к русскому изданию
Спойлер (раскрыть)
Книгой выдающегося шведского археолога Хольгера Арбмана издательство "Евразия" продолжает серию книг, составляющих своего рода золотой фонд мировой научной и научно-популярной литературы, посвященной эпохе викингов.
Вышедший в издательстве "Тэймз и Хадсон" в 1961 году очередной том фактически закрыл тему археологического прошлого древней Скандинавии. Книга О. Клиндт-Йенсена "Дания до викингов", изданная "Евразией" в русском переводе, а также известные работы А. Хагена "Норвегия" и М. Стенбергера "Швеция" были посвящены архаическому периоду истории Северной Европы. Изложение в них было доведено до рубежа VIII-IX столетий – именно в этот момент окружающий мир "открыл" для себя Скандинавию, причем при обстоятельствах, далеко не самых благоприятных для него.
Выплеснувшиеся на европейские берега отряды скандинавских воинов, большинство из которых у себя дома были обычными крестьянами, кардинально изменили всю ситуацию на континенте. Совершенствование феодальной системы, коррекция социальной структуры европейских стран, первые шаги централизации безнадежно раздробленных и погрязших в междоусобицах англосаксонской Британии и королевства франков, да и других регионов – лишь наиболее известные следствия этих походов. А ведь была еще масштабная колонизация, в результате которой целые области Англии и Франции стали преимущественно датскими и норвежскими по этническому составу; были торговля и наемничество; были отдаленные уголки мира, где скандинавы выступили в роли первопроходцев – острова Атлантики и Северная Америка. Был, наконец, "Восточный путь" (Austrvegr) – достаточно общее определение всех стран, лежавших к востоку от Скандинавии, – Прибалтики, Руси, земель финно-угров, арабских стран и сказочной и богатой Византии, своеобразного предела мечтаний для многих викингов.
Книга X. Арбмана не является чем-то совершенно уникальным. На фоне огромного числа произведений, посвященных викингам, она выделяется скорее сбалансированностью своего содержания. Автор не ставит своей задачей исчерпать какой-либо из аспектов деятельности викингов – да и не ведет речи лишь о самих викингах. Его цель – создать панорамную картину всей эпохи, картину, которая должна оставить у читателя целостное представление о причинах возникновения в Скандинавии своеобразного и чрезвычайно интересного цивилизационного очага, оказавшего воздействие на соседей из других регионов, а также о всех основных составляющих того феномена, который нашим современникам известен как "эпоха викингов" и рассмотрение которого во всей его полноте стало возможным лишь сейчас, не будучи доступно его современникам.
В поле зрения исследователя и популяризатора последовательно оказываются все компоненты мира викингов: от ландшафта и особенностей хозяйственной жизни до своеобразных черт социального устройства, от хуторских поселений до того, что стало, пожалуй, более всего привлекать ученых в последние десятилетия – ранних городских структур, сыгравших такую важную роль в развитии торговли и в христианизации Севера.
Значительная часть текста посвящена, разумеется, наиболее ярко освещенному письменными источниками вопросу пребывания и деятельности скандинавских викингов в Западной Европе. Однако при этом автор никоим образом, во-первых, не замыкает свое внимание на западном фланге экспансии, а, во-вторых, вполне удачно демонстрирует, что деятельность скандинавов в Европе не была однобокой и исключительно разрушительной. Последнее мнение, являющееся уже даже не вчерашним, а позавчерашним днем исторической науки, по-прежнему обнаруживает себя в популярной литературе и, следовательно, оказывает влияние на мнение читателя. Показательно, что Арбман предпочитает региональный подход, отчетливо демонстрируя изменения той роли, которую играли викинги в различных локусах континента, к тому же подчеркивая изменение этой роли с течением времени.
Отдельное внимание автора уделяется наиболее рафинированной форме экспансии викингов – заселению островов Северной Атлантики. Этот способ реализации накопленной скандинавами внутренней энергии привел к появлению нескольких по-своему эталонных обществ, два из которых (Гренландия и Винланд) были своего рода "филиалами" главного и основного очага общества такого типа – Исландии X-XIII веков. Филиалами, игравшими безусловно второстепенную роль и относительно быстро сошедшими со сцены истории, но лишь с тем чтобы подчеркнуть своеобразие исландского варианта демократии позднеродового общества, наиболее последовательно претворившего в жизнь идеалы архаической Скандинавии.
Заключительная глава посвящена искусству эпохи викингов. Краткий, но при этом всесторонний анализ прикладного искусства и динамики основных стилей того времени сам по себе чрезвычайно симптоматичен. Он отмечает один из немногих примеров популяризации, да и вообще структурирования, информации о чрезвычайно интересном и далеко не всегда удачно освещаемом в литературе феномене, отчетливо демонстрирующем особенности мышления и мировосприятия скандинавов. Отметим, что вскоре после выхода книги Арбмана, в 1966 году, увидела свет совместная монография Д. М. Вильсона и О. Клиндт-Йенсена "Искусство викингов", целиком посвященная данному вопросу. К сожалению, необходимо признать, что концентрация внимания исключительно на прикладных формах искусства и игнорирование литературы и устно-поэтического творчества (эти пласты информации привлечены в книге лишь как кладезь примеров и исторический источник) существенно обедняет восприятие эпохи, так как именно пересечение и взаимоналожение двух основных сфер проявления скандинавской духовности дает возможность предельно отчетливо прочувствовать внутренний мир северян. Вместе с тем стоит отметить, что именно эта глава выглядит у Арбмана наиболее насыщенной информационным содержанием и подчиненной общему замыслу.
Отдельно стоит упомянуть ту часть книги, где повествуется о взаимоотношениях скандинавов и Руси. Так получилось, что издание книги X. Арбмана пришлось на время пикового противостояния на международной арене советских исследователей-антинорманистов и западных ученых, отстаивавших тезис о высокой и специфической роли скандинавов в процессе формирования Древнерусского государства. Пронизанный идеологическими штампами и откровенной пропагандой спор угас лишь в последнее десятилетие, однако следы его разбросаны там и тут по страницам научной литературы. Не избежал этих излишеств и Арбман. Тезис о скандинавской колонизации Северо-Запада и достаточно традиционное для шведской науки того времени (находившейся под сильнейшим влиянием патриарха шведской археологии Туре Арне) восприятие русско-скандинавских контактов и тогда, и по сей день стоят в противоречии с известными фактами и свидетельствами археологии. Однако следует признать, что в целом позиция автора вполне объективна и, во всяком случае, находится ближе к исторической истине, нежели выводы большинства отечественных специалистов, синхронные ей – выводы, продиктованные, впрочем, не столько внутренним убеждением, сколько велением времени.
Как бы то ни было, российской читающей публике теперь предстоит знакомство с научно-популярным трудом мэтра скандинавской археологической науки. Перед русскоязычным читателем открывается перспектива самому сделать выводы, насколько успешно автору удалось вместить в относительно небольшой объем текста все своеобразие эпохи викингов и передать то, что делало ее на протяжении веков столь привлекательной для бессчетных профессионалов и любителей прошлого. Подчеркнем еще раз: перед нами не только книга, содержащая "необходимый и достаточный" минимум информации о викингах, их мире и времени, но и авторская позиция, объективно изложенная для широкого читателя. Хочется надеяться, что "Викинги" Хольгера Арбмана займут достойное место на книжной полке многих любителей истории, а для профессионалов откроется возможность ознакомиться с известным произведением своего коллеги и на русском языке.
Вышедший в издательстве "Тэймз и Хадсон" в 1961 году очередной том фактически закрыл тему археологического прошлого древней Скандинавии. Книга О. Клиндт-Йенсена "Дания до викингов", изданная "Евразией" в русском переводе, а также известные работы А. Хагена "Норвегия" и М. Стенбергера "Швеция" были посвящены архаическому периоду истории Северной Европы. Изложение в них было доведено до рубежа VIII-IX столетий – именно в этот момент окружающий мир "открыл" для себя Скандинавию, причем при обстоятельствах, далеко не самых благоприятных для него.
Выплеснувшиеся на европейские берега отряды скандинавских воинов, большинство из которых у себя дома были обычными крестьянами, кардинально изменили всю ситуацию на континенте. Совершенствование феодальной системы, коррекция социальной структуры европейских стран, первые шаги централизации безнадежно раздробленных и погрязших в междоусобицах англосаксонской Британии и королевства франков, да и других регионов – лишь наиболее известные следствия этих походов. А ведь была еще масштабная колонизация, в результате которой целые области Англии и Франции стали преимущественно датскими и норвежскими по этническому составу; были торговля и наемничество; были отдаленные уголки мира, где скандинавы выступили в роли первопроходцев – острова Атлантики и Северная Америка. Был, наконец, "Восточный путь" (Austrvegr) – достаточно общее определение всех стран, лежавших к востоку от Скандинавии, – Прибалтики, Руси, земель финно-угров, арабских стран и сказочной и богатой Византии, своеобразного предела мечтаний для многих викингов.
Книга X. Арбмана не является чем-то совершенно уникальным. На фоне огромного числа произведений, посвященных викингам, она выделяется скорее сбалансированностью своего содержания. Автор не ставит своей задачей исчерпать какой-либо из аспектов деятельности викингов – да и не ведет речи лишь о самих викингах. Его цель – создать панорамную картину всей эпохи, картину, которая должна оставить у читателя целостное представление о причинах возникновения в Скандинавии своеобразного и чрезвычайно интересного цивилизационного очага, оказавшего воздействие на соседей из других регионов, а также о всех основных составляющих того феномена, который нашим современникам известен как "эпоха викингов" и рассмотрение которого во всей его полноте стало возможным лишь сейчас, не будучи доступно его современникам.
В поле зрения исследователя и популяризатора последовательно оказываются все компоненты мира викингов: от ландшафта и особенностей хозяйственной жизни до своеобразных черт социального устройства, от хуторских поселений до того, что стало, пожалуй, более всего привлекать ученых в последние десятилетия – ранних городских структур, сыгравших такую важную роль в развитии торговли и в христианизации Севера.
Значительная часть текста посвящена, разумеется, наиболее ярко освещенному письменными источниками вопросу пребывания и деятельности скандинавских викингов в Западной Европе. Однако при этом автор никоим образом, во-первых, не замыкает свое внимание на западном фланге экспансии, а, во-вторых, вполне удачно демонстрирует, что деятельность скандинавов в Европе не была однобокой и исключительно разрушительной. Последнее мнение, являющееся уже даже не вчерашним, а позавчерашним днем исторической науки, по-прежнему обнаруживает себя в популярной литературе и, следовательно, оказывает влияние на мнение читателя. Показательно, что Арбман предпочитает региональный подход, отчетливо демонстрируя изменения той роли, которую играли викинги в различных локусах континента, к тому же подчеркивая изменение этой роли с течением времени.
Отдельное внимание автора уделяется наиболее рафинированной форме экспансии викингов – заселению островов Северной Атлантики. Этот способ реализации накопленной скандинавами внутренней энергии привел к появлению нескольких по-своему эталонных обществ, два из которых (Гренландия и Винланд) были своего рода "филиалами" главного и основного очага общества такого типа – Исландии X-XIII веков. Филиалами, игравшими безусловно второстепенную роль и относительно быстро сошедшими со сцены истории, но лишь с тем чтобы подчеркнуть своеобразие исландского варианта демократии позднеродового общества, наиболее последовательно претворившего в жизнь идеалы архаической Скандинавии.
Заключительная глава посвящена искусству эпохи викингов. Краткий, но при этом всесторонний анализ прикладного искусства и динамики основных стилей того времени сам по себе чрезвычайно симптоматичен. Он отмечает один из немногих примеров популяризации, да и вообще структурирования, информации о чрезвычайно интересном и далеко не всегда удачно освещаемом в литературе феномене, отчетливо демонстрирующем особенности мышления и мировосприятия скандинавов. Отметим, что вскоре после выхода книги Арбмана, в 1966 году, увидела свет совместная монография Д. М. Вильсона и О. Клиндт-Йенсена "Искусство викингов", целиком посвященная данному вопросу. К сожалению, необходимо признать, что концентрация внимания исключительно на прикладных формах искусства и игнорирование литературы и устно-поэтического творчества (эти пласты информации привлечены в книге лишь как кладезь примеров и исторический источник) существенно обедняет восприятие эпохи, так как именно пересечение и взаимоналожение двух основных сфер проявления скандинавской духовности дает возможность предельно отчетливо прочувствовать внутренний мир северян. Вместе с тем стоит отметить, что именно эта глава выглядит у Арбмана наиболее насыщенной информационным содержанием и подчиненной общему замыслу.
Отдельно стоит упомянуть ту часть книги, где повествуется о взаимоотношениях скандинавов и Руси. Так получилось, что издание книги X. Арбмана пришлось на время пикового противостояния на международной арене советских исследователей-антинорманистов и западных ученых, отстаивавших тезис о высокой и специфической роли скандинавов в процессе формирования Древнерусского государства. Пронизанный идеологическими штампами и откровенной пропагандой спор угас лишь в последнее десятилетие, однако следы его разбросаны там и тут по страницам научной литературы. Не избежал этих излишеств и Арбман. Тезис о скандинавской колонизации Северо-Запада и достаточно традиционное для шведской науки того времени (находившейся под сильнейшим влиянием патриарха шведской археологии Туре Арне) восприятие русско-скандинавских контактов и тогда, и по сей день стоят в противоречии с известными фактами и свидетельствами археологии. Однако следует признать, что в целом позиция автора вполне объективна и, во всяком случае, находится ближе к исторической истине, нежели выводы большинства отечественных специалистов, синхронные ей – выводы, продиктованные, впрочем, не столько внутренним убеждением, сколько велением времени.
Как бы то ни было, российской читающей публике теперь предстоит знакомство с научно-популярным трудом мэтра скандинавской археологической науки. Перед русскоязычным читателем открывается перспектива самому сделать выводы, насколько успешно автору удалось вместить в относительно небольшой объем текста все своеобразие эпохи викингов и передать то, что делало ее на протяжении веков столь привлекательной для бессчетных профессионалов и любителей прошлого. Подчеркнем еще раз: перед нами не только книга, содержащая "необходимый и достаточный" минимум информации о викингах, их мире и времени, но и авторская позиция, объективно изложенная для широкого читателя. Хочется надеяться, что "Викинги" Хольгера Арбмана займут достойное место на книжной полке многих любителей истории, а для профессионалов откроется возможность ознакомиться с известным произведением своего коллеги и на русском языке.
- - - Сообщение автоматически склеено - - -
Введение
Спойлер (раскрыть)
Возможно, накал страстей, который характерен для описаний набегов норманнов европейскими хрониками, вызванный столкновением Западной Европы с викингами, все еще воздействует на наши представления о них. Викинги виделись европейским церковным хронистам, которые часто становились жертвами их набегов, в неком зловещем свете, и поэтому описывались ими как злобные пираты, разрушающие христианскую цивилизацию. Принимая сложившуюся точку зрения, более поздние авторы сразу выносили викингам приговор, хотя некоторые (очевидно завидуя их возможностям) романтизировали норманнскую дерзость и независимость. Одна научная школа, описывающая викингов, не желала признавать, что они представляли какую-либо важность в истории европейской культуры, и набеги викингов рассматривала не иначе как катаклизм, от которого Европа постепенно излечилась. Другая школа, хотя и рассматривала викингов в духе описаний древних германцев Тацитом или благородных дикарей Руссо, также отрицала, что они внесли какой-то свой вклад в европейскую цивилизацию в обмен на те достижения, которые восприняли от нее. Порой создается впечатление, что экспедиции викингов истолковываются обеими школами как дерзкая, но простая сага, повествующая только о сжигании монастырских библиотек и разрушении ими книжной культуры, и соответственно хронисты либо обвиняли скандинавов, либо восхваляли их. Уже король Альфред, который имел право судить о набегах викингов, добросовестно признал, что библиотеки, которыми Англия была полна, "прежде чем они были опустошены и разорены", потеряли свое значение задолго до набегов, так как науки и знания в стране находились в совершенном упадке. На этот факт некоторые современные историки ссылаются как на оправдание викингов.
Естественно, что мы, рассуждая о викингах, в первую очередь представляем себе их ладьи, которые являлись величайшими шедеврами кораблестроения, а самих норманнов – вооруженных топорами и мечами, нападающих на какой-то открытый берег лишь по той причине, что именно свои набеги они и воспевали в собственной литературе. Но было бы неверно предполагать, что общество викингов было менее сложным, чем освященное традицией и обособленное христианское общество, которое они разоряли. Вульфстан из Йорка в своей проповеди к англичанам, когда "большинство их преследовалось данами", находит совершенно неестественным, что "если серв ушел от своего лорда к викингам, перешел из христианства в язычество, встречая своего господина в сражении, убивает его, ему не нужно платить вергельд родственникам бывшего господина; а если бы его прежний господин убил серва, он должен был заплатить вергельд за него, как если бы тот был свободным человеком". Тот факт, что значительно большее число свободных людей проживали в "Области датского права", чем в остальной Англии, по данным "Книги Страшного суда", предполагает, что основной характеристикой культуры викингов (во всех случаях их столкновения с другими обществами) была мобильность – не только географическая, но и социальная. Своими достижениями в области кораблестроения, навигации и торговли викинги, кажется, более обязаны технологии, чем цивилизации, а типичное описание норманнов в "Речах Высокого" не является чересчур романтичным и может представляться несоответствующим героическому образу скандинава:
Глупый надеется
Смерти не встретить,
Коль битв избегает,
Но старость настанет –
Никто от нее
Не сыщет защиты.
(Речи Высокого, 16)
или
День хвали вечером,
Жен – на костре,
Меч – после битвы,
Дев – после свадьбы,
Лед – если выдержит,
Пиво – коль выпито.
(Речи Высокого, 81, пер. А. Корсуна)
В данном случае имеет смысл замена образа храброго викинга, пьющего мед из черепов своих врагов в Вальхалле (результат неправильного перевода в XVIII веке поэтической фразы "рог для питья"), образом совершенного "инженера", двигающегося без устали из одной страны в другую, провозглашающего в качестве своего главного принципа правило, что обо всем следует судить только в свете действительного опыта, и готового продавать свои услуги тому, кто предложит за них лучшую цену. Этот образ викинга, по-видимому, нельзя считать более показательным и верным, нежели образ жаждущего крови пирата или благородного дикаря, сложившийся ранее, и для многих он даже может показаться менее привлекательным; в любом случае, представленную фигуру викинга, обладающего несомненными техническими знаниями, невозможно считать чуждой нашей развитой цивилизации, и достоинства викингов, проявляющиеся в их искусстве, ритмическом стихосложении, силе, а также в последовательности и умении работать с любым материалом, достигая при этом значительных высот, могут быть более очевидны именно для нас, чем для наших предков.
Важнейшими основаниями для понимания образа жизни викинга, наделенного значительными техническими знаниями, являются его "инструменты торговли". И здесь мы прежде всего имеем в виду корабли викингов и их оружие, Корабли нам известны благодаря счастливой случайности, так как они хорошо сохранились, будучи герметично запечатанными в голубой глине норвежских погребальных курганов в Туне, Гокстаде и Усеберге: их модели и копии, изготовленные с различной степенью точности, способствовали тому, что образцы этих судов стали восприниматься как типичные военные весельные суда викингов. Однако эти корабли не использовались викингами для длительных морских походов к чужим берегам. Точная копия судна из Гокстада пересекла Атлантику под парусом в 1893 году, что свидетельствует в пользу представления о возможности использования подобного типа судов для походов в Исландию, Гренландию и Америку; это не доказывает, однако, что они в действительности могли участвовать в подобных мероприятиях. В морских путешествиях, предполагающих военные цели, мужчины, принимающие участие в сражениях, могли также сидеть за веслами, но длительные поездки с грузом в открытом море невозможно было предпринимать без паруса и более маленькой команды для управления кораблем (около 15-30 человек), которую нужно было также кормить и платить ей жалованье. Из отчетов о морских путешествиях, данных Отером (Охтхере) и Вульфстаном королю Альфреду, ясно, что их суда двигались только под парусом без использования весел. Хотя такие корабли не сохранились, нам кое-что известно о способе их навигации. Так, например, некоторые характерные черты ладьи, найденной в Гокстаде, могут дать отчетливое представление об их действительной конструкции. Корабль из Усеберга, напротив, в то время как он может многое поведать об искусстве викингов, никогда не мог быть избран даже самым безрассудным норманном для морского путешествия. Степсель мачты этого корабля был расколот (и скреплен вновь при помощи железного обруча), прежде чем он был захоронен, и поэтому представляется чрезвычайно ненадежным для длительного морского путешествия: из-за отсутствия балласта судно не могло бы выдержать ветер, именно это обстоятельство, вероятно, способствовало тому, что его мачта испытала значительное напряжение, которое привело к ее расщеплению.
