Спойлер (раскрыть)
Таким образом, в результате кампании, последовавшей после битвы при Тразименском озере, Ганнибал растерял все плоды своей блестящей победы. После всех своих передвижений по Италии Ганнибал смог только расположиться лагерем возле Гереония, имея непосредственно перед собой все 4 римских легиона. Так как приближалась зима, Ганнибал был обречен на бездействие.
В Испании кампания 217 года для карфагенян развивалась крайне неблагоприятно. Гасдрубал Баркид, правда, подготовил зимой 218 — 217 г. сильный флот и двинул свою армию по морю и по суше к Иберу, однако неподалеку от устья этой реки в морском сражении карфагенский флот был разбит. Римляне высадили свои войска у Онуссы и даже подошли к стенам Нового Карфагена, а также напали на остров Эбесс. Когда римский флот воротился на север от Ибера, Гней Корнелий Сципион начал наступление к Кастулонским горам, тогда как Гасдрубал отступил в Луситанию, к берегам Атлантического океана. Тем временем илергеты восстали против римлян. Гней Сципион подавил их без особого труда, однако восстание послужило Гасдрубалу сигналом к новому вторжению в области севернее Ибера. Карфагенскому полководцу недолго пришлось стоять там и готовиться к схватке с римлянами: внезапно ему сообщили, что в карфагенские владения вступили племена кельтиберов, заключившие союз с Римом. Три города они захватили и дважды сражались с Гасдрубалом, который бросился на юг организовывать оборону; карфагеняне потеряли 15000 убитыми и 4000 пленными. В этот момент в Испанию прибыл Публий Корнелий Сципион во главе флота в 30 кораблей и отряда в 8000 воинов. Соединившись с братом и пользуясь тем, что пунийцы были заняты войной с кельтиберами, он повел римские войска к Сагунту, где в тот момент содержались заложники иберийских племен. Заложники благодаря хитрости и измене сумели поки-
128
нуть Сагунт, и это дало братьям Сципионам возможность привлечь на свою сторону новые иберийские племена. Наступление зимних холодов прервало кампанию [Полибий, 3, 95 — 99; Ливий, 22, 19 — 22], закончившуюся очевидным преимуществом римлян.
Более удачно для карфагенян сложилось положение в другом районе. Консул Гней Сервилий Гемин, командуя флотом в 120 кораблей, обошел берега Сардинии и Корсики, беря повсюду заложников, а затем отправился в Африку. Проходя через Менигу, он опустошил ее, а с Керкины взял выкуп 10 талантов серебра за то, чтобы не жечь и не грабить ее земли. Ему удалось высадиться в Африке. Однако, вместо того чтобы укреплять созданный таким образом плацдарм, он повел своих солдат и моряков опустошать окрестные поля, и, когда они разбрелись по стране, их встретили засады карфагенян. Римляне бежали к кораблям. Потеряв около 1000 человек, они отплыли в Сицилию [Ливий, 22, 3-1, 1 — 5]. Однако, несмотря на такой исход экспедиции, попытка Гнея Сервилия показала уязвимость карфагенских владений в Африке; поражение римлян было следствием их собственной недостаточной организованности, а отнюдь не защищенности африканского побережья.
Время шло, шестимесячный срок диктатуры Квинта Фабия Максима истек, и он обратился к консулам с предложением принять командование римскими войсками. Гней Сервилий Гемин, передав в Лилибее свой флот претору Титу Отацилию, с тем чтобы легат Отацилия Публий Сура доставил его в Рим, сам отправился к легионам, действовавшим против Ганнибала. Туда же явился и его коллега Марк Атилий Регул. Сменив диктатора и его начальника конницы, консулы строго придерживались стратегической линии Фабия — они держали армию Ганнибала под постоянной угрозой, но по-прежнему уклонялись от решающего боя, которого так хотел пунийский полководец. Пунийская армия начала испытывать острый недостаток в продовольствии, и Ганнибал даже думал, не уйти ли на север, в Галлию; его удержала на месте только мысль, что враги и друзья примут это отступление за бегство, и тогда он окончательно потеряет все шансы на господство в Италии [Ливий, 22, 31, 6 — 32, 3; ср. у Диона Касс., фрагм., 57, 21].
С наступлением зимы военные действия у Гереония постепенно прекратились. Не прекратились, однако, события, демонстрировавшие полное одиночество Ганнибала в Италии, — следствие того военно-политического поражения, которое он потер-
129
пел от Фабия. В особенности серьезным актом было появление в Риме послов с дарами из Неаполя — одной из крупнейших греческих колоний на юге Апеннинского полуострова. Аналогичное посольство прибыло в Рим и из Пестума [Ливий, 22, 36, 9]. Сиракузский царь Гиерон также прислал в Рим огромные запасы продовольствия и вспомогательный отряд — 1000 стрелков и пращников [Ливий, 22, 37]. Когда принимали дары от неаполитанцев, были, если верить повествованию Тита Ливия [22, 32, 4 — 9], произнесены слова о том, что Рим — глава и акрополь всей Италии — борется не только за себя и свою власть, но и за своих союзников, их города и поля. Такова была та политическая пропаганда, которую римское правительство сочло нужным противопоставить речам Ганнибала, однако последний и в данном случае ничего не мог предпринять. Победы не было, а грабежи, убийства и пожарища очень слабо вязались с тем обликом освободителя Италии, в котором пунийский полководец хотел предстать перед ее многочисленными племенами и народностями.
Единственное, что оставалось Ганнибалу, это, пользуясь зимним перерывом, выжидать дальнейшего развития событий. Ему повезло. К моменту, когда в Риме должны были происходить выборы консулов на новый, 216 год, там разразился еще один острейший политический кризис, исход которого непосредственно повлиял на ведение боевых операций как самими римскими военачальниками, так и Ганнибалом.
Этот политический кризис представлял собой очередную вспышку борьбы за власть между римским плебсом и сенатом. Спорили о том, как следует проводить выборы. По поручению сената претор Марк Эмилий обратился к Сервилию и Атилию с письмом, настаивая, чтобы один из них явился в Рим для проведения выборов. Сервилий и Атилий отказались: они считали, что без вреда для государства не могут покинуть армию, и, в свою очередь, предлагали, чтобы это было поручено междуцарю. Сенат счел более целесообразным прибегнуть к диктатуре. Консулы остановились на кандидатуре Луция Ветурия Филона, который и назначил своим начальником конницы Марка Помпония Матона. Однако не прошло и двух недель, как авгуры обнаружили в процедуре назначения какие-то упущения, и диктатор вместе со своим помощником получили приказание отказаться от должности; проведение выборов сенат поручил междуцарю, приняв, таким образом, точку зрения Сервилия и Атилия [Ливий, 22, 33, 9 — 12]. В рассказе Ливия изложена официальная версия. Можно полагать, что сенат рассчитывал, используя механизм диктатуры, сломить сопротивление оппозиции, но эта попытка оказалась неудачной. Возможно, однако, что диктатура была уступкой плебсу, от которой в ходе выборов поспешили отказаться. Не случайно Ливий [22, 34, 9 — 10] вкладывает в уста одного из ораторов на выборах. Квинта Бэбия Геренния, слова о том, что диктатор был ненавистен сенату и что к междуцарствию прибегли только с одной целью — дать сенату возможность свободно распоряжаться на выборах.
Однако гораздо важнее был другой вопрос: кто получит на следующий год консульские должности. В роли одного из кандидатов выступал Гай Теренций Варрон — тот самый, который настаивал в свое время на уравнении в правах Фабия и Минуция, плебейский вождь, снискавший себе исключительную популярность. Ливий [22, 25, 18 — 26, 3; ср. у Диона Касс., фрагм., 57, 23 — 25] изображает этого человека — несомненно, выходца из социальных низов — выскочкой и карьеристом. «Передают», что его отец был мясником, сам разносил свой товар и в этом рабском занятии пользовался помощью сына. Сын же, которому деньги, нажитые отцом, дали возможность в будущем выбиться в люди, избрал для себя политическую карьеру. Произнося речи в защиту людей низкого происхождения, против интересов знати, он обратил на себя внимание, а затем достиг и должностей, проделав обычную для Рима карьеру — был квестором, плебейским и курульным эдилом и претором; теперь он претендовал на высшую государственную должность. Из этого, очень пристрастного и далекого от объективности изображения мы можем тем не менее уловить черты народного вождя, очевидно преемника Фламиния, ненавистного знати.
