Спойлер (раскрыть)
Но никакие разумные основания не могли искоренить эту мнимую науку среди народа, который даже во времена культурного расцвета был чужд идее божественного миро¬порядка и всеохватной системе нравственных ценностей и который теперь более чем когда-либо беспокоила и трево¬жила неопределенность в вечных вопросах. Люди тем силь¬нее жаждали веры, что их естественные силы, дающие че¬ловеку готовность встретить свою судьбу, словно бы умалились. В поздней империи астрология пыталась при¬обрести этическую наполненность столь же примечатель-ным образом, что и упоминавшиеся ранее тайные культы. Веские доказательства такого преображения имеются в «Восьми книгах о звездной науке» язычника Фирмика Ма-терна, писавшего вскоре после смерти Константина. В кон¬це второй книги этого свода теоретических положений религии небесных светил астрологу дается длинное и тор¬жественное наставление, как избежать в своей практике не¬приятных, тяжелых и компрометирующих моментов. Ма1Ье-тайсиз (то есть астролог) должен вести благочестивую жизнь, так как он беседует с богами. Он должен быть доступен для людей, справедлив и не алчен. На заданные вопросы он должен давать ответы открыто и предупреж¬дать об этом вопрошающих заранее, чтобы предотвратить нежелательные и безнравственные вопросы. Он должен иметь жену, детей и почтенных друзей и знакомых; у него не должно быть тайных связей, он обязан много появлять¬ся в обществе. Он не должен ни с кем ссориться и прини¬мать просьбы, направленные на удовлетворение чьей-то ненависти и мести и могущие навлечь на кого бы то ни было беду и несчастье. Он обязан всегда оставаться чело¬веком чести и не должен сочетать свое ремесло с занятия¬ми ростовщичеством — это говорит о том, что подобным образом поступали многие бесчестные астрологи. Ни он не должен давать, ни ему не должны приносить клятв, осо¬бенно в делах денежных. Он должен стараться оказывать спасительное влияние на людей из своего окружения, со¬шедших с истинного пути, и вообще выводить людей ищу¬щих на верную дорогу не только через ответы звезд, но и дружеским советом. Ему следует избегать ночных жертво¬приношений и церемоний, проводимых как публично, так и в уединении. Ему следует также избегать цирковых пред¬ставлений, чтобы никто не подумал, будто победа «зеле-ных» или «синих» вызвана его присутствием. На вопросы касательно отцовства, всегда болезненные, и просьбы со¬ставить гороскоп третьих лиц всегда следует отвечать не¬охотно и колеблясь, чтобы не казалось, будто человек ви¬новат только тем, что совершил поступки, подсказанные жестокими звездами. Слово decretum — веление — упот¬ребляется постоянно, как обычный термин.
Значительно большую опасность для астрологов пред¬ставляли собой вопросы о судьбе императора; в первые два века империи они зачастую влекли за собой гибель как «математика», так и клиента. Александр Великий не толь¬ко не презирал все прорицания касательно собственной судьбы, но весьма ценил их; теперь ситуация стала намно¬го плачевнее. Трон цезарей, поскольку династии не суще¬ствовало, осаждали честолюбцы, желавшие знать, когда и как умрет император и кто будет наследовать ему. Но ас¬трология нашла способ обойти этот момент. Фирмик Матерн объясняет, что о судьбе императора ничего знать нельзя, поскольку ею руководят не звезды, но непосред¬ственно высшее божество. В качестве властелина мира им¬ператор имеет статус демона, одного из тех, кто послан божеством в мир в качестве созидающей и охраняющей силы, а значит, звезды, менее могущественные, ничего об императоре сообщить не могут. Нашзрюез оказывались в той же ситуации, когда им приходилось выяснять судьбу империи с помощью наблюдения внутренностей; они нароч¬но перепутывали кровеносные сосуды и волокна, чтобы не отвечать. Но в IV столетии такие увертки астрологии уже почти не помогали; связанная с другими суевериями, она противостояла как трону, так и христианству, и вместе с магией и прочими тайными искусствами подлежала запре¬ту и подверглась гонениям. Место не позволяет привести здесь конспект учения Фирмика, и ни один современный человек не возьмет на себя труда прочитать его книги це¬ликом, если только он не жертва того же заблуждения — или если он не собирается подготовить новое издание, что, учитывая труднодоступность предшествующих, было бы весьма своевременно. Собственно секреты астрологии, тор¬жественную клятву хранить которые автор требует от сво¬его адресата (Мавортина Лаллиана, высшего должност¬ного лица), помещены в последних двух книгах. Там находятся таблицы созвездий, которые определяют, будет ли человек убийцей, совершит ли он инцест, станет ли ка¬лекой или же гладиатором, законником, рабом, окажется ли подкидышем и так далее. Естественным следствием этого гнусного обмана должно было быть исчезновение каких бы то ни было нравственных соображений, чего, несомненно, и добивались первые мошенники-халдеи. Но новая мораль настолько распространила свое влияние, что автор времен Константина уже старается как-то согласовать с ней свое учение, и это не просто манера изложения. Он провозгла¬шает мысль о том, что даже самые страшные веления звезд можно преодолеть молитвой и усердной службой богам; Со¬крата, например, звезды обрекли испытать все страсти, и судьба эта была запечатлена у него на лице, но все же сво¬ими добродетелями он превозмог их все. «Ибо то, от чего мы страдаем, что обжигает нас горящими факелами [то есть страсти], принадлежит звездам; но наша сила сопротивле¬ния принадлежит божественному духу». Несчастья добрых людей и удача, сопутствующая злым, в первую очередь результат влияния звезд. Но это утешение выглядит как простое внешнее дополнение, малозначащее рядом со строй¬ной теорией ерунды, располагающейся на семистах полно-форматных страницах. Вначале по семи планетам распре¬деляются темпераменты и части тела, а типы телосложения, вкусы, климаты, области, положения в обществе и заболе¬вания — по двенадцати знакам зодиака. Например, Рак означает острый соленый вкус, светлый и беловатый цвет, водяных животных и ползучих гадов, седьмой пояс мира, стоячую или текущую воду, заурядность и все заболевания сердца и диафрагмы. С другой стороны, астролог не рабо¬тал с расами и национальными характерами; для него до¬вольно, что звезды обуславливают личность. Бесчисленные прочие курьезы, то и дело попадающиеся в книге, не под¬лежат рассмотрению в данной работе.
Астрологи то и дело упоминают о высшем божестве, которому, как простые посредники, подчиняются все ос¬тальные сверхъестественные сущности. Почему философия не могла усвоить себе идею такого бога и раз и навсегда прийти к умеренному теизму?
Жажду свободы, свойственную человеческому духу пе¬ред лицом великих исторических течений, сильно принижает тот факт, что тогдашняя философия в лице многих истинно благородных людей, опиравшаяся на всю мудрость антич¬ности, заблудилась во мраке окольных путей, а также то, что, по крайней мере для начала IV века, мы не можем определить ее роль иначе, нежели роль посредницы между двумя родами суеверий, хотя в этических вопросах и наблю¬дается некоторый прогресс.
Роднит это время с духовным преображением, наблю¬давшимся в конце II — начале III века, гибель древних философских школ. Исчезают эпикурейцы, киники, пери¬патетики, даже стоики, чья сдержанность родственна луч¬шим чертам римского характера. Не только развитый тео¬ретический скептицизм, но и открытые насмешки Лукиана свидетельствовали о бессмысленности строгого разделения на школы. Но у дверей уже дожидалось новое учение, еще более догматичное, нежели предшествующие философские системы, а значит, в некоторых отношениях близкое ново¬му религиозному движению. Это был неоплатонизм. Его появлению весьма содействовало могучее влияние восточ¬ных суеверий и усердные исследования записей древних пифагорейцев, давно уже сошедших со сцены, чье знание, как предполагалось, также имело восточное происхождение; другие значимые составляющие нового учения были заим¬ствованы собственно у Платона. Плотин, главный побор¬ник школы в середине III столетия, предстает как мысли¬тель огромного значения, а вся система с ее наклонностью к мистицизму — как возможный победитель ранее властво¬вавшего в духовной жизни скептицизма. Есть что-то неуло¬вимо подлинное и в еще большей степени — поэтическое в учении о происхождении всех вещей от Бога и распреде¬лении их по разным уровням бытия, в зависимости от объе¬ма примеси материального. Ни одна философская система не присваивала человеческой душе положение более высо¬кое: здесь она — непосредственная эманация божествен¬ной сущности, по временам может полностью с нею воссо¬единяться, и так возноситься над повседневной жизнью и мыслями. Впрочем, здесь нас интересует не столько учение данной школы, сколько действительное, требуемое или желаемое, отношение ее последователей как к морали, так и собственно к религии. Мы видим, как повторяется из¬вечная ситуация, когда умозрительная теория, вопреки об¬щепринятому мнению, оказывается лишь случайным свя¬зующим звеном, но отнюдь не основным средоточием тенденций и сил, которые существовали бы и без какого бы то ни было ее воздействия.
Сразу же необходимо отметить, что эта позднейшая философская школа отнюдь не продвинулась на пути к монотеизму, идея которого в значительно более развитом виде присутствовала у многих мыслителей — ее предше¬ственников, нежели в понятии «единого», «абсолютного единого», и какое еще обозначение придумывали неопла¬тоники для первичной сущности или верховного божества, которое они представляли наделенным сознанием, но одновременно и пантеистически — как имманентное миру. Да¬лее, политеизм оказался составляющей этого учения, про¬явившись в форме веры в демонов, божеств более низкого ранга, которые заведовали отдельными странами, природой и условиями жизни. В греческих верованиях демоны при¬сутствовали всегда, но в неодинаковых обличьях, в разные времена будучи в разной степени схожи с богами, и фило¬софы рано, хотя и несколько насильственно, включили их в теологическую схему. Позднее народные суеверия часто придавали им образ зловещих призраков, и иногда счита¬лось, что они мстят за совершенное зло и дают защиту, но чаще — что они насылают немощи. Неоплатоническая философия, как мы увидим, полагала их творящими сущ¬ностями промежуточного уровня.
Таким образом, древним богам в данной системе не на¬ходилось места, если только они не преображались в де¬монов и не оказывались в ряду этих менее могучих сил. Конечно, ничего другого с народной мифологией сделать было нельзя, и мифы обращались в скорлупки для есте¬ственно-научных, религиозных и нравственных истин. Ис¬толкования могли причудливо переплетаться, и для эвгеме-ристов это стало излюбленным методом. Говоря о душе, данная философская система хотя и помещает ее превыше всего, как эманацию божества, но не доходит до идеи веч¬ного блаженства, а только до мысли о переселении душ. Но применительно к лучшим из них эта мысль развивается в представление о переселении душ на определенные звезды; мы уже видели, что близкие иногда полагали, будто могут указать звезду, предназначенную усопшему. На деле ини-циаты хотя иногда и удостаивались увидеть отблеск бла¬женства, но лишь изредка и только первые и лучшие из них, верившие, что они узрели Бога.
Пожалуй, характерной чертой столетия, более значимой, чем развитая теософия, характеристика которой дана выше, является типичное для данного периода соединение неопла¬тонизма и нравственных и аскетических тенденций. Имея что-то от христианства, оно временами вступает в проти¬воречие со свободной моралью античности, так же как настроенность христианства на иной мир враждует с бли¬зостью античного человека к миру земному; но при рассмотрении язычества III века сложно отыскать причины такого противостояния. И здесь мы видим примечательное знамение или отражение того, что принесет следующее сто¬летие.