Корабль из Гокстада в длину составляет 76,5 фута, в ширину – 17 футов, при осадке в 3 фута (руль опускался немного ниже) высота борта над водой в средней части судна составляла 3 фута 9 дюймов. Данные измерения должны вызвать восхищение любого человека командой, которая под руководством капитана Магнуса Андерсона провела подобное судно через Атлантику. Однако вместимость его в современном измерении составляет лишь немногим более 30 тонн, и совершенно ясно, что именно использование весел определило сам дизайн ладьи. Весла, установленные на корабле из Гокстада, не были ни громоздкими, ни длинными, требовавшими широкого взмаха, как, возможно, вообразили себе некоторые. Длина весел составляла только 16 футов (на носу и на корме, где фальшборт был выше линии воды, они длиннее), соответственно они не были больше, чем те, что используются на современных спасательных шлюпках, напротив, весла викингов изготавливались достаточно легкими и с очень узкими лопастями. Недавний опыт, проведенный командами обученных гребцов на воссозданных с большой точностью в современных условиях ладьях викингов, показал, что взмах веслом, который был необходим для продвижения судна по морю, должен был быть коротким и быстрым, отличающимся от взмаха веслом при гребле на реке. Можно с уверенностью говорить о том, что любое судно, которое в большей степени полагалось на парус, нежели на весла, имело большую осадку и высокий надводный борт, и по экономическим причинам – большую вместимость. Однако это не приводило к его неповоротливости, так как на корабле из Гокстада, например, киль установлен на фут глубже в середине корабля, чем на его концах, что свидетельствует о том, что корабелы викингов знали, как легко и быстро заставить судно повернуть на другой галс, усиливая при этом его боковую устойчивость, уравновешивая судно с помощью киля в середине корабля. Более поздняя история о Торберге Скавхогге (Строгале, см. Сагу об Олаве, сыне Трюггви, 88) (он разрушил изогнутый борт корабля, который посчитал неудовлетворительным, одним ударом топора так, что восстановить его уже не представлялось возможным) показывает, что в Скандинавии существовали признанные независимые специалисты в кораблестроении. Однако этих фактов явно недостаточно, чтобы утверждать, что именно подобный вполне научный подход к установке киля корабля обеспечил ему возможность двигаться против ветра, например в случае, если судном управляла слишком малочисленная команда, чтобы грести. Толщина обшивки днища корабля из Гокстада только 1 дюйм толщиной. Это меньше, чем у многих современных судов вчетверо меньшей длины, что, однако, свидетельствует об аналогичном современному рациональном подходе викингов к конструированию корабля. Если бы киль прикреплялся к каркасу, он должен был быть намного толще, иначе скрепления разошлись бы под напором волн. Обшивка, тщательно выделанная из дерева, первоначально была в три раза толще, так что можно сказать, что борта корабля оказывались сшитыми с помощью узких планок, изготовленных из гибких сосновых корней, связанных со шпангоутами. Таким образом, такие преимущества, как максимальная устойчивость и водонепроницаемость судна, оказались объединены с его минимальным весом (и таким образом с максимумом качественных характеристик), напоминая о наиболее технически усовершенствованных современных гоночных машинах, и свидетельствуют, что ладьи викингов изготавливались с таким мастерством, которое находит аналогии только в нашем веке. Основание мачты устанавливалось на кильблоке, составляющем больше 10 футов в длину, чтобы распределять давление потоков воздуха. Далее мачта проходила через еще более длинный бимс (16 футов в длину), взмывая вверх над корабельными настилами, в которых были спроектированы отверстия, тянущиеся по направлению к носовой и кормовой частям судна, так что мачта могла быть легко поднята и опущена. Траверз переднего края каждого фальшборта прикреплял к его внутренней стороне тяжелый бимс с двумя отверстиями, которые были направлены слегка вверх под различными углами. Они, возможно, предназначались, чтобы плотно закрепить конец beiti-ass, иными словами, рангоут, использовавшийся Для расширения основания паруса, который в противном случае оказывался плохо прикрепленным. Однако позиция рангоута, предложенная викингами, давала возможность жестко фиксировать постановку ведущего края паруса так, чтобы корабль мог плавать по направлению потоков ветра. Рангоут должен был быть даже более необходимым на "хавскипах" (морских кораблях викингов) или океанских судах, которые не имели полной команды гребцов, и обеспечение необходимого управления им, без сомнения, становилось предметом особой заботы хозяина судна.
Торстейн Бычья нога, составлявший команду "Длинного змея", корабля короля Олава, участвовал в битве при Свельде, но получил упрек от короля за то, что он не сражался так, как следует – с мечом и копьем, как всем повелевал Бог; напротив, Торстейн использовал свои кулаки, а затем и рангоут, чтобы сбрасывать врагов в море, объясняя свои действия следующим образом: "каждый мужчина должен делать то, что он может" [т. е. знает как]. Его слова говорят о той гордости, которую мог испытывать он, профессиональный моряк-викинг, за свое искусное владение инструментом своего ремесла. Именно рангоут и его разумное использование на морских кораблях освободили мореплавателя от необходимости ожидать попутного ветра, и поэтому, а также по некоторым другим причинам, как мы полагаем, норвежский мореплаватель Отер, описывая королю Альфреду свои путешествия, рассказал, что на Норд – Капе в Норвегии он ждал ветра, чтобы обогнуть мыс и от запада пройти к северу, прежде чем плыть дальше, не признаваясь в том, что он сильно зависел от него. Позднее, рассказывая о своем путешествии, Отер свидетельствует, что ему пришлось ждать настоящего сильного ветра, чтобы войти в Белое Море, но это обстоятельство вполне объяснимо, так как из-за тающего снега там образуется сильное течение: чтобы справиться с таким течением, Отеру не оставалось ничего другого, как войти в Белое море на полной скорости с попутным ветром, не оставляя своему судну никакой возможности лечь в дрейф. Ожидание попутного сильного ветра в Норд-Капе не несет даже оттенка намека на неуверенность Отера или его нежелание предпринимать какие-то действия, но, напротив, свидетельствует об уверенности, свойственной лишь знающему человеку, ожидающему естественного развития событий, каким на самом деле и был Отер. Чтобы обогнуть Норд-Кап, желательно было положиться, как он и сделал, на постепенно затихающие юго-западные ветры, которые выводили корабль, помогая ему обойти превалирующие северо-восточные воздушные потоки. Кроме того, Отеру было необходимо убедиться, что он не находился на пути наступающих и усиливающихся штормовых ветров. Ожидание Отером благоприятного периода, когда ветер сместится к северу от запада, вполне могло иметь место в реальности, так как он знал, что ветры перемещаются против часовой стрелки в таких географических районах, и смещение ветра означало, что шторм был безопасен для его движения на север. Современные капитаны траулеров с большим опытом и хорошим знанием данной территории разделяют эту точку зрения и считают, что если ветер сместился к северу от запада, то он не возникнет снова, и ожидание Отером перемены ветра (что не заняло бы много времени) свидетельствовало, возможно, больше о благоразумии капитана, нежели о действительной необходимости. Скорость, с которой шло его судно, никогда не подвергалась сомнениям, даже если сравнить ее со стандартами XIX века, а некоторые явные неточности, замеченные редакторами в отчете Отера, исчезают, когда мы принимаем во внимание течения, описанные в современных штурманских книгах. Определенный отрезок пути (откорректированный в соответствии с течениями), который проходил корабль Отера за день, очень хорошо согласуется с обычным днем плавания ладьи, описанным в сагах, – 100 миль со скоростью 4 узла. Современные копии корабля из Гокстада с тренированными гребцами показали, что судно могло двигаться с еще большей скоростью. Например, копия корабля, изготовленная в 1893 году, в среднем развивала скорость до И узлов под парусом, но примечательно, что реконструированные суда представляют для нас только относительную важность, так как именно корабль Отера определяет все наши рассуждения о средней скорости и среднем расстоянии обычного морского путешествия.
В настоящее время выделяют две черты, признанные самыми характерными для кораблей викингов. Прежде всего это ряд щитов вдоль фальшборта, а также руль, установленный на правом борту (или на борту управления), а не на корме; все модели кораблей, как бы плохо они ни сохранились, представляют эти признаки. Вывешивание щитов в ряд на фальшборте должно было, возможно, свидетельствовать о знатности и богатстве хозяина корабля, и их устанавливали, только пока судно стояло в гавани. Едва ли викинги выходили в море со щитами, независимо от того, шло судно под парусом или на веслах, ведь в любом случае они серьезно затрудняли бы работу корабля, а их установка не могла быть продиктована какой-то серьезной военной необходимостью, Действительно, мы знаем, как указал X.Шетелиг, что щиты никогда не вывешивали на фальшборте корабля при отправлении его в плавание, но только, когда он стоял в гавани, хотя сохранились свидетельства, что некий исландец отплыл к фьорду на корабле, оснащенном щитами, но поскольку для судна, находящегося в плавании, это не было характерно, он впоследствии даже получил соответствующее прозвище – "Бьерн-щитоносец". Вторая отличительная черта кораблестроения викингов – это руль, который хотя и является с нашей точки зрения довольно необычным, но в действительности его с уверенностью можно назвать одним из лучших примеров совершенного функционального дизайна корабля. Установка руля под килем служила той же цели, которую в настоящее время на судне выполняет современный выдвижной киль или подветренный борт, а именно для усиления боковой устойчивости корабля и, таким образом, повышения эффективности плавания и устойчивости корпуса. Кроме того, руль легко поднимался, чтобы уменьшить осадку корабля, когда тот причаливал. Отсутствие руля на корме делало возможным без усилий поднимать ее на возвышение, что сохраняло судно сухим, прежде чем оно отправлялось в следующее морское плавание.
На парусе корабля из Гокстада, возможно, были изображены красные и белые вертикальные полосы, но резьба на камнях из Готланда показывает смешанный рисунок паруса, состоящий из пересекающихся диагональных линий, из письменных источников нам также известно, что такой рисунок широко использовался. Запутанная сеть между парусом и корпусом, вырезанная на некоторых камнях, иногда интерпретировалась исследователями как декоративное продолжение изображаемого паруса, представляющего традиционное плетение, но при отсутствии свободно двигающихся шкивов на корабле такой парус очень трудно было опустить (мы знаем, что для этого обычно его должен был "оседлать" член команды), особенно когда парус наполнялся ветром. Кажется вероятным предположить, что рисунок на камнях – это сеть линий снастей для уборки парусов; она предоставляла возможность сворачивать парус на реях, а также поддерживала парус и предотвращала его искривление.
Магнитный компас был тогда неизвестен, но некоторые исследователи, в частности С. В. Сельвер, настаивали на том, что викинги использовали какой-то вид солнечного компаса. Тем не менее свидетельства, на которые они ссылаются в этом случае, весьма сомнительны. Однако зная об использовании викингами особого измерения – "eyktarstadr" – (при котором образовывался угол в 60° на юго-запад) в описании географического положения Винланда, с уверенностью можно сказать, что викинги не только представляли связь между солнечной широтой, высотой и долготой, но также имели какие-то средства для определения азимута, об измерении которого свидетельствует "eyktarstadr", позволявший определять местонахождение судна без привязки к каким-то объектам на земле. Несомненно, что для определения азимута требовалось какое-то устройство. Оставляя в стороне вопрос, был ли предмет, найденный в Эйстрибюгде в Гренландии С. Л. Вебеком, в действительности таким прибором, необходимо просто отметить, что, без сомнения, викинги использовали какое-то подобное устройство. Также представляется вероятным, что сохранилась и некая устаревшая карта викингов, показывающая направления и проложенные морские курсы на так называемой "игральной доске", напоминающей средневековые доски с обозначением галса. На них устанавливался колышек, который передвигали на подходящее количество дырочек на доске, чтобы зарегистрировать расстояние, пройденное кораблем в различных направлениях, для определения нового курса.
Секиру, очевидно, стали воспринимать в качестве типичного оружия викингов уже в XIV веке, когда "бородатый" топор с режущим краем, направленным вниз, был назван топором данов. Он представляет наиболее типичный скандинавский вид секиры, который, имея характерную форму (с "бородкой"), появляется во второй половине IX века. Тот факт, что секира сохранила свое типовое имя вплоть до XIV века, т. е. спустя пять веков после того, как сам стиль топора подвергся некоторым изменениям, свидетельствует о том, какое глубокое впечатление она производила на тех, с кем викинги схватывались в сражении. Топор, украшенный в стиле Еллинге, представляет характерную форму, выработанную в X веке, при которой важно было соблюсти симметрию (его лезвие слегка удлинялось вверх и вниз). В 1000 году секира, которую викинги использовали в сражениях на Западе, видимо, имела изящную выпуклость (которую не нарушали ни "бородка", ни угол топора). Она начиналась от узкого лезвия, соприкасающегося с древком, доходя до широкого округлого лезвия, равно сбалансированного над и под точкой соединения с древком. Этот тип секиры получил известность, так как именно его использовали в военных кампаниях Свейна и Кнута (подобные топоры были найдены на дне Темзы недалеко от Старого Лондонского моста, а железные крюки, покоившиеся вместе с ними, вполне возможно связать с атаками Олава на мост, которые описаны в "Саге об Олаве Святом"); этот тип топора, однако, не получил такого широкого распространения, как его предшественники, для которых были характерны низкие края углов лезвия. Они найдены на Оркнейских островах, Ислэе, Дублине и Йорке, т. е. на всей территории, на которой действовали викинги.
Некоторое представление о развитии меча викингов также можно получить, исследуя территорию его распространения. На Шетландских островах мы находим меч с простой треугольной головкой на рукояти и прямой гардой, напоминающий тот, что использовали норвежские поселенцы в Британии в VIII и IX веках. Более поздний тип меча, относящийся к первой половине X века, представлен серией находок, обнаруженных на пространстве от о. Мэн, через всю область Дэнло, до Норвича. У него длинное заостренное треугольное навершие и изогнутая гарда: примеры этого типа также найдены в Норвегии, где все они украшались в стиле английского орнамента. Возможно, данный тип развился в поселении викингов на Британских островах, по-видимому, в то же самое время, что и мечи, которые были более распространены на континенте, но оставались редкими для Британии. У континентальных мечей были прямые гарды с треугольным навершием, расходившимся на три или пять долей, каждая из которых часто принимала форму головы какого-либо животного. Ближайший пример этому типу в Британии – мечи с небрежно выделанными полукруглыми головками на вершине гарды, разделенными на три секции неглубокими желобками. Возможно, что именно эти мечи изображены на монетах викингов, найденных в Йорке и на Нанбарнхольмском камне вблизи него. Два меча этого типа, обнаруженные в Йорке, и некоторые подобные ему – в Ирландии, явно свидетельствуют о том, что Йорк, находившийся на главном пути перемещения викингов с востока на запад, оказывался, таким образом, в гораздо большем соприкосновении с различными европейскими культурами, нежели другие районы Британии.
Другой тип меча, получивший в Британии известность, вполне сопоставимую с распространением боевого топора, найденного на дне Темзы, также обнаружен в этой реке и совершенно не встречается в колониях викингов в Ирландии и Шотландии, хотя в то же время он является типичным для юга и востока Балтики. Этот тип меча относится, возможно, к позднему X веку, периоду правления Свейна и Кнута, и интересен тем, что его орнамент, выполненный на слегка закругленной рукояти, разделен на три доли. Такой меч носил сам Кнут, насколько мы можем судить по его описанию самого себя, которое сохранилось в новом монастырском служебнике (MS Stowe 944).
Наиболее важной частью меча, однако, являются не декоративные черты рукояти и гарды, но лезвие: и во многих случаях можно с уверенностью говорить о том, что оно также часто импортировалось, как, впрочем, и эфес, хотя чаще всего к викингам оно поступало из мастерских Рейна, нежели с Британских островов. Конечно, не все мечи, на которых стоит клеймо Ингельри или Ульфберта, действительно были изготовлены этими прославленными мастерами, но как бы то ни было, действительно, очень часто лезвие ввозили из зарубежных мастерских, а затем подгоняли его к рукояти, чтобы меч, с одной стороны, был удобен, а с другой – удовлетворял местному вкусу, независимо от того, был ли этот вкус английским или скандинавским. Главным украшением лезвия была насечка из металла (волнистый рисунок, напоминающий спинку гадюки, который вполне мог вдохновить поэтов на частое упоминание в своих произведениях этого периода о лезвии со "змеиным орнаментом"). Аслак Лиестоль привел убедительные доказательства того, что Эйрик Кровавая Секира из Йорка, скорее всего, владел мечом данного типа, если, конечно, его интерпретация строки в поэме Эгиля в похваление Эйрика верна. А. Лиестоль также предоставил наиболее убедительное объяснение технологии создания насечки со змеиным рисунком при ковке мечей. Поперечные сечения на мечах с насечками показывают, что на некоторых из них, также как на многих прибрежных камнях, были выгравированы буквы. Данный факт, однако, не являлся бы предметом для обсуждения, если бы прежняя точка зрения (что рисунок создавали путем вбивания полос металла в специальные желобки, выгравированные на поверхности) была верной. А. Лиестоль предполагает, что процесс создания рисунка был очень похож на тот, что применяется в настоящее время в производстве леденцов, украшенных узором. Плоская заготовка, из которой должен был быть произведен меч, сначала прокатывалась в тонкий лист, составлявшийся из двух или трех различных видов стали, и затем разрезалась продольно на полосы, которые в разрезе практически сохраняли равные утлы. После этого полосы скручивались в различных направлениях и вновь разрезались на две половины. Таким образом, вдоль оси получившейся болванки образовывался неровный волнистый рисунок, сформировавшийся при кручении полос, изготовленных из первоначального прокатанного листа. Две половинки образовавшихся болванок затем вновь сковывались вместе, тем самым создавая внешние поверхности новой заготовки. Различные образцы насечек, действительно найденные на мечах викингов этого типа, появились благодаря тому, что мастер каждый раз при изготовлении меча принимал правильное решение, насколько тонко необходимо раскатать первоначальную заготовку, на какое количество брусков необходимо разрезать металлический лист, в каком направлении скручивать полосы, чтобы создать правильную проекцию сечений (над или вдоль оси бруска) для образования внешней стороны меча. Эта техника трудоемка и сложна (А. Лиестоль проанализировал поверхность одного меча, который состоял из пятидесяти восьми первоначально отдельных кусков металла!), но принятая мастерами технология, оказавшаяся вполне понятной для них, красноречиво свидетельствует о выдающихся способностях скандинавских кузнецов, работавших в период эпохи викингов.
Арабские писатели, такие как Аль-Бируни и Аль-Кинди, на которых ссылался профессор Валиди, высоко оценивают два иностранных народа – франков и русов (или шведских поселенцев на территории Руси), способных изготавливать и оставаться неизменно верными своим мечам, сделанным из раскатанного мягкого железа и стали, которые оказываются лучше в холодных условиях, чем мечи, изготовленные из ближневосточной стали (она имеет другое название). Анализ меча этого типа, проведенный Орвиком, показывает, что дополнительные раскатанные листы, из которых изготавливали первоначальные болванки, состояли из стали с 0,2-процентным содержанием углерода и они были тоньше тех, что не имели углеродного наполнения, в свою очередь отражая точную связь между функциями меча и его орнаментом, представляющим широко распространенный и признанный исследователями лучшим рисунок, использовавшийся, таким образом, даже для создания насечки.
Щиты и кольчуги, изображенные на ковре из Байе, не являются типичными для ранних веков эпохи викингов; щит с остроконечным концом и длинная кольчуга сменили более ранние круглые щиты и короткую кольчугу, обнаруженные на рисунках с изображением воинов на камнях в Мидлтоне, хотя они заставляют предположить, что хорошо подогнанный остроконечный шлем с защитой для носа и щек использовался викингами на западе уже в начале X века. Более тщательно изготовленный шлем явился результатом развития тех моделей, что были найдены в Венделе или Саттон-Ху. Очевидно, данный тип сохранился и был изображен на некоторых камнях (например, на Нанбарнхольмском камне), но не являлся обязательной частью снаряжения каждого воина, которое считалось вполне завершенным при наличии копья и короткого ножа с одним режущим краем или сакса с характерным расширением позади острия, образующего угол.
Героические саги о норманнах сыграли второстепенную роль только в сравнении с их кораблями, оказав большое влияние на воображение народов, с которыми викинги сталкивались в своих походах. В переводах Уильяма Морриса и сэра Джорджа Дасента они убедительно свидетельствовали о том, что викинги постепенно переходили от безрассудной жестокости, проявляемой ими в отношении побежденного населения, к определенной лояльности. И их благородные порывы и стремление к порядку стали воспринимать в качестве типичной черты, свойственной "нашим скандинавским предкам", как начали называть викингов. В. П. Кер приводит очень необычное объяснение данной аномалии, когда вдруг жаждущий крови разбойник, отправляющийся в походы в иные страны, дома оказывается почтенным сельским жителем. Исследуя этот вопрос, необходимо учитывать, что лучшие примеры скандинавских саг были записаны и увидели свет благодаря деятельности современников Дж. Чосера, живших три века спустя окончания эпохи викингов. Нет никакого сомнения, однако, что в основе своей саги сохраняли сознательно культивировавшуюся традицию устной передачи информации, которая ни разу не прерывалась начиная с раннего периода эпохи викингов и поэтому может поведать многое об интересующем нас народе, но было бы опасно полагать, что те события и факты, которые излагались в сагах, являются истинной и непреложной правдой об эпохе викингов. Вот что В. П. Кер говорит о сагах: "это запись творившегося "беспредела" – история в прозе, рациональная и безучастная по характеру, взирающая на все события в беспристрастном свете. В целом саги представляют такой вид литературы, которому не нужно ничего перенимать ни от идей гуманизма, ни рационализма". Такая точка зрения справедлива не только в описании характера саг, но и вполне верна в формировании нашего представления об их авторах. Однако мы не должны заблуждаться, приписывая четкость и ясность в описании событий всем архаическим сказителям, которые в X веке сообщали, например, о визите Эгиля в Йорк, – приписывая в большей степени, нежели мы связываем достоинства "Гамлета" или "Макбета" Шекспира с Холиншедом или с утраченными английскими сагами, датируемыми X веком.
Мрачные описания, содержащиеся в "Речах Высокого", соотносимы с периодом викингов в большей степени, нежели уже слегка формализированный героизм некоторых персонажей саг, таких как, например, Гуннлауг или Гуннар. Подобный подход к описанию героев появился в сагах, поскольку те были записаны более поздними почитателями эпохи викингов, и поэтому оказались столь близки по духу переводчикам XIX века. Устная традиция, которую составитель саги использовал как сырой материал, возникла в эпоху викингов, и на ее основании мы можем представить, что захватывало народное воображение в то время. Однако литература периода викингов представлена в сагах только скальдическими поэмами, которые впоследствии цитировали различные авторы, поскольку полагали, что их строки были созданы в тот же период времени, к которому относились описываемые в сагах события. Данные поэмы не представляются нам совершенно удивительными и необъяснимыми, поскольку они всецело являются продуктом своей эпохи. Главный смысл их создания авторами заключается не в том, чтобы представить на наш суд совершенный стих или утонченность литературной идеи, так как сюжеты в скальдической поэзии обычно просты – это, например, восторг, в который викинга привели дары или хороший корабль, похвала конунга, обеспокоенность грозящей опасностью, – поэтому главное усилие автора направлялось в большей степени не на создание изящного повествования, а на конструирование сложного метафорического образа, должного свидетельствовать о некоем виде остроумия и искусности самого сказителя. Часто исследователи проводят аналогии между литературой и скульптурой, что нередко опасно, однако нельзя не признать, что искажение нормального синтаксиса и фантастическая сложность прорисовки частных и малозначительных элементов представляют в скальдической поэзии параллель с искажением и гипертрофированием образа животного, являющегося типичным для искусства викингов. Когда Харальд Суровый, возглавлявший последний набег викингов, произносит перед Стэмфордбриджем стихи по поводу предстоявшей ему битвы:
И встреч ударами
Синей стали
Смело идем
Без доспехов.