Для нас чрезвычайно существенно уяснить, какова была политическая программа, с которой пришел на выборы Гай Теренций Варрон. Ливий [22, 34, 3 — 11] вкладывает в уста его сторонника и родственника, уже упоминавшегося Квинта Бэбия Геренния, речь в поддержку плебейского кандидата: нобили на протяжении многих лет стремились к войне с Ганнибалом и в конце концов привели его в Италию; много раз имея возможность победоносно завершить войну, что показал пример Минуция, они злонамеренно ее затягивают. Не иначе как между нобилями существует сговор, и война может кончиться не прежде, чем консулом будет избран настоящий плебей, то есть новый человек, не принадлежащий к нобилитету, потому что знатные плебеи (нобили) потеряли связь с плебсом и презирают его, как и патриции. Показательно, что здесь Бэбий, в изложении Ливия, как бы подхватывает то бранное обозначение выскочки (homo
131
novus), которое было в ходу в Риме, и возвращает ему буквальный его смысл. Речь, сочиненная Ливием, разумеется, не представляет собой буквального воспроизведения слов Бэбия или других сторонников Варрона. Тем не менее едва ли можно сомневаться в том, что в ней приводятся какие-то шаблоны плебейской пропаганды, сведения о которых дошли до Ливия в сочинениях римских историков, прежде всего Цэлия Антипатра. Речь Бэбия — это яростная атака против методов Фабия, который сначала помешал римлянам победить и уже только потом — быть побежденными. Причины, вызвавшие подобные настроения, очевидны: все отрицательные последствия стратегии Фабия для римского, прежде всего мелкого, землевладения сохранились; если бы консулы и на будущий год ее сохранили, то и будущий год не принес бы ничего, кроме разорения.
Предвыборная борьба была исключительно острой. Был избран только Варрон. Победила плебейская линия, направленная на быстрое и решительное окончание войны. И все же другим консулом согласно действовавшим в Риме политическим установлениям должно было избрать патриция. Единственным, кто мог сколько-нибудь успешно вести политическую борьбу с Варроном и заставить его отказаться от своих замыслов, нобилитет в этих условиях считал известного врага плебеев Луция Эмилия Павла. Все те, кто ранее добивался консульства, сняли свои кандидатуры, прямые ставленники Фабиев ретировались, и на ближайшем народном собрании консулом был избран Луций Эмилий Павел, единственный претендент, — не столько в качестве коллеги, сколько в качестве противника Варрона, замечает Ливий [22, 35, 1 — 4] [79].
Результаты выборов в Риме предопределили ход кампании 216 года. Ганнибал мог быть доволен: в римском правительстве не было и не могло возникнуть единства, так как теперь борьба между нобилитетом и плебсом превратилась в борьбу между консулами; у последних не только не было единогласия по вопросу о том, как бороться с Ганнибалом, но они придерживались прямо противоположных политических концепций; римская система управления (консулы либо делили армию на две части, либо командовали ею по очереди) позволяла Ганнибалу надеяться, что Варрон так или иначе проведет свой план в жизнь, и, следовательно, давала ему определенные шансы победить, выйти из того затруднительного положения, в которое он попал.
Как уже говорилось, одним из важнейших результатов стратегии Фабия было то, что Ганнибал фактически лишился воен-
__________
[79] Избрание Л. Эмилия Павла знаменовало, конечно, поражение Фабиев. Однако нет оснований думать, что сенат отказался от политики бывшего диктатора и что рассказы о нежелании Эмилия дать сражение не соответствуют действительности [Н. Н. Sсullаrd, Roman politics, стр. 50—52]. То обстоятельство, что Варрон и после Канн занимал ответственные посты, не свидетельствует о невозможности разногласий между ним и Эмилием или между ним и сенатом до Канн. О Полибиевой концепции истории этого периода см. далее.
132
ной инициативы и ход событий в значительной степени определялся действиями римского командования. Последнее начало подготовку к новой кампании в обстановке крайней нервозности. По городу снова распространялись слухи о грозных предзнаменованиях, что очень терроризировало население [Ливий, 22, 36, 6 — 9]. Однако Варрон и Эмилий Павел не смущались этими разговорами. Они намного увеличили численность армии. Мы, правда, не знаем точно, как это произошло. Уже Ливий [22, 36, 1 — 5] имел различные сведения о мероприятиях консулов. По одним источникам, они мобилизовали дополнительно 10000 человек; по другим — сверх уже действовавших против Ганнибала 4 легионов, из которых состояла римская армия, они сформировали еще 4, увеличив, кроме того, численность пехотинцев в каждом легионе на 1000 человек (то есть до 5000) и всадников — на 100 (то есть до 300). Более чем вдвое увеличилась и численность союзнической пехоты — до уровня собственно римских легионов, а союзническая кавалерия должна была вдвое (по Полибию, втрое [3, 107, 9 — 12]) превосходить собственно римскую. Если исходить из второго варианта, который представляется более достоверным, можно сделать вывод, что всего в римском строю находилось 87200 человек. Плутарх [Плут., Фаб., 14] называет другую цифру — 92000. Значение этого факта станет понятно, если учесть, что армия Ганнибала непрерывно уменьшалась, даже когда активные боевые операции не велись (множество солдат гибло во время экспедиций за продовольствием и фуражом), и резервами он не располагал. Кроме того, вновь избранный претор Луций Постумий Альбин был направлен с легионом в Галлию, чтобы отвлечь туда внимание Ганнибала, а галлов, находившихся в его армии, побудить вернуться на родину [Полибий, 3, 106, б]. Наконец, в Сицилии был увеличен римский флот, и пропретор Тит Отацилий получил полномочия, буде он сочтет полезным, высадиться в Африке [Ливий, 22, 37, 13]. Правда, Полибий [3, 106, 7] иначе изображает приготовления римских войск в Сицилии. По его словам, римляне в Сицилии были озабочены тем, чтобы возвратить флот, зимовавший в Лилибее; судя по тому, что известно о дальнейших событиях, Полибий или его источник несколько спутали последовательность того, что происходило.
Между тем положение Ганнибала становилось с каждым днем хуже и хуже. Он по-прежнему стоял у стен Гереония. Продовольствие кончалось; накануне битвы при Каннах у карфагенян был только десятидневный запас. Пополнить его было негде: все, что возможно, пунийские солдаты уже опустошили и разграбили. В лагере Ганнибала происходили волнения. Ибе-
133
рийцы готовились перейти на сторону неприятеля [Ливий, 22, 40, 7 — 9]. Воины требовали жалованья и роптали сначала на нехватку продовольствия, а потом и просто на голод. Положение сложилось такое, что иногда и самому Ганнибалу приходила в голову мысль бросить пехоту и со всадниками пробиваться в Галлию [Ливий, 22, 43, 2 — 4].
В этой ситуации Ганнибалу, естественно, было на руку стремление Варрона как можно скорее дать сражение, и он делал все, чтобы укрепить римского военачальника в его намерении.
Однако мы плохо осведомлены о кампании 216 года. По рассказу Полибия [3, 107, 1 — 7], еще до прибытия к римской армии новых консулов Ганнибал вывел свои войска из лагеря под Гереонием и занял крепость в Каннах — небольшом городке, куда римляне свозили продовольствие. Командовавшие римской армией до прибытия консулов Сервилий и Атилий требовали от сената инструкций, так как при сближении с неприятелем уклоняться от битвы никак невозможно, поскольку страна подвергается разграблению и союзники ропщут. Сенат высказался за то, чтобы дать сражение, однако приказал дождаться прибытия новых консулов. Консулы явились в действующую армию, когда Ганнибал уже давно и прочно занимал Канны; первые столкновения накануне знаменитой битвы произошли возле этого города [Полибий, 3, 110].
В повествовании Полибия имеются некоторые сомнительные детали. Прежде всего, для того чтобы принять решение о дальнейшей стратегической линии, проконсулы не нуждались в указаниях сената: они могли и должны были сделать это своею властью, сообразуясь с обстоятельствами. Во-вторых, и Сервилий, и Атилий, придерживавшиеся точки зрения Фабия, не могли внезапно и так резко изменить свою позицию и говорить о необходимости сражения. Ведь, по сути дела, обстоятельства не изменились. Странной кажется и позиция сената, до этого момента активно, сколько мы знаем, противодействовавшего авантюристическим, с его точки зрения, замыслам Варрона; теперь обнаруживается вдруг, что сенат разделяет военно-политическую концепцию Варрона. Перед нами явно традиция, призванная обелить незадачливого консула и возложить ответственность за Канны на сенат, будто бы требовавший сражения. Нас, однако, больше интересует другое: прав ли Полибий, когда пишет, что карфагеняне в самом начале кампании заняли крепость в Каннах. Принципиально ничего невозможного в этом нет. Тем не менее, если явно неправдоподобно то, о чем пишет Полибий как о следствии занятия Канн, тень сомнения падает и на последнее указание. К тому же, пока Сервилий и Атилий
134
находились во главе римской армии, Ганнибал не мог иметь сколько-нибудь обоснованную надежду вынудить их своими действиями на бой, от которого они все время уклонялись, а занятие Канн его положения существенно не меняло. Такая операция имела бы смысл только в том случае, когда перед Ганнибалом стоял новый противник, мечтавший о победе и быстром завершении войны.