Собственно говоря, неоплатонизм создал идеал язычества на основе биографий возлюбленных друзей богов, которые, соблюдая полное воздержание, побывали среди всех извест¬ных древности народов, приобщились к их мудрости и их мистериям и, постоянно общаясь с божеством, превратились в чудотворцев и сверхъестественных существ. Для этого путь богоданного Платона был известен слишком хорошо и под¬робно, хотя школа всегда относилась к нему с уважением, причитающимся демону; например, некий Никагор из Афин, в эпоху Константина посетивший достопримечательности Египта, в фиванских криптах написал свое имя с мольбой: «Будь милостив здесь и ко мне, о Платон!» Но жизнь Пи¬фагора уже отошла во времена мифические, и ее можно было переделать. Такого рода переделку предпринял при Констан¬тине Ямвлих, непосредственно после того, как Пифагор зна-чительно более исторично был описан Порфирием. С другой стороны, жизнь чудотворца Аполлония из Тианы, хотя и относилась к I веку после Христа, достаточно изобиловала загадками и невероятными происшествиями, чтобы можно было превратить ее в тенденциозный роман; каковую зада¬чу успешно решил в правление Септимия Севера Филострат. Здесь не место разбирать эту весьма примечательную кни¬гу; следует только обратить внимание на факт единственно¬го в своем роде перемирия, заключенного между древним греческим субъективизмом и восточной тягой к чудесам и са¬моотречению. Тот самый Аполлоний, который ходит боси¬ком, в льняных одеждах, не услаждает себя ни животной пищей, ни вином, не прикасается к женщине, который поки¬нул все, что имел, кто знает все и понимает все, в том числе и язык зверей, кто, как бог, является посреди голода и бун¬та, творит одно чудо за другим, изгоняет демонов и воскре¬шает мертвых — тот самый Аполлоний без стеснения тво¬рит на греческий манер культ собственной личности и иногда проявляет тщеславие самовлюбленного притворы-софиста. Он из хорошей семьи, приятной наружности, говорит на чистом аттическом диалекте и овладел всеми учениями еще мальчиком. Он с большим достоинством принимает любые знаки уважения и поклонения. Он рано понимает, что дос¬тиг уровня, где ему уже не нужно искать, а можно только сообщать другим результаты своих исследований. Здесь нет еще ни следа смирения; напротив, святой старается смирять других, и каждый, кто смеется над его рассуждениями, объявляется одержимым и, соответственно, должен быть подвергнут очищению. Множество черточек этой картины спустя столетие позаимствовал Ямвлих, дабы обогатить иде¬альный портрет Пифагора, который, правда, создан и с опо¬рой на более-менее подлинную древнюю традицию. Чтобы дать понять, что Пифагор — «душа, ведомая Аполлоном», а то и сам Аполлон, воплощенный в человеческое тело, его заставляют не только вести жизнь аскета, но и совершать чу¬деса, спускаться по воздуху с Кармела на побережье, за¬клинать животных, находиться в нескольких местах одновре¬менно и многое другое в том же духе.
Образцы для этих воплощенных идеалов броского ас¬кетизма следует, очевидно, искать среди кающихся при¬верженцев различных восточных религий, от иудеев — назареян и терапевтов, до воздержанных персидских ма¬гов и индийских факиров, прекрасно известных грекам под именем гимнософистов. Но способное в принципе привести к возникновению морали учение о падении че-ловеческой души, о том, что душа осквернила себя мате¬рией и должна очиститься, точно так же имеет восточ¬ное, а именно, по-видимому, индийское происхождение. Однако ни сама идея покаяния, ни его форма не прижи¬лись бы за пределами Востока, если бы появлению соот-ветствующих настроений не поспособствовало уже подоб¬ное движение. Связи, а на деле взаимовлияния, данной системы и христианства были неизбежны.
Теперь эта школа, назвавшая себя именем Платона, скатилась до уровня коснейшего из суеверий и кое-где со¬вершенно выродилась в магию и теургию. В великой иерар¬хии сущностей, эманировавших из Бога, дух совершает работу над духом и над природой средствами магии, и по-священный может овладеть ключом к этим средствам. То есть деяния, приписываемые полумифическим чудотворцам, Пифагору или Аполлонию, считались вполне доступными современникам. Неоплатоники были риторами, софистами, преподавателями, секретарями, подобно философам ранней империи; но, продолжая заниматься своим делом, они, тем не менее, иногда принимались заклинать богов, демонов и души, совершать чудесные исцеления, а также разнообраз-ные мистические мошенничества.
Эта сторона деятельности египтянина Плотина (205 — 270), благороднейшего сторонника школы, была не слишком обширна. Своей безупречной нравственностью и аске¬тизмом, на путь которого он подвиг и других, включая многих выдающихся римлян, он приобрел дар ясновидения и пророчества; похоже, что заниматься колдовством он продолжал вынужденно. Он стал объектом высшего почи¬тания, и, пока существовали язычники, «его алтари никог¬да не остывали». Его ученик, финикиец Порфирий (родил¬ся в 233 г.), как будто бы даже несколько разочаровался в магии; он ставит под вопрос всю демонологию своей шко¬лы, почему последняя стала относиться к нему с некото¬рым подозрением. На его возражения последовал ответ, известный под неточным заглавием «О египетских мисте¬риях», столь же неточно, вероятно, приписываемый Ямвлиху из Келесирии, считавшемуся при Константине главой школы, либо же египтянину Абаммону. В Древней Индии, а также в немецком Средневековье мы обнаруживаем весь¬ма развитый мистицизм, выросший из более или менее раз¬витого пантеизма; здесь же мистицизм родился из полите¬изма, хотя боги его и оказались низведены до уровня разнообразных демонов, не наделенных личностью. Как поклоняться духам, как обращаться к ним, как их разли¬чать, как служили им любимые богом мудрецы, посвятив-шие этому жизнь, — таково вкратце содержание этих жал¬ких побасенок, и в IV веке общее направление школы очевидно склонялось к подобному извращению; теургия была важнейшим ее оружием в борьбе с христианством. С этих пор платоновские элементы в учении и мировоззре¬нии неоплатоников — не более чем довесок.
Пожалуй, не столь уж неуместно будет дать здесь беглый обзор представлений о способах вызова духов. Преж¬де всего душа ищущего должна перейти в абсолютно бесстрастное состояние и обрести внутреннее единение, практически тождество, с соответствующим духом. Суть состоит не столько в том, что этот дух спускается вниз, повинуясь заклинанию или иной необходимости, сколько в том, что душа возвышается до него. Даже внешние объек¬ты в данном случае не просто символы, они имеют мисти¬ческое родство с соответствующим божественным началом. Хотя и идет речь о Едином, самодостаточном верховном боге, но достичь тождества с ним могут лишь очень немно¬гие, и только после того, как человек служил демонам и добился слияния с ними. Уровни духовных сущностей, ча¬стью заимствованные из иудейской теологии, даны в нис¬ходящем порядке: Бог, боги, архангелы, ангелы, демоны, космические архонты, герои, материальные архонты и души. Души абсолютно индивидуальны; чем выше уровень, тем ближе духи к слиянию или «квинтэссенции». Все восемь уровней распределены в длинном перечне согласно форме, роду, изменяемости, виду, красоте, быстроте, размеру, из¬лучению и так далее. Но более значимы их способности и дары людям. Боги полностью очищают души и даруют им здоровье, добродетель, праведность и долгую жизнь. Ар¬хангелы делают то же самое, но не столь совершенно и постоянно. Ангелы освобождают души от оков материи и приносят подобные же, но более конкретные дары. Демо¬ны тянут души вниз, к природе, отягощают тело, посыла¬ют болезни, наказывают и так далее. Герои способствуют тому, чтобы души оказались поглощены чувственно воспри¬нимаемыми предметами, и подвигают их на великие и бла¬городные деяния, но в остальном ведут себя как демоны. Космические архонты заботятся о вселенских делах и да¬руют космические дары и все необходимое для жизни. Ма¬териальные архонты всецело принадлежат к царству материи и даруют только земные блага. Наконец, души, когда появляются, способствуют размножению, но их по¬ведение сильно различается согласно заслугам. Каждый дух появляется в окружении духов следующего уровня — ар¬хангелы с ангелами и так далее. Добрые демоны приносят с собой даруемые ими блага; демоны-мстители показыва¬ют будущие мучения; дурные демоны являются в сопровож-дении диких животных. Все духи имеют приличествующие тела, но независимы от них тем более, чем выше стоят на этой лестнице. Если допустить ошибку в обряде, злые духи появятся на месте вызываемых, приняв их форму; жрец может узнать их по надменному бахвальству. Но правиль¬но совершенный ритуал возымеет свое действие, даже если заклинатель — не инициат, «ибо не знание соединяет при¬носящего жертву с божеством, иначе простые философы только и пользовались бы этой честью». Удивительная не¬последовательность — с одной стороны, не важно, кто проводит церемонию, а с другой — звучит требование ос¬вободиться от страстей и вообще, как мы уже говорили, всячески подготовить душу; но в этой книге есть и еще большие нестыковки.
Дальше мы узнаем кое-что о внешней технике и не¬обходимых формулах. В противоположность другим ответ¬влениям неоплатонизма, признающим только бескровные жертвоприношения, здесь — по-видимому, в качестве особого египетского добавления — каждый бог требует себе в жертву животное, над которым он властвует и с которым поэтому имеет мистическое сродство. Находит¬ся также применение для камней, растений, благовоний и прочего. Плохие манеры отдельных египетских закли¬нателей, их грубые угрозы богам чрезвычайно мешают; такое поведение действенно только с некоторыми слабей¬шими демонами, а халдеи полностью его избегают. Точ¬но так же магическое письмо, которым кое-кто пользу¬ется, в лучшем случае дает лишь неясные и неотчетливые видения и, кроме того, лишает сил заклинателя, который из-за этого может легко попасть во власть злых демо¬нов-обманщиков.