Шлемы сияют,
А свой оставил
Я на струге
С кольчугой рядом, –
но затем немедленно извиняется за свою немногословность, заявляя, что "эти стихи не были достаточно хороши, мне придется сочинить лучше", и декламирует другую строфу:
В распре Хильд – мы просьбы
Чтим сладкоречивой
Хносс – главы не склоним –
Праха горсти в страхе.
Несть на сшибке шапок
Гунн оружьем вежу
Плеч мне выше чаши
Бражной ель велела.
(Сага о Харалъде Суровом, 91, перевод стихов О. А. Смирницкой), –
мы чувствуем, что осознали что-то важное, что подводит нас к правильному пониманию взглядов викингов на литературное сочинение. Например, человеческая рука – это земля ястреба, так как во время соколиной охоты викинги помещали на руку сокола, а огонь руки – это золото колец; именно поэтому под фразой "богиня огня на земле ястреба" следует понимать "госпожа", образ (кеннинг), который в поэзии иногда изменяется, если ее автор опускает слово "огонь". Литература викингов, очевидно, включала также трагические баллады о Вельсунгах и различные поэмы о богах, как трагические, так и абсолютно нелепые. Если говорить о других направлениях в литературе, то можно отметить, что у викингов была и высокопрофессиональная поэзия, создававшаяся на заказ по определенному случаю. Современному читателю такая поэзия неизбежно должна показаться недостаточно прочувствованной, особенно если сравнить ее с современной эпохе викингов поэзией англосаксов. Только в некоторых поэмах о море можно ощутить образы как реальной, так и выдуманной действительности, созданные авторами саг.
Если мы проявим достаточную предусмотрительность и осторожность, рассматривая саги как свидетельство определенного литературного вкуса (или событий) эпохи викингов, мы можем многое узнать о контактах между ранней скандинавской литературой и другими европейскими литературами этого периода. Поэтов, работавших на Британских островах на правителей, которые были викингами по происхождению, можно отличить от других авторов, так как для английских поэтов характерен более красочный стиль в изложении событий, описываемых в поэме, и точная рифма и, кроме того, они многое заимствовали от сохранившейся и культивировавшейся на территории англосаксонской Англии латинской поэзии. Неточная рифма и особая стихотворная форма скальдической поэзии уходят корнями в поэзию ирландских профессиональных поэтов, если принять версию, предложенную профессором Турвилль-Петра. Во всей Скандинавии был принят литературный стиль, созданный северными сказителями, сохранившими в своем творчестве ирландские и английские мотивы, которые появились в английской среде, и этот стиль также служат напоминанием об истоках происхождения некоторых декоративных стилей в искусстве викингов. Другую сторону контакта скандинавов с британцами и ирландцами необходимо рассмотреть, опираясь на сохраненный церковными хронистами материал, который использовался более поздними авторами как основа для создания саг. Мы обладаем некоторыми свидетельствами, позволяющими сделать вывод, что епархия архиепископа Йорка, занимавшаяся в том числе и вопросами культуры, находилась на службе у викингов.
Наполненный запутанными историческими событиями период между вторжением Великой Армии в 867 году и смертью Эйрика Кровавая Секира постепенно можно будет восстановить полностью, исследовав чеканку монет, осуществлявшуюся церковными монетными дворами по повелению тех или иных английских правителей скандинавского происхождения, в то время как район Пятиградия, который не обладал ресурсами Йорка, по всей видимости останется во многом неизвестным для историка. К сожалению, воссоздание истории викингов в Британии затрудняется и тем, что церковные хронисты более позднего времени уже не искали оснований для своих сообщений о тех или иных событиях исключительно в устной традиции норманнов, которая господствовала в королевствах викингов, хотя для нас апелляция хронистов к взглядам скандинавов была бы весьма ценна. Тем не менее очевидно, что на территории Британии существовала некая письменная хроника, которая оставалась в Йорке в течение всей его оккупации англосаксами, и она восприняла, хотя и частично, скандинавскую версию, описывая события с точки зрения норманнов и их влияния на интересы викингов, в отличие от других летописцев, которые рассматривали викингов только как врагов. Она, конечно, не сохранилась, но ее существование можно доказать, ссылаясь на то количество письменных сообщений, описывавших события этого периода с норманнской точки зрения, которые представлены церковными летописцами севера Англии, основывавшихся, вероятно, на одном общем письменном источнике. Некоторое указание на восприятие скандинавской точки зрения английскими церковными хронистами содержится также в манускрипте "Англосаксонской хроники", которая является продолжением хроники, созданной в Йорке: она ничего не сообщает о великом поражении скандинавов в битве при Брунанбурге (сражение в долине Винхейд в саге об Эгиле), но представляет отдельные записи о земельных интересах той или иной семьи, которые мы также встречаем в так называемых родовых сагах: "В этом году Ситрик убил своего брата Ньяля в Ирландии".
Однако, реконструируя исторические события, мы не можем всецело полагаться только на интерпретацию литературных источников, которые в любом случае отличаются от литературной формы, существовавшей в тот же период времени в самой Скандинавии эпохи викингов. Но разумное и осторожное использование письменных источников в какой-то степени делает для нас возможным составить свое представление о идеях и целях людей, живших и действовавших в эпоху викингов. С другой стороны, этот период времени часто представляется исследователями как некий необъяснимый взрыв человеческой энергии, сила которого в течение трех веков вела скандинавов через моря известного в то время мира, оставив после себя несколько топонимов, диалектных слов и героические истории, сюжеты которых столь последовательны, что заставляют нас говорить об оригинальном и поэтому легкоузнаваемом стиле и духе.
Алан Л. Биннс
Естественно, что мы, рассуждая о викингах, в первую очередь представляем себе их ладьи, которые являлись величайшими шедеврами кораблестроения, а самих норманнов – вооруженных топорами и мечами, нападающих на какой-то открытый берег лишь по той причине, что именно свои набеги они и воспевали в собственной литературе. Но было бы неверно предполагать, что общество викингов было менее сложным, чем освященное традицией и обособленное христианское общество, которое они разоряли. Вульфстан из Йорка в своей проповеди к англичанам, когда "большинство их преследовалось данами", находит совершенно неестественным, что "если серв ушел от своего лорда к викингам, перешел из христианства в язычество, встречая своего господина в сражении, убивает его, ему не нужно платить вергельд родственникам бывшего господина; а если бы его прежний господин убил серва, он должен был заплатить вергельд за него, как если бы тот был свободным человеком". Тот факт, что значительно большее число свободных людей проживали в "Области датского права", чем в остальной Англии, по данным "Книги Страшного суда", предполагает, что основной характеристикой культуры викингов (во всех случаях их столкновения с другими обществами) была мобильность – не только географическая, но и социальная. Своими достижениями в области кораблестроения, навигации и торговли викинги, кажется, более обязаны технологии, чем цивилизации, а типичное описание норманнов в "Речах Высокого" не является чересчур романтичным и может представляться несоответствующим героическому образу скандинава:
Глупый надеется
Смерти не встретить,
Коль битв избегает,
Но старость настанет –
Никто от нее
Не сыщет защиты.
(Речи Высокого, 16)
или
День хвали вечером,
Жен – на костре,
Меч – после битвы,
Дев – после свадьбы,
Лед – если выдержит,
Пиво – коль выпито.
(Речи Высокого, 81, пер. А. Корсуна)
В данном случае имеет смысл замена образа храброго викинга, пьющего мед из черепов своих врагов в Вальхалле (результат неправильного перевода в XVIII веке поэтической фразы "рог для питья"), образом совершенного "инженера", двигающегося без устали из одной страны в другую, провозглашающего в качестве своего главного принципа правило, что обо всем следует судить только в свете действительного опыта, и готового продавать свои услуги тому, кто предложит за них лучшую цену. Этот образ викинга, по-видимому, нельзя считать более показательным и верным, нежели образ жаждущего крови пирата или благородного дикаря, сложившийся ранее, и для многих он даже может показаться менее привлекательным; в любом случае, представленную фигуру викинга, обладающего несомненными техническими знаниями, невозможно считать чуждой нашей развитой цивилизации, и достоинства викингов, проявляющиеся в их искусстве, ритмическом стихосложении, силе, а также в последовательности и умении работать с любым материалом, достигая при этом значительных высот, могут быть более очевидны именно для нас, чем для наших предков.
Важнейшими основаниями для понимания образа жизни викинга, наделенного значительными техническими знаниями, являются его "инструменты торговли". И здесь мы прежде всего имеем в виду корабли викингов и их оружие, Корабли нам известны благодаря счастливой случайности, так как они хорошо сохранились, будучи герметично запечатанными в голубой глине норвежских погребальных курганов в Туне, Гокстаде и Усеберге: их модели и копии, изготовленные с различной степенью точности, способствовали тому, что образцы этих судов стали восприниматься как типичные военные весельные суда викингов. Однако эти корабли не использовались викингами для длительных морских походов к чужим берегам. Точная копия судна из Гокстада пересекла Атлантику под парусом в 1893 году, что свидетельствует в пользу представления о возможности использования подобного типа судов для походов в Исландию, Гренландию и Америку; это не доказывает, однако, что они в действительности могли участвовать в подобных мероприятиях. В морских путешествиях, предполагающих военные цели, мужчины, принимающие участие в сражениях, могли также сидеть за веслами, но длительные поездки с грузом в открытом море невозможно было предпринимать без паруса и более маленькой команды для управления кораблем (около 15-30 человек), которую нужно было также кормить и платить ей жалованье. Из отчетов о морских путешествиях, данных Отером (Охтхере) и Вульфстаном королю Альфреду, ясно, что их суда двигались только под парусом без использования весел. Хотя такие корабли не сохранились, нам кое-что известно о способе их навигации. Так, например, некоторые характерные черты ладьи, найденной в Гокстаде, могут дать отчетливое представление об их действительной конструкции. Корабль из Усеберга, напротив, в то время как он может многое поведать об искусстве викингов, никогда не мог быть избран даже самым безрассудным норманном для морского путешествия. Степсель мачты этого корабля был расколот (и скреплен вновь при помощи железного обруча), прежде чем он был захоронен, и поэтому представляется чрезвычайно ненадежным для длительного морского путешествия: из-за отсутствия балласта судно не могло бы выдержать ветер, именно это обстоятельство, вероятно, способствовало тому, что его мачта испытала значительное напряжение, которое привело к ее расщеплению.
Корабль из Гокстада в длину составляет 76,5 фута, в ширину – 17 футов, при осадке в 3 фута (руль опускался немного ниже) высота борта над водой в средней части судна составляла 3 фута 9 дюймов. Данные измерения должны вызвать восхищение любого человека командой, которая под руководством капитана Магнуса Андерсона провела подобное судно через Атлантику. Однако вместимость его в современном измерении составляет лишь немногим более 30 тонн, и совершенно ясно, что именно использование весел определило сам дизайн ладьи. Весла, установленные на корабле из Гокстада, не были ни громоздкими, ни длинными, требовавшими широкого взмаха, как, возможно, вообразили себе некоторые. Длина весел составляла только 16 футов (на носу и на корме, где фальшборт был выше линии воды, они длиннее), соответственно они не были больше, чем те, что используются на современных спасательных шлюпках, напротив, весла викингов изготавливались достаточно легкими и с очень узкими лопастями. Недавний опыт, проведенный командами обученных гребцов на воссозданных с большой точностью в современных условиях ладьях викингов, показал, что взмах веслом, который был необходим для продвижения судна по морю, должен был быть коротким и быстрым, отличающимся от взмаха веслом при гребле на реке. Можно с уверенностью говорить о том, что любое судно, которое в большей степени полагалось на парус, нежели на весла, имело большую осадку и высокий надводный борт, и по экономическим причинам – большую вместимость. Однако это не приводило к его неповоротливости, так как на корабле из Гокстада, например, киль установлен на фут глубже в середине корабля, чем на его концах, что свидетельствует о том, что корабелы викингов знали, как легко и быстро заставить судно повернуть на другой галс, усиливая при этом его боковую устойчивость, уравновешивая судно с помощью киля в середине корабля. Более поздняя история о Торберге Скавхогге (Строгале, см. Сагу об Олаве, сыне Трюггви, 88) (он разрушил изогнутый борт корабля, который посчитал неудовлетворительным, одним ударом топора так, что восстановить его уже не представлялось возможным) показывает, что в Скандинавии существовали признанные независимые специалисты в кораблестроении. Однако этих фактов явно недостаточно, чтобы утверждать, что именно подобный вполне научный подход к установке киля корабля обеспечил ему возможность двигаться против ветра, например в случае, если судном управляла слишком малочисленная команда, чтобы грести. Толщина обшивки днища корабля из Гокстада только 1 дюйм толщиной. Это меньше, чем у многих современных судов вчетверо меньшей длины, что, однако, свидетельствует об аналогичном современному рациональном подходе викингов к конструированию корабля. Если бы киль прикреплялся к каркасу, он должен был быть намного толще, иначе скрепления разошлись бы под напором волн. Обшивка, тщательно выделанная из дерева, первоначально была в три раза толще, так что можно сказать, что борта корабля оказывались сшитыми с помощью узких планок, изготовленных из гибких сосновых корней, связанных со шпангоутами. Таким образом, такие преимущества, как максимальная устойчивость и водонепроницаемость судна, оказались объединены с его минимальным весом (и таким образом с максимумом качественных характеристик), напоминая о наиболее технически усовершенствованных современных гоночных машинах, и свидетельствуют, что ладьи викингов изготавливались с таким мастерством, которое находит аналогии только в нашем веке. Основание мачты устанавливалось на кильблоке, составляющем больше 10 футов в длину, чтобы распределять давление потоков воздуха. Далее мачта проходила через еще более длинный бимс (16 футов в длину), взмывая вверх над корабельными настилами, в которых были спроектированы отверстия, тянущиеся по направлению к носовой и кормовой частям судна, так что мачта могла быть легко поднята и опущена. Траверз переднего края каждого фальшборта прикреплял к его внутренней стороне тяжелый бимс с двумя отверстиями, которые были направлены слегка вверх под различными углами. Они, возможно, предназначались, чтобы плотно закрепить конец beiti-ass, иными словами, рангоут, использовавшийся Для расширения основания паруса, который в противном случае оказывался плохо прикрепленным. Однако позиция рангоута, предложенная викингами, давала возможность жестко фиксировать постановку ведущего края паруса так, чтобы корабль мог плавать по направлению потоков ветра. Рангоут должен был быть даже более необходимым на "хавскипах" (морских кораблях викингов) или океанских судах, которые не имели полной команды гребцов, и обеспечение необходимого управления им, без сомнения, становилось предметом особой заботы хозяина судна.
Торстейн Бычья нога, составлявший команду "Длинного змея", корабля короля Олава, участвовал в битве при Свельде, но получил упрек от короля за то, что он не сражался так, как следует – с мечом и копьем, как всем повелевал Бог; напротив, Торстейн использовал свои кулаки, а затем и рангоут, чтобы сбрасывать врагов в море, объясняя свои действия следующим образом: "каждый мужчина должен делать то, что он может" [т. е. знает как]. Его слова говорят о той гордости, которую мог испытывать он, профессиональный моряк-викинг, за свое искусное владение инструментом своего ремесла. Именно рангоут и его разумное использование на морских кораблях освободили мореплавателя от необходимости ожидать попутного ветра, и поэтому, а также по некоторым другим причинам, как мы полагаем, норвежский мореплаватель Отер, описывая королю Альфреду свои путешествия, рассказал, что на Норд – Капе в Норвегии он ждал ветра, чтобы обогнуть мыс и от запада пройти к северу, прежде чем плыть дальше, не признаваясь в том, что он сильно зависел от него. Позднее, рассказывая о своем путешествии, Отер свидетельствует, что ему пришлось ждать настоящего сильного ветра, чтобы войти в Белое Море, но это обстоятельство вполне объяснимо, так как из-за тающего снега там образуется сильное течение: чтобы справиться с таким течением, Отеру не оставалось ничего другого, как войти в Белое море на полной скорости с попутным ветром, не оставляя своему судну никакой возможности лечь в дрейф. Ожидание попутного сильного ветра в Норд-Капе не несет даже оттенка намека на неуверенность Отера или его нежелание предпринимать какие-то действия, но, напротив, свидетельствует об уверенности, свойственной лишь знающему человеку, ожидающему естественного развития событий, каким на самом деле и был Отер. Чтобы обогнуть Норд-Кап, желательно было положиться, как он и сделал, на постепенно затихающие юго-западные ветры, которые выводили корабль, помогая ему обойти превалирующие северо-восточные воздушные потоки. Кроме того, Отеру было необходимо убедиться, что он не находился на пути наступающих и усиливающихся штормовых ветров. Ожидание Отером благоприятного периода, когда ветер сместится к северу от запада, вполне могло иметь место в реальности, так как он знал, что ветры перемещаются против часовой стрелки в таких географических районах, и смещение ветра означало, что шторм был безопасен для его движения на север. Современные капитаны траулеров с большим опытом и хорошим знанием данной территории разделяют эту точку зрения и считают, что если ветер сместился к северу от запада, то он не возникнет снова, и ожидание Отером перемены ветра (что не заняло бы много времени) свидетельствовало, возможно, больше о благоразумии капитана, нежели о действительной необходимости. Скорость, с которой шло его судно, никогда не подвергалась сомнениям, даже если сравнить ее со стандартами XIX века, а некоторые явные неточности, замеченные редакторами в отчете Отера, исчезают, когда мы принимаем во внимание течения, описанные в современных штурманских книгах. Определенный отрезок пути (откорректированный в соответствии с течениями), который проходил корабль Отера за день, очень хорошо согласуется с обычным днем плавания ладьи, описанным в сагах, – 100 миль со скоростью 4 узла. Современные копии корабля из Гокстада с тренированными гребцами показали, что судно могло двигаться с еще большей скоростью. Например, копия корабля, изготовленная в 1893 году, в среднем развивала скорость до И узлов под парусом, но примечательно, что реконструированные суда представляют для нас только относительную важность, так как именно корабль Отера определяет все наши рассуждения о средней скорости и среднем расстоянии обычного морского путешествия.
В настоящее время выделяют две черты, признанные самыми характерными для кораблей викингов. Прежде всего это ряд щитов вдоль фальшборта, а также руль, установленный на правом борту (или на борту управления), а не на корме; все модели кораблей, как бы плохо они ни сохранились, представляют эти признаки. Вывешивание щитов в ряд на фальшборте должно было, возможно, свидетельствовать о знатности и богатстве хозяина корабля, и их устанавливали, только пока судно стояло в гавани. Едва ли викинги выходили в море со щитами, независимо от того, шло судно под парусом или на веслах, ведь в любом случае они серьезно затрудняли бы работу корабля, а их установка не могла быть продиктована какой-то серьезной военной необходимостью, Действительно, мы знаем, как указал X.Шетелиг, что щиты никогда не вывешивали на фальшборте корабля при отправлении его в плавание, но только, когда он стоял в гавани, хотя сохранились свидетельства, что некий исландец отплыл к фьорду на корабле, оснащенном щитами, но поскольку для судна, находящегося в плавании, это не было характерно, он впоследствии даже получил соответствующее прозвище – "Бьерн-щитоносец". Вторая отличительная черта кораблестроения викингов – это руль, который хотя и является с нашей точки зрения довольно необычным, но в действительности его с уверенностью можно назвать одним из лучших примеров совершенного функционального дизайна корабля. Установка руля под килем служила той же цели, которую в настоящее время на судне выполняет современный выдвижной киль или подветренный борт, а именно для усиления боковой устойчивости корабля и, таким образом, повышения эффективности плавания и устойчивости корпуса. Кроме того, руль легко поднимался, чтобы уменьшить осадку корабля, когда тот причаливал. Отсутствие руля на корме делало возможным без усилий поднимать ее на возвышение, что сохраняло судно сухим, прежде чем оно отправлялось в следующее морское плавание.
На парусе корабля из Гокстада, возможно, были изображены красные и белые вертикальные полосы, но резьба на камнях из Готланда показывает смешанный рисунок паруса, состоящий из пересекающихся диагональных линий, из письменных источников нам также известно, что такой рисунок широко использовался. Запутанная сеть между парусом и корпусом, вырезанная на некоторых камнях, иногда интерпретировалась исследователями как декоративное продолжение изображаемого паруса, представляющего традиционное плетение, но при отсутствии свободно двигающихся шкивов на корабле такой парус очень трудно было опустить (мы знаем, что для этого обычно его должен был "оседлать" член команды), особенно когда парус наполнялся ветром. Кажется вероятным предположить, что рисунок на камнях – это сеть линий снастей для уборки парусов; она предоставляла возможность сворачивать парус на реях, а также поддерживала парус и предотвращала его искривление.
Магнитный компас был тогда неизвестен, но некоторые исследователи, в частности С. В. Сельвер, настаивали на том, что викинги использовали какой-то вид солнечного компаса. Тем не менее свидетельства, на которые они ссылаются в этом случае, весьма сомнительны. Однако зная об использовании викингами особого измерения – "eyktarstadr" – (при котором образовывался угол в 60° на юго-запад) в описании географического положения Винланда, с уверенностью можно сказать, что викинги не только представляли связь между солнечной широтой, высотой и долготой, но также имели какие-то средства для определения азимута, об измерении которого свидетельствует "eyktarstadr", позволявший определять местонахождение судна без привязки к каким-то объектам на земле. Несомненно, что для определения азимута требовалось какое-то устройство. Оставляя в стороне вопрос, был ли предмет, найденный в Эйстрибюгде в Гренландии С. Л. Вебеком, в действительности таким прибором, необходимо просто отметить, что, без сомнения, викинги использовали какое-то подобное устройство. Также представляется вероятным, что сохранилась и некая устаревшая карта викингов, показывающая направления и проложенные морские курсы на так называемой "игральной доске", напоминающей средневековые доски с обозначением галса. На них устанавливался колышек, который передвигали на подходящее количество дырочек на доске, чтобы зарегистрировать расстояние, пройденное кораблем в различных направлениях, для определения нового курса.