Тит Ливий [22, 41, 1 — 4] иначе и, по-видимому, более достоверно изображает кампанию 216 года. Когда в действующую армию прибыли новые консулы — Гай Теренций Варрон и Луций Эмилий Павел, они объединили действовавшие ранее и мобилизованные перед началом боевых операций воинские формирования и устроили два лагеря, меньший из которых выдвинули ближе к позициям Ганнибала (командование этим лагерем, где находились 1 легион и 2000 союзников — всадников и пехотинцев, они возложили на Гнея Сервилия Гемина); в большем лагере находилась остальная часть армии. Марк Атилий Регул, человек уже преклонного возраста, получил разрешение вернуться в Рим.
Первое столкновение между римлянами и карфагенянами произошло, в общем, неожиданно для полководцев. Когда карфагенские солдаты в очередной раз вышли из лагеря в поисках хлеба и фуража, на них бросились римляне, чтобы воспрепятствовать грабежу; завязалась беспорядочная стычка, закончившаяся очевидным успехам римлян: из последних и их союзников было убито около 100 человек, тогда как карфагеняне потеряли примерно 1700. Римляне врассыпную преследовали отступающего неприятеля, однако командовавший в тот день консул Л. Эмилий Павел остановил наступление, опасаясь засады. Варрон громко негодовал: враг выпущен из рук; если бы не бездействие, уже можно было бы кончить войну. В общем, не огорчался и Ганнибал: он понимал, что этот успех римлян укрепит у Варрона уверенность в победе и, следовательно, приблизит его, Ганнибала, к осуществлению своих замыслов.
Ганнибал решил прибегнуть к хитрости. Ближайшей же ночью он вывел свои войска из лагеря, оставив там все имущество. За горами по левую сторону он спрятал пехотинцев, справа — всадников; когда же римляне явятся грабить поспешно будто бы брошенный лагерь, Ганнибал рассчитывал напасть на них и уничтожить. Чтобы укрепить у римлян уверенность, будто лагерь покинут и карфагеняне поспешно бежали, Ганнибал оставил множество ярко горящих костров якобы для того, чтобы замаскировать свое отступление [22, 41, 6 — 9].
Когда рассвело, римские солдаты убедились, что пунийцы
135
бежали, бросив свое имущество, и начали требовать от консулов, чтобы те немедленно вели их преследовать противника и грабить лагерь. Варрон добивался того же; Эмилий Павел настаивал, чтобы были приняты меры предосторожности, однако сумел только отправить на разведку отряд луканских всадников под командованием Мария Статилия. Вернувшись, разведчики доложили: засада, конечно, существует, огни оставлены только в той части лагеря, которая обращена к римлянам; палатки открыты, все дорогие вещи оставлены на виду, кое-где даже видно серебро, разбросанное на дороге как будто для приманки. Сообщение Мария Статилия произвело эффект, обратный тому, которого ожидал Эмилий Павел: воины стали еще громче и решительнее требовать, чтобы был дан сигнал к выступлению; в противном случае они пойдут сами и без сигнала. Варрон скомандовал выступать, и лишь в последний момент Павлу удалось остановить коллегу. Боевые значки легионов уже выносили за ворота, когда посланец Эмилия сообщил Варрону, что во время гадания на курах Эмилий не получил благоприятного предзнаменования. Суеверный страх побудил Варрона остановиться, но ему еще долго пришлось убеждать разгоряченных воинов вернуться в свой лагерь. Пока у ворот спорили, туда явились два раба. Один из них принадлежал формианскому, а другой — сицилийскому всадникам; во время предыдущей кампании их захватили нумидийцы, а теперь они убежали к своим хозяевам. Приведенные к консулам рабы объявили, что вся армия Ганнибала укрыта за горами в засаде [Ливий, 22, 42].
План Ганнибала, основанный на глубоком знании психологии солдата, в том числе и римского, провалился из-за сопротивления Эмилия Павла и из-за нелепой случайности — бегства двух рабов, которые выдали противнику все замыслы карфагенского полководца. Перед Ганнибалом снова встал вопрос, что делать дальше, и он решил переместиться в более теплые места Апулии, где раньше созревал урожай. Снова ночью карфагенские войска покинули лагерь, оставив там несколько палаток и огни, чтобы враг по-прежнему опасался засады. Однако на этот раз никакой засады не было. Ганнибал расположился лагерем у поселения Канны, обратившись тылом в сторону южного ветра, несшего с собой массу пыли. Показательно, что Ливий не знает о том, что Ганнибал занял каннский акрополь. Римляне, убедившись, что засады нет, двинулись следом за ним [Ливий 22, 43].
Оказавшись в непосредственной близости от Канн и от неприятельских позиций, римляне, как рассказывает Ливий [22,41, 1 — 45, I], устроили, как и при Гереонии, два лагеря: больший на одном и меньший на другом берегу Ауфида, где вообще не было карфагенских войск (то есть, очевидно, на левом). Теперь Ганнибал уже мог твердо надеяться, что желанное сражение будет дано, причем в условиях, максимально для карфагенян выгодных — на равнине, удобной для наступления их конницы, значительно превосходившей римскую. Выстроив своих солдат, Ганнибал выслал вперед нумидийских всадников, чтобы вызвать римлян на битву. В римском лагере начались волнения: воины желали идти в бой, консулы ожесточенно между собою спорили. Пока так проходило время, Ганнибал возвратил своих воинов в лагерь.
Полибий [3, 110] иначе излагает эти события. По его версии, консулы, прибыв к действующей армии, повели все войска к расположению противника и после двухдневного перехода расположились примерно в 50 стадиях (около 10 км) от него. Эмилий Павел, видя, что местность благоприятна для конного сражения, считал, что необходимо пока уклоняться от боя, уходить дальше и заманить неприятеля в такое место, где исход боя могла бы решить пехота. Варрон придерживался другого мнения и, когда наступила его очередь командовать, приказал перевести римский лагерь поближе к неприятелю. Во время этого перехода Ганнибал внезапно напал на римлян отрядами легковооруженной пехоты и всадников, вызвал панику в их рядах. Однако римляне выдержали первый удар, выставив вперед тяжеловооруженных пехотинцев, а затем, направив против карфагенян метателей дротиков и всадников, одержали (так пишет Полибий) решительную победу. Ночью противники разошлись; на следующий день Эмилий, которому теперь принадлежало командование, не счел возможным продолжить сражение. Он не мог и отступить и расположился лагерем с двумя третями войска на берегу Ауфида; остальных он разместил на другом берегу реки восточнее переправы, примерно в 10 стадиях от главного лагеря. После этого Полибий [3, 112] излагает события, о которых рассказывает Ливий.
Какая из этих двух версий, во многом исключающих одна другую, предпочтительнее? Полибий говорит о перемещении римского лагеря под Каннами и о победе римского оружия. Между тем Ливий об этом ничего не знает. По его версии, римляне сразу же расположились в непосредственной близости от противника, безуспешно пытавшегося вызвать их на бой и в конце концов вынужденного отвести свои войска от боевых позиций. Вообще говоря, версия Ливия представляется более логичной и действия, которые он приписывает обеим сторонам, —
137
более целесообразными. В самом деле, останавливаться лагерем в 50 стадиях от неприятеля значило упустить его из виду и потерять возможность следить за его действиями. Добивалось ли этого римское командование? Едва ли, даже если исключить желание сразиться и предполагать только активное противостояние. Если принять во внимание тот план, который Полибий приписывает Эмилию Павлу, то и он не мог быть осуществлен без непосредственного соприкосновения с противником: римляне не могли без боя уйти, оставив Ганнибала хозяйничать в районе Канн. С другой стороны, переход на новое место, устройство нового лагеря делали римские войска уязвимыми. Трудно представить военачальника, даже такого неумелого, каким традиция изображает Варрона, который решился бы на подобную операцию в столь неблагоприятных условиях. Кстати говоря, и победа римлян, одержанная ведь под командованием Варрона, не вяжется с представлением о неопытном и бездарном стратеге — Варроне в Полибиевом повествовании. Совершенно неоправданными выглядят и действия Эмилия, прекращающего победоносно начатое наступление из чрезмерной осторожности. Между тем в рассказе Ливия действия обеих сторон хорошо объясняются и объективными потребностями, и субъективными побуждениями действующих лиц. Римляне располагаются в непосредственной близости от Ганнибала на обоих берегах Ауфида, получают возможность контролировать более обширную территорию и повторить то, что Фабий и Минуций, а вслед за ними Сервилий и Атилий проделали под Гереонием, — довести армию Ганнибала до критический ситуации. Ганнибал, естественно, пытается вызвать римлян на поле брани, а Эмилий, исходя из своей, а в основе Фабиевой стратегической концепции, не выпускает римских воинов из лагеря.