Давайте покинем на мгновение это облако заблуждений и спросим, какова была доля объективной реальности в яв¬лениях призраков; ведь мы здесь сталкиваемся отнюдь не с плодами чистого воображения. Известно, что в XVIII веке для заклинания духов широко применялся волшебный фо¬нарь, изображения на котором отражались в тяжелом дыму курений одурманивающего действия. Нечто подобное проис¬ходило и во времена Порфирия. Существует упоминание об искусстве, позволявшем в нужный момент вызывать в воз¬духе, насыщенном определенными испарениями, образы бо¬гов. Ямвлих, или Абаммон, не допускает обмана даже в этом простейшем виде чародейства, все же не полностью лишен¬ном магии; но он утверждает, что жрецы, однажды видев¬шие богов в их настоящем облике, мало ценят такие призра¬ки, исчезающие, как только растает дым; магия может вызвать лишь внешнюю оболочку, простую тень божества. Но нельзя сомневаться, что обман, тем не менее, практико¬вался, притом с большим размахом. Мы не будем без долж¬ных на то оснований считать чистым мошенничеством спо¬соб, когда толковал явление духа и пророчествовал ребенок, так как Апулей, которого мы не можем назвать лжецом, верил в это. Он полагал, что наивной детской душе легче всего перейти в полусознательное состояние (зорогап) с по¬мощью заклинаний и ароматов и что так она может прибли¬зиться к своей истинной — то есть божественной — приро¬де настолько, что сможет предсказывать будущее. Он ссылается на рассказ Варрона о том, что откровение о кон¬це войны с Митридатом жителям города Траллы сообщил мальчик, увидевший в сосуде с водой образ Меркурия (на¬стоящее изображение или только мираж? — рuerum in aqua simulacrum Mercurii contemplantem) и описавший будущее в ста шестидесяти стихотворных строках. Но в начале III века святой Ипполит в своем «Опровержении всех ересей» разоб¬лачил множество трюков ловкачей-жрецов. Тут опять в роли несчастной жертвы появляется мальчик, погружаемый в глу¬бокий сон, как делал позднее Калиостро в Митаве, и обра¬щаемый в безумца. Но большей частью над ищущими помо¬щи демона просто насмехались. Они полагали, что пишут вопросы богам невидимыми чернилами, но на деле все это можно было прочесть с помощью химических средств, а зна¬чит, и подготовить подходящие ответы. Когда нужно было добиться появления искомого демона, заклинатели полагали, что вопрошателю вполне хватит «размахивания лавром и громких криков» в темном покое. Ему давали понять: нельзя ожидать от божества, что оно зримо обнаружит себя — до¬статочно и того, что оно присутствует. Затем мальчик сооб¬щал, что сказали демоны, то есть что нашептал ему закли¬натель через умело сконструированную трубу. Созданию таинственной картины способствовали шарики благовоний, смешанные или со взрывчатым веществом, или чем-то, да¬вавшим кроваво-красные отблески, а также квасцы, которые, превращаясь в жидкость, производили впечатление, будто угольки на алтаре движутся. Наконец, для особо любопыт¬ных всегда был наготове какой-нибудь совершенно непости¬жимый оракул. Многое из всего этого вплоть до наших дней сохранилось не только в арсенале заклинателей, но и простых фокусников: они умеют красить яйца изнутри, играть с ог¬нем — класть в него руку, проходить через него, выпускать его изо рта. Есть и способы, как на документах, содержа¬ние которых хочется прочитать, оставлять печати с виду не¬поврежденными. Среди всех этих трюков находится место и собственно чародейству. Козлы и бараны по неким загадоч¬ным причинам падают мертвыми; ягнята даже совершают самоубийство. Дом (под воздействием духа некоего морско¬го создания) словно бы вспыхивает. Можно устроить и ис¬кусственный гром . На печени жертвенного животного иног¬да появляются письмена (потому что поддельный текст в отраженном виде был написан на ее левой стороне, на кото¬рой печень лежит). Череп, лежащий на земле, произносит предсказание и затем исчезает — потому что он сделан из кожи, натянутой на восковую форму, которая тает по мере того, как оказывают свое действие лежащие неподалеку угли; говорит же — через трубу, изогнутую наподобие журавли¬ного пищевода, — спрятавшийся помощник колдуна. В по¬мещение не дают проникнуть лунному свету, пока не поту¬шат все прочие огни; затем луч озаряет воду в углублении в полу и отражается в зеркале на потолке. Или же отверстие в потолке закрывают тамбурином, и, когда его убирают, помощник по сигналу дает свет. Еще более простое устрой¬ство — лампа в сосуде с узким горлышком, отбрасывающая на потолок круглое зарево. Звездное небо изображали ры¬бьи чешуйки, наклеенные на потолок; они начинали сверкать, если комнату хотя бы слегка освещали. Теперь мы коснемся действительных явлений богов, к которым заклинатели от¬носились вполне спокойно, так как всецело рассчитывали на страх и послушание вопрошающих. Во мраке безлунной ночи, под открытым небом, маг призывал летящую по воздуху Гекату, а его помощник, как только формула была произнесена, отпускал несчастного птенца сокола, завернутого в го¬рящую паклю; предварительно вопрошателя просили, едва он увидит огненный предмет, со свистом проносящийся в воз¬духе, закрыть лицо и благоговейно пасть ниц. Однако, на¬пример, явления пламенного Асклепия подготавливались более искусно. На стене делалось очень выпуклое изображе¬ние Асклепия, высотой, вероятно, в человеческий рост, и по¬крывалось легковоспламеняющимися материалами; немед¬ленно после произнесения гекзаметра их поджигали, и несколько мгновений все это полыхало ярким пламенем. Показать, наконец, движущихся вокруг живых богов было значительно сложнее и дороже. Единственное решение про¬блемы заключалось в том, чтобы обустроить помещение над потолком, где прогуливались бы соответствующе одетые люди. Туда верующие смотрели сквозь воду, налитую в уг¬лубление в полу; края выемки были из камня, а дно — из стекла.
Таким образом, зачастую явления демонов имели в своей основе не возбуждение и галлюцинации, но объективную действительность. Остается вопрос, существовали ли в то время, помимо шарлатанов, серьезные теурги, пусть вво¬дившие людей в заблуждение, но руководствовавшиеся при этом истовой верой; следующий вопрос — не для них ли Ямвлих (или тот, кто написал упомянутый трактат) пред¬назначал свою работу.
Помимо заклинания духов, автор сообщает нам полез¬ные сведения и о других делах, творящихся в царстве сверхъестественного. Так, что касается посланных богами грез, он говорит, что они приходят не во сне, но что уже наполовину или совсем проснувшийся человек может слы¬шать краткие, шепотом произнесенные слова: «Делай так или эдак»; он чувствует, что вокруг него движутся духи, и иногда видит чистое и спокойное сияние. С другой сторо¬ны, пророчества, услышанные в обычных снах, ставились невысоко. Здесь говорится также, что люди, вдохновляе¬мые божеством, живут духовной, а не животной жизнью и поэтому не боятся ни огня, ни игл, ни других пыток. Да¬лее, божественное присутствие может воздействовать толь¬ко на душу или на отдельные части тела, тогда некоторые люди поют и танцуют, некоторые поднимаются в воздух, парят над землей, кажется, будто они объяты пламенем; все это время слышатся таинственные голоса, иногда отчетли¬во, а иногда — едва-едва. Значительно ниже уровнем — состояние особого возбуждения, добровольно вызванное с помощью курений, зелий, словесных формул и тому подоб-|ного, которое позволяет видеть сокрытое и грядущее в воде, |в чистом ночном воздухе или на стенах, покрытых священ¬ными знаками. Но весь видимый мир пронизывает столь могучий ток предвестий и предзнаменований — то есть данная мистическая система столь неохотно расставалась с разнообразными народными верованиями, — что будущее можно прочесть в гальке, тростниках, деревьях, колосьях, даже в бормотании безумного. Сверхъестественные силы также управляли полетом птиц, даруя знамения, так что вошедшая в поговорку свобода этих созданий на поверку оказывалась несуществующей. На обычную астрологию смотрели с презрением, как на бесполезный окольный путь, даже как на заблуждение, ибо не созвездия и элементы определяют судьбу, но обстановка во всем мире в момент, когда душа сходит в земную жизнь. Однако это отнюдь не мешало астрологам принимать данную философскую систе¬му, что мы видим на примере Фирмика Матерна. Мимо¬ходом следует отметить одну характерную черту, выдаю¬щую не греческое, а вполне варварское происхождение этого магического учения, а именно добрый прием, какой в нем встречает абракадабра чужеземных, в частности во¬сточных, заклинаний. Их мы узнаем, впрочем, не из Ямв-лиха, а из других источников, и многие эти формулы пере¬кочевали в оккультную литературу, имеющую хождение и по сей день. Иностранные имена считаются предпочтитель¬нее не только потому, что они древнее, или потому, что они непереводимы, но поскольку они обладают «великой си¬лой», то есть звучат впечатляюще и значительно. Новей¬шие жалобы на бессилие заклинаний объясняются един¬ственно тем, что из-за страсти греков к новизне изменились почтенные древние ритуалы. «Одни только варвары дей¬ствуют серьезно и сохраняют формулы молитв, и потому боги любят их и слушают их».
Хотя этот безвкусный набор идей целиком, вероятно, принимали лишь немногие, он все же, так или иначе, гос- подствовал во всей философии IV века, и ни один образо¬ванный язычник не избежал его влияния. В жизнеописа¬ниях самих философов в изложении Евнапия суеверие прямо-таки выползает из всех щелей, как серый туман. На¬пример, сам Ямвлих оставляет своих учеников в убежде¬нии, что, молясь, он парит в воздухе на высоте десяти локтей над землей и приобретает златовидную красоту. Среди теплых купаний Гадары в Сирии он вызвал из двух источников духов Эроса и Антэроса. Они предстали в об¬личье мальчиков — один с золотыми, другой с блестящи¬ми черными волосами — перед пораженными учениками и спутниками мага и жались к Ямвлиху, пока он не вернул их обратно в источники. Его ученик Эдесий, забывший гекзаметр, который бог продекламировал для него в виде¬нии, пробудившись, обнаружил стих написанным на своей левой руке, и поэтому преклонился перед этой рукой. Жен¬щину-философа Сосибию из Эфеса с детства воспитывали два демона, некогда нанявшиеся к ее отцу под видом по-левых работников; вся ее последующая жизнь также ока¬залась связана с волшебством и ворожбой. О прочих историях, зачастую весьма красочных, мы здесь упоминать не будем. Ясно, что философы никак не могли прийти к со¬гласию, как в жизни, так и в учении. В самой школе нео-платоников мы рано находим пример черной магии, которую александриец Олимпий пытается применить про¬тив великого Плотина. Заклинатель вызывает Аполлона в присутствии Ямвлиха и других лиц, но Ямвлих утвержда¬ет, что видение — всего-навсего призрак (е!сг«г1оп) недав¬но погибшего гладиатора. Что бы человек ни совершил, всегда найдется тот, кто скажет, будто это пустяк. Фило¬соф Максим даже заставил, в присутствии многих, улыб¬нуться статую в храме Гекаты в Эфесе и зажечься факелы у нее в руках; но кариец Евсевий полагает, что в этом нет ничего особенного. В позднейшие времена, когда язычеству понадобились все его силы, количество подобных разногла¬сий уменьшилось. Тогда и возникла та великолепная хао¬тическая смесь философии, магии и мистерий, которая и сообщает эпохе Юлиана ее неповторимый облик. Чем силь¬нее при Константине вынуждали теургию уйти в подполье, тем неудержимей была ее власть в тот короткий период, (когда она захватила в плен своих обманов юного наследника, за все свои заслуги обреченного на несчастья. Учи¬тель его Эдесий сказал ему: «Посвященный в мистерии, ты устыдишься того, что рожден и называешься человеком». Поистине удивительно, что Юлиан, будучи настолько по¬гружен в мир духов, мог превратиться в столь мудрого правителя и воина. В эти поздние времена изящный Ка¬нон на побережье Египта стал чем-то вроде центра изу¬чения магических искусств, «источником демонической деятельности». Количество паломников было невероятное, особенно с тех пор, как там поселился один из сыновей Сосипатры, Антонин; сам он не занимался теургией, но пользовался безмерным уважением как прорицатель и ас¬кет. Все по суше или по морю приходившие в Каноп, дабы исполнить свой религиозный долг, навещали Антонина и выслушивали его пророчества. «Храмы эти, — часто скор¬бел он, — превратятся в гробницы» — и так действительно случилось, когда они превратились в монастыри, и там по¬явились мощи мучеников.
Все это дало интересный двойной результат. С одной стороны, неоплатонизм требовал нравственного преображе¬ния и самоотречения; с другой — ничто не могло вернее уничтожить остатки истинно языческих морали и благоче¬стия, нежели этот акт заклинания духов, доступный лишь для посвященных, высокомерно отрицающий права больших множеств, чью веру в старых богов и героев он смущал. Одно время мифы отвергали или толковали аллегорически, богов называли демонами, и даже героев при необходимо¬сти ухитрялись вписать в систему. Когда при Константине обшарили огромное количество храмов и отправили на пе¬реплавку золотые и серебряные части составных идолов, многие язычники поразились тому, что ни демона, ни про¬рока, ни даже шепчущего призрака не обнаружилось ни в глубинах храмов, ни внутри самих статуй. Люди научились отделять прекрасную рукотворную форму бога от его де¬монической природы. Особого упоминания заслуживает культ Ахилла в своем демоническом аспекте, усилившемся после III столетия. Ахилл является обитателям Троянской равнины уже не как идеал героической красоты, но как наводящее ужас видение.