Секиру, очевидно, стали воспринимать в качестве типичного оружия викингов уже в XIV веке, когда "бородатый" топор с режущим краем, направленным вниз, был назван топором данов. Он представляет наиболее типичный скандинавский вид секиры, который, имея характерную форму (с "бородкой"), появляется во второй половине IX века. Тот факт, что секира сохранила свое типовое имя вплоть до XIV века, т. е. спустя пять веков после того, как сам стиль топора подвергся некоторым изменениям, свидетельствует о том, какое глубокое впечатление она производила на тех, с кем викинги схватывались в сражении. Топор, украшенный в стиле Еллинге, представляет характерную форму, выработанную в X веке, при которой важно было соблюсти симметрию (его лезвие слегка удлинялось вверх и вниз). В 1000 году секира, которую викинги использовали в сражениях на Западе, видимо, имела изящную выпуклость (которую не нарушали ни "бородка", ни угол топора). Она начиналась от узкого лезвия, соприкасающегося с древком, доходя до широкого округлого лезвия, равно сбалансированного над и под точкой соединения с древком. Этот тип секиры получил известность, так как именно его использовали в военных кампаниях Свейна и Кнута (подобные топоры были найдены на дне Темзы недалеко от Старого Лондонского моста, а железные крюки, покоившиеся вместе с ними, вполне возможно связать с атаками Олава на мост, которые описаны в "Саге об Олаве Святом"); этот тип топора, однако, не получил такого широкого распространения, как его предшественники, для которых были характерны низкие края углов лезвия. Они найдены на Оркнейских островах, Ислэе, Дублине и Йорке, т. е. на всей территории, на которой действовали викинги.
Некоторое представление о развитии меча викингов также можно получить, исследуя территорию его распространения. На Шетландских островах мы находим меч с простой треугольной головкой на рукояти и прямой гардой, напоминающий тот, что использовали норвежские поселенцы в Британии в VIII и IX веках. Более поздний тип меча, относящийся к первой половине X века, представлен серией находок, обнаруженных на пространстве от о. Мэн, через всю область Дэнло, до Норвича. У него длинное заостренное треугольное навершие и изогнутая гарда: примеры этого типа также найдены в Норвегии, где все они украшались в стиле английского орнамента. Возможно, данный тип развился в поселении викингов на Британских островах, по-видимому, в то же самое время, что и мечи, которые были более распространены на континенте, но оставались редкими для Британии. У континентальных мечей были прямые гарды с треугольным навершием, расходившимся на три или пять долей, каждая из которых часто принимала форму головы какого-либо животного. Ближайший пример этому типу в Британии – мечи с небрежно выделанными полукруглыми головками на вершине гарды, разделенными на три секции неглубокими желобками. Возможно, что именно эти мечи изображены на монетах викингов, найденных в Йорке и на Нанбарнхольмском камне вблизи него. Два меча этого типа, обнаруженные в Йорке, и некоторые подобные ему – в Ирландии, явно свидетельствуют о том, что Йорк, находившийся на главном пути перемещения викингов с востока на запад, оказывался, таким образом, в гораздо большем соприкосновении с различными европейскими культурами, нежели другие районы Британии.
Другой тип меча, получивший в Британии известность, вполне сопоставимую с распространением боевого топора, найденного на дне Темзы, также обнаружен в этой реке и совершенно не встречается в колониях викингов в Ирландии и Шотландии, хотя в то же время он является типичным для юга и востока Балтики. Этот тип меча относится, возможно, к позднему X веку, периоду правления Свейна и Кнута, и интересен тем, что его орнамент, выполненный на слегка закругленной рукояти, разделен на три доли. Такой меч носил сам Кнут, насколько мы можем судить по его описанию самого себя, которое сохранилось в новом монастырском служебнике (MS Stowe 944).
Наиболее важной частью меча, однако, являются не декоративные черты рукояти и гарды, но лезвие: и во многих случаях можно с уверенностью говорить о том, что оно также часто импортировалось, как, впрочем, и эфес, хотя чаще всего к викингам оно поступало из мастерских Рейна, нежели с Британских островов. Конечно, не все мечи, на которых стоит клеймо Ингельри или Ульфберта, действительно были изготовлены этими прославленными мастерами, но как бы то ни было, действительно, очень часто лезвие ввозили из зарубежных мастерских, а затем подгоняли его к рукояти, чтобы меч, с одной стороны, был удобен, а с другой – удовлетворял местному вкусу, независимо от того, был ли этот вкус английским или скандинавским. Главным украшением лезвия была насечка из металла (волнистый рисунок, напоминающий спинку гадюки, который вполне мог вдохновить поэтов на частое упоминание в своих произведениях этого периода о лезвии со "змеиным орнаментом"). Аслак Лиестоль привел убедительные доказательства того, что Эйрик Кровавая Секира из Йорка, скорее всего, владел мечом данного типа, если, конечно, его интерпретация строки в поэме Эгиля в похваление Эйрика верна. А. Лиестоль также предоставил наиболее убедительное объяснение технологии создания насечки со змеиным рисунком при ковке мечей. Поперечные сечения на мечах с насечками показывают, что на некоторых из них, также как на многих прибрежных камнях, были выгравированы буквы. Данный факт, однако, не являлся бы предметом для обсуждения, если бы прежняя точка зрения (что рисунок создавали путем вбивания полос металла в специальные желобки, выгравированные на поверхности) была верной. А. Лиестоль предполагает, что процесс создания рисунка был очень похож на тот, что применяется в настоящее время в производстве леденцов, украшенных узором. Плоская заготовка, из которой должен был быть произведен меч, сначала прокатывалась в тонкий лист, составлявшийся из двух или трех различных видов стали, и затем разрезалась продольно на полосы, которые в разрезе практически сохраняли равные утлы. После этого полосы скручивались в различных направлениях и вновь разрезались на две половины. Таким образом, вдоль оси получившейся болванки образовывался неровный волнистый рисунок, сформировавшийся при кручении полос, изготовленных из первоначального прокатанного листа. Две половинки образовавшихся болванок затем вновь сковывались вместе, тем самым создавая внешние поверхности новой заготовки. Различные образцы насечек, действительно найденные на мечах викингов этого типа, появились благодаря тому, что мастер каждый раз при изготовлении меча принимал правильное решение, насколько тонко необходимо раскатать первоначальную заготовку, на какое количество брусков необходимо разрезать металлический лист, в каком направлении скручивать полосы, чтобы создать правильную проекцию сечений (над или вдоль оси бруска) для образования внешней стороны меча. Эта техника трудоемка и сложна (А. Лиестоль проанализировал поверхность одного меча, который состоял из пятидесяти восьми первоначально отдельных кусков металла!), но принятая мастерами технология, оказавшаяся вполне понятной для них, красноречиво свидетельствует о выдающихся способностях скандинавских кузнецов, работавших в период эпохи викингов.
Арабские писатели, такие как Аль-Бируни и Аль-Кинди, на которых ссылался профессор Валиди, высоко оценивают два иностранных народа – франков и русов (или шведских поселенцев на территории Руси), способных изготавливать и оставаться неизменно верными своим мечам, сделанным из раскатанного мягкого железа и стали, которые оказываются лучше в холодных условиях, чем мечи, изготовленные из ближневосточной стали (она имеет другое название). Анализ меча этого типа, проведенный Орвиком, показывает, что дополнительные раскатанные листы, из которых изготавливали первоначальные болванки, состояли из стали с 0,2-процентным содержанием углерода и они были тоньше тех, что не имели углеродного наполнения, в свою очередь отражая точную связь между функциями меча и его орнаментом, представляющим широко распространенный и признанный исследователями лучшим рисунок, использовавшийся, таким образом, даже для создания насечки.
Щиты и кольчуги, изображенные на ковре из Байе, не являются типичными для ранних веков эпохи викингов; щит с остроконечным концом и длинная кольчуга сменили более ранние круглые щиты и короткую кольчугу, обнаруженные на рисунках с изображением воинов на камнях в Мидлтоне, хотя они заставляют предположить, что хорошо подогнанный остроконечный шлем с защитой для носа и щек использовался викингами на западе уже в начале X века. Более тщательно изготовленный шлем явился результатом развития тех моделей, что были найдены в Венделе или Саттон-Ху. Очевидно, данный тип сохранился и был изображен на некоторых камнях (например, на Нанбарнхольмском камне), но не являлся обязательной частью снаряжения каждого воина, которое считалось вполне завершенным при наличии копья и короткого ножа с одним режущим краем или сакса с характерным расширением позади острия, образующего угол.
Героические саги о норманнах сыграли второстепенную роль только в сравнении с их кораблями, оказав большое влияние на воображение народов, с которыми викинги сталкивались в своих походах. В переводах Уильяма Морриса и сэра Джорджа Дасента они убедительно свидетельствовали о том, что викинги постепенно переходили от безрассудной жестокости, проявляемой ими в отношении побежденного населения, к определенной лояльности. И их благородные порывы и стремление к порядку стали воспринимать в качестве типичной черты, свойственной "нашим скандинавским предкам", как начали называть викингов. В. П. Кер приводит очень необычное объяснение данной аномалии, когда вдруг жаждущий крови разбойник, отправляющийся в походы в иные страны, дома оказывается почтенным сельским жителем. Исследуя этот вопрос, необходимо учитывать, что лучшие примеры скандинавских саг были записаны и увидели свет благодаря деятельности современников Дж. Чосера, живших три века спустя окончания эпохи викингов. Нет никакого сомнения, однако, что в основе своей саги сохраняли сознательно культивировавшуюся традицию устной передачи информации, которая ни разу не прерывалась начиная с раннего периода эпохи викингов и поэтому может поведать многое об интересующем нас народе, но было бы опасно полагать, что те события и факты, которые излагались в сагах, являются истинной и непреложной правдой об эпохе викингов. Вот что В. П. Кер говорит о сагах: "это запись творившегося "беспредела" – история в прозе, рациональная и безучастная по характеру, взирающая на все события в беспристрастном свете. В целом саги представляют такой вид литературы, которому не нужно ничего перенимать ни от идей гуманизма, ни рационализма". Такая точка зрения справедлива не только в описании характера саг, но и вполне верна в формировании нашего представления об их авторах. Однако мы не должны заблуждаться, приписывая четкость и ясность в описании событий всем архаическим сказителям, которые в X веке сообщали, например, о визите Эгиля в Йорк, – приписывая в большей степени, нежели мы связываем достоинства "Гамлета" или "Макбета" Шекспира с Холиншедом или с утраченными английскими сагами, датируемыми X веком.
Мрачные описания, содержащиеся в "Речах Высокого", соотносимы с периодом викингов в большей степени, нежели уже слегка формализированный героизм некоторых персонажей саг, таких как, например, Гуннлауг или Гуннар. Подобный подход к описанию героев появился в сагах, поскольку те были записаны более поздними почитателями эпохи викингов, и поэтому оказались столь близки по духу переводчикам XIX века. Устная традиция, которую составитель саги использовал как сырой материал, возникла в эпоху викингов, и на ее основании мы можем представить, что захватывало народное воображение в то время. Однако литература периода викингов представлена в сагах только скальдическими поэмами, которые впоследствии цитировали различные авторы, поскольку полагали, что их строки были созданы в тот же период времени, к которому относились описываемые в сагах события. Данные поэмы не представляются нам совершенно удивительными и необъяснимыми, поскольку они всецело являются продуктом своей эпохи. Главный смысл их создания авторами заключается не в том, чтобы представить на наш суд совершенный стих или утонченность литературной идеи, так как сюжеты в скальдической поэзии обычно просты – это, например, восторг, в который викинга привели дары или хороший корабль, похвала конунга, обеспокоенность грозящей опасностью, – поэтому главное усилие автора направлялось в большей степени не на создание изящного повествования, а на конструирование сложного метафорического образа, должного свидетельствовать о некоем виде остроумия и искусности самого сказителя. Часто исследователи проводят аналогии между литературой и скульптурой, что нередко опасно, однако нельзя не признать, что искажение нормального синтаксиса и фантастическая сложность прорисовки частных и малозначительных элементов представляют в скальдической поэзии параллель с искажением и гипертрофированием образа животного, являющегося типичным для искусства викингов. Когда Харальд Суровый, возглавлявший последний набег викингов, произносит перед Стэмфордбриджем стихи по поводу предстоявшей ему битвы:
И встреч ударами
Синей стали
Смело идем
Без доспехов.
Шлемы сияют,
А свой оставил
Я на струге
С кольчугой рядом, –
но затем немедленно извиняется за свою немногословность, заявляя, что "эти стихи не были достаточно хороши, мне придется сочинить лучше", и декламирует другую строфу:
В распре Хильд – мы просьбы
Чтим сладкоречивой
Хносс – главы не склоним –
Праха горсти в страхе.
Несть на сшибке шапок
Гунн оружьем вежу
Плеч мне выше чаши
Бражной ель велела.
(Сага о Харалъде Суровом, 91, перевод стихов О. А. Смирницкой), –
мы чувствуем, что осознали что-то важное, что подводит нас к правильному пониманию взглядов викингов на литературное сочинение. Например, человеческая рука – это земля ястреба, так как во время соколиной охоты викинги помещали на руку сокола, а огонь руки – это золото колец; именно поэтому под фразой "богиня огня на земле ястреба" следует понимать "госпожа", образ (кеннинг), который в поэзии иногда изменяется, если ее автор опускает слово "огонь". Литература викингов, очевидно, включала также трагические баллады о Вельсунгах и различные поэмы о богах, как трагические, так и абсолютно нелепые. Если говорить о других направлениях в литературе, то можно отметить, что у викингов была и высокопрофессиональная поэзия, создававшаяся на заказ по определенному случаю. Современному читателю такая поэзия неизбежно должна показаться недостаточно прочувствованной, особенно если сравнить ее с современной эпохе викингов поэзией англосаксов. Только в некоторых поэмах о море можно ощутить образы как реальной, так и выдуманной действительности, созданные авторами саг.
Если мы проявим достаточную предусмотрительность и осторожность, рассматривая саги как свидетельство определенного литературного вкуса (или событий) эпохи викингов, мы можем многое узнать о контактах между ранней скандинавской литературой и другими европейскими литературами этого периода. Поэтов, работавших на Британских островах на правителей, которые были викингами по происхождению, можно отличить от других авторов, так как для английских поэтов характерен более красочный стиль в изложении событий, описываемых в поэме, и точная рифма и, кроме того, они многое заимствовали от сохранившейся и культивировавшейся на территории англосаксонской Англии латинской поэзии. Неточная рифма и особая стихотворная форма скальдической поэзии уходят корнями в поэзию ирландских профессиональных поэтов, если принять версию, предложенную профессором Турвилль-Петра. Во всей Скандинавии был принят литературный стиль, созданный северными сказителями, сохранившими в своем творчестве ирландские и английские мотивы, которые появились в английской среде, и этот стиль также служат напоминанием об истоках происхождения некоторых декоративных стилей в искусстве викингов. Другую сторону контакта скандинавов с британцами и ирландцами необходимо рассмотреть, опираясь на сохраненный церковными хронистами материал, который использовался более поздними авторами как основа для создания саг. Мы обладаем некоторыми свидетельствами, позволяющими сделать вывод, что епархия архиепископа Йорка, занимавшаяся в том числе и вопросами культуры, находилась на службе у викингов.
Наполненный запутанными историческими событиями период между вторжением Великой Армии в 867 году и смертью Эйрика Кровавая Секира постепенно можно будет восстановить полностью, исследовав чеканку монет, осуществлявшуюся церковными монетными дворами по повелению тех или иных английских правителей скандинавского происхождения, в то время как район Пятиградия, который не обладал ресурсами Йорка, по всей видимости останется во многом неизвестным для историка. К сожалению, воссоздание истории викингов в Британии затрудняется и тем, что церковные хронисты более позднего времени уже не искали оснований для своих сообщений о тех или иных событиях исключительно в устной традиции норманнов, которая господствовала в королевствах викингов, хотя для нас апелляция хронистов к взглядам скандинавов была бы весьма ценна. Тем не менее очевидно, что на территории Британии существовала некая письменная хроника, которая оставалась в Йорке в течение всей его оккупации англосаксами, и она восприняла, хотя и частично, скандинавскую версию, описывая события с точки зрения норманнов и их влияния на интересы викингов, в отличие от других летописцев, которые рассматривали викингов только как врагов. Она, конечно, не сохранилась, но ее существование можно доказать, ссылаясь на то количество письменных сообщений, описывавших события этого периода с норманнской точки зрения, которые представлены церковными летописцами севера Англии, основывавшихся, вероятно, на одном общем письменном источнике. Некоторое указание на восприятие скандинавской точки зрения английскими церковными хронистами содержится также в манускрипте "Англосаксонской хроники", которая является продолжением хроники, созданной в Йорке: она ничего не сообщает о великом поражении скандинавов в битве при Брунанбурге (сражение в долине Винхейд в саге об Эгиле), но представляет отдельные записи о земельных интересах той или иной семьи, которые мы также встречаем в так называемых родовых сагах: "В этом году Ситрик убил своего брата Ньяля в Ирландии".
Однако, реконструируя исторические события, мы не можем всецело полагаться только на интерпретацию литературных источников, которые в любом случае отличаются от литературной формы, существовавшей в тот же период времени в самой Скандинавии эпохи викингов. Но разумное и осторожное использование письменных источников в какой-то степени делает для нас возможным составить свое представление о идеях и целях людей, живших и действовавших в эпоху викингов. С другой стороны, этот период времени часто представляется исследователями как некий необъяснимый взрыв человеческой энергии, сила которого в течение трех веков вела скандинавов через моря известного в то время мира, оставив после себя несколько топонимов, диалектных слов и героические истории, сюжеты которых столь последовательны, что заставляют нас говорить об оригинальном и поэтому легкоузнаваемом стиле и духе.
Алан Л. Биннс
- - - Сообщение автоматически склеено - - -
Глава 1. Скандинавские истоки
Спойлер (раскрыть)
Любая новая культура обычно является результатом постепенного развития, но в некоторых условиях значительные изменения могут происходить столь быстро, что мы оказываемся лишены возможности определить решающие факторы, воздействовавшие на процесс становления культуры. Контакты с другими странами важны, но не могут выступать в качестве единственных определяющих факторов культурного развития. Для Скандинавии эпоха викингов, на первый взгляд, может представляться периодом подобного резкого скачка в развитии культуры, но более пристальное изучение археологического материала свидетельствует, что в этот период были сохранены все основные признаки культуры, сложившейся до эпохи викингов. Постепенное ее развитие в контакте с Западной Европой уже происходило в предшествующий период, в Вендельскую эпоху, названную так по месту в Упланде (Средняя Швеция), где были обнаружены захоронения в ладьях. В данных захоронениях, как и в других захоронениях в ладьях, умершие погребались с пищей, оружием и предметами быта, среди которых уже были найдены стеклянные кубки и шерстяная одежда из Западной Европы.
Большой хутор на острове Хельге на озере Меларен, в 12 милях от Стокгольма, находился в тесном контакте с Западной Европой уже в VIII веке, а его владельцы, по всей видимости, были торговцами-мореплавателями и бондами (сельскими хозяевами). Орнамент с изображениями животных, обнаруженный на предметах, например изготовленных из металла, из скандинавских погребений этого времени, также свидетельствует о связи с Западной Европой и о том, что искусство резьбы по дереву в это время было забыто мастером, работавшим с другим материалом; однако более адекватным проводником к пониманию идей рассматриваемой эпохи (которая не оставила нам письменных источников) является художественная резьба на камнях на острове Готланд, в особенности резьба, которая относится к VIII веку. Изображения на камнях представляют Вальхаллу и сцены из легенды о Нибелунгах, напоминающие об исландских сагах и скальдах, которые ассоциировались с эпохой викингов; так как поэмы скандинавского происхождения этой эпохи не сохранились, древнеанглийский "Беовульф" с богатым материалом по истории Скандинавии является нашим единственным письменным источником, сопоставимым с археологическими данными.
Археологический материал эпохи Вендель ясно свидетельствует об одном факте: за ранними эпизодическими контактами скандинавов с другими балтийскими землями вскоре последовала колонизация последних. В Гробине, на востоке от Либавы (совр. Лиепая) в Курляндии (Латвия) Биргер Нерман, проводя раскопки с 1929 года, обнаружил три отдельных поля погребении, относящихся приблизительно к периоду от 650-го до 800 года. В одном из захоронений, содержащем около тысячи кремированных останков, были найдены как оружие, так и броши, которые представляли собой типичные образцы искусства, развивавшегося на острове Готланд. К этому же типу относится еще одно из данных полей погребений. Совершенно иные черты были свойственны третьему полю. Над его захоронениями возводились курганы, и предметы, обнаруженные в погребениях этого типа, свидетельствуют о контактах уроженцев Гробиня с жителями долины оз. Меларен в Средней Швеции. Недалеко от Гробиня располагается большой "форт", окруженный земляным валом. На его территории найдены наконечники стрел и керамика меларнского типа. Возможно, Гробиня – это тот самый Зеебург, город семи тысяч воинов, упоминание о котором мы находим у Римберта в жизнеописании святого Ансгария. Также сочинение Римберта указывало на существование "форта" в Апулии, которая находилась, как сообщает автор, южнее Гробиня в Курляндии (совр. Апуоле в северо-западной Литве), где действительно был обнаружен один из крупнейших древних "фортов" на Балтике. Представляется даже возможным предположить, что множество наконечников стрел, которые были найдены в насыпи перед "фортом", являются свидетельством шведских набегов на территорию современной Литвы.
Другая колония Готланда на южном берегу Балтики находилась рядом с Эльбингом. Возможно, это укрепленное поселение можно считать "офортом" Трусо, которое описал Вульфстан королю Альфреду. Погребения на территории этой колонии, представляющие типичные черты захоронений острова Готланд, появляются на территории Балтики уже в VIII веке и сохраняются вплоть до эпохи викингов.
У нас нет свидетельств о строителях и жителях этих поселений, несмотря на то, что в нашем распоряжении находятся запутанные рассказы Харальда Серая Шкура и Сигурда Хринга в более поздних сагах. Только от последующей эпохи викингов сохранились письменные источники. Но даже несмотря на сочинения Римберта, Отера и Вульфстана, для того чтобы исследовать историю Скандинавии в данный период, мы практически всецело должны полагаться на археологические данные.
Климат
Климат и условия жизни населения не подверглись радикальным изменениям. Распространение людей по территории Скандинавии можно проследить благодаря археологическим данным и топонимам: плотность населения, выросшая в Западной Европе, как, впрочем, и в Скандинавии, начиная с VII века достигла высшего пика в X веке. В Норвегии, например, в течение всего VII века хутора строились на гористых землях, на месте которых сейчас располагаются горные пустоши. Возможно, что в то время деревья на склонах росли немного выше, чем сейчас, но люди оказывались не готовы отстаивать свои отдаленные поселения на территории, отвоеванной у природы, и, исследуя поздний период эпохи викингов, в этих местах мы уже не встречаем археологических находок, так как люди покинули свои поселения, и те просто превратились в летние пастбища. В то же время наиболее легкие песчаные почвы и морена, по-видимому, находились в активном использовании, а более тяжелый глинистый грунт должен был ждать наступления XVIII века и появления мелиоративной системы, чтобы люди могли использовать эти земли не только в качестве пастбищ.