Как бы то ни было, Ганнибал отвел все свои войска, кроме нумидийских всадников, которым велел переправляться на левый берег Ауфида и напасть на римских воинов, ходивших из лагеря за водой. Появившись там, всадники обратили в бегство нестройную толпу римлян, подскакали к посту перед лагерным валом и чуть ли не к воротам. Все это еще больше возбудило и без того волновавшихся римских солдат (пунийцы осмеливаются подходить уже и к лагерю!), и только власть Эмилия Павла да еще воинская дисциплина удержали их от немедленной переправы через реку. По Полибию [3, 112, 2], действия Эмилия объясняются, тем, что, согласно его предположениям, Ганнибал должен был перенести вскоре свой лагерь в другое место; сам же Эмилий был недоволен местностью. Однако на другой день командование перешло к Варрону, и тот своею вла-
138
стью (не советуясь с коллегой, замечает Ливий) перевел все войска на левый берег; там консулы выстроили всю римскую армию в боевой порядок: на правом фланге, более близком к реке, расположили всадников, на левом — конницу союзников и ближе к центру — их пехоту. В центре находились римские легионы, а перед строем — пращники и другие легковооруженные воины. Командование левым флангом взял на себя Гай Теренций Варрон, правый фланг он поручил Луцию Эмилию Павлу и центр — Гнею Сервилию Гемину [Полибий, 3, 112, 1 — 5; 3, 113, 1 — 5; Ливий, 22, 45]. Иначе изображает эти события Аппиан [Ганниб., 19]. Центром, по его словам, командовал Эмилий, левым флангом — Сервилий и правым — Варрон.
Цель, которую поставил перед собою Ганнибал, была достигнута. Рано утром он переправил на левый берег Ауфида балеарские части и другие легковооруженные формирования, а за ними и остальных солдат. На левом фланге, ближайшем к реке. он поставил иберийских и галльских всадников, которые должны были действовать против римской конницы, в центре — пехоту (половину — тяжеловооруженных ливийцев, посредине этого строя — галлов и иберов, а за ними — снова ливийцев) и на правом фланге — нумидийских всадников, которые здесь должны были сражаться с римскими союзниками. Ливийцы были вооружены трофейным оружием, отобранным у римлян. Численность карфагенской армии составляла 40 000 пехотинцев и 10000 всадников. Напомним, что римская армия насчитывала более 80000 человек. Расположены были карфагеняне исключительно удобно: лицом к северу и спиной к ветру, дувшему и несшему песок и пыль в лицо римлянам; солнечные лучи не слепили воинов. При построении Ганнибал выдвинул вперед иберов и галлов, которые должны были первыми вступить в бой, а остальных расположил так, что образовалось нечто вроде выгнутого в сторону фронта огромного полумесяца, делавшегося по краям все тоньше и тоньше. Командование левым флангом Ганнибал поручил Гасдрубалу, правым — Махарбалу (по Полибию, Ганнону), а сам вместе со своим братом Магоном взял на себя центр. Сведения Аппиана [Ганниб., 20] и в этом случае существенно отличаются от сведений других авторов: по его данным, правым флангом командовал Магон Баркид, левым — племянник полководца Ганнон, центром — сам Ганнибал; Махарбалу был поручен отряд в 1000 всадников.
Сражение, как и обычно, завязали легковооруженные солдаты. Затем галльско-иберийская конница Ганнибала обрушилась на правый римский фланг. В ожесточенном сражении воины, сбившись в кучу, стаскивали один другого с коней, ожесточен-
139
но рубились. Наконец римляне, преследуемые врагом, побежали вдоль реки. Тем временем в бой вступила пехота, и иберийско-галльские пехотинцы Ганнибала после упорного сопротивления начали медленно отступать, увлекая за собой римлян, проникавших все глубже в расположение карфагенских войск. Между тем ливийские пехотинцы с обоих флангов атаковали римлян, а немного погодя заперли их и с тыла. Римская пехота оказалась в кольце. На левом фланге наступление нумидийской кавалерии началось с того, что около 500 всадников явились в расположение римлян и объявили, положив щиты и стрелы, что сдаются в плен; немного времени спустя, выхватив заранее спрятанные мечи, они бросились на римлян с тыла. Основную массу нумидийцев Гасдрубал отправил преследовать отступающего противника [80].
Судьба битвы была решена. Консул Л. Эмилий Павел был убит. Римляне со все большим напряжением держали круговую оборону; воины падали один за другим. По данным Полибия [3, 117, З], в бою погибло около 70000 римлян, а бежать сумело около 3000 человек. Евтропий [3, 10] исчисляет потери римлян следующим образом: 60000 пехотинцев, 3500 всадников и кроме этого 350 представителей знати — сенаторов и лиц, ранее занимавших высшие должности в Риме. По Орозию [4, 16, 2], сведения которого явно преуменьшены, римляне потеряли 44 000 убитыми. Плутарх [Фаб., 16] пишет, что римляне потеряли убитыми 50000, пленными 4000; примерно 10000 было взято и в обоих лагерях. Среди убитых были Гней Сервилий Гемин и Марк Минуций Руф. Варрон с 50 всадниками (по Полибию [3, 117, 2], с 70 всадниками) бежал в Венусию [см.: Полибий, 3, 115 — 116; Ливий, 22, 47 — 49; Зонара, 9, 1; Апп., Ганниб., 17, 24; Фронтин, 2, 3, 7]. 7000 римлян сумели бежать в меньший лагерь, 10 000 — в больший, а почти 2000 — в Канны. Последних окружил отряд карфагенян под командованием Карталона и захватил в плен. Часть римских воинов во главе с военным трибуном Публием Семпронием Тудитаном прорвались из меньшего лагеря в больший [Ливий, 22, 50]. Те, кто остались в меньшем лагере, после непродолжительного сопротивления сдались Ганнибалу. По соглашению между ними и пунийским полководцем они должны были выдать оружие и лошадей; за людей устанавливался выкуп: 300 денариев серебра за римлянина, 200 — за союзника, 100 — за раба. Некоторое время спустя из большего лагеря 4000 воинов ушли в Канусий, а остальные сдались на тех же условиях. Сам Ганнибал потерял, по данным Ливия [22, 52], 8000 воинов, а по сведениям Полибия [3, 117, 6], — около 6000.
__________
[80] Источники, которые имеются в нашем распоряжении, не дают ясного ответа на вопрос, на каком именно берегу разыгралось сражение при Каннах, и вопрос о топографии этой битвы на протяжении длительного времени служит объектом ожесточенной полемики. Многие исследователи считают что она происходила на левом, северном, берегу Ауфида [Th. Dоdgе, Наnnibal, стр. 361—362; O'Connor Morris, Hannibal, стр. 173. 178—180; С. Neumann, Das Zeitalter der Punischen Kriege, Breslau, 1883 (далее— С. Neumann, Das Zeitalter...); F. Fried, Ueber die Schl'acht bei Canna, Leipzig, 1898; H.Delbruck, Die Schlacht bei Canna,—HZ, Bd 109, 1912, стр. 481—507; Е. Р a i s, Storia di Roma durante Ie guerre Puniche, vol. I, стр. 311—321; G. dе Вееr, Hannibal, стр. 213; Г. Дельбрюк, История военного искусства, т. I, М., 1936, стр. 265—266]. Согласно другой точке зрения, битва происходила на правом берегу — либо к западу от Канн [О. Meltzer, GK, III, стр. 428—429], либо к востоку от них [J. Вuriаn, Hannibal, стр. 78; ср. также: F. Cornelius, Cannae, Oas militarische und literarische Problem, Leipzig, 1932, стр. 13—20]. Основные точки зрения суммированы у Скалларда [Н. Н. Sсullаrd, A History of the Roman World from 753 to 146 В. С., стр. 460—461]. Нам представляется, что описание расположения римских и карфагенских войск накануне сражения показывает, что оно могло происходить только на левом берегу.