Так перед нами вырисовывается судьба позднеязычес-кого монотеизма. Конечно, чистые души и проницательные мыслители, пришедшие к пониманию единства Бога в духе ранних и лучших времен, еще продолжали существовать. Но слишком часто вере этой вредили демонические добав-ления. О язычестве, например, Аммиана Марцеллина не так легко судить, ибо он был одним из благороднейших людей IV века и насквозь видел колдунов от философии при дворе своего героя Юлиана; но как ограничен его мо¬нотеизм! Боги у него продолжали оставаться если не де¬монами, то, в сущности, олицетворениями качеств. Неме¬зида — верховное право божества в действии, при этом она именуется дочерью Юстиции. Фемида — извечный закон, но как личность она начальствует над авгурами. Меркурий зовется mundis velocior sensus, что приблизительно значит «движущий принцип вселенной». Наконец, Фортуна про¬должает управлять человеческой судьбой. У этих поздних язычников верховное божество передало свое основное свойство, а именно личностность, меньшим богам и демо¬нам, в честь которых теперь проводились обряды. Может быть, это верховное существо лучше всего сохранило соб¬ственное лицо у солнцепоклонников, которые всех богов производили от солнца и служили ему как материальному и духовному принципу бытия. Константин, по крайней мере внешне, похоже, склонялся к такой вере, пусть даже и из¬брал для нее форму культа Митры; об этом еще пойдет речь. Отцу его, Констанцию Хлору, старательно приписы¬вают поклонение единому истинному Богу — если только Евсевий опять не возводит обычную митраистскую рели¬гию на уровень чистого монотеизма. В этот период смеше¬ния религий в язычество и парсизм вполне могли проник¬нуть элементы иудаизма, как, например, в случае с каппадокийскими гипсистариями (что означает — служи¬тели Высочайшего Бога) в начале IV столетия. Они были истинными монотеистами, но влияние их распространялось лишь на данную провинцию, и поэтому подробнее говорить о них здесь нужды нет. Наконец, кое-где можно обнару¬жить приметы совершенно бестолкового монотеизма среди тех, кто всегда умел держать нос по ветру и, когда эдикт Константина о терпимости устранил все границы, стал стараться никого не обижать. Такова молитва одного из па¬негиристов подобного сорта: «Мы взываем к тебе, Верхов¬ный Создатель всего в мире, чьи имена столь же много¬численны, сколь и языки, данные тобою людям, и нам не дано знать, какого имени требуешь ты! Присуща ли тебе божественная сила и разум, разлитые во всем мире, через которые ты существуешь во всех элементах, и ничто вне тебя не влияет на твои действия; или же ты — владыка, пребывающий превыше небес и глядящий на свои труды с высокой башни; мы просим и умоляем тебя — сохрани нашего повелителя вовеки». Видно, что говорящий остав¬ляет право выбора между имманентным и трансцендентным божеством, и, когда он далее присваивает этой неопреде¬ленной высшей сущности всемогущество и милосердие, он тут же отказывается от своих слов дерзкой заключитель¬ной формулой: «Если ты не дашь заслугам его награды, тогда иссякли или твое могущество, кли твоя благость». Этот галльский оратор, несомненно, лишь один из множе¬ства нерешительных и благоразумных людей, желавших увидеть, какое действие возымеет эдикт.
Теперь, рассмотрев философский демонизм и его влия¬ние на языческий монотеизм, мы снова обратимся к тем верованиям и магическим представлениям переходного пе¬риода, которые относятся скорее к народным суевериям. Впрочем, как уже указывалось, четкой границы здесь про¬вести невозможно.
Зачастую мы наблюдаем в этой области только разви¬тие уже существовавшего в предыдущий период. Так, на¬пример, гаруспики-этруски удержали свои позиции, и, пожалуй, могущество их даже возросло с тех пор, как они едва не вымерли в I веке. При императорском дворе га¬руспики пользовались официальным правом советоваться с богами, а также имели значительную частную практику, по крайней мере в Риме. Авгуры в узком смысле устанавли¬вали будущее по внутренностям животных и полету птиц, гадали о воле небес по молниям и даже сами притягивали их, управляли основанием городов и делали многое другое; но с течением времени они объединились с другими чаро¬деями, в частности с астрологами-халдеями, и наши авто¬ры не всегда вполне отличают их от прочих магов.
Оракулы — то есть ответы на вопросы касательно бу¬дущего, данные в определенных святых местах, — тоже от¬нюдь не умолкли, хотя у них и появились грозные соперники в лице странствующих заклинателей. Разнооб¬разнейшие языческие религии империи сходились на том, что есть особые места, где воля богов открывается яснее всего. Поэтому во всех провинциях имелись храмы-ораку¬лы, пророческие источники, священные расщелины, гроты и тому подобное — некоторые восходили ко временам вы¬сокой, дорийской античности, — отвечавшие на все воз-можные вопросы. В этот же перечень следует включить святилища Эскулапа и Сераписа, куда, дабы увидеть це¬лебные сны, зачастую собиралось самое лучшее общество. Но так или иначе, торжественных, общественно значимых, публичных совещаний с богами больше не проводилось. Те, кого интересовали дела государства, сохраняли величайшую секретность и предпочитали обращаться к заклинателям. Однако, если никто уже не советовал Крезу гекзаметрами перейти Галис, все же толпы паломников разных интере¬сов и общественных положений продолжали приносить под-ношения наиболее почитаемым прорицателям. Павсаний посетили один за другим все греческие оракулы, руковод¬ствуясь благочестием и любопытством. О Дельфах у нас имеется ряд скудных заметок, который зато никогда не прерывался надолго и, сойдя на нет в правление Констан¬тина, вскоре возобновился. Вплоть до позднейшего време¬ни встречаются упоминания о греческих и малоазиатских оракулах в Абах, Делосе, Милете, Колофоне и других ме¬стах; не следует позволять вводить себя в заблуждение хри¬стианским авторам, среди которых общепринятым стало утверждение, что после рождения Христа оракулы замол¬чали. По-видимому, в очень древнем святилище в Додоне это действительно так и случилось. Рим сберег «сивилли-ны книги», считавшиеся высочайшим авторитетом, когда речь шла о судьбе государства, и продолжал время от вре¬мени справляться с ними. Однако похоже, что при Авре¬лиане, во времена варварских вторжений, против того, чтобы советоваться с этими книгами, в сенате выступила целая партия людей просвещенных, или же еретиков. Из¬любленным оракулом окрестностей Рима, к которому обращались даже императоры, стал величественный храм Фортуны в Пренесте, взиравший на близлежащие земли со своих высоких террас. Весьма почитаемые храмы в Антии и Тибуре были, так сказать, второго сорта по сравнению с «пренестинскими жребиями». В Верхней Италии теплый источник Апон близ Падуи пользовался широкой славой не только благодаря своей целебной силе, но также и благо¬даря пророчествам, произносившимся (по крайней мере, в случае с Клавдием Готским) Вергилиевым гекзаметром. Как и во времена Плиния Младшего, исток реки Клитумн близ Сполето, в местности, прелестной и по сей день, конечно, сохранял подобное же сакральное значение. В раннехрис¬тианские времена знаки новой религии появились на одном только из многих храмов и часовен, украшавших это мес¬то, — видимо, чтобы изгнать пророчествующих демонов.
В Африке карфагенская Небесная богиня продолжала пользоваться огромным почетом благодаря своим прори¬цаниям вплоть до времен Диоклетиана. Даже Галлию не обошли оракулами; по крайней мере теплые источники при храме Аполлона в Отене могли велеть дать обет или нарушить его.
Что касается оракулов восточной части империи, то у нас имеются отдельные пространные сообщения о храмах Эскулапа в Эгах, сарпедонского Аполлона в Селевкии и Малла — все три находились в Киликии, — как и о хра¬ме пафийской Венеры на Кипре, оракуле на горе Кармел и нескольких египетских святилищах. Пожалуй, вообще каждый более-менее крупный азиатский храм претендовал на пророческое знание. До конца IV века идол Баальбека иногда выносили наружу, и, подобно статуе Аполлона в Гиераполе, он указывал направление движения шествия, чему давалось соответствующее истолкование. Обычно же ответы писали или же сообщали с помощью условных зна¬ков. Примечательно усердие, с которым пальмирцы иска¬ли у Аполлона в Сарпедоне и Афродиты в Афаке сведений насчет долговечности их королевства.
По понятным причинам читателю нельзя предоставить надежных данных о распространенности таких прорицаний в эпоху Константина. Помимо оракулов, в делах повседневных знание о грядущем получали исходя из наблюдений за совер- шенно посторонними событиями, которым суеверие припи¬сывало угрожающий смысл. Одним из наиболее интеллекту¬альных изобретений подобного рода стали sortes Vergilianae, когда томик просто открывали наудачу. Во введении уже отмечалось, что Септимий Север был подвержен более гру¬бым предрассудкам, веря не только в знамения, но также в сны, астрологию, магию, аттические мистерии и так далее. С течением времени к поверьям древних римлян присоедини¬лись религиозные представления подчиненных народов и жи¬телей Востока. Знаки и предвестия страшили людей и руко¬водили их поступками, и никто не делал ни шагу из дома, не посоветовавшись предварительно с халдейскими или египет¬скими календарями. Евсевий говорит о Максимине Дазе, что он шага не делал без гаданий и прорицаний.
Но и это еще не все. Отчасти чтобы узнать будущее, отчасти чтобы повлиять на него магическими средствами, римляне в ранней империи часто пользовались отталки¬вающими методами, обращаясь при этом к тем же хал¬деям, которые читали грядущее по звездам. Часто итогом становилось преступление, и применявшиеся средства не вызывают сомнений. Когда Германик оказался жертвой смертоносного колдовства, никого не обеспокоило, что, дабы снабдить мага необходимыми частями человеческо¬го тела, совершались, без сомнения, и другие убийства. Но даже когда шла речь не о подлинном чародействе, а только о том, чтобы заглянуть в грядущее или предотв¬ратить несчастье, обряд зачастую ужасал. Наблюдения над человеческими внутренностями не прекращались, пока существовало язычество. Чье-то желание смерти импера¬тору Адриану стоило жизни его любимцу Антиною. Раз¬резание трупов в магических целях, вдыхание в них призрачной жизни, наконец, вызывание духов — все это были весьма употребительные и отнюдь не необычные способы ворожбы, не говоря уже о мелочах вроде лю¬бовных зелий. Волшебники, видимо, держали империю в немалом страхе, раз уж видные и высокообразованные люди могли подвергнуться такой опасности.
В чем заключалась связь между подобным чародейством и возникшими в III веке религиозными и нравственными тен¬денциями в язычестве, а также философией неоплатонизма?
Те составляющие оккультных наук, которые не были прямую преступны или аморальны, продолжали существовать открыто и даже поддерживались властителями; так, например, благочестивый Александр Север назначил пен¬сии гаруспикам и астрологам и велел им читать лекции по своим специальностям. От более мрачных ритуалов, например подразумевавших убийство, большинство императоров отказывалось, особенно когда продолжительные войны по-способствовали созданию более здоровой атмосферы при дворе, и Деций одной из целей своей государственной деятельности поставил восстановление старой религии. Даже суеверный Диоклетиан, насколько нам известно, в таких вещах неповинен; но глупость его соправителей поистине достойна сожаления.
Неоплатоники заявляли, что их учение о демонах тесно связано с определенными сторонами обычного колдовства, однако мы, скорее всего, не увидим столь близкого родства между ними. Впрочем, их заклинания духов отчасти действительно восходят к народно-магическим представлениям Востока и Запада.
В-третьих, христиане, чья вера в демонов имела частично иудаистские, частично опять же народные корни, не расходятся в этом с язычниками. У них нет ни малейшего сомнения, что существуют бесчисленные силы-посредники, которые оказывают огромное влияние на жизнь людей, но которых, однако, можно изгнать; такие демоны — или падшие ангелы, или великаны, то есть сыновья ангелов и до¬черей человеческих. Но все эти духи злы, они враги Цар¬ству Божьему и мешают людям спастись. Многие, как считалось, повинны в природных бедствиях, вроде земле-трясений и чумы, равно как и в нравственных преступле¬ниях; на самом деле именно они придумали бессмысленную, извращенную языческую религию и соблазнили ею человеческий род, дабы закрыть ему путь к освобождению. Идеи эти не новы и отчасти заимствованы из иудаизма, но с те¬чением времени очертания их становились все резче. Как свидетель эпохи, наступившей сразу после великого гоне¬ния Диоклетиана, выступает Лактанций: «Эти демоны, высшие и земные, знают о будущем многое, но не все; они не ведают об истинном Божьем замысле. Это они прихо- дат по зову чародеев и по их заклинаниям ослепляют фо¬кусами умы, так что человек не видит то, что есть, но ве¬рит, будто видит то, чего нет... Они навлекают на людей болезни, грезы, безумие, чтобы ужасом пуще привязать их к себе... Но нам вовсе незачем почитать их из страха, так как они опасны, лишь пока их боятся; они убегают, стоит произнести имя Божие, и праведный сумеет заставить их открыть свои собственные имена... Они обучили людей создавать подобия покойных царей, героев, изобретателей и прочих и поклоняться им, как богам; но за всеми этими личинами скрываются они сами. В самом деле, колдуны, призывая демона, пользуются не его сомнительным именем как бога, а его подлинным, надмирным именем...» Далее, Лактанций признает, что демоны действительно обитают в храмах и совершают чудеса, дабы утвердить несчастных в их ложной вере. Знание будущего, которым они действи¬тельно владеют, имея изначально божественную природу, позволяет им иногда возвещать истину через оракулы, и потому люди считают, что демоны и сами могут руководить ходом событий. К тому же периоду относятся рассуждения Арнобия, который полностью признает реальность магии и полагает, что главное различие между Христом и колдуна¬ми состоит в том, что Христос совершал чудеса силой сво¬его имени, тогда как последние — с помощью демонов. Он считает, что волшебство Симона Волхва, в частности его огненная колесница, — вещь совершенно обыденная. Но неизвестно, не вызывают ли все заклинатели одного и того же духа, а именно — Сатану.