Большой хутор на острове Хельге на озере Меларен, в 12 милях от Стокгольма, находился в тесном контакте с Западной Европой уже в VIII веке, а его владельцы, по всей видимости, были торговцами-мореплавателями и бондами (сельскими хозяевами). Орнамент с изображениями животных, обнаруженный на предметах, например изготовленных из металла, из скандинавских погребений этого времени, также свидетельствует о связи с Западной Европой и о том, что искусство резьбы по дереву в это время было забыто мастером, работавшим с другим материалом; однако более адекватным проводником к пониманию идей рассматриваемой эпохи (которая не оставила нам письменных источников) является художественная резьба на камнях на острове Готланд, в особенности резьба, которая относится к VIII веку. Изображения на камнях представляют Вальхаллу и сцены из легенды о Нибелунгах, напоминающие об исландских сагах и скальдах, которые ассоциировались с эпохой викингов; так как поэмы скандинавского происхождения этой эпохи не сохранились, древнеанглийский "Беовульф" с богатым материалом по истории Скандинавии является нашим единственным письменным источником, сопоставимым с археологическими данными.
Археологический материал эпохи Вендель ясно свидетельствует об одном факте: за ранними эпизодическими контактами скандинавов с другими балтийскими землями вскоре последовала колонизация последних. В Гробине, на востоке от Либавы (совр. Лиепая) в Курляндии (Латвия) Биргер Нерман, проводя раскопки с 1929 года, обнаружил три отдельных поля погребении, относящихся приблизительно к периоду от 650-го до 800 года. В одном из захоронений, содержащем около тысячи кремированных останков, были найдены как оружие, так и броши, которые представляли собой типичные образцы искусства, развивавшегося на острове Готланд. К этому же типу относится еще одно из данных полей погребений. Совершенно иные черты были свойственны третьему полю. Над его захоронениями возводились курганы, и предметы, обнаруженные в погребениях этого типа, свидетельствуют о контактах уроженцев Гробиня с жителями долины оз. Меларен в Средней Швеции. Недалеко от Гробиня располагается большой "форт", окруженный земляным валом. На его территории найдены наконечники стрел и керамика меларнского типа. Возможно, Гробиня – это тот самый Зеебург, город семи тысяч воинов, упоминание о котором мы находим у Римберта в жизнеописании святого Ансгария. Также сочинение Римберта указывало на существование "форта" в Апулии, которая находилась, как сообщает автор, южнее Гробиня в Курляндии (совр. Апуоле в северо-западной Литве), где действительно был обнаружен один из крупнейших древних "фортов" на Балтике. Представляется даже возможным предположить, что множество наконечников стрел, которые были найдены в насыпи перед "фортом", являются свидетельством шведских набегов на территорию современной Литвы.
Другая колония Готланда на южном берегу Балтики находилась рядом с Эльбингом. Возможно, это укрепленное поселение можно считать "офортом" Трусо, которое описал Вульфстан королю Альфреду. Погребения на территории этой колонии, представляющие типичные черты захоронений острова Готланд, появляются на территории Балтики уже в VIII веке и сохраняются вплоть до эпохи викингов.
У нас нет свидетельств о строителях и жителях этих поселений, несмотря на то, что в нашем распоряжении находятся запутанные рассказы Харальда Серая Шкура и Сигурда Хринга в более поздних сагах. Только от последующей эпохи викингов сохранились письменные источники. Но даже несмотря на сочинения Римберта, Отера и Вульфстана, для того чтобы исследовать историю Скандинавии в данный период, мы практически всецело должны полагаться на археологические данные.
Климат
Климат и условия жизни населения не подверглись радикальным изменениям. Распространение людей по территории Скандинавии можно проследить благодаря археологическим данным и топонимам: плотность населения, выросшая в Западной Европе, как, впрочем, и в Скандинавии, начиная с VII века достигла высшего пика в X веке. В Норвегии, например, в течение всего VII века хутора строились на гористых землях, на месте которых сейчас располагаются горные пустоши. Возможно, что в то время деревья на склонах росли немного выше, чем сейчас, но люди оказывались не готовы отстаивать свои отдаленные поселения на территории, отвоеванной у природы, и, исследуя поздний период эпохи викингов, в этих местах мы уже не встречаем археологических находок, так как люди покинули свои поселения, и те просто превратились в летние пастбища. В то же время наиболее легкие песчаные почвы и морена, по-видимому, находились в активном использовании, а более тяжелый глинистый грунт должен был ждать наступления XVIII века и появления мелиоративной системы, чтобы люди могли использовать эти земли не только в качестве пастбищ.
- - - Сообщение автоматически склеено - - -
Спойлер (раскрыть)
Поселения
В настоящее время мы не располагаем большим материалом о формах постройки, существовавшей в рассматриваемый период, так как дома строились из дерева и не дошли до наших дней. Но представляется вполне вероятным, что население жило как на изолированных хуторах, так и в деревенских общинах, возможно в разных пропорциях в различных частях Скандинавии. Например, усадьба в Эдсвикене на севере Стокгольма состояла из хозяйского дома и группы небольших подсобных помещений (включая кузницу, где плавили железо и отливали бронзу). Там, где дорога проходит через вершину горной гряды, на скале высечена руническая надпись, датированная XI веком: "Атфари и Торгильс высекли эти руны в память о Хореи, своем отце, и Видфари, своем брате". На невысоком холме к западу от хутора находится поле погребений. Тела умерших в богатых украшениях кремировали в каком-то другом месте, а затем их прах доставлялся на погребальное поле, где над могилой возводился небольшой курган или устанавливались каменные фигуры, образовывавшие квадраты и треугольники. Хутору в Эдсвикене также принадлежало другое кладбище, за болотистым лугом, могильные курганы которого переполнены кремированными останками. Возможно, это кладбище предназначалось для погребения рабов.
Несмотря на то, что усадьбы, подобные описанной выше, создавались для ведения замкнутого натурального хозяйства, в эпоху викингов существовали ремесленники, специализировавшиеся в том или ином деле и бродившие от поселения к поселению, подобно появившимся позднее точильщикам ножей. Об одном из таких ремесленников, жившем, видимо, на острове Готланд, мы можем составить ясную картину. Принадлежавший ремесленнику дубовый ящик с рабочим инструментом и два помятых бронзовых котелка, находившиеся рядом с ящиком, были найдены в 1936 году земледельцем, разрабатывавшим поле на месте высохшего Мястермюрского озера. Возможно, ящик упал за борт летом или ушел под лед зимой, когда ремесленник перебирался через озеро. Владелец ящика был разносторонним человеком. Для выполнения тяжелой работы по металлу в его распоряжении находились мощные молоты, болванка для клепки металла и инструмент для изготовления гвоздей. Для более легкой, например декоративной, работы по металлу он мог использовать напильники и кернеры. По-видимому, ремесленник также работал с медью, так как пользовался специальным молотом для ковки медных котелков изнутри, обжимкой для клепки металлов и ножницами, которые человек, нашедший ящик с инструментами, мог использовать по назначению и разрезать металлический лист. Возможно, ремесленник вырезал ножницами необходимые для ремонта медных изделий куски из своих помятых котелков, делая из них заплаты. Его можно назвать и плотником, так как в набор инструментария, найденного в ящике, входили топоры, тесло, рашпили, замечательная пазовая пила и рубанок для профильной резки, необходимый при обтесывании гарпунов для охоты на китов и других предметов. Одно из долот, принадлежавших ремесленнику, очень напоминает долото современного бондаря. Это значит, что наш ремесленник с таким же успехом мог делать и бочки. Весы, которые он использовал, заботливо отрегулированы и изящно украшены, что предполагает, что ремесленник продавал результаты своего труда (такие как, например, висячие замки и три больших коровьих колокольчика) на вес. Поразительно, как похожи его инструменты, относящиеся к позднему периоду эпохи викингов, на инструменты периода начала индустриальной эпохи.
Мы соприкасаемся с культурой эпохи викингов также в районе Ольборга в Дании, где в ходе археологических раскопок были расчищены часть деревни и поле погребений. Деревня отличалась большим количеством домов, построенных в пределах деревянного частокола. Деревенское кладбище находилось за пределами деревни на холме, с которого открывался вид на Лимфьорд с одной стороны и пролив Каттегат – с другой. Первые захоронения, относящиеся к VI веку, располагались на вершине холма, с течением времени новые захоронения возникали на южных склонах, ниже уровня старых погребений, подобно годовым кольцам на дереве. В конце X века деревня оказалась засыпанной песком, как Помпеи были погребены под лавой, и с тех пор находилась в полной неприкосновенности. Когда археологи расчистили деревню и погребения, перед исследователями предстало кладбище, оказавшееся в точности таким, каким оно было оставлено в X веке, с камнями, установленными так, чтобы образовывались фигуры в форме треугольников, кругов и квадратов; на месте погребений не выросла новая растительность, и ни один камень не был сдвинут со своего места. Распаханные поля, принадлежавшие жителям деревни, простирались вплоть до самого кладбища и в настоящее время все еще видны длинные, узкие и глубокие борозды, тянувшиеся по направлению к центру поля. Такая вспашка позволяла сделать почву достаточно рыхлой, чтобы создать условия для поддержания ее плодородности. Возможно, кладбище, а вместе с ним и пашня были засыпаны осенью сразу после вспашки. Вдоль поля проходила довольно узкая дорога, на которой сохранился след двухколесной повозки, проехавшей по вспаханной борозде как раз перед штормом, принесшим песок.
Когда люди вновь пришли в эти места (в этот раз они селились в верхней части старого поля с захоронениями), форма строительства поселений изменилась. Впервые в Скандинавии в середине XI века начали строить усадьбы, где хозяйственные и жилые постройки располагались вокруг внутреннего дворика, став общим типом для жителей южной Скандинавии. Он давал людям убежище, что было действительно важно, так как поселение располагалось на открытой стороне старого поля погребений над Лимфьордом. Возможно, по той же причине некоторые из построек подобного типа, обнаруженные в Линдхольме, были окружены массивными деревянными изгородями.
Военные лагеря
Совершенно иной тип построек характерен исключительно для Дании (возможно, что по его примеру велось строительство поселения в Англии в Уорхэм Кэмпе, недалеко от Уэльса в Норфолке). Оно состоит из круговых военных лагерей, окруженных большим валом (который был первоначально дополнен частоколом) и рвом. Внутри лагеря располагались дома, от которых до нас дошли только некоторые части плана первых этажей. Дома строились в форме ладьи в группах по четыре дома вокруг центрального внутреннего дворика. В Треллеборге были найдены четыре группы домов, каждая из которых занимала одну четвертую часть круговой зоны. Треллеборг, находящийся на западном побережье Зеландии, является самым известным из поселений этого типа, данные о котором были опубликованы в 1948 году археологом Поулем Нерландом. Недавние раскопки, производившиеся доктором Шульцем, привели к открытию другого важного и большего по размеру лагеря в Аггерсборге, состоявшего уже из 48 домов. Также доктор Шульц исследовал аналогичный лагерь в Фюркате. Четвертый лагерь находился в центре современного города Оденсе; в нем проводились полевые работы с целью определения типа построек.
Точный порядок, сопровождавший строительство подобных лагерей, указывает на наличие в них жесткой дисциплины, чуждой обычным гражданским поселениям эпохи викингов. Поэтому может представляться, что эти поселения были спроектированы с военными целями, но теория, указывающая, что население лагерей состояло исключительно из мужчин, может быть опровергнута обнаружением большого количества женских скелетов в Треллеборге.
Лагерь в Треллеборге довольно маленький, если сравнивать его с лагерем в Аггерсборге, используя в качестве стандартной единицы измерения римский фут (11,613 дюйма). Так, например, расстояние от центра лагеря до внутренней стороны круглой насыпи в Треллеборге составляет только около 234 римских футов в сравнении с 407 футами, зафиксированными в лагере в Аггерсборге. Тем не менее в более позднее время, видимо, назрела необходимость расширить лагерь, и за внешней стороной укреплений были построены пятнадцать домов, которые затем были окружены другим, меньшим по размеру, валом. Возможно, что именно подобные большие лагеря, как мы полагаем, определенно свидетельствуют об организованном военном духе, свойственном позднему периоду эпохи викингов, когда даны управляли огромной империей, протянувшейся от Северного моря до островов Силли. Если это так, то военные силы, которыми командовали такие короли, как Кнут и Свейн, должны были быть очень могущественными; раскопки показали, что лагерь в Треллеборге мог вмещать около двенадцати сотен вооруженных людей.
В настоящее время мы не располагаем большим материалом о формах постройки, существовавшей в рассматриваемый период, так как дома строились из дерева и не дошли до наших дней. Но представляется вполне вероятным, что население жило как на изолированных хуторах, так и в деревенских общинах, возможно в разных пропорциях в различных частях Скандинавии. Например, усадьба в Эдсвикене на севере Стокгольма состояла из хозяйского дома и группы небольших подсобных помещений (включая кузницу, где плавили железо и отливали бронзу). Там, где дорога проходит через вершину горной гряды, на скале высечена руническая надпись, датированная XI веком: "Атфари и Торгильс высекли эти руны в память о Хореи, своем отце, и Видфари, своем брате". На невысоком холме к западу от хутора находится поле погребений. Тела умерших в богатых украшениях кремировали в каком-то другом месте, а затем их прах доставлялся на погребальное поле, где над могилой возводился небольшой курган или устанавливались каменные фигуры, образовывавшие квадраты и треугольники. Хутору в Эдсвикене также принадлежало другое кладбище, за болотистым лугом, могильные курганы которого переполнены кремированными останками. Возможно, это кладбище предназначалось для погребения рабов.
Несмотря на то, что усадьбы, подобные описанной выше, создавались для ведения замкнутого натурального хозяйства, в эпоху викингов существовали ремесленники, специализировавшиеся в том или ином деле и бродившие от поселения к поселению, подобно появившимся позднее точильщикам ножей. Об одном из таких ремесленников, жившем, видимо, на острове Готланд, мы можем составить ясную картину. Принадлежавший ремесленнику дубовый ящик с рабочим инструментом и два помятых бронзовых котелка, находившиеся рядом с ящиком, были найдены в 1936 году земледельцем, разрабатывавшим поле на месте высохшего Мястермюрского озера. Возможно, ящик упал за борт летом или ушел под лед зимой, когда ремесленник перебирался через озеро. Владелец ящика был разносторонним человеком. Для выполнения тяжелой работы по металлу в его распоряжении находились мощные молоты, болванка для клепки металла и инструмент для изготовления гвоздей. Для более легкой, например декоративной, работы по металлу он мог использовать напильники и кернеры. По-видимому, ремесленник также работал с медью, так как пользовался специальным молотом для ковки медных котелков изнутри, обжимкой для клепки металлов и ножницами, которые человек, нашедший ящик с инструментами, мог использовать по назначению и разрезать металлический лист. Возможно, ремесленник вырезал ножницами необходимые для ремонта медных изделий куски из своих помятых котелков, делая из них заплаты. Его можно назвать и плотником, так как в набор инструментария, найденного в ящике, входили топоры, тесло, рашпили, замечательная пазовая пила и рубанок для профильной резки, необходимый при обтесывании гарпунов для охоты на китов и других предметов. Одно из долот, принадлежавших ремесленнику, очень напоминает долото современного бондаря. Это значит, что наш ремесленник с таким же успехом мог делать и бочки. Весы, которые он использовал, заботливо отрегулированы и изящно украшены, что предполагает, что ремесленник продавал результаты своего труда (такие как, например, висячие замки и три больших коровьих колокольчика) на вес. Поразительно, как похожи его инструменты, относящиеся к позднему периоду эпохи викингов, на инструменты периода начала индустриальной эпохи.
Мы соприкасаемся с культурой эпохи викингов также в районе Ольборга в Дании, где в ходе археологических раскопок были расчищены часть деревни и поле погребений. Деревня отличалась большим количеством домов, построенных в пределах деревянного частокола. Деревенское кладбище находилось за пределами деревни на холме, с которого открывался вид на Лимфьорд с одной стороны и пролив Каттегат – с другой. Первые захоронения, относящиеся к VI веку, располагались на вершине холма, с течением времени новые захоронения возникали на южных склонах, ниже уровня старых погребений, подобно годовым кольцам на дереве. В конце X века деревня оказалась засыпанной песком, как Помпеи были погребены под лавой, и с тех пор находилась в полной неприкосновенности. Когда археологи расчистили деревню и погребения, перед исследователями предстало кладбище, оказавшееся в точности таким, каким оно было оставлено в X веке, с камнями, установленными так, чтобы образовывались фигуры в форме треугольников, кругов и квадратов; на месте погребений не выросла новая растительность, и ни один камень не был сдвинут со своего места. Распаханные поля, принадлежавшие жителям деревни, простирались вплоть до самого кладбища и в настоящее время все еще видны длинные, узкие и глубокие борозды, тянувшиеся по направлению к центру поля. Такая вспашка позволяла сделать почву достаточно рыхлой, чтобы создать условия для поддержания ее плодородности. Возможно, кладбище, а вместе с ним и пашня были засыпаны осенью сразу после вспашки. Вдоль поля проходила довольно узкая дорога, на которой сохранился след двухколесной повозки, проехавшей по вспаханной борозде как раз перед штормом, принесшим песок.
Когда люди вновь пришли в эти места (в этот раз они селились в верхней части старого поля с захоронениями), форма строительства поселений изменилась. Впервые в Скандинавии в середине XI века начали строить усадьбы, где хозяйственные и жилые постройки располагались вокруг внутреннего дворика, став общим типом для жителей южной Скандинавии. Он давал людям убежище, что было действительно важно, так как поселение располагалось на открытой стороне старого поля погребений над Лимфьордом. Возможно, по той же причине некоторые из построек подобного типа, обнаруженные в Линдхольме, были окружены массивными деревянными изгородями.
Военные лагеря
Совершенно иной тип построек характерен исключительно для Дании (возможно, что по его примеру велось строительство поселения в Англии в Уорхэм Кэмпе, недалеко от Уэльса в Норфолке). Оно состоит из круговых военных лагерей, окруженных большим валом (который был первоначально дополнен частоколом) и рвом. Внутри лагеря располагались дома, от которых до нас дошли только некоторые части плана первых этажей. Дома строились в форме ладьи в группах по четыре дома вокруг центрального внутреннего дворика. В Треллеборге были найдены четыре группы домов, каждая из которых занимала одну четвертую часть круговой зоны. Треллеборг, находящийся на западном побережье Зеландии, является самым известным из поселений этого типа, данные о котором были опубликованы в 1948 году археологом Поулем Нерландом. Недавние раскопки, производившиеся доктором Шульцем, привели к открытию другого важного и большего по размеру лагеря в Аггерсборге, состоявшего уже из 48 домов. Также доктор Шульц исследовал аналогичный лагерь в Фюркате. Четвертый лагерь находился в центре современного города Оденсе; в нем проводились полевые работы с целью определения типа построек.
Точный порядок, сопровождавший строительство подобных лагерей, указывает на наличие в них жесткой дисциплины, чуждой обычным гражданским поселениям эпохи викингов. Поэтому может представляться, что эти поселения были спроектированы с военными целями, но теория, указывающая, что население лагерей состояло исключительно из мужчин, может быть опровергнута обнаружением большого количества женских скелетов в Треллеборге.
Лагерь в Треллеборге довольно маленький, если сравнивать его с лагерем в Аггерсборге, используя в качестве стандартной единицы измерения римский фут (11,613 дюйма). Так, например, расстояние от центра лагеря до внутренней стороны круглой насыпи в Треллеборге составляет только около 234 римских футов в сравнении с 407 футами, зафиксированными в лагере в Аггерсборге. Тем не менее в более позднее время, видимо, назрела необходимость расширить лагерь, и за внешней стороной укреплений были построены пятнадцать домов, которые затем были окружены другим, меньшим по размеру, валом. Возможно, что именно подобные большие лагеря, как мы полагаем, определенно свидетельствуют об организованном военном духе, свойственном позднему периоду эпохи викингов, когда даны управляли огромной империей, протянувшейся от Северного моря до островов Силли. Если это так, то военные силы, которыми командовали такие короли, как Кнут и Свейн, должны были быть очень могущественными; раскопки показали, что лагерь в Треллеборге мог вмещать около двенадцати сотен вооруженных людей.
- - - Сообщение автоматически склеено - - -
Спойлер (раскрыть)
Погребения
Однако военные лагеря все же довольно редки и стоят особняком в изучении истории викингов. Наиболее полную информацию о культуре данной эпохи мы получаем, исследуя захоронения, часто с очень богатым и разнообразным инвентарем. Многие из умерших кремировались, но курган не всегда возводился на месте кремации. Люди считали, что умершие, по крайней мере в течение определенного времени, продолжали жить на месте своего захоронения, и поэтому клали в погребение оружие, игрушки, пищу и т.д. Но иногда исследователям встречаются очень простые захоронения, в которых находится только глиняный горшок с пеплом, собранным после кремации, и немногочисленные предметы быта.
В действительности нам очень мало известно о представлениях викингов о загробной жизни. Яйца и небольшие хлебцы, которые встречаются в некоторых могилах, вполне вероятно могли быть связаны с верованиями в возможность воскрешения. В доказательство существования у викингов веры в продолжение жизни после смерти можно привести отрывок из очень детального, появившегося в рассматриваемый период времени, отчета о путешествии, составленного арабским автором Ибн Фадланом, затронувшим вопрос о погребальных обычаях скандинавов, о которых ему рассказал один из викингов, находившихся на территории Руси, около 920 года. Норманн объяснил, почему скандинавы сжигали своих умерших: "Вы, о арабы, глупы. Воистину, вы берете самого любимого для вас человека и из вас самого уважаемого вами и бросаете его в прах (землю) и съедают его прах и гнус и черви, а мы сжигаем его во мгновение ока, так что он входит в рай немедленно и тотчас" (цит. по: Ковалевский А.П. Книга Ахмеда Ибн Фадлана... – с. 145).
Однако следует иметь в виду, что Ибн Фадлан работал с переводчиком: возможно, арабский автор не смог правильно и точно понять и воспроизвести комментарий викинга об обрядах захоронения. Более того, поскольку в отчете Ибн Фадлана появилось слово "рай", можно сделать вывод, что он по-своему истолковал слова викинга и вынес из них информации больше, чем они предполагали в действительности.