В Испании кампания 217 года для карфагенян развивалась крайне неблагоприятно. Гасдрубал Баркид, правда, подготовил зимой 218 — 217 г. сильный флот и двинул свою армию по морю и по суше к Иберу, однако неподалеку от устья этой реки в морском сражении карфагенский флот был разбит. Римляне высадили свои войска у Онуссы и даже подошли к стенам Нового Карфагена, а также напали на остров Эбесс. Когда римский флот воротился на север от Ибера, Гней Корнелий Сципион начал наступление к Кастулонским горам, тогда как Гасдрубал отступил в Луситанию, к берегам Атлантического океана. Тем временем илергеты восстали против римлян. Гней Сципион подавил их без особого труда, однако восстание послужило Гасдрубалу сигналом к новому вторжению в области севернее Ибера. Карфагенскому полководцу недолго пришлось стоять там и готовиться к схватке с римлянами: внезапно ему сообщили, что в карфагенские владения вступили племена кельтиберов, заключившие союз с Римом. Три города они захватили и дважды сражались с Гасдрубалом, который бросился на юг организовывать оборону; карфагеняне потеряли 15000 убитыми и 4000 пленными. В этот момент в Испанию прибыл Публий Корнелий Сципион во главе флота в 30 кораблей и отряда в 8000 воинов. Соединившись с братом и пользуясь тем, что пунийцы были заняты войной с кельтиберами, он повел римские войска к Сагунту, где в тот момент содержались заложники иберийских племен. Заложники благодаря хитрости и измене сумели поки-
128
нуть Сагунт, и это дало братьям Сципионам возможность привлечь на свою сторону новые иберийские племена. Наступление зимних холодов прервало кампанию [Полибий, 3, 95 — 99; Ливий, 22, 19 — 22], закончившуюся очевидным преимуществом римлян.
Более удачно для карфагенян сложилось положение в другом районе. Консул Гней Сервилий Гемин, командуя флотом в 120 кораблей, обошел берега Сардинии и Корсики, беря повсюду заложников, а затем отправился в Африку. Проходя через Менигу, он опустошил ее, а с Керкины взял выкуп 10 талантов серебра за то, чтобы не жечь и не грабить ее земли. Ему удалось высадиться в Африке. Однако, вместо того чтобы укреплять созданный таким образом плацдарм, он повел своих солдат и моряков опустошать окрестные поля, и, когда они разбрелись по стране, их встретили засады карфагенян. Римляне бежали к кораблям. Потеряв около 1000 человек, они отплыли в Сицилию [Ливий, 22, 3-1, 1 — 5]. Однако, несмотря на такой исход экспедиции, попытка Гнея Сервилия показала уязвимость карфагенских владений в Африке; поражение римлян было следствием их собственной недостаточной организованности, а отнюдь не защищенности африканского побережья.
Время шло, шестимесячный срок диктатуры Квинта Фабия Максима истек, и он обратился к консулам с предложением принять командование римскими войсками. Гней Сервилий Гемин, передав в Лилибее свой флот претору Титу Отацилию, с тем чтобы легат Отацилия Публий Сура доставил его в Рим, сам отправился к легионам, действовавшим против Ганнибала. Туда же явился и его коллега Марк Атилий Регул. Сменив диктатора и его начальника конницы, консулы строго придерживались стратегической линии Фабия — они держали армию Ганнибала под постоянной угрозой, но по-прежнему уклонялись от решающего боя, которого так хотел пунийский полководец. Пунийская армия начала испытывать острый недостаток в продовольствии, и Ганнибал даже думал, не уйти ли на север, в Галлию; его удержала на месте только мысль, что враги и друзья примут это отступление за бегство, и тогда он окончательно потеряет все шансы на господство в Италии [Ливий, 22, 31, 6 — 32, 3; ср. у Диона Касс., фрагм., 57, 21].
С наступлением зимы военные действия у Гереония постепенно прекратились. Не прекратились, однако, события, демонстрировавшие полное одиночество Ганнибала в Италии, — следствие того военно-политического поражения, которое он потер-
129
пел от Фабия. В особенности серьезным актом было появление в Риме послов с дарами из Неаполя — одной из крупнейших греческих колоний на юге Апеннинского полуострова. Аналогичное посольство прибыло в Рим и из Пестума [Ливий, 22, 36, 9]. Сиракузский царь Гиерон также прислал в Рим огромные запасы продовольствия и вспомогательный отряд — 1000 стрелков и пращников [Ливий, 22, 37]. Когда принимали дары от неаполитанцев, были, если верить повествованию Тита Ливия [22, 32, 4 — 9], произнесены слова о том, что Рим — глава и акрополь всей Италии — борется не только за себя и свою власть, но и за своих союзников, их города и поля. Такова была та политическая пропаганда, которую римское правительство сочло нужным противопоставить речам Ганнибала, однако последний и в данном случае ничего не мог предпринять. Победы не было, а грабежи, убийства и пожарища очень слабо вязались с тем обликом освободителя Италии, в котором пунийский полководец хотел предстать перед ее многочисленными племенами и народностями.
Единственное, что оставалось Ганнибалу, это, пользуясь зимним перерывом, выжидать дальнейшего развития событий. Ему повезло. К моменту, когда в Риме должны были происходить выборы консулов на новый, 216 год, там разразился еще один острейший политический кризис, исход которого непосредственно повлиял на ведение боевых операций как самими римскими военачальниками, так и Ганнибалом.
Этот политический кризис представлял собой очередную вспышку борьбы за власть между римским плебсом и сенатом. Спорили о том, как следует проводить выборы. По поручению сената претор Марк Эмилий обратился к Сервилию и Атилию с письмом, настаивая, чтобы один из них явился в Рим для проведения выборов. Сервилий и Атилий отказались: они считали, что без вреда для государства не могут покинуть армию, и, в свою очередь, предлагали, чтобы это было поручено междуцарю. Сенат счел более целесообразным прибегнуть к диктатуре. Консулы остановились на кандидатуре Луция Ветурия Филона, который и назначил своим начальником конницы Марка Помпония Матона. Однако не прошло и двух недель, как авгуры обнаружили в процедуре назначения какие-то упущения, и диктатор вместе со своим помощником получили приказание отказаться от должности; проведение выборов сенат поручил междуцарю, приняв, таким образом, точку зрения Сервилия и Атилия [Ливий, 22, 33, 9 — 12]. В рассказе Ливия изложена официальная версия. Можно полагать, что сенат рассчитывал, используя механизм диктатуры, сломить сопротивление оппозиции, но эта попытка оказалась неудачной. Возможно, однако, что диктатура была уступкой плебсу, от которой в ходе выборов поспешили отказаться. Не случайно Ливий [22, 34, 9 — 10] вкладывает в уста одного из ораторов на выборах. Квинта Бэбия Геренния, слова о том, что диктатор был ненавистен сенату и что к междуцарствию прибегли только с одной целью — дать сенату возможность свободно распоряжаться на выборах.
Однако гораздо важнее был другой вопрос: кто получит на следующий год консульские должности. В роли одного из кандидатов выступал Гай Теренций Варрон — тот самый, который настаивал в свое время на уравнении в правах Фабия и Минуция, плебейский вождь, снискавший себе исключительную популярность. Ливий [22, 25, 18 — 26, 3; ср. у Диона Касс., фрагм., 57, 23 — 25] изображает этого человека — несомненно, выходца из социальных низов — выскочкой и карьеристом. «Передают», что его отец был мясником, сам разносил свой товар и в этом рабском занятии пользовался помощью сына. Сын же, которому деньги, нажитые отцом, дали возможность в будущем выбиться в люди, избрал для себя политическую карьеру. Произнося речи в защиту людей низкого происхождения, против интересов знати, он обратил на себя внимание, а затем достиг и должностей, проделав обычную для Рима карьеру — был квестором, плебейским и курульным эдилом и претором; теперь он претендовал на высшую государственную должность. Из этого, очень пристрастного и далекого от объективности изображения мы можем тем не менее уловить черты народного вождя, очевидно преемника Фламиния, ненавистного знати.