Чтобы подтвердить могущество веры в магию, этих предварительных замечаний вполне достаточно. Вероят¬но, даже лучшие люди того времени не были вполне сво¬бодны от подобных предрассудков. Рассмотрим предмет подробнее на примерах разных видов колдовства.
Значительно большую опасность для астрологов пред¬ставляли собой вопросы о судьбе императора; в первые два века империи они зачастую влекли за собой гибель как «математика», так и клиента. Александр Великий не толь¬ко не презирал все прорицания касательно собственной судьбы, но весьма ценил их; теперь ситуация стала намно¬го плачевнее. Трон цезарей, поскольку династии не суще¬ствовало, осаждали честолюбцы, желавшие знать, когда и как умрет император и кто будет наследовать ему. Но ас¬трология нашла способ обойти этот момент. Фирмик Матерн объясняет, что о судьбе императора ничего знать нельзя, поскольку ею руководят не звезды, но непосред¬ственно высшее божество. В качестве властелина мира им¬ператор имеет статус демона, одного из тех, кто послан божеством в мир в качестве созидающей и охраняющей силы, а значит, звезды, менее могущественные, ничего об императоре сообщить не могут. Нашзрюез оказывались в той же ситуации, когда им приходилось выяснять судьбу империи с помощью наблюдения внутренностей; они нароч¬но перепутывали кровеносные сосуды и волокна, чтобы не отвечать. Но в IV столетии такие увертки астрологии уже почти не помогали; связанная с другими суевериями, она противостояла как трону, так и христианству, и вместе с магией и прочими тайными искусствами подлежала запре¬ту и подверглась гонениям. Место не позволяет привести здесь конспект учения Фирмика, и ни один современный человек не возьмет на себя труда прочитать его книги це¬ликом, если только он не жертва того же заблуждения — или если он не собирается подготовить новое издание, что, учитывая труднодоступность предшествующих, было бы весьма своевременно. Собственно секреты астрологии, тор¬жественную клятву хранить которые автор требует от сво¬его адресата (Мавортина Лаллиана, высшего должност¬ного лица), помещены в последних двух книгах. Там находятся таблицы созвездий, которые определяют, будет ли человек убийцей, совершит ли он инцест, станет ли ка¬лекой или же гладиатором, законником, рабом, окажется ли подкидышем и так далее. Естественным следствием этого гнусного обмана должно было быть исчезновение каких бы то ни было нравственных соображений, чего, несомненно, и добивались первые мошенники-халдеи. Но новая мораль настолько распространила свое влияние, что автор времен Константина уже старается как-то согласовать с ней свое учение, и это не просто манера изложения. Он провозгла¬шает мысль о том, что даже самые страшные веления звезд можно преодолеть молитвой и усердной службой богам; Со¬крата, например, звезды обрекли испытать все страсти, и судьба эта была запечатлена у него на лице, но все же сво¬ими добродетелями он превозмог их все. «Ибо то, от чего мы страдаем, что обжигает нас горящими факелами [то есть страсти], принадлежит звездам; но наша сила сопротивле¬ния принадлежит божественному духу». Несчастья добрых людей и удача, сопутствующая злым, в первую очередь результат влияния звезд. Но это утешение выглядит как простое внешнее дополнение, малозначащее рядом со строй¬ной теорией ерунды, располагающейся на семистах полно-форматных страницах. Вначале по семи планетам распре¬деляются темпераменты и части тела, а типы телосложения, вкусы, климаты, области, положения в обществе и заболе¬вания — по двенадцати знакам зодиака. Например, Рак означает острый соленый вкус, светлый и беловатый цвет, водяных животных и ползучих гадов, седьмой пояс мира, стоячую или текущую воду, заурядность и все заболевания сердца и диафрагмы. С другой стороны, астролог не рабо¬тал с расами и национальными характерами; для него до¬вольно, что звезды обуславливают личность. Бесчисленные прочие курьезы, то и дело попадающиеся в книге, не под¬лежат рассмотрению в данной работе.
Астрологи то и дело упоминают о высшем божестве, которому, как простые посредники, подчиняются все ос¬тальные сверхъестественные сущности. Почему философия не могла усвоить себе идею такого бога и раз и навсегда прийти к умеренному теизму?
Жажду свободы, свойственную человеческому духу пе¬ред лицом великих исторических течений, сильно принижает тот факт, что тогдашняя философия в лице многих истинно благородных людей, опиравшаяся на всю мудрость антич¬ности, заблудилась во мраке окольных путей, а также то, что, по крайней мере для начала IV века, мы не можем определить ее роль иначе, нежели роль посредницы между двумя родами суеверий, хотя в этических вопросах и наблю¬дается некоторый прогресс.
Роднит это время с духовным преображением, наблю¬давшимся в конце II — начале III века, гибель древних философских школ. Исчезают эпикурейцы, киники, пери¬патетики, даже стоики, чья сдержанность родственна луч¬шим чертам римского характера. Не только развитый тео¬ретический скептицизм, но и открытые насмешки Лукиана свидетельствовали о бессмысленности строгого разделения на школы. Но у дверей уже дожидалось новое учение, еще более догматичное, нежели предшествующие философские системы, а значит, в некоторых отношениях близкое ново¬му религиозному движению. Это был неоплатонизм. Его появлению весьма содействовало могучее влияние восточ¬ных суеверий и усердные исследования записей древних пифагорейцев, давно уже сошедших со сцены, чье знание, как предполагалось, также имело восточное происхождение; другие значимые составляющие нового учения были заим¬ствованы собственно у Платона. Плотин, главный побор¬ник школы в середине III столетия, предстает как мысли¬тель огромного значения, а вся система с ее наклонностью к мистицизму — как возможный победитель ранее властво¬вавшего в духовной жизни скептицизма. Есть что-то неуло¬вимо подлинное и в еще большей степени — поэтическое в учении о происхождении всех вещей от Бога и распреде¬лении их по разным уровням бытия, в зависимости от объе¬ма примеси материального. Ни одна философская система не присваивала человеческой душе положение более высо¬кое: здесь она — непосредственная эманация божествен¬ной сущности, по временам может полностью с нею воссо¬единяться, и так возноситься над повседневной жизнью и мыслями. Впрочем, здесь нас интересует не столько учение данной школы, сколько действительное, требуемое или желаемое, отношение ее последователей как к морали, так и собственно к религии. Мы видим, как повторяется из¬вечная ситуация, когда умозрительная теория, вопреки об¬щепринятому мнению, оказывается лишь случайным свя¬зующим звеном, но отнюдь не основным средоточием тенденций и сил, которые существовали бы и без какого бы то ни было ее воздействия.
Сразу же необходимо отметить, что эта позднейшая философская школа отнюдь не продвинулась на пути к монотеизму, идея которого в значительно более развитом виде присутствовала у многих мыслителей — ее предше¬ственников, нежели в понятии «единого», «абсолютного единого», и какое еще обозначение придумывали неопла¬тоники для первичной сущности или верховного божества, которое они представляли наделенным сознанием, но одновременно и пантеистически — как имманентное миру. Да¬лее, политеизм оказался составляющей этого учения, про¬явившись в форме веры в демонов, божеств более низкого ранга, которые заведовали отдельными странами, природой и условиями жизни. В греческих верованиях демоны при¬сутствовали всегда, но в неодинаковых обличьях, в разные времена будучи в разной степени схожи с богами, и фило¬софы рано, хотя и несколько насильственно, включили их в теологическую схему. Позднее народные суеверия часто придавали им образ зловещих призраков, и иногда счита¬лось, что они мстят за совершенное зло и дают защиту, но чаще — что они насылают немощи. Неоплатоническая философия, как мы увидим, полагала их творящими сущ¬ностями промежуточного уровня.
Таким образом, древним богам в данной системе не на¬ходилось места, если только они не преображались в де¬монов и не оказывались в ряду этих менее могучих сил. Конечно, ничего другого с народной мифологией сделать было нельзя, и мифы обращались в скорлупки для есте¬ственно-научных, религиозных и нравственных истин. Ис¬толкования могли причудливо переплетаться, и для эвгеме-ристов это стало излюбленным методом. Говоря о душе, данная философская система хотя и помещает ее превыше всего, как эманацию божества, но не доходит до идеи веч¬ного блаженства, а только до мысли о переселении душ. Но применительно к лучшим из них эта мысль развивается в представление о переселении душ на определенные звезды; мы уже видели, что близкие иногда полагали, будто могут указать звезду, предназначенную усопшему. На деле ини-циаты хотя иногда и удостаивались увидеть отблеск бла¬женства, но лишь изредка и только первые и лучшие из них, верившие, что они узрели Бога.
Пожалуй, характерной чертой столетия, более значимой, чем развитая теософия, характеристика которой дана выше, является типичное для данного периода соединение неопла¬тонизма и нравственных и аскетических тенденций. Имея что-то от христианства, оно временами вступает в проти¬воречие со свободной моралью античности, так же как настроенность христианства на иной мир враждует с бли¬зостью античного человека к миру земному; но при рассмотрении язычества III века сложно отыскать причины такого противостояния. И здесь мы видим примечательное знамение или отражение того, что принесет следующее сто¬летие.
Собственно говоря, неоплатонизм создал идеал язычества на основе биографий возлюбленных друзей богов, которые, соблюдая полное воздержание, побывали среди всех извест¬ных древности народов, приобщились к их мудрости и их мистериям и, постоянно общаясь с божеством, превратились в чудотворцев и сверхъестественных существ. Для этого путь богоданного Платона был известен слишком хорошо и под¬робно, хотя школа всегда относилась к нему с уважением, причитающимся демону; например, некий Никагор из Афин, в эпоху Константина посетивший достопримечательности Египта, в фиванских криптах написал свое имя с мольбой: «Будь милостив здесь и ко мне, о Платон!» Но жизнь Пи¬фагора уже отошла во времена мифические, и ее можно было переделать. Такого рода переделку предпринял при Констан¬тине Ямвлих, непосредственно после того, как Пифагор зна-чительно более исторично был описан Порфирием. С другой стороны, жизнь чудотворца Аполлония из Тианы, хотя и относилась к I веку после Христа, достаточно изобиловала загадками и невероятными происшествиями, чтобы можно было превратить ее в тенденциозный роман; каковую зада¬чу успешно решил в правление Септимия Севера Филострат. Здесь не место разбирать эту весьма примечательную кни¬гу; следует только обратить внимание на факт единственно¬го в своем роде перемирия, заключенного между древним греческим субъективизмом и восточной тягой к чудесам и са¬моотречению. Тот самый Аполлоний, который ходит боси¬ком, в льняных одеждах, не услаждает себя ни животной пищей, ни вином, не прикасается к женщине, который поки¬нул все, что имел, кто знает все и понимает все, в том числе и язык зверей, кто, как бог, является посреди голода и бун¬та, творит одно чудо за другим, изгоняет демонов и воскре¬шает мертвых — тот самый Аполлоний без стеснения тво¬рит на греческий манер культ собственной личности и иногда проявляет тщеславие самовлюбленного притворы-софиста. Он из хорошей семьи, приятной наружности, говорит на чистом аттическом диалекте и овладел всеми учениями еще мальчиком. Он с большим достоинством принимает любые знаки уважения и поклонения. Он рано понимает, что дос¬тиг уровня, где ему уже не нужно искать, а можно только сообщать другим результаты своих исследований. Здесь нет еще ни следа смирения; напротив, святой старается смирять других, и каждый, кто смеется над его рассуждениями, объявляется одержимым и, соответственно, должен быть подвергнут очищению. Множество черточек этой картины спустя столетие позаимствовал Ямвлих, дабы обогатить иде¬альный портрет Пифагора, который, правда, создан и с опо¬рой на более-менее подлинную древнюю традицию. Чтобы дать понять, что Пифагор — «душа, ведомая Аполлоном», а то и сам Аполлон, воплощенный в человеческое тело, его заставляют не только вести жизнь аскета, но и совершать чу¬деса, спускаться по воздуху с Кармела на побережье, за¬клинать животных, находиться в нескольких местах одновре¬менно и многое другое в том же духе.