Периодически в Скандинавии встречаются захоронения без кремаций, как в простых погребениях в "гробах", так и в больших погребальных камерах: они характерны для Бирки. Так как захоронения часто ориентированы на восток и запад, возможно, они свидетельствуют о распространении христианского влияния. Наиболее важные захоронения без кремаций, дошедшие до нас от предшествующего периода, представлены грандиозными погребениями в ладьях, которые встречаются на всем протяжении речного пути через города Вендель, Вальсъерде, Туна и Ультуна. В течение всего периода викингов (пока они не перешли к созданию бескурганных кладбищ в конце XI века) большие и богатые семьи следовали старой традиции захоронения. Но неясно, есть ли какая-нибудь связь между представленными захоронениями в ладьях, гробах и погребальных камерах. Последние, возможно, появились в Скандинавии вместе с купцами с континента и могут быть также связаны с миссией Ансгария. Сначала погребальные камеры стали популярны в южной Скандинавии и Бирке и лишь периодически возникали где-либо еще. В целом для периода эпохи викингов кремация является наиболее распространенным ритуалом в Средней Швеции, но не во всей Скандинавии: так, например, в Сконе доминируют погребения без кремации, а в Дании пропорция кремаций к ингумациям составляет примерно два к трем.
Погребения в ладьях без кремации не являлись монополией только значительных семей землевладельцев Венделя, Вальсъерде и Туны. Крупное захоронение в ладье в Орбю к северу Уппсалы было, к несчастью, разграблено в древности, но оно тем не менее хорошо представляет процедуру захоронения. Ладья помещалась в большую яму, умершего клали на постель из травы, а вокруг него – оружие (позднее украденное) и домашнюю утварь. Рядом с ладьей лежал убитый арабский жеребец, вместе с собакой породы грейхаунд. Ладья была покрыта досками, включая старые полозья от саней, и затем засыпана землей.
В Туне в Вестманланде обнаружены восемь аналогичных небольших ладьей (20 футов в длину), в каждой из которых была захоронена женщина. В одном из погребений старая женщина лежала на соломенном тюфяке на похоронных дрогах, на ней было великолепное жемчужное ожерелье с серебряным кулоном. Сохранившиеся части декоративного плетения, восточных шелков и разноцветной каймы одежды женщины свидетельствуют, что она происходила из знатной и богатой семьи. В носовой части ладьи находилась кухонная утварь: глиняные и деревянные кубки, сковорода, квашня, кувшины для хранения пищи, ящики из бересты, а также аккуратно поставлена чаша и аккуратно положена богато украшенная резьбой деревянная ложка. Весла были установлены на фальшборте, будто готовые к последнему путешествию. Захоронения мужчин в ладьях, которые, очевидно, должны находиться на другом участке, все еще не обнаружены.
Однако наиболее известные из всех могил эпохи викингов находятся в Вестфольде в Норвегии – в Усеберге, Гокстаде, Туне, Борре; местные правители были захоронены в небольших парусных судах, например погребение в ладье в Усеберге, или в обладающих хорошими мореходными качествами кораблях (погребения в Гокстаде и Туне). Глинистые почвы этого района хорошо сохранили деревянные суда, которые практически не дошли до нас из других областей Скандинавии, и по этой причине захоронения Вестфольда предоставляют исключительно ценную информацию об искусстве и жизни норманнов в этот период времени. Ладья в Ладбю, которую датируют 900 годом, обнаруженная на острове Фюн (Дания), была довольно большим, но не подготовленным для длительных морских путешествий кораблем, использовавшимся, видимо, в качестве сторожевого судна только для каботажного плавания вдоль побережья.
Рост торговых городов
Несмотря на то что хутора, деревни и традиции захоронения, которые мы находим на территории Скандинавии, не позволяют провести резкое разграничение эпохи викингов от их предшественников, тем не менее существует признак, способствующий решению этого вопроса. Дело в том, что эпохе викингов свойственно широкое развитие торговли и соответственно становление торговых городов и появление профессиональных купцов. Впервые сведения о торговом городе в Скандинавии мы находим в "Анналах франкских королей" 804 года, описывающих вторжение данов под предводительством Готфрида. Сам Готфрид, как сообщает хроника, был родом из Слиесторпа, находившегося на границе между племенами данов и саксов. Готфрид прославился тем, что четырьмя годами позже начал войну против славянского племени ободритов, разрушил их торговый город Рерик (Росток?) и переселил всех торговцев этого города в родной Слиесторп (под этим названием, как полагают историки, скрывался скандинавский Хедебю). Хедебю находился в основании полуострова Ютландия и, таким образом, контролировал торговый путь из Северного моря на Балтику, являясь постоянным предметом споров между данами и германцами. Некоторое время город находился под властью королевского дома из центральной Швеции, пока в 934 году Хедебю не захватил германский король Генрих Птицелов.
Довольно большая часть Хедебю сохранилась. Поражают воображение огромные полукруглые земляные укрепления, окружающие город. В некоторых местах они достигали 30 футов в высоту. Однако массивные оборонительные сооружения не возводились в ранний период жизни города, а появлявшиеся позднее укрепления часто перестраивались. Хедебю занимал обширную территорию в 60 акров и соединялся через систему земляных укреплений с Холингштедтом, портом, находившимся в 11 милях от города на той стороне полуострова, что обращена к Северному морю. Город располагался на берегах реки Треке, впадающей в Эйдер, вверх по которому плавали корабли из Северного моря. Груз, прибывавший на них, перекладывали на специальные повозки в Холингштедте и везли до земляных укреплений в Хедебю, а оттуда по судоходной реке можно было выйти к Балтийскому морю и другим торговым судам. Именно этим торговым путем из Фрисландии в Скандинавию прибывали яркие цветные ткани и предметы роскоши, например специи и изделия из стекла. Первоначально Хедебю был небольшим городком, и только в течение X века он расширился и постепенно стал занимать большую часть территории в пределах полукруга оборонительных сооружений. Через город проходил речной поток с укрепленными берегами, вдоль которых строились здания различного размера – от 22 на 54 футов до 10 на 10 футов, которые представляли как складские помещения, так и жилые дома и небольшие мастерские. Постройки, принадлежавшие тому или иному купцу, окружались плетеной изгородью. В пределах ограждений часто выкапывали колодец, и многие купеческие постройки, находившиеся непосредственно на берегу реки, имели ступеньки, выходившие к воде.
За первым насильственным переселением купцов из Рерика в Хедебю последовало, согласно жизнеописанию святого Ансгария, написанного Римбертом, дальнейшее заселение города различного рода торговцами из разных районов Скандинавии. Римберт сообщает, что после того, как в Хедебю была построена христианская церковь, и город стал безопаснее для многих европейских купцов-христиан, торговцы-саксы из Гамбурга и Бремена или купцы из Дорестада свободно посещали Хедебю без страха, что ранее не представлялось возможным. Саксы и фризы, по-видимому, играли значительную роль в развитии торговых связей Хедебю, хотя нам неизвестно, жили ли они там постоянно. Совершенно иное и довольно негативное описание города и его жителей в конце X века дано арабским историком Ай-Тартуши. Перед ним предстал, как он сообщает, большой, грязный и бедный город, жители которого питаются исключительно рыбой, поют, будто воют подобно собакам, и поклоняются Сириусу. Вероятно, в то время, когда Ат-Тартуши посещал Хедебю, условия жизни населения резко ухудшились (поскольку X век был менее мирным, чем IX век). Кроме того, отношение арабского историка к жителям (которые, как он говорит, использовали мазь, сохранявшую красоту и молодость с возрастом) напоминает отношение современного европейского туриста, рассказывающего о примитивных народностях, с которыми он столкнулся в своих путешествиях. Такие рассказы неизменно представляют некую смесь романтизма и патронских чувств. Поэтому эти свидетельства можно использовать в качестве исторического источника, только проявляя большую осторожность.
Из Хедебю некоторые товары направлялись в другой самый старый из известных торговых городов Швеции – Бирку на северо-западе острова Бьерке, около озера Меларен. В нашем распоряжении находятся два довольно полных описания Бирки. Одно из них можно найти в сочинении Римберта "Житие святого Ансгария", относящемся приблизительно к 870 году, а другое – в датируемом 1070 годом труде Адама Бременского (который, однако, не был в Скандинавии и всецело полагается на сообщения Римберта о путешествии Ансгария в Скандинавию). Рост научного интереса к изучению Бирки современными учеными оказался связан с археологическими раскопками, проводившимися Яльмаром Стольпе, которого направлял его интерес к янтарю, обнаруженному в водах у Бирки. Исследовав поселение, он пришел к выводу, что оно представляет собой некий старый торговый город. Яльмару Стольпе также позднее сообщили, что гораздо больше находок, по-видимому, можно сделать, проводя раскопки в районе так называемой Черной Земли (которая оказалась местоположением обширного древнего города), нежели на берегу моря. Сам город и принадлежащие ему кладбище и форт всесторонне и тщательно исследовались начиная с 1880-х годов, и в результате проделанной кропотливой работы перед исследователями предстала весьма полная и детальная картина поселения, которое фактически можно назвать метрополией викингов. Форт был построен на вершине скалы 100 футов в высоту и контролировал доступ к гавани. На западной стороне форта, находившейся под защитой скалы, не требовалось возводить оборонительные сооружения, но на оставшихся трех сторонах были установлены мощные крепостные укрепления из земли и камней 6 футов в высоту и от 25 до 50 футов толщиной с тремя воротами. Северная сторона форта обращена к узкому проливу и поместью Адельсе. Теперь жители острова называют его "Воротами Короля", и вполне вероятно, что Адельсе было королевским владением уже в IX веке.
Город располагался в 50 ярдах к северо-востоку от форта, так что между ними оставалось некоторое пространство, видимо намеренно созданное строителями поселения. Хотя район на месте Бирки называется Черной Землей (он получил это название от темной окраски из-за фрагментов древесного угля и органического материала, который придал почве черный цвет, отличающий ее от почв других частей острова), мы не обладаем свидетельствами, что город когда-либо сжигали. В Бирке приходится исследовать лишь остатки хозяйственной жизнедеятельности (мусор), оставленные поколениями. На территории поселения археологи обнаружили два типа дома. Стены одного из них были составлены из плетеных прутьев, обмазанных глиной. Видимо, ее предварительно выравнивали и укладывали частями на стены дома, так что прутья все-таки оставались различимыми. Другой тип дома представлял собой сруб. При его строительстве использовали огромные вертикальные деревянные балки, которые тщательно подгоняли друг к другу. Промежутки между балками закрывали смесью глины и мха. Вероятно, большие, треугольные в разрезе глиняные куски, которые исследователи находят на территории древней Бирки, представляют остатки построек данного типа. Однако у нас нет причин предполагать, что описанные выше две техники строительства относятся к двум различным временным периодам жизни города. Строительство в Хедебю велось иными способами и, насколько мы можем предполагать, отражало разные национальные традиции. С этой точки зрения исследователи различают два подхода к строительству, который был характерен для Бирки – германский и скандинавский. Западно-германский способ заключался в укреплении стены дома с внутренней стороны с помощью досок, в то время как его внешняя сторона представляла собой плетение из прутьев (ср. wand: "wall", стена). Скандинавский тип постройки отличает стена, составленная из вертикальных балок. Мы не встречаем аналогичного смешения народов (или традиций) где-либо еще за пределами Бирки, однако это не позволяет нам прийти к какому-нибудь определенному выводу в отношении данных типов строения. Бирка занимала площадь около 30 акров. Она имела свои собственные укрепления, из которых сохранилась только оборонительная стена в 500 ярдов, протянувшаяся к заливу Куггхамн (фризское: гавань для торговых кораблей). Эта стена, возможно, расширялась в противоположном направлении к форту. Данное оборонительное укрепление достигало б футов в высоту и 20-40 футов в ширину, проходя вдоль вершины невысокого хребта, на довольно большом расстоянии от города. Оно, по-видимому, предназначалось, чтобы на раннем этапе определить угрозу возможного нападения, с этой целью и было оставлено пространство между городом и стеной для отражения атаки. Его могли также использовать и как контрольный пункт над любыми другими оборонительными сооружениями, отстоящими от горного хребта на некоторое расстояние. На сегодняшний день в сохранившейся части укрепления найдено не менее шести проходов. Навряд ли они предназначались для установки ворот, так как население города не нуждалось в таком количестве ворот на кладбище. Скорее всего, здесь высились деревянные сторожевые башни, не сохранившиеся до настоящего времени. Часть городского вала, возможно, была увенчана деревянной стеной, которая напоминает крепостные стены, окружавшие русские города в более позднее время.
Побережье окружали фортификационные сооружения в форме полукруга, оставляя его открытым ветрам в трех направлениях. Найденные здесь остатки свай из тяжелого дуба, возможно, являются сохранившимися элементами пристани и волнорезов. Город имел несколько гаваней. Мы упоминали об одной из них – Куггхамн. Другая гавань – Корсхамн – соединяла город с находившимся в восточной части острова искусственным водоемом, Салвиксгрупен, стороны которого достигали 180 футов. Водоем, в свою очередь, выходил к длинной лагуне (200 ярдов) с искусственным входом. Большое количество пепла, найденного в отверстиях в насыпи, выходящей к морю, как раз на запад от форта, объясняется тем, что в данном месте была установлена обращенная к проливу Седертелье сигнальная башня.
Бирка прежде всего была торговым городом и сохраняла свое значение большого торгового центра не только в летний, но и в зимний периоды времени. Во многих могилах на кладбище поселения найдены шипованая обувь и большое количество коньков, свидетельствующих о том, что торговля не прекращалась и тогда, когда замерзало озеро, соединявшее город с Балтийским морем. Кроме того, зима была лучшим временем года для торговли мехами, так как зимние меха считались самыми лучшими и являлись главными товарами, которые обменивались на серебро и шелк с Востока, а также соль, одежду и предметы роскоши из Западной Европы.
Бирка была, таким образом, важным торговым центром в Скандинавии, наравне с Хедебю: как и Хедебю, Бирка первоначально не имела укреплений: городская насыпь и вал были здесь возведены только в X веке, довольно неспокойном периоде на Балтике. Действительно, около 900 года место, где находилась сигнальная башня, было выровнено и укреплено, возможно, чтобы усилить оборонительные сооружения города. Здесь в большом количестве найдены оружие, части кольчуг, умбоны, ножи, наконечники копий и стрел, т. е. в основном предметы военного назначения, но совершенно отсутствуют вещи, которые могли бы принадлежать женщинам. Представляется вероятным, что в домах, сделанных из глины, находился гарнизон города.
Третьим важным пунктом развития торговли в Скандинавии был Каупанг в Скирингссале на западной стороне Осло-фьорда в Норвегии. В ходе раскопок, проводившихся доктором Шарлоттой Блиндхейм, здесь было обнаружено целое кладбище, на котором хоронили купцов. Могилы на нем располагались близко друг к другу и были одинаково оформлены; в основном умерших хоронили в ладье, в которую клали некоторые предметы, использовавшиеся ими в торговле, например маленькие и изящные бронзовые весы (с их помощью взвешивали серебро и золото, которое служило для оплаты), а также шикарное оружие и украшения (довольно часто купцы привозили их из Англии и Ирландии). Примечательно, что Отер после своего путешествия на юг к Скирингссалю продолжил плыть по проложенному маршруту в Англию и что название поселения сохранило свою англосаксонскую форму Скиринкгес Хилл, более того, сам археологический материал свидетельствует об очень сильной связи города с Англией.
Название Каупанг означает "торговое место", "торжище". Но город имел ряд серьезных отличий от Бирки и Хедебю. Каупанг обладал удобной естественной гаванью. Его береговая сторона находилась под надежной защитой высоких горных хребтов, между которыми располагалось болото. Раскопки показали, что строительство зданий, разбросанных между горным хребтом и бухтой, было похоже на современную "ленточную застройку". В середине поселения находится открытое поле, выходящее к бухте. Вероятно, оно и являлось торговым местом. Кроме того, можно предположить с большой степенью уверенности, что в Каупанге торговля шла только летом, а не круглогодично, как в Хедебю и Бирке. В любом случае это объясняло бы отсутствие защитных сооружений в городе.
Стремительное развитие городов во всей Скандинавии около 800 года, несомненно, связано с усилением королевской власти и становлением более стабильной социальной структуры населения, даже если на сегодняшний день данных о формировании скандинавских королевств недостаточно, чтобы всецело соотнести их с развитием городской жизни. Иногда исследователи высказывали точку зрения, что Хедебю и Бирка были не скандинавскими, а фризскими торговыми колониями. Однако не обнаружено никаких археологических свидетельств, указывающих на то, что Бирка была фризским поселением, хотя, очевидно, возможно, что какое-то время там находилась фризская торговая станция. Поэтому именно правление Карла Великого (768-814 гг.) и организацию им обширного и сильного государства необходимо рассматривать как базу, создавшую условия для городского развития в Скандинавии.
Вероятно, данные, которыми мы обладаем о функционировании превосходно отлаженного бюрократического аппарата государственного образования Карла Великого, весьма способствовали формированию у исследователей искаженного представления о его государстве. В нашем распоряжении находится полная и действительно подробная информация в отношении организации королевских поместий, которые являлись не просто обычными самообеспечивающимися сельскохозяйственными единицами, но также производили разнообразные промышленные товары "на экспорт" (главным образом для армии). Обширный объем информации о подобных поместьях часто подводит нас к ложному представлению о том, что они составляли значительный вес в государстве, и заставляет даже таких именитых историков, как Пиренн, недооценивать торговые города Карла Великого. На самом деле королевские поместья составляли только незначительную часть крупных хозяйственных образований в стране. С другой стороны, мы имеем весьма смутное представление о жизни небольших самостоятельных хуторов и деревень, а также о городах и торговых поселениях, многие из которых были основаны уже в начале IX века. Все это заставляло исследователей высказывать предположение, что города не играли важной роли в государстве Карла Великого, однако эту точку зрения совершенно невозможно примирить с тем фактом, что после 776 года он сам жил около шести месяцев в году не в своих поместьях, но в таких крупных городах, как Аахен, Вормс, Франкфурт, Вюрцбург и Регенсбург (когда он не участвовал в военных кампаниях).
Недавние археологические раскопки, проводившиеся в Вильгельмсхафене и Эмдене, предоставили историкам обширную информацию о развитии торговых городов, основанных около 800 года, т. е. в период правления Карла Великого. В городах строили деревянные здания, располагавшиеся вдоль главной улицы, в конце которой, как например в Эмдене, ставили небольшую деревянную церковь. Обычной для торговых городов Карла Великого была обширная застройка, разделявшаяся на жилую и хозяйственную части (соответственно для людей и животных). В целом городские здания были довольно небольшими и не предусматривали строительства помещений для хранения сельскохозяйственных продуктов. Вероятно, в основном в торговых городах проживало купеческое сословие, которое предпочитало строить свои дома недалеко от удобного судоходного пути. Были ли города эпохи Карла Великого заселены постоянно, как Бирка и Хедебю, или как Каупанг только в летний период, мы не знаем.
Однако военные лагеря все же довольно редки и стоят особняком в изучении истории викингов. Наиболее полную информацию о культуре данной эпохи мы получаем, исследуя захоронения, часто с очень богатым и разнообразным инвентарем. Многие из умерших кремировались, но курган не всегда возводился на месте кремации. Люди считали, что умершие, по крайней мере в течение определенного времени, продолжали жить на месте своего захоронения, и поэтому клали в погребение оружие, игрушки, пищу и т.д. Но иногда исследователям встречаются очень простые захоронения, в которых находится только глиняный горшок с пеплом, собранным после кремации, и немногочисленные предметы быта.
В действительности нам очень мало известно о представлениях викингов о загробной жизни. Яйца и небольшие хлебцы, которые встречаются в некоторых могилах, вполне вероятно могли быть связаны с верованиями в возможность воскрешения. В доказательство существования у викингов веры в продолжение жизни после смерти можно привести отрывок из очень детального, появившегося в рассматриваемый период времени, отчета о путешествии, составленного арабским автором Ибн Фадланом, затронувшим вопрос о погребальных обычаях скандинавов, о которых ему рассказал один из викингов, находившихся на территории Руси, около 920 года. Норманн объяснил, почему скандинавы сжигали своих умерших: "Вы, о арабы, глупы. Воистину, вы берете самого любимого для вас человека и из вас самого уважаемого вами и бросаете его в прах (землю) и съедают его прах и гнус и черви, а мы сжигаем его во мгновение ока, так что он входит в рай немедленно и тотчас" (цит. по: Ковалевский А.П. Книга Ахмеда Ибн Фадлана... – с. 145).
Однако следует иметь в виду, что Ибн Фадлан работал с переводчиком: возможно, арабский автор не смог правильно и точно понять и воспроизвести комментарий викинга об обрядах захоронения. Более того, поскольку в отчете Ибн Фадлана появилось слово "рай", можно сделать вывод, что он по-своему истолковал слова викинга и вынес из них информации больше, чем они предполагали в действительности.
Периодически в Скандинавии встречаются захоронения без кремаций, как в простых погребениях в "гробах", так и в больших погребальных камерах: они характерны для Бирки. Так как захоронения часто ориентированы на восток и запад, возможно, они свидетельствуют о распространении христианского влияния. Наиболее важные захоронения без кремаций, дошедшие до нас от предшествующего периода, представлены грандиозными погребениями в ладьях, которые встречаются на всем протяжении речного пути через города Вендель, Вальсъерде, Туна и Ультуна. В течение всего периода викингов (пока они не перешли к созданию бескурганных кладбищ в конце XI века) большие и богатые семьи следовали старой традиции захоронения. Но неясно, есть ли какая-нибудь связь между представленными захоронениями в ладьях, гробах и погребальных камерах. Последние, возможно, появились в Скандинавии вместе с купцами с континента и могут быть также связаны с миссией Ансгария. Сначала погребальные камеры стали популярны в южной Скандинавии и Бирке и лишь периодически возникали где-либо еще. В целом для периода эпохи викингов кремация является наиболее распространенным ритуалом в Средней Швеции, но не во всей Скандинавии: так, например, в Сконе доминируют погребения без кремации, а в Дании пропорция кремаций к ингумациям составляет примерно два к трем.