Для нас чрезвычайно существенно уяснить, какова была политическая программа, с которой пришел на выборы Гай Теренций Варрон. Ливий [22, 34, 3 — 11] вкладывает в уста его сторонника и родственника, уже упоминавшегося Квинта Бэбия Геренния, речь в поддержку плебейского кандидата: нобили на протяжении многих лет стремились к войне с Ганнибалом и в конце концов привели его в Италию; много раз имея возможность победоносно завершить войну, что показал пример Минуция, они злонамеренно ее затягивают. Не иначе как между нобилями существует сговор, и война может кончиться не прежде, чем консулом будет избран настоящий плебей, то есть новый человек, не принадлежащий к нобилитету, потому что знатные плебеи (нобили) потеряли связь с плебсом и презирают его, как и патриции. Показательно, что здесь Бэбий, в изложении Ливия, как бы подхватывает то бранное обозначение выскочки (homo
131
novus), которое было в ходу в Риме, и возвращает ему буквальный его смысл. Речь, сочиненная Ливием, разумеется, не представляет собой буквального воспроизведения слов Бэбия или других сторонников Варрона. Тем не менее едва ли можно сомневаться в том, что в ней приводятся какие-то шаблоны плебейской пропаганды, сведения о которых дошли до Ливия в сочинениях римских историков, прежде всего Цэлия Антипатра. Речь Бэбия — это яростная атака против методов Фабия, который сначала помешал римлянам победить и уже только потом — быть побежденными. Причины, вызвавшие подобные настроения, очевидны: все отрицательные последствия стратегии Фабия для римского, прежде всего мелкого, землевладения сохранились; если бы консулы и на будущий год ее сохранили, то и будущий год не принес бы ничего, кроме разорения.
Предвыборная борьба была исключительно острой. Был избран только Варрон. Победила плебейская линия, направленная на быстрое и решительное окончание войны. И все же другим консулом согласно действовавшим в Риме политическим установлениям должно было избрать патриция. Единственным, кто мог сколько-нибудь успешно вести политическую борьбу с Варроном и заставить его отказаться от своих замыслов, нобилитет в этих условиях считал известного врага плебеев Луция Эмилия Павла. Все те, кто ранее добивался консульства, сняли свои кандидатуры, прямые ставленники Фабиев ретировались, и на ближайшем народном собрании консулом был избран Луций Эмилий Павел, единственный претендент, — не столько в качестве коллеги, сколько в качестве противника Варрона, замечает Ливий [22, 35, 1 — 4] [79].
Результаты выборов в Риме предопределили ход кампании 216 года. Ганнибал мог быть доволен: в римском правительстве не было и не могло возникнуть единства, так как теперь борьба между нобилитетом и плебсом превратилась в борьбу между консулами; у последних не только не было единогласия по вопросу о том, как бороться с Ганнибалом, но они придерживались прямо противоположных политических концепций; римская система управления (консулы либо делили армию на две части, либо командовали ею по очереди) позволяла Ганнибалу надеяться, что Варрон так или иначе проведет свой план в жизнь, и, следовательно, давала ему определенные шансы победить, выйти из того затруднительного положения, в которое он попал.
Как уже говорилось, одним из важнейших результатов стратегии Фабия было то, что Ганнибал фактически лишился воен-
__________
[79] Избрание Л. Эмилия Павла знаменовало, конечно, поражение Фабиев. Однако нет оснований думать, что сенат отказался от политики бывшего диктатора и что рассказы о нежелании Эмилия дать сражение не соответствуют действительности [Н. Н. Sсullаrd, Roman politics, стр. 50—52]. То обстоятельство, что Варрон и после Канн занимал ответственные посты, не свидетельствует о невозможности разногласий между ним и Эмилием или между ним и сенатом до Канн. О Полибиевой концепции истории этого периода см. далее.
132
ной инициативы и ход событий в значительной степени определялся действиями римского командования. Последнее начало подготовку к новой кампании в обстановке крайней нервозности. По городу снова распространялись слухи о грозных предзнаменованиях, что очень терроризировало население [Ливий, 22, 36, 6 — 9]. Однако Варрон и Эмилий Павел не смущались этими разговорами. Они намного увеличили численность армии. Мы, правда, не знаем точно, как это произошло. Уже Ливий [22, 36, 1 — 5] имел различные сведения о мероприятиях консулов. По одним источникам, они мобилизовали дополнительно 10000 человек; по другим — сверх уже действовавших против Ганнибала 4 легионов, из которых состояла римская армия, они сформировали еще 4, увеличив, кроме того, численность пехотинцев в каждом легионе на 1000 человек (то есть до 5000) и всадников — на 100 (то есть до 300). Более чем вдвое увеличилась и численность союзнической пехоты — до уровня собственно римских легионов, а союзническая кавалерия должна была вдвое (по Полибию, втрое [3, 107, 9 — 12]) превосходить собственно римскую. Если исходить из второго варианта, который представляется более достоверным, можно сделать вывод, что всего в римском строю находилось 87200 человек. Плутарх [Плут., Фаб., 14] называет другую цифру — 92000. Значение этого факта станет понятно, если учесть, что армия Ганнибала непрерывно уменьшалась, даже когда активные боевые операции не велись (множество солдат гибло во время экспедиций за продовольствием и фуражом), и резервами он не располагал. Кроме того, вновь избранный претор Луций Постумий Альбин был направлен с легионом в Галлию, чтобы отвлечь туда внимание Ганнибала, а галлов, находившихся в его армии, побудить вернуться на родину [Полибий, 3, 106, б]. Наконец, в Сицилии был увеличен римский флот, и пропретор Тит Отацилий получил полномочия, буде он сочтет полезным, высадиться в Африке [Ливий, 22, 37, 13]. Правда, Полибий [3, 106, 7] иначе изображает приготовления римских войск в Сицилии. По его словам, римляне в Сицилии были озабочены тем, чтобы возвратить флот, зимовавший в Лилибее; судя по тому, что известно о дальнейших событиях, Полибий или его источник несколько спутали последовательность того, что происходило.
Между тем положение Ганнибала становилось с каждым днем хуже и хуже. Он по-прежнему стоял у стен Гереония. Продовольствие кончалось; накануне битвы при Каннах у карфагенян был только десятидневный запас. Пополнить его было негде: все, что возможно, пунийские солдаты уже опустошили и разграбили. В лагере Ганнибала происходили волнения. Ибе-
133
рийцы готовились перейти на сторону неприятеля [Ливий, 22, 40, 7 — 9]. Воины требовали жалованья и роптали сначала на нехватку продовольствия, а потом и просто на голод. Положение сложилось такое, что иногда и самому Ганнибалу приходила в голову мысль бросить пехоту и со всадниками пробиваться в Галлию [Ливий, 22, 43, 2 — 4].
В этой ситуации Ганнибалу, естественно, было на руку стремление Варрона как можно скорее дать сражение, и он делал все, чтобы укрепить римского военачальника в его намерении.
Однако мы плохо осведомлены о кампании 216 года. По рассказу Полибия [3, 107, 1 — 7], еще до прибытия к римской армии новых консулов Ганнибал вывел свои войска из лагеря под Гереонием и занял крепость в Каннах — небольшом городке, куда римляне свозили продовольствие. Командовавшие римской армией до прибытия консулов Сервилий и Атилий требовали от сената инструкций, так как при сближении с неприятелем уклоняться от битвы никак невозможно, поскольку страна подвергается разграблению и союзники ропщут. Сенат высказался за то, чтобы дать сражение, однако приказал дождаться прибытия новых консулов. Консулы явились в действующую армию, когда Ганнибал уже давно и прочно занимал Канны; первые столкновения накануне знаменитой битвы произошли возле этого города [Полибий, 3, 110].
В повествовании Полибия имеются некоторые сомнительные детали. Прежде всего, для того чтобы принять решение о дальнейшей стратегической линии, проконсулы не нуждались в указаниях сената: они могли и должны были сделать это своею властью, сообразуясь с обстоятельствами. Во-вторых, и Сервилий, и Атилий, придерживавшиеся точки зрения Фабия, не могли внезапно и так резко изменить свою позицию и говорить о необходимости сражения. Ведь, по сути дела, обстоятельства не изменились. Странной кажется и позиция сената, до этого момента активно, сколько мы знаем, противодействовавшего авантюристическим, с его точки зрения, замыслам Варрона; теперь обнаруживается вдруг, что сенат разделяет военно-политическую концепцию Варрона. Перед нами явно традиция, призванная обелить незадачливого консула и возложить ответственность за Канны на сенат, будто бы требовавший сражения. Нас, однако, больше интересует другое: прав ли Полибий, когда пишет, что карфагеняне в самом начале кампании заняли крепость в Каннах. Принципиально ничего невозможного в этом нет. Тем не менее, если явно неправдоподобно то, о чем пишет Полибий как о следствии занятия Канн, тень сомнения падает и на последнее указание. К тому же, пока Сервилий и Атилий
134
находились во главе римской армии, Ганнибал не мог иметь сколько-нибудь обоснованную надежду вынудить их своими действиями на бой, от которого они все время уклонялись, а занятие Канн его положения существенно не меняло. Такая операция имела бы смысл только в том случае, когда перед Ганнибалом стоял новый противник, мечтавший о победе и быстром завершении войны.