Образцы для этих воплощенных идеалов броского ас¬кетизма следует, очевидно, искать среди кающихся при¬верженцев различных восточных религий, от иудеев — назареян и терапевтов, до воздержанных персидских ма¬гов и индийских факиров, прекрасно известных грекам под именем гимнософистов. Но способное в принципе привести к возникновению морали учение о падении че-ловеческой души, о том, что душа осквернила себя мате¬рией и должна очиститься, точно так же имеет восточ¬ное, а именно, по-видимому, индийское происхождение. Однако ни сама идея покаяния, ни его форма не прижи¬лись бы за пределами Востока, если бы появлению соот-ветствующих настроений не поспособствовало уже подоб¬ное движение. Связи, а на деле взаимовлияния, данной системы и христианства были неизбежны.
Теперь эта школа, назвавшая себя именем Платона, скатилась до уровня коснейшего из суеверий и кое-где со¬вершенно выродилась в магию и теургию. В великой иерар¬хии сущностей, эманировавших из Бога, дух совершает работу над духом и над природой средствами магии, и по-священный может овладеть ключом к этим средствам. То есть деяния, приписываемые полумифическим чудотворцам, Пифагору или Аполлонию, считались вполне доступными современникам. Неоплатоники были риторами, софистами, преподавателями, секретарями, подобно философам ранней империи; но, продолжая заниматься своим делом, они, тем не менее, иногда принимались заклинать богов, демонов и души, совершать чудесные исцеления, а также разнообраз-ные мистические мошенничества.
Эта сторона деятельности египтянина Плотина (205 — 270), благороднейшего сторонника школы, была не слишком обширна. Своей безупречной нравственностью и аске¬тизмом, на путь которого он подвиг и других, включая многих выдающихся римлян, он приобрел дар ясновидения и пророчества; похоже, что заниматься колдовством он продолжал вынужденно. Он стал объектом высшего почи¬тания, и, пока существовали язычники, «его алтари никог¬да не остывали». Его ученик, финикиец Порфирий (родил¬ся в 233 г.), как будто бы даже несколько разочаровался в магии; он ставит под вопрос всю демонологию своей шко¬лы, почему последняя стала относиться к нему с некото¬рым подозрением. На его возражения последовал ответ, известный под неточным заглавием «О египетских мисте¬риях», столь же неточно, вероятно, приписываемый Ямвлиху из Келесирии, считавшемуся при Константине главой школы, либо же египтянину Абаммону. В Древней Индии, а также в немецком Средневековье мы обнаруживаем весь¬ма развитый мистицизм, выросший из более или менее раз¬витого пантеизма; здесь же мистицизм родился из полите¬изма, хотя боги его и оказались низведены до уровня разнообразных демонов, не наделенных личностью. Как поклоняться духам, как обращаться к ним, как их разли¬чать, как служили им любимые богом мудрецы, посвятив-шие этому жизнь, — таково вкратце содержание этих жал¬ких побасенок, и в IV веке общее направление школы очевидно склонялось к подобному извращению; теургия была важнейшим ее оружием в борьбе с христианством. С этих пор платоновские элементы в учении и мировоззре¬нии неоплатоников — не более чем довесок.
Пожалуй, не столь уж неуместно будет дать здесь беглый обзор представлений о способах вызова духов. Преж¬де всего душа ищущего должна перейти в абсолютно бесстрастное состояние и обрести внутреннее единение, практически тождество, с соответствующим духом. Суть состоит не столько в том, что этот дух спускается вниз, повинуясь заклинанию или иной необходимости, сколько в том, что душа возвышается до него. Даже внешние объек¬ты в данном случае не просто символы, они имеют мисти¬ческое родство с соответствующим божественным началом. Хотя и идет речь о Едином, самодостаточном верховном боге, но достичь тождества с ним могут лишь очень немно¬гие, и только после того, как человек служил демонам и добился слияния с ними. Уровни духовных сущностей, ча¬стью заимствованные из иудейской теологии, даны в нис¬ходящем порядке: Бог, боги, архангелы, ангелы, демоны, космические архонты, герои, материальные архонты и души. Души абсолютно индивидуальны; чем выше уровень, тем ближе духи к слиянию или «квинтэссенции». Все восемь уровней распределены в длинном перечне согласно форме, роду, изменяемости, виду, красоте, быстроте, размеру, из¬лучению и так далее. Но более значимы их способности и дары людям. Боги полностью очищают души и даруют им здоровье, добродетель, праведность и долгую жизнь. Ар¬хангелы делают то же самое, но не столь совершенно и постоянно. Ангелы освобождают души от оков материи и приносят подобные же, но более конкретные дары. Демо¬ны тянут души вниз, к природе, отягощают тело, посыла¬ют болезни, наказывают и так далее. Герои способствуют тому, чтобы души оказались поглощены чувственно воспри¬нимаемыми предметами, и подвигают их на великие и бла¬городные деяния, но в остальном ведут себя как демоны. Космические архонты заботятся о вселенских делах и да¬руют космические дары и все необходимое для жизни. Ма¬териальные архонты всецело принадлежат к царству материи и даруют только земные блага. Наконец, души, когда появляются, способствуют размножению, но их по¬ведение сильно различается согласно заслугам. Каждый дух появляется в окружении духов следующего уровня — ар¬хангелы с ангелами и так далее. Добрые демоны приносят с собой даруемые ими блага; демоны-мстители показыва¬ют будущие мучения; дурные демоны являются в сопровож-дении диких животных. Все духи имеют приличествующие тела, но независимы от них тем более, чем выше стоят на этой лестнице. Если допустить ошибку в обряде, злые духи появятся на месте вызываемых, приняв их форму; жрец может узнать их по надменному бахвальству. Но правиль¬но совершенный ритуал возымеет свое действие, даже если заклинатель — не инициат, «ибо не знание соединяет при¬носящего жертву с божеством, иначе простые философы только и пользовались бы этой честью». Удивительная не¬последовательность — с одной стороны, не важно, кто проводит церемонию, а с другой — звучит требование ос¬вободиться от страстей и вообще, как мы уже говорили, всячески подготовить душу; но в этой книге есть и еще большие нестыковки.
Дальше мы узнаем кое-что о внешней технике и не¬обходимых формулах. В противоположность другим ответ¬влениям неоплатонизма, признающим только бескровные жертвоприношения, здесь — по-видимому, в качестве особого египетского добавления — каждый бог требует себе в жертву животное, над которым он властвует и с которым поэтому имеет мистическое сродство. Находит¬ся также применение для камней, растений, благовоний и прочего. Плохие манеры отдельных египетских закли¬нателей, их грубые угрозы богам чрезвычайно мешают; такое поведение действенно только с некоторыми слабей¬шими демонами, а халдеи полностью его избегают. Точ¬но так же магическое письмо, которым кое-кто пользу¬ется, в лучшем случае дает лишь неясные и неотчетливые видения и, кроме того, лишает сил заклинателя, который из-за этого может легко попасть во власть злых демо¬нов-обманщиков.
Давайте покинем на мгновение это облако заблуждений и спросим, какова была доля объективной реальности в яв¬лениях призраков; ведь мы здесь сталкиваемся отнюдь не с плодами чистого воображения. Известно, что в XVIII веке для заклинания духов широко применялся волшебный фо¬нарь, изображения на котором отражались в тяжелом дыму курений одурманивающего действия. Нечто подобное проис¬ходило и во времена Порфирия. Существует упоминание об искусстве, позволявшем в нужный момент вызывать в воз¬духе, насыщенном определенными испарениями, образы бо¬гов. Ямвлих, или Абаммон, не допускает обмана даже в этом простейшем виде чародейства, все же не полностью лишен¬ном магии; но он утверждает, что жрецы, однажды видев¬шие богов в их настоящем облике, мало ценят такие призра¬ки, исчезающие, как только растает дым; магия может вызвать лишь внешнюю оболочку, простую тень божества. Но нельзя сомневаться, что обман, тем не менее, практико¬вался, притом с большим размахом. Мы не будем без долж¬ных на то оснований считать чистым мошенничеством спо¬соб, когда толковал явление духа и пророчествовал ребенок, так как Апулей, которого мы не можем назвать лжецом, верил в это. Он полагал, что наивной детской душе легче всего перейти в полусознательное состояние (зорогап) с по¬мощью заклинаний и ароматов и что так она может прибли¬зиться к своей истинной — то есть божественной — приро¬де настолько, что сможет предсказывать будущее. Он ссылается на рассказ Варрона о том, что откровение о кон¬це войны с Митридатом жителям города Траллы сообщил мальчик, увидевший в сосуде с водой образ Меркурия (на¬стоящее изображение или только мираж? — рuerum in aqua simulacrum Mercurii contemplantem) и описавший будущее в ста шестидесяти стихотворных строках. Но в начале III века святой Ипполит в своем «Опровержении всех ересей» разоб¬лачил множество трюков ловкачей-жрецов. Тут опять в роли несчастной жертвы появляется мальчик, погружаемый в глу¬бокий сон, как делал позднее Калиостро в Митаве, и обра¬щаемый в безумца. Но большей частью над ищущими помо¬щи демона просто насмехались. Они полагали, что пишут вопросы богам невидимыми чернилами, но на деле все это можно было прочесть с помощью химических средств, а зна¬чит, и подготовить подходящие ответы. Когда нужно было добиться появления искомого демона, заклинатели полагали, что вопрошателю вполне хватит «размахивания лавром и громких криков» в темном покое. Ему давали понять: нельзя ожидать от божества, что оно зримо обнаружит себя — до¬статочно и того, что оно присутствует. Затем мальчик сооб¬щал, что сказали демоны, то есть что нашептал ему закли¬натель через умело сконструированную трубу. Созданию таинственной картины способствовали шарики благовоний, смешанные или со взрывчатым веществом, или чем-то, да¬вавшим кроваво-красные отблески, а также квасцы, которые, превращаясь в жидкость, производили впечатление, будто угольки на алтаре движутся. Наконец, для особо любопыт¬ных всегда был наготове какой-нибудь совершенно непости¬жимый оракул. Многое из всего этого вплоть до наших дней сохранилось не только в арсенале заклинателей, но и простых фокусников: они умеют красить яйца изнутри, играть с ог¬нем — класть в него руку, проходить через него, выпускать его изо рта. Есть и способы, как на документах, содержа¬ние которых хочется прочитать, оставлять печати с виду не¬поврежденными. Среди всех этих трюков находится место и собственно чародейству. Козлы и бараны по неким загадоч¬ным причинам падают мертвыми; ягнята даже совершают самоубийство. Дом (под воздействием духа некоего морско¬го создания) словно бы вспыхивает. Можно устроить и ис¬кусственный гром . На печени жертвенного животного иног¬да появляются письмена (потому что поддельный текст в отраженном виде был написан на ее левой стороне, на кото¬рой печень лежит). Череп, лежащий на земле, произносит предсказание и затем исчезает — потому что он сделан из кожи, натянутой на восковую форму, которая тает по мере того, как оказывают свое действие лежащие неподалеку угли; говорит же — через трубу, изогнутую наподобие журавли¬ного пищевода, — спрятавшийся помощник колдуна. В по¬мещение не дают проникнуть лунному свету, пока не поту¬шат все прочие огни; затем луч озаряет воду в углублении в полу и отражается в зеркале на потолке. Или же отверстие в потолке закрывают тамбурином, и, когда его убирают, помощник по сигналу дает свет. Еще более простое устрой¬ство — лампа в сосуде с узким горлышком, отбрасывающая на потолок круглое зарево. Звездное небо изображали ры¬бьи чешуйки, наклеенные на потолок; они начинали сверкать, если комнату хотя бы слегка освещали. Теперь мы коснемся действительных явлений богов, к которым заклинатели от¬носились вполне спокойно, так как всецело рассчитывали на страх и послушание вопрошающих. Во мраке безлунной ночи, под открытым небом, маг призывал летящую по воздуху Гекату, а его помощник, как только формула была произнесена, отпускал несчастного птенца сокола, завернутого в го¬рящую паклю; предварительно вопрошателя просили, едва он увидит огненный предмет, со свистом проносящийся в воз¬духе, закрыть лицо и благоговейно пасть ниц. Однако, на¬пример, явления пламенного Асклепия подготавливались более искусно. На стене делалось очень выпуклое изображе¬ние Асклепия, высотой, вероятно, в человеческий рост, и по¬крывалось легковоспламеняющимися материалами; немед¬ленно после произнесения гекзаметра их поджигали, и несколько мгновений все это полыхало ярким пламенем. Показать, наконец, движущихся вокруг живых богов было значительно сложнее и дороже. Единственное решение про¬блемы заключалось в том, чтобы обустроить помещение над потолком, где прогуливались бы соответствующе одетые люди. Туда верующие смотрели сквозь воду, налитую в уг¬лубление в полу; края выемки были из камня, а дно — из стекла.