Погребения в ладьях без кремации не являлись монополией только значительных семей землевладельцев Венделя, Вальсъерде и Туны. Крупное захоронение в ладье в Орбю к северу Уппсалы было, к несчастью, разграблено в древности, но оно тем не менее хорошо представляет процедуру захоронения. Ладья помещалась в большую яму, умершего клали на постель из травы, а вокруг него – оружие (позднее украденное) и домашнюю утварь. Рядом с ладьей лежал убитый арабский жеребец, вместе с собакой породы грейхаунд. Ладья была покрыта досками, включая старые полозья от саней, и затем засыпана землей.
В Туне в Вестманланде обнаружены восемь аналогичных небольших ладьей (20 футов в длину), в каждой из которых была захоронена женщина. В одном из погребений старая женщина лежала на соломенном тюфяке на похоронных дрогах, на ней было великолепное жемчужное ожерелье с серебряным кулоном. Сохранившиеся части декоративного плетения, восточных шелков и разноцветной каймы одежды женщины свидетельствуют, что она происходила из знатной и богатой семьи. В носовой части ладьи находилась кухонная утварь: глиняные и деревянные кубки, сковорода, квашня, кувшины для хранения пищи, ящики из бересты, а также аккуратно поставлена чаша и аккуратно положена богато украшенная резьбой деревянная ложка. Весла были установлены на фальшборте, будто готовые к последнему путешествию. Захоронения мужчин в ладьях, которые, очевидно, должны находиться на другом участке, все еще не обнаружены.
Однако наиболее известные из всех могил эпохи викингов находятся в Вестфольде в Норвегии – в Усеберге, Гокстаде, Туне, Борре; местные правители были захоронены в небольших парусных судах, например погребение в ладье в Усеберге, или в обладающих хорошими мореходными качествами кораблях (погребения в Гокстаде и Туне). Глинистые почвы этого района хорошо сохранили деревянные суда, которые практически не дошли до нас из других областей Скандинавии, и по этой причине захоронения Вестфольда предоставляют исключительно ценную информацию об искусстве и жизни норманнов в этот период времени. Ладья в Ладбю, которую датируют 900 годом, обнаруженная на острове Фюн (Дания), была довольно большим, но не подготовленным для длительных морских путешествий кораблем, использовавшимся, видимо, в качестве сторожевого судна только для каботажного плавания вдоль побережья.
Рост торговых городов
Несмотря на то что хутора, деревни и традиции захоронения, которые мы находим на территории Скандинавии, не позволяют провести резкое разграничение эпохи викингов от их предшественников, тем не менее существует признак, способствующий решению этого вопроса. Дело в том, что эпохе викингов свойственно широкое развитие торговли и соответственно становление торговых городов и появление профессиональных купцов. Впервые сведения о торговом городе в Скандинавии мы находим в "Анналах франкских королей" 804 года, описывающих вторжение данов под предводительством Готфрида. Сам Готфрид, как сообщает хроника, был родом из Слиесторпа, находившегося на границе между племенами данов и саксов. Готфрид прославился тем, что четырьмя годами позже начал войну против славянского племени ободритов, разрушил их торговый город Рерик (Росток?) и переселил всех торговцев этого города в родной Слиесторп (под этим названием, как полагают историки, скрывался скандинавский Хедебю). Хедебю находился в основании полуострова Ютландия и, таким образом, контролировал торговый путь из Северного моря на Балтику, являясь постоянным предметом споров между данами и германцами. Некоторое время город находился под властью королевского дома из центральной Швеции, пока в 934 году Хедебю не захватил германский король Генрих Птицелов.
Довольно большая часть Хедебю сохранилась. Поражают воображение огромные полукруглые земляные укрепления, окружающие город. В некоторых местах они достигали 30 футов в высоту. Однако массивные оборонительные сооружения не возводились в ранний период жизни города, а появлявшиеся позднее укрепления часто перестраивались. Хедебю занимал обширную территорию в 60 акров и соединялся через систему земляных укреплений с Холингштедтом, портом, находившимся в 11 милях от города на той стороне полуострова, что обращена к Северному морю. Город располагался на берегах реки Треке, впадающей в Эйдер, вверх по которому плавали корабли из Северного моря. Груз, прибывавший на них, перекладывали на специальные повозки в Холингштедте и везли до земляных укреплений в Хедебю, а оттуда по судоходной реке можно было выйти к Балтийскому морю и другим торговым судам. Именно этим торговым путем из Фрисландии в Скандинавию прибывали яркие цветные ткани и предметы роскоши, например специи и изделия из стекла. Первоначально Хедебю был небольшим городком, и только в течение X века он расширился и постепенно стал занимать большую часть территории в пределах полукруга оборонительных сооружений. Через город проходил речной поток с укрепленными берегами, вдоль которых строились здания различного размера – от 22 на 54 футов до 10 на 10 футов, которые представляли как складские помещения, так и жилые дома и небольшие мастерские. Постройки, принадлежавшие тому или иному купцу, окружались плетеной изгородью. В пределах ограждений часто выкапывали колодец, и многие купеческие постройки, находившиеся непосредственно на берегу реки, имели ступеньки, выходившие к воде.
За первым насильственным переселением купцов из Рерика в Хедебю последовало, согласно жизнеописанию святого Ансгария, написанного Римбертом, дальнейшее заселение города различного рода торговцами из разных районов Скандинавии. Римберт сообщает, что после того, как в Хедебю была построена христианская церковь, и город стал безопаснее для многих европейских купцов-христиан, торговцы-саксы из Гамбурга и Бремена или купцы из Дорестада свободно посещали Хедебю без страха, что ранее не представлялось возможным. Саксы и фризы, по-видимому, играли значительную роль в развитии торговых связей Хедебю, хотя нам неизвестно, жили ли они там постоянно. Совершенно иное и довольно негативное описание города и его жителей в конце X века дано арабским историком Ай-Тартуши. Перед ним предстал, как он сообщает, большой, грязный и бедный город, жители которого питаются исключительно рыбой, поют, будто воют подобно собакам, и поклоняются Сириусу. Вероятно, в то время, когда Ат-Тартуши посещал Хедебю, условия жизни населения резко ухудшились (поскольку X век был менее мирным, чем IX век). Кроме того, отношение арабского историка к жителям (которые, как он говорит, использовали мазь, сохранявшую красоту и молодость с возрастом) напоминает отношение современного европейского туриста, рассказывающего о примитивных народностях, с которыми он столкнулся в своих путешествиях. Такие рассказы неизменно представляют некую смесь романтизма и патронских чувств. Поэтому эти свидетельства можно использовать в качестве исторического источника, только проявляя большую осторожность.
Из Хедебю некоторые товары направлялись в другой самый старый из известных торговых городов Швеции – Бирку на северо-западе острова Бьерке, около озера Меларен. В нашем распоряжении находятся два довольно полных описания Бирки. Одно из них можно найти в сочинении Римберта "Житие святого Ансгария", относящемся приблизительно к 870 году, а другое – в датируемом 1070 годом труде Адама Бременского (который, однако, не был в Скандинавии и всецело полагается на сообщения Римберта о путешествии Ансгария в Скандинавию). Рост научного интереса к изучению Бирки современными учеными оказался связан с археологическими раскопками, проводившимися Яльмаром Стольпе, которого направлял его интерес к янтарю, обнаруженному в водах у Бирки. Исследовав поселение, он пришел к выводу, что оно представляет собой некий старый торговый город. Яльмару Стольпе также позднее сообщили, что гораздо больше находок, по-видимому, можно сделать, проводя раскопки в районе так называемой Черной Земли (которая оказалась местоположением обширного древнего города), нежели на берегу моря. Сам город и принадлежащие ему кладбище и форт всесторонне и тщательно исследовались начиная с 1880-х годов, и в результате проделанной кропотливой работы перед исследователями предстала весьма полная и детальная картина поселения, которое фактически можно назвать метрополией викингов. Форт был построен на вершине скалы 100 футов в высоту и контролировал доступ к гавани. На западной стороне форта, находившейся под защитой скалы, не требовалось возводить оборонительные сооружения, но на оставшихся трех сторонах были установлены мощные крепостные укрепления из земли и камней 6 футов в высоту и от 25 до 50 футов толщиной с тремя воротами. Северная сторона форта обращена к узкому проливу и поместью Адельсе. Теперь жители острова называют его "Воротами Короля", и вполне вероятно, что Адельсе было королевским владением уже в IX веке.
Город располагался в 50 ярдах к северо-востоку от форта, так что между ними оставалось некоторое пространство, видимо намеренно созданное строителями поселения. Хотя район на месте Бирки называется Черной Землей (он получил это название от темной окраски из-за фрагментов древесного угля и органического материала, который придал почве черный цвет, отличающий ее от почв других частей острова), мы не обладаем свидетельствами, что город когда-либо сжигали. В Бирке приходится исследовать лишь остатки хозяйственной жизнедеятельности (мусор), оставленные поколениями. На территории поселения археологи обнаружили два типа дома. Стены одного из них были составлены из плетеных прутьев, обмазанных глиной. Видимо, ее предварительно выравнивали и укладывали частями на стены дома, так что прутья все-таки оставались различимыми. Другой тип дома представлял собой сруб. При его строительстве использовали огромные вертикальные деревянные балки, которые тщательно подгоняли друг к другу. Промежутки между балками закрывали смесью глины и мха. Вероятно, большие, треугольные в разрезе глиняные куски, которые исследователи находят на территории древней Бирки, представляют остатки построек данного типа. Однако у нас нет причин предполагать, что описанные выше две техники строительства относятся к двум различным временным периодам жизни города. Строительство в Хедебю велось иными способами и, насколько мы можем предполагать, отражало разные национальные традиции. С этой точки зрения исследователи различают два подхода к строительству, который был характерен для Бирки – германский и скандинавский. Западно-германский способ заключался в укреплении стены дома с внутренней стороны с помощью досок, в то время как его внешняя сторона представляла собой плетение из прутьев (ср. wand: "wall", стена). Скандинавский тип постройки отличает стена, составленная из вертикальных балок. Мы не встречаем аналогичного смешения народов (или традиций) где-либо еще за пределами Бирки, однако это не позволяет нам прийти к какому-нибудь определенному выводу в отношении данных типов строения. Бирка занимала площадь около 30 акров. Она имела свои собственные укрепления, из которых сохранилась только оборонительная стена в 500 ярдов, протянувшаяся к заливу Куггхамн (фризское: гавань для торговых кораблей). Эта стена, возможно, расширялась в противоположном направлении к форту. Данное оборонительное укрепление достигало б футов в высоту и 20-40 футов в ширину, проходя вдоль вершины невысокого хребта, на довольно большом расстоянии от города. Оно, по-видимому, предназначалось, чтобы на раннем этапе определить угрозу возможного нападения, с этой целью и было оставлено пространство между городом и стеной для отражения атаки. Его могли также использовать и как контрольный пункт над любыми другими оборонительными сооружениями, отстоящими от горного хребта на некоторое расстояние. На сегодняшний день в сохранившейся части укрепления найдено не менее шести проходов. Навряд ли они предназначались для установки ворот, так как население города не нуждалось в таком количестве ворот на кладбище. Скорее всего, здесь высились деревянные сторожевые башни, не сохранившиеся до настоящего времени. Часть городского вала, возможно, была увенчана деревянной стеной, которая напоминает крепостные стены, окружавшие русские города в более позднее время.
Побережье окружали фортификационные сооружения в форме полукруга, оставляя его открытым ветрам в трех направлениях. Найденные здесь остатки свай из тяжелого дуба, возможно, являются сохранившимися элементами пристани и волнорезов. Город имел несколько гаваней. Мы упоминали об одной из них – Куггхамн. Другая гавань – Корсхамн – соединяла город с находившимся в восточной части острова искусственным водоемом, Салвиксгрупен, стороны которого достигали 180 футов. Водоем, в свою очередь, выходил к длинной лагуне (200 ярдов) с искусственным входом. Большое количество пепла, найденного в отверстиях в насыпи, выходящей к морю, как раз на запад от форта, объясняется тем, что в данном месте была установлена обращенная к проливу Седертелье сигнальная башня.
Бирка прежде всего была торговым городом и сохраняла свое значение большого торгового центра не только в летний, но и в зимний периоды времени. Во многих могилах на кладбище поселения найдены шипованая обувь и большое количество коньков, свидетельствующих о том, что торговля не прекращалась и тогда, когда замерзало озеро, соединявшее город с Балтийским морем. Кроме того, зима была лучшим временем года для торговли мехами, так как зимние меха считались самыми лучшими и являлись главными товарами, которые обменивались на серебро и шелк с Востока, а также соль, одежду и предметы роскоши из Западной Европы.
Бирка была, таким образом, важным торговым центром в Скандинавии, наравне с Хедебю: как и Хедебю, Бирка первоначально не имела укреплений: городская насыпь и вал были здесь возведены только в X веке, довольно неспокойном периоде на Балтике. Действительно, около 900 года место, где находилась сигнальная башня, было выровнено и укреплено, возможно, чтобы усилить оборонительные сооружения города. Здесь в большом количестве найдены оружие, части кольчуг, умбоны, ножи, наконечники копий и стрел, т. е. в основном предметы военного назначения, но совершенно отсутствуют вещи, которые могли бы принадлежать женщинам. Представляется вероятным, что в домах, сделанных из глины, находился гарнизон города.
Третьим важным пунктом развития торговли в Скандинавии был Каупанг в Скирингссале на западной стороне Осло-фьорда в Норвегии. В ходе раскопок, проводившихся доктором Шарлоттой Блиндхейм, здесь было обнаружено целое кладбище, на котором хоронили купцов. Могилы на нем располагались близко друг к другу и были одинаково оформлены; в основном умерших хоронили в ладье, в которую клали некоторые предметы, использовавшиеся ими в торговле, например маленькие и изящные бронзовые весы (с их помощью взвешивали серебро и золото, которое служило для оплаты), а также шикарное оружие и украшения (довольно часто купцы привозили их из Англии и Ирландии). Примечательно, что Отер после своего путешествия на юг к Скирингссалю продолжил плыть по проложенному маршруту в Англию и что название поселения сохранило свою англосаксонскую форму Скиринкгес Хилл, более того, сам археологический материал свидетельствует об очень сильной связи города с Англией.
Название Каупанг означает "торговое место", "торжище". Но город имел ряд серьезных отличий от Бирки и Хедебю. Каупанг обладал удобной естественной гаванью. Его береговая сторона находилась под надежной защитой высоких горных хребтов, между которыми располагалось болото. Раскопки показали, что строительство зданий, разбросанных между горным хребтом и бухтой, было похоже на современную "ленточную застройку". В середине поселения находится открытое поле, выходящее к бухте. Вероятно, оно и являлось торговым местом. Кроме того, можно предположить с большой степенью уверенности, что в Каупанге торговля шла только летом, а не круглогодично, как в Хедебю и Бирке. В любом случае это объясняло бы отсутствие защитных сооружений в городе.
Стремительное развитие городов во всей Скандинавии около 800 года, несомненно, связано с усилением королевской власти и становлением более стабильной социальной структуры населения, даже если на сегодняшний день данных о формировании скандинавских королевств недостаточно, чтобы всецело соотнести их с развитием городской жизни. Иногда исследователи высказывали точку зрения, что Хедебю и Бирка были не скандинавскими, а фризскими торговыми колониями. Однако не обнаружено никаких археологических свидетельств, указывающих на то, что Бирка была фризским поселением, хотя, очевидно, возможно, что какое-то время там находилась фризская торговая станция. Поэтому именно правление Карла Великого (768-814 гг.) и организацию им обширного и сильного государства необходимо рассматривать как базу, создавшую условия для городского развития в Скандинавии.
Вероятно, данные, которыми мы обладаем о функционировании превосходно отлаженного бюрократического аппарата государственного образования Карла Великого, весьма способствовали формированию у исследователей искаженного представления о его государстве. В нашем распоряжении находится полная и действительно подробная информация в отношении организации королевских поместий, которые являлись не просто обычными самообеспечивающимися сельскохозяйственными единицами, но также производили разнообразные промышленные товары "на экспорт" (главным образом для армии). Обширный объем информации о подобных поместьях часто подводит нас к ложному представлению о том, что они составляли значительный вес в государстве, и заставляет даже таких именитых историков, как Пиренн, недооценивать торговые города Карла Великого. На самом деле королевские поместья составляли только незначительную часть крупных хозяйственных образований в стране. С другой стороны, мы имеем весьма смутное представление о жизни небольших самостоятельных хуторов и деревень, а также о городах и торговых поселениях, многие из которых были основаны уже в начале IX века. Все это заставляло исследователей высказывать предположение, что города не играли важной роли в государстве Карла Великого, однако эту точку зрения совершенно невозможно примирить с тем фактом, что после 776 года он сам жил около шести месяцев в году не в своих поместьях, но в таких крупных городах, как Аахен, Вормс, Франкфурт, Вюрцбург и Регенсбург (когда он не участвовал в военных кампаниях).
Недавние археологические раскопки, проводившиеся в Вильгельмсхафене и Эмдене, предоставили историкам обширную информацию о развитии торговых городов, основанных около 800 года, т. е. в период правления Карла Великого. В городах строили деревянные здания, располагавшиеся вдоль главной улицы, в конце которой, как например в Эмдене, ставили небольшую деревянную церковь. Обычной для торговых городов Карла Великого была обширная застройка, разделявшаяся на жилую и хозяйственную части (соответственно для людей и животных). В целом городские здания были довольно небольшими и не предусматривали строительства помещений для хранения сельскохозяйственных продуктов. Вероятно, в основном в торговых городах проживало купеческое сословие, которое предпочитало строить свои дома недалеко от удобного судоходного пути. Были ли города эпохи Карла Великого заселены постоянно, как Бирка и Хедебю, или как Каупанг только в летний период, мы не знаем.
- - - Сообщение автоматически склеено - - -
Спойлер (раскрыть)
Купцы
Скандинавские купцы, насколько нам известно из источников, занимались торговой деятельностью как на больших открытых рынках в летний период, так и в торговых городах круглогодично. Всех скандинавских купцов условно можно разделить на два типа и назвать "торговцами-шкиперами" и "торговцами-землевладельцами". "Торговец-шкипер" был профессиональным купцом, посвящавшим все свое время торговому делу, но не имевшему, видимо, определенного места для ведения своей деятельности. Поздние саги ярко рисуют образ такого купца. Так, например, осенью он может прибывать на собственном корабле в Исландию, временно выводить его из строя и оставаться на зиму с каким-нибудь крестьянином, чтобы вновь отправиться в путешествие весной на летние рынки Скандинавии. "Торговец-землевладелец" также имел основательные знания о морском деле, но торговля не являлась для него главным источником доходов. Как правило, у купца-землевладельца была своя земля, которую он обрабатывал как любой мелкий землевладелец, и поместье, в которое он должен был возвращаться ко времени урожая.
Мы можем составить довольно полное представление о торговце-землевладельце на основании рассказа скандинавского путешественника и купца Отера. Его рассказ был записан "господином Отера, королем Альфредом" в 870-х годах; он включил его в свой перевод сочинения Орозия. Таким образом, описание Скандинавии, предоставленное английским королем Альфредом, весьма ценно, так как получено им непосредственно из первых рук и весьма хорошо дополняет довольно туманные описания Скандинавии, которые были доступны из сочинений историков начала V века. Кроме того, то, что Альфред назван господином Отера, помогает нам составить представление о положении скандинавского купца. Возможно, визит Отера в Англию был связан исключительно с вопросами торговли и требовал соблюдения некоторых сложившихся обычаев в установлении торговых отношений между двумя заинтересованными сторонами. Например, сага об Эгиле сообщает об одном из таких обычаев. Так, норманны, отплывающие в Англию, обычно крестились, но не проходили весь обряд, поэтому "они могли вести дела как с христианами, так и с язычниками и продолжать верить в то, что более всего их удовлетворяло". Меха Отера могли найти хороший сбыт в Англии, а моржовая кость (образец которой он привез королю Альфреду) могла выступить более дешевым заменителем слоновой кости. Норвежские слова из рассказа Отера, подвергшиеся при записи некоторому влиянию со стороны английского языка, стали предметом филологических спекуляции, но в любом случае они свидетельствуют об установлении тесных связей между Норвегией и Англией и являются широко распространенными словами в норвежском языке. Если рассматривать английские находки из Каупанга, представляется очевидным, что хорошие связи с английским двором были весьма желательны для скандинавского торговца. Но Отер был, вероятно, не только купцом, но и мелким землевладельцем. Хозяйство его состояло из 20 коров, 30 овец, 20 свиней и небольшой пашни, для обработки которой он использовал лошадей. Но главное богатство Отера заключалось в дани, которую ему платили финны. Однако на основании более поздних саг мы можем сделать вывод, что ко времени визита Отера к Альфреду право сбора финской дани было конфисковано Харальдом Прекрасноволосым и объявлено королевской монополией после создания им Норвежского королевства и уже не могло быть привилегией местных ярлов, каким был Отер, Исследуя данный период времени в истории Скандинавии, исландские историки двумя столетиями спустя пришли к выводу о том, что многие из их предков оставили Норвегию, не желая принимать власть Харальда, так что Пааш предположил, что Отер мог оказаться одним из тех, кто покинул Скандинавию, предпочитая отправиться в Англию. Как бы то ни было, право на дань, о котором сообщает Отер, живший, по его собственным словам, на самом крайнем севере ("дальше его никто из норвежцев не селился") и собиравший с финских охотников, проживавших на его земле, дань мехами, гагачьим пухом и корабельным канатом из тюленьих и моржовых шкур, было аннулировано. Он описал королю Альфреду свою исследовательскую экспедицию, цель которой заключалась в том, чтобы "посмотреть, что там за земли" и разведать возможности охоты на китов и моржей. Во время этой экспедиции он обогнул Норд-Кап и вошел в Белое море, где обнаружил довольно маленьких китов, 27 футов длиной в сравнении с шестидесятифутовыми китами, обитавшими в водах его родного Халогаланда. Рассказ Отера, который мы находим в сочинении короля Альфреда, завершается упоминанием о другом путешествии скандинавского купца, на этот раз в южном направлении к Скиринкгес Хиллу и Хедебю (aet Haeþum), которое, по подсчетам, должно было длиться при благоприятном ветре более месяца. За сообщением о путешествиях Отера следует отчет другого моряка, Вульфстана, возможно англичанина, который описывает путь на восток в Балтийское море вплоть до Трусо.