Тит Ливий [22, 41, 1 — 4] иначе и, по-видимому, более достоверно изображает кампанию 216 года. Когда в действующую армию прибыли новые консулы — Гай Теренций Варрон и Луций Эмилий Павел, они объединили действовавшие ранее и мобилизованные перед началом боевых операций воинские формирования и устроили два лагеря, меньший из которых выдвинули ближе к позициям Ганнибала (командование этим лагерем, где находились 1 легион и 2000 союзников — всадников и пехотинцев, они возложили на Гнея Сервилия Гемина); в большем лагере находилась остальная часть армии. Марк Атилий Регул, человек уже преклонного возраста, получил разрешение вернуться в Рим.
Первое столкновение между римлянами и карфагенянами произошло, в общем, неожиданно для полководцев. Когда карфагенские солдаты в очередной раз вышли из лагеря в поисках хлеба и фуража, на них бросились римляне, чтобы воспрепятствовать грабежу; завязалась беспорядочная стычка, закончившаяся очевидным успехам римлян: из последних и их союзников было убито около 100 человек, тогда как карфагеняне потеряли примерно 1700. Римляне врассыпную преследовали отступающего неприятеля, однако командовавший в тот день консул Л. Эмилий Павел остановил наступление, опасаясь засады. Варрон громко негодовал: враг выпущен из рук; если бы не бездействие, уже можно было бы кончить войну. В общем, не огорчался и Ганнибал: он понимал, что этот успех римлян укрепит у Варрона уверенность в победе и, следовательно, приблизит его, Ганнибала, к осуществлению своих замыслов.
Ганнибал решил прибегнуть к хитрости. Ближайшей же ночью он вывел свои войска из лагеря, оставив там все имущество. За горами по левую сторону он спрятал пехотинцев, справа — всадников; когда же римляне явятся грабить поспешно будто бы брошенный лагерь, Ганнибал рассчитывал напасть на них и уничтожить. Чтобы укрепить у римлян уверенность, будто лагерь покинут и карфагеняне поспешно бежали, Ганнибал оставил множество ярко горящих костров якобы для того, чтобы замаскировать свое отступление [22, 41, 6 — 9].
Когда рассвело, римские солдаты убедились, что пунийцы
135
бежали, бросив свое имущество, и начали требовать от консулов, чтобы те немедленно вели их преследовать противника и грабить лагерь. Варрон добивался того же; Эмилий Павел настаивал, чтобы были приняты меры предосторожности, однако сумел только отправить на разведку отряд луканских всадников под командованием Мария Статилия. Вернувшись, разведчики доложили: засада, конечно, существует, огни оставлены только в той части лагеря, которая обращена к римлянам; палатки открыты, все дорогие вещи оставлены на виду, кое-где даже видно серебро, разбросанное на дороге как будто для приманки. Сообщение Мария Статилия произвело эффект, обратный тому, которого ожидал Эмилий Павел: воины стали еще громче и решительнее требовать, чтобы был дан сигнал к выступлению; в противном случае они пойдут сами и без сигнала. Варрон скомандовал выступать, и лишь в последний момент Павлу удалось остановить коллегу. Боевые значки легионов уже выносили за ворота, когда посланец Эмилия сообщил Варрону, что во время гадания на курах Эмилий не получил благоприятного предзнаменования. Суеверный страх побудил Варрона остановиться, но ему еще долго пришлось убеждать разгоряченных воинов вернуться в свой лагерь. Пока у ворот спорили, туда явились два раба. Один из них принадлежал формианскому, а другой — сицилийскому всадникам; во время предыдущей кампании их захватили нумидийцы, а теперь они убежали к своим хозяевам. Приведенные к консулам рабы объявили, что вся армия Ганнибала укрыта за горами в засаде [Ливий, 22, 42].
План Ганнибала, основанный на глубоком знании психологии солдата, в том числе и римского, провалился из-за сопротивления Эмилия Павла и из-за нелепой случайности — бегства двух рабов, которые выдали противнику все замыслы карфагенского полководца. Перед Ганнибалом снова встал вопрос, что делать дальше, и он решил переместиться в более теплые места Апулии, где раньше созревал урожай. Снова ночью карфагенские войска покинули лагерь, оставив там несколько палаток и огни, чтобы враг по-прежнему опасался засады. Однако на этот раз никакой засады не было. Ганнибал расположился лагерем у поселения Канны, обратившись тылом в сторону южного ветра, несшего с собой массу пыли. Показательно, что Ливий не знает о том, что Ганнибал занял каннский акрополь. Римляне, убедившись, что засады нет, двинулись следом за ним [Ливий 22, 43].
Оказавшись в непосредственной близости от Канн и от неприятельских позиций, римляне, как рассказывает Ливий [22,41, 1 — 45, I], устроили, как и при Гереонии, два лагеря: больший на одном и меньший на другом берегу Ауфида, где вообще не было карфагенских войск (то есть, очевидно, на левом). Теперь Ганнибал уже мог твердо надеяться, что желанное сражение будет дано, причем в условиях, максимально для карфагенян выгодных — на равнине, удобной для наступления их конницы, значительно превосходившей римскую. Выстроив своих солдат, Ганнибал выслал вперед нумидийских всадников, чтобы вызвать римлян на битву. В римском лагере начались волнения: воины желали идти в бой, консулы ожесточенно между собою спорили. Пока так проходило время, Ганнибал возвратил своих воинов в лагерь.
Полибий [3, 110] иначе излагает эти события. По его версии, консулы, прибыв к действующей армии, повели все войска к расположению противника и после двухдневного перехода расположились примерно в 50 стадиях (около 10 км) от него. Эмилий Павел, видя, что местность благоприятна для конного сражения, считал, что необходимо пока уклоняться от боя, уходить дальше и заманить неприятеля в такое место, где исход боя могла бы решить пехота. Варрон придерживался другого мнения и, когда наступила его очередь командовать, приказал перевести римский лагерь поближе к неприятелю. Во время этого перехода Ганнибал внезапно напал на римлян отрядами легковооруженной пехоты и всадников, вызвал панику в их рядах. Однако римляне выдержали первый удар, выставив вперед тяжеловооруженных пехотинцев, а затем, направив против карфагенян метателей дротиков и всадников, одержали (так пишет Полибий) решительную победу. Ночью противники разошлись; на следующий день Эмилий, которому теперь принадлежало командование, не счел возможным продолжить сражение. Он не мог и отступить и расположился лагерем с двумя третями войска на берегу Ауфида; остальных он разместил на другом берегу реки восточнее переправы, примерно в 10 стадиях от главного лагеря. После этого Полибий [3, 112] излагает события, о которых рассказывает Ливий.
Какая из этих двух версий, во многом исключающих одна другую, предпочтительнее? Полибий говорит о перемещении римского лагеря под Каннами и о победе римского оружия. Между тем Ливий об этом ничего не знает. По его версии, римляне сразу же расположились в непосредственной близости от противника, безуспешно пытавшегося вызвать их на бой и в конце концов вынужденного отвести свои войска от боевых позиций. Вообще говоря, версия Ливия представляется более логичной и действия, которые он приписывает обеим сторонам, —
137
более целесообразными. В самом деле, останавливаться лагерем в 50 стадиях от неприятеля значило упустить его из виду и потерять возможность следить за его действиями. Добивалось ли этого римское командование? Едва ли, даже если исключить желание сразиться и предполагать только активное противостояние. Если принять во внимание тот план, который Полибий приписывает Эмилию Павлу, то и он не мог быть осуществлен без непосредственного соприкосновения с противником: римляне не могли без боя уйти, оставив Ганнибала хозяйничать в районе Канн. С другой стороны, переход на новое место, устройство нового лагеря делали римские войска уязвимыми. Трудно представить военачальника, даже такого неумелого, каким традиция изображает Варрона, который решился бы на подобную операцию в столь неблагоприятных условиях. Кстати говоря, и победа римлян, одержанная ведь под командованием Варрона, не вяжется с представлением о неопытном и бездарном стратеге — Варроне в Полибиевом повествовании. Совершенно неоправданными выглядят и действия Эмилия, прекращающего победоносно начатое наступление из чрезмерной осторожности. Между тем в рассказе Ливия действия обеих сторон хорошо объясняются и объективными потребностями, и субъективными побуждениями действующих лиц. Римляне располагаются в непосредственной близости от Ганнибала на обоих берегах Ауфида, получают возможность контролировать более обширную территорию и повторить то, что Фабий и Минуций, а вслед за ними Сервилий и Атилий проделали под Гереонием, — довести армию Ганнибала до критический ситуации. Ганнибал, естественно, пытается вызвать римлян на поле брани, а Эмилий, исходя из своей, а в основе Фабиевой стратегической концепции, не выпускает римских воинов из лагеря.