Таким образом, зачастую явления демонов имели в своей основе не возбуждение и галлюцинации, но объективную действительность. Остается вопрос, существовали ли в то время, помимо шарлатанов, серьезные теурги, пусть вво¬дившие людей в заблуждение, но руководствовавшиеся при этом истовой верой; следующий вопрос — не для них ли Ямвлих (или тот, кто написал упомянутый трактат) пред¬назначал свою работу.
Помимо заклинания духов, автор сообщает нам полез¬ные сведения и о других делах, творящихся в царстве сверхъестественного. Так, что касается посланных богами грез, он говорит, что они приходят не во сне, но что уже наполовину или совсем проснувшийся человек может слы¬шать краткие, шепотом произнесенные слова: «Делай так или эдак»; он чувствует, что вокруг него движутся духи, и иногда видит чистое и спокойное сияние. С другой сторо¬ны, пророчества, услышанные в обычных снах, ставились невысоко. Здесь говорится также, что люди, вдохновляе¬мые божеством, живут духовной, а не животной жизнью и поэтому не боятся ни огня, ни игл, ни других пыток. Да¬лее, божественное присутствие может воздействовать толь¬ко на душу или на отдельные части тела, тогда некоторые люди поют и танцуют, некоторые поднимаются в воздух, парят над землей, кажется, будто они объяты пламенем; все это время слышатся таинственные голоса, иногда отчетли¬во, а иногда — едва-едва. Значительно ниже уровнем — состояние особого возбуждения, добровольно вызванное с помощью курений, зелий, словесных формул и тому подоб-|ного, которое позволяет видеть сокрытое и грядущее в воде, |в чистом ночном воздухе или на стенах, покрытых священ¬ными знаками. Но весь видимый мир пронизывает столь могучий ток предвестий и предзнаменований — то есть данная мистическая система столь неохотно расставалась с разнообразными народными верованиями, — что будущее можно прочесть в гальке, тростниках, деревьях, колосьях, даже в бормотании безумного. Сверхъестественные силы также управляли полетом птиц, даруя знамения, так что вошедшая в поговорку свобода этих созданий на поверку оказывалась несуществующей. На обычную астрологию смотрели с презрением, как на бесполезный окольный путь, даже как на заблуждение, ибо не созвездия и элементы определяют судьбу, но обстановка во всем мире в момент, когда душа сходит в земную жизнь. Однако это отнюдь не мешало астрологам принимать данную философскую систе¬му, что мы видим на примере Фирмика Матерна. Мимо¬ходом следует отметить одну характерную черту, выдаю¬щую не греческое, а вполне варварское происхождение этого магического учения, а именно добрый прием, какой в нем встречает абракадабра чужеземных, в частности во¬сточных, заклинаний. Их мы узнаем, впрочем, не из Ямв-лиха, а из других источников, и многие эти формулы пере¬кочевали в оккультную литературу, имеющую хождение и по сей день. Иностранные имена считаются предпочтитель¬нее не только потому, что они древнее, или потому, что они непереводимы, но поскольку они обладают «великой си¬лой», то есть звучат впечатляюще и значительно. Новей¬шие жалобы на бессилие заклинаний объясняются един¬ственно тем, что из-за страсти греков к новизне изменились почтенные древние ритуалы. «Одни только варвары дей¬ствуют серьезно и сохраняют формулы молитв, и потому боги любят их и слушают их».
Хотя этот безвкусный набор идей целиком, вероятно, принимали лишь немногие, он все же, так или иначе, гос- подствовал во всей философии IV века, и ни один образо¬ванный язычник не избежал его влияния. В жизнеописа¬ниях самих философов в изложении Евнапия суеверие прямо-таки выползает из всех щелей, как серый туман. На¬пример, сам Ямвлих оставляет своих учеников в убежде¬нии, что, молясь, он парит в воздухе на высоте десяти локтей над землей и приобретает златовидную красоту. Среди теплых купаний Гадары в Сирии он вызвал из двух источников духов Эроса и Антэроса. Они предстали в об¬личье мальчиков — один с золотыми, другой с блестящи¬ми черными волосами — перед пораженными учениками и спутниками мага и жались к Ямвлиху, пока он не вернул их обратно в источники. Его ученик Эдесий, забывший гекзаметр, который бог продекламировал для него в виде¬нии, пробудившись, обнаружил стих написанным на своей левой руке, и поэтому преклонился перед этой рукой. Жен¬щину-философа Сосибию из Эфеса с детства воспитывали два демона, некогда нанявшиеся к ее отцу под видом по-левых работников; вся ее последующая жизнь также ока¬залась связана с волшебством и ворожбой. О прочих историях, зачастую весьма красочных, мы здесь упоминать не будем. Ясно, что философы никак не могли прийти к со¬гласию, как в жизни, так и в учении. В самой школе нео-платоников мы рано находим пример черной магии, которую александриец Олимпий пытается применить про¬тив великого Плотина. Заклинатель вызывает Аполлона в присутствии Ямвлиха и других лиц, но Ямвлих утвержда¬ет, что видение — всего-навсего призрак (е!сг«г1оп) недав¬но погибшего гладиатора. Что бы человек ни совершил, всегда найдется тот, кто скажет, будто это пустяк. Фило¬соф Максим даже заставил, в присутствии многих, улыб¬нуться статую в храме Гекаты в Эфесе и зажечься факелы у нее в руках; но кариец Евсевий полагает, что в этом нет ничего особенного. В позднейшие времена, когда язычеству понадобились все его силы, количество подобных разногла¬сий уменьшилось. Тогда и возникла та великолепная хао¬тическая смесь философии, магии и мистерий, которая и сообщает эпохе Юлиана ее неповторимый облик. Чем силь¬нее при Константине вынуждали теургию уйти в подполье, тем неудержимей была ее власть в тот короткий период, (когда она захватила в плен своих обманов юного наследника, за все свои заслуги обреченного на несчастья. Учи¬тель его Эдесий сказал ему: «Посвященный в мистерии, ты устыдишься того, что рожден и называешься человеком». Поистине удивительно, что Юлиан, будучи настолько по¬гружен в мир духов, мог превратиться в столь мудрого правителя и воина. В эти поздние времена изящный Ка¬нон на побережье Египта стал чем-то вроде центра изу¬чения магических искусств, «источником демонической деятельности». Количество паломников было невероятное, особенно с тех пор, как там поселился один из сыновей Сосипатры, Антонин; сам он не занимался теургией, но пользовался безмерным уважением как прорицатель и ас¬кет. Все по суше или по морю приходившие в Каноп, дабы исполнить свой религиозный долг, навещали Антонина и выслушивали его пророчества. «Храмы эти, — часто скор¬бел он, — превратятся в гробницы» — и так действительно случилось, когда они превратились в монастыри, и там по¬явились мощи мучеников.
Все это дало интересный двойной результат. С одной стороны, неоплатонизм требовал нравственного преображе¬ния и самоотречения; с другой — ничто не могло вернее уничтожить остатки истинно языческих морали и благоче¬стия, нежели этот акт заклинания духов, доступный лишь для посвященных, высокомерно отрицающий права больших множеств, чью веру в старых богов и героев он смущал. Одно время мифы отвергали или толковали аллегорически, богов называли демонами, и даже героев при необходимо¬сти ухитрялись вписать в систему. Когда при Константине обшарили огромное количество храмов и отправили на пе¬реплавку золотые и серебряные части составных идолов, многие язычники поразились тому, что ни демона, ни про¬рока, ни даже шепчущего призрака не обнаружилось ни в глубинах храмов, ни внутри самих статуй. Люди научились отделять прекрасную рукотворную форму бога от его де¬монической природы. Особого упоминания заслуживает культ Ахилла в своем демоническом аспекте, усилившемся после III столетия. Ахилл является обитателям Троянской равнины уже не как идеал героической красоты, но как наводящее ужас видение.
Так перед нами вырисовывается судьба позднеязычес-кого монотеизма. Конечно, чистые души и проницательные мыслители, пришедшие к пониманию единства Бога в духе ранних и лучших времен, еще продолжали существовать. Но слишком часто вере этой вредили демонические добав-ления. О язычестве, например, Аммиана Марцеллина не так легко судить, ибо он был одним из благороднейших людей IV века и насквозь видел колдунов от философии при дворе своего героя Юлиана; но как ограничен его мо¬нотеизм! Боги у него продолжали оставаться если не де¬монами, то, в сущности, олицетворениями качеств. Неме¬зида — верховное право божества в действии, при этом она именуется дочерью Юстиции. Фемида — извечный закон, но как личность она начальствует над авгурами. Меркурий зовется mundis velocior sensus, что приблизительно значит «движущий принцип вселенной». Наконец, Фортуна про¬должает управлять человеческой судьбой. У этих поздних язычников верховное божество передало свое основное свойство, а именно личностность, меньшим богам и демо¬нам, в честь которых теперь проводились обряды. Может быть, это верховное существо лучше всего сохранило соб¬ственное лицо у солнцепоклонников, которые всех богов производили от солнца и служили ему как материальному и духовному принципу бытия. Константин, по крайней мере внешне, похоже, склонялся к такой вере, пусть даже и из¬брал для нее форму культа Митры; об этом еще пойдет речь. Отцу его, Констанцию Хлору, старательно приписы¬вают поклонение единому истинному Богу — если только Евсевий опять не возводит обычную митраистскую рели¬гию на уровень чистого монотеизма. В этот период смеше¬ния религий в язычество и парсизм вполне могли проник¬нуть элементы иудаизма, как, например, в случае с каппадокийскими гипсистариями (что означает — служи¬тели Высочайшего Бога) в начале IV столетия. Они были истинными монотеистами, но влияние их распространялось лишь на данную провинцию, и поэтому подробнее говорить о них здесь нужды нет. Наконец, кое-где можно обнару¬жить приметы совершенно бестолкового монотеизма среди тех, кто всегда умел держать нос по ветру и, когда эдикт Константина о терпимости устранил все границы, стал стараться никого не обижать. Такова молитва одного из па¬негиристов подобного сорта: «Мы взываем к тебе, Верхов¬ный Создатель всего в мире, чьи имена столь же много¬численны, сколь и языки, данные тобою людям, и нам не дано знать, какого имени требуешь ты! Присуща ли тебе божественная сила и разум, разлитые во всем мире, через которые ты существуешь во всех элементах, и ничто вне тебя не влияет на твои действия; или же ты — владыка, пребывающий превыше небес и глядящий на свои труды с высокой башни; мы просим и умоляем тебя — сохрани нашего повелителя вовеки». Видно, что говорящий остав¬ляет право выбора между имманентным и трансцендентным божеством, и, когда он далее присваивает этой неопреде¬ленной высшей сущности всемогущество и милосердие, он тут же отказывается от своих слов дерзкой заключитель¬ной формулой: «Если ты не дашь заслугам его награды, тогда иссякли или твое могущество, кли твоя благость». Этот галльский оратор, несомненно, лишь один из множе¬ства нерешительных и благоразумных людей, желавших увидеть, какое действие возымеет эдикт.