То, что Отер (или Оттар, если принять не древнеанглийскую, а скандинавскую форму имени) посетил Скирингсаль и Хедебю, не является абсолютно достоверным свидетельством того, что он торговал там, хотя мы не можем исключать такой возможности. Само существование этих городов было связано с торговлей и купцами, приезжавшими издалека (как правило, скандинавские торговцы одновременно являлись и профессиональными мореплавателями), так как и Скирингсаль, и Хедебю, как нам представляется, не имели тесных связей со своими ближайшими соседями. Расположение Хедебю в юго-восточной части Ютландского полуострова ясно показывает, что он был главным образом центром транзитной торговли, и действительно, среди находок с близлежащих территорий отсутствуют импортные товары, которые проходили через него, так как некоторые изделия с успехом могли быть проданы и в другом подобном городе. В Хедебю отливали украшения из бронзы, а затем экспортировали их по всей территории Скандинавии и также плавили железо. Проведенные недавно исследования образцов шлака показывают, что железо плавили, используя железную руду из болот Смоланда в Швеции.
Бирка не была связана, как Хедебю, исключительно с торговлей с дальними странами. Ее расположение могло позволить ей стать центром внутренней торговли, где встречались бы многие купцы из окружавших ее богатых земель, и многие из товаров, попадавших в Бирку с Востока и из Западной Европы, действительно были обнаружены в могилах Упланда. Не все найденные предметы тем не менее можно с уверенностью отнести к торговой деятельности Бирки, так как достичь средней Швеции из Балтики можно было и другими путями. Но транзитная торговля, очевидно, приносила хороший доход Бирке, и когда ее обороты резко упали, город пришел в упадок и исчез. С этого времени главным торговым центром на Балтике становится остров Готланд. Трудно с большой степенью достоверности определить ту роль, которую играл Готланд в торговле в эпоху викингов. VIII век предоставляет некоторые свидетельства о тесных контактах острова с Западной Европой, но мы уже не находим их в IX веке, так как торговый путь из Хедебю в Бирку в то время пролегал не через Готланд, а через Кальмарзунд. Однако клады серебра показывают, что уже в IX веке восточное серебро пришло на остров, а в X веке вновь упрочились торговые связи Готланда как с востоком, так и с западом. Подтвердить развитие торговых контактов, вероятно, поможет пока не исследованный район в Вестергарне, к югу от Висбю. Обнаруженная там полукруглая стена напоминает укрепленные сооружения, которые мы встречали в Бирке и Хедебю. Это позволяет предположить, что на данном месте мог находиться торговый город, подобный другим, пока приблизительно в 1000 году он не был засыпан песком.
Несмотря на недостаточные данные, которые предоставляет нам археологический материал, на его основании все-таки можно попытаться ответить на вопрос об отношениях городов и сельских территорий. Рост населения, о котором мы уже упоминали, продолжился в эпоху викингов, и находки, относящиеся к этому времени, очень широко распространены на территории Скандинавии, в отличие от предшествующих периодов. В свою очередь рост населения привел к интенсивной внутренней экспансии и соответственно заселению новых обширных земель. Для эпохи викингов также характерно расширение производства, которое частично было достигнуто благодаря предприимчивой деятельности торговцев-землевладельцев, каким, например, являлся Оттар, однако большая часть производственных товаров поступала в Скандинавию с помощью торговцев-мореплавателей. Насколько различной была жизнь людей, живших в торговых городах и тех, кто, как Оттар, самими корнями врос в родную землю, проводя большую часть времени в собственных поселениях? Мы располагаем свидетельствами о существовании довольно напряженных отношений между городскими и сельскохозяйственными центрами в XIII веке на Готланде, когда город Висбю в 1288 году восторжествовал над своими конкурентами из сельской округи. Однако в эпоху викингов наблюдается постепенный упадок городского развития. Так, Бирка и Скирингсаль исчезли как важные торговые центры, и прошло целое поколение, прежде чем возникли новые города; Хедебю был перенесен на новое место – на северную сторону фьорда. В это же самое время в Западной Европе многие из крупных городов также пришли в упадок; вероятно, между этими явлениями существует некоторая связь, хотя в настоящее время она не ясна. Первые скандинавские города внесли важный, но краткосрочный вклад в развитие своего региона в определенный период времени, весьма способствуя тому, что Скандинавия стала обладать большим значением в мировой торговле, чего позже уже никогда не достигала.
Представления о составе общества в эпоху викингов мы строим, опираясь на различные литературные источники. Для скандинавского общества было характерно большое количество свободных людей, живших на своих собственных хуторах и имевших рабов для выполнения более тяжелой работы. Производительность их труда была обычно низкой, поэтому занятие сельским хозяйством не являлось единственным источником существования и должно было сочетаться с охотой или рыболовством; неизвестно, как широко было распространено железоделательное производство как промысел, но постепенно оно стало играть очень важную роль. Районы, которые прежде были слабо заселены, такие как Смоланд, Гестрикланд и Даларна, обладавшие богатыми запасами болотного железа, впоследствии стали достаточно густонаселенными благодаря его производству, о чем свидетельствуют найденные отвалы шлака. В это время во многих захоронениях появляются многочисленные предметы из железа; а иногда и сам погребальный курган насыпали из шлака. Такое увеличение производства железа не было ориентировано только на удовлетворение местного спроса; кроме того, у нас есть поразительное свидетельство о экспортной торговли разнообразными изделиями из железа в этот период времени. Так, например, на берегу Гьеррильд Грено в Северной Ютландии был обнаружен шест с закрепленными на нем лезвиями топоров: вероятно, они были частью груза с торгового корабля, потерпевшего крушение. На одной из сторон шеста было установлено специальное навершие, а другой его конец был расщеплен и расширен, что предотвращало сползание лезвий. Это свидетельствует о том, что шест предназначался для транспортировки лезвий топоров в большом количестве на экспорт. Сам шест был изготовлен из ели, которая не росла в Дании в эпоху викингов, а анализ железа, из которого были изготовлены лезвия, говорит о его шведском или норвежском происхождении. Однако они не были обрезаны и обточены; вероятно, завершающие работы проводились непосредственно перед заключением сделки о продаже. Находка прекрасно иллюстрирует отрывок из "Саги об Олаве Святом", который сообщает о Кнуте, пославшем из Англии к Кальфу Арнарсону в Норвегию за тремя дюжинами топоров с пожеланием: "Пусть они будут превосходного качества".
Многие из других торговых товаров не сохранились столь же хорошо: мех, деготь, воск, ткань и соль не оставили следов. Но тупоконечные костяные стрелы, использовавшиеся, чтобы стрелять по белкам, не повреждая их меха, и щетина, изготовленная из звериных шкур, найденные в некоторых могилах в Бирке, показывают, что предметом торговли также были меха белки, бобра и куницы. Несомненно, они являлись весьма популярным товаром в эпоху викингов и были повсеместно распространены даже в очень отдаленных районах Скандинавии, например на Крайнем Севере, в горах Лапландии.
Серебряные клады южной Скандинавии отражают изменения ее торговых связей с другими странами. Клады IX века в основном состояли из арабских монет из Восточного Халифата и колец, изготовленных на Руси, и содержат очень малое число каролингских и английских монет. В начале X века поток арабского серебра может свидетельствовать не только о расширившейся торговле, но также и о набегах викингов на берега Волги и Каспия. Около 960-970 годов состав кладов изменился: появились византийские монеты, арабские монеты из Западного Халифата; также часто встречаются фрагменты изделий, выполненных в технике зерни польскими мастерами, и немецкие монеты из Кельна и Регенсбурга, что отражает рост значения торгового пути через Польшу к Киеву и из Волина к устью Одера. Начиная с 1000 года английские ("датские деньги") и немецкие монеты доминируют в скандинавских кладах.
Естественно, что это время беспрестанной экспансии и непосредственных контактов с другими землями осталось в памяти последующих поколений как героическая эпоха. Однако многие современные историки предполагают, что экспансия норманнов во многом была вынужденным явлением. Недостаток свободной земли, связанный с перенаселением, гнал беднейших людей в чужие страны в поисках пропитания. Интересно, что в то время как археологические находки определенно свидетельствуют о росте населения, они не предоставляют никаких доказательств широко распространенной бедности, но, напротив, говорят о процветании Скандинавии в этот период времени. Обычно исследователей поражает тот факт, что норвежцы, например, достигли гор Шотландии, Исландии, Ирландии (а в Англии добрались до озерного края, Пеннин и вересковых пустошей Северного Йорка), тогда как даны для своей экспансии выбрали более равнинные страны: Фрисландию, восточную Англию и Нормандию, а шведы – озера и реки – Ладогу, Ильмень, Неву и Волхов, которые напоминали им родные долины озера Меларен. Однако нельзя в исследовании направлений норманнской экспансии акцентировать внимание на этих фактах: вполне естественно, что путь из Норвегии лежал на запад, из Дании – на юг, а из Швеции – на восток. Но, с другой стороны, эти данные свидетельствуют о том, что викинги действительно определяли направление своего движения, прежде чем отправиться в морское путешествие, что в свою очередь говорит об уровне мастерства скандинавов в управлении кораблем и их уверенности в нем, так как именно корабль обеспечил успех набегов викингов.
Скандинавские купцы, насколько нам известно из источников, занимались торговой деятельностью как на больших открытых рынках в летний период, так и в торговых городах круглогодично. Всех скандинавских купцов условно можно разделить на два типа и назвать "торговцами-шкиперами" и "торговцами-землевладельцами". "Торговец-шкипер" был профессиональным купцом, посвящавшим все свое время торговому делу, но не имевшему, видимо, определенного места для ведения своей деятельности. Поздние саги ярко рисуют образ такого купца. Так, например, осенью он может прибывать на собственном корабле в Исландию, временно выводить его из строя и оставаться на зиму с каким-нибудь крестьянином, чтобы вновь отправиться в путешествие весной на летние рынки Скандинавии. "Торговец-землевладелец" также имел основательные знания о морском деле, но торговля не являлась для него главным источником доходов. Как правило, у купца-землевладельца была своя земля, которую он обрабатывал как любой мелкий землевладелец, и поместье, в которое он должен был возвращаться ко времени урожая.
Мы можем составить довольно полное представление о торговце-землевладельце на основании рассказа скандинавского путешественника и купца Отера. Его рассказ был записан "господином Отера, королем Альфредом" в 870-х годах; он включил его в свой перевод сочинения Орозия. Таким образом, описание Скандинавии, предоставленное английским королем Альфредом, весьма ценно, так как получено им непосредственно из первых рук и весьма хорошо дополняет довольно туманные описания Скандинавии, которые были доступны из сочинений историков начала V века. Кроме того, то, что Альфред назван господином Отера, помогает нам составить представление о положении скандинавского купца. Возможно, визит Отера в Англию был связан исключительно с вопросами торговли и требовал соблюдения некоторых сложившихся обычаев в установлении торговых отношений между двумя заинтересованными сторонами. Например, сага об Эгиле сообщает об одном из таких обычаев. Так, норманны, отплывающие в Англию, обычно крестились, но не проходили весь обряд, поэтому "они могли вести дела как с христианами, так и с язычниками и продолжать верить в то, что более всего их удовлетворяло". Меха Отера могли найти хороший сбыт в Англии, а моржовая кость (образец которой он привез королю Альфреду) могла выступить более дешевым заменителем слоновой кости. Норвежские слова из рассказа Отера, подвергшиеся при записи некоторому влиянию со стороны английского языка, стали предметом филологических спекуляции, но в любом случае они свидетельствуют об установлении тесных связей между Норвегией и Англией и являются широко распространенными словами в норвежском языке. Если рассматривать английские находки из Каупанга, представляется очевидным, что хорошие связи с английским двором были весьма желательны для скандинавского торговца. Но Отер был, вероятно, не только купцом, но и мелким землевладельцем. Хозяйство его состояло из 20 коров, 30 овец, 20 свиней и небольшой пашни, для обработки которой он использовал лошадей. Но главное богатство Отера заключалось в дани, которую ему платили финны. Однако на основании более поздних саг мы можем сделать вывод, что ко времени визита Отера к Альфреду право сбора финской дани было конфисковано Харальдом Прекрасноволосым и объявлено королевской монополией после создания им Норвежского королевства и уже не могло быть привилегией местных ярлов, каким был Отер, Исследуя данный период времени в истории Скандинавии, исландские историки двумя столетиями спустя пришли к выводу о том, что многие из их предков оставили Норвегию, не желая принимать власть Харальда, так что Пааш предположил, что Отер мог оказаться одним из тех, кто покинул Скандинавию, предпочитая отправиться в Англию. Как бы то ни было, право на дань, о котором сообщает Отер, живший, по его собственным словам, на самом крайнем севере ("дальше его никто из норвежцев не селился") и собиравший с финских охотников, проживавших на его земле, дань мехами, гагачьим пухом и корабельным канатом из тюленьих и моржовых шкур, было аннулировано. Он описал королю Альфреду свою исследовательскую экспедицию, цель которой заключалась в том, чтобы "посмотреть, что там за земли" и разведать возможности охоты на китов и моржей. Во время этой экспедиции он обогнул Норд-Кап и вошел в Белое море, где обнаружил довольно маленьких китов, 27 футов длиной в сравнении с шестидесятифутовыми китами, обитавшими в водах его родного Халогаланда. Рассказ Отера, который мы находим в сочинении короля Альфреда, завершается упоминанием о другом путешествии скандинавского купца, на этот раз в южном направлении к Скиринкгес Хиллу и Хедебю (aet Haeþum), которое, по подсчетам, должно было длиться при благоприятном ветре более месяца. За сообщением о путешествиях Отера следует отчет другого моряка, Вульфстана, возможно англичанина, который описывает путь на восток в Балтийское море вплоть до Трусо.
То, что Отер (или Оттар, если принять не древнеанглийскую, а скандинавскую форму имени) посетил Скирингсаль и Хедебю, не является абсолютно достоверным свидетельством того, что он торговал там, хотя мы не можем исключать такой возможности. Само существование этих городов было связано с торговлей и купцами, приезжавшими издалека (как правило, скандинавские торговцы одновременно являлись и профессиональными мореплавателями), так как и Скирингсаль, и Хедебю, как нам представляется, не имели тесных связей со своими ближайшими соседями. Расположение Хедебю в юго-восточной части Ютландского полуострова ясно показывает, что он был главным образом центром транзитной торговли, и действительно, среди находок с близлежащих территорий отсутствуют импортные товары, которые проходили через него, так как некоторые изделия с успехом могли быть проданы и в другом подобном городе. В Хедебю отливали украшения из бронзы, а затем экспортировали их по всей территории Скандинавии и также плавили железо. Проведенные недавно исследования образцов шлака показывают, что железо плавили, используя железную руду из болот Смоланда в Швеции.
Бирка не была связана, как Хедебю, исключительно с торговлей с дальними странами. Ее расположение могло позволить ей стать центром внутренней торговли, где встречались бы многие купцы из окружавших ее богатых земель, и многие из товаров, попадавших в Бирку с Востока и из Западной Европы, действительно были обнаружены в могилах Упланда. Не все найденные предметы тем не менее можно с уверенностью отнести к торговой деятельности Бирки, так как достичь средней Швеции из Балтики можно было и другими путями. Но транзитная торговля, очевидно, приносила хороший доход Бирке, и когда ее обороты резко упали, город пришел в упадок и исчез. С этого времени главным торговым центром на Балтике становится остров Готланд. Трудно с большой степенью достоверности определить ту роль, которую играл Готланд в торговле в эпоху викингов. VIII век предоставляет некоторые свидетельства о тесных контактах острова с Западной Европой, но мы уже не находим их в IX веке, так как торговый путь из Хедебю в Бирку в то время пролегал не через Готланд, а через Кальмарзунд. Однако клады серебра показывают, что уже в IX веке восточное серебро пришло на остров, а в X веке вновь упрочились торговые связи Готланда как с востоком, так и с западом. Подтвердить развитие торговых контактов, вероятно, поможет пока не исследованный район в Вестергарне, к югу от Висбю. Обнаруженная там полукруглая стена напоминает укрепленные сооружения, которые мы встречали в Бирке и Хедебю. Это позволяет предположить, что на данном месте мог находиться торговый город, подобный другим, пока приблизительно в 1000 году он не был засыпан песком.
Несмотря на недостаточные данные, которые предоставляет нам археологический материал, на его основании все-таки можно попытаться ответить на вопрос об отношениях городов и сельских территорий. Рост населения, о котором мы уже упоминали, продолжился в эпоху викингов, и находки, относящиеся к этому времени, очень широко распространены на территории Скандинавии, в отличие от предшествующих периодов. В свою очередь рост населения привел к интенсивной внутренней экспансии и соответственно заселению новых обширных земель. Для эпохи викингов также характерно расширение производства, которое частично было достигнуто благодаря предприимчивой деятельности торговцев-землевладельцев, каким, например, являлся Оттар, однако большая часть производственных товаров поступала в Скандинавию с помощью торговцев-мореплавателей. Насколько различной была жизнь людей, живших в торговых городах и тех, кто, как Оттар, самими корнями врос в родную землю, проводя большую часть времени в собственных поселениях? Мы располагаем свидетельствами о существовании довольно напряженных отношений между городскими и сельскохозяйственными центрами в XIII веке на Готланде, когда город Висбю в 1288 году восторжествовал над своими конкурентами из сельской округи. Однако в эпоху викингов наблюдается постепенный упадок городского развития. Так, Бирка и Скирингсаль исчезли как важные торговые центры, и прошло целое поколение, прежде чем возникли новые города; Хедебю был перенесен на новое место – на северную сторону фьорда. В это же самое время в Западной Европе многие из крупных городов также пришли в упадок; вероятно, между этими явлениями существует некоторая связь, хотя в настоящее время она не ясна. Первые скандинавские города внесли важный, но краткосрочный вклад в развитие своего региона в определенный период времени, весьма способствуя тому, что Скандинавия стала обладать большим значением в мировой торговле, чего позже уже никогда не достигала.
Представления о составе общества в эпоху викингов мы строим, опираясь на различные литературные источники. Для скандинавского общества было характерно большое количество свободных людей, живших на своих собственных хуторах и имевших рабов для выполнения более тяжелой работы. Производительность их труда была обычно низкой, поэтому занятие сельским хозяйством не являлось единственным источником существования и должно было сочетаться с охотой или рыболовством; неизвестно, как широко было распространено железоделательное производство как промысел, но постепенно оно стало играть очень важную роль. Районы, которые прежде были слабо заселены, такие как Смоланд, Гестрикланд и Даларна, обладавшие богатыми запасами болотного железа, впоследствии стали достаточно густонаселенными благодаря его производству, о чем свидетельствуют найденные отвалы шлака. В это время во многих захоронениях появляются многочисленные предметы из железа; а иногда и сам погребальный курган насыпали из шлака. Такое увеличение производства железа не было ориентировано только на удовлетворение местного спроса; кроме того, у нас есть поразительное свидетельство о экспортной торговли разнообразными изделиями из железа в этот период времени. Так, например, на берегу Гьеррильд Грено в Северной Ютландии был обнаружен шест с закрепленными на нем лезвиями топоров: вероятно, они были частью груза с торгового корабля, потерпевшего крушение. На одной из сторон шеста было установлено специальное навершие, а другой его конец был расщеплен и расширен, что предотвращало сползание лезвий. Это свидетельствует о том, что шест предназначался для транспортировки лезвий топоров в большом количестве на экспорт. Сам шест был изготовлен из ели, которая не росла в Дании в эпоху викингов, а анализ железа, из которого были изготовлены лезвия, говорит о его шведском или норвежском происхождении. Однако они не были обрезаны и обточены; вероятно, завершающие работы проводились непосредственно перед заключением сделки о продаже. Находка прекрасно иллюстрирует отрывок из "Саги об Олаве Святом", который сообщает о Кнуте, пославшем из Англии к Кальфу Арнарсону в Норвегию за тремя дюжинами топоров с пожеланием: "Пусть они будут превосходного качества".
Многие из других торговых товаров не сохранились столь же хорошо: мех, деготь, воск, ткань и соль не оставили следов. Но тупоконечные костяные стрелы, использовавшиеся, чтобы стрелять по белкам, не повреждая их меха, и щетина, изготовленная из звериных шкур, найденные в некоторых могилах в Бирке, показывают, что предметом торговли также были меха белки, бобра и куницы. Несомненно, они являлись весьма популярным товаром в эпоху викингов и были повсеместно распространены даже в очень отдаленных районах Скандинавии, например на Крайнем Севере, в горах Лапландии.
Серебряные клады южной Скандинавии отражают изменения ее торговых связей с другими странами. Клады IX века в основном состояли из арабских монет из Восточного Халифата и колец, изготовленных на Руси, и содержат очень малое число каролингских и английских монет. В начале X века поток арабского серебра может свидетельствовать не только о расширившейся торговле, но также и о набегах викингов на берега Волги и Каспия. Около 960-970 годов состав кладов изменился: появились византийские монеты, арабские монеты из Западного Халифата; также часто встречаются фрагменты изделий, выполненных в технике зерни польскими мастерами, и немецкие монеты из Кельна и Регенсбурга, что отражает рост значения торгового пути через Польшу к Киеву и из Волина к устью Одера. Начиная с 1000 года английские ("датские деньги") и немецкие монеты доминируют в скандинавских кладах.
Естественно, что это время беспрестанной экспансии и непосредственных контактов с другими землями осталось в памяти последующих поколений как героическая эпоха. Однако многие современные историки предполагают, что экспансия норманнов во многом была вынужденным явлением. Недостаток свободной земли, связанный с перенаселением, гнал беднейших людей в чужие страны в поисках пропитания. Интересно, что в то время как археологические находки определенно свидетельствуют о росте населения, они не предоставляют никаких доказательств широко распространенной бедности, но, напротив, говорят о процветании Скандинавии в этот период времени. Обычно исследователей поражает тот факт, что норвежцы, например, достигли гор Шотландии, Исландии, Ирландии (а в Англии добрались до озерного края, Пеннин и вересковых пустошей Северного Йорка), тогда как даны для своей экспансии выбрали более равнинные страны: Фрисландию, восточную Англию и Нормандию, а шведы – озера и реки – Ладогу, Ильмень, Неву и Волхов, которые напоминали им родные долины озера Меларен. Однако нельзя в исследовании направлений норманнской экспансии акцентировать внимание на этих фактах: вполне естественно, что путь из Норвегии лежал на запад, из Дании – на юг, а из Швеции – на восток. Но, с другой стороны, эти данные свидетельствуют о том, что викинги действительно определяли направление своего движения, прежде чем отправиться в морское путешествие, что в свою очередь говорит об уровне мастерства скандинавов в управлении кораблем и их уверенности в нем, так как именно корабль обеспечил успех набегов викингов.