Как бы то ни было, Ганнибал отвел все свои войска, кроме нумидийских всадников, которым велел переправляться на левый берег Ауфида и напасть на римских воинов, ходивших из лагеря за водой. Появившись там, всадники обратили в бегство нестройную толпу римлян, подскакали к посту перед лагерным валом и чуть ли не к воротам. Все это еще больше возбудило и без того волновавшихся римских солдат (пунийцы осмеливаются подходить уже и к лагерю!), и только власть Эмилия Павла да еще воинская дисциплина удержали их от немедленной переправы через реку. По Полибию [3, 112, 2], действия Эмилия объясняются, тем, что, согласно его предположениям, Ганнибал должен был перенести вскоре свой лагерь в другое место; сам же Эмилий был недоволен местностью. Однако на другой день командование перешло к Варрону, и тот своею вла-
138
стью (не советуясь с коллегой, замечает Ливий) перевел все войска на левый берег; там консулы выстроили всю римскую армию в боевой порядок: на правом фланге, более близком к реке, расположили всадников, на левом — конницу союзников и ближе к центру — их пехоту. В центре находились римские легионы, а перед строем — пращники и другие легковооруженные воины. Командование левым флангом взял на себя Гай Теренций Варрон, правый фланг он поручил Луцию Эмилию Павлу и центр — Гнею Сервилию Гемину [Полибий, 3, 112, 1 — 5; 3, 113, 1 — 5; Ливий, 22, 45]. Иначе изображает эти события Аппиан [Ганниб., 19]. Центром, по его словам, командовал Эмилий, левым флангом — Сервилий и правым — Варрон.
Цель, которую поставил перед собою Ганнибал, была достигнута. Рано утром он переправил на левый берег Ауфида балеарские части и другие легковооруженные формирования, а за ними и остальных солдат. На левом фланге, ближайшем к реке. он поставил иберийских и галльских всадников, которые должны были действовать против римской конницы, в центре — пехоту (половину — тяжеловооруженных ливийцев, посредине этого строя — галлов и иберов, а за ними — снова ливийцев) и на правом фланге — нумидийских всадников, которые здесь должны были сражаться с римскими союзниками. Ливийцы были вооружены трофейным оружием, отобранным у римлян. Численность карфагенской армии составляла 40 000 пехотинцев и 10000 всадников. Напомним, что римская армия насчитывала более 80000 человек. Расположены были карфагеняне исключительно удобно: лицом к северу и спиной к ветру, дувшему и несшему песок и пыль в лицо римлянам; солнечные лучи не слепили воинов. При построении Ганнибал выдвинул вперед иберов и галлов, которые должны были первыми вступить в бой, а остальных расположил так, что образовалось нечто вроде выгнутого в сторону фронта огромного полумесяца, делавшегося по краям все тоньше и тоньше. Командование левым флангом Ганнибал поручил Гасдрубалу, правым — Махарбалу (по Полибию, Ганнону), а сам вместе со своим братом Магоном взял на себя центр. Сведения Аппиана [Ганниб., 20] и в этом случае существенно отличаются от сведений других авторов: по его данным, правым флангом командовал Магон Баркид, левым — племянник полководца Ганнон, центром — сам Ганнибал; Махарбалу был поручен отряд в 1000 всадников.
Сражение, как и обычно, завязали легковооруженные солдаты. Затем галльско-иберийская конница Ганнибала обрушилась на правый римский фланг. В ожесточенном сражении воины, сбившись в кучу, стаскивали один другого с коней, ожесточен-
139
но рубились. Наконец римляне, преследуемые врагом, побежали вдоль реки. Тем временем в бой вступила пехота, и иберийско-галльские пехотинцы Ганнибала после упорного сопротивления начали медленно отступать, увлекая за собой римлян, проникавших все глубже в расположение карфагенских войск. Между тем ливийские пехотинцы с обоих флангов атаковали римлян, а немного погодя заперли их и с тыла. Римская пехота оказалась в кольце. На левом фланге наступление нумидийской кавалерии началось с того, что около 500 всадников явились в расположение римлян и объявили, положив щиты и стрелы, что сдаются в плен; немного времени спустя, выхватив заранее спрятанные мечи, они бросились на римлян с тыла. Основную массу нумидийцев Гасдрубал отправил преследовать отступающего противника [80].
Судьба битвы была решена. Консул Л. Эмилий Павел был убит. Римляне со все большим напряжением держали круговую оборону; воины падали один за другим. По данным Полибия [3, 117, З], в бою погибло около 70000 римлян, а бежать сумело около 3000 человек. Евтропий [3, 10] исчисляет потери римлян следующим образом: 60000 пехотинцев, 3500 всадников и кроме этого 350 представителей знати — сенаторов и лиц, ранее занимавших высшие должности в Риме. По Орозию [4, 16, 2], сведения которого явно преуменьшены, римляне потеряли 44 000 убитыми. Плутарх [Фаб., 16] пишет, что римляне потеряли убитыми 50000, пленными 4000; примерно 10000 было взято и в обоих лагерях. Среди убитых были Гней Сервилий Гемин и Марк Минуций Руф. Варрон с 50 всадниками (по Полибию [3, 117, 2], с 70 всадниками) бежал в Венусию [см.: Полибий, 3, 115 — 116; Ливий, 22, 47 — 49; Зонара, 9, 1; Апп., Ганниб., 17, 24; Фронтин, 2, 3, 7]. 7000 римлян сумели бежать в меньший лагерь, 10 000 — в больший, а почти 2000 — в Канны. Последних окружил отряд карфагенян под командованием Карталона и захватил в плен. Часть римских воинов во главе с военным трибуном Публием Семпронием Тудитаном прорвались из меньшего лагеря в больший [Ливий, 22, 50]. Те, кто остались в меньшем лагере, после непродолжительного сопротивления сдались Ганнибалу. По соглашению между ними и пунийским полководцем они должны были выдать оружие и лошадей; за людей устанавливался выкуп: 300 денариев серебра за римлянина, 200 — за союзника, 100 — за раба. Некоторое время спустя из большего лагеря 4000 воинов ушли в Канусий, а остальные сдались на тех же условиях. Сам Ганнибал потерял, по данным Ливия [22, 52], 8000 воинов, а по сведениям Полибия [3, 117, 6], — около 6000.
__________
[80] Источники, которые имеются в нашем распоряжении, не дают ясного ответа на вопрос, на каком именно берегу разыгралось сражение при Каннах, и вопрос о топографии этой битвы на протяжении длительного времени служит объектом ожесточенной полемики. Многие исследователи считают что она происходила на левом, северном, берегу Ауфида [Th. Dоdgе, Наnnibal, стр. 361—362; O'Connor Morris, Hannibal, стр. 173. 178—180; С. Neumann, Das Zeitalter der Punischen Kriege, Breslau, 1883 (далее— С. Neumann, Das Zeitalter...); F. Fried, Ueber die Schl'acht bei Canna, Leipzig, 1898; H.Delbruck, Die Schlacht bei Canna,—HZ, Bd 109, 1912, стр. 481—507; Е. Р a i s, Storia di Roma durante Ie guerre Puniche, vol. I, стр. 311—321; G. dе Вееr, Hannibal, стр. 213; Г. Дельбрюк, История военного искусства, т. I, М., 1936, стр. 265—266]. Согласно другой точке зрения, битва происходила на правом берегу — либо к западу от Канн [О. Meltzer, GK, III, стр. 428—429], либо к востоку от них [J. Вuriаn, Hannibal, стр. 78; ср. также: F. Cornelius, Cannae, Oas militarische und literarische Problem, Leipzig, 1932, стр. 13—20]. Основные точки зрения суммированы у Скалларда [Н. Н. Sсullаrd, A History of the Roman World from 753 to 146 В. С., стр. 460—461]. Нам представляется, что описание расположения римских и карфагенских войск накануне сражения показывает, что оно могло происходить только на левом берегу.