Теперь, рассмотрев философский демонизм и его влия¬ние на языческий монотеизм, мы снова обратимся к тем верованиям и магическим представлениям переходного пе¬риода, которые относятся скорее к народным суевериям. Впрочем, как уже указывалось, четкой границы здесь про¬вести невозможно.
Зачастую мы наблюдаем в этой области только разви¬тие уже существовавшего в предыдущий период. Так, на¬пример, гаруспики-этруски удержали свои позиции, и, пожалуй, могущество их даже возросло с тех пор, как они едва не вымерли в I веке. При императорском дворе га¬руспики пользовались официальным правом советоваться с богами, а также имели значительную частную практику, по крайней мере в Риме. Авгуры в узком смысле устанавли¬вали будущее по внутренностям животных и полету птиц, гадали о воле небес по молниям и даже сами притягивали их, управляли основанием городов и делали многое другое; но с течением времени они объединились с другими чаро¬деями, в частности с астрологами-халдеями, и наши авто¬ры не всегда вполне отличают их от прочих магов.
Оракулы — то есть ответы на вопросы касательно бу¬дущего, данные в определенных святых местах, — тоже от¬нюдь не умолкли, хотя у них и появились грозные соперники в лице странствующих заклинателей. Разнооб¬разнейшие языческие религии империи сходились на том, что есть особые места, где воля богов открывается яснее всего. Поэтому во всех провинциях имелись храмы-ораку¬лы, пророческие источники, священные расщелины, гроты и тому подобное — некоторые восходили ко временам вы¬сокой, дорийской античности, — отвечавшие на все воз-можные вопросы. В этот же перечень следует включить святилища Эскулапа и Сераписа, куда, дабы увидеть це¬лебные сны, зачастую собиралось самое лучшее общество. Но так или иначе, торжественных, общественно значимых, публичных совещаний с богами больше не проводилось. Те, кого интересовали дела государства, сохраняли величайшую секретность и предпочитали обращаться к заклинателям. Однако, если никто уже не советовал Крезу гекзаметрами перейти Галис, все же толпы паломников разных интере¬сов и общественных положений продолжали приносить под-ношения наиболее почитаемым прорицателям. Павсаний посетили один за другим все греческие оракулы, руковод¬ствуясь благочестием и любопытством. О Дельфах у нас имеется ряд скудных заметок, который зато никогда не прерывался надолго и, сойдя на нет в правление Констан¬тина, вскоре возобновился. Вплоть до позднейшего време¬ни встречаются упоминания о греческих и малоазиатских оракулах в Абах, Делосе, Милете, Колофоне и других ме¬стах; не следует позволять вводить себя в заблуждение хри¬стианским авторам, среди которых общепринятым стало утверждение, что после рождения Христа оракулы замол¬чали. По-видимому, в очень древнем святилище в Додоне это действительно так и случилось. Рим сберег «сивилли-ны книги», считавшиеся высочайшим авторитетом, когда речь шла о судьбе государства, и продолжал время от вре¬мени справляться с ними. Однако похоже, что при Авре¬лиане, во времена варварских вторжений, против того, чтобы советоваться с этими книгами, в сенате выступила целая партия людей просвещенных, или же еретиков. Из¬любленным оракулом окрестностей Рима, к которому обращались даже императоры, стал величественный храм Фортуны в Пренесте, взиравший на близлежащие земли со своих высоких террас. Весьма почитаемые храмы в Антии и Тибуре были, так сказать, второго сорта по сравнению с «пренестинскими жребиями». В Верхней Италии теплый источник Апон близ Падуи пользовался широкой славой не только благодаря своей целебной силе, но также и благо¬даря пророчествам, произносившимся (по крайней мере, в случае с Клавдием Готским) Вергилиевым гекзаметром. Как и во времена Плиния Младшего, исток реки Клитумн близ Сполето, в местности, прелестной и по сей день, конечно, сохранял подобное же сакральное значение. В раннехрис¬тианские времена знаки новой религии появились на одном только из многих храмов и часовен, украшавших это мес¬то, — видимо, чтобы изгнать пророчествующих демонов.
В Африке карфагенская Небесная богиня продолжала пользоваться огромным почетом благодаря своим прори¬цаниям вплоть до времен Диоклетиана. Даже Галлию не обошли оракулами; по крайней мере теплые источники при храме Аполлона в Отене могли велеть дать обет или нарушить его.
Что касается оракулов восточной части империи, то у нас имеются отдельные пространные сообщения о храмах Эскулапа в Эгах, сарпедонского Аполлона в Селевкии и Малла — все три находились в Киликии, — как и о хра¬ме пафийской Венеры на Кипре, оракуле на горе Кармел и нескольких египетских святилищах. Пожалуй, вообще каждый более-менее крупный азиатский храм претендовал на пророческое знание. До конца IV века идол Баальбека иногда выносили наружу, и, подобно статуе Аполлона в Гиераполе, он указывал направление движения шествия, чему давалось соответствующее истолкование. Обычно же ответы писали или же сообщали с помощью условных зна¬ков. Примечательно усердие, с которым пальмирцы иска¬ли у Аполлона в Сарпедоне и Афродиты в Афаке сведений насчет долговечности их королевства.
По понятным причинам читателю нельзя предоставить надежных данных о распространенности таких прорицаний в эпоху Константина. Помимо оракулов, в делах повседневных знание о грядущем получали исходя из наблюдений за совер- шенно посторонними событиями, которым суеверие припи¬сывало угрожающий смысл. Одним из наиболее интеллекту¬альных изобретений подобного рода стали sortes Vergilianae, когда томик просто открывали наудачу. Во введении уже отмечалось, что Септимий Север был подвержен более гру¬бым предрассудкам, веря не только в знамения, но также в сны, астрологию, магию, аттические мистерии и так далее. С течением времени к поверьям древних римлян присоедини¬лись религиозные представления подчиненных народов и жи¬телей Востока. Знаки и предвестия страшили людей и руко¬водили их поступками, и никто не делал ни шагу из дома, не посоветовавшись предварительно с халдейскими или египет¬скими календарями. Евсевий говорит о Максимине Дазе, что он шага не делал без гаданий и прорицаний.
Но и это еще не все. Отчасти чтобы узнать будущее, отчасти чтобы повлиять на него магическими средствами, римляне в ранней империи часто пользовались отталки¬вающими методами, обращаясь при этом к тем же хал¬деям, которые читали грядущее по звездам. Часто итогом становилось преступление, и применявшиеся средства не вызывают сомнений. Когда Германик оказался жертвой смертоносного колдовства, никого не обеспокоило, что, дабы снабдить мага необходимыми частями человеческо¬го тела, совершались, без сомнения, и другие убийства. Но даже когда шла речь не о подлинном чародействе, а только о том, чтобы заглянуть в грядущее или предотв¬ратить несчастье, обряд зачастую ужасал. Наблюдения над человеческими внутренностями не прекращались, пока существовало язычество. Чье-то желание смерти импера¬тору Адриану стоило жизни его любимцу Антиною. Раз¬резание трупов в магических целях, вдыхание в них призрачной жизни, наконец, вызывание духов — все это были весьма употребительные и отнюдь не необычные способы ворожбы, не говоря уже о мелочах вроде лю¬бовных зелий. Волшебники, видимо, держали империю в немалом страхе, раз уж видные и высокообразованные люди могли подвергнуться такой опасности.
В чем заключалась связь между подобным чародейством и возникшими в III веке религиозными и нравственными тен¬денциями в язычестве, а также философией неоплатонизма?
Те составляющие оккультных наук, которые не были прямую преступны или аморальны, продолжали существовать открыто и даже поддерживались властителями; так, например, благочестивый Александр Север назначил пен¬сии гаруспикам и астрологам и велел им читать лекции по своим специальностям. От более мрачных ритуалов, например подразумевавших убийство, большинство императоров отказывалось, особенно когда продолжительные войны по-способствовали созданию более здоровой атмосферы при дворе, и Деций одной из целей своей государственной деятельности поставил восстановление старой религии. Даже суеверный Диоклетиан, насколько нам известно, в таких вещах неповинен; но глупость его соправителей поистине достойна сожаления.
Неоплатоники заявляли, что их учение о демонах тесно связано с определенными сторонами обычного колдовства, однако мы, скорее всего, не увидим столь близкого родства между ними. Впрочем, их заклинания духов отчасти действительно восходят к народно-магическим представлениям Востока и Запада.
В-третьих, христиане, чья вера в демонов имела частично иудаистские, частично опять же народные корни, не расходятся в этом с язычниками. У них нет ни малейшего сомнения, что существуют бесчисленные силы-посредники, которые оказывают огромное влияние на жизнь людей, но которых, однако, можно изгнать; такие демоны — или падшие ангелы, или великаны, то есть сыновья ангелов и до¬черей человеческих. Но все эти духи злы, они враги Цар¬ству Божьему и мешают людям спастись. Многие, как считалось, повинны в природных бедствиях, вроде земле-трясений и чумы, равно как и в нравственных преступле¬ниях; на самом деле именно они придумали бессмысленную, извращенную языческую религию и соблазнили ею человеческий род, дабы закрыть ему путь к освобождению. Идеи эти не новы и отчасти заимствованы из иудаизма, но с те¬чением времени очертания их становились все резче. Как свидетель эпохи, наступившей сразу после великого гоне¬ния Диоклетиана, выступает Лактанций: «Эти демоны, высшие и земные, знают о будущем многое, но не все; они не ведают об истинном Божьем замысле. Это они прихо- дат по зову чародеев и по их заклинаниям ослепляют фо¬кусами умы, так что человек не видит то, что есть, но ве¬рит, будто видит то, чего нет... Они навлекают на людей болезни, грезы, безумие, чтобы ужасом пуще привязать их к себе... Но нам вовсе незачем почитать их из страха, так как они опасны, лишь пока их боятся; они убегают, стоит произнести имя Божие, и праведный сумеет заставить их открыть свои собственные имена... Они обучили людей создавать подобия покойных царей, героев, изобретателей и прочих и поклоняться им, как богам; но за всеми этими личинами скрываются они сами. В самом деле, колдуны, призывая демона, пользуются не его сомнительным именем как бога, а его подлинным, надмирным именем...» Далее, Лактанций признает, что демоны действительно обитают в храмах и совершают чудеса, дабы утвердить несчастных в их ложной вере. Знание будущего, которым они действи¬тельно владеют, имея изначально божественную природу, позволяет им иногда возвещать истину через оракулы, и потому люди считают, что демоны и сами могут руководить ходом событий. К тому же периоду относятся рассуждения Арнобия, который полностью признает реальность магии и полагает, что главное различие между Христом и колдуна¬ми состоит в том, что Христос совершал чудеса силой сво¬его имени, тогда как последние — с помощью демонов. Он считает, что волшебство Симона Волхва, в частности его огненная колесница, — вещь совершенно обыденная. Но неизвестно, не вызывают ли все заклинатели одного и того же духа, а именно — Сатану.
Чтобы подтвердить могущество веры в магию, этих предварительных замечаний вполне достаточно. Вероят¬но, даже лучшие люди того времени не были вполне сво¬бодны от подобных предрассудков. Рассмотрим предмет подробнее на примерах разных видов колдовства